Глава 7 Подступает зима
Бабье лето пришлось в Сталинграде в тот год на первую половину октября. В конце октября по ночам подмораживало. Уцелевшую от пожаров траву покрывал по утрам густой иней. Ожидали морозов.
Положение в городе оставалось сложным, линия фронта по-прежнему была разорвана в нескольких местах. На северном фланге у развалин Тракторного завода группа полковника Горохова, численностью шесть тысяч бойцов и командиров, сражалась, будучи отрезанной от своей 62-й армии.
По-прежнему немцы удерживали господствующие высоты, в том числе Мамаев курган, центральную переправу и большой кусок берега южнее реки Царицы. Но обескровленная, разорванная по фронту 62-я армия продолжала оказывать отчаянное сопротивление, отбивая натиск врага.
В некоторых письмах, которые перехватила наша разведка, отмечалось уныние немецких солдат, усталость от тяжелых боев и больших потерь, тревожное ожидание зимы. Но общий моральный дух в армии Паулюса был высок, и это следует признать. Четко выполнялись приказы, снабжение солдат боеприпасами и продовольствием было обеспечено хорошо. В установленные сроки немцы получили зимнее обмундирование.
Враг был по-прежнему силен, и была вера в свое командование. Вспоминая зиму 1941–1942 года, когда под Москвой замерзали насмерть тысячи немецких солдат, 6-я армия Паулюса была уверена, что с ней этого не произойдет. А вот русским с приходом морозов придется туго. Волга, которая вскоре покроется льдом, окончательно отрежет 62-ю армию Чуйкова от баз снабжения. И это будет означать для них одно – неизбежную гибель.
С таким настроением, ожидая скорого конца затянувшейся битвы, посылали снаряды немецкие артиллеристы. Вылетали на штурмовку немецкие самолеты. Отлаженный механизм продолжал работать.
Но в характере боев появились изменения. Более активно стали действовать русские снайперы. Специальным приказом во второй половине октября было предписано иметь в каждой роте несколько снайперов. Вместе с другим вооружением корабли доставляли длинные ящики с новенькими снайперскими винтовками. Меткие выстрелы из развалин каждый день уносили десятки жизней немецких солдат и офицеров. Пулеметчики уже не рисковали высовываться из своих гнезд – за ними велась особая охота.
Штурмовые группы с наступлением темноты проникали в немецкий тыл. Бесшумно, ножами, снимали часовых, забрасывали гранатами блиндажи, подвалы. Спасаясь от ночных гостей, немцы вешали на окна сетки, а наши бойцы (имелись такие случаи) кидали гранаты с проволочными крючками, которые разрывались в проемах, сносили сетки, а вслед летели новые гранаты или раздавались автоматные очереди.
Группы, во главе которых стояли бойцы, знавшие все ходы и выходы, исчезали так же бесшумно, как появлялись. В подвалах и блиндажах оставались лишь трупы немцев и ворочались, пытались выползти тяжелораненые. В городе, почти целиком занятом врагом, по ночам хозяйничали русские солдаты. А спасательные команды рисковали прийти на помощь недобитым камрадам лишь на рассвете. Ночью их могли перебить так же легко, как и обитателей блиндажей.
«Какие звери! Убивают из-за угла, в темноте», – переговаривались между собой немецкие офицеры. Солдаты молча вытаскивали трупы, перевязывали раненых. О каком милосердии можно говорить в городе, который разрушен ими, а под развалинами еще лежат тела погибших жителей Сталинграда?!
Одолеют ли русских – неизвестно. Но то, что война идет на уничтожение, это в армии Паулюса понимали уже ясно.
В небе все чаще завязывались воздушные бои. Старые И-16 («ишачки») сделали свое дело. На смену им пришли новые Як-1, «миги» и Ла-5, истребители, способные давать отпор «мессершмиттам» и «фокке-вульфам», догонять и сбивать немецкие бомбардировщики.
Подходил к концу октябрь. Что будет дальше?
В дивизионе бронекатеров произошли изменения. Командиром «Прибоя» был назначен боцман Ковальчук, а на его место поставили Валентина Нетребу. Новый командир, теперь уже мичман Егор Ковальчук, казалось, не слишком радовался внезапному повышению в должности. Передавая свое хозяйство Валентину, он невесело размышлял:
– Чему радоваться? Несчастливый корабль. Раз снарядом на две половинки едва не переломило. Второй раз на правом берегу, как в мышеловке, застрял, едва вырвался, а теперь вот Ивана Батаева похоронили. Гадай, что в следующий раз случится.
– Брось, Егор, – хлопал его по плечу Валентин. – Судьба. «Каспиец» вон в момент накрылся, а «Прибой» везучий. Ты спирт-то мне оставляешь?
– Оставляю, – со вздохом проговорил Ковальчук. – Вот литра три осталось, фляжку себе отолью, ну и с ребятами на прощание выпьем.
