Глава 5. Бой в предместье
Ольхов не торопился бросать всю группу на роту фольксштурма, возникшую на пути. По существу в его распоряжении находилась тоже всего лишь рота, хоть и усиленная бронетехникой.
Вслушиваясь в суматошную стрельбу которую вели из окопов и развалин, он понимал: добровольцы будут драться отчаянно. Убежденные, что русские их не пощадят, перебьют всех, а затем накинутся на их женщин.
Молодежь из гитлерюгенда верила в это из наивности, напичканная пропагандой о зверствах большевиков-азиатов. Пожилые были наслышаны к концу войны о том, что творили в России доблестные воины вермахта. Они не сомневались, что русские солдаты отплатят Германии той же монетой.
Остается только стрелять и уничтожать русских, надеясь на чудо-оружие. Фюрер дальновиден и не оставит столицу Рейха на растерзание большевикам. Ходят упорные слухи о новых видах чудо-оружия. Проносящиеся с ревом реактивные «Ме-262» могут в любой момент сбросить сверхмощную бомбу, способную сжечь, испепелить сразу целую русскую дивизию. Говорят, танки расплавляются в ее вспышке как кусок масла на горячей сковородке.
Сформирована и движется к Берлину танковая армия, оснащенная сверхновыми машинами, броня которых не поддается русским снарядам, а их орудия насквозь прошибают вражеские танки за три километра.
Ходило много других слухов. В час «икс» по команде фюрера на скопления русских войск, их штабы, обрушатся сотни ракет «Фау-2», начиненных секретной взрывчаткой, недавно изобретенной немецкими учеными.
Эти ракеты разрушили половину Лондона, а их новая модификация превратит места сосредоточения Красной Армии в извергающийся вулкан.
Шепотом передавались слухи о хорошо подготовленной операции «Клаузевиц». В определенный час по призыву фюрера вспыхнет восстание немецкого народа.
По всей стране в больших и малых арсеналах хранится оружие, которое возьмут в руки все немцы от мала до велика и начнут повсеместное уничтожение русских. Немецкий народ никогда не покорится!
Много было и других разговоров о молниеносном повороте войны. Те, кто постарше, относились к будущим чудесам скептически. Пока же, подтверждая слухи о новой мощной технике мимо позиций фольксштурма, надрывно урча, прошли два «королевских тигра». Огромные танки массой 70 тонн с длинноствольными орудиями. Особого воодушевления они не вызвали. Кто-то из бывалых солдат заметил:
— Этот вагон будет торчать как мишень на полигоне. Куда спрячешь такую махину? Его подобьют первым же снарядом.
Русские на их участке выжидали. Чтобы расшевелить их, капитан приказал открыть огонь из минометов. Снова завязалась перестрелка.
Савелий Грач со своими разведчиками обошли траншеи и, потратив пару часов, обнаружили вторую линию обороны. Среди развалин заметили один и другой дот.
Бетонные сооружения с толстыми стенами и 88-миллиметровыми пушками были хорошо замаскированы. Кроме этих мощных орудий, в узких амбразурах прятались крупнокалиберные и обычные пулеметы.
Кирпичное здание, стоявшее на другой стороне улицы, было превращено в бункер и тоже имело сильное вооружение. Ольхов, выслушав доклад, пристально всматривался в бинокль.
Выбор действий у его штурмовой группы был невелик и ограничивался приказом. Ладно, роту фольксштурма они собьют. Но, завязнув в боях среди развалин, потеряют танки и большую часть людей. А когда подойдет помощь (пехотный и танковый батальон, возможно, полк), на них обрушится огонь из дотов и бункера.
Капитан Ольхов видел лишь один выход. Как можно быстрее рассеять роту фольксштурма, которая служила не более чем буфером. Но буфером опасным. Отвлекающим внимание от главных сил обороны на этом участке. Вступать в бой или определить направление ударов можно, лишь убрав преграду из сотни готовых отчаянно сражаться за свой город солдат фольксштурма. И недооценивать их решительность было нельзя.
Две «тридцатьчетверки», бронетранспортер и минометный взвод вели огонь по окопам и укрытиям, не подходя ближе двухсот метров.
В полевых условиях расстояние в двести и даже четыреста метров — это стрельба едва не в упор. Но условия города усложняли боевые действия. Мешали целиться деревья, многочисленные постройки, полосы аккуратно подстриженного густого кустарника.
Сплошной линии траншей не было, а отдельные участки и окопы прятались за всевозможными укрытиями. Дорога была перегорожена огромным грузовиком и грудами камней.
Пулеметные очереди раздавались из-за поваленных деревьев, стрелки прятались за чугунной оградой, среди кустарника, в разрушенных постройках. Патронов не жалели. В суматошной стрельбе угадывалась нервозность и недостаток опыта.
Несмотря на это, уже появились первые, пока немногие, погибшие, несколько человек были ранены. Два взвода спешно обходили роту фольксштурма с флангов.
«Тридцатьчетверки» обстреливались пока лишь минометами. Свист и частые разрывы мин напоминали надоедливое нападение осиного роя. Пробить броню танков они были не в состоянии, но редкие попадания в цель ударяли словно молотом.
Грохот закладывал уши, мешал целиться. Кроме этого, существовала опасность, что мина может порвать гусеницу. Обозленный на минометчиков, старший лейтенант Антипов решил приблизиться, чтобы лучше видеть цель. Это едва не стоило жизни его экипажу.
Приоткрытый люк канализации сдвинули на две трети. Над бордюром показалась голова в кепи и массивный набалдашник «фаустпатрона». Место было выбрано удачно, тротуарный бордюр прикрывал стрелка. Но расстояние оказалось великовато, или гранатометчик не имел достаточно опыта.
Огненный шар врезался в мягкую весеннюю землю. Вспышка раскидала комья, от сильного жара обуглилась и вспыхнула трава. Механик-водитель, не дожидаясь команды, переключил скорость и рывком повел машину под прикрытие трансформаторной будки.
Место было пристреляно. Минометчики знали, что здесь могут прятаться наступающие. Там находились несколько пехотинцев, которые едва успели отпрыгнуть от влетевшего в их укрытие танка.
Но если пехотинцев немцы не заметили, то массивную машину с длинноствольным орудием видели хорошо.
Градом сыпались вперемешку фугасные и фосфорные мины. Пехотинцы во главе с Сергеем Вишняком, которому присвоили сержантское звание, бежали к более надежному укрытию — наполовину разваленному кирпичному дому.
— Двигай за ними, — крикнул Борис Антипов механику-водителю.
Но прежде чем танк добрался до нового места, одна из мин взорвалась на броне, а другая, фосфорная, забросала машину своей горячей начинкой. Обжигаясь, экипаж сбрасывал на землю студенистую, раскаленную до тысячи ста градусов массу полыхающую зелеными огоньками.
От сильного жара загорелась краска. Пригоршня фосфора упала на сапог заряжающего и прожгла его насквозь.
Когда сорвали кирзач и портянки, увидели вздувшуюся пузырями кожу.
— Водой полейте, — просил, мучаясь от боли, танкист.
Начали лить воду, а сверху уже летели новые мины. Упрямые минометчики нащупывали русский танк. Прежде чем все успели укрыться, мина взорвалась рядом с «тридцатьчетверкой» и хлестнула веером осколков пехотинца.
Обожженного танкиста и раненого пехотинца отправили в сопровождении другого бойца в санчасть. Антипов увидел, что, кроме того, надорвана взрывом гусеница. Теряя выдержку, он приказал открыть ответный огонь.
— Вы же цель не видите, — насмешливо проговорил сталинградец Вишняк. — А в нас еще полсотни мин выпустят. Сожгут твою коробочку.
— Много вас, умных, — огрызнулся старший лейтенант.
Но сержанта поддержал механик-водитель:
— Лучше гусеницей займемся. В любой момент может лопнуть.
Сразу несколько мин взорвались среди развалин дома, подняв облако известняковой пыли.
— Это Берлин. Здесь напролом не полезешь, — закуривая, проговорил Вишняк.
— И где ж ты ума набрался? — не мог успокоиться командир танкового взвода.
— Везде понемногу. В Сталинграде, Познани…
Напролом было действительно не пролезть. Пехоту прижимал к земле плотный огонь стрелкового оружия. Танки рисковали нарваться на «фаустпатроны». Их орудия наверняка нанесли немалый урон обороняющейся роте, но фольксштурм держался упорно. Тем более к двум имевшимся минометам прибавились еще два.
Но кайзеровский капитан со своей командой слишком увлеклись и пропустили момент, когда с флангов нанесли удар два взвода. Одним из них командовал Савелий Грач. Отделение разведки и пехота смяли левый фланг.
Положение стало меняться. Опытные бойцы теснили фольксштурм, неожиданно возникая в разных местах. Автоматные очереди и гранаты выбивали обороняющихся. Беспорядочная стрельба не могла остановить русских.
Капитан, ветеран трех войн, развернул пулемет, но сумел выпустить лишь несколько очередей. Набежавший на окоп Иван Шугаев стрелял из «ППШ» едва не в упор. Капитан и один из пулеметчиков были убиты. Другой пулеметчик сумел спастись лишь потому, что у сержанта закончился диск.
С правого фланга пехотный взвод забросал гранатами минометные расчеты и продвигался от одного окопа к другому. Солдаты фольксштурма хоть и отступали, но продолжали вести огонь. Немецкий снайпер ловил в прицел взводного, молодого лейтенанта.
Расстояние было невелико, и снайперский прицел только мешал. Унтер-офицер выстрелили навскидку, но промахнулся, что случалось с ним редко. Он передернул затвор и краем глаза поймал мелькнувшую тень. Снайперов редко берут в плен. Сергей Вишняк нажал на спусковой крючок. Последнее, что увидел унтер-офицер, это вспышка, бьющая из дырчатого кожуха русского автомата.
Смелый недоросток Вилли, которого хвалил покойный командир роты, убегал, прижимая к груди свой «МП-43». Боец с карабином выстрелил ему в спину, удивляясь, что в армию берут таких мелких солдат.
Рота была уничтожена довольно быстро. Решительно настроенные в начале боя, ополченцы разбегались, увидев, что война — это нечто страшное, и в ней нет места громким фразам о борьбе до последнего человека.
Пожилые солдаты поднимали руки, в двух-трех местах продолжалась стрельба. Активисты гитлерюгенда продолжали опустошать магазины своих автоматов. Когда все закончилось, много чего повидавший Савелий Грач только покачал головой. Он не ожидал, что на окраине Берлина первый бой будет с фольксштурмом. Тела парней, почти мальчишек, лежали среди россыпи стреляных гильз. Пленных торопливо уводили прочь.
Этот бой обошелся дорого не только фольксштурму. То в одном, то в другом месте лежали тела погибших бойцов. Некоторые из них прошли долгий путь и закончили его за считаные дни до победы.
Но главный бой на этом участке только разворачивался. Два бетонных дота и бункер, где держали оборону опытные солдаты вермахта, готовились встретить штурмовую группу капитана Ольхова и перемолоть ее своими тяжелыми 88-миллиметровками.
Танковый взвод старшего лейтенанта Антипова вел огонь по бункеру. Там взлетали фонтаны битого кирпича, горели деревянные обломки. Но главной преградой был бетонный дот.
Противотанковые орудия калибра 88-миллиме — тров давно бы подбили и сожгли четыре русских танка. Но командиры и механики-водители машины, не желая погибать в конце войны, умело использовали укрытия.
Раскаленная болванка ударила в старый тополь, который только что начал распускать первые листья. Мощности снаряда не хватило, чтобы переломить ствол в полтора обхвата. Выбило кусок древесины и мелкое крошево. Тополь тоже не хотел гибнуть и выпускал весенний сок, заливая глубокую обугленную рану.
Металлическая болванка, раскрутившись, как волчок, ударила в лобовую броню «тридцатьчетверки» лейтенанта Павла Ускова. Удар встряхнул машину, сбросив со своих мест командира и наводчика.
— Антоха, — закричал наводчик. — Убираемся отсюда. Пришибут!
Механик Антон Долгушин считал, что укрытие не такое и плохое. Их защищал кусок кирпичной ограды и густой кустарник метра два высоты. Кроме того, они находились под бугром, из дота их не видели.
