Глава 6. Бункер
Бункер взять не удалось. Оставив боевое охранение и посты вокруг разрушенного дома, оказавшегося крепким орешком, капитан Ольхов отвел людей на отдых. Разместились в двухэтажном особняке с выбитыми окнами и проломом в крыше, но вполне пригодном для ночлега.
Часть бойцов ночевали во флигеле и соседнем доме. Подходы перегородили танками, в которых по очереди дежурила часть экипажей. Возбуждение, которое охватило людей, когда вступили в Берлин, сменилось усталостью. Кто-то сразу заснул, хотя Ольхов приказал почистить оружие, набить диски и магазины патронами, получить у старшины дополнительно боеприпасы.
Спящих бесцеремонно расталкивали. Повара вскипятили крепкого чаю и варили кашу с мясом. Сержанты открывали затворы автоматов и, ковырнув пальцем, показывали толстый слой пороховой гари:
— Штук двести пуль выпустил?
— Пожалуй, побольше. Диски два раза подзаряжал.
— Ну и что, думаешь, он завтра, как часы, работать будет. Все гарью забито.
— Щас почищу, — зевал от усталости и пережитого напряжения молодой боец.
— Рот закрой, ворона влетит.
Другой боец уже разбирал «ППШ» и рассказывал, что уложил пять или шесть фрицев.
— Десять! — передразнил его Вишняк.
— Ну двоих точно, — не стал спорить солдат. — Один прямо на меня выскочил. Я на спуск нажал, он, как мешок, под ноги свалился. Насквозь пробило, спину сплошь издырявило. Складной нож у него забрал. На кнопку нажмешь, лезвие выскакивает.
Другой вспоминал погибшего земляка.
— В одной деревне жили. Он на краю у речки, а я в центре. Невеста, когда провожала его, плакала, кричала в голос. А он ее за плечо схватил и заорал: «Не хорони меня раньше времени! Поняла?» Ему пуля в висок угодила, под каску. Маленькая дырочка, и крови чуть-чуть.
— Давно провожали-то?
— В прошлом году, летом.
— Другого небось та невеста уже нашла.
— Нет… ждала, письма писала.
Дала сразу знать о себе специфика городского боя. Солдаты помоложе имели утром по три-четыре гранаты, которые быстро расходовались. Теперь брали по десятку, отдавая предпочтение «лимонкам» и легким «РГ-42». Патронами тоже запасались как следует, укладывая в вещмешки просмоленные коробки по сто штук или пачки с винтовочными обоймами.
Василий Ольхов собрал свой небольшой штаб в комнате на втором этаже. Только что доложил в дивизию сведения о потерях: семнадцать убитых и около тридцати раненых.
Сообщение о потерях в штабе дивизии выслушали, как обычно, молча. Посоветовали беречь людей и сразу перешли к вопросу, сумеет ли группа взять завтра бункер.
— Нужны тяжелые минометы или гаубицы. Пока не разрушим подвальные огневые точки, ничего не добьемся.
Капитан Ольхов был не из тех, кто будет что-то выпрашивать без особой нужды. В телефоне помолчали, затем сообщили, что подойдет кто-то из артиллеристов. Надо показать ему цели на местности.
— Хорошо бы без формализма, — не выдержал капитан. — Если дадите минометы, то и мины к ним. Два десятка выстрелов ничего не решат.
— Отдыхай. Впрочем, через час жди гостей.
— Артиллеристов?
— Быстрый ты… ладно, отбой.
На ужин старшина Калинчук, кроме горячего, принес несколько трехлитровых банок компота из вишни, яблок, даже персиков. Банки открывались довольно просто — дерни резиновый язычок, и после негромкого хлопка сжатого воздуха стеклянная крышка отделялась.
Со смехом вспомнили, как месяца три назад, впервые столкнувшись с такими домашними консервами, гадали, как они открываются. Поддевали крышки ножами, пытались открутить. Когда расколотили одну из банок и облились липким сиропом, кто-то догадался, что надо дернуть за резиновый язычок.
— У нас в деревне отродясь компоты не делали, — оправдывался молодой командир взвода. — Сахара постоянно не хватало, а в лесу ягоды с июня по сентябрь. К чему сахар переводить?
Выпили за победу, помянули погибших и с аппетитом принялись за горячую пшенную кашу с мясом. Те, кто помоложе, предпочитали сладкий компот. Попробовав крупный персик, лейтенант Усков удивлялся:
— Персики вроде в Италии растут. Откуда они тут взялись?
— Откуда и сардины. Испания, — читал название на плоской банке Яша Малкин. — Могли из Португалии привезти. Тоже друзья Гитлера.
— Открывай и сардины…
— Мелочевка, вроде нашей волжской кильки, — рассматривал аккуратно уложенные в ряд мелкие рыбешки Савелий Грач.
— Зато вкусные, — поддел ножом одну и вторую парторг. — Попробуй!
— Я лучше водочки. Разливай, Калинчук. А ты, Пашка, вообще, что ли, не пьешь?
Танкист Усков отрицательно покачал головой:
— Не приучен. У нас в деревне вообще мало пьют. Бражку, на ягодах настоянную, по воскресеньям, а водку только на Пасху или на свадьбу.
— Богомольцы, что ли, в вашей деревне живут?
— Нормальные люди.
— Лбы перед иконами не бьете?
— Отстань от парня, Савелий, — окликнул разведчика Ольхов. — Правильно делает, что не пьет. Зато воюет хорошо. Дот сегодня расколошматил, а там стены толщиной полтора метра.
