13
— И как же Вы решали проблему с ранеными, господин подполковник? — обер-лейтенант подпер щеку рукой.
— Опуево атаковали только два батальона. Первый и второй. Четвертый и третий прикрывали операцию с флангов. А тыловики в это время оборудовали аэродром на Невьем Моху.
— Прямо на болоте?
— Конечно, герр лейтенант у нас не было другого выхода. И в ночь после операции командование фронта, наконец, установило более-менее постоянную связь с нами. В ту ночь…
— На четырнадцатое?
— Да, на четырнадцатое марта… В ту ночь на взлётные полосы сели первые «ушки».
— Кто, простите?
— У-два.
— Аааа… Ваши «швейные машинки»…
— Почему «швейные машинки»? — удивился Тарасов.
— Стрекочут они как наши «Зингеры». Очень неприятные штучки, господин подполковник. Честно признаюсь.
— Почему? — опять приподнял брови подполковник.
— Их практически невозможно сбить, как ни странно. самолёт можно сбить, а эту летающую мебель… Русская фанера! Разве что, убив пилота или попав в мотор, а это, как вы понимаете…
— Конечно, понимаю. Я видел, как они садились на болото… — шмыгнул носом Тарасов. — Не хотел бы я быть на их месте…
Настала очередь удивляться немцу:
— Можно подумать вашему месту можно завидовать…
— И моему нельзя. На войне вообще нельзя завидовать никому. Впрочем, не только на войне!
* * *
Импровизированный аэродром освещался кострами, расположенными по краям взлётной полосы. Черное небо подсвечивалось их багровым светом. Из этого света медленно и бесшумно, с выключенными моторами, ровно гигантские птицы планировали один за другим «уточки». Подпрыгивая двухметровыми лыжами на кочках, они неслись по восьмидесятиметровой посадочной полосе, постепенно замедляя скорость. А там к ним подбегали десантники и, хватаясь за крылья, вручную отворачивали лёгкие самолёты в сторону.
Как ни утаптывай снег — каждую ямку не заровняешь. Лётчики рисковали скапотировать или сломать посадочную лыжу, но все же садились друг за другом.
Командиры взводов третьего батальона охрипшими голосами командовали бойцами, спеша разгрузить люльки между крыльев, привешенные вместо бомбовой нагрузки.
Тарасов стоял и смотрел, как они приземляются — «Наконец-то, наконец-то!» — билась в голове единственная мысль.
— Наконец-то! — не сдержавшись он крикнул Мачихину, потом повернулся к нему и схватил его за плечи:
— Ну, сейчас дадим фрицам жару! Слышишь, комиссар!
Мачихин улыбнулся:
— Слышу, командир! Да не тряси ты меня так!
Тарасов с силой хлопнул его по плечу и побежал к первому севшему самолёту.
Из открытой кабины «У-два» неуклюже выбирался лётчик, замотанный тёплым шарфом по самые глаза.
Спрыгнув, наконец, с крыла на снег, он поднял очки и стащил обледеневший шарф с лица.
Тарасов, не сдерживая себя, с разбегу обнял его и даже попытался приподнять от прилива чувств:
— Ребятки! Молодцы! Спасибо, ребята!
лётчик даже не нашёлся, сначала, что ответить коренастому мужику без знаков различия, выскочившему из морозной темноты. Лишь потом, когда Тарасов на мгновение прекратил его хлопать по спине, чуть отодвинулся:
— Мне б к подполковнику Тарасову…
— Да я Тарасов! Я! Слышишь, лётчик! Вы же всю бригаду мне спасли!
лётчик сделал шаг назад и приложил руку к заледеневшему летному шлему:
— Лейтенант Зиганшин! Эскадрилья доставила грузы продовольствия и медикаментов по приказу генерала Курочкина!
— Сколько вас!
лётчик оглянулся. Пять «уточек» стояли в разных углах полевого аэродрома. С каждого десантники сноровисто таскали в общую кучу мешки.
— Все пять, товарищ подполковник! Прибыли без потерь! Линию фронта пересекли с выключенными моторами…
— Как пять… Всего? Этого же мало… — Тарасов растерянно посмотрел на лейтенанта. — Этого же мне на раз пожрать…
— Постараемся ещё рейс сегодня сделать потемну, товарищ подполковник!