Командир танка, чертыхаясь, поднялся с колен и заглянул в прицел. Ускова беспокоило, что с другой стороны ограды мог подобраться гранатометчик и всадить с десяти шагов заряд «фаустпатрона».
Своих десантников он поблизости не увидел. Отделение спрыгнуло с брони, когда немцы открыли сильный пулеметный огонь. Пришлось отправить к забору заряжающего Карпухина с автоматом и гранатами. Справа бегло стреляла «тридцатьчетверка» взводного Антипова.
Их командир любил пострелять. Усков не торопился. Цель он как следует не видел, а палить без толку в серую массивную верхушку бетонного дота смысла не было.
— Пойду осмотрюсь, — заявил он экипажу.
— А мы тут втроем в танке останемся, — подал голос наводчик Никита Лукьянов. — Окружат и сожгут, к чертовой матери.
— У вас пушка и броня. Кроме того, вон Карпуха с автоматом караулит. Смотреть в оба! Лукьянов за старшего.
И подмигнул наводчику. Дот находился метрах в двухстах. Массивное железобетонное сооружение, которое и пушкой не пробьешь. Главная амбразура, из которой торчал, слегка высовываясь, ствол 88-миллиметровки, находилась левее. «Тридцатьчетверка» Ускова стояла вне зоны ее обстрела.
Зато из боковой бойницы короткими очередями работал крупнокалиберный пулемет. В траншее, защищавшей дот с фланга, сидели несколько солдат и тоже стреляли. Усков разглядел наших саперов, которые прятались за кустами возле пешеходной асфальтовой дорожки.
Он понял, что по ровному месту им к доту не приблизиться. Достанет тяжелый пулемет из бойницы или другой «машингевер», «МГ-42», установленный в траншее. Второй дот находился дальше, зато орудие могло с легкостью достать их танк.
Лейтенант Усков убедился, что низина и обломки кирпичной ограды — защита очень ненадежная. Достаточно одного фугасного снаряда, чтобы развалить метров пять ограды, и его «тридцатьчетверка» будет как на ладони.
С минуту он раздумывал, кому доложить по рации обстановку: своему непосредственному начальнику Антипову или капитану Ольхову. Старший лейтенант — мужик дерганый, прикажет открыть огонь и подставит машину под орудие второго дота. Ольхов разумнее, под снаряды не погонит.
Капитан, опередив Ускова, вышел на связь сам. Спросил, сможет ли его танк достать ближний дот.
— Попробую. Стену не пробью, но через амбразуру можно вложить один-другой фугас. Только надо к кирпичной ограде подъехать. Но там меня из второго дота могут достать.
— Ладно, будь наготове и жди сигнала. Твоя цель — ближний дот.
Василий Ольхов не хотел потерять танки, толком не начав бой. Антипов тоже понимал безнадежность лобовой атаки. Капитан приказал ему не высовываться, а двум «тридцатьчетверкам», стоявшим позади, открыть редкий огонь.
— Отвлеки внимание. Нам хотя бы один дот из строя вывести, а дальше дело пойдет.
Бункер и оба дота были расположены с учетом поддержки друг друга. Если выбить одно звено из системы обороны, можно рассчитывать на успех.
Взвод во главе с Савелием Грачом продвигался к бункеру, делая изрядный крюк. Там не требовались мощные заряды, чтобы уничтожить его. Бункер представлял собой остатки полуразрушенного четырехэтажного дома. В подвальных помещениях, частично забетонированных, а также на первом и втором этажах находились многочисленные огневые точки.
Несколько 75-миллиметровых противотанковых пушек, минометы, круговая пулеметная защита. От артиллерийского огня их прикрывали доты, да и «семидесятипятки» с их кумулятивными снарядами могли постоять за себя. Почти каждый солдат в бункере имел «фаустпатрон», а те, кто поопытнее, по нескольку штук в запас.
Гарнизон бункера представлял собой разношерстные остатки подразделений, из которых сколачивали роты и батальоны. Немцы составляли немногим больше половины. Здесь были венгры, выбитые после ожесточенных боев из Будапешта. Дружно держались с десяток скандинавов, светловолосые, рослые, более напоминающие истинных арийцев, чем сами немцы.
На родине их ждала смертная казнь или долгое тюремное заключение за предательство, расстрелы заложников. Они мало верили в чудо (как и остальные солдаты) и готовились сражаться до конца.
Украинцы из карательных частей, так же как и власовцы, знали, что пощады им не ждать, и с нетерпением ожидали начала атаки. Отделение из полутора десятков выходцев из Западной Украины занимали несколько укрепленных помещений на первом этаже. Отхлебывая из фляжек ром, подковыривали власовцев.
— Что, москали? Скоро ваши братки придут, на фонарях вас вешать будут. Долго вы собирались красных бить, аж до Берлина дошли.
Старший унтер из донских казаков, широченный в плечах и груди, с молниями войск эсэс на петлицах, протирал пулемет и добродушно разъяснял, что висеть им придется вместе.
— Крепко вы с Бандерой старались. Сколько народу погубили, что, пожалуй, до фонарей не доведут. Штык в задницу воткнут, и подыхай в куче собственного дерьма.
— Они в штыковую сейчас не ходят, — поспешил сообщить молодой власовец. — Автоматов да пулеметов хватает, да и танков в достатке.
— На гусеницу тебя и намотают. Ты же предатель, — поддел его казак. — Мы хоть знаем, за что умрем, а ты, сопляк, чего во власовцы пошел?
— В лагере чуть насмерть не замерз в сорок втором году. Поэтому и перекинулся к Власову.
— Вот и подыхай за своего генерала.
Туго пришлось бы Савелию Грачу и другому взводу красноармейцев, тоже окружавшему бункер с тыла. Немцы, скандинавы, венгры и весь остальной пестрый состав бункера воевать умели и сдаваться не собирались.
Но события приняли другой оборот. Мины, летевшие куда попало, пробили брешь в двухметровой кирпичной ограде напротив танка Павла Ускова. Он понял, что через считаные минуты его машину увидят из ближнего дота.