«Верный» стоял в ремонтной базе, вытащенный лебедкой на бревенчатый настил под маскировочную сеть. Десантная операция обошлась дивизиону дорого. Мало того что погибло, умерло от ран полтора десятка моряков, сгорел «Каспиец», но и два других катера спешно ремонтировались, получив различные повреждения.
На «Верном» сняли кормовую башню. Взрыв фугасного снаряда убил ее командира, Сергея Агапова. Оказывается, такую фамилию носил погибший близнец. В броне образовалась вмятина, проломило палубу, там возились сварщики.
В машинное отделение угодил 37-миллиметровый снаряд. Можно сказать, механикам повезло – оба остались живы. Но с десяток небольших осколков угодило в Донцова Тимофея. Остальные разлетелись по всему помещению, продырявив несколько труб и хорошенько тряхнув двигатель.
Механика Зотова спас кожух машины, отделался лишь контузией. А его помощник лежал в санбате. Осколки извлекли, но поднялась температура, и Тимоха, грамотный специалист, лежал с высокой температурой – раны дали воспаление.
Артиллериста Антона оставили на катере. Думали, за день-два оклемается, но у парня что-то перемкнуло в голове. Он ходил по катеру, без конца заглядывая в башню, искал погибшего друга и никак не мог найти.
– Где Серега? – спрашивал он у каждого.
– Скоро вернется, – отвечали одни.
Другие, не выдержав, объясняли:
– Погиб Сергей. Сходи, если хочешь на могилу, посиди, успокойся.
Валентин налил ему полкружки разбавленного спирта, хотел, чтобы Антон поспал. Но тот продолжал бродить, затем полез в орудийную башню и заявил, что будет ждать здесь Сергея. Ремонтники, которым он мешал, пытались его вытащить. Антон отчаянно упирался, кого-то ударил. Не смог успокоить его и санитар Максим Скворцов. Тогда Антона связали и отправили в санбат.
Пока стояли на ремонте, Костя почти каждый день встречался с Надей, ходил ее провожать. Вечера были уже холодные. Они нашли уютное место в сарае с сеном и целовались, накрывшись шинелью.
В один из вечеров дело зашло далеко. Одурев от поцелуев, Надя тяжело дышала и ахала. Костя неумело пытался ее раздеть. Расстегивал пуговицы, крючки, разглядел в темноте белый живот и стал торопливо снимать остальное. Уже потянул все вниз, ощупывая удивительно мягкие бедра, но девушка вдруг опомнилась, отскочила.
– Костя, милый. Нельзя… не надо, – лихорадочно повторяла она, приводя в порядок одежду.
– Почему? Ты меня не любишь?
– Нельзя… нельзя, – продолжала бормотать девушка. – В другой раз. Боюсь я…
– Другого раза может не быть! – выкрикивал распаленный парень. – Скоро опять переправа. В десанте сколько ребят побило. Кто знает, сколько мне жить осталось?
– Ну, правда, мне надо решиться, – сбивчиво, совсем по-детски объясняла Надя. – Вдруг я забеременею? Знаешь, как мама ругаться будет.
– Ну, и нечего тогда время тянуть! – разозлился Костя, закуривая самокрутку. – Ты для кого себя бережешь?
Надя заплакала, быстро целовала Костю, тыкаясь в щеки мокрым лицом.
– Ну, не сердись.
Понемногу оба успокоились, и Надя заторопилась домой. Дальше пошли события, когда встречаться стало некогда.
Ремонтную базу собирались переводить в затон у поселка Красная Слобода. Со дня на день ждали морозов. Заканчивали ремонт судов, обшивали листами металла носовую часть буксира, который должен был стать ледоколом.
Небольшой, в длину не больше катера, буксир был шире, имел мощный двигатель. На него установили 76-миллиметровую зенитную пушку и пулемет «максим» на тумбе. Командование приказало выделить несколько артиллеристов и пулеметчиков.
На катера пришло пополнение, людей теперь хватало. Требовались добровольцы. Яша Лученок, старый товарищ Кости, в свое время учился на артиллериста и вызвался одним из первых, с условием, что его поставят на орудие. Набрали еще специалистов. «Верный» стоял на ремонте неподалеку от ледокольного буксира, но катера тоже собирались переводить ближе к Волге, так как Ахтуба покрывалась льдом раньше.
– Яшка, зачем? – спрашивал Костя. – Ну куда ты лезешь? Мужиков в семье не осталось, а ты в самое пекло хочешь попасть. Как лед пойдет, твой буксир везде вперед гонять станут.
– Зато я по фрицам стрелять буду, – упрямо твердил Яша Лученок. – Отец с братом пропали, мать от бомбы сгорела, сеструху сволочи-фашисты искалечили. А я по трюмам ползаю, грязь собираю. Буду заряжающим или наводчиком.
– Эх, Яшка, – только и покачал головой Костя.
