Глава 6 Ночной десант
Штурмовой батальон, который возглавлял капитан лет двадцати пяти, выглядел по-боевому. Бойцы подобранные, несуетливые, уверенные в себе. Большинство одето вместо длиннополых шинелей в бушлаты, туго перетянутые ремнями с патронными подсумками, гранатами, ножами. Много автоматов, которых в маршевых ротах обычно не было. Вместо ботинок с несуразными обмотками – сапоги.
Сам капитан, крепкий в плечах, улыбчивый, отличался от своих подчиненных лишь «шпалами» на петлицах. Тот же бушлат защитного цвета, шапка, кирзовые сапоги. Правда, ремень командирский, с портупеей, трофейный пистолет в кобуре, подсумок с запасным диском, автомат.
Каски, которые от пуль и осколков почти не защищали, бойцы батальона не носили – большинство были в шапках. Некоторые, бывшие флотские, – в бескозырках. И в катера грузились без толкотни, быстро и четко. «Шахтер» и «Верный» взяли по сто сорок человек. «Каспиец» с его дополнительной зенитной «трехдюймовкой» – шестьдесят пять, два взвода. Загрузка, конечно, немалая, но не сказать, что под завязку. Можно маневрировать и держать скорость узлов двенадцать.
Кращенко инструктировал Зайцева и командиров двух других катеров, изменив свой обычный властный тон. Отдал распоряжение хорошо накормить экипажи. Кроме пшенной каши с тушенкой, стряпуха Настя приготовила крепкий горячий чай на травах, с собой получили сухой паек.
– Ну, а наркомовские – по возвращении, – широко улыбался Кращенко. – Бачок спирта специально для вас приготовлен.
Прямо отец родной! Капитан «Каспийца» тоже улыбался в ответ, но Зайцев и Морозов держались официально. Кращенко пригласил на совещание лоцмана, старого волжского моряка с вислыми, желтыми от табака усами. Вместе обсудили путь, возможные изменения маршрута. К лейтенанту Зайцеву комдив обращался чуть ли не как к своему заместителю. Советовался, шутил.
Получалось, что лейтенант возглавлял все три корабля. Если что случится, его должен был заменить Николай Морозов. Замполит Малкин получался вроде сбоку припека. После долгих колебаний он неуклюже взобрался по трапу на головной катер «Шахтер».
– Хватит места в рубке? – с усилием выжимал улыбку замполит. – Потесню тебя немного, Степан Георгиевич.
– Хватит, – коротко отозвался лейтенант. – Но может, вам лучше внизу с людьми находиться? Моральный дух поднимать. Да и безопасней там. Снаряды чаще в верхнюю часть попадают.
И ядовито усмехнулся. Зайцев хорошо знал, что Малкин боится предстоящего похода. И тем более страшит его перспектива находиться под обстрелом в тесных отсеках под палубой.
– Моральный дух у моряков и красноармейцев нормальный. Тем более, в батальоне свой комиссар имеется, – важно объявил Малкин.
– Ладно, в рубке так в рубке.
Спорить он не желал, хотя народу в тесную рубку набилось достаточно: лоцман, рулевой, командир батальона, сам Зайцев, а тут еще замполит. Даже для сигнальщика места не хватает.
– Ничего, Степан Георгиевич, я наверху возле пулеметной башни посижу, – сказал сигнальщик.
– Продует. Уместимся как-нибудь.
– Ничего, я тепло оделся.
Черный бушлат сигнальщика был туго перепоясан, как у десантников, через плечо висел карабин.
Башня зенитчиков на бронекатере «Верный» была забита коробками с пулеметными лентами. Федя Агеев, стиснутый со всех сторон, как обычно, порывался вылезти повыше.
– Сиди, – цыкнул на него Костя. – Тут и без тебя пулеметы не повернешь.
Надя, узнав о десанте, прибежала проводить Костю. Но близко ее не пустили, и она терпеливо дождалась на берегу отхода катеров, махая Косте рукой.
– Возвращайся! Я тебя люблю.
У Кости не хватило духу ответить: «Я тоже тебя люблю». Отношения с Надей были ему еще не до конца понятны. Она совсем девчонка, а ему в марте двадцать лет стукнет. Зато сразу отреагировал Вася Дергач:
– Девка-то влюбилась. Значит, на все готова. Так что не теряйся, Костян.
Ступников хотел отшить артиллериста, но видел, что, несмотря на обычную трепотню и смешки, Вася Дергач явно нервничает, как и большинство моряков. Дело предстояло нешуточное, люди отчетливо представляли – не все вернутся назад.
Холодная октябрьская ночь была облачной, дул восточный ветер, поднимая волну, но катера шли неплохо. Прямого пути к поселку Купоросный не было. Обошли остров Голодный, с элеватора катер не заметили. Затем по протоке между островами Голодным и Сапинским вышли в затон, где уже стоял наготове паром с буксиром.
Зайцев быстро переговорил с командиром полка. Собственно, все было уже решено. Пока все три бронекатера и буксир с паромом стояли под прикрытием небольшой густо заросшей гряды. Теперь катерам предстоял последний, самый опасный участок длиной с километр.
– Как только достигнете берега, мы выходим следом, – подвел итог короткого совещания командир полка. – С богом!
– К черту, – отозвался Зайцев, надвигая поглубже фуражку. – Малый ход!
Осторожно, на малом ходу, сумели пройти метров триста пятьдесят. Затем взлетело несколько осветительных ракет, и на берегу ударили орудийные выстрелы. Пульсировали пулеметные вспышки, и разноцветные трассы тянулись к катерам. Началось!