Свое противотанковое орудие они развернуть в его сторону никак не сумеют, но свяжутся со вторым дотом и наведут артиллерию бункера. Двадцатилетний лейтенант воевал меньше года. Успел пройти Польшу, половину Германии, горел еще в старой «тридцатьчетверке» и опыта понемногу набрался.
Связываться снова по рации с Ольховым или Антиповым времени не оставалось. «В бою лови нужный момент», — говорил его прежний взводный, погибший в начале года. Хороший был мужик и советы давал дельные.
— Подгоняй машину к пролому в ограде, — скомандовал Усков.
— Подобьют нас, — выдохнул заряжающий.
Но механик Долгушин, скрипя зубами от злости и напряжения, малым ходом, чтобы излишне не шуметь, вел «тридцатьчетверку» к кирпичной ограде.
Это был рискованный, смертельно опасный ход, который мог повернуть судьбу боя, а мог закончиться гибелью танка и его экипажа. Наводчик Лукьянов Никита, воевавший с весны сорок третьего, отчетливо видел в прицел приближенную оптикой боковую стену дота. Из узкой амбразуры гулко, как в пустое ведро, молотил крупнокалиберный пулемет.
На расстоянии двухсот метров узкая пулеметная амбразура казалась еле различимой щелкой. Но вложить снаряд требовалось именно в нее. Бетонную стену их 85-миллиметровое орудие не возьмет.
Бронебойный снаряд ударил на полметра выше. Раскаленная болванка, летевшая со скоростью 900 метров в секунду и способная пробить броню любого немецкого танка, лишь оставила щербину в бетоне.
— Давай снова бронебойным, там трещина появилась! — кричал Усков.
Второй снаряд ударил точнее, отколол кусок бетона и расширил трещину хотя стену дота и не пробил.
— Еще один!
Заряжающий глотнул порохового дыма из раскрытого казенника. Кашель раздирал грудь, но снаряд был уже заброшен в ствол. Лязгнул затвор, и раздался третий выстрел, наконец проломивший измочаленную бетонную плиту над амбразурой.
— Уходим! — командовал лейтенант.
Сержант Долгушин дал полный газ. Двигатель взревел, а машина весом тридцать две тонны едва не подпрыгнула, уходя задним ходом от выстрела из второго дота.
Снаряд орудия «восемь — восемь» смахнул обломок ограды и пронесся над башней «тридцатьчетверки», встряхнув машину ударом спрессованного, как резина, воздуха. И второй снаряд тоже опоздал. Врезался огненным шаром в густой, аккуратно подстриженный кустарник, раскидав в стороны горящие ветки.
Дот молчал. Бронебойная болванка сработала в его узком пространстве в полную силу. Смахнула со станка пулемет вместе с разорванным телом пулеметчика, врезалась в орудие, кромсая и плюща его механизмы. Кого-то из расчета контузило, другие угодили под осколки разорванного металла.
Ольхов мгновенно воспользовался наступившей короткой паузой. Группа саперов с зарядами взрывчатки бежала ко второму доту. Ускову было приказано отвлекать на себя внимание.
— Ты у нас специалист по дотам, — передал команду по рации капитан. — Долби его, только не высовывайся. У тебя хорошо получается.
— Есть, — бодро отозвался Павел Усков.
Его экипаж перспективу лезть под огонь дота воспринял кисло. С одним кое-как справились, да и то не добили, а их бросают под прицел 88-миллиметровки из второго бетонного колпака.
— Одни мы воевать должны? — начал было обычное брюзжание механик-водитель Антон Долгушин, возрастом старше других и успевший обзавестись тремя детьми. — Дот уделаем, давай лезь дальше. Кто везет, на том и едут.
Он хотел сказать что-то еще, но три других танка их усиленного взвода уже открыли огонь по бункеру, а еще через минуту один из них дернулся и задымил.
— Подбили! — ахнул экипаж «Тридцатьчетверка» застыла. Неподвижный танк — мертвый танк. Это понимали все и напряженно ожидали, успеет ли кто выскочить из экипажа. Машина задымила, из переднего люка выбрался механик, а из верхних — помогая друг другу, еще двое танкистов.
Этим троим удалось спастись. Из бункера ударила противотанковая пушка, и в дым вплелись языки коптящего пламени. «Тридцатьчетверка» горела, потрескивая, как поленница смолистого сухого хвороста. В новых танках «Т-34-85» снаряды, как правило, не детонировали разом, давая экипажу возможность спастись. Они взрывались по одному-два. Но и этого хватило, чтобы сорвать с погона массивную башню, а огонь из круглого отверстия выбивало ревущим столбом. Горела солярка, которой танки заправили утром. Горели и два не успевших выскочить танкиста.
— Видели? — тыкал пальцем в пылающую машину лейтенант Павел Усков. — Ребята, считаные дни до победы не дожили, а кто-то ноет, в бой идти боится.
Он употребил более крепкое словцо. Заряжающий заявил, что никто ничего не боится, и вообще, хватит попусту болтать.
— Куда двигаем? — угрюмо спросил механик Долгушин.
— Вон к той будке за деревьями.
— Крепко она нас от снарядов защитит! Первым же выстрелом…
— Давай быстрее, — перебил его Усков.
Команда была дана вовремя. Очередная бронебойная болванка с воем пронеслась мимо. Еще одна врезалась в фонарный столб. Брызнул сноп искр, а тяжелый столб, перерубленный на высоте человеческого роста, закувыркался в воздухе, затем обрушился на асфальт в пяти метрах от танка.
Механик, втянув голову в плечи, гнал машину молча, опасаясь нового снаряда, который наверняка достанется им. Возле тополей, за стеной избитой осколками будки, резко затормозил.
— Приехали…
Язык ворочался с трудом, а по закопченному лицу стекали крупные капли пота.
— Орудие заряжено? — прервал лейтенант напряженное молчание.
— Кажись, — неуверенно ответил наводчик Лукьянов, сдерживая дрожь в пальцах.
— Проверь. Если ствол пустой, заряди фугасным.
— Заряжено, — гордо, словно совершил нечто особенное, заявил заряжающий Карпухин Филипп. — Фугас наготове.
