Глава 6. Любой ценой
Наступление на правом фланге Курской дуги шло рывками. Многие части были ослаблены в первые дни тяжелыми оборонительными боями, понесли значительные потери. Теперь, когда от обороны перешли к наступлению, дивизиям и полкам приходилось буквально прогрызать хорошо укрепленные немецкие позиции одну за другой.
Сенченко и Чистяков нашли майора Швыдко на окраине сгоревшего поселка в низине, поросшей редким березняком. Пока двигались к месту назначения, наткнулись на следы недавнего боя. Немецкая траншея была перепахана воронками и гусеницами машин.
На поле дымили и стояли подбитые не меньше десятка «тридцатьчетверок» – значит, здесь действовала бригада. Лежали тела погибших пехотинцев. Чистяков увидел знакомый силуэт сгоревшей самоходной установки СУ-152. Наверное, машина из их полка. Хотел сделать крюк, глянуть, что и как, но поле обстреливалось.
Вокруг траншеи тоже лежали трупы: и наши и немецкие. Многие немцы были раздавлены гусеницами танков: сплющенные тела в изодранных френчах, от некоторых остались кровяные ошметки. Танкисты, понесшие большие потери, никого не щадили. Из перепаханной земли торчали искореженные пушки, пулеметы, обломки снарядных ящиков.
Швыдко оглядел прибывших. Круглое, обросшее щетиной лицо комбата подергивалось, отсутствовало обычное брюзгливое выражение. Наверное, майор считал себя суровым и решительным командиром. Но подчиненные этих качеств в нем не видели. Посылать своих людей напролом вперед, а самому плестись в хвосте – решительностью здесь не пахнет. А суровость оборачивалась бесконечными придирками.
Швыдко служил в штабе бригады. До этого, в конце тридцатых, командовал танковой ротой. В конце зимы в связи с большими потерями командного состава был назначен заместителем, а вскоре командиром батальона. Получил наконец к сорока годам майорское звание и второй орден.
Сегодня в наступлении участвовала практически вся танковая бригада. Майору выделили из резерва еще одну роту, но в ходе многочасового боя она была наполовину уничтожена. Швыдко не забыл, как к нему примчался на «виллисе» комбриг и закричал, не обращая внимания на подчиненных:
– Чего отсиживаешься? А ну, вперед! Там твои танки топчутся, а ты в тылу околачиваешься!
И Швыдко двинулся вперед. Танки не околачивались. Смяв линию обороны, понесли большие потери при штурме и далее, когда утюжили, выбивали врага из другой траншеи, многочисленных укреплений, отсечных ходов. Измотав наступавшую дивизию и выбив почти целиком передовые роты, немцы отступили и закрепились по своей обычной привычке на высотах.
Атака, в которой участвовали три танковых батальона, не увенчалась успехом. Майор, обозленный на комбрига, потребовал, чтобы самоходки-«зверобои» шли в наступающем строю. Но командир самоходного полка осадил его, напомнив, как Швыдко сутки назад кидал тяжелые САУ вопреки уставу впереди своих машин.
Две самоходки Пантелеева активно участвовали в атаке, поддерживая батальон, и расстреляли три боекомплекта. Правее действовали остальные «зверобои» полка. Там имелись потери, встречный огонь был очень плотный.
Комбат Швыдко, не отличавшийся особой смелостью, уже несколько раз похоронил себя. Снаряд ударил в «тридцатьчетверку», шагах в двадцати от него. Собственно, майор шел, прикрываясь этой машиной, и только поэтому уцелел.
Зато не повезло его подчиненным. Из вспыхнувшего танка успели выскочить лишь двое. Один из них сумел сбросить горящую одежду, у второго не хватило сил. Он крутился, как волчок, исходя непрерывным криком, не в силах сорвать комбинезон.
Обреченному человеку никто бы не смог помочь, он доживал последние минуты. Кроме того, вокруг непрерывно взрывались мины, летели пулеметные трассы, поднимали огромные фонтаны земли тяжелые гаубичные снаряды. Пехота забилась в захваченные траншеи, укрывалась от обстрела в блиндажах, а бронетехнике дали команду отойти.
Машины пятились назад, стараясь на подставлять под вражеские снаряды менее защищенные борта. Швыдко торопил механика, было бы обидно погибнуть, когда атака закончилась.
– Ой, да не торопите вы меня! – не выдержал механик зудящего голоса майора. – Кормой уходим, воронки кругом. Перевернуться можно.
Временно остановились в низине, поросшей березняком. Сенченко докладывал Швыдко, что происходило в Сухой Терёшке. Не забыл спросить, послали ли за ранеными грузовик или нет.
– Не до твоих раненых было, – отмахнулся Швыдко. – Пока вы по деревне плутали, тут такая мясорубка шла.
– Мне в санчасть сообщить? – двигая скулами, выкрикