Глава 5 Тяжелый октябрь
В первой половине октября немецкие войска нанесли ряд наступательных ударов на всем протяжении города. Командование 6-й армии Паулюса и сами немцы, не ожидавшие встретить в Сталинграде такое отчаянное сопротивление, были обозлены огромными потерями, которые они несли в уличных боях. Центральная переправа была перекрыта, немцы оседлали часть берега и вели обстрел судов даже из легкого стрелкового оружия.
Шла непрерывная бомбежка главных узлов обороны. В тот период, стараясь выбить наши части из развалин домов, превращенных в крепости, на город и линию обороны обрушили, кроме обычных авиабомб, сверхтяжелые полуторатонные бомбы.
Двухметровые чушки с утяжеленной носовой частью прошивали сразу несколько этажей, подвальные перекрытия, заваливая обломками гарнизоны этих домов-крепостей. Грохот бетонобойных бомб был слышен далеко за городом. Взрывная волна превращала остатки домов в перепаханные груды кирпича и перекрытий, ставших братскими могилами защитников упорно сражавшегося Сталинграда.
Стремясь расчленить линию обороны, немцы сумели ценой больших потерь еще в сентябре выйти к Волге в районе центральной переправы и захватить большой участок города и берега около десяти километров, начиная от устья речки Царицы в центральной части Сталинграда до южных окраин поселка Купоросный.
Допустить дальнейшего расширения захваченного немцами участка командование фронта позволить не могло. Здесь, южнее Купоросного (как и в остальных частях города), шли ожесточенные бои. На стыке 62-й и 64-й армий наши войска удерживали небольшой участок берега, считай, плацдарм, не давая врагу продвинуться дальше. Доставка боеприпасов была крайне затруднена, патроны раздавали буквально по счету.
Люди гибли в непрерывных боях, но подкрепление поступало, неся большие потери. Русло Волги в этом месте не превышало километра, и по кораблям открывали огонь, едва они появлялись из затонов левого берега.
Раненые по несколько дней оставались практически без медицинской помощи и умирали от потери крови и заражений. Вопросы еды отступали на задний план. Суточную продовольственную норму бойца составляли порой кусок хлеба граммов сто-двести и четвертинка пшенного концентрата. Прессованную пшенку жевали в сухом виде или размачивали в холодной воде.
Глушенную рыбу, которую прибивало к берегу, варить было опасно – немцы обрушивали мины и снаряды на малейший отблеск костра или струйку дыма.
Радиоустановки спокойно и даже доброжелательно объясняли «отважным русским солдатам» их безвыходное положение. «Бросайте оружие, бейте комиссаров и переходите на нашу сторону». И не следует упрощать влияние этой пропаганды, особенно когда ее вели свои же товарищи, попавшие в плен в бою или добровольно перешедшие на сторону врага.
– Ребята, конец вам, – рассудительно объяснял ситуацию голос вчерашнего соседа по землянке или окопу. – Сами видите, что не осилить немца. Подумайте полчаса, а потом сами увидите, что будет, если не сдадитесь.
Полчаса патефон наигрывал берущие за душу русские песни, а затем начиналась мясорубка. Били минометы, орудия. Самолеты, снижаясь, сыпали десятки осколочных бомб и простреливали окопы из всех стволов.
Шрапнель рвалась в воздухе на высоте полусотни метров, и трудно было найти спасение от града металлических шариков даже на дне окопа. Люди лихорадочно рыли норы в стенах траншей, забивались в землянки, но уцелеть было трудно.
На почти голых полях, окружавших поселок Купоросный, сложно было найти строительный материал для надежных укрытий. Разбирали остатки домов, спиливали телеграфные столбы и редкие тополя. Но крыша из двух-трех накатов бревен и метрового слоя земли легко пробивалась даже легким фугасным снарядом, не говоря о гаубичных чушках калибра 105 или 150 миллиметров.
К грохоту орудий присоединялся рев «ишаков» – шестиствольных реактивных минометов, швыряющих по площадям одновременно десятки мин весом тридцать пять килограммов. Казалось, что в этом месте участок берега целиком поднимало на воздух, а пелена дыма застила все вокруг, сползая к реке.
От прямых попаданий в землянках и блиндажах гибли целые отделения и взводы, которые и так насчитывали не более четверти положенного состава. Из укрытий выползали оглушенные, засыпанные землей бойцы, мучительно откашливая ядовитую гарь взрывчатки.
Жизнь научила их во время обстрелов держать оружие рядом с собой, обматывая затворы тряпками. Забитый пылью казенник пулемета или винтовки и последующий отказ оружия были смертельно опасны.
– Нажрались? – интересовались с той стороны. – Теперь готовьтесь. Как там у вас поется? «И как один умрем в борьбе за это…»
И начиналась очередная атака. Стремительные, хорошо подготовленные штурмовые группы наиболее опытных немецких солдат под прикрытием пулеметного огня снова пытались ворваться в русские траншеи, добить остатки оглушенных, контуженных красноармейцев.
Но трудно одолеть врага (чертовых русских!), когда он прижат к воде, нет хода назад, а слова «за Волгой земли для нас нет» стали уже давно не громкой фразой, а реальностью. Русские бойцы несли потери и вдвое, и впятеро больше, чем немцы. Но упрямо стучали выстрелы «трехлинеек», сыпали скупые очереди «дегтяревы», и вчерашние сопливые новобранцы уже постигли науку убивать врага.
Хорошо экипированные и вооруженные, перепоясанные портупеями тела германских солдат устилали берег. Кричали, прося помощи, тяжело раненные, но их безжалостно добивали. Немцев старались подпустить поближе, чтобы ночью подползти, забрать оружие, патроны, снять добротные сапоги и заменить их на свои истоптанные вдрызг ботинки.
Такое происходило на многих участках, но командира дивизиона торпедных катеров Кращенко вызвали в штаб фронта и доходчиво объяснили обстановку на южном фланге у разрушенного, почти целиком занятого немцами поселка Купоросный.