Круглое конопатое лицо младшего сержанта, которого в экипаже чаще называли Карпухой (самый младший по возрасту), расплывалось в улыбке. Глядя на него, оживились, заулыбались остальные, достали кисеты.
Понимали, что выскочили из-под обстрела чудом. На таком расстоянии немцы промахивались редко.
— Это потому, что из полуподвала стреляли, да и амбразура узкая, — сказал грамотный радист, тоже из последнего пополнения.
Трое других членов экипажа, в том числе лейтенант Усков, не раз горевшие, получившие в свое время раны и контузии, лишь снисходительно покачали головой.
— Судьба, — заявил наводчик Лукьянов. — И механик у нас шустрый. Умеет от снарядов убегать. А тем вон не повезло.
Лукьянов кивнул на подбитую «тридцатьчетверку» метрах в пятидесяти от них. Люки были открыты, краска местами выгорела, отчего машина казалось раскрашенной в диковинный камуфляж, где смешались зеленый, бурый и черный цвет.
— Откуда она здесь взялась? — удивился Карпуха. — Мы же вроде первые. Впереди других идем.
— Первые… десятые. Тоже какая-то штурмовая группа. Или разведка. Полезли напролом и получили болванку в лоб.
Это не спеша произнес механик Долгушин.
— Танк горел, а не взорвался, — продолжал удивляться младший сержант Карпухин. — Снаряды, что ли, кончились?
— Значит, успели огонь погасить.
— И удрали…
— А чего им здесь оставаться? Башня вон скособочена. Значит, с погона сорвало. Болванка «восемь-восемь» насквозь башню пробила.
Это заметил Никита Лукьянов. У наводчика был острый глаз. Увидел и входное и выходное отверстие, развернутое лепестком. По опыту понял, что болванка натворила делов, на куски ребят разорвало. Приходилось такое видеть.
— Кроме механика и радиста вряд ли кто уцелел, — добавил он.
— Кончай курить. Чего уставились? — прервал паузу лейтенант Усков. — Бой еще не кончился. Антон, двигай вперед помалу.
— Двигаю, — бурчал механик, включая зажигание. — Куда только двигать? Прямиком под снаряды?
Запищала рация. Их разыскивал взводный Антипов.
Руководить штурмовой группой, которая состояла из пехоты, разведчиков, саперов, усилена бронетехникой и минометами, было не просто. Капитан Ольхов понял это еще на подступах к Берлину, когда захватывали мост и штурмовали горные укрепления.
Бой снова распался на отдельные очаги. Требовалось постоянно держать руки на пульсе, перебрасывая людей и технику туда, где складывалась наиболее сложная обстановка.
Бункер довольно быстро охватывали кольцом. Но кроме людских потерь, горела «тридцатьчетверка», вышли из строя два пулемета «максим». Оба были накрыты минами, убиты опытные пулеметчики. Рискуя потерять бронетранспортеры, Ольхов приказал двум «Скаутам» приблизиться к бункеру и открыть огонь из крупнокалиберных пулеметов.
Минометчики работали слаженно и четко. Но им тоже доставалось. В окоп влетела немецкая мина и смяла, расплющила один из «самоваров». Погибли двое ребят из расчета. Третьего контузило, но осколки прошли мимо. Путаясь в шинели, он с трудом выкарабкался, оглядываясь на окровавленные тела своих товарищей.
Оставшиеся расчеты, матерясь, посылали мины и подгоняли подносчиков:
— Шевелитесь, заряды кончаются.
— Лови, фриц, на память!
Очередная мина с воем уходила в сторону бункера.
Саперы застряли возле второго дота, а это грозило новыми потерями. Тяжелая противотанковая пушка, торчавшая из амбразуры, уже выискивала новую цель.
«Тридцатьчетверка» Павла Ускова, маневрируя, вела огонь по доту. Это была опасная игра. Упрятанное в бетон орудие калибра 88 миллиметров могло в любой момент поджечь машину, а танковые снаряды лишь рикошетили от бетонного сооружения, высекая искры и мелкое крошево.
Увидев, как очередная бронебойная болванка, огненным шаром врезалась в землю едва не под брюхом «Т-34», Василий Орлов вызвал командира саперного взвода Шевченко.
— Петро, возьми еще пару-тройку людей и пробирайся к доту. С ним надо кончать. Они угробят Пашку.
Исполнительный младший лейтенант козырнул и побежал выполнять приказ. Ольхов крикнул вслед:
— Осторожнее там. Тебя заменить некем.
Саперы сидели в воронке от авиабомбы. Рухнувший вяз частично закрывал ее, образуя неплохое укрытие. Вылезать под пули бойцы явно не торопились. Шевченко никогда не брал людей «на горло» и не пытался решать сложные проблемы криком. Сел рядом, свернул самокрутку.
— Что, вперед ходу нет?
— Стреляют сильно. Пули траву стригут.
Один из старых солдат показал на сержанта, перемотанного бинтами через грудь. Он тяжело, неровно дышал, на губах закипали пузырьки розовой пены.
— Две пули в грудь поймал. Кончается Григорий… а еще одного в другой воронке оставили. Руку осколком пробило.
Сержант воевал во взводе Шевченко года два. Немыслимый срок для сапера. Их мало уцелело, кто на Курской дуге воевал и форсировал Днепр. А тех, кого призвали в сорок первом — сорок втором, вообще единицы остались.
— Надо бы в санчасть его отнести, — кивнул на раненого сержанта Шевченко.
— Пытались. Начинаешь поднимать, кровь изо рта течет, захлебываться начинает. Не жилец Гриша.
Да и отделение заметно поредело. Из девяти человек осталось шестеро. Кучка усталых, перемазанных в земле бойцов курили, вяло переговариваясь. Еще один сапер был убит, пока добирались сюда, другой лежал в какой-то воронке. Живой или нет — неизвестно.
Теперь отделение возглавлял старый солдат Матвей Шмарев, мужик обстоятельный, в годах. У ног бойцов лежали вещмешки со взрывчаткой, ранцевый огнемет. Не сможет одолеть эта маленькая группа огрызающийся огнем дот!
Над головой пронеслись штурмовики «Ил-2» в сопровождении истребителей. Саперы смотрели им вслед с надеждой. Может, сбросят на дот пару стокилограммовок, и все дела. Но у самолетов была другая цель. Они летели к центру города.