Бесполезные слова. В принципе мало разницы – буксир или бронекатер. И те и другие под огнем, как баркасы, сейнеры и прочие суда. Разве что видеться теперь реже будут.
Пришли письма. Костя читал расплывшиеся от влаги строки, написанные химическим карандашом. Приветы от близких, вести о друзьях и соседях. Об отце по-прежнему ничего известно не было – пропал человек с концами.
«Я уже примирилась, – писала мать. – Береги только ты себя. Столько похоронок приходит, что я со страхом на почтальона смотрю. Женька Сиротин, наш сосед, закончил летную школу. Помнишь, ордена мечтал получить, фашистов сбивать? Погиб где-то в ваших краях в начале осени. Говорят, убили его чуть не в первый день. Тетю Машу мне очень жалко, плачет и ходит сама не своя. У твоей бывшей невесты Натальи мужа тоже убили. Подходила ко мне, про тебя узнавала. Я ей отвечаю, мол, не спрашивай, Наташа. Скажу, что ты живой-здоровый, а Бог рассердится. Не хочу его гневить и боюсь сглазить. Береги себя».
Встретились со старым приятелем Яшей Лученком. Тот был всем доволен. И тем, что он артиллерист на ледоколе, и полученным из дома письмом. Нашелся один из братьев. Не писал долго, потому что лежал в госпитале. Сейчас, как ограниченно годный, назначен ездовым.
– Это же не фронт! – восклицал Яша. – Живой братуха. И у Аньки дела ничего.
Семнадцатилетняя сестра Аня сообщала, что вышла замуж за инвалида из госпиталя, в котором подрабатывала. Он, правда, без ноги и старше ее лет на десять, но человек обстоятельный, лишился прежней семьи и к Ане относится хорошо.
«Мне выбирать нечего, – писала сестра. – Сам знаешь, лицо обгорело и руки нет. А тут человеку по душе пришлась, жду от него ребенка».
– Молодец девка, – продолжал радоваться Лученок. – Ничего, что без ноги, далеко не убежит.
И заливался смехом. Веселый парень Яша. Принес снова фляжку вина, выпили, поговорили. Скоро ли еще встретятся, неизвестно.
«Верный» уже заканчивал ремонт, когда немцы устроили налет на базу. В то утро хорошо подморозило, затон покрылся тонким льдом, который разбивали двигавшиеся взад-вперед суда. Как часто случалось, самолеты налетели утром, едва рассеялся туман. Немецкое командование решило не поскупиться – со стороны Волги шли шесть двухмоторных «Юнкерсов-88» в сопровождении четырех истребителей «Фокке-Вульф-190», тоже имевших на борту бомбы.
Первыми сбросили с пикирования свои «пятидесятикилограммовки» «фоккеры», стремительно пронесшиеся на высоте трехсот метров. Одновременно они вели огонь из пушек и пулеметов. Быстрая скорость позволила им уйти безнаказанно из-под пулеметных очередей и снарядов зенитных пушек. Разбило прямым попаданием причал вместе с краном, загорелся баркас, прошитый зажигательными снарядами.
Костя с утра находился на своем посту, успел дать несколько очередей, но, кажется, промазал. «Юнкерсы» с высоты метров восьмисот стали сбрасывать «стокилограммовки». Загрузились они под завязку, и бомбы летели пачками.
Только вчера на базу перегнали еще один буксир для переделки в ледокол. Бомба накрыла его близким попаданием, проломила борт, и буксир стал быстро погружаться в воду. Взрыв разметал слесарную мастерскую, вспыхнул дебаркадер. Люди бежали в лес, спасаясь от бомб. На глазах у Кости взрыв разнес широкий трап, по которому убегали рабочие, в том числе женщины. Обломки массивных досок раскидало в стороны вместе с телами людей.
На берегу горело что-то еще. Косте показалось, что он видит Надю, которая работала в одной из мастерских. Фонтан ила и воды взметнулся метрах в тридцати от катера. «Верный» повалило на борт огромной волной. Затем он снова встал на плоское дно, а Костя, ударившись о края люка, провалился вниз.
– Огонь! Заснули, что ли? – кричал из рубки мичман Морозов.
– Сейчас, – отозвался Костя. – Меняем ленты.
Неподалеку снова грохнуло, на палубу упал и разбился на мелкие части большой кусок земли со льдом. Вести огонь из крупнокалиберных пулеметов на расстоянии восьмисот метров бесполезно. Бомбардировщик на таком расстоянии пулей не возьмешь. Но трассы, присоединяясь к разрывам снарядов, мешали «юнкерсам» вести прицельное бомбометание.
Если первая тройка бросила бомбы довольно точно, то вторая попала в облако разрывов. Вела огонь зенитная батарея из леса, часто и звонко отдавались выстрелы из пушки, установленной на буксире. Там уже находился в составе расчета Яша Лученок.
Во время ремонта кормовой башенной установки увеличили вертикальный угол обстрела, и «трехдюймовка» «Верного» тоже бегло выпускала снаряд за снарядом.