Но Паша Усков, достаточно повоевавший, мог постоять за себя и сам:
— Ты, Савелий, конечно, весь из себя городской. Только и нас за чурбанов не считай. Бабы, то бишь женщины, молятся, но лбы не расшибают. А мужикам не до Бога. В колхозе целый день работаешь, а вечером хозяйством надо заниматься.
— На танцы-то ходил?
— Ходил. У нас весело по вечерам.
— Бабу хоть одну попробовал?
Паша Усков засопел. В сорок третьем, когда ему исполнилось восемнадцать, и уже готовился к призыву в армию, дружил с девчонкой, своей ровесницей. Целовались, та позволяла себя трогать за грудь. Но когда Пашка на проводах, хватив стакана три браги, начал добиваться большего, подружка испуганно оттолкнула его. Отодвинувшись, испуганно зашептала:
— Пашенька, не надо. Маманька строго не велела. Вернешься с войны, поженимся, и все будет.
Впрочем, Паша и сам сильно не настаивал. Боялся, что и своя родня его осудит. До свадьбы, так до свадьбы! Когда однажды от простоты рассказал эту историю, взводный Антипов смеялся так, что челюсть свело.
— Это ж надо! Маманька не велела… да разве на это дело у маманьки разрешения спрашивают? Эх ты, маманя!
И ведь чуть не прилепил кличку «маманя» тогда еще младшему лейтенанту Ускову. Пашка сжал кулаки и, наплевав на субординацию, отбрил Антипова.
— Еще раз назовете так, не обижайтесь, но в морду сразу получите. У меня это недолго.
Пашка Усков, хоть и небольшого роста (в танкисты чаще таких и брали), крепкий и жилистый, повертел кулаком. «Обкатку» в бою он уже прошел, действовал смело, и Антипов сразу понял, обещание свое он выполнит. Врежет, не раздумывая. Побагровев, коротко пообещал:
— Под трибунал хотите попасть, товарищ младший лейтенант? Тут армия, а не колхоз.
— Валяйте, пишите свои доносы, — не мог успокоиться Паша Усков. — Небось в трибунале умные люди сидят, они разберутся и поймут, что к чему.
В том бою экипаж Ускова подбил немецкое штурмовое орудие, раздавил две пушки и хорошо пропахал немецкую траншею огнем пулеметов и гусеницами. Помог пехотной роте удачно завершить атаку, избежав лишних потерь.
Пехотный комбат, приглашенный на ужин к танкистам, погрозил Антипову обрубленным осколком пальцем:
— Ты Пашку не трожь! Он молодец. Немецкую батарею атаковал, от снарядов не прятался. А в него лупили чуть ли не в упор. Я с таким всегда выпить готов.
На груди бывалого комбата бряцали два ордена и несколько медалей. Его уважали и, по слухам, прочили в командиры полка. Антипов, от греха подальше, перевел разговор в шутку.
А ребята-танкисты из других экипажей переговаривались: «Этот сам скоро взвод возглавит, а то и Антипа спихнет. Решительный парень».
После того случая Антипов старался выдвинуть машину Ускова на наиболее опасные направления. Когда прорывались через ущелье, «тридцатьчетверка» Ускова шла первой и сгорела от нескольких попаданий снарядов.
Но Паша Усков (к тому времени уже лейтенант) и три человека из экипажа успели выбраться из горящего танка. Сейчас Антипов не рисковал связываться с подчиненным. Тот приобрел авторитет.
Командир танкового батальона представил Ускова месяц назад ко второму ордену и, хлопая по плечу обещал:
— Обкатаешься еще немного, поставлю взводным. Смело воюешь.
А теперь лейтенанта приблизил к себе и выделял из других капитан Василий Ольхов, хорошо разбиравшийся в людях.
К концу ужина в сопровождении автоматчика пришел гость, о котором упоминал начштаба дивизии. Это был майор в очках, совсем не военного вида, представитель оперативного отдела.
Не отказавшись от ста граммов водки и перекусив, майор провел с офицерами штурмовой группы довольно интересную и полезную, по общему мнению, беседу.
На различных совещаниях не раз уже обсуждали тактику действий при взятии Берлина. К сожалению, наряду с толковыми советами было много ненужных рассуждений. В очередной раз повторяли фразы о том, что фашистское логово обречено, говорили о героическом порыве бойцов и офицеров, то, что нацисты морально сломлены, хотя драться будут упорно.
— Чего на них смотреть? — бодро заканчивалась очередная инструкция, особенно если ее вел политработник. — Били их в Сталинграде, на Днепре. Везде били! А в Берлине окончательно вколотим осиновый кол в их поганую нору.
Майор, похожий на университетского преподавателя (он им и был до войны), толстоватый, добродушный на вид, начал с того, что коротко рассказал об истории Берлина, который, оказывается, был основан в тринадцатом веке.
За годы войны в бывшем преподавателе уже укоренились военные привычки. Довольно сжато, без лишних рассуждений, дал описание города.
— Воевать здесь непросто. Многие дома построены в прусском казарменном стиле. Толстые стены, подвалы с узкими окнами. Большинство домов разрушены союзной авиацией, но это лишь усложняет ведение боевых действий.
— Как в Сталинграде, — вставил Савелий Грач.