— Рейхстаг бомбить будут, — с усмешкой сказал кто-то из бойцов. — Чего этой эскадрилье какой-то дот или бункер!
— Зато мы копыта откинем, пока до рейхстага доберемся.
— С вами еще бойцы были. Где они? — спросил младший лейтенант.
— Тоже прячутся, — ответил Шмаров. — Старшего их убили, а остальные вон в той траншее сидят.
— Сколько их?
— Человек восемь.
Шевченко выбрался на край воронки. Успел разглядеть траншею шагах в сорока. Пулеметная очередь смахнула гребень, в разные стороны брызнули комья земли.
— Вы бы не мельтешили, товарищ лейтенант, — посоветовал Шмарев. — Откроют огонь из минометов, одной мины на всех хватит.
Шевченко хотел огрызнуться и обругать слишком осторожного сапера, но сам, пройдя путь от рядового бойца, научился себя сдерживать. Свернул новую самокрутку, закурил вместе с остальными.
Бой то затихал, то снова разгорался. Младший лейтенант угадывал, что разведчики и пехота тоже застряли у бункера. Танки ведут пока огонь, но редкий. Видимо, экономят снаряды.
Сержант захрипел и с усилием проговорил:
— Татьяна, ты где? Темно… ничего не видно. Слышь, подойди…
На эти отрывочные слова ушли последние силы. Тело вздрогнуло, пальцы мелко подергивались. Лицо у всех на глазах за считаные минуты приобрело меловой оттенок. Кто-то приложил ухо к груди, послушал и осторожно прикрыл веки.
Повисло давящее молчание. Большинство из тех, кто сидел в воронке, видели смерть часто. Но эта отразилась на лицах особенно болезненно. Война ведь, считай, последние дни доживает, а люди продолжают гибнуть, и неизвестно, кто уцелеет из этой небольшой кучки.
— Жену звал, — прервал молчание Матвей Шмаре в, давний товарищ сержанта. — А она год как умерла. Застудилась, когда мост через Донец восстанавливали. Трое детей остались, если выжили.
Гулко ахнуло тяжелое противотанковое орудие, потом еще и еще. На полных оборотах заработал двигатель одной из «тридцатьчетверок». Видимо, танкисты спешно меняли позиции.
Петр Шевченко понял — медлить дальше нельзя. Люди расслабляются, теряют решительность. Никто не хочет умирать в последние дни войны. Но вылезать под пули придется.
Он послал одного из саперов к отделению пехотинцев. Сам разгреб бруствер воронки, высматривал путь к доту, до которого оставалось метров сто с небольшим.
Впереди открытое место, если не считать подстриженного кустарника. Он шел густыми закругленными рядами. Садовник вывел какой-то замысловатый узор с дорожками между рядами. Листья были довольно еще мелкие, но сами кусты довольно плотные, с метр высотой.
Рядом пристроился Матвей Шмарев. Перебрасывались короткими фразами, выбирая наиболее оптимальный путь к доту. Метров сорок можно проползти под прикрытием кустарника, затем спуститься к небольшому пруду, но это уже будет крюк.
— Там пулеметный окоп, — шепнул Матвей. — Можно было бы рывком к доту приблизиться, но пулеметчики не дадут. Никогда не думал, что так тяжко войну заканчивать. Мысли уже о доме, а тут дот взрывать надо, и пулемет за тобой охотится.
В этот момент выпустила очередной снаряд «тридцатьчетверка» лейтенанта Павла Ускова, которому было приказано прикрывать саперов. Фугас рванул у бетонного основания, охранение мгновенно нырнуло в траншею. Их не было видно минуты три, затем осторожно высунулась массивная каска.
— Фри минуты у нас в запасе будет, — сказал Шевченко.
— Если танк продолжит стрельбу. Снаряды, наверное, кончаются. Редко бьет.
— Ну и нам волынку тянуть ни к чему. Давай готовиться.
Прибежал посыльный и сержант от пехотинцев. Шевченко объяснил сержанту задачу:
— Мы через кусты поползем. Когда танк снова выстрелит, сделаем быстрый рывок к доту. Уничтожим пулеметы и охранение, а вы бегом к нам на поддержку.
— Ясно, — кивнул сержант. — Только в задней части дота еще одна амбразура имеется. Под огонь угодим.
— Надо прикончить дот, пока танкисты ведут огонь. Без их помощи все поляжем.
— Нам высунуться не дают. У меня двое раненых.
— Приказ понял? — набычился Шевченко.
— Так точно.
— Тогда действуй.
По извилистым дорожкам среди кустов проползли благополучно. Затем перекатились под откос мелкого, словно игрушечного, пруда. Ползли по влажной земле, местами проваливаясь в жижу.
Зазвенела, набирая высоту, мина, затем понеслась вниз. Кто-то из молодых ахнул. Лишь бы не вскочил с перепугу. Но парень сдержал себя, а мина упала в пруд, подняв фонтан ила и воды.
Расстояние до бетонной коробки не превышало семидесяти метров. Танк лейтенанта Ускова пока молчал. Зато, словно предупреждая, дал одну и вторую очередь «МГ-42». Скорострельность — двадцать пуль в секунду. Все отделение смахнет, как косой.
Из небольшой дверцы, прорезанной в задних металлических воротах, вышел артиллерист. Огляделся по сторонам, помочился и снова нырнул в дот. «Тридцатьчетверка» по-прежнему молчала. Отделение напряженно ожидало команды Шевченко. В любой момент их могли заметить. Закашляется кто-то из бойцов, или выглянет из траншеи немец и внимательно осмотрит берег пруда. Девять человек с такого расстояния можно даже почувствовать. На войне у людей обостряются многие чувства. Просыпаются инстинкты, когда в спину тебе смотрит враг.
И действительно, из траншеи приподнялся солдат в каске и серой камуфляжной куртке. Он смотрел в сторону пруда. Рядом с ним пулеметчик держал наготове свой «МГ-42». Солдат привстал еще немного, и Петр Шевченко отчетливо услышал, как тихо, одними губами, шептал сжавшийся от напряжения молодой сапер рядом с ним:
— Господи, пронеси…
Младший лейтенант понимал, что нервы у людей на пределе. Кто-то может не выдержать и открыть огонь, другой швырнет гранату, хотя семьдесят метров, расстояние слишком большое. «Тридцатьчетверка» наконец выстрелила из своего орудия.