«Юнкерс» ударило в нижнюю часть фюзеляжа рядом с хвостом. Через какие-то секунды после взрыва пробоину расширил встречный поток воздуха. Киль вместе с обломком фюзеляжа встал вертикально, затем отвалился, и самолет, входя в штопор, стремительно понесся вниз.
Двое летчиков успели выпрыгнуть, раскрылись парашюты, но по обоим дружно ударили пулеметы, стреляли даже из карабинов. Костя тоже подвел прицел под темную фигуру пилота. Дал одну, вторую очередь, но снизу, из рубки, кричал Морозов:
– Пусть себе летит. По самолетам бей!
«Юнкерс» с грохотом обрушился в лес, поднялось черное грибовидное облако, какое бывает, когда взрываются баки с бензином. Остальные бомбардировщики, прибавив скорость и набрав высоту, повернули к правому берегу.
Последствия вражеского налета были тяжелые. Ремонтная база горела в нескольких местах, на берег сносили убитых и раненых. Их оказалось более тридцати, в том числе многие квалифицированные рабочие. Сгорела сварочная мастерская, одна из наиболее важных для ремонта кораблей.
Склад деревообделочного цеха, где хранился запас досок, фанеры, банки с олифой, полыхал огромным костром. Хорошо, что уцелел сам цех с токарными станками и циркулярными пилами. Этот цех ремонтировал деревянные суда, которые получали больше всего повреждений: выгорали палубные надстройки, осколки дырявили борта и спасательные шлюпки.
Директор толково и быстро распоряжался. С раненными и обожженными людьми занимались санитары, оказывали первую помощь и отправляли в санбат. На берег переправили наиболее ценное оборудование: сварочные аппараты, измерительные приборы, электродрели, инструмент. Спешно маскировали токарную мастерскую и несколько других построек, расположенных в прибрежном лесу.
Костя пытался отыскать Надю, но всем экипажам было приказано оставаться на местах – ожидали повторного налета. Стало известно, что все четыре «Фокке-Вульфа-190» обстреляли и сбросили несколько бомб на зенитную батарею. Разбило одно орудие, осталось всего три.
Но самые тяжелые потери батарея понесла от пулеметного и пушечного огня. Имея на борту по четыре-пять стволов, истребители с небольшой высоты обрушили огонь на расчеты. Тяжелые зенитки были неповоротливы и не слишком эффективны против низко летящих самолетов. К тому же после предыдущих боев прибыло малоопытное пополнение. Едва не половина расчетов погибла или получила ранения.
Кращенко хотел увести почти отремонтированный «Верный». Но директор базы, угрожая пожаловаться в штаб фронта, убедил капитан-лейтенанта оставить катер. Хотя отражать возможный налет «Верный» мог лишь спаренной установкой ДШК и отчасти кормовым орудием с увеличенным углом обстрела. Было ясно, что еще один налет добьет ремонтную базу. Но упорный директор сумел добиться помощи. Звонил, кричал по телефону, объясняя положение:
– Переправа будет сорвана. Каждый день ремонтируем поврежденные суда. Если нас добьют, доставлять людей и боеприпасы в Сталинград будете на плотах. Не пробовали?
– На каких плотах?
Горький юмор директора насчет плотов не поняли, зато слова «переправа будет сорвана» заставили командование пошевелиться. Сначала на берег прибыли два грузовика с установленными в кузовах счетверенными установками «максимов». Директор сплюнул и снова схватился за трубку:
– Это называется «с паршивой овцы хоть шерсти клок»! Что ваши пулеметы смогут сделать против эскадрильи бомбардировщиков?
– Что, летят уже?
– Летят, разуйте глаза.
Немецкие самолеты в небе пока не появлялись, кроме наблюдателя «Фокке-Вульфа-190», кружившего на большой высоте. Но директор не сомневался, что «рама» отлично видит в свою мощную оптику огонь, который никак не могли потушить до конца.
Догорал склад деревоматериалов. Штабеля досок, листы фанеры, облитые краской и олифой из лопнувших банок и бидонов, давали такой жар, что пожарные не могли приблизиться к огню.
Кое-где вспыхивала трава. Ее тушили, но искры снова находили пищу для огня – подсохший бурьян, опавшие листья, сушняк. Не хватало шлангов и насосов, воду таскали ведрами, спешно рыхлили полосы земли, чтобы не загорелся лес.
Кращенко, проникшись важностью момента, приказал подвести ближе бронекатер «Быстрый» с зенитной «трехдюймовкой» на корме. Директор устало оценил его старания:
– Четверть спирта за мной. Когда появятся фрицы, лупите из всех стволов. Не собьете – так напугаете.
И хватил стакан водки со злости за свое бессилие. Немецкие самолеты действительно появились довольно скоро. Шли десять или одиннадцать пикирующих «Юнкерсов-87» в сопровождении четырех «мессершмиттов». Собрали действительно почти полную эскадрилью. Загруженные под завязку «юнкерсы» с торчавшими шасси урчали мощными моторами, как сытые псы. Над ними носились стремительные «мессершмитты».