Все три бронекатера, усилив ход до полного, шли, рассыпавшись в цепь, чтобы не мешать друг другу маневрировать. Огня пока не открывали, чтобы не обнаруживать себя вспышками. Три серые тени скользили, описывая виражи, мешая немецким артиллеристам взять нужный прицел.
Фонтаны воды поднимались то ближе, то дальше. «Верный» подбросило, накренило близким взрывом, по броне загремели осколки. Ступникову казалось, что главная цель для врага именно их катер, а пулеметные трассы тянутся прямо ему в лицо. Под такой огонь с близкого расстояния попали впервые. На переправах немцы вели огонь за полтора-два километра и дальше. Там защищал высокий обрыв, а здесь берег был более пологим. Первые попадания в цель начались через считаные минуты.
«Каспиец» получил снаряд в носовую часть. На палубе «Шахтера» между носовой орудийной башней и рубкой полыхнула вспышка. Осколки ударили в рубку, разбили сигнальный прожектор и порвали провода. Зайцев отдал по рации короткий приказ командирам:
– Открыть огонь!
Ступников уже выбрал цель и поймал в прицел вспышку на склоне. Дал одну, вторую очередь. Но орудие (скорее всего, полевая «семидесятипятка») продолжало стрелять. Еще очередь, уже подлиннее, но вспышки следовали равномерно, а в перерыве между ними Костя терял цель.
Прямо в лоб «Верному» ударила автоматическая пушка. «Собака» – так называли эту скорострельную 37-миллиметровку. Ее частые выстрелы действительно напоминали быстрый и злой собачий лай. Вспышки пульсировали сплошным клубком, два небольших снаряда калибра 37 миллиметров отрикошетили от борта, третий взорвался у основания рубки, но не пробил ее.
– Костя, бей по «собаке»! – кричал, свешиваясь в широкую пулеметную амбразуру, Валентин Нетреба.
– Понял.
Ступников открыл огонь частыми очередями по десять-пятнадцать выстрелов. Он заранее вместе с Федей Агеевым соединил по две ленты на каждый пулемет. Знали, что в момент приближения к берегу времени на перезарядку не будет. Самый опасный участок для кораблей.
«Собака» сумела всадить в бронекатер еще два снаряда, но очереди крупнокалиберных ДШК достигли цели. Возможно, бронебойные пули, просадив щит, уничтожили расчет или повредили механизм пушки, и она замолчала.
Катера подходили к берегу. Вели огонь все орудия и пулеметы. С острова высадку поддерживали полевые пушки и минометы. Но сильный встречный огонь нанес серьезные повреждения «Каспийцу». «Шахтер» и «Верный» уткнулись в песок и высаживали десант, а малыш «Каспиец», с его торчавшей на корме зенитной пушкой, двигался рывками, оседая на нос.
Носовая орудийная башня и пулеметы подбитого катера вели огонь, зенитная пушка молчала. Ничем не защищенные артиллеристы (орудие было без щита) лежали убитые или раненые. Костя увидел все это, выглянув на секунду из башни. Бойцы штурмового батальона с криком и матом уже бежали в атаку. Из немецких траншей на склоне стреляло несколько пулеметов, виднелись вспышки винтовочных выстрелов.
Ступников выпустил остаток ленты несколькими очередями по гребню траншеи. От попаданий тяжелых пуль там курилась глинистая завеса, замолк один из пулеметов, реже вели огонь винтовки и автоматы. Торопливо перезарядили ленту. Костя ощупал стволы, они раскалились, пахло жженым оружейным маслом. Но, несмотря на предупреждения мастера-оружейника, требовалось продолжать огонь. Десантники и бойцы плацдарма несли потери, атака могла сорваться.
Носовая башня, которой командовал Вася Дергач, выпускала снаряд за снарядом. Бывший танкист свое дело знал. Разбил прямым попаданием «семидесятипятку», взметнулся клубок огня, земли, обломков. Сразу же довернул башню и врезал несколько снарядов в соседний орудийный капонир.
Все это происходило при свете непрерывно взлетающих немецких ракет. Добавляя освещения, медленно опускались на парашютах «долгоиграющие» ракеты, которые выстреливали из миномета. Корабли с берега были видны отчетливо. В свою очередь, специально выделенные Зайцевым моряки стреляли из ракетниц в сторону немецких позиций, давая возможность артиллеристам, пулеметчикам и десанту видеть цели.
Часть немецких орудий замолчала. Их накрыло попаданиями снарядов, выпущенных с острова и башенными «трехдюймовками» катеров. Зато вовсю работали вражеские минометы.
«Верный» расплатился за меткую стрельбу сразу двумя попаданиями мин. Одна взорвалась впритирку с корпусом, встряхнув катер, другая ударила возле носовой башни. Костя вел огонь по пулеметным вспышкам, бьющим из бревенчатого дзота. От бревен возле амбразуры отлетали крупные щепки, вспыхивали и гасли огоньки зажигательных пуль. МГ-42, самый скорострельный из немецких пулеметов, замолк, но вскоре снова открыл стрельбу, прижимая атакующих к земле.
– Да мать твою! – заорал Костя. – Все равно добью сволочь.
Всадив три очереди подряд, заставил МГ замолчать снова, но дзот подожгли из огнемета бойцы штурмового батальона, сблизившиеся с немецкими позициями. Теперь Ступников стрелял короткими очередями по отдаленным вражеским вспышкам. Снизу теребил и дергал его Федя Агеев.
