Глава 7. «Зверобои» против «Тигров»
Огромной ценой удалось захватить участок немецких укреплений на гребне высот шириной по флангу с полкилометра. Командование закрепившимися там подразделениями взял на себя Пантелеев. Другие кандидатуры, несмотря на более высокие должности, отпадали.
Двадцатипятилетний командир пехотного батальона Никита Коньков еще недавно был ротным, а новую должность и капитанские звездочки получил дня три назад.
Майор Швыдко, старший по званию, лежал с перевязанными ногами возле трех своих танков в капонире, где ранее прятались немецкие артиллерийские тягачи. Когда за ним послали нарочного, он вяло отмахнулся:
– Давайте пока без меня. Ноги обожгло, сил нет. Отлежаться надо.
Но Пантелеев нуждался сейчас в танковом командире и пришел к Швыдко сам. Санинструктор в ответ на вопрос Пантелеева пробубнил что-то невнятное. Товарищ майор получил ожоги, кое-где лопнула кожа, и вообще…
– Что «вообще»? – глядя в багровое от выпитой водки лицо командира танкового батальона, спросил Пантелеев. – Ты двигаться в состоянии?
– Возьми Сенченко. Он разберется, – пробормотал Швыдко и прикрыл веки.
Следовало немедленно создать укрепленную зону, подсчитать имевшиеся силы, количество людей, техники, боеприпасов. Группа была отрезана от основных сил, а от начальства приходили по рации противоречивые указания.
Непосредственный начальник Пантелеева, командир самоходно-артиллерийского полка Реутов, выслушав по рации короткий доклад, приказал занять оборону и держаться до темноты, пока не подойдут дополнительные силы. Возможно, на данный момент это было самое разумное решение.
У командира танковой бригады было свое мнение. Он тщетно искал майора Швыдко, требовал создать ударный кулак и расширять во что бы то ни стало захваченные позиции. Сенченко, не зная, как реагировать, позвал Пантелеева. Не дослушав невнятные выкрики, в которых звучали знакомые команды вроде: «любой ценой… стремительно… не щадя жизней», вернул трубку радисту и выразительно глянул на него.
– Рация, кажется, из строя вышла.
Парень понятливо кивнул головой. Ранее капитан Пантелеев тщетно просил помочь ему авиацией, пытался выяснить, какие действия планируются в ближайшие часы, но внятного ответа не получил, а пустые выкрики лишь мешали.
В течение часа подсчитали имевшиеся в наличии силы. Сборный пехотный батальон, вернее, остатки стрелкового полка, насчитывал три с половиной сотни бойцов и командиров.
В батальоне Швыдко осталось шесть «тридцатьчетверок» и один легкий Т-70, метко гвоздивший по немецким пулеметным точкам. Почти все танки получили повреждения, а экипажи – контузии. «Тридцатьчетверка», где погиб от подкалиберного снаряда молодой лейтенант, спешно приводилась в порядок. Снарядов осталось штук по тридцать-сорок на орудие, в основном бронебойные болванки. Осколочно-фугасные активно расходовали во время атаки.
Самоходка Чистякова застряла в минометном окопе. Взорвавшиеся мины надорвали гусеницу. Там тоже шел срочный ремонт. Расширили лопатами стенки окопа, убрали трупы немецких минометчиков и, заменив поврежденное звено, натягивали гусеничную ленту.
Объявилась самоходка Паши Рогожкина. Она никуда не пропадала. Младший лейтенант худо-бедно дошел до цели. Но когда на вершине холма танки начали один за другим взрываться и гореть от попаданий снарядов «Тигра» и пушечного дота, он фактически уклонился от боя. Загнал самоходку в орудийный капонир и уже не показывался оттуда.
Его пытался привести в себя наводчик Роман Дудник. Младший лейтенант Рогожкин, как пришибленный, смотрел на пылавшую факелом «тридцатьчетверку», тела танкистов, горевших, как сухие поленья, в луже солярки, и повторял:
– Стоять на месте… ждать команды.
Команды он не дождался, так как рация вышла из строя. Механик и заряжающий молчали, лезть снова в пекло им тоже не хотелось. Тем более лейтенант приказал ждать чьих-то команд.
Пантелеев пришел в ярость. Его обычная сдержанность, к которой он привык, работая в военном училище, слетела, как шелуха. Затрещина свалила командира машины на землю. Рука комбата потянулась к кобуре, он вытащил потертый от времени ТТ, служивший ему с начала войны.
– Не надо, командир.
– Трус поганый! Тебе Родина лучшую машину доверила! Ее не зря «зверобоем» назвали. Всяких «Тигров» и прочих хищников уничтожать. А ты как себя повел? «Тридцатьчетверки» до последнего бой вели, хотя их пушками ни «Тигр», ни дот не возьмешь. Гибли, заживо горели, но сражались. Сдать оружие!
Паша достал из кармана комбинезона наган. Пантелеев вырвал его из рук, палец лег на спусковой крючок. Курок взводить не надо, только нажать на спуск. Это был самый напряженный момент. Жизнь струсившего командира машины Паши Рогожкина висела на волоске. Подскочивший Саня Чистяков вместе с Дудником перехватили руки капитана – в обеих было оружие: пистолет и наган.
– Под трибунал, немедленно! Трусы в полку Резерва Верховного Главнокомандования. Такому не бывать.
Рогожкина, бледного, как мел, куда-то увели. Пантелеев немного пришел в себя, успокоился. Командиром самоходки назначил Романа Дудника.
– Справишься?
– Так точно.
– Наводчика я тебе дам. Резерв из экипажей подбитых машин имеется.
– Стрелять я сам буду, но наводчик пригодится.
– Цепляй старшинские лычки. «Зверобоями» по штату офицеры командуют. Но это не в моей власти. Старшина будет командиром.
Все это происходило под начавшимся минометным обстрелом. Немецкая оборона пришла в себя, и на отвоеванный русскими участок, считай, плацдарм, сыпались мины, снаряды легких пушек (тяжелые скоро тоже подвезут), пулеметные очереди.
Траншеи с отсечными ходами, блиндажи, щели для укрытий – все это облегчало оборону. Осмотрели пулеметный дот и бронеколпак, доставшиеся почти неповрежденными.
– Пойдут как огневые точки, – одобрил молодой комбат Никита Коньков. – Стрелять из дверей будем.
В качестве трофеев достались два миномета с большим запасом мин, автоматы, винтовки, ящики с ручными и противотанковыми гранатами. Принесли и установили в доте пулемет МГ-34. Еще один был без затвора (успели вытащить фрицы!), но к нему отыскали запасной.
В блиндажах сохранился запас консервов. Шнапс, ром расхватали. Многие пехотинцы уже ходили, покачиваясь, но Коньков оказался мужиком с характером. Часть бутылок побил, одного бойца, напившегося сверх меры, посадил в яму-укрытие, где уже маялся Паша Рогожкин и арестованный самострел.
– Отведите меня к капитану, – просил Рогожкин. На щеках его виднелись следы от слез.