– Вот и все, – устало подвел итог директор. – Пуляйте по ним, ребята, а они нас сейчас с землей смешают.
Первыми опять проскочили «мессеры», сбросив для затравки несколько бомб. Что-то взорвалось и горело. Зенитный огонь не успел догнать слишком быстрые самолеты, а сверху выстраивались в колесо все десять или одиннадцать Ю-87.
Костя успел выпустить по «мессершмиттам» несколько очередей, возможно, попал в последний из четырех, но тот, дернувшись, продолжал полет.
– Федька, давай новые ленты! – кричал он. – В этих по нескольку патронов осталось. Сейчас война начнется.
– Ой, мама! – подавая тяжелые коробки, вроде в шутку испугался помощник.
Но было видно, что он действительно нервничает. Пикирующие Ю-87 обычно сбрасывали бомбы с большой точностью по выбранным целям, чем отличались от двухмоторных «Юнкерсов-88» или «хейнкелей». Те чаще бомбили по площадям – лови, кому что достанется.
– Одиннадцать, – бормотал старшина Ступников. – Целую эскадрилью не собрали… но одиннадцать тоже неплохо.
В военной жизни случаются чудеса или в последние дни октября прибавилось авиации на наших аэродромах? В небе появились «ястребки», целых восемь. Четверка остроносых Як-1 и четыре Ла-5, немного массивнее, но идущие все вместе с большой скоростью. Такого еще не видели. Открывались люки, на палубу из бронекатеров выскакивали моряки. На берегу махали шапками рабочие, вылезшие из укрытий.
– Неужели наши?
– Ура! Наши!
– Сейчас дадут жару.
Воздушный бой разворачивался настолько стремительно, что уследить за ним было трудно. «Яки» кинулись на «мессеров», а четверка Ла-5 со скоростью шестьсот километров уже догоняла «юнкерсов», в полтора раза уступавшим им в быстроте. Ю-87 не успели развернуть свое знаменитое колесо, когда пилоты, показывая свое умение, выстроились в круг и начали один за другим пикировать на цель.
Бросает бомбы один, второй, пятый, пока не ударит последний «юнкерс». И каждый снова занимает свое место в чертовом колесе, чтобы сделать на цель второй заход. Жуткая штука, это колесо, когда вой сирен и падающих бомб не стихает ни на минуту, а частые взрывы «стокилограммовок» разносят все живое. На этот раз представления не получилось.
Ведущий пилот в головной паре наших «ястребков» Ла-5 ударил почти в упор сразу из обеих пушек. Спаренная трасса 20-миллиметровых снарядов ударила сверху по кабине «юнкерса», вспышки плеснулись огоньками на капоте, который сразу задымился.
Пилот, видимо, был убит. Бронестекло передней части кабины было пробито, змеилось трещинами, а кое-где вылетели целые куски. Стрелок, сидевший спиной к пилоту, кое-как откинул искореженный фонарь кабины, собираясь выпрыгнуть с парашютом, но потерявший управление пикировщик, кувыркаясь, летел вниз. Немец сумел все же вывалиться через борт и открыл парашют почти над деревьями. Вряд ли стрелок успел погасить скорость падения и, скорее всего, разбился.
Через минуту истребители атаковали второй «юнкерс» и обрушили на него огонь четырех пушек. Снаряды продырявили капот и широкое крыло. Немец, развернувшись, пошел в сторону Волги, надеясь дотянуть до своих. Загорелся двигатель, самолет все больше терял высоту. На середине реки его догнал один из Ла-5 и пушечной очередью тоже разнес кабину. Самолет упал в Волгу, не взорвался, просто тяжело плюхнулся и мгновенно исчез в серой холодной воде. Строй Ю-87 распался, бомбы летели куда попало, а четверка стремительных «лавочкиных» клевала их с разных сторон.
Но если с «юнкерсами» истребители расправлялись довольно успешно, заставив их рассыпаться, то «мессершмитты» оказали «якам» умелое сопротивление. Силы были равные – четыре против четырех. Самолеты с ревом сближались, посылая встречные пулеметные и пушечные очереди, затем расходились и вновь кидались друг на друга.
Один из «яков» получил несколько снарядов в корпус. Сделанный в основном из дерева, истребитель развалился в воздухе на горящие обломки, которые падали вниз вместе с телом пилота. Но в маневренности «яковлевы» не уступали «мессерам», и вскоре сбили одного из них, потеряв еще один свой самолет.
Два Як-1 дрались против трех «мессершмиттов». Силы были неравные, но наши летчики с близкого расстояния прошили очередью «мессер», который сразу задымил и вышел из боя. Оставшиеся четыре истребителя, два наших и два немецких, уходили в высоту, стремясь занять наиболее выгодную позицию. Подбитый «мессершмитт» шел на низкой высоте, стремясь слиться с голым осенним лесом. Костя Ступников видел, что в какой-то момент он сблизится с катером, возможно, пройдет совсем близко.