На этот раз бронебойным снарядом. Фугасные, наверно, подходили к концу. Болванка ударила в верхушку дота и с воем ушла рикошетом вверх.
В траншее находились пять-шесть немцев. Кто-то нырнул на дно, остальные пригнулись, а пулеметчик, задрав голову, провожал глазами полет бронебойной болванки.
— Всем огонь!
Саперы, привстав, стреляли из автоматов и карабинов. Не слишком точно — сказывалось напряжение и то, что немцы находились в укрытии. Но в кого-то угодили. Свалился солдат, наблюдавший за прудом, пулеметчик спрятал головуза бруствер.
— Вперед!
Девять человек вымахнули из-под откоса, как разжатая пружина. Кто-то продолжал на бегу стрелять, остальные бежали молча или что-то выкрикивали.
Пулеметчик был ранен, и первая очередь ушла вверх. Зато быстро среагировал старший группы, унтер-офицер. Он сразу открыл огонь из автомата. Упал сапер с заплечным мешком, наполненным взрывчаткой, другого ударило в бок, вырвав клочья бушлата.
В унтера стреляли одновременно младший лейтенант Шевченко и Матвей Шмарев. Пуля перебила ему руку, еще одна звонко ударила в каску, свалив с ног. Второй номер расчета тянул пулемет к себе, а раненый пулеметчик продолжал цепляться за рукоятку. Двое солдат, уклоняясь от пуль, торопливо стреляли из карабинов, толком не целясь.
Эта суета и внезапность атаки позволили саперам добежать до траншеи и добить остатки сторожевого поста. Один из бойцов подскочил к металлической двери и рванул ручку на себя. Дверь открылась, но из полутьмы дота сверкнула яркими вспышками автоматная очередь.
Оттолкнув тело сапера, выбежали двое артиллеристов. Одного застрелил Матвей Шмарев, другого — раненый сапер в окровавленном бушлате. Матвей просунул ствол автомата в закрывающуюся дверь, но хлопнул лишь одиночный выстрел — опустел диск.
По стволу «ППШ» ударили чем-то тяжелым, выбили из рук, а дверь захлопнулась.
— Давай гранаты, — командовал Шевченко.
Швырнули две увесистые противотанковые «РПГ-6». Кумулятивный заряд прожег небольшое отверстие в толстой металлической двери, вторая граната смяла угол ворот, через которые закатывали в дот орудие.
На помощь бежало отделение пехоты. Рядом с вытяжной трубой, в верхней части бетонной коробки откинулся люк. Из него открыли пулеметный огонь. Бойцы, бежавшие впереди, падали один за другим, остальные залегли.
Петр Шевченко бросил «лимонку», но она отскочила и взорвалась на земле. Люк захлопнулся, но пехотинцы приближаться не рисковали, перевязывали раненых, вели беспорядочный огонь по бетонной коробке.
— Бегом сюда! — крикнул им младший лейтенант. — Вас из бункера перебьют.
Возможно, его команде бы не подчинились, но посыпались мины со стороны развалин дома, превращенного в бункер. Остатки пехотного отделения побежали к доту. Медлительность обошлась им дорого. Когда подбегали, две мины взорвались рядом. Бойца с ручным пулеметом подбросило вверх и ударило о землю.
Его подхватили на руки и донесли до укрытия под стеной дота. У парня была оторвана ступня, шинель сплошь излохмачена осколками. Сорвав одежду и стащив разорванный сапог, его торопливо перевязывали.
— К доктору меня… помру, — бился тяжелораненый боец.
— Какой доктор? Сами перевяжем. Не дергайся, немцы вокруг.
— Пулемет тоже не годится, — повертев в руках «Дегтярева», сказал Матвей Шмаре в, помогавший пехотинцем. — Казенник смяло.
Уцелевшие бойцы из пехотного отделения жадно курили. Из полутора десятков их осталось семь или восемь. Еще двое лежали, сквозь повязки проступали пятна крови.
Внутри дота было тихо. Саперы держали под прицелом орудийную заслонку, двери и люк. Артиллеристы прятались, словно в прочной скорлупе. Но в любой момент могли распахнуть дверь или открыть ворота, выскочить наружу, забросать гранатами немногочисленную команду Петра Шевченко.
Их надо было опередить. Да и не мог командир саперного взвода вместе со своими людьми караулить это бетонное сооружение, когда шел ожесточенный бой вокруг бункера.
Имелся огнемет, но единственное отверстие в доте (дырка, прожженная гранатой) уже была плотно закрыто изнутри. Имелось также килограммов двадцать тротила. Однако массивные ворота толщиной сантиметра четыре были рассчитаны на прямое попадание снаряда или близкий взрыв авиабомбы.
— Не возьмем мы их, — покачал головой Матвей Шмарев. — Направленного взрыва не получится, впустую тротил изведем.
Младший лейтенант Шевченко понимал это и сам. Для направленного взрыва требовалось какое-то отверстие. Решили подложить взрывчатку под дверь, она казалась слабее, чем ворота. Но произошло неожиданное. Внезапно приоткрылся верхний люк. Из него, одна за другой, полетели гранаты — штук пять или шесть. Большинство саперов успели среагировать и отскочили за угол дота.
Приготовленные для взрыва бруски тротила с детонировали с резким грохотом. Саперу не успевшему отскочить, оторвало обе ноги, исковеркало тело. Взрыв слегка вмял внутрь дверь, но держалась она по-прежнему крепко.
Шевченко глядел на останки восемнадцатилетнего парня. Зачем его зачислили в штурмовую группу? Он же еще совсем зеленый, почти не имеет опыта. Но, так или иначе, выбирать было не из кого. А парень, кажется, пришел во взвод в марте, два месяца успел отвоевать.
— Дай сюда огнемет, — протянул руку младший лейтенант. — Прикроете меня.