– Чего тебе?
– Возьми мокрую тряпку. Накрой казенники, а то заклинит.
Мокрый кусок брезента, шипя, окутался облаком пара. Молодец Федька, догадался.
– Давай еще тряпки.
Бросили на стволы смоченную водой нательную рубаху, большую холщовую сумку для патронов. Тряпье продолжало шипеть в клубах пара. Массивные ребристые кожухи ДШК вобрали в себя столько жара, что рубашка обуглилась и сразу в нескольких местах пыхнула мелкими огоньками.
Пока возились с охлаждением пулемета, Костя снова высунулся из башни и увидел, что полузатопленный «Каспиец» все же добрался до берега.
Досталось ему крепко. Вся кормовая часть до самой рубки была под водой. На носу, вздернутым над песком, виднелась полуметровая дыра и несколько пробоин поменьше. Носовая орудийная башня была разворочена прямым попаданием снаряда, вряд ли расчет уцелел. Зенитка на корме была затоплена, как и машинное отделение, угол рубки смят. Но с крыши рубки упорно вела огонь спаренная установка «дегтяревых».
«Шахтер» и «Верный» уже начали грузить раненых, когда в избитый снарядами причал уткнулся паром. Тоже со следами пробоин, но сумевший под прикрытием огня добраться до правого берега. По трапу и прямо с бортов стали бегом выгружаться красноармейцы.
Если полевые орудия вблизи берега и пулеметы огрызались лишь изредка, то несколько минометов, укрытых в глубоких окопах за буграми, продолжали непрерывно сыпать мины. Орудия с острова и башенные «трехдюймовки» катеров не могли погасить их. Сразу пять или шесть минометов обрушили огонь на паром и массу бойцов, бегущих вверх по берегу.
Взрывы мин покрыли вспышками прибрежную полосу, окутали все пеленой дыма. При свете ракет Костя видел, как вместе с фонтанами песка подбрасывало в воздух человеческие тела, некоторые странно укороченные, возможно, без ног. Разлетались сорванные с голов каски, обломки оружия, еще какие-то куски. Паром, на котором находилось не менее семисот красноармейцев, получил несколько попаданий во время переправы, но здесь, на берегу, бойцы попали в сплошную мясорубку.
И все же люди продолжали бежать, преодолевали густую полосу взрывов и поднимались по склонам в сторону немецких траншей. С минуту Костя не мог оторвать взгляда от происходящего. Страх накатывал, парализуя тело, мешая перезаряжать пулемет.
Его отрезвил грохот взрыва, который ударил совсем рядом, встряхнув башню. Он заправил новые ленты и дал очередь вверх, пока еще не видя цели. Отдача и лязг затворов, выбрасывающих пустые гильзы, привели его в себя.
Ступников поймал в прицел вспышки немецкого пулемета метрах в четырехстах и открыл по нему огонь ровными прицельными очередями. Костя не видел, что катер постепенно заполняется ранеными. Осколок попал одному из них в голову. Он свалился на палубу перед открытым люком, до которого не дошел двух шагов.
Рыжеусый санитар Скворцов, склонившись над ним, увидел кровь, стекающую по щеке, выбитый глаз и понял, что человек убит наповал. Оттащив его к борту, продолжал принимать других раненых и с помощью моряков опускать их в трюм.
Лейтенант Степан Зайцев разыскал на берегу командира полка, плотного коренастого майора, который отдавал команды своим людям, показывая направление, куда наступать. Рядом с ним стоял капитан из «местных». Его можно было легко отличить по изорванной, прожженной в нескольких местах шинели и серой, давно не менявшейся повязке на шее.
– Мужики! – окликнул их Зайцев, стараясь перекричать взрывы мин и непрерывный треск выстрелов. – Надо минометчикам пасть заткнуть. Иначе я раненых не вывезу. Добьют и ваших людей, и катера.
Он не стал объяснять, что «Каспиец» уже вышел из строя, – сами видят. «Верный» получил снаряд в машинное отделение, повезло, что всего лишь 37-миллиметровый. Но помощник механика Тимофей Донцов тяжело ранен, а механик с помощью других матросов возится с двигателем. И поставит ли его на ход, неизвестно.
– Наступаем, – коротко отозвался майор. Не слушая Зайцева, подтянул за рукав пехотного лейтенанта, стал ему что-то громко объяснять.
Несколько взрывов подряд заставили командиров броситься на землю. Когда рассеялся дым, Зайцев увидел, что башенные пулеметы «Каспийца» молчат, а из открытого трюма пробиваются языки огня. Он знал, что командир катера погиб еще до высадки, там распоряжается толковый боцман, но кораблю явно пришел конец.
– Пошлите группу и хотя бы выясните, где стоят эти самовары. Пусть дадут пару красных ракет, и я попробую взять их шрапнелью. Чего смотрите, быстрее решайте.
Зайцев подбежал к «Каспийцу», где боцман и несколько моряков пытались потушить огонь.
– Уходите отсюда, пока снаряды не взорвались.
Боцман с коркой засохшей крови на ушах, почти оглохший, закивал, потом показал на тела погибших моряков, лежавших поодаль на песке:
– Что с ними делать?
– Пусть здесь остаются, документы только забери, чтобы не было без вести пропавших. Я договорюсь, их ребята без нас похоронят.
– Троих раненых и капитана мы на «Верный» отнесли. Вот, четверо нас осталось. Остальных поубивало. Механик с помощником в машинном отделении остались, под водой. Одного взрывом за борт сбросило, а пятерых убитых мы вытащили.