– Зачем? – плюнул на него сверху часовой. – Нам ссыкуны не нужны. Сиди и не тявкай.
Самой большой и тягостной проблемой стали раненые. Легкие остались на своих местах, но в двух обширных блиндажах и под навесами возле них лежали сто двадцать тяжелораненых, обгоревших, контуженых бойцов. Медицинскую помощь оказывали единственный уцелевший санинструктор и несколько санитаров.
Бинтов, йода, спирта для промывания ран хватало, все это оказалось в достатке в немецких блиндажах. Но этого было мало. Обгоревшие танкисты страдали больше всего. Сожженные легкие и гортани прерывали дыхание, и прежде чем умереть, человек долго и мучительно задыхался, пытаясь втянуть хоть глоток воздуха.
Вплавившиеся в тело комбинезоны и белье боялись трогать, они отрывались вместе с клочьями мяса и кожи. Единственным облегчением для них оставался разбавленный спирт или трофейный ром, который вливали в спекшиеся рты. Люди хотя бы ненадолго засыпали.
Красноармейцы с осколочными ранениями (их было большинство) умирали один за другим. Куски металла застревали в грудных клетках и брюшной полости, у некоторых были оторваны руки, ноги. Попавшие под огонь скорострельных пулеметов тоже нуждались в срочной хирургической помощи. Многие получили по несколько пулевых ранений и медленно умирали.
Командование в ответ на запрос Пантелеева обещало эвакуировать раненых с наступлением темноты.
– Все понял? – спросил он санинструктора.
– Куда уж понятнее. До ночи половина не доживут.
Кроме постоянного обстрела с немецких позиций, оставался, как прыщ, тяжелый бетонный дот на левом фланге. Из орудия он мог вести огонь лишь в сторону наступавших войск, но две узкие щели-амбразуры хлестали пулеметными очередями вдоль траншей, не давая высунуться.
Кроме того, существовала опасность, что орудийный дот не даст ночью пробиться подкреплению и вывезти раненых. Время от времени выползал на гребень Чертова холма знакомый уже «Тигр», его угадывали по характерной камуфляжной раскраске. Сделав один-два выстрела по заранее присмотренной цели, тут же исчезал.
Оптика у фрицев была первоклассная, а экипажи хорошо обучены. Фугасный снаряд снес бруствер с капонира, где укрывалась одна из «тридцатьчетверок». Когда осело облако пыли, второй снаряд ударил в едва видневшуюся верхушку башни.
Командир машины и заряжающий погибли, механик и стрелок-радист сумели выбраться. Танк не загорелся, но башню перекосило и сорвало с погона. В лучшем случае «тридцатьчетверка» могла действовать как тягач.
Еще один точный снаряд влетел в заднюю дверь бронеколпака, которая служила амбразурой. Взрыв буквально размазал расчет по стенкам и выбросил наружу пулемет, из которого бойцы вели огонь по немецким позициям. Этот Т-6 чуть не добрался до майора Швыдко и трех его танков, укрытых в обширном капонире вместе со смятым итальянским тягачом.
Два снаряда так же точно снесли бруствер. Третий фугас взорвался на краю ямы, завалив землей тягач. Еще пара-тройка выстрелов, и сквозь обрушенные края экипаж Т-6 увидит три спрятавшихся танка.
Пантелеев приказал новому командиру самоходки Роману Дуднику взять под прицел слишком активный «Тигр».
– Снарядов маловато, – почесал затылок старшина. – Но постараемся.
– Да уж постарайся, – едко влез в разговор Швыдко, которому глубокий капонир уже не казался надежным убежищем, и он перебрался в командирский блиндаж.
Не обращая внимания на майора, отхлебывающего из бутылки сладковатое французское вино, Пантелеев посоветовался с командиром стрелкового батальона Никитой Коньковым:
– У нас два трофейных и два наших миномета. Боезапаса хватает, особенно немецких мин. Глянь, там зажигательные есть?
– Должны быть.
– Пока ищешь, срочно подбери хорошего минометчика и бей по «Тигру».
– Дробью по слону, – хмыкнул Швыдко, допив бутылку и нашаривая в ящике следующую. – Компот какой-то. Покрепче ничего нет?
По-прежнему не реагируя на майора Швыдко, Пантелеев объяснял Конькову:
– «Тигр» мы трехкилограммовыми минами, конечно, не возьмем. Но хороший стрелок нервы им попортит. Если врежет удачно под гусеницы, отобьет охоту высовываться. У нашей самоходки гусеницы не слабее, а Чистякову эти же мины звенья перебили. Час уже возятся. Насчет зажигательных мин доложи отдельно. Все, иди.
Лишь после этого повернулся к майору-орденоносцу, зубами выкручивающему пробку из черной бутылки с ликером.
– Двадцать четыре градуса. Это уже кое-что. Я пару штук с собой…
– Поставь бутылку на место, – холодно оборвал его Пантелеев. – Ходить ты уже можешь, значит – в строю. Проверь состояние своих танков, количество снарядов, горючего. Через полчаса доложишь.
– Ты что, мне командир?
– В настоящее время – да.
– Не терпится в больших начальниках походить. Забыл, что я старше тебя по званию и должности?
– Нет, не забыл. Будешь без толку шляться и хлебать трофейное пойло, отправлю в компанию к трусу Рогожкину и самострелу, которые под охраной сидят. А на твое место назначу Петра Сенченко. Врубился?
– Много на себя берешь.
– Мне с тобой спорить некогда. У танкистов должен быть командир. Сдать оружие!
Последние слова Пантелеев прокричал с такой злостью, что вскочил его ординарец и протянул руку, требуя у Швыдко сдать пистолет.
– Есть проверить состояние машин и запас снарядов, – козырнул Швыдко, сообразив, что пререкаться дальше опасно.
– И зайди по дороге, проведай своих раненых. Некоторые умирают. Или тебе на все уже наплевать? – Швыдко молча сопел, а Пантелеев, кивнув на ящики с бутылками, приказал: – Захвати несколько штук, угости раненых. Вон, в сумку противогазную сложи.
Вернулся капитан Коньков, сообщил, что два миномета открыли огонь по «Тигру». Боеприпасы в основном осколочно-фугасные. Зажигательных всего десятка два, есть дымовые и много осветительных мин с парашютами.
– А еще отдельно в ящиках «шпрингены» нашли. Самые вредные для пехоты мины. Ударяются, подскакивают и в воздухе взрываются. У меня однажды этими сволочными штуками половину взвода выбило, и сам я пяток осколков словил.
– Никита, давай перекусим, – перебивая его, устало проговорил Пантелеев. – Забудем хоть на пяток минут про эти «шпрингены», пушки, пулеметы…
Выпили немного рома, ординарец подогрел консервы, нарезал хлеба. Капитан жевал, прикрыв глаза, и казалось, дремал.
– Может, поспите, товарищ…
– Давай на «ты», – вскинулся Пантелеев. – Ты же у меня заместитель. И парень, видно по всему, простой. Из деревенских?
