Эти непрерывные и слишком откровенные разговоры Штайма о своей ненаглядной раздражали Хагена. Раз, когда они курили вчетвером, с Фроммом и Рангом, Хаген не утерпел и высказал Штайму, что не следует ему позорить себя и свою жену, и что солдаты за глаза откровенно над ним смеются, и что по батальону ходит шутка: не пора ли переспать с фрау Штайм? Пойдем побеседуем с Рихардом… Но Штайм в ответ только качал головой и тяжко вздыхал. По его словам, тоска по жене изводила Рихарда, будто ненасытный червь, который глодал его изнутри.

Единственным средством заглушить эту тоску было говорить о ней. Говорить о ней. «Знали бы вы мою Элизабет…» – все так же тяжко вздыхая, продолжал Рихард. «Зубоскалы! Что вы можете знать! Вам и не мечтать о такой женщине! Какие ласковые и нежные руки у моей Элизабет. Как сладко было просыпаться утром от их прикосновений. Она всегда вставала с постели раньше, и шла к окну, и раздвигала шторы. А потом возвращалась обратно в постель, в своей тонкой ночной рубашке. И на фоне окна, в солнечном свете, сквозь прозрачную ткань было видно все ее тело, ее белая упругая грудь, ее бедра… Я притворялся, что еще сплю, а она начинала меня ласкать. Это была такая игра. Наверное, она знала, что я притворяюсь… Как она целовала меня вот сюда…» Он показывал на свое родимое пятно. «Да, она говорила, что это знак счастья, знак того, что на фронте со мной ничего не случится. Я обязательно вернусь к ней. Слышите, вы? Это сказала моя Элизабет, и значит, так оно и будет. Я обязательно вернусь к ней… Вам и не мечтать о такой женщине, остолопы. Я обязательно вернусь к моей Элизабет…»