– Гляди сюда, – показывали ему на карту. – Берег, начиная от устья Царицы, немцы уже заняли. Выбьют оборону у Купоросного, считай, Горная Поляна и Бекетовка перед ними как на ладони. Хлынут потоком, и вся южная часть города будет в их руках. Кроме того, мы не афишируем, но линия фронта там проходит на островах. А это ненадежное место, сам понимаешь.
– Ясно, – кивал Кращенко.
– Для наступления сил у нас пока нет, но подкрепление мы подбрасываем каждый день. Стараемся подбрасывать… Баржи и паромы там не пройдут, сплошные мели, да и ширина реки всего километр. Утопят, едва из затонов выйдут. В общем, готовь три катера. Перебросим свежий батальон, боеприпасы, заберем раненых.
– Придется под обстрелом почти двадцать километров идти, – осторожно напомнил Кращенко. – Могут и по дороге на дно пустить, особенно в районе центральной переправы.
– Могут, – коротко согласились с ним. – Но задание не отменяется. Срок сообщим отдельно. Не позже чем через сутки-двое. Батальон полностью сформирован, вооружен, твое дело – доставка. Готовься. И не вздумай на неисправности ссылаться. Отказ техники в наступлении приравнивается к трусости и дезертирству.
Видя, что командир дивизиона нервничает, представитель фронта смягчился:
– Неплохо твои речные эсминцы действуют. И настроение у бойцов поднимают. Броня, орудия в башнях, зенитные пулеметы.
– Какие там эсминцы? – с усилием выдавил улыбку Кращенко. – Длина от носа до кормы двадцать пять метров, а броня – одно название. Любой снаряд ее пробивает, разве что пули держит.
– Ты эти слабости при себе держи, – снова изменил тон представитель штаба фронта. – В нашем флоте слабой брони не бывает, а изредка встречаются слабые командиры. Ну, ты не такой, я думаю, Анатолий Олегович. Корабли поведет кто-то из руководства дивизиона, а лучше ты сам, лично. Задание, сам понимаешь, важное. Ну все, свободен. Удачи!
Кращенко четко козырнул, ответил «есть» и вышел из помещения. Октябрь уже полностью вступил в свои права. Ночью прошел очередной дождь, дул холодный восточный ветер, обычный для здешних краев. Но капитан-лейтенант холода не чувствовал. Вытер взмокшее от пота лицо и кивнул вестовому:
– Пошли, чего ждешь? Орден на грудь?
– Я бы не против, – засмеялся молодой жизнерадостный старшина второй статьи.
– Тут скорее пулю в лоб дождешься…
Вестовой мгновенно замолчал. Сообразил, что разговор был не простой и дивизиону предстоит какое-то опасное задание. Но вопросы задавать не рискнул. Когда понадобится, комдив сам скажет. А Кращенко, качая головой, шел следом за вестовым и едва не вслух возмущался: «Эсминцы… капитана «Шахтера» прямо в рубке снарядом разорвало, да и Морозов на «Верном» чудом уцелел. Снаряд насквозь рубку пробил через обе стенки. Вот тебе и броня!»
В октябре Паулюс еще больше активизировал действия своих войск. Участились авианалеты и артиллерийский обстрел левого берега, причалов, стоянок кораблей. Кращенко разделил дивизион на две группы, чтобы не создавать в дневные часы излишней скученности. Но проблемы это не решало.
Катера и другие военные и гражданские суда толклись на сравнительно небольшом участке. Укрывались в затонах под большими деревьями, среди островов или в узких заливах, из которых с трудом выбирались, царапая дно.
Ремонтная база, без которой невозможно было обеспечить нормальную работу судов, в то же время демаскировала корабли. Постоянное движение судов на ремонт и выход из ремонта, причалы, скопление людей, яркие искры сварки, несмотря на принимаемые меры маскировки, привлекали усиленное внимание немецкой авиационной разведки.
Генерал-полковнику Рихтгофену было указано, что авиация 4-го воздушного флота слишком увлекается бомбежкой развалин города. А так как расстояние между окопами противника и немецких частей порой не превышает ста метров, то бомбы достаются и солдатам вермахта.
Полеты над пустынной в дневное время Волгой мало что дают. Целесообразно больше действовать над левым берегом, откуда ведет огонь русская артиллерия, где сосредоточены корабли, резервные и маршевые части, размещены склады боеприпасов и продовольствия.
Ранним утром над Ахтубой пронеслась пара «мессершмиттов», затем последовал один и второй налет «юнкерсов». В устье реки уже дежурили бронекатера, перегораживая путь авиации.
Кроме пулеметов винтовочного калибра на катерах «Каспиец» и «Быстрый», имевших по одной орудийной башне, были дополнительно установлены зенитные орудия калибра 76 миллиметров (по одной зенитке на катер). Первым отличился на боевом дежурстве «Каспиец».
«Юнкерс-87» буквально нарвался на снаряд «трехдюймовки». Взрыв разметал крыло и примыкающую к нему часть фюзеляжа. Ненавистный «лаптежник», разваливаясь на куски, рухнул в лес. Оба летчика, видимо, были убиты, выкарабкаться и открыть парашют никто не успел.
Второй Ю-87 сбросил скопом несколько стокилограммовок. Прицелиться ему толком не дали. «Трехдюймовка» «Каспийца» посылала снаряд за снарядом, вели огонь все пулеметы. Винтовочный калибр не представлял опасности на высоте пятисот-шестисот метров, но разноцветные трассы добавляли растерянности, тем более внизу огромным костром горели обломки сбитого «юнкерса».
Третий из звена пикировщиков решил все же взять реванш и прорываться к ремонтной базе. Нарушая маскировку, по нему ударил прямо со стоянки «Шахтер», которым командовал пониженный в должности лейтенант Зайцев. А следом, взяв с него пример, приказал открыть огонь из крупнокалиберных пулеметов капитан «Верного» мичман Морозов.