— Там чем в штабе думают, а лейтенант? — стал закипать Тарасов. — Мы уже девять дней не жрамши! Они это понимают?
— Товарищ подполковник… Мы и так без бортстрелка все летели, безоружные. По триста кило на самолёт нагрузили и вперёд.
Тарасов выругался. Полторы тонны на две тысячи человек… Меньше, чем по килограмму продуктов на человека. На один раз поесть… И так захотелось дать в морду этому усатому лейтенанту. Но комбриг сдержался. лётчик-то был тут не причем. И так он сделал все что мог — прошёл без потерь линию фронта, нашёл в огромном лесном массиве посадочную площадку, освещённую кострами, сел без потерь, и сейчас ему лететь обратно. И все это в открытой кабине на тридцатиградусном морозе, между прочим!
— Лейтенант, скажи мне как на духу… Почему снабжения нет? Где «тэбехи»? Что у вас там лётчики делают? С официантками спят?
— Товарищ подполковник… — обиделся лётчик.
— Ладно, ладно, Зиганшин, не обижайся… Пойдем-ка я тебя нашим чаем напою…
Тарасов приобнял летеху за плечи и повел к костерку, рядом с которым сидели Мачихин и Шишкин, прихлебывая густо парящий чай.
— Капитан, плесни лётчику. Видишь, замерз в воздухе как собака…
— Спасибо, товарищ подполковник, но я…
— Пей, говорю! — приказным тоном рявкнул на него Тарасов и протянул ему кружку.
Лейтенант Зиганшин взял крагами кружку, осторожно прикоснулся к ней губами… Хлебнул…
— Это ж вода, товарищ подполковник!
— Это по-вашему вода! По-нашему чай! Пей, давай, пей… Тем более, это не просто вода, а вода с брусникой. Выкопали тут пару кустиков. И заварили.
— Правда, мочегонный чай получился, — буркнул майор Шишкин. — Я допить кружку не успеваю, как уже в кусты надо бежать…
— Зато витамины, начштаба… — хохотнул Мачихин.
А лейтенант с тоской подумал, что как бы не обмочиться в полете от такого чая…
— Лейтенант, тебя как зовут? — обратился к Зиганшину Тарасов.
— Сергей…
— А по отчеству?
— Олегович… — растерянно ответил лейтенант. — А что?
— Сергей Олегович, ты мне скажи по душам, что у вас там среди лётчиков говорят? Почему снабжения нет?
— Да как же нет, товарищ подполковник! Вчера ночью «ТБ-три» вылет делали. Сбрасывали на парашютах тюки.
— Какие тюки?? — Немногословный Шишкин едва не выронил кружку с «чаем».
— Ну я уж не знаю… Нас комполка предупредил, что если посадочная оборудована не будет — скидывать по ракетам.
— Что?? — в голос почти крикнули все трое.
— Ну по ракетам. Вы должны были сигналы давать ракетами. Только вот я в полете ещё думал. Тут по всему району ракеты бросают. Не пойми кто, то ли вы, то ли партизаны, то ли… Блин… — До лейтенанта начал доходить ужас ситуации. — Неужели немцам сбросили?
Тарасов матерно выругался.
— Мать их за ногу… Ведь каждый день координаты им шлем… Шишкин!
— Я, товарищ подполковник!
— Докладная записка готова?
— Николай Ефимович… Обижаешь… — Начштаба протянул Тарасову запечатанный пакет.
— Лейтенант… Передашь этот пакет лично комфронта. Понял? Лично!
Зиганшин задумчиво почесал затылок:
— Мне бы ещё до него добраться, до комфронта-то… Впрочем, наверняка вызовут туда.
— Вот там и передашь.
На Тарасова внезапно дунуло едким еловым дымом от костра. Отвернувшись от него, подполковник увидел бойца, подбегающего к нему:
— Товарищ подполковник, разрешите доложить! Разгрузка закончена. Интенданты сейчас сортировкой занялись. Раненых грузить?
— Само собой. И бегом!
На этот раз чертыхнулся Зиганшин:
— Мы много не увезем, товарищ подполковник! Пять человек только. На местах бортстрелков. Так что только сидячих.
— В люльки лежачих погрузим, — отрезал Тарасов.