Не реагируя на реплики, майор продолжал свою лекцию:
— Развалины многих домов превращены в бункеры. Забетонированы, укреплены бетонными плитами. Широко используются пушки небольшого калибра 50–75 миллиметров. Снаряды у них сильные: подкалиберные, кумулятивного действия, с донными взрывателями. Броню наших танков они пробивают. Но самая главная опасность для бронетехники — «фаустпатроны». По нашим сведениям, в конце прошлого года в частях вермахта имелось несколько сот тысяч этих штуковин. В условиях города «фаустпатроны» очень опасное оружие. Практически весь личный состав немецких частей и фольксштурм прошли хотя бы краткий курс обучения.
Оглядев лица офицеров, майор улыбнулся, попросил крепкого чая и добродушно заметил:
— Конечно, «фаустпатроны» штука опасная, но реальную угрозу представляют шагов на пятьдесятсемьдесят. Впереди танков должна обязательно двигаться пехота.
— До рейхстага отсюда далеко? — спросил Павел Усков.
— Далековато. Сейчас ваша группа, да и передовые части дивизии находятся в Кройцберге. Это предместье, окраина Берлина в юго-восточной части. Планы командования мне неизвестны, но задача, думаю, одна — продвигаться к центру, к рейхсканцелярии, рейхстагу. Кстати, обращайте внимание на выходы подземных коммуникаций. Наверняка отсюда будут наносить удары мелкие подразделения.
Майор коротко обрисовал на карте специфику каждого района Берлина, обращая внимание на места, где продвижение вперед будет особенно затруднено. Видя, что офицеры утомлены, некоторые с трудом сдерживают дремоту, он закруглил свою лекцию.
— Война, конечно, немцам уже столько бед принесла, что они не знают, как ее закончить. Видели, наверное, лозунги «Германия останется немецкой», «Добро пожаловать в ад» и прочее. Но это уже агония, которая, к сожалению, продолжается и обходится нам дорого.
— Что там за сплетни про новое сверхоружие? — спросил старший лейтенант Савелий Грач. — Про супербомбу болтают, которая целый городской квартал с землей сровнять может.
— Последний год немецкие конструкторы работали на износ. О ракетах «Фау-2» вы уже слышали. Обстановку они не изменят, да и заводы по их производству разрушены или захвачены. Реактивные «мессершмитты» нацистов тоже не спасут. Так что все будет закончено в считаные недели. Чудес на свете не бывает. Тем более таких авиабомб.
Ольхов вместе с Савелием Грачом вышли проводить майора. Остановились перекурить на дорожку. Ночь над Берлином не опускалась. Багровым было задымленное небо. Несмотря на ясную погоду лишь кое-где виднелись наиболее крупные звезды.
Стрельба немного утихла. То в одном, то в другом месте взмывали осветительные ракеты. Пулеметы посылали разноцветные трассирующие очереди. Где-то гремела орудийная канонада, слышались взрывы.
— Далеко от родных краев ушли. Даже Большая Медведица по-другому расположена, — сказал Василий Ольхов. — Три тысячи верст до Волги, а то и больше. Не верится, что это последняя точка в войне.
Пожали друг другу руки, попрощались.
— Встретимся у рейхстага.
— Если доживем, — мрачно заметил ординарец Антюфеев.
В ту же ночь двое бойцов осторожно пробирались к небольшому дому где они накануне видели нескольких гражданских, в том числе молодую женщину. Тот, который постарше, шел уверенно, молодой вздыхал. Заманчивое предложение товарища пугало его.
— Может, вернемся, Сашок? В приказе за изнасилование немок обещают под трибунал отдавать. Шлепнут за неделю до победы из-за какой-то бабы.
— Мы насиловать никого не собираемся. Поговорим, то, се… да и не с пустыми руками идем.
Дом, который приметил старший из солдат, затаился в темноте. На стук долго не открывали. Наконец кто-то пожилой спросил на ломаном русском:
— Здесь нет военных. Только старики и дети.
— Фрау… юнге фрау, — повторял солдат. — Плохого ничего не сделаем. Поговорить бы…
Немцы, видимо, поняли, чего хотят двое русских. Вышла женщина лет двадцати пяти. Чтобы не тянуть время, старший из бойцов встряхнул противогазную сумку:
— Консервы, хлеб, сахар. Понимаешь? Брот… цукер. Водки немного есть. Хорошая русская водка, крепкая.
Женщина что-то спросила. Ее не поняли. Тогда она засмеялась и подняла два пальца:
— Цвай зольдатен?
— Двое нас, двое, — закивал старший. — Делов на полчаса. А продукты можешь сразу забирать.
Подал голос и младший из бойцов, которому недавно исполнилось девятнадцать.
— Мы без нахальства… вежливо. Если против, то и настаивать не будем. Красная Армия женщин и детей не обижает.
Старший больно ткнул его локтем под ребра. Зашипел:
— Заткнись ты… настаивать он не будет. Я за тушенку кусок хрома отдал. Для брата подарок готовил.
Женщина, она была светловолосая, небольшого роста, приняла сумку и объяснила, чтобы ее несколько минут подождали. Оба бойца согласно закивали.
Потом все трое пошли в небольшой сарайчик. Младшего оставили караулить, а старший исчез с женщиной внутри. Молодой переминался и жалел, что поддался на уговоры. Он не боялся, что могут появиться вражеские разведчики или просто заблудившаяся группа немецких солдат.
Больше боялся патруля. Что их глупая затея вскроется и обоих отдадут под суд. Никакого желания близости с женщиной он уже не испытывал. Быстрее бы все кончалось, и бегом к своим.
Вскоре вернулся старший напарник и, довольный, зашептал молодому:
— Понимающая девка. Не ломалась, даже стонала от удовольствия. Лежит раздетая, тебя ждет. Шагай быстрее.