Слишком выгодным был момент, и Костя Ступников, сидевший у готовых к бою ДШК, его не пропустил. Сдвоенная трасса хлестнула по корпусу «юнкерса». И не в брюхо, где была особенно сильная броня, а в борт. Командир «Верного» Николай Морозов имел опыт дай бог каждому, а натренированный им за последние недели расчет понимал командира с полуслова.
«Юнкерс», получив не меньше десятка попаданий, резко пошел вверх, сорвался, завалившись набок, но, взревев всей мощностью двигателя, стал стремительно набирать высоту, разворачиваясь в обратную сторону. Вслед ему вели огонь несколько пулеметов и орудие «Каспийца».
С кораблей отчетливо разглядели, как от близкого разрыва согнуло шасси и выбило колесо, которое звучно шлепнулось в воду. «Каспиец» – герой дня – продолжал вести огонь, пока самолеты не исчезли в туманной дымке над Волгой.
Немецкие самолеты было не просто сбить или даже отогнать от заданной цели, особенно бронированные, хорошо вооруженные Ю-87, с большой точностью метавшие свои бомбы. Сейчас им дали как следует: один самолет догорал, второй – неизвестно, доберется до аэродрома или нет. Лихая атака на рассвете была сорвана, хотя даже сброшенные наспех бомбы разнесли один из причалов, два человека были убиты.
Бомба едва не угодила в блиндаж командира дивизиона Кращенко, вырыв дымящуюся воронку метрах в сорока от входа.
– Кто разрешал? – кричал он, выскочив в нательной рубашке и размахивая пистолетом. – Почему вели огонь остальные суда, кроме дежурного «Каспийца»? Вы что, хотите показать фрицам нашу стоянку? Или Зайцев опять решил прославиться? Ко мне его!
В суматохе из землянки комдива выскочила полуодетая телефонистка и побежала к себе на узел связи. Суматоху усилил молодой часовой, перегородив ей дорогу и выставив штык:
– Кто такая? Пароль.
Девушка, забыв от испуга пароль, переводила взгляд с блестящего штыка в метре от лица на дымящуюся воронку. Из узелка под мышкой выпало что-то из белья. Девушка, покраснев как рак, шарила и никак не могла дотянуться до выпавшего белого комка.
– Пароль, – продолжал требовать мальчишка-часовой, контуженный близким взрывом и растерявшийся от внезапных орудийных выстрелов и пулеметных очередей.
– Ася я… с узла связи, – испуганно шептала девушка, озираясь по сторонам. – Меня товарищ капитан вызывал.
– А почему… – продолжал было допрос часовой, но его перебил начальник караула боцман Ковальчук:
– Опусти винтовку. Ася это, не видишь? Выполняла особое задание комдива. Беги, Ася, к себе.
Часовой во весь рот ухмыльнулся, но Егор Ковальчук прижал палец ко рту:
– Молчать. Ты ничего не видел.
– Так точно!
Тем временем подошли Зайцев и Морозов, козырнули Кращенко.
– Дольше не могли плестись? Вас комдив вызывает, а не Дунька с прачечной. Вы чего стрельбу открыли без команды?
– Отбивали налет вражеских бомбардировщиков, – хмуро отозвался Зайцев. – Один из «юнкерсов» сбит, второй получил значительные повреждения.
– Вы весь дивизион под удар поставили, – продолжал трясти пистолетом капитан-лейтенант. – Через полчаса здесь уже целая эскадрилья «юнкерсов» будет.
– Если появится, примем бой! – огрызнулся Зайцев. – И спрячьте наконец пистолет. Вы по нам или по самолетам стрелять собрались?
Привлеченные шумом, поодаль собрались моряки. Подошел и доложился командир только что вернувшегося «Быстрого». Ждали «Прибоя», который почему-то задерживался.
– Они и так нас обнаружили, – продолжал Зайцев. – И налет уже не первый. Если бы пропустили, то «лапти» прямо бы на ремонтную базу вышли. А там полдесятка судов стоят, в том числе один наш бронекатер и тральщик. Но если отдадите приказ огня не открывать, а вести очень скрытное наблюдение, что ж… выполним. Но оборонять свои корабли предписано уставом.
Слова «очень скрытное наблюдение» вызвали невольный смешок у командиров катеров. Кращенко не пользовался большим авторитетом, проводя почти все свое время в блиндаже, метрах в трехстах от стоянки. Он не участвовал в переправах и прикрытии гражданских судов. Даже когда выбывал из строя кто-то из капитанов, на их место он ставил обычно боцманов.
– Приказ мы хорошо поняли, – подвел итог Морозов, командир «Верного». – Фрицев не тревожить, даже если они ремзавод прилетят бомбить. На зенитной батарее еще две пушки остались, вот пусть они и расхлебываются с «юнкерсами».
– А командный пункт дивизиона с телефонисткой надо подальше в лес перенести, – с трудом сдерживаясь, резко проговорил Морозов. – Там и грибов больше, и самолеты немецкие реже летают.
Капитан «Верного» явно перехватил, нарушая субординацию. Николай Прокофьевич был дважды контужен и ранен. Еще не отошел от последней контузии, когда снаряд насквозь прошил рубку, убил рулевого, а Морозова всем телом ударило о броню перегородки. Неделю отлежал в санбате, потом убедил врача выписать его пораньше, догадываясь, как язвит в его адрес Кращенко и поддакивает комиссар Малкин.
– Снаряд рядом пролетел, а он месяц очухиваться будет. Мимо нас тоже снаряды летают, а мы по госпиталям не отлеживаемся.
– Каждый понимает свой долг по-своему, – морщил высокий, с залысиной, лоб Матвей Борисович Малкин и делал очень задумчивое лицо. – Вы всегда на своем посту, ну а некоторые…
Комиссар лишь развел руками, мол, что с Морозова возьмешь. Согласно приказу о введении в армии и флоте единоначалия, должности комиссаров были упразднены, и Малкин стал замполитом, то есть подчиненным Кращенко. Поэтому и ловил каждое слово своего начальника.