– Нет, – почти виновато отозвался капитан. – Мы в Ростове жили. Отец – врач, а мама в роддоме работает.
– Живы родители?
– Живы, хотя натерпелись в оккупации. Дом разбомбили, вообще полгорода с землей сровняли. У меня и старший брат тоже врач, военный хирург на Северо-Западном фронте.
– А ты чего же семейную традицию не продолжил?
– Как-то не тянуло, – пожал плечами Никита. – Меня из политехнического в армию в сороковом забрали. Тогда всех студентов призывали, а я уже два курса закончил. На инженера-гидротехника учился, а попал в пехотное училище.
– Я из села, – сказал Пантелеев. – Двести верст от Саратова. Глушь степная, в школу за восемь верст ходил. А речка возле деревни Дворянкой называется, так нас «дворянами» в округе дразнили. Хотя беднота беспросветная: то засуха, то зима без снега, озимые вымерзают. Коровы да овцы выручали, трава в степи хорошая.
Пантелеев снова замолчал. На разговоры не тянуло, хотелось просто подремать, но в голову невольно лезли мысли о прошлой жизни. После семилетки работал в колхозе. Отслужив срочную, поступил в военное училище. С первой семьей не получилось. Пока мотался по гарнизонам, молодая жена ушла к другому.
Снова женился перед войной. Родители в своем селе невесту нашли – хватит, мол, городских! Дочь и сын родились. Жена пишет часто, вроде неплохо у них сложилось, но два с половиной года уже не виделись. От младшего брата давно писем нет, еще одного брата не сегодня завтра призовут, а войне конца и края не видать.
Пришел Чистяков. С повязкой, торчавшей из-под танкошлема, и перебинтованной ладонью. Доложил, что ремонт самоходки закончили. В наличии четырнадцать снарядов.
– Садись, пожуй.
– Да я с ребятами перекусил.
Неподалеку грохнул выстрел шестидюймовки. Стрелял наверняка Дудник. Выбрались наружу глянуть. «Тигр», переменив позицию, выпустил два снаряда в машину Дудника. Один прошел совсем близко, а от второго механик сумел уклониться и загнал самоходку в укрытие. Вслед полетел третий снаряд, врезался в землю, завалив рубку комьями земли.
Минометы посылали в сторону «Тигра» одну мину за другой. Расстояние рассеивало их, но некоторые рвались в трех-пяти метрах от громоздкого танка. Делая вид, что ему наплевать на маломощные «самовары», немец всадил фугасный снаряд в капонир, где стояли три танка батальона Швыдко.
Взрыв обрушил очередной кусок бруствера. Т-6 неторопливо отполз за гребень – мины его нервировали. Кроме «Тигра» добавлял проблем дот. Пули 15-миллиметрового пулемета убили лейтенанта, командира взвода, и двух бойцов. Второй пулемет МГ-42, обычного калибра, но более скорострельный, не давал поднять головы, простегивая траншею вдоль и поперек.
– Надо заканчивать с дотом, – сказал Пантелеев.
Стали совещаться. Пришел Швыдко, доложил состояние своих танков и, сопя, уселся подальше от Пантелеева.
– «Зверобои» использовать пока не будем, они нам пригодятся для другого дела. До темноты надо будет взять Чертов холм, с которого ведет огонь «Тигр». С него отлично просматриваются наши позиции.
– Непонятно получается, – покачал головой пехотный комбат Коньков. – Мы кусок немецких позиций едва удерживаем и еще собираемся лезть глубже.
– Сейчас половина третьего, – поглядел на часы Пантелеев. – Пока там кроме «Тигра» один Т-3 прячется да две мелкие зенитки на склоне. Фрицы от нашего наступления еще не очухались, но в ближайшие часы подтянут туда артиллерию. Прямой наводкой до ночи нас раздолбят, в ямы загонят и хорошей атакой прикончат. Так что сидеть и с моря погоды ждать нельзя.
– Так что делать? Дот взрывать или Чертов холм атаковать?
– Одновременно. Склоны после дождя просохли, низина песчаная. Начнем с дота. Если выкатят пушку, то в спину наши машины расстреляют.
– Рискуешь, Иван Васильевич.
– Знаю, только другого выхода нет.
– Пожалуй, так оно и есть, – согласился Коньков, а Чистяков молча кивнул, поддерживая своего комбата.
– Атакуем двумя самоходками и пятью танками. Роту десанта с собою возьмем. Ты, Никита, останешься здесь за главного. У тебя минометы, боеприпасов тоже хватает. Оставлю тебе Т-70. Танк хоть и слабенький, зато экипаж боевой.
– Ребята трофейную пушку-«пятидесятку» ремонтируют, – сообщил комбат. – Станины повреждены, и колесо отбито, но огонь вести можно. Снарядов к ней штук сто пятьдесят имеется.
– Ну вот, ты теперь до зубов вооружен. Ставите из минометов дымовую завесу. Под ее прикрытием приближаетесь к доту и палите его из огнемета.
– Взрывчатка еще у саперов имеется. Килограммов сорок.
– Организуешь группу и начинайте срочно действовать. Хороший помощник у тебя есть?
– Саперный старшина. Парень опытный, и люди у него проверенные.
– Возьмете наших штрафников – младшего лейтенанта Рогожкина и самострела. Нагрузите на них часть взрывчатки, пусть искупают вину. Швыдко, иди к своим, готовьтесь к атаке на Чертов холм. Машины поведу лично.
Майор с трудом скрывал ненависть, глядя на Пантелеева. Полководцем себя вообразил. Распоряжается, как генерал. Какая там еще атака, дай бог здесь до ночи усидеть! Однако спорить открыто боялся.
– Рискованная затея, – стараясь придать голосу рассудительность и ничего большего, проговорил Швыдко. – Пока с холма спустимся, через низину перемахнем, а она еще сырая…
– Там песок, проскочим, – перебил его Пантелеев.
– Пока перелезем на малом ходу, – торопился привести свои аргументы Швыдко, – да на холм вползем, перещелкают нас, как клопов на стене.
Майор выглядел жалко. Командир танкового батальона, одна из кандидатур на должность танкового полка. И вдруг его отодвинул в сторону какой-то капитан с двумя самоходками. Решает все сам да еще после обвинит в трусости.
А Пантелеев тем временем вспоминал имя-отчество комбата. Дружба с самого начала не сложилась, обращались друг к другу по фамилиям или званиям. Хотелось сказать Швыдко что-то по-человечески теплое. Никудышный из майора комбат: трусоватый, без инициативы, не умеющий и не желающий глядеть вперед.
Он и сейчас думает, что командир «зверобоев» задумал авантюру, желая показать свое «я», заработать рискованной атакой авторитет, звание или более высокую должность. До Швыдко никак не дойдет, что если Чертов холм останется еще на несколько часов в руках немцев, то артиллерия с его вершины перебьет всю прорвавшуюся немалую группу. Эта гора – сейчас главная опасность.
Наконец Пантелеев вспомнил имя-отчество Швыдко и как можно мягче посоветовал:
– Юрий Никифорович, не теряйте времени. Берите на броню десант, миномет и будьте готовы выступать через четверть часа. Мы с Чистяковым двигаемся вместе с вами.