– Костя, не зевай! – крикнул боцман Валентин Нетреба. – К нам идет.
– Вижу…
Но «мессер» разглядел дым над кое-где догорающим лесом возле базы и стал сворачивать в сторону. Будь самолет исправен, возможно, он и сумел бы на полной скорости уйти от опасности. Поворот получился слишком медленным. Уже открыли огонь зенитная пушка и «максим» с палубы буксира-ледокола.
Орудие не сумело взять нужный прицел, а «максим» на расстоянии четырехсот метров лишь рассеивал трассы. Возле ног ворочался Федя Агеев, торопил Костю:
– Не упусти, где он?
Ступников молча подводил прицел к самолету, выбирая, когда дистанция будет наиболее оптимальной. Все, пора! Это была его цель, упустить которую Костя просто не мог. Если промажет, то потеряет авторитет как пулеметчик.
– Не промажу, – бормотал старшина Ступников.
Ударил пристрелочной очередью, трасса пошла немного выше. Снова нажал на спуск. На этот раз светлячки пуль, хорошо заметные в пасмурном небе, уткнулись в борт возле кабины. Там заискрило, вспыхнули огоньки.
Самолет дернулся, задрав нос, пошел было вверх, но Костя, не выпуская его из сетки прицела, следующей очередью прошил капот. Сделав секундную паузу, повел ствол следом за «мессером», упорно догоняя спаренной трассой носовую часть с рисунком то ли дракона, то ли змеи.
И вдруг «мессер» исчез. Ступников пропустил момент, когда вражеский самолет, теряя скорость и высоту, словно куда-то нырнул. Внизу были деревья и твердая земля. Через несколько секунд послышался глухой удар, поднялось облако дыма.
– Готов! Готов! – лихорадочно повторял Костя.
Он и раньше не раз попадал в цель, возможно, кого-то сбивал. Но это был первый самолет, который рухнул после его выстрелов. Снизу тянулся Федя и хлопал по коленям, пытался вылезти повыше.
– Молодец, Костя! Лихо ты его уделал.
– Он и так подбитый был. Давай ленты.
– Может, и подбитый, – подал голос из рубки мичман Николай Морозов. – Только на такой скорости удирал, что мог уйти. Так что половина заслуги твоя.
Кожухи пулеметов раскалились. Торопливо вставив новые ленты, дал короткую очередь, проверяя, не заклинило ли казенники. Нет, пулеметы работали исправно. Костя давил педаль, поворачивая башню в разные стороны, но стрелять уже не было необходимости. «Юнкерсы» уходили в сторону города, огрызаясь огнем кормовых пулеметов. Их преследовали три Ла-5. Четвертый, получив повреждения, шел в противоположную сторону, к своему аэродрому возле небольшого города Ленинска.
«Яковлевы» и «мессеры» еще крутились какое-то время на большой высоте, затем разошлись – видимо, кончались патроны и горючее. Вскоре вернулись и «лавочкины», тоже израсходовав боекомплект. Когда проходили над рекой, с берега и катеров им махали руками, шапками, бескозырками:
– Молодцы ребята!
– Всегда бы так. Прилетайте еще!
Это была победа. Сбиты два «юнкерса» и два «мессершмитта, оставшиеся Ю-87 так и не сумели добить ремонтную базу, а над Волгой их еще потрепали наши истребители. По крайней мере, два бомбардировщика уходили, получив по несколько удачных попаданий.
– Они, сволочи, думали, что у нас уже самолетов совсем не осталось, – громко рассуждал Вася Дергач. – Ну и нарвались. «Сталинские соколы» им еще покажут!
Из кормовой орудийной башни вылезли оба артиллериста. В отличие от близнецов, оба были совершенно не похожи друг на друга. Старший, Савелий, пришел из госпиталя, а до этого служил в орудийном расчете одного из пехотных полков. Был он по-крестьянски рассудительный, неторопливый, знающий свое дело. Переходить с суши на корабль не слишком рвался, что однажды высказал, разговаривая с Васей Дергачем:
– У нас в деревне и речки-то не было, так, ручеек по колено. А тут Волга, как море, и вода стылая, а я плавать толком не умею.
– Ничего, привыкнешь, – ответил Дергач. – Плавать, если хочешь, я тебя поучу.
Савелий шутку понял, усмехнулся:
– Потерплю до лета.
Носил он по-прежнему старую гимнастерку с двумя нашивками о ранениях. О прежней службе рассказывал мало. Но то, что воевал, говорили и нашивки, и шрамы. Валентин Нетреба таких людей уважал, выдал ему тельняшку и черную морскую шапку.
– Остальное потом, – пообещал Валентин. – Шмутья не хватает. Как тебе корабль?