За эти недели бронекатера все долгие осенние ночи работали под артиллерийским огнем на переправах. Каждый рейс, хоть туда, хоть обратно, мог стать последним. И для многих он уже стал – заметно выросло братское кладбище, где к каждой пирамиде был приколочен якорь, сваренный из обрезков металла на ремонтной базе или вырезанный из жести.
Катера получали повреждения, порой тяжелые. Но затонувших и сгоревших пока не было. Везение или опыт бывалых мичманов-командиров бронекатеров? Но все это до поры до времени. Каждый катер уже получил по несколько попаданий снарядов. «Прибой» спасла удача или случайность. Тяжелый снаряд не долетел до цели совсем немного, почти переломил катер пополам, а если бы упал чуть ближе, разнес бы на части со всем экипажем.
Разве отобьешься легкими горными пушками, установленными в башнях старых танков Т-26 или БТ, от тяжелых немецких орудий, укрытых в глубоких капонирах или посылающих гаубичные снаряды из-за холмов?
Башенные пушки могли оказать какую-то помощь, когда приближались к правому берегу и по катерам открывали огонь легкие пушки и пулеметы с верхушек занятых фрицами домов. Да и то старались обойтись без лишней стрельбы, перевозя на борту по сотне-полторы бойцов, боеприпасы или эвакуируя раненых, которых набивалось порой до двухсот человек и больше.
Поэтому с такой злостью, и довольно успешно, отразили катера налет «юнкерсов». А раздраженный выговор Кращенко большинство восприняло верно – боится, бережет себя капитан-лейтенант.
Кращенко, багровея, оглядел командиров катеров. Что, коллективное недовольство? Сговор, во главе которого наверняка стоят хорошо повоевавшие Зайцев и Морозов? Он еще не придумал, что предпринять, когда его позвали к телефону. Вернулся он быстро, коротко объявил:
– Меня снова вызывают в штаб фронта. Командирам «Шахтера», «Верного» и «Каспийца» начать подготовку к ночной операции. Проверить машины, оружие, загрузить полный комплект снарядов и полуторный – патронов к пулеметам. Подробности объясню позже.
И удалился в блиндаж. Побриться, переодеться. Не явишься же в штаб фронта в рубахе и наброшенной поверх куртке. Все обратили внимание, что Кращенко никого не назначил в свое отсутствие старшим. Да и, перечисляя катера, не упомянул ни одной фамилии, явно высказывая недовольство.
– Ну и черт с тобой! – сплюнул Морозов. – Комдив испарился, сами командовать будем. Степан Герасимович! – обратился он к лейтенанту Зайцеву. – Ты старший по званию. Подпиши запрос на склад насчет боеприпасов и горючего.
– Малкин подпишет, – отозвался Зайцев. – Он комиссар, официальное лицо.
– Я теперь замполит, – поправил его Малкин. – Институт комиссаров отменен. Не читали разве?
– Нам только и остается ваши писульки читать. Ночью – на переправе, днем – пробоины латаем. Так что подписывайте, больше некому.
Из штаба фронта Кращенко вернулся озабоченный. Было получено конкретное задание, разговор показался капитан-лейтенанту более жесткий. И само задание предстояло более рискованное и опасное, чем он предполагал.
Ему вручили письменный приказ за подписью заместителя командующего фронтом. Тонкая ниточка надежды, что все обойдется и пошлют кого-то другого, сразу оборвалась. Сообщили, что к вечеру на стоянку прибудет штурмовой батальон, который следовало разместить на трех бронекатерах и доставить к точке, отмеченной на карте у поселка Купоросный. Отплытие в девятнадцать ноль-ноль. По прибытии на место (не позже двадцати трех часов) прикрыть высадку огнем и забрать раненых. Все, конкретней некуда.
Вызывал озабоченность второй пункт приказа. Командиру группы катеров следовало также прикрывать орудийным и пулеметным огнем паром, который доставит с левого берега основную часть десанта. Все это усложняло ситуацию. Одно дело высадить батальон, забрать раненых и побыстрее уносить ноги, а получается, что катерам навязывают долгий бой на берегу, окруженном со всех сторон немцами.
Пока буксир с паромом на скорости три-четыре узла пересекут километровую полосу воды с многочисленными мелями, пока выгрузят несколько сот красноармейцев (возможно, целый полк) с артиллерией, минометами, катера будут находиться под огнем не меньше часа.
Немцы потопят все три катера к чертовой матери! И не поможет обещанная артиллерийская поддержка с левого берега. А левый берег в том месте всего лишь продолжение острова Голодный, на котором вряд ли имеется достаточное количество орудий. Да и то, скорее всего, полевые трехдюймовые пушки. Иначе справились бы своими силами, не срывая с другого участка половину дивизиона бронекатеров. Но говорить об этом означало бы показать свою неуверенность, которую расценят как трусость.
Единственное, что мог себе позволить Кращенко, – это пожаловаться, что у него забирают больше половины дивизиона.
– Три катера на Купоросный с десантом уйдут, «Смелый» в ремонте. У меня всего два корабля на переправе останутся, один из них уменьшенного водоизмещения. Основные силы забираете.
– Почему забираем? – возразил капитан второго ранга, объясняя задание. – Вы сами и поведете… или замполита направьте. Задача особой важности. Деревянные суда для десанта не подойдут, там ширина такая, что их из пулеметов потопят или сожгут. Паром с буксиром стоят наготове, но без вашего прикрытия они тоже не обойдутся. А на пароме почти целый полк повезем. С помощью бронекатеров мы намерены укрепить там участок фронта и в корне изменить ситуацию.
– Понимаю, – кивал Кращенко, закуривая очередную папиросу.