Зайцев оглядел оставшихся в живых моряков «Каспийца». Экипаж насчитывал пятнадцать человек – выходит, восемь погибло?
– За балалайкой бы сбегать, – попросил Толя Кочетов.
У него были перевязаны рука и голова, обгорели брюки.
– Какие, к чертям, балалайки. Идите на «Шахтер», у нас тоже потери. Замените выбывших. Быстрее, ну!
Из иллюминатора «Каспийца», как из огнемета, вырвался язык пламени.
– Чего ждете? Сейчас снаряды рванут!
Четверо моряков во главе с боцманом побежали к «Шахтеру», а Зайцев по кромке берега добрался до «Верного». Позади оглушительно грохнуло.
Лейтенант обернулся и увидел, что взрыв боезапаса разломил корпус пополам. Вспучило, вскрыло, как консервную банку, палубу, сбросило на песок носовую орудийную башню. Огонь бил извивающимися языками из разорванных топливных систем. Корма полностью погрузилась в воду, а передняя половина катера представляла собой горящую груду.
На «Верном» он пробыл несколько минут. Двигатель уже пробовали запустить, пока не получается, но лейтенанта заверили, что максимум через полчаса катер будет на ходу.
– Тимоху Донцова, помощника механика, крепко осколками посекло, – сказал Морозов. – Жалко парня, толковый.
– Это который ушастый, фуражку любит носить?
– Он самый. Нашли еще специалистов, и механик Зотов молодец, дело свое знает.
– Сколько раненых принял?
– Сто тридцать человек. Несут еще.
– Возьми еще человек двадцать… ну, тридцать в крайнем случае. У тебя шрапнель есть?
– С десяток зарядов, не больше.
– Увидишь красные ракеты, выпускай все десять. Там позиция минометчиков. И сразу по моей команде уходим.
Мина рванула возле носа корабля, осколки лязгнули по броневой обшивке. Зайцев бежал назад. У входа в рубку его встретил замполит Малкин.
– Скоро отходим? – встревоженно спросил он. – Без тебя еще одна мина в палубу угодила. Сигнальщик погиб.
– Когда надо, тогда уйдем. Сколько раненых погрузили?
– Не знаю. Много. И столько тяжелых…
– Сам знаю, что тяжелые. Легких всех оставляют.
Приказал позвать боцмана, который наверняка следил за погрузкой. В это время взлетели четыре красные ракеты, обозначая позиции вражеских минометов. Сразу открыли огонь башенные орудия обоих катеров. Минометы, штук семь, не меньше, находились в разных местах. Много ли толку будет от огня четырех горных пушек! Подбежал боцман и доложил:
– Приняли сто семьдесят два раненых.
– Достаточно. Больше не потянем.
– Там еще толпа остается. Винтовки наводят, стрелять грозятся.
Ничего не ответив боцману, Зайцев связался по рации с «Верным». Там наконец запустили двигатель и доложили, что приняли сто шестьдесят пять раненых.
– Шрапнель всю выпустил, – сквозь помехи доносился голос Николая Морозова.
– Отходи. Я – следом.
– Раненые лезут.
– Ну, возьми еще с десяток. Вместе тонуть будем.
Моряки с усилием сталкивали тяжело загруженный «Шахтер». Кто-то, не выдержав, помогал взобраться на низкий борт раненому. За ним лезли другие. Выдернули из воды и подняли еще двоих-троих.
Минометы приутихли, но отдельные мины продолжали лететь вслед. Одна разорвалась в воде, разбросав несколько раненых. Катер уходил все дальше, а на берегу продолжалась стрельба. «Верный» уже отошел на полста метров, когда с берега засвистели, замахали руками:
– Эй, мореманы! Возьмите комбата, осколками ранило.
Вернулись и подхватили с вытянутых рук командира штурмового батальона, перевязанного от пояса до шеи. Комбат был в сознании, пытался вырваться, что-то выкрикивал.
– Все в порядке, – успокаивал его один из бойцов. – Нас здесь много, товарищ капитан. Даем жару гадам!
– Фрицев бить! – выкрикнул, хрипя, комбат. – Бить до конца…
– Так точно!
Пятиминутная задержка, пока забирали комбата, едва не стала для «Верного» роковой. Немцы подтянули или привели в порядок несколько полевых орудий. Фонтаны взрывов поднимались то ближе, то дальше. Катер брали в вилку.
Костя, развернув башню, отчетливо видел вспышки. Кажется, вели огонь три орудия. Обе башни посылали в их сторону снаряд за снарядом. Ступников опустошал очередную пару лент, целясь по вспышкам. Заклинило правый ствол. Возиться с ним не было времени. Костя опустошил ленту левого ствола и, откинув крышку казенника, перехватил очередную коробку.
Вспышка, грохот и сильный удар. Ступников выпустил коробку, ударившись головой о броню. В который раз выручила меховая шапка. Перед глазами плыли круги, но руки-ноги, кажется, были целы. Он кое-как установил коробку, вставил ленту и вдруг замер.
С кормовой башней что-то было не так. Ее перекосило, на боку виднелась большая вмятина. Костя высунулся, чтобы узнать, в чем дело, но по броне застучал кулаком боцман Ковальчук:
– Стреляй, мать твою! Не видишь, кормовое орудие из строя вышло.
Костя хотел спросить, живы ли близнецы, но Ковальчук уже исчез. Ступников снова открыл огонь. Морозов, сам встав за штурвал, вел тяжело груженный катер, делая повороты, то замедляя, то давая полный ход. Его интуиция и опыт помогали уходить от прямых попаданий.
До протоки, разделяющей два крупных острова Голодный и Сарпинский, добрались почти благополучно. Но при входе в затон снаряд разорвался совсем рядом, убив двоих раненых, сидевших на палубе. Крупный осколок как зубилом просадил борт.
Катера и буксир (уже без парома) остановились в протоке, защищенной деревьями, выгрузили двоих погибших раненых и еще человек шесть, умерших за время переправы от ран. Остальных предстояло перевезти на левый берег. Часть выгрузить в госпиталь напротив острова, другую часть везти в Красную Слободу. Моряки, получившие раны и контузии средней тяжести, настаивали, чтобы их доставили в медсанбат возле Ахтубы. Бросать свои корабли и друзей они не хотели.
Хвалили капитана буксира, который под огнем доставил на неуклюжем деревянном пароме несколько сот красноармейцев. На обратном пути, несмотря на тихоходность, перевез человек сорок раненых и получил два попадания снарядов.
– Где же ты корыто свое оставил? – по привычке зубоскалил Вася Дергач.
– Хай ему морока, – отмахивался капитан-хохол. – Другое дадут. А в этом немцы дыр понаделали. Притонул паром возле берега. Ребятам доски для землянок пригодятся.
Впервые за много часов Костя вылез из башни, с трудом разминая затекшее тело. Голова после удара о броню кружилась, к горлу подступала тошнота.
Катер было не узнать. Осколки и пули оставили десятки отметин, в том числе несколько сквозных. Перебило и согнуло в двух местах леерное ограждение, с мачты свисали порванные провода. В борту, возле машинного отделения, виднелась пробоина от снаряда, которым тяжело ранило Тимоху Донцова. Еще один снаряд угодил в рубку, но не пробил броню, оставив вмятину и опаленное пятно. Больше всего пострадала кормовая орудийная башня. Ее смяло и перекосило взрывом фугасного снаряда. Не слишком толстая боковая броня лопнула. Сквозная трещина шла снизу вверх сварного шва.
Серега, командир башни, старший из близнецов, был смертельно ранен. Сильным ударом ему раздавило грудную клетку, сломало ребра и отбило легкие. Он часто и тяжело дышал, изо рта сочилась черная струйка. Фельдшер дивизиона Репников и санинструктор Скворцов, осмотрев артиллериста, переглянулись и сообщили Морозову:
– Дай бог, если полчаса проживет. Вынесите его на берег. Пусть хоть на твердой земле полежит. Долго стоять будем?
– Не меньше часа, – ответил Морозов. – «Шахтеру» тоже досталось, а у нас двигатель чинить надо. Выносите парня.
Второй близнец, Антон, которому недавно исполнилось восемнадцать, похоже, был не в себе. Шел следом за носилками и улыбался всем своим широким, почти детским лицом:
– Сережа поспит, отдохнет, и я тоже.
Его с трудом оттащили от носилок. Тогда парень заплакал и стал вырываться из рук:
– Пустите, я без Сережи не останусь!
Его пришлось связать. Тяжело раненному комбату меняли пропитанные кровью повязки. Советовались, оставить на острове в санбате или везти в госпиталь. Врач из санбата, который пришел оказать помощь, посоветовал:
– Везите в госпиталь. Ранения тяжелые, а у нас одни землянки. Не сможем мы ему помочь.
Костя слышал, как раненые бойцы из его батальона говорили о своем комбате:
– Войну взводным начал. Двумя орденами награжден, батальон в двадцать четыре года принял. Мужик хороший, к людям душевный. Жаль, если помрет.
Крепко досталось Тимохе Донцову. Он поймал десятка полтора осколков 37-миллиметрового снаряда. Тоже был весь перевязан, но оставался в сознании и просил:
– У меня только руки-ноги побиты. Нутро не повредило. Я в нашем санбате полежу. Корабль не хочется покидать.
При этом оттопыренные уши шевелились, но никому это не казалось смешным, как и его прозвище – Ушан.
– Выдержит, – еще раз осмотрев Тимофея Донцова, сказал врач. – Крепкий парень, молодец!
А в кубрике ворочался связанный по рукам и ногам второй номер кормовой орудийной башни Антон. До него стало доходить, что брата, или друга, унесли далеко, и требовал отпустить его к Сереге:
– Вам что, жалко, что ли? Развяжите меня.
Он тревожил остальных раненых, катался по полу, и его заперли в тесную каюту – канатный ящик.
– Свихнулся, – коротко ответил на вопрос Морозова фельдшер Репников. – Чего удивительного? Я такой мясорубки, как на том плацдарме, никогда не видел.
А один из уцелевших моряков с «Каспийца» рассказывал остальным:
– Пока мы возле катера возились, я сорок с лишним убитых на одном пятачке насчитал. Воронками весь берег изрыт, люди с оторванными ногами в разные стороны ползут, кричат, а от некоторых вообще одни ошметки остались. Да что это за война такая? Сколько же там народу за ночь погибнет?
Костя попросил командира катера:
– Николай Прокофьевич, разрешите я на берегу посижу. Мутит и голова кружится. Свежим воздухом дыхну.
– Далеко только не отходи. Тебе помочь спуститься?
– Не, я сам.
– Иди, дыши. Мы еще как минимум час здесь проторчим.