Но изменившийся тон самозваного командира сработал не в ту сторону.
– Угробить всех нас решили! К званиям, орденам рветесь. Ну что же, Бог тебе судья, Пантелеев. Ответишь за все.
– Отвечу, – мгновенно окрысился капитан. – Кому-то надо решать и отвечать. Идите, Швыдко! У вас четверть часа. Выступаем без ракет и других сигналов. По моей команде.
Бетонная глыба дота сковывала на занятых позициях любое движение. Не было возможности даже собрать и посадить на машины десант. Поэтому Коньков и командир саперного взвода сразу приступили к выполнению приказа.
Легкий танк Т-70 из своей «сорокапятки» сделал несколько выстрелов. В узкие пулеметные амбразуры, конечно, не попал, но вложил бронебойные снаряды довольно точно. Удары летящих со скоростью 800 метров в секунду болванок били, как молотком, высекая искры, мелкое крошево. Один снаряд ударил в край амбразуры, расчет тяжелого пулемета невольно отшатнулся.
Мощности снаряда, весившего всего два килограмма, хватило лишь отколоть кусок бетона размером с детский кулак и отскочить сплющенным комком. Но минометы, сыпавшие градом дымовые мины, заставили командира гарнизона, артиллерийского лейтенанта, встревоженно взобраться наверх и вглядеться сквозь перископ в бегущих мелкими группами русских.
Он приказал поднять на крышу запасной МГ-42, и, несмотря на дымовую завесу, открыть отсечный огонь. Желтые, зеленые трассы прошивали клубы дыма, иногда находили цель и валили на землю наступающих.
Но русские приближались. Некоторые с тяжелыми заплечными мешками – значит, саперы. Лейтенант также разглядел огнемет и приказал открыть настильный огонь из всех трех пулеметов. Хорошо обученный гарнизон дота выбивал наступающих одного за другим, даже в густом дыму завесы.
Но старшина-сапер, несмотря на потери, приближался под прикрытием пулеметного и артиллерийского огня легкого танка Т-70. Вел огонь «максим» и несколько «дегтяревых». Пули влетали в амбразуры, появились убитые и тяжелораненые в пулеметных расчетах.
Одновременно немецкий лейтенант разглядел, как с холма быстро спускаются «тридцатьчетверки» и два тяжелых самоходных орудия, которые получили название «зверобои». Куда они спешат, офицер не догадывался. Но, зайдя с тыла, вполне могли ударить в заднюю часть дота, разнести бронированные ворота.
– Выкатить пушку, – приказал он. – Всадим пяток осколочных в иванов, а затем ударим в борт их танкам.
Несмотря на тяжелый вес 88-миллиметровки (четыре с половиной тонны), расчет выкатил ее из ворот за считаные минуты. Лейтенант рассчитал все верно, орудие могло выпустить 8—10 снарядов в минуту. Не учел только упрямство и злость русских саперов, которые понимали, что дот с его мощным вооружением надо срочно уничтожить. Иначе он уничтожит остатки взвода и откроет огонь сверху вниз по танкам и самоходкам.
Здесь был лишь один исход, кто кого! МГ-42, выпуская в секунду двадцать пуль, почти пополам разрезал сапера, вырвавшегося вперед. Другой пригнулся, но пули ударили в голову, сорвали издырявленную каску вместе с верхушкой черепа.
Самострел, мужик в возрасте, не выдержав, бросился в воронку. Его выволок за шиворот старшина и ткнул пальцем в пульсирующие вспышки.
– Туда, тварь! Бегом!
Самострел с перевязанной левой рукой, которую он прострелил из трофейного пистолета, сжимал в правой руке «лимонку», которую должен был бросить в одну из узких амбразур. Чтобы попасть в цель, требовалось подбежать вплотную к доту, но это было выше его сил.
– Господи, спаси…
Страх сломил его еще утром, когда падали один за другим атакующие. Но еще страшнее казался автомат в руках старшины, смотревший в лицо. Самострел побежал дальше. Увидев, что старшины поблизости нет, швырнул гранату, как камень, забыв выдернуть кольцо, и сразу же упал на живот, стремясь уйти от раскаленных пулеметных трасс.
Сержант – минер с мешком тола за плечами, угодил под очередь 15-миллиметровых пуль, превратившись в ослепительную грохочущую вспышку. Взрывная волна оторвала самострела от земли и, приподняв, отшвырнула прочь, сломав кисть правой руки.
– Господи, услышал, – бормотал он, не ощущая боли.
Теперь самострел считал, что искупил свою вину. Теперь быстрее уйти из этой сверкающей вспышками дымной пелены. Пригибаясь, побрел прочь.
Двое саперов, подбежавших к доту, бросали в амбразуры гранаты. Разбили один, другой пулемет. Их расстрелял в упор офицер из автомата. Уцелевший пулемет продолжал выпускать длинные очереди, давая возможность своим артиллеристам развернуть пушку.
Одна из пуль ударила самострела в бедро. Он упал, попытался отползти, но обе руки не действовали. Все же он оттолкнулся одной ногой, одновременно помогая себе простреленной ладонью. Он сумел, извиваясь, как червяк, проползти метра три, когда яркий свет пробил пелену дыма. Истекая кровью, в последние минуты своей жизни, которую он тщетно пытался спасти, самострел увидел неправдоподобное, жуткое зрелище.
Откуда-то хлестали струи кипящего, не иначе, адского огня, разбегались охваченные пламенем кричащие призраки. Он не заметил бойца с огнеметом, который, расправившись с артиллеристами, взялся за 88-миллиметровку.
Тяжелая пушка горела от ствола до развернутых станин. Размытый огненными языками силуэт орудия плыл, колыхался в раскаленных струях воздуха. Затем рванул один, другой снаряд. Согнуло щит, выбило колесо, пушка завалилась набок.
Совсем рядом трещали автоматные очереди, ахнул сильный взрыв. Разбросало брызгами чье-то горящее тело.
Самострел закрыл глаза. На землю опускался конец света.
Авантюра! Пять танков и две тяжелые СУ-152 с десантом на броне катились вниз по склону. Опережая их, неслись два мотоцикла разведки. Конкретной команды, что делать, из штаба дивизии не поступало.
Комдив, хорошо послуживший полковник, ожидавший наконец-то к пятидесяти годам генеральское звание, обстановки не знал и конкретных приказов не давал. Не обладали достаточной информацией и другие командиры подразделений, действовавших совместно. Переговоры по рации мало что проясняли, авиаразведку так и не провели.
Считая себя главной ударной силой, комбриг по-прежнему искал Швыдко и настаивал на продолжении танковой атаки вдоль немецких позиций. Более осторожный командир немногочисленного полка самоходно-артиллерийских установок полковник Реутов предпочитал, чтобы прорвавшаяся группа оставалась пока на месте. Чертов холм был для них пустым звуком. Они не могли видеть опасность, исходящую от этого одиноко торчавшего кургана.