– Вам, конечно, придется нелегко. Вести в течение часа бой с противником, до которого местами три сотни метров, – тяжело. И потери, конечно, будут. Но ситуация там слишком сложная. Если не укрепим участок, немцы просто сомнут остатки наших частей. В ротах по два десятка бойцов, а то и меньше. Патроны по ночам на нейтралке собирают, командиров почти не осталось. А тут свежий батальон, следом полк и боеприпасы. Раненых спасем. Мы ведь последнее время рисковали лишь в тумане посылать весельные лодки или баркасы. Половина доходит… Вот так. Ну, если нет вопросов, то иди, готовь свой флот.
– Десант в тыл врага получается, – мялся Кращенко. – Под огнем весь путь идти. Не уверен, доберутся ли катера до места.
– А ты увереннее будь, моряк все же! – повысил голос капитан второго ранга. – Идите осторожно, но не медлите. Высадка, конечно, по-тихому не получится. Но у вас своя артиллерия, по две пушки на катер, пулеметы крупнокалиберные. Отпор дадите. Тем более тяжелой артиллерии у фрицев там нет.
– У меня броня противопульная. Даже легкие снаряды ее пробивают, – снова напомнил Кращенко.
– Ну и что? – Голос капитана второго ранга повысился еще больше. – Баркас или лодку вообще одной очередью ко дну пустить можно. Иди, а то я подумаю, что ты струсил. Впрочем, подожди.
Капитан второго ранга не хотел провожать на действительно опасное задание командира дивизиона на таких резких тонах. Вышел из-за стола, обнял за плечи.
– Выполните задание, всем командирам и отличившимся морякам – ордена. Тебе особо. Рассчитывай на Красное Знамя. Но чтобы все было вот так! – Капитан второго ранга крепко сжал кулак и потряс им в воздухе. – Выбирай для выполнения задания лучших. Ну, а кто поведет корабли – твое дело. Замполит у тебя крепкий?
– Так точно!
– Ну, пусть будет замполит. Не все же им языками трепать. Полезно и пороха понюхать.
Кращенко не знал, что еще час назад капитан второго ранга хотел вписать в приказ конкретно фамилию командира дивизиона. Но, недолюбливая политработников, заменил формулировку и предоставил свободу выбора Кращенко.
Если командир дивизиона вернулся на базу смурной, погруженный в невеселые мысли о будущем, безнадежном, по его мнению, десанте, то среди моряков царило веселое возбуждение. Про десант и его сложности экипажи еще не знали. Да и вообще война приучила людей жить одним днем, не заглядывая наперед.
А сегодняшний день, можно сказать, выдался удачным. Успешно отбили налет «юнкерсов». И не просто отбили, а ударили с морским шиком, азартом. Весь берег видел, как влепили снаряд точно в «яблочко» и разнесли бомбардировщик на куски. Второй едва ушел, скорее, уполз с развороченным брюхом и шасси. Тоже запишем его на наш счет – до аэродрома он вряд ли дотянет.
Но как и предсказывал раздраженный активностью своих подчиненных капитан-лейтенант Кращенко (накаркала ворона), через час пожаловали сразу две тройки «юнкерсов» под прикрытием истребителей. Над Волгой их перехватили наши «ишачки» и новые остроносые Як-1.
Завязалась схватка, «ястребки» сбили «юнкерса», потеряли в бою с «мессершмиттами» двух «ишачков», но бомбардировщикам прорваться не удалось. Бой ушел куда-то в высоту, над городом, и Федя Агеев божился, что видел, как падал сбитый «мессершмитт». Может, падал, а может, нет – но пулеметчику поверили.
И еще одно радостное событие. Вернулся наконец «Прибой», про которого Кращенко, озабоченный полученным заданием, как-то и не вспомнил. А бронекатер, оказалось, попал перед рассветом в ловушку, из которой сумел выбраться чудом.
Перед рассветом у завода «Красные Баррикады» снаряд развернул кусок палубы и вывел из строя двигатель. Катер кое-как приткнулся к берегу, выгрузил подкрепление, боеприпасы, но остался под обрывом – двигатель требовал ремонта.
Капитан «Прибоя», молодой, энергичный мичман Иван Батаев, который недавно сумел спасти свой катер после разрыва тяжелого снаряда, проломившего борт, не подкачал и на этот раз. Сообщить на стоянку, попросить помощи он не мог – от сильного сотрясения лопнули лампы в рации. Оставалось надеяться только на себя. Батаев собрал на берегу подмогу, буквально на руках, по узкому заливчику, загнал бронекатер вплотную к обрыву. Знал, что на песке их быстро добьют из минометов.
Пришлось разбирать часть двигателя. Вокруг сидели и лежали сотни две раненых, которых собирались эвакуировать на «Прибое». Именно столько мог загрузить под завязку катер и на малом ходу ночью пересечь Волгу. К двум сотням постепенно прибавилось еще несколько десятков.
Кто был в сознании, курили привезенную махорку, тревожно переговаривались, пытались заглянуть в машинное отделение и без конца спрашивали:
– Ну, что, скоро почините, товарищи флотские?
– Сил нет терпеть. По ноге антонов огонь пошел, – стонал кто-то. – Ежели операцию не сделают, помру к вечеру.
– У тебя нога, а мне в живот две пули угодили, – с трудом шевелил губами покрытый испариной боец.
Минами немцы катер достать не смогли, они летели с перелетом. Но сумели взобраться на гребень обрыва и с расстояния метров восьмисот вели непрерывный огонь из двух пулеметов, меняя перегревшиеся затворы и стволы.
Им отвечали из окопов редкими очередями (патронов постоянно не хватало) и пытались взять пулеметчиков на мушку наиболее меткие стрелки. Возможно, попадали в цель, но немцы пополняли расчеты, и два МГ-34 били, как отбойные молотки, по броне «Прибоя».