Костя спустился по трапу на берег, глянул на такой же избитый «Шахтер», на котором тоже шел спешный ремонт. Присел на бугорке. На левом берегу у Купоросного по-прежнему шла стрельба, взлетали ракеты. Достал кисет с табаком, хотел свернуть самокрутку, но раздумал.
К нему подошел младший сержант в странной форме: черный морской бушлат, тельняшка, солдатские шаровары и ботинки. Попросил закурить. Костя протянул ему самокрутку.
– Что, не лезет табак? – спросил солдат. – Контузило?
– Наверное. Но не сильно.
– Крепкая у вас драка была. Грохот стоял на всю округу.
Разговорились. Оказалось, что сержант командует отделением лодочников. Про такие отделения Ступников ни разу не слышал, хотя не раз видел, как весельные лодки пересекали Волгу, доставляя боеприпасы и вывозя раненых.
– Вон моя эскадра, – продолжал сержант. – Четыре лодки. Было девять. Четыре фрицы по дну пустили, пятая пропала бесследно.
– Как пропала?
– Ушла в туман и больше не вернулась. Может, ребята заплутались и к немцам выплыли, может, случайной очередью утопило. У нас лодки – главная переправочная сила. Особенно когда по утрам туманы пошли. Обмотаем уключины тряпьем и шлепаем потихоньку. Туда – патроны и еду, назад – раненых человек восемь загружаем. Главное, чтобы было тихо. У меня однажды раненый закашлялся громко, нас услышали и очередями наугад лодку ко дну пустили. Я один сумел выплыть. Ботинки и штаны морские сбросил, теперь вот хожу в пехотных.
– Значит, у вас тут линия фронта?
– Она самая.
– Ничего вы живете. В лесу, деревья кругом, кусты. Землянки под берегом.
– Ты бы днем глянул, – вздохнул сержант. – Немцы через Волгу лезть не рискуют, но обстрелы постоянные. Все деревья осколками посечены, а некоторые как топором срублены. Последнее время повадились фосфорными снарядами пулять. Пока сухо, сжечь все хотели. Да вон поляна сплошь обгорелая и кусты, как спички паленые. Пока тушили, двое в дыму задохнулись, и человек десять с ожогами в санбат отправили.
Сержант, найдя слушателя, рассказывал, что жизнь здесь беспокойная. Вроде на фронт не похоже, но и тылом не назовешь. Мины сыпят с утра до вечера, то понемногу, то сразу налет, голову не поднимешь. Подтверждая его слова, ахнул один, второй взрыв. Фонтаны воды один за другим поднимались в протоке, через которую предстояло идти катерам.
– Нас здесь, на острове, фрицы как подопытных кроликов держат, – продолжал сержант. – Новые орудия подвезут, обязательно полсотни снарядов пошлют. Если самолет пролетит, тоже подарок сбросит или из пулеметов по траншеям пройдется. Шестиствольные «ванюши» как начнут лупить, деревья в щепки разлетаются, ни один блиндаж не спасает. Хотят нас пригнуть окончательно. Отступать некуда, кругом вода. Пустят в тумане свои амфибии да моторные лодки, сметут все к чертовой матери.
– Да и нам не слаще, – вздохнул Костя. – Сегодня катер сожгли. На переправах каждую ночь люди гибнут.
На прощание отсыпал сержанту-лодочнику махорки и пошел к своему катеру. Подходя к трапу, увидел тела, покрытые шинелями и плащ-палатками, – умерло еще несколько раненых.
Назад возвращались долго. В госпиталь на левом берегу, сделав крюк, завезли тяжелораненых. Пока сгружали, небо на востоке стало светлеть. От госпиталя дали полный ход, все что смогли выжать потрепанные двигатели. Последний рывок! С холмов открыли огонь немецкие орудия. Проскочили.
На входе в Ахтубу в сторону катеров начали пикирование два «Фокке-Вульфа-190». Эти новые истребители, несмотря на свой утяжеленный вес, имели скорость 600 километров, усиленное вооружение и зачастую действовали как штурмовики.
– Уже встречают, – высунувшись из рубки, сплюнул Николай Морозов. – К бою!
– Они что, специально нас здесь поджидали? – спросил Малкин. – Знали про десант?
Наверное, не слишком отважный замполит, оглушенный взрывами и всем увиденным, был не в себе и полагал, что катера специально подстерегают при входе в затон, где они снижают скорость. «Фоккеры» были опасным противником, и встреча с ними могла закончиться плохо. Уже рассвело, пилоты отлично видели цель, а каждый истребитель, кроме пушек и пулеметов, нес килограммов по двести бомб.
Пилоты резко пошли вниз. Зайцев понял, что бомбы бросать будут с высоты метров трехсот. Пользуясь своей большой скоростью, пронесутся, как вихрь, да еще добавят из пушек. Возможно, смело рассчитанная атака оказалась бы успешной. Но вражеские истребители столкнулись с экипажами катеров, которые только что вышли из тяжелого боя, сумели высадить десант, отбиться от вражеской артиллерии и не собирались поджимать хвост. Эта ночь многое переломила в людях.
Гибель товарищей, потеря «Каспийца», мясорубка на берегу, где минометы разрывали на части десятки красноармейцев, таких же мальчишек, как и большинство моряков, – все это не выходило из памяти.
Истребителей встретили дружным огнем обозленные, уже повидавшие смерть люди. Навстречу «фоккерам» неслись спаренные трассы крупнокалиберных пулеметов. Пользуясь тем, что самолеты идут на малой высоте, открыли огонь все три уцелевшие орудийные башни. Костя вел в сетке прицела головной «фокке-вульф», отчетливо видя его тупой нос и оранжевую окантовку крыльев. Одна, вторая пристрелочная очередь. А когда до истребителя осталось совсем немного, нажал на спуск, посылая сплошную трассу пуль.