Мало кому известный в верхах командир батареи «зверобоев» капитан Пантелеев взял инициативу в свои руки. Он твердо намеревался отбить пока еще недостаточно укрепленный Чертов холм и закрепиться там. В этом он видел спасение сотен людей, которых взял под свое командование, и возможность развивать наступление дальше.
Мотоциклы разведки немного задержались в низине, переваливая через влажное песчаное русло. Знаками показали, что танки и самоходки здесь пройдут.
Но, уяснив наконец план наступавшей бронетанковой группы, немцы усилили минометный огонь по ложбине. Здесь русские танки и новые тяжелые самоходки обязательно сбавят ход.
Туда же развернулись три 75-миллиметровки и два зенитных автомата – все, что имелось поблизости и уцелело после боя. Срочно вызывали еще какие-то силы, а младший лейтенант Чистяков упорно шел бок о бок с машиной старшины Дудника, где находился капитан Пантелеев, то ли поддерживая, то ли подгоняя пять уцелевших танков комбата Швыдко.
Взрывы мин вовсю плясали в низине, поднимая фонтаны мокрого песка, ломая тальник, срывали кору и ветки с нескольких старых ветел, прижившихся издавна в когда-то тихой низине. Противотанковые пушки пока молчали, но Чистяков, высунувшийся по грудь из люка, видел, как разворачивается ближайший ствол, метрах в семистах.
Он дал команду взять еще левее, выигрывая «на переправе» через низину еще какое-то расстояние. Там скорость наверняка замедлится до 10–15 километров в час, и неизвестно, насколько быстро машины перевалят через русло ручья.
Разведка на мотоциклах, догадливые ребята, разделились. Один БМВ шел вверх по склону, второй спрятался за ветлами, намереваясь встретить танки и показать путь. Серов толкнул командира и показал налево.
– Горит дот… и пушка, кажись.
– Одной проблемой меньше.
По мотоциклу за ветлами сосредоточили огонь минометы. Второй БМВ догоняли снаряды 37-миллиметрового автомата и пулеметные трассы. Для пулеметов расстояние было великоватое, но быстрый треск зенитки обкладывал БМВ фонтанами мелких взрывов.
Разведчики резко свернули и пошли вдоль холма. Прямой путь был для них слишком опасен. Мотор с трудом тянул на крутом склоне, и они надеялись пройти на хорошей скорости зигзагами. Не получилось.
Зенитка, рассчитанная на поражение увертливых воздушных целей, поймала БМВ на вираже. Мотоцикл резко разворачивался, выбрасывая из-под колес комья земли, когда снаряд взорвался возле коляски.
Разведчики пытались быстро отсоединить исковерканную коляску со смятым колесом и продолжить путь. Наверняка они куда охотнее бросились бы убегать прочь. Но понимали, что семь бронированных машин не обойдутся без разведки.
Их накрыло сразу двумя-тремя снарядами, мелкими, весом шестьсот граммов, но этого хватило, чтобы разбить, зажечь мотоцикл. Из трех человек экипажа уцелел лишь один, сумевший отбежать и залечь среди травы.
«Тридцатьчетверки» преодолевали низину и русло каждая по-своему. Более опытные механики выбирали место и скорость сами. В некоторых пытались руководить командиры. Сенченко и его механик-водитель, мгновенно приняв совместное решение, перемахнули русло, лишь слегка снизив скорость, за ним проскочили таким же манером еще два танка. Обе самоходки с опытными механиками также миновали низину без задержек.
Швыдко и его осторожный механик-водитель двигались следом за самоходками. Последняя «тридцатьчетверка» застряла. Неожиданно обвалился кусок берега, машина забуксовала в мокром песке.
– Вперед, – теребил механика младший лейтенант, командир танка.
Вокруг рвались мины. Десантники отбежали в сторону, подхватив раненого товарища. Еще одно тело, пробитое осколками, осталось лежать в песчаном русле. К «тридцатьчетверке» уже пристрелялась противотанковая пушка, снаряд взрыл фонтан песка, второй пролетел в метре, врезавшись в обрыв.
– Не лезь! – орал механик, сталкивая с плеча сапог младшего лейтенанта, который лез не в свое дело. – Разверни лучше башню и открывай огонь.
Но взрывы мин и летящие с воем болванки словно застопорили «шестимесячного» младшего лейтенанта, не имевшего опыта. Башню развернул наводчик и открыл огонь. Тем временем механик, дав ровный и сильный газ, выполз из песчаной ловушки и перемахнул русло в другом месте.
– Вот так, лейтенант! – проговорил сержант-механик. – А ты зассал… криком ничего не решишь.
Оскорбленный командир танка хотел поставить механика на место, но очередной снаряд со звоном сорвал подкрылок, отрикошетил от земли и с воем ввинтил в небо рикошет. Младший лейтенант благоразумно промолчал и припал к башенному прицелу.
Если первую половину пути машины прошли, в общем, благополучно, но, начав подъем, они поневоле снизили скорость. Это был самый опасный участок пути. По танкам и самоходкам били сверху вниз три противотанковые пушки, и не в лоб, а в менее защищенные борта.
Сейчас, когда двигатели ревели в полную силу, а машины едва выжимали пятнадцать-двадцать километров в час, Пантелеев с тоской подумал, что, может быть, зря он затеял эту опасную атаку. Снаряды выли совсем рядом, получила попадание его самоходка, но броню не пробило.
Разрывы мин отплясывали какой-то безумный танец, окружив машины сплошным кольцом взлетающей и опадающей земли. Одна из 80-миллиметровок ударила в борт «тридцатьчетверки». Броневая защита выдержала, но экипаж ударило по мозгам крепко. Машина вильнула, пошла бестолковым полукругом, затем выровняла ход.
Снаряд врезался в моторное отделение другой «тридцатьчетверки». Сразу взвились языки огня. Экипаж выскакивал на ходу. Двое танкистов, поопытнее, отбежали и залегли в траве. Третий заметался, выбирая укрытие, и угодил под прямое попадание. Мелькнул подброшенный обрубок тела без ног, разлетелись клочья комбинезона. Что произошло с четвертым членом экипажа, не видел никто.
Танки и самоходки, делая немыслимые зигзаги, упрямо шли к вершине холма. Подъем оказался не только гораздо круче, чем рассчитывал Пантелеев, но замедляли движение многочисленные промоины, бугры, воронки и не до конца просохшая почва. Капитан с растущей злостью думал, почему их не поддержит тяжелая артиллерия? Ведь все начальство уже знает, что они углубляют прорыв.
«Пока совещаются да раздумывают, – матерился в душе капитан, – добьют нас здесь».
Снаряд ударил в самоходку Чистякова, выбил сноп искр, но не взял семь сантиметров брони. А «тридцатьчетверку» возьмет! Ивана Васильевича Пантелеева, взвалившего на себя всю ответственность за рискованную атаку, ощутимо тряхнуло – болванка прошла рикошетом.