Больше всех доставалось раненым. Ожидая, что вот-вот починят двигатель, и опасаясь, что катер уйдет без них, они продолжали оставаться возле «Прибоя». Прятались за корпус, вжимались в щели под обрывом, а некоторые лежали в ледяной воде – здесь их защищало русло ручья.
Иван Батаев, вчерашний курсант военно-морского училища, выпущенный вместе со многими другими досрочно, видел, как пули бьют в тела живых и мертвых, добивают раненых. Рядом шевелилась людская масса, слышались стоны, крики, шлепки пуль, вонзающихся в тела. Кровь уже не впитывалась во влажный песок и вытекала из многочисленных ран в ручей, по которому втащили катер.
Прозрачная вода стала бурой, вязкой на вид. Один из раненых, замерзая в протоке, выполз повыше. Его захлестнули фонтанчики песка, выбитые пулями, снова сбросили в воду. Слабо шевельнулась рука, и тело в прожженной на спине шинели медленно покатило течением.
Батаев ничем не мог ответить немецким пулеметчикам. Вся носовая часть бронекатера вместе с орудийной башней на баке была зажата в узкой расщелине. Спаренный крупнокалиберный пулемет на крыше рубки и кормовое орудие тоже не могли вести огонь, мешал глиняный выступ. Не обращая внимания на пули, мичман добежал до кормовой башни.
– Снесите этот выступ к чертовой матери и заткните пулеметчиков. Снарядов хватает – чего их беречь.
Командир орудия, из опытных артиллеристов, отрицательно покачал головой:
– Не получится, Иван Степаныч. Его только бомбой можно развалить. Выйдем на воду, там с гадами и разберемся.
Немцы снова открыли огонь из минометов, переставив их на другую, более удобную позицию. Пока катер по-прежнему был защищен обрывом. Мины взрывались наверху, внизу, на кромке песка. Некоторые, выпущенные умелыми минометчиками, долбили край обрыва, обрушивая каждый раз целые пласты глины. Она сползала в промоину, заваливая переднюю часть катера вязкой массой. Моряки лихорадочно сгребали глину лопатами. Носовую орудийную башню и стволы пулеметов накрыли брезентом.
Очередная мина взорвалась на корме. Палуба выдержала, лишь погнуло леерное заграждение. Но следующая мина досталась раненым. Фонтан песка и дыма подкинул сразу несколько тел. Люди, переползая через мертвых, еще теснее вжимались в обрыв. Но большинство остались лежать неподвижно, терпеливо ожидая своей участи.
– Снять с башни один пулемет, – приказал Батаев. – Установить на обрыве и открыть ответный огонь.
– Не горячись, – успокаивал молодого вспыльчивого капитана боцман. – Ни щита, ни станка нет, снесут ДШК вместе с расчетом. Механики уже ремонт заканчивают.
Когда захлопал пускач, а следом замолотил, захлебываясь, двигатель, на катер кинулись со всех сторон раненые. Раздавались уже не отдельные крики, а повис сплошной рев. Комендантские патрули оттесняли людей. Тех, кто пытался схватиться за леера, безжалостно сбивали прикладами. Толпа, навалившись, вытягивала засыпанный глиной бронекатер на воду. По указанию врача погрузили в трюмы семьдесят самых тяжелых раненых.
– Достаточно, – сказал Батаев. – Отходим.
Словно торопя командира, рядом взорвалась очередная мина.
– Еще бы десятка два. Которые с заражением, – упрашивала врач-лейтенант из полевой санчасти.
– Нельзя, милая. Пойдем при дневном свете, нас только чудо и скорость могут спасти. Перегрузим катер – всем каюк.
Все же уговорила красивая врачиха взять еще людей. Катер облегчали как могли. Выбрасывали через борт все, без чего можно обойтись: запасной якорь, посуду, бачки для воды и горючего. Выволокли из трюма и швырнули на песок решетки массивного деревянного настила. Погрузили еще человек двенадцать.
Рискуя попасть под винт, цеплялся за скобы раненный в ногу и кричал пронзительным, знакомым Батаеву голосом:
– Антонов огонь… помру от гангрены.
Его с руганью втащили на борт, и двигатель, захлебываясь, дал полный ход. Артиллеристы «Прибоя» все же расквитались с немецкими пулеметчиками. Обе башни, особенно кормовая, выпускали снаряд за снарядом. Гребень, с которого расстреливали раненых, покрылся рыжей глинистой завесой. Снарядов не жалели.
– Меньше груза – легче идти! – кричали из кормовой башни, выкидывая через люк очередную стреляную гильзу.
С холмов по катеру били из всех калибров. Но не дав загрузить «Прибой» под завязку, мичман Иван Батаев на скорости пятнадцати узлов (все, что мог выжать двигатель) умело уходил на виражах от разрывов.
Осколки били о броню, близкие взрывы швыряли небольшое судно с борта на борт, погиб дальномерщик, следивший за небом, покалечило несколько раненых. «Прибой» миновал наиболее опасную зону обстрела, благополучно дошел до левого берега и вывез восемьдесят с лишним раненых.
Закуривая папиросу, Иван спросил бойца, обросшего густой щетиной, с опухшей, как бревно, ногой:
– Ты чего так кричал? Один, что ли, тяжелый! Есть такие, кого и до госпиталя не донесут. Вон тот, в живот раненный, кажется, уже не дышит.
– Прости, сынок, – кланялся мужик в заскорузлой от крови шинели. – Детей в семье пятеро, самому старшему двенадцать лет, а младшей дочке всего годик. Пропадут без меня, не вытянет их жена. У нас в Саратовской области то засуха, то саранча. И в хорошее время голодали, а сейчас… Век молиться за тебя, парень, буду.
В дивизионе самого молодого командира бронекатера Ивана Батаева встретили горячо. Качали, подкидывая в воздух, совали фляжки со спиртом, папиросы. Заодно отхлебывали сами.
– Ну, молодец!
– Из пасти у фрицев вырвался. Команду и раненых спас.