— Поморозим же! Ветер, а там фанерка…
— А тут умрут. Не сейчас, так через час. Понимаешь, лейтенант…
— Понимаю, но…
— Но? Но?! Ты, лейтенант, знаешь, какие у нас раненые, какие люди? Ты знаешь, что вчера наши раненые сделали? — вспыхнувшая ярость Тарасова вдруг вылилась слезами по щекам. — Ты, лейтенант, герой! Спасибо тебе! А моим ребятам, кто спасибо скажет? Грузите, я сказал!
Через полчаса «уточки» стали подниматься в ледяное небо, неуверенно покачивая полотняными крылышками…
Провожая их взглядом, Тарасов хрипло спросил, не глядя ни на кого:
— Как думаешь, пацаны ещё живы в Малом Опуево?
Ответом ему было тяжелое молчание…
* * *
Если первый батальон так и не смог удержать Большое Опуево, то второй взял Малое с лету.
Комбат-раз — капитан Иван Жук — приказал атаковать без криков и выстрелов. Более того. Десантники его батальона часть пути проползли под настом! Немцы ошалели, когда почти перед их окопами снег взметнулся и белые призраки молча — что самое страшное! — прыгнули на их головы.
Через полчаса, когда под Большим Опуево ещё только разгорался бой — батальон Жука уже зачищал от недобитков деревню.
— Молодцы, мужики! Молодцы! — орал он ребятам, деловито — отделениями — прочесывающим избы.
Из каждой избы приходилось выкуривать фрицев. Гранаты в окна, дверь на прицел…
Внезапно, из крайнего дома басовито застучал трассерами пулемёт. Одной очередью срезало сразу троих десантников, перебегавших улицу, освещённую багровым огнём разгорающихся пожаров.
— Подавить пулемётчика! Бегом! — заорал Жук. — Где командир штурмового взвода?
— Убит!
— Мать твою… Морозов! Морозов! — крикнул комбат бегом к штурмовикам, пусть давят пулемёт!
— Есть, товарищ капитан! — комсорг батальона, сержант Ленька Морозов бросился в залегшую первую роту, перепрыгивая через трупы немцев и десантников.
Очередь стеганула совсем рядом, но он каким-то невероятным образом выгнулся, и пули — вместо того, чтобы порвать живую плоть — выщепили дыры по стене избы.
Морозов нырнул рыбкой, уходя из зоны поражения в сугроб. Ещё несколько десятков метров и…
— Товарищ лейтенант… Комбат…
— Да понял я! — лейтенант Булавченков грыз тесемки шапки-ушанки. — Фомичев штурмовиками сейчас…
Договорить он не успел. Немцы начали миномётный обстрел и комья мерзлой земли ударили ему в лицо. Он ткнулся в снег.
— Тьфу… — приподнявшись, он выплюнул землю и схватился за правый глаз.
— Ранены?
Лейтенант застонал, держась за лицо.
Дайте посмотрю. Морозов осторожно взял руки лейтенанта и отвел в сторону…
— Фингал будет. А глаз вроде цел… Холодное приложить надо…
Новый взрыв заставил ткнуться в «холодное».
И в этот момент немецкий пулемёт захлебнулся. А за этим раздались два глухих взрыва и миномёты тоже замолчали.
— Ай, Фомичев, ай, молодец! — вскрикнул лейтенант, вставая на колени. — Рота, вперёд!
Десантники бросились в атаку. Впрочем, атаковать было уже некого. Из дома, откуда только что долбил пулемётчик, валил густой дым. А за домом была живописная картина — разбросав конечностями и кишками по снегу валялись дохлые фрицы-миномётчики. Тех, кто ещё пытался корячиться, десантники штурмового взвода Фомичева спокойно добивали выстрелами в затылок.
— Языка! Языка оставить!
— Некого, товарищ лейтенант! — развернулся к нему вечно улыбчивый старший сержант Фомичев. — Все умерли, почему-то!
В этот момент распахнулась дверь дымящего дома и оттуда вывалился надсадно кашляющий немецкий офицер — без штанов и в расстегнутом кителе. Он успел махнуть финкой, пропоров растерявшемуся Морозову маскхалат, но тут же был успокоен ударом приклада в спину.
— Связать и в штаб бригады, — распорядился комроты.
— Скотина… — удрученно разглядывал порезанный полушубок комсорг. — Какую вещь испортил…
— Неееет! — закричал вдруг кто-то тонким голосом. — Не трогайте его! Он мой!