— Я не пойду. Боязно, чтой-то.
— Дурак ты, что ли? Я ее уговаривал, тушенку, сахар тащили. На, хлебни водки для храбрости.
Молодой выпил, закашлялся.
— Иди, не тяни время.
— Чего гонишь? Дай еще хлебнуть.
Потом молодой захотел покурить, но старший толкнул его к двери. Когда он вошел внутрь, его позвали из темноты. Слов он не понял, но смысл уловил.
— Иди ко мне, парень. Не бойся, я не кусаюсь.
Из дальнейшего молодой запомнил, что его ладонь буквально обожгло, когда он коснулся обнаженного женского живота. Все закончилось гораздо быстрее, чем он ожидал. Лихорадочно одеваясь и нашаривая куда-то пропавший карабин, парень еще раз поглядел на светловолосое лицо и неожиданно произнес:
— Данке шен.
Женщина что-то насмешливо ответила. Девятнадцатилетний боец, воевавший с зимы и уже отлежавший с ранением в санбате, торопливо выскочил наружу.
— Пошли отсюда скорее, — нервничал парень.
— Эко тебя по мозгам ударило! — засмеялся его спутник. — Не бойся. Здесь Европа. Заплатили, и никаких претензий.
Неподалеку отстучал короткую очередь дежурный пулеметчик. Оба бойца ускорили шаг, держа наготове оружие и настороженно всматриваясь в полутьму.
На рассвете пришли двое минометчиков: старший лейтенант и сержант-радист.
— Кондратьев Степан, командир батареи полковых минометов, — представился старший лейтенант. — Пошли, показывай цель.
Осмотрев остатки здания, превращенного в укрепленный бункер, минометчик не спеша наносил на карту огневые точки.
— Сколько мин отпущено? — спросил Ольхов.
— Шестьдесят три штуки.
— Маловато.
— Каждая мина ровно пуд весит. фри миномета будут вести огонь. Так что удар получится нормальный. Не такой и большой ваш бункер. А фугасные мины стены и перекрытия проламывают. Главное, сразу после того, как отстреляемся, поднимайте людей в атаку, пока фрицы не очухались.
— Людей я подниму, только будет ли от вашей стрельбы толк?
Старший лейтенант внимательно посмотрел на Ольхова. Вздохнул:
— Здесь бы, конечно, батарея «шестидюймовок» более эффективно сработала. Но гаубиц свободных пока нет, наступление не одни вы ведете. Разрушить большинство огневых точек мы не сумеем, но фрицев встряхнем. Сами увидите.
Минометчики отстрелялись шумно, подняв сильными взрывами 120-миллиметровых мин целую тучу дыма, кирпичных обломков, известковой пыли. В том месте, где Ольхов видел накануне противотанковую пушку, амбразуру завалило камнями. В двухтрех местах начался пожар, взорвался боезапас.
— Все! — оторвался от бинокля Кондратьев. — Мины израсходованы, поднимайте людей.
Три танка взвода Антипова выдвинулись вперед и открыли огонь прямой наводкой. Пехота, ныряя в укрытия и снова возникая на открытых местах, охватывала бункер с трех сторон.
Из клубившегося облака дыма навстречу наступающим летели трассы пулеметных и автоматных очередей. Но огонь велся неточный. Тонна металла и взрывчатки, обрушившаяся на укрепление в течение десяти минут, крепко встряхнула гарнизон бункера.
Из глубины подвалов к амбразурам бежали прятавшиеся от обстрела солдаты. В некоторых местах амбразуры были обрушены, их приходилось откапывать, разбирая каменные завалы.
Расчет 75-миллиметровой противотанковой пушки сумел расчистить амбразуру и ловил в прицел русскую «тридцатьчетверку». Командир орудия торопил подчиненных. Ему казалось, что длинный ствол танкового орудия направлен прямо в него.
Расчет пушки был неполный, двоих артиллеристов сильно контузило взрывом тяжелой мины. Один из них лежал на матраце, брошенном на пол, второй сидел у стены, запрокинув голову. В ушах стоял гул, а из носа вытекала тонкая струйка крови.
Ворочать вчетвером пушку, весившую полторы тонны, было тяжело. Контуженый артиллерист с трудом поднялся и, шатаясь, пошел помогать товарищам. Командир орудия действовал расторопно.
Сам сел к прицепу, скомандовав заряжающему:
— Давай кумулятивный снаряд. У этих танков лобовая броня восемь сантиметров. Надо ударить наверняка, чтобы отбить охоту соваться другим.
Неподалеку вела огонь соседняя пушка. Расчет ее во время обстрела не пострадал, и она вколачивала снаряд за снарядом. Подбила бронетранспортер, поддерживающий своими пулеметами наступление пехоты. «Скаут» задымил и рывками скрылся за углом дома.
Три танка лавировали, меняя позицию после каждого выстрела. Кумулятивный снаряд, дефицитная вещь, врезался в кирпичную будку, за которую успела спрятаться русская «тридцатьчетверка». Внутри будки загорелся какой-то хлам. Артиллеристы, торопясь, выпустили два фугасных снаряда, проломив дыру, сквозь которую виднелась бортовая часть русской «тридцатьчетверки».
— Заряжай подкалиберный, — кричал командир орудия. — Быстрее! Врежьте им в борт, пока русские не сменили позицию.
Пулеметная очередь влетела в амбразуру, пули звякали о щит. Одна пробила руку наводчику. Снаряд прошел рядом с танком.