– Ничего, – подумав, отозвался сержант Савелий. – Ребята крепкие, дружные. И капитан, сразу видать, опытный.
– Командир, – поправил его Валентин. – Отвыкай от пехоты. Капитаны – это на гражданских лайбах, а у нас командиры. Ботинки я тебе, пожалуй, тоже новые найду.
Валентин людей видел хорошо, опытный артиллерист ему сразу пришелся. Второй, Никита, поступил вместе с пополнением из флотского резерва. Был он городской, кажется, из Николаева. Тонкая щеточка усов под прямым носом, форменка с нашивками и значками, надраенная бляха ремня. В отличие от молчаливого Савелия, Никита любил поговорить, был общителен и знал множество анекдотов.
Служил он на Каспии, вскользь упоминал, что участвовал в боях, хотя в подробности не вдавался. На бывалого бойца похож не был, несмотря на самоуверенность, которая некоторым морякам, в том числе Валентину Нетребе и Косте, не нравилась.
Савелий, сразу видно, хватил войны. Лицо пересекал осколочный шрам, на левой руке, у запястья, бугрилось багровое пятно – след еще одного ранения. В ответ на расспросы отмахивался:
– Повезло моей жинке. Снаряд справа от пушки взорвался. Кого наповал, кого искалечило, а я остатки получил. Слегка осколками приласкало.
Катера готовились к передислокации, когда прибежала мать Нади. Часовой ее не пропускал, они громко спорили. Костя увидел ее, и сразу сжалось сердце. Неужели с Надей что-то случилось? Морозов отпустил его на полчаса. Внимательно глянул в глаза. Костя почему-то сразу смутился.
– Наигрался с девкой? Мамаша вон кричит как резаная. Смотри у меня! Если девка забеременела, улаживай все по-человечески.
– Да вы что, Николай Прокофьевич! Как бы с Надькой чего не случилось. Ведь она тоже в мастерских работает.
– Ну, беги.
– Костя, чего же вы, дети глупые, понаделали! – заголосила мать Надежды. – Как она теперь жить будет?
С борта катера с любопытством следили за происходящим. Вася Дергач, сняв свой танкистский шлем, важно проговорил:
– Костя – он такой. Огулял девку!
– Наверное, забеременела, – высказал догадку его помощник.
Чтобы не устраивать представления, Костя схватил женщину за руку и потянул подальше от катера.
– Тетя Аня, да объясните вы, что случилось? С Надюхой все в порядке?
– Конечно, в порядке. Не зря же вы с сентября по ночам блукали. Беременная она.
– От кого? – вытаращил глаза Костя.
– От духа святого! Чего ты притворяешься?
– Мы просто целовались. Ничего такого не было, – растерялся старшина Ступников.
– Значит, крепко целовались.
– От этого не беременеют.
– Гляди-ка, грамотный! Знаешь, от чего дети берутся.
Переругались, затем выяснилось, в чем дело. Мать Нади давно хотела уйти с семьей в село Заплавное, под Ленинском, где жила ее двоюродная сестра. Но Анна и Надя числились рабочими оборонного предприятия (ремонтной базы). И уйти просто так было непросто. Могли угодить под суд.
Перед тем как базу собрались передислоцировать, директор наконец согласился отпустить обеих. Попросил отработать еще неделю, а тут этот налет. Надю оглушило взрывом, мать привела ее в землянку и объявила, что завтра они уезжают. На зенитную батарею часто ездят машины и подводы со снарядами, подбросят до Ленинска на обратном пути. Она и спирту расплатиться приготовила. Объяснила Косте, что дальше им тянуть нельзя. Немецкие самолеты каждый день прилетают. Сегодня повезло, а завтра закидают бомбами лагерь, им ведь все равно, что там одни женщины и дети.
– А Надька заявляет, никуда она не поедет. У нее с тобой любовь, и вообще, она от тебя ребенка ждет.
– Взрывом сильно ее оглушило?
– Да нет, слегка. Больше испугалась. Значит, она точно не беременная?
– Успокойтесь вы, тетя Аня. Честное слово, не трогал я ее. Все нормально.
Женщина вдруг расплакалась:
– Чего же нормально-то? В землянках холодно, сырость. Младшая дочка болеет без конца. Наде всего семнадцать лет, тоже беречься надо, а тут морозы подступают, бомбежка за бомбежкой. Сосед наш, с которым лет семь в одной квартире прожили, под бомбу угодил. Тело в воде так и осталось. Жена бегает, ищет, а там все бомбами перепахано. У нас в мастерской двоих искалечило, не знаю, живы или нет. А мы какого страха натерпелись! Не за себя боюсь, а за девчонок. Им за что пропадать!
Оказалось, во время утреннего налета «фокке-вульфы» на обратном пути обстреляли лагерь беженцев. Погиб кто-то из мужиков постарше, ранило пулей в ногу девочку. Рядом траву и кусты снаряды зажгли, хорошо, что красноармейцы из маршевой роты потушить помогли, а то бы все сгорело.