Попал! Этот момент можно было угадать по искрящейся полосе на капоте двигателя и рывке самолета вверх. Бомбы, четыре «полусотки», посыпались с недолетом и взорвались в стороне. Обстреливать катера из пушек пилот поврежденного истребителя не рискнул и увел машину в сторону.
То же самое произошло со вторым «фокке-вульфом». Ему прошило крыло пулеметной очередью с «Шахтера», а Вася Дергач едва не угодил в корпус своим шестикилограммовым снарядом. В горячке выпустил вслед еще один и снес верхушку огромного пирамидального тополя.
– Вот так, бля, – смахнул он капли испарины с искаженного злобой и контузией лица. – Сматывайся, пока цел!
И погрозил вслед кулаком стремительно уходящему вверх «фокке-вульфу». В общем, провели воздушный бой с азартом. Хоть никого не сбили, но сладкую парочку прогнали к черту дружным огнем.
Комдив Кращенко встретил катера и, выслушав доклад, нервно дернул слишком тесный для его шеи воротник кителя.
– Ивана Батаева убили, – сказал он. И после паузы, тускло, без выражения добавил: – Всем объявляю благодарность от лица командования. Командиры кораблей, ко мне! Остальным разойтись.
Мичман Батаев не был самым опытным командиром в дивизионе. Но самый молодой по возрасту, всего двадцать два года, он выделялся юношеской, почти мальчишеской дерзостью, был смелым и в то же время расчетливым командиром. Не зря ему прочили большое будущее.
Батаев сумел своим хладнокровием спасти почти надвое перебитый снарядом катер, подлатать его под огнем и довести до базы. Еще вчера он вырвался из ловушки, когда двигатель «Прибоя» пришлось ремонтировать под носом у врага. Сумел уйти при дневном свете на виражах от немецких орудий, спасти корабль, людей, вывезти раненых.
Сегодняшняя ночь оказалась в его жизни последней. На переправе действовали всего два катера – «Прибой» и «Быстрый». Переброска людей и грузов шла медленно. Немцы сумели пустить ко дну попаданием тяжелого снаряда пароход, который вместе с катерами совершал один рейс за другим.
Но если пароход брал на борт до четырехсот бойцов с грузом, то водоизмещение обоих катеров было гораздо меньше. А бронекатер «Быстрый», того же класса, что и «Каспиец», мог перебросить всего лишь восемьдесят-девяносто человек.
На причалах скопилось большое количество красноармейцев из маршевых рот, ожидавших переправу. Немцы усилили обстрел берега, стали гибнуть люди, по несколько часов ждавшие отправки. Ивану Батаеву приходилось загружаться сверх всяких норм. Кое-как отремонтированный после рывка из «мышеловки» двигатель с трудом тянул груз в двести красноармейцев с полным вооружением и боезапасом.
Кращенко сидел на командном пункте у опустевшей стоянки. Собственно, командовать ему было некем. Разве что радистами, телефонисткой и караулом, который охранял небольшой склад с боеприпасами. Непрерывно трещал телефон: звонили с причала Красной Слободы.
Спрашивали, почему выделили два катера. Один, которым командует молодой командир, целый час простоял, ремонтируя двигатель. Второй берет на борт всего два взвода.
– Приезжай, разберись! – кричали в трубку.
– У меня здесь дел хватает, – огрызнулся капитан-лейтенант и нервно крикнул телефонистке Асе, своей временной подруге: – Нет меня! Будут звонить еще, я на рембазе, занимаюсь поврежденными катерами.
– Ясно, – кивнула молодая телефонистка. – Но уж очень сильно они ругаются.
– Да и черт с ними. Водки выпьешь?
– Нет, мне нельзя. Засну.
– Ну как хочешь.
Кращенко выпил полстакана водки, закусил консервированной колбасой и подвинул банку девушке:
– Перекуси хотя бы.
– Спасибо, – отозвалась Ася, моргая красными от бессонницы глазами. – Заботливый вы, Анатолий Олегович.
В голосе ее Кращенко почудилась скрытая усмешка. Хоть и скромная на вид, но иногда взбрыкивает. Капитан-лейтенант знал причину. Асе нравился Иван Батаев, но Кращенко заставил ее постоянно находиться возле себя и быстро переломил упрямство. Радистов он переселил в отдельную землянку, чтобы не мешали.
– Я к ремонтникам, – надевая фуражку, шагнул к двери. На пороге столкнулся со старшим радистом.
– Товарищ капитан-лейтенант, – доложил тот, – Зайцев на связи. Сообщил, что десант высадили, возвращаются. «Каспиец» погиб.
– Как погиб?
– Утонул или сожгли, я не понял. Слышимость плохая.
– О черт! Ничего без меня толком не могут сделать. Пошли, сам с ними переговорю.
Пока связывался с Зайцевым, выяснял, как и что, прибежала телефонистка:
– Комендант переправы звонит. Вас требует!
– Сейчас приду.
Комендант накричал на Кращенко, обвинил, что тот отсиживается и не руководит своими кораблями. Хотя комендант, пожилой капитан третьего ранга, не являлся непосредственным начальником (да и переправа эта не единственная), Кращенко постарался отшутиться. Не получилось.