— Еще снаряд, — зажимая рану, обернулся наводчик. — Надо добить эту чертову черепаху.
Позади послышалась автоматная стрельба. Значит, русские заходили с тыла. Несмотря на недостаток людей в расчете, фельдфебель послал одного из артиллеристов к выходу из подвала.
— Возьми автомат и побольше гранат. Следи, чтобы нам не ударили в спину.
Сам он успел выпустить еще один снаряд. Танк куда-то исчез, а в полуразрушенное здание ворвалась русская пехота. Бой развернулся на первом и остатках второго этажа.
Сергей Вишняк, возглавивший отделение и получивший накануне сержантское звание, умело выдавливал защитников бункера. В дверные проемы бросали гранаты, а следом прочесывали очередями комнаты и коридоры.
Иван Шугаев пробивался к орудийным амбразурам. Одна была разбита выстрелом «тридцатьчетверки», из второй вела беглый огонь противотанковая пушка.
Фельдфебель, командир расчета, словно почувствовал приближение русских. Высунулся из амбразуры и длинными очередями опустошил магазин автомата. Едва успел увернуться от пули, разбившей в мелкие крошки торчавший кирпич.
— Уходим, — крикнул он, перезаряжая автомат. — Сейчас сюда полетят гранаты.
Расчет бросился в глубину подвала. Раненый наводчик замешкался, хотел снять прицел. Граната ударилась о шит и взорвалась под колесами пушки. Осколки перебили ему ступню, артиллерист упал, выпустив из рук прицел. Он обязан был это сделать, согласно уставу, и сейчас со страхом смотрел на измочаленный осколками сапог.
Сквозь мелкие отверстия толчками выбивало кровь, мутилось сознание. Он заковылял прочь от орудия, но следующая граната, перелетев через низкий щит, взорвалась за спиной, свалив наводчика на каменные плиты подвала.
В спину и руки угодило не меньше десятка стальных осколков. Боль от каждой раны сливалась в одну, казалось, прожигала живот и грудь насквозь. Но самым страшным была вполне осознанная мысль, что раны смертельные, и скоро все кончится. Наводчик был опытным, немало повоевавшим артиллеристом.
В небольшом городке его ждали родители, жена с двумя маленькими сыновьями. До них всего сто с небольшим километров, которые уже не преодолеть.
В зимних боях он поджег метким выстрелом русский танк. Расстояние было небольшое, кумулятивный снаряд воспламенил машину сразу. Из люков выскакивали танкисты в горевших комбинезонах и катались по снегу, сбивая огонь.
Все это происходило неподалеку от артиллеристов, и они со смехом наблюдали это кувыркание заживо сгорающих людей, слышали их отчаянные крики.
— Может, добить? — предложил кто-то.
— Пусть горят, — сказал фельдфебель. — Чего их жалеть?
Наводчик обреченно вздохнул. Мимо пробежал солдат, посылая короткие очереди в преследовавших его русских.
— Помоги, — попросил артиллерист.
Тот на секунду оглянулся и молча продолжил бег. Наводчик остался один под сводами подвала.
На улице, у стены дома лежал на подстеленной плащпалатке девятнадцатилетний боец, который этой ночью впервые был с женщиной. У него пробило пулей грудь. Рану перевязали, но дышать было тяжело, а слюна на губах стала соленая от крови. Он тоже не хотел умирать.
Сжимал и разжимал кулаки, чтобы не потерять сознание. Подошли санитары и, взвалив тело на носилки, потащили к грузовику.
— Я не умру?
— Конечно, нет, — с привычным равнодушием отозвался санитар.
Фельдшер Ульян Злотников, более душевный, имевший сына, немногим старше бойца, уверенно заявил:
— Еще как выживешь! Через полчаса в санбате будешь, а там врачи свое дело знают.
— Знают, — тихо, одними губами повторил парень.
Не слишком разбираясь в медицине, он понимал — главное, не потерять сознание. Он насмотрелся в санбате, как тихо угасают потерявшие сознание тяжелораненые, ожидающие операцию.
Он продолжал сжимать и разжимать кулаки, раздирая кожу и удерживаясь на зыбкой грани яви и дремоты. Грузовик трясло на ухабах, и боль от толчков помогала не заснуть. До санбата осталось совсем немного.
Бункер окружили со всех сторон. Выбили немцев из половины помещений первого этажа и подвала. Однако капитан Ольхов видел, что напор его бойцов ослабевает.
Зажатый в тиски немецкий гарнизон понес потери от минометного огня и снарядов «тридцатьчетверок». Бойцы штурмовой группы, с маху ворвавшиеся в бункер, уничтожили более двух десятков его защитников, но и сами потеряли столько же убитыми и тяжело раненными.
Венгры, державшие оборону на левом фланге, были из числа тех, кто решил драться до конца. Слишком много крови висело на них, чтобы рассчитывать на пощаду. С правого фланга взвод, почти целиком состоявший из эсэсовцев-прибалтов, западных украинцев и власовцев, не только отбил атаку, но и пытался сам контратаковать.
Рослый казак в шапке-кубанке и камуфляжной немецкой форме, держа на весу пулемет, стрелял, стоя в дверном проеме второго этажа. Веер пуль сбил с ног одного бойца. Второй, с перебитыми ногами, упал и пытался уползти за простенок.
— Куда, москаль? — крикнул оуновец, посылая в него автоматную очередь.