– В нашу землянку маленький снаряд угодил. Повезло, что в бревно попал, почти напополам разорвал, часть крыши обрушилась. Уезжать надо срочно. Ледоход пойдет, наших совсем на том берегу придавят. Немцы листовки сбрасывают, мол, Сталинград последние дни доживает. Сдавайтесь, разбегайтесь, потом поздно будет.
– Они это с августа долдонят, а город держится. Видели, как сегодня сразу четыре фашистских самолета сбили?
– Ой, да наплевать мне на них! – отмахнулась Анна. – Хоть четыре, хоть десять. Мне детей спасать надо. Надя к тебе рвется, но не нужно вам видеться. Она упрямая, останется одна без нас. И все ради тебя. Война закончится, любитесь, женитесь, я не против.
В общем, уговорила Костю написать записку, что катера срочно уходят, а он обязательно ее найдет. Мать дала адреса в Заплавном и Сталинграде. Спрятав записку в карман плюшевого жакета, обняла Костю:
– Прости, зятек. Но ты уже взрослый, сам все понимаешь. У нас один выход: к родне прибиваться. В лесу зимой не выживем. Ну, храни тебя Господь!
Вернувшись на катер, рассказал все Морозову и Валентину Нетребе. Командир и боцман заявили, что он сделал все правильно. Если девка любит, то дождется, а в лесу жить уже невозможно. Да и фрицы что-то зашевелились. На Тракторном и в северной части города бои идут непрерывно. Немцы ждут ледохода, знают, что переправа сразу осложнится, и наши останутся на правом берегу без боеприпасов, не говоря про теплую одежду и продовольствие. Гражданским здесь действительно делать нечего. Лучше уйти подальше.
«Верный» покинул ремонтную базу и, пройдя вверх по Ахтубе километра полтора, соединился с остальными кораблями. Снова маскировали катер. Моряки, в том числе помощник Кости Федя Агеев, рубили бурьян, кусты и обкладывали охапками судно.
Ступников и расчеты орудий находились на своих местах, наблюдая за небом. Значит, дивизион простоит здесь минимум до вечера. Зря он написал эту записку, может, Надя успела бы прибежать. Хотя бы попрощались. Вернулся Федя и сразу завалился спать на своем узком сиденье. Потом принесли обед, но Костя есть не мог. Отдал свою порцию помощнику. Тот удивился:
– Ты чего? Каша с тушенкой, вкусная.
– Не лезет ничего.
– После тех налетов? Крепкий был бой, – уплетая кашу, рассуждал Агеев.
Не выдержав, Костя спрыгнул в рубку и обратился к Морозову:
– Николай Прокофьевич, можно я к Наде сбегаю? Здесь всего километра полтора, за час туда и обратно обернусь.
– Нельзя, – отрицательно покачал головой мичман. – Команда на отход в любой момент может поступить. Да и некому тебя заменить. Ты уже к пулеметам привык, стреляешь хорошо, а твоя установка – наша главная защита.
– Всего час…
Морозов хорошо понимал состояние парня, который размяк и рвался к своей девушке.
– Ступников, – скомандовал он. – Занять пост у зенитной установки, следить за небом.
Костя, обозленный и обиженный невесть на кого, продолжал переминаться, ожидая, вдруг Морозов сменит решение. Но тот отвернулся, а Валентин Нетреба подтолкнул приятеля в спину:
– Не распускай слюни. Марш на место. Какие сейчас девки, когда налеты один за другим? За небом следи и не зевай.
Часа через два, ближе к вечеру, катера медленно двинулись в сторону Волги.
«Ну и черт с вами со всеми! – злился Костя. – На час жалко было отпустить. Может, мы никогда больше не увидимся. И Надька хороша, поверила записке, не могла прибежать проститься».
Катер, едва не вылезая на мель, обошел еще дымившийся, разбитый бомбой буксир. Задняя часть небольшого судна представляла собой месиво обломков, посреди которых торчал массивный, расколотый надвое двигатель, забрызганный чем-то бурым, то ли засохшим отработанным маслом, то ли кровью. Пожар на судне уже потушили, но из трюма выбивалась струйка дыма, пахло горедым.
На берегу кучка людей ровняла лопатами песчаный холм, братскую могилу. Вместо пирамидки со звездой, сколотить которую у экипажа не было возможности, на холм поставили массивный, согнутый сильным ударом якорь.
– Пятеро морячков, – посчитал людей на берегу санитар Скворцов. – На таких буксирах экипажи не меньше чем человек десять. Выходит, половину команды закопали.
Никто на его слова не отреагировал. Все пять катеров прошли мимо на тихом ходу, словно серые тени. Подступали сумерки. Разрезая полутьму, впереди взвилась ракета, где-то бухали взрывы. Наверное, уже вовсю обстреливали переправу.