– Вот увидите, – предсказывал кто-то, – Ване всего двадцать два, а он еще всеми нами командовать будет.
– А чего? Способный парень.
Комдив Кращенко с раздражением думал: «Все рвутся в начальство. И Зайцев на меня обиженный, и Морозов, да и остальные не лучше». Он сухо, стараясь придать голосу бодрость, объявил благодарность Батаеву и сразу перешел к делу:
– Три катера уходят вечером на задание. «Смелый» на ремонте. Тебе, Иван Степанович, и «Быстрому» переправу сегодня ночью вдвоем придется обеспечивать. Как техническое состояние судна?
Каким бы молодым и не слишком проницательным ни был недоучившийся курсант Ваня Батаев, но ему стало неприятно, что командир дивизиона лишь мельком спросил о потерях. Ни слова не сказал о похоронах погибшего дальномерщика (мол, закапывай сам и не морочь голову), не поинтересовался, как чувствуют себя двое крепко контуженных моряков, которых увезли в санбат. Кращенко интересовала лишь техника.
– Среднее состояние, – ответил не по уставу мичман. – Машину перебрать надо. Ее снарядом хорошо тряхнуло, все соединения текут, да еще нагрузку дал, когда с того берега полным ходом под снарядами шли. Течь кое-где устранять требуется, две мины прямиком в корпус попали. Рацию заменить надо.
– Заменим, на складе есть запасные. Еще что?
Кращенко смотрел на капитана «Прибоя» в упор, и в глазах явно читалось: «Что еще выдумаешь, чтобы пофилонить?»
Батаев не успел добавить, что экипаж лишился трех человек, несколько моряков с контузиями полегче и оглушенные взрывами, отлеживаются в кубрике. Повредило поворотный механизм зенитной установки ДШК, и башня проворачивается с трудом. Возможно, лопнул погон… Но ничего этого самолюбивый мичман, ждавший от командира бригады более теплых слов, не сказал. Ответил коротко, как отрезал:
– Остальное – мелочи. За день устраним. Разрешите идти? – Не выдержав, добавил: – Дальномерщика по-человечески похоронить надо. Хороший парень был.
– Конечно. Но в первую очередь занимайся катером. Я зампотеху позвоню, ремонтников пришлет.
Батаев не догадывался, что командиру дивизиона было не до него. Будущий ночной десант – операция серьезная, будут высаживать полк и отдельный батальон. Начальство предоставило ему свободу действий насчет руководства. Он мог возглавить десант лично, мог послать замполита.
Лезть в эту петлю Кращенко не хотел. За все время он лишь однажды в первые дни прибытия участвовал в ночной переправе. То, с чем Кращенко столкнулся, напугало его и отбило охоту снова повторять путь через Волгу и обратно. Он испытал и увидел то, что другие моряки испытывали каждую ночь. Кращенко слышал доклады, видел пробоины в кораблях, но все это было от него далеко, пока он сам не рискнул выйти из Ахтубы на Волгу.
Первое, что его поразило, – над рекой не опускалась ночь. Ракеты, «фонари», взлетали с земли и опускались с ночных немецких самолетов-наблюдателей. Видимость была, как в ранних сумерках. На всем пути вокруг кораблей поднимались фонтаны разрывов, обстрел преследовал их на пути к правому берегу и обратно.
Он увидел, как горел небольшой пароход, уткнувшийся в песчаную косу, вокруг метались люди. Кто-то пытался добраться до берега вплавь, уцепившись за обломок. На его глазах потопило снарядом сейнер, вокруг плавали люди, звали на помощь. Но тяжелогруженые суда проходили мимо, останавливаться было слишком опасно.
Лишь на минуту свернул к тонущим людям небольшой баркас, груженный ранеными. Подхватил несколько человек и, уворачиваясь от снарядов, дал полный ход. Головы людей из команды потопленного сейнера одна за другой исчезали в темной воде. Их убивала взрывная волна от снарядов, которая особенно сильно действует в воде.
Бронекатеру, на котором находился Кращенко, повезло. Не погибло ни одного человека из команды. Правда, осколки достали несколько раненых пехотинцев, размещенных на палубе, и на берег сгрузили два трупа. В ту ночь капитан-лейтенант ощутил весь ужас ходящей вокруг смерти.
В рубку угодил снаряд небольшого калибра, но шел он под острым углом и взорвался над водой, отрикошетив от брони. Второй рванул едва не под бортом – спасло то, что и этот снаряд был калибра миллиметров пятьдесят. Впрочем, прямое попадание в борт могло разворотить дыру в полметра шириной или вывести из строя двигатель.
А уж неподвижное судно немцы добили бы очень быстро. С той ночи Кращенко в переправах не участвовал, предпочитая руководить кораблями из леса. Изредка появлялся на причале, где его могло увидеть начальство и оценить активность. Но причалы тоже обстреливали, и командир дивизиона торопливо возвращался на своей бричке на базу.
– Ты больше на лошадях ездишь, чем на кораблях ходишь, – поддел его кто-то из капитанов судов.
Но это был не начальник Кращенко, а один из закопченных капитанов какого-то гражданского судна, вроде буксира или баржи. И Кращенко огрызнулся, давая понять разницу между собой и неумным шутником:
– У меня дивизион боевых кораблей (хотя было в те дни всего три катера), а у тебя лоханка. Вот и справляйся с ней, а я уж как-нибудь с дивизионом справлюсь.
– Ну-ну, беги к своим лошадям, – не полез за словом в карман старый волжский капитан. – Кажется, самолеты сюда летят. Бомбежка будет.
Кращенко беспокойно вглядывался в небо. Ночные налеты приносили большие потери, когда с высоты неслись к причалам тяжелые бомбы. Черт его знает, летят или не летят фрицы. Но комдив потихоньку покинул причал и побежал к бричке, запряженной двумя лошадьми. Сено для них косили свободные от вахт моряки.