Младший лейтенант выскочил вперед, стреляя из «ППШ». Его тоже срезала очередь из пулемета «МГ-42». Вишняк стоял за обвалившейся стеной, выжидая момент.
— Вперед, ребята! Кончай жидов! — орал казак с раскалившимся от стрельбы пулеметом.
Несколько человек бросились вперед. Возглавлял их светловолосый прибалт с автоматом «МП-43». Следом за ним бежали два его земляка и несколько западных украинцев. Прибалту было двадцать лет, он командовал отделением и ненавидел русских. Перед войной его отца, владельца небольшой фабрики, вывезли куда-то за Урал. С тех пор он ничего не знал о его судьбе.
Немцы, пришедшие в сорок первом, его семье завод не вернули, но мать и сестры получали неплохой паек, а сам он с шестнадцати лет служил в одной из охранных частей.
В сорок третьем году он отметил свое совершеннолетие участием в расстреле группы заложников и евреев.
Это оказалось не так просто, как ожидалось. Обреченные люди кричали, особенно женщины. Падая, заслоняли собой детей. Их приходилось добивать, с трудом шагая по сваленным во рву телам, где мертвые смешались с живыми.
Приходилось тратить много патронов. Он помнил, как ныло плечо от сильной отдачи карабина.
— Сейчас я отделю живых от мертвых, — со смехом пообещал эсэсовец постарше. — А вы не зевайте, добивайте их.
Эсэсовец плеснул на тела бензин из канистры и бросил зажженную спичку. В разных местах рва вскакивали раненые люди (среди них было много детей), пытались уползти подальше от огня. Их со смехом добивали, целясь в голову. Было весело.
Теперь стало не до смеха. Прибалт выпустил магазин, перезарядил автомат. Вдруг замолк пулемет. Русский казак несколько секунд стоял, раскачиваясь. На лбу, над правым глазом отчетливо виднелась небольшая кровоточащая дырка, входной след от снайперской пули.
С грохотом полетел вниз тяжелый пулемет, следом за ним — тело власовца. Русские огнем своих многочисленных автоматов снова загнали эсэсовский взвод в укрытие. Оба земляка-прибалта остались лежать на лестничной клетке среди выломанных взрывами перил и кусков штукатурки.
— Отсюда надо смываться, — сказал один из бандеровцев. — Притащат огнеметы, сожгут живьем.
— Попробуй, — холодно сказал прибалт. — Когда побежишь, я всажу тебе очередь пониже поясницы. Посмотрю, как будешь уползать с перебитой задницей.
Он не любил бандеровцев за излишнюю для солдат жестокость и жадность, с которой они подбирали ценные трофеи. Многие носили с собой небольшие щипцы и выдергивали у мертвых зубы. В боях они не слишком рвались вперед.
— Эй вы, сдавайтесь! — крикнул Сергей Вишняк. — Бесполезно сопротивляться.
В ответ послышалась ругань, ударили автоматные очереди. А прибалт спокойно спросил:
— Сдадимся, а что дальше?
— Пойдете в лагерь. Все лучше, чем подохнуть за вашего сраного фюрера.
— Ни в какой лагерь ты нас не заманишь. Там такая же смерть, только перед этим СМЕРШ печенки отобьет.
Неожиданно подал голос лейтенант Яков Малкин.
— Не верьте фашистской пропаганде! С каждым будет разбираться суд. По справедливости. Если кто не принимал участия…
Ему не дали договорить. Засвистели, посыпались матюки.
— Гля, жидовня голос подала!
— Комиссар небось.
— Слышь, комиссар, выгляни. Посмотрим, сумею я тебе пулю в глаз закатить?
Снова поднялась стрельба. Один из оуновцев выставил ствол пулемета и дал длинную очередь.
В ответ немедленно заработал крупнокалиберный «браунинг» бронетранспортера. Пули пробивали полуобвалившиеся стены, поднимая бурую кирпичную пыль.
Прибалт, стрелявший из «МП-40» и успевший опустошить полдесятка магазинов, дернулся и захрипел. Пуля калибра 12,7 миллиметра пробила легкое. Его пытались перевязать, но кровь из выходной раны размером с пятак было невозможно остановить.
— Оставьте его… бесполезно, — сказал приятель. — Он уже отвоевался.
В одной из подвальных нор нервно курил власовец и, отхлебывая из бутылки вино, рассуждал:
— Расстрелять, может, и не расстреляют. Дадут лет двадцать пять лагерей, а у меня жена молодая, две дочки. Что, жена столько лет ждать будет?
Второй власовец набивал патронную ленту и молча пыхтел. Когда его товарищ снова начал разговор о жене, детях, не выдержал:
— Хватит, Никита! Почисть лучше пулемет. Он для тебя сейчас и жена и семья. Чего душу зря травить? Прикончат они нас на месте и, как зовут, не спросят. Надо драться. Может, и правда Гитлер какое-то чудо-оружие приготовил.
Пулеметчик был недалек от истины, когда говорил о судьбе власовцев. На них вдвойне перекинулась ненависть красноармейцев за все то, что натворили в России немцы. В плен их стали брать лишь когда, попадая в кольцо, сдавались целые батальоны и полки.
Геббельс с его умелой пропагандой, не слишком отступая от истины, обрисовал безрадостное будущее тех власовцев, которые рискнут сдаться в плен.
Большинство из них дрались ожесточенно. И эта ожесточенность шла не от высокой силы духа, а от страха.
В этой долгой войне немцы и те, кто шел с ними в одной упряжке, переплюнули в жестокости даже азиатских завоевателей вроде Тамерлана или Чингисхана. Те убивали тысячами, а у Гитлера счет шел на миллионы.