Две мины рванули едва не под гусеницами. Комья мокрой земли забили смотровую щель, осколки звякнули о броню. Очередной снаряд взрыл землю рядом с машиной Сенченко. Кажется, фрицы пристрелялись, а до вершины Чертова холма еще далеко.
То, о чем не слишком озаботились командиры с большими звездами, их грамотные ораторы-замполиты и представители больших штабов, сидевшие в надежных блиндажах и снимавшие напряжение водкой, взял на себя Никита Коньков.
Еще три дня назад он командовал стрелковой ротой. А сегодня, когда Пантелеев повел на прорыв уцелевшие танки и самоходки, вчерашний ротный Коньков возглавил остатки нескольких батальонов. Чутьем повоевавшего солдата он понял ошибку командира «зверобоев» и среагировал с такой же быстротой, как уничтожил дот с его тяжелым орудием.
Он приказал развернуть все четыре миномета, «максимы», «дегтяревы», противотанковые ружья и бить по 75-миллиметровкам. Это была главная опасность для медленно карабкавшихся на склон бронированных машин.
Вражеские батареи обычно уничтожаются тоже артиллерией. Но в распоряжении капитана Конькова имелись кроме минометов лишь «сорокапятка» легкого танка Т-70 и трофейная пушка «пятидесятка» со смятыми станинами и кое-как прикрученным колесом.
Коньков гвоздил опасные для бронетехники противотанковые пушки всем, что имел под рукой. Все четыре миномета, и наши, и трофейные, раскалились от непрерывной стрельбы, благо мин немцы запасли в достатке. Один из минометов вел огонь по 37-миллиметровым зенитным автоматам на склоне. «Максимы» опустошали патронные ленты одну за другой. Помощники едва успевали доливать воду в кожухи, а легкораненые торопливо набивали патронами брезентовые ленты.
Бронебойщики стреляли, видя, что толку от них мало. Старались получше целиться. Тяжелые пули звякали о щиты и казенники пушек, не принося ощутимого вреда. Один из выстрелов свалил артиллериста, заставив пригнуться других. «Дегтяревы» перегревались, рассеивая диск за диском. Тоже почти впустую, но свистевшие пули нервировали артиллеристов – хоть какой-то толк.
Своим упорством капитан Коньков, недоучившийся инженер, добился ощутимой пользы. Огонь противотанковых пушек и зенитных автоматов ослаб.
Одна из мин влетела между станин «семидесятипятки», накрыла осколками, раскидала расчет. Взорвавшаяся возле зенитного автомата мина срезала наводчика, ранила еще кого-то. Расчеты быстро пополняли, но артиллеристы невольно начинали прятаться, спасаясь от осколков и пуль. Огонь по русским самоходкам и танкам потерял свою точность, они упрямо карабкались вверх по склону.
Крутнувшийся на вершине холма мотоцикл с разведчиками угодил под пулеметную очередь и, унося издырявленную коляску с мертвым сержантом, спустился к машине Пантелеева. Разговор шел на ходу, разведчик кричал сквозь гул моторов:
– Товарищ капитан, «Тигр» там прижух и два танка поменьше. Кажись, Т-3. Ждут вас в засаде.
Мотоциклист кричал что-то еще, Пантелеев не мог его расслышать, но ситуацию уже понял. Фрицы не стали выползать на склоны, чтобы вести встречный бой. Решили ударить из засады.
– Внимание, наверху «Тигр» и два Т-3, – передал по рации комбат. – Чистяков, Швыдко и машина «двадцать девять» сворачивают налево. Остальные два танка за мной.
Он не был уверен, что все рации работают, и продублировал сигнал жестами. На вершине холма возник немецкий мотоцикл «зюндапп», оглядел русские машины и мгновенно исчез, а младший лейтенант Чистяков через двести метров, обходя холм по окружности, внезапно увидел тяжелый танк Т-6, знаменитый «Тигр».
– Вот он, сука! – воскликнул Коля Серов.
Впрочем, махину, превосходящую «зверобой» по габаритам и длине массивного орудия, разглядел весь экипаж. Коля Серов молча уступил место у прицела Чистякову. Младший лейтенант уже прочно завоевал авторитет лучшего стрелка батареи, и обычно упрямый наводчик не спорил, напряженно следя за тем, что произойдет в ближайшие минуты. «Тигр» уже был изготовлен к бою.
«Тридцатьчетвека» под номером «двадцать девять», вырвавшись вперед, выстрелила на ходу. Командир машины, младший лейтенант, увидев «Тигр», занервничал и стрелял, толком не прицелившись.
Подкалиберный снаряд, который на таком расстоянии мог стать смертельным для Т-6, ударил наискось в лобовую часть. Броня в сто миллиметров, усиленная звеньями гусениц, выдержала попадание, а орудие «Тигра» ответило не слишком точным (попадание все же сбило прицел), но мощным ударом.
Болванка пробила броню «тридцатьчетверки» в передней угловой части рядом с курсовым пулеметом, разорвала тело стрелка-радиста и вышла наружу за его спиной из правого борта. Двигатель работал, «тридцатьчетверка» продолжала двигаться, но сильный удар оглушил экипаж. Осколки брони хлестнули по ногам башнера. Брызги окалины воспламенили солярку. Спасаясь от огня, из своего люка выползал механик.
Чистяков знал, с какой быстротой перезаряжается орудие «Тигра». Надо было немедленно стрелять. Но Саня не надеялся попасть в цель на ходу. Усилием воли заставил себя скомандовать «Дорожка!». Трехсекундная остановка дала ему возможность хоть слегка унять бешено колотившееся сердце, прицелиться и выстрелить.
Снаряд, выпущенный снизу вверх, взорвался на лобовой броне, рядом с левой гусеницей. Усиленная гомогенная броня выдержала удар, лишь слегка вмялась. Но взрыв шестидюймового снаряда выбил ведущее колесо и сорвал часть гусеницы.
Экипаж Т-6 был оглушен, ответный выстрел прошел мимо, а сама машина крутнулась, сминая порванную широкую гусеницу, и застыла на месте. Но электромотор быстро разворачивал плоскую башню, подводя ствол орудия к самоходке Чистякова.
Швыдко, оказавшийся, как обычно, позади, тоже выстрелил. Снаряд отрикошетил от брони, выбросив сноп искр. Башня «Тигра» остановилась, а ствол с массивным набалдашником полз, добирая последние деления в сетке прицела.
Саня прицелился чуть раньше и надавил спуск. На этот раз снаряд ударил точно в основание башни. Взрыв трехпудового фугаса подбросил переднюю часть башни, сорвал ее с погона. Из полукруглого отверстия вырвалось пламя, дым, мелкие обломки. Затем огонь взвился языком, и сразу сдетонировал боезапас, составлявший девяносто снарядов.
Башню отбросило на несколько метров, сорвало опорную плиту с зубчатым погоном, развернув ее поперек корпуса. Скрученные языки пламени смешивались с густыми клубами дыма. Первоклассный бензин пожирал обломки «Тигра», явственно разнося запах горелого мяса.