Вместо себя сопровождать катера он повадился было посылать замполита Малкина (в то время тот занимал должность комиссара). Комиссар совсем не стремился быть героем. Сходил раз-другой, тоже понюхал пороху. На катере, где он поднимал боевой дух команды, снаряд угодил в трюм. Погибло несколько красноармейцев из маршевой роты, и Матвей Борисович Малкин заявил, что плавать взад-вперед ему некогда.
Надо готовить политдонесения. Комиссару уже якобы выговаривали, что он не отражает моральный дух и недостатки в работе личного состава, идет на поводу у командира дивизиона. Это был прямой намек в адрес Кращенко: оставь меня в покое, а я промолчу о твоем моральном духе.
У капитан-лейтенанта мелькнула мысль возглавить десант лично. Ведь если операция сорвется, крайним сделают Кращенко. Могут пришить что угодно, вплоть до трусости. Но комдив сразу же отогнал эту мысль. Потери наверняка будут огромными, и рисковать он очень не хотел, да и не привык. Решение командования бросить в пекло три бронекатера и более тысячи красноармейцев казалось бессмысленным и глупым.
Ну, ликвидируют немцы еще один очаг сопротивления армии. Но это не центр города, где решается судьба Сталинграда. Черт с ним, с Купоросным поселком. Остается полоса от центральной части города и до северной окраины, именно там идут главные бои. Эту полосу и надо держать.
Анатолию Олеговичу Кращенко, бывшему капитану большого волжского парохода, не приходило в голову, что сейчас, в разгар сражения, любой клочок берега, захваченный немцами, ослабляет всю оборону.
Они уже прорвались в нескольких местах к Волге, некоторые дивизии воюют в изоляции. Пробита брешь, и занят большой участок берега от устья Царицы и ниже. Захвачен целый район, теперь немцы расширяют прорыв на южном фланге.
А в том месте, куда направляется десант, линия фронта проходит по островам Голодный и Сарпинский. Ударят разок-другой как следует, сметут островную ненадежную оборону, и вот он, левый берег у них под носом.
Жизнь и карьера Анатолия Кращенко складывались удачно. В тридцать лет – старший помощник капитана двухпалубного современного парохода, еще через год он стал капитаном. Правда, его неприятно задело, когда в начале войны, как обычный курсант проходил учебу на военных курсах в Астрахани. И назначили после курсов не на солидную штабную должность, а поставили командовать дивизионом мелких катеров.
Наверху рассудили, что он хорошо знает Волгу, не раз ходил от устья до верховьев, молодой, энергичный, технически грамотный. Бронекатера – дело новое, перспективное, считай, штурмовая часть речного флота с вооружением не хуже, чем у канонерских лодок, и скоростью двадцать узлов. Не говоря о маневренности и малой осадке, которая позволяет пересекать Волгу вдоль и поперек, высаживать десанты на мелководье.
Со своего парохода Кращенко уходить не хотел: уютная капитанская каюта, отделанная красным деревом, ковровые дорожки и дорогие каюты первого класса, ресторанные деликатесы, где для капитана готовят отдельно, а белужья икра или балык из белорыбицы не считаются такой уж роскошью.
И тихие вечера на мостике, куда постоянно желали попасть ухоженные дамы из кают первого класса, скучающие в одиночестве. Золотые шевроны, остроумный и гостеприимный капитан, умеющий интересно поговорить, выразительно глядя в глаза собеседнице. Изысканный ужин в каюте, бокалы с шампанским искрят в свете хрустальной люстры.
Ну, как покинуть такого кавалера! Хорошая, веселая жизнь, полная красивых романов, семья, дети, где ждут твоего возвращения. Папа всегда привозит подарки. Он такой добрый, его все любят и уважают.
Когда получил в сентябре сорок первого приказ сдать пароход и предписание на учебу, Анатолий Олегович поднял все свои связи. Пытался убедить, что управлять большим речным пароходом не просто. Здесь он принесет больше пользы. Но связи не сработали, слишком жестоко и неумолимо катилась война.
Кращенко намекнули, что водить в войну (пока еще далекую от Волги) пароходы – удел пенсионеров, старых капитанов, призванных из резерва. Он переживал, оставляя свой красавец-пароход, неохотно переселялся в курсантское общежитие, с тесными комнатами на шестерых, железными койками и подъемами затемно по истошной команде дежурного.
Тесные бронированные коробки катеров дышали сыростью и кислой гарью солярки. Новая каюта напоминала узкое железнодорожное купе – кругом металл, переборки, орудийные башни и грубая матросня. Но летом сорок второго угодил под бомбу его бывший пароход. Погибла почти вся команда, много пассажиров и тот старик-капитан, занявший его богатую престижную каюту.
Теперь он не жалел, что ушел с прежней должности. Но с приближением фронта к Сталинграду вступили в боевые действия бронекатера. Взорвался на мине даже катер адмирала Хорохшина, похоронив на илистом дне всех, кто там находился, включая адмирала. Волга была под огнем с июля, но Кращенко пока везло. И вот этот десант. Нервничая, он вызвал замполита Малкина и передал ему приказ возглавить группу из трех катеров и обеспечить проведение операции.
– Но я же не имею военно-морского образования, – растерянно отозвался замполит.
– Зато имеешь звание батальонного комиссара. Руководить операцией будет Зайцев, командир «Шахтера». Твое дело – присутствовать и проследить, чтобы все было в порядке.
У Матвея Борисовича Малкина хватило ума понять важность предстоящей операции. Спорить было бесполезно. Кращенко явно не желал возглавлять десант, а в приказе ясно сказано о личном участии командования дивизиона.
– Может, зампотеха пошлем? – перечитывая приказ, предложил Малкин. – Тоже, считай, руководитель. Неисправность какая или еще что-то. На ходу исправит.
– Иди, готовься, Матвей Борисович, – устало отозвался Кращенко. – Сочувствую тебе, но другого выхода нет.