Из дымящейся избы выбежала женщина в длинной ночнушке и наброшенной на плечи телогрейке. Тут же споткнулась на ступеньках и упала прямо в ноги лейтенанту Булавченкову.
От неожиданности и лейтенант, и бойцы замерли. Баба же продолжала голосить:
— Не трогайте, ироды! Мой он, мой! Прошу вас… — и зарыдала.
— Это что за явление Христа народу! — грозно рявкнул на бабу подошедший незаметно комбат.
— Товарищ капитан… — начал было лейтенант.
Жук остановил его движением руки и присел перед валяющейся на снегу бабе:
— Эй, ты кто такая?
— Авдотья я… — распрямилась та. Круглое ее лицо покраснело от слез. — Отдайте Вовочку, а?
— Какого ещё Вовочку? Ты что, Авдотья, с ума сошла?
— Вольдемара моего отдайте. Он мирный. Он велетинар. Он мне корову сладил…
Жук сдвинул шапку на затылок:
— Вольдемара? Немца, что ли?
— Муж он мне! Христом богом клянусь, муж!
— А что, русского мужа не смогла найти?
Баба вдруг затихла.
— Что молчишь-то? — потряс ее за плечо капитан.
— Без вести пропал в сорок первом… А что ж мне… Одной, тут хоть и немец, а мужик же! Велитинар опять же, велитинар… — и опять зарыдала.
Она почти молитвенно повторяла крестьянски уважаемую профессию пленного, как будто бы это могло помочь ему и ей.
— Велитинар!
По лицу комбата пробежало судорогой презрение:
— Он твоего мужа и убил…
Авдотья затрясла неприкрытой головой:
— Да что ты, что ты… Вовочка и муху не обидит, вона он мне как корову слечил… Что ты, что ты…
Волосы ее, в которых уже блестела седина, немытыми прядями раскидались по плечам.
— Что ты говоришь, то а? Как же он мужа моего убил? Ты ж советский человек, как такую ерунду говоришь? Он же корову!
Жук сплюнул себе под ноги:
— Корову говоришь? Корову это хорошо… Это он молодец! В сарай потаскуху. Этого в штаб.
Баба завыла, вцепившись себе в волосы. Когда двое десантников подхватили ее под руки и потащили в сарай, она извернулась и пнула капитана по ноге. Тот только покачал головой в ответ:
— Советский, значит, человек…
— Нет продуктов, товарищ капитан! Вообще ничего нет. Так, по мелочи насобирали, — подошёл к нему начштаба батальона. — У кого колбаса, у кого галеты. И у местных тоже ни черта нет. Все выскоблено.
Жук опять сплюнул. На этот раз от досады. Главная цель операции не была достигнута:
— А корова этой бабы?
— Нету коровы. Видимо, немцы увели.
Комбат нахмурился:
— Потери?
— Подсчеты ведем ещё. Струков помощи просит. Завязли на подступах.
— Поможем. Кто командир штурмового взвода был?
— Погиб, товарищ капитан… Вместо него старший сержант Фомичев.
— Где он?
— Тут я, товарищ капитан, — откликнулся рядом стоявший Фомичев.
— Твой взвод остается здесь. Занимайте оборону. Раненых оставляем тут. Пусть отогреются ночку-другую в избах.
Фомичев приложил руку к грязной ушанке, но ответить не успел. Со стороны сарая раздался выстрел.
Командиры обернулись на звук. От сарая неторопливо отходили двое десантников.
— Что там, бойцы!
— Да бабу эту… Осколком… Случайно…
Жук поджал губы, подумал…
— Ну и черт с ней! Действуй, Фомичев! Да… Дорогу заминируй чем-нибудь…
Раненых оказалось аж шестьдесят человек.
Их растащили по уцелевшим избам.
А потом, под звуки боя, доносившиеся с той стороны Чернорученки, стали занимать окопы, брошенные немцами.
Комбат двинулся было со своим штабом обратно в лес, но его остановил крик одного из бойцов:
— Товарищ капитан, товарищ капитан! Идите скорее сюда!
Жук оглянулся на крик. Боец стоял возле немецкой траншеи, сняв ушанку и молча смотря себе под ноги.
— Что у тебя, рядовой? — подошёл капитан.
Вместо ответа десантник показал себе под ноги. На бруствер. Капитан, посмотрев туда же, побелел от увиденного…