– Здесь черт знает что творится, – продолжал брюзжать комендант. – План на сегодняшнюю ночь не выполнили. Скоро рассветает, а на берегу почти тысяча человек скопилась.
– Нет у меня больше катеров. Сейчас на рембазе торчу. Ремонтируем «Смелого». Завтра минимум четыре катера будет. Мне что, приехать?
– Какой толк! Рейсы к концу подходят. Завтра приезжай и руководи катерами сам, иначе доложу твоему начальству.
В трубке зачастили короткие гудки. Отходя от неприятного разговора, Кращенко выпил еще полстакана. В дверях снова появился радист и с порога выпалил:
– Командир «Прибоя» погиб.
– Иван Батаев?
– Он самый.
– О-о, черт! Да что же это творится!..
За его спиной вдруг заплакала телефонистка Ася. Кращенко ее не слышал.
Несмотря на неисправности двигателя, поврежденного вчера у завода «Красные баррикады», Иван Батаев сумел сделать за ночь шесть рейсов. Шестой оказался последним. Зная, что переправа до вечера прекращает рейсы, на катер загрузили двести двадцать раненых.
Когда отошли от правого берега, попали под сильный обстрел. Снова барахлил, захлебываясь от перегрузки, двигатель. Мичман вышел из рубки, чтобы глянуть, что происходит в машинном отделении, но сделал лишь два шага. Снаряд взорвался неподалеку, и осколок угодил командиру катера в голову. Этот чертов снаряд будто знал свою цель. Осколки не задели больше ни одного человека, хотя палуба была завалена ранеными. Батаев успел отдать приказ боцману взять команду на себя и потерял сознание. На берег его привезли уже мертвым.
Никогда еще отряд не нес таких потерь. Погибли сразу два командира бронекатеров и тринадцать моряков. Полтора десятка были отправлены в медсанбат и госпиталь.
«Смелый» находился еще на рембазе. «Верный» и «Шахтер», вернувшиеся из десантной операции, были крепко побиты и требовали срочного ремонта. На ходу оставался лишь «Прибой» без командира и малыш «Быстрый».
Зайцев доложил об итогах высадки десанта. Кращенко кивнул, находясь в каком-то ступоре. Смотрел, как выносят тела погибших, накрывают их плащ-палатками. Повисло молчание, командиры стояли со снятыми фуражками. Наконец заговорил Степан Зайцев, не скрывая неприязни к командиру дивизиона. И обращаясь не по уставу, а как находил нужным:
– Слушай, Кращенко! – Лейтенант сделал паузу, внутри него все кипело от злости и возмущения. Наверное, он хотел высказать, что думал, но сдержался. – Готовь представление на Батаева. На Героя Советского Союза… он был лучшим. Если надо, мы все подпишем.
Остальные поняли причину такого резкого тона. По-хорошему, не следовало посылать Батаева с его поврежденным катером на переправу. Едва вырвался из ловушки на правом берегу, был контужен, а его снова сунули в пекло.
– Героем был и героем погиб. Днем едва вырвались, мина его оглушила. Позволили бы передохнуть. Нет, какое там! Вперед… вперед! Угробили парня.
Это был прямой выпад в сторону Кращенко. Под Сталинградом, возле северной окраины, действовал еще один дивизион бронекатеров. Там комдив нередко сам возглавлял наиболее опасные рейсы. Капитан-лейтенант, багровый от напряжения и выпитой накануне водки, догадывался, что говорят о нем за спиной. Чуть ли не в трусости обвиняют.
– Что у тебя с руками? – наконец спросил он у Зайцева.
– Осколочные ранения.
– Почему в санбат не пошел?
– Сначала доложиться надо и замену найти.
– Найдем без тебя. Шагай к доктору.
Но понюхавший пороху и хлебнувший ледяной воды Финского залива еще в «зимнюю войну» с финнами, дважды раненный, лейтенант Зайцев перед начальством не тянулся и последнее слово оставлял за собой:
– Мне не все равно, кто моим кораблем командовать будет. Хочу знать. И кто на место Батаева станет. Сегодня десант высаживал, а меня замполит вроде контролировал. Правда, спасибо ему, хоть не мешал. Носа из рубки не высовывал. До сих пор удивляюсь, зачем мы его на Купоросный взад-вперед катали. Чтобы войну своими глазами увидал не за три километра, а в упор. Так, что ли? Не рассказал вам, как мины бойцов десятками на части разрывали?
Кращенко резко ответил, что командует пока он и сам выберет замену. Добавил, шумно двинув кадыком:
– Представить мне список погибших, раненых. Для зампотеха приготовить данные о полученных повреждениях.
– И людей к наградам представить надо, – напомнил Морозов.
– Замполит этим займется.
– Себя пусть не забудет, – едко вставил боцман с «Прибоя».
– Разойдись!
Командиры и боцманы расходились, посмеиваясь, хотя не очень веселый был этот смех. Кращенко остался вдвоем с Малкиным. Замполит, приходя в себя, подскакивал петушком:
– Смех им! А Зайцев каков? Напирает буром.
– Ой, да помолчи ты, Матвей Борисович. Герой! Ты хоть бы «ура» крикнул во время высадки, а не в рубке прятался. Над тобой смеются.
– Я под снарядами побывал! – огрызался замполит. – А ты здесь, в тылу, торчал. Кстати, этот разговор я обязан в политдонесении отразить. Нехороший разговор.
– Брось, – устало отозвался Кращенко. – Мы с тобой в одной лодке. Если что, вместе тонуть будем. Пойдем лучше выпьем.