Механик-водитель «тридцатьчетверки», которая выстрелила первой, так и не сумел выползти, застряв в люке. Младший лейтенант тянул и никак не мог вытащить раненого наводчика. Между тем танк остановился, а затем стал скатываться под уклон. Командир попытался в последний момент выскочить, понимая, что наводчика спасти не сумеет. Но было поздно.
Танк уже переворачивался. Башня отделилась и полетела вместе с лейтенантом, вцепившимся в скобы люка. Следом, дважды перевернувшись, рухнул на уступ корпус «тридцатьчетверки». Машина лежала вверх гусеницами, которые продолжали медленно вращаться. Из-под башни торчали стоптанные кирзовые сапоги лейтенанта, в которых он шагал на занятиях в училище и в которых пришел на фронт.
«Тридцатьчетверка» горела, но большая часть солярки вытекла и струилась по склону огненным ручейком. Небольшой запас снарядов, в основном бронебойных, детонировал вспышками пороха в гильзах, разбрасывая горящие пучки пороха. Экипаж погиб полностью.
Две самоходки и три уцелевших Т-34 наконец выбрались к вершине. Пантелеев не понукал командиров машин, не торопил их, давая возможность подняться на вершину с разных сторон, используя любые укрытия.
Понимая, что Т-3 с их удлиненными пушками сразу продырявят «тридцатьчетверки», капитан вырвался вперед, готовый первым принять удар. Рядом шумно дышал Роман Дудник. Тоскливое чувство безнадежности и предчувствие неминуемой смерти отступили, когда Пантелеев увидел неподалеку немецкий танк.
Т-3 выстрелил первым. Снаряд угодил в нижнюю правую часть рубки, пробил броню и тело радиста. Капитан с трудом удержался на своем месте и выстрелил на ходу. Фугас взорвался с недолетом, но сильно встряхнул вражеский танк, разорвал гусеницу.
Экипаж Т-3 наверняка оглушило. Может, удастся опередить его и успеть выстрелить еще раз. Заряжающий мгновенно выбросил отстрелянную гильзу и загнал в ствол снаряд. Не успеть! Т-3 с его скорострельной пушкой выстрелил раньше. Снаряд врезался в лоб самоходки рядом с орудием. Хотя броню не пробил, но Пантелеева хлестнуло стальным крошевом, из пробитого откатника сочилось масло.
Все же Роман Дудник успел сделать выстрел, добил Т-3, но гаубица вышла из строя, оставшись в заднем положении – откатник не действовал.
Второй Т-3 выпустил подкалиберный снаряд в машину Швыдко. В спешке стрелял не слишком точно, продырявил командирскую башенку. Готовился добить вторым снарядом, тем более русский танк застрял на крутом подъеме, подставив брюхо.
Механик закрыл глаза, понимая, что ничего сделать не успеет. Гусеницы бешено вращались, мотор взревел от напряжения и заглох. Танк стал сползать вниз. Снаряд, направленный в слабо защищенное днище, ударил выше, прожег вольфрамовым жалом башенную броню, тело наводчика и уже погнувшийся от удара, пробил бортовой бак с соляркой.
Горящая струя брызнула на механика, огонь заполнил боевое отделение. Внутри обреченной машины, как это случалось сотни раз в танковых боях, разыгрывалась трагедия гибели экипажа. Рвался и не мог найти выхода стрелок-радист, восемнадцатилетний парень. Механик, горевший от сапог и до пояса, с трудом ворочался, скованный болевым шоком – он даже не мог кричать. Стрелок-радист пытался вытолкнуть ставшее неподъемным тело механика.
– Мама! – вырвалось из обожженной гортани парня.
Он хватнул дыма, раскаленного воздуха и потерял сознание, уже не чувствуя жара, сжигающего еще живое тело. Наводчик с исковерканным плечом тоже тянулся к люку, в который яростно протискивал объемистый живот орденоносец Швыдко.
– Помоги…
В глазах майора, занимавшего волей судьбы должность командира танкового батальона, плескался такой страх, что это заметил даже умирающий сержант-наводчик, служивший в экипаже Швыдко с самого начала. Он понял, что помощи не дождется, и закрыл глаза. Когда Швыдко соскочил с горевшего танка и, пригибаясь, отбежал к ближайшей воронке, машина взорвалась.
Словно преследуя трусливого майора, рядом шлепнулась оторванная по локоть рука. Закрыв голову ладонями, Швыдко скрючился на дне, бормоча что-то невнятное.
Самоходка капитана Пантелеева горела. Сам он добрался до ближайшей воронки вместе с механиком, наводчиком и заряжающим. Лицо командира батареи было покрыто мелкими ранами от осколков брони, из которых сочилась кровь. Заряжающий, получивший контузию, лежал, раскинув руки, и тяжело, прерывисто дышал. Роман Дудник перевязывал капитана.
– Глаза хоть целые? – с усилием спросил Пантелеев.
– Целые, не волнуйтесь. Будем жить.
Ротный Сенченко получил снаряд вскользь, но сумел подбить второй Т-3. Из него выскакивали уцелевшие танкисты. Двоих Сенченко срезал из пулемета, третий прыгнул в воронку, где лежал Швыдко. Немец не понял, жив ли русский офицер или нет, просто лег рядом и тоже замер.
Саня Чистяков видел, как вытащили окровавленного командира батареи, как взорвался танк Швыдко, а через минуту мощно ахнул оставшийся боезапас самоходки Пантелеева. Все это он ловил краем сознания. Перед глазами была другая, главная опасность.
Метрах в четырехстах появился второй «Тигр». Саня будто впервые увидел, какая это махина с необычайно длинным массивным стволом. Тяжелый немецкий танк шел осторожно, прячась на три четверти в низине. Экипаж был уверен, что их зверь самый сильный, но все же осторожничал, видя новую русскую самоходку.
Пусть про нее в танковых школах вермахта отзывались с долей пренебрежения – куда ей до германской оптики и мощности бронебойных снарядов! Но что такое калибр шесть дюймов, каждый из немецких танкистов представлял отчетливо. Не зря уже после первых стычек эти тяжелые самоходки стали называть «консервный нож». Имея в виду, что снаряды калибра 152 миллиметра вскрывают самую толстую броню, как консервный нож.
Старший лейтенант Сенченко огляделся, разыскивая еще один свой танк. Машину так и не увидел, зато услышал по рации голос ее командира:
– Гусеницу перебило. Мы тут яму какую-то нашли, сумели сползти. Какая будет команда?
– Сидите на месте, пока без вас обойдемся.
Сенченко уже отчетливо представлял свои дальнейшие действия. Сам он ничего с «Тигром» поделать не сумеет. Поединок будет вести Чистяков. Его дело – всеми силами отвлекать внимание экипажа Т-6. Старший лейтенант выпустил бронебойный снаряд, пропахавший бугор, за которым скрылся «Тигр», затем два подряд осколочно-фугасных.
Медленно оседало облако дыма, а из низины поднимались по склону три легких немецких вездехода с 75-миллиметровыми пушками на прицепе. Если с «Тигром» не разделаться в ближайшие минуты, то вступит в бой свежая батарея, и шансов победить не останется.