Справа от штурмовой группы Ольхова вел бой передовой батальон соседней дивизии. С помощью танков они пробивали оборону, но такое же ожесточенное сопротивление замедляло их продвижение вперед.
Там стоял сплошной грохот взрывов, горели две «тридцатьчетверки». Третью, поврежденную, тащили на буксире в тыл. И все же понемногу батальон продвигался. Значит, и группа Ольхова не могла позволить себе отставать. Из бункера могли в любой момент открыть огонь в спину соседям.
По опыту боев в Сталинграде, чтобы добить чертов бункер, капитан сформировал несколько отделений, по восемь-десять человек в каждом. Намечали участки, где продолжалось особенно упорное сопротивление, и направляли людей туда.
Три танка старшего лейтенанта Антипова сейчас не могли оказать действенной помощи. Бой шел лицом к лицу, солдат вермахта отделяли от красноармейцев считаные метры.
Петр Шевченко со своими саперами взорвали кусок стены, за которой скрывались два минометных расчета. Обломки кирпича завалили один из минометов, немцы успели отскочить.
Началась рукопашная схватка. Немецкий лейтенант в каске с автоматом в руках застрелил в упор двоих саперов. Закончились патроны. Он отступил, нашаривая за голенищем сапога запасной магазин. Сержант прошил его очередью в упор.
Один из саперов, догнав минометчика, обрушил на него приклад карабина. Удар пришелся сбоку, под каску. Треснул и отлетел приклад. Сапер, навалившись на врага, душил его. Двое минометчиков убегали по лестнице в подвал.
Оглушенные взрывом, в спешке, они не догадались или не успели снять со спины карабины. Желание было одно — уйти, спрятаться подальше от наступающих русских.
Третий минометчик (он единственный остался в живых) кинулся на сапера, выставив перед собой штык-нож Сапер, бросив полузадушенного немца, успел отскочить. Штык лишь порвал бушлат и оставил порез на руке.
Они стояли в трех шагах, не сводя настороженного взгляда друг от друга и тяжело, запаленно дышали.
— Сдохни! — выкрикнул немец, снова бросаясь вперед со своим штыком.
Подоспевший взводный Шевченко дал очередь в спину минометчика и показал своему саперу на автомат, лежавший возле одного из тел.
— Бери. Бой еще не кончился.
В соседней подвальной комнате продолжала вести огонь противотанковая пушка. Артиллеристы, как заведенный механизм, кидали снаряд за снарядом в казенник 75-миллиметровки. Весь пол был завален гильзами, их отпихивали ногами в угол и по очереди подбегали к распахнутой двери вдохнуть свежего воздуха.
— Бросайте гранаты! — Шевченко кивнул на освещенную вспышками амбразуру.
Сразу несколько «лимонок» и «РГ-42» полетели вниз. Достали они кого-нибудь или нет, непонятно. Подоспел сапер с двумя противотанковыми гранатами:
— Отойдите. Сейчас я их прикончу.
Но швырять гранаты в небольшую дыру было опасно. Снятые с предохранителя, они взрывались при малейшем толчке. Сапер свое дело знал. Осторожно протолкнул одну гранату, затем вторую. Внизу, сотрясая пол, раздались два взрыва подряд. Что-то горело, комната наполнилась дымом.
Шевченко и его люди готовились штурмовать следующий отсек.
Бункер удалось очистить лишь спустя час. Василий Ольхов обошел развалины и подвалы дома, превращенного в небольшую крепость. Повсюду лежали тела убитых. В подвалах, откуда медленно выветривалась гарь взрывчатки, капитан насчитал четыре 75-миллиметровки, еще две находились в комнатах первого этажа.
Оружия и боеприпасов для защиты Берлина было приготовлено в избытке. Разбитые и искореженные взрывами пулеметы различных систем, ящики патронов и гранат. «Фаустпатроны» лежали охапками, как поленья. Большинство из них немцы использовать не успели.
В плен никого не взяли. В одном месте лежал венгр с перебитыми ногами. Он потерял много крови и, судя по его виду, доживал последние минуты. О чем-то спрашивать его было бесполезно. Увидев русского капитана, он скривил губы в горькой усмешке и произнес несколько слов.
Их смысл можно было угадать. Не думайте, что вы победили. Я умираю, но из вас тоже мало кто доживет до победы.
— Стреляйте, чего ждете, — говорил его взгляд.
— Сам подохнешь, — плюнул ему на штанину ординарец Антюфеев.
Он видел россыпь стреляных гильз, пустые магазины к пулемету «зброевка» и автомату «МП-40». Этот дрался до конца. Наверное, венгр считал себя героем и был готов принять смерть от рук своих врагов.
Но русские героем его не считали, а сержант в пилотке со звездочкой даже плюнул в него. Может, и правильно. Венгерские части вместе с немцами вторглись в Россию, чтобы урвать свой кусок. Слава о них осталась дурная: грабили, убивали, насиловали. Все венгерские дивизии были разгромлены уже к 1943 году, а на бескрайних полях России остались в земле 140 тысяч его земляков.
Ольхов посмотрел на венгра, затем на Антюфеева. Тот стушевался и отступил на шаг назад. Парторг Малкин несмело предложил:
— Может, перевязать его…
Ольхов будто ждал этих слов:
— Ты наших сначала перевяжи и в тыл отправь. Не посчитал, сколько мы людей потеряли, пока этот бункер отбили?