Когда перешагивал разорванное тело, болезненно сморщился и, вздохнув, полез по железным скобам, ведущим к узкой вытяжной трубе. Другого выхода из затянувшейся ситуации не оставалось. Шевченко мог приказать сделать это огнеметчику и не соваться под пули.
Но ситуация складывалась хуже некуда, а дот оказался крепким орешком. Еще не вступив толком в Берлин, штурмовая группа несла потери и споткнулась у первого же укрепления. Вокруг бункера, судя по стрельбе, дела обстояли не лучше. Возле дота лежали тела убитых бойцов, а гарнизон бетонного мешка наверняка готовил изнутри встречный удар.
Бак с горючей смесью, баллон со сжатым воздухом, надетые второпях, оттягивали спину, сам огнемет, похожий на детское ружье, задевал за перекладины.
Из бункера его заметили и открыли пулеметный огонь. Бойцы, прикрывая своего командира, дружно стреляли по вспышкам пулемета из карабинов и автоматов.
Однако пулеметчики продолжали сыпать очереди. Пули выбивали искры из бетона, одна ударила о скобу и, сплющенная, с жужжанием пролетела возле головы. Только не в бак с горючей смесью! Петр Шевченко не раз видел горевших заживо, это было жуткое зрелище.
Солдаты крайне неохотно шли в огнеметчики. Лучше уж воевать простым бойцом в стрелковой роте, где в лобовых атаках гибнут люди без счета. По крайней мере, от пуль, а не сгорают заживо.
Шевченко добрался до верха вытяжной трубы. Она была прикрыта железной крышкой, а щель оказалась слишком узкой для дула огнемета. Младший лейтенант понял, что скорее сгорит сам, чем выполнит задуманное.
Шевченко распластался на крыше, оглядываясь по сторонам. Пули летели гуще, щелкали, высекая искры. Разрывные хлопали, вспыхивали крошечными огоньками. У младшего лейтенанта имелись при себе две «лимонки» и пистолет. Но перебить взрывом трубу он тоже не мог — осколки изрешетили бы его.
Он прополз метра три по крыше. Тротил, взорвавшийся от детонации, все же вогнул дверь снизу, а вверху образовалась щель. Узкая, в которую нелегко попасть, а часть горящей жидкости брызнет во все стороны. Правильно, что он влез сюда сам. Солдат-огнеметчик мог просто не решиться и, осыпаемый пулями, опустошить бак куда попало.
Отодвинувшись на метр, Шевченко нажал на спуск. Горящая струя с шипением хлестнула по верхушке двери, брызнула во все стороны. Надо уменьшить давление, которое рассчитано на расстояние сорок метров. Возня с вентилем едва не стоила младшему лейтенанту жизни. Пулеметная очередь прошла точно по крыше, обожгла ногу.
Понимая, что еще несколько минут возни на верхушке дота закончатся для него смертью, Петр Петрович Шевченко снова нажал на спуск.
Дверь окуталась пламенем. Попала ли горючая жидкость внутрь, младший лейтенант мог только догадываться. Но в течение нескольких бесконечно долгих минут он нажимал на спуск, прикрывая лицо от огненных брызг.
Жар от близкого пламени опалил ресницы, слепил, заставляя закрывать глаза. Скоро он опустеет, чертов бак? Новая пулеметная очередь прошла рядом, ударила по защитному кожуху ствола, и выбила огнемет из рук. Он повис на шланге, и только это спасло Шевченко от смертельного ожога огненного клубка.
Он сбросил с плеч лямки и столкнул ранец вниз. Сердце бешено колотилось. Младший лейтенант задыхался то ли от дыма, то ли от напряжения. Он пришел в себя от треска автоматных очередей и взрывов ручных гранат.
Внутри дота начался пожар, погасить который не удавалось. Тогда весь немецкий гарнизон (десять-двенадцать человек) бросились в отчаянный прорыв. Часть артиллеристов выскакивали через дверь, сквозь пламя. Несколько человек быстро открывали орудийную амбразуру.
И те и другие были обречены. Если полчаса назад падали атакующие саперы и пехотинцы, то теперь роли переменились.
Пока открывалась массивная амбразура, туда влетели несколько гранат. Артиллеристов, которые пытались выпрыгнуть, расстреливали в упор. Такая же судьба ожидала и тех, кто прорывался через дверь.
— Пленных… берите пленных, — не кричал, а скорее хрипел обожженной гортанью лейтенант Шевченко.
Но в ближнем бою, когда велики потери обоих сторон, обозленные победители пленных не берут.
— Какие пленные! Наших сколько полегло! — кричал пехотинец, перезаряжая карабин.
Огромного роста немецкий артиллерист, во френче, с обгоревшими рыжими волосами на непокрытой голове, отшвырнул пехотинца и с ревом пробивал себе дорогу. Он не обращал внимания на тлеющий рукав и сожженную до мяса кожу.
Свое оружие он потерял или выронил. Матвей Шмарев, оказавшийся у него на пути, увидел несколько медалей и значков на груди. Среди них выделялся серебристый орел со свастикой в когтях. Артиллерист больше надеялся на свою силу.
Он с легкостью сбил с ног Матвея, который был далеко не слабаком, и, пригнувшись, бежал к бункеру. Кто-то выстрелил вслед. Пуля вырвала клок штанины, немец продолжал свой быстрый бег.
— Уйдет!
Шмарев дал очередь с земли. Пули хлестнули артиллериста поперек широкой поясницы и словно переломили пополам.
Унтер-офицер бежал в другую сторону, огрызаясь автоматными очередями. Пехотинец поймал на мушку спину и выстрелил из винтовки, свалив унтера на бегу.
Шмарев хотел добить шевелившегося артиллериста, но увидел, как тяжело сползает по лестнице младший лейтенант Шевченко. Понял, что тот может свалиться с высоты, и побежал на выручку. Подхватил обмякшее тело:
— Сейчас… сейчас спустимся.
— Как там наши? — с трудом шевеля обожженными губами, спросил Шевченко.
— Дот горит, а наши здесь. Добиваем гарнизон.
Сквозь туман в глазах младший лейтенант не видел многочисленные мертвые тела возле дота. И наши и немцы лежали рядом. На некоторых лицах застыло выражение ненависти, которое не смогла стереть даже смерть.