Чистяков отлично знал пробивную способность и высокую прицельность «Тигра». Ствол с набалдашником дульного тормоза быстро нашаривал цель. Какое сейчас расстояние? Метров триста пятьдесят? Может, побольше. Дальномеров на самоходках нет, зато они имеются на немецких танках.
Экипаж «зверобоя» действовал, как крепко сжатый кулак. Каждый понимал, что никогда они не были так близки к гибели. Команды Чистякова выполнялись с полуслова, малейшая ошибка станет ценой их жизни. Младший лейтенант выстрелил, целясь прямо в ствол. Виднелся лишь он да верхушка башни с массивной командирской башенкой.
Навстречу уже летел снаряд «восемь-восемь». Увидеть его на скорости тысяча метров в секунду невозможно. Промелькнула огненная полоса, вкрадчиво и жутко прошелестело совсем рядом, а через секунду донесся звук выстрела. Обе машины исчезли в заранее выбранных низинках, прикрываясь буграми. Вершина холма не была такой ровной, какой казалась с прежней позиции.
Сенченко вел «тридцатьчетверку» по окружности. На ходу снова выстрелил фугасным снарядом. Отлично спроектированную немецкую машину выдавала высота – два метра девяносто сантиметров, на полметра выше самоходки и Т-34. Старший лейтенант видел мелькнувшую командирскую башенку, там сквозь чуткий перископ следили за ним и «зверобоем» глаза опытного немецкого танкиста.
Еще один фугас. Жри, не жалко! Взрыв ударил в каменистый бугор, хлестнул осколками металла и камня по верхушке башни, по перископу. Машина Чистякова прошла еще метров сорок по низине. Саня быстро глянул вниз, откуда приближалась батарея «гадюк».
Надо рисковать. Отсиживаться ему не дадут. Сапог надавил на плечо Лученка. Опытный механик не дал полного газа, и машина вышла наверх хоть и быстро, но без скачка и рева двигателя. Саня думал, что увидит огромную машину целиком, но «Тигр» словно куда-то провалился. Прозевал! Во рту стало сухо.
Чистяков шарил глазами по сторонам. Обзор из открытого люка был бы куда лучше, но младший лейтенант не мог позволить себе оторваться даже на секунду от прицела и спускового рычага.
– Коля… глянь.
Наводчик мгновенно вынырнул из люка и, сразу же пригнувшись, шепнул:
– Он в капонире. Только задница видна.
– Ударим?
– Можно. Только еще метров на двадцать надо бы продвинуться.
Но «Тигр», как огромная кошка, бесшумно вымахнул на длинный пологий склон капонира. Ствол делал последний короткий доворот, ловя в сетку прицела русскую самоходку.
– Саня, бей!
Чистяков нажал на спуск. Скорость гаубичного снаряда на треть медленнее подкалиберного заряда орудия «восемь-восемь». Немец выстрелил чуть позже, когда фугас уже летел к капониру и врезался перед бруствером, подняв взрывом огромный столб земли.
Подкалиберный снаряд не успевшего прицелиться на ходу немецкого наводчика вырвал кусок брони над головой Чистякова. Словно ударило молотом, а от звона заложило уши. Манихин уже перезаряжал гаубицу, но экипаж «Тигра» отлично знал, что пока те затолкают в ствол снаряд, следом гильзу, они опередят русских.
Однако земля, обрушившаяся на бруствер, загораживала самоходку, оставив для прицеливания лишь верхушку рубки. Немецкий лейтенант был вынужден рискнуть и дать задний ход, чтобы поднять машину повыше.
Это были те секунды, которых не хватало Чистякову. Он выстрелил, почти не целясь. Понимал, что сейчас не обязательно нанести «Тигру» смертельный удар, а надо лишь сбить прицел. И он добился этого. Фугас ударил под углом в верхушку массивной башни, снес командирскую башенку с перископом и взорвался в воздухе. Сильный удар сбил прицел, болванка «восемь-восемь» ушла в сторону.
Манихин никогда не двигался так быстро и точно. Гильзу выбрасывать не было времени. Она валялась под ногами, густо дымя сгоревшим порохом. Снаряд и новая гильза, подхваченные Васей Манихиным, уже влетели в ствол, смачно щелкнул хорошо смазанный замок.
На этот раз снаряд «зверобоя» ударил в нужное место – в основание башни «Тигра» с ее броней сто десять миллиметров, от которой отскакивали любые другие снаряды.
Взрыв приподнял башню на метр, смял взрывной волной все внутри боевого отделения. Сдетонировал боезапас, сковырнув многотонную башню на землю, а в воздух взлетели жутким фейерверком всевозможные обломки, шипящие гильзы, куски человеческих тел, и все это накрыло облако вспыхнувшего бензина. Пламя ревело, усилилось, когда взорвался еще один бак, а метров на сто взвился гриб фиолетово-черного дыма.
– Готов, – шептал Манихин. – Готов…
У него тряслись руки, когда он выбрасывал гильзы. И первый раз за все время одна из гильз выпала под ноги. Ее помог вышвырнуть Коля Серов.
Петр Сенченко, вымахнув из укрытия, вел огонь по вездеходам, тянувшим на прицепе вверх по склону противотанковые пушки. Сумел разбить один вездеход. Остальные остановились, расчеты спешно разворачивали орудия.
Стрелять сверху вниз было несподручно, а у Чистякова, пришедшего к нему на помощь, оставались считаные снаряды. Новая дуэль могла закончиться в пользу врага, но на войне иногда случаются неожиданности.
В небе появились наши самолеты. Полк тяжелых СУ-152 не зря входил в Резерв Верховного Главнокомандования. Командир полка Реутов, теряя одну за другой новые мощные машины, связался со штабом армии и убедил нанести авиационный удар.
Под прикрытием истребителей с ревом приближались две тройки штурмовиков Ил-2. Снизившись до высоты двухсот метров, они сбросили стокилограммовые бомбы на тягачи и разворачивающиеся пушки. Затем, сделав круг, обстреляли ракетами остатки разбитой батареи и зенитные автоматы на склоне.
Если с противотанковой батареей самолеты справились сравнительно легко, то зенитчики открыли сильный ответный огонь. Светящиеся трассы 37-миллиметровых снарядов потянулись к штурмовикам. Один из «Илов», получив снаряд в корпус, развернулся и пошел назад. Какое-то время он с трудом удерживал высоту, затем резко пошел вниз. Стрелок успел выпрыгнуть, а пилот, видимо, тяжело раненный, рухнул вместе с самолетом и взорвался в низине, где-то возле пересохшего ручья.
Остальные штурмовики расстреливали расчеты из пушек и пулеметов. Сбросили несколько бомб истребители Як-1. Оба зенитных автомата были разбиты. Обозленные гибелью товарища, штурмовики и истребители гонялись за уцелевшими артиллеристами и добивали их по одному. Затем машины повернули на обратный курс. Бой за Чертов холм, кажется, закончился.