— Зато на полкилометра вперед продвинулись и для дивизии коридор пробили, — гордо заявил Малкин.
Капитан Ольхов на это ничего не ответил. Он слишком устал за последнее время.
Прошел еще один бесконечный день. Похоронили убитых, отправили в тыл раненых. Количество активных штыков в штурмовой группе не превышало ста человек. Плюс три танковых экипажа. Антипов доложил, что башня одной из машин едва проворачивается.
— Ремонтники нужны. Двоих танкистов в санчасть отправил, контужены сильно. Снарядов почти не осталось.
— Ясно, — перебил его Ольхов. — Не вали все в кучу. Насчет ремонтников и снарядов я свяжусь с тыловиками. Без двух танкистов сумеешь пока обойтись?
— Я и без трех обойдусь. Понадобится, вдвоем с механиком воевать станем. Он машину поведет, а я за прицел сяду и по рации об успехах докладывать буду.
Савелий Грач посмотрел на раздраженного старшего лейтенанта. Хотел съязвить, но промолчал. Видел, как одна из «тридцатьчетверок» получила снаряд в лобовую часть башни. Ударило крепко. Взрывом это не назовешь, в бронебойной болванке взрывчатки нет. Но звук был оглушительный. Словно на рельс обрушили огромную кувалду. Когда Савелий обернулся на этот грохот, сноп крупных искр уже разлетелся. Но поразило его, как светилась то ли раскаленная броня, то ли ошметки снаряда.
Антипову, можно сказать, сегодня везло. Ни одной машины не потерял. Правда, в этом больше заслуга Ольхова. Приказал не приближаться к бункеру, вести огонь на расстоянии и постоянно маневрировать.
Командиру танкового взвода с его самолюбием такое вмешательство не нравилось. Позже понял, что капитан был прав. Когда сам едва не угодил под выстрел реактивного противотанкового ружья «панцерштрек».
По сравнению с «фаустпатроном» оно считалось устаревшим оружием. Давало сильную вспышку которая иногда обжигала расчет из двух человек. Кроме того, ружье было сложным в эксплуатации, требовало специальной подготовки. Зато реактивная мина могла поджечь танк на расстоянии двухсот метров.
По танку Бориса Антипова и шарахнули такой миной весом три килограмма. Промахнулись. Мина врезалась в поваленный тополь в пяти шагах от машины, тот вспыхнул, как спичка.
Антипов не разглядел, откуда стреляют, хотя вспышка была яркая. Наводчик тоже растерялся. Механик-водитель среагировал быстрее всех и задним ходом ушел с линии огня. Уйти-то ушел, но танк мог получить и вторую мину.
Немецкие стрелки сидели на третьем этаже, и танк был у них как на ладони. Командира выручил шустрый лейтенант Усков. Он заметил вспышку и указал цель наводчику. Никита Лукьянов свое дело знал и двумя фугасными снарядами снес укрытие.
В разные стороны полетели куски битого кирпича, что-то из обломков мебели и тело одного из гранатометчиков. Второго, наверное, завалило кирпичами.
Меткую стрельбу экипажа оценили, и Ольхов, хлопая лейтенанта по спине, сказал:
— Вот так и воюй!
Он его не только за гранатометчиков хвалил. Усков разбил прямым попаданием противотанковую пушку за день до этого уничтожил пушечный дот.
Эта похвала тоже раздражала Бориса Антипова. Что, его экипаж хуже стрелял?
На этот раз ночевали без удобств. Бойцы устроились в разбитых комнатах первого этажа, кое-кто забрался в подвал. Накрапывал мелкий дождик, заметно похолодало. Правда, отдыхать рядом с мертвыми немцами (венграми, власовцами) было не слишком приятно.
Трупы оттащили в сторону, заодно еще раз обшарив карманы в поисках трофеев. Часы забрали раньше, пистолеты и ножи тоже. Некоторые из бойцов, готовясь к возвращению домой, запаслись часами, кусками кожи, кое-каким тряпьем. Знали, что в родных деревнях шаром покати. Всё на нужды фронта! Штаны купить — проблема. Ниток, мыла нет. Как не запастись?
Для Ольхова ординарец Антюфеев нашел более-менее уцелевшую комнату. Старшина Калинчук намекнул насчет коллективного ужина. Собрать офицеров, помянуть погибших. Капитан отрицательно покачал головой:
— Не будем затеваться. Не та ситуация. У Антипова три человека из экипажей выбыли. Один танк срочно ремонтировать надо, башня кое-как вращается. Савелий Грач через час пойдет с разведчиками глянуть, что впереди.
Старшина рассчитывал на хорошую выпивку. В подвалах бункера обнаружили запас консервов, копченой грудинки, вино, ром. Он уже хватил стакан и был настроен продолжить. Ольхов пристально посмотрел на него.
— Ты, Тимофей Макарыч, иди-ка, перенеси все бутылки ко мне.
— Что мог, перенес. Часть бойцы расхватали. Но там не так и много было. Не перепьются.
— Тогда отправляйся на пару часов спать, и до утра вместе с Малкиным будешь проверять посты.
— Есть! — преувеличенно бодро козырнул Калинчук.
Савелий Грач собирался в ночную вылазку. С собой взял двоих разведчиков из своего взвода и двоих саперов.
— Осторожнее там, — напутствовал его капитан. — Не ввязывайтесь ни в какие потасовки. Если сможешь, приведи «языка». Но специально охоту не устраивай.
— Понятно, — кивнул долговязый старший лейтенант.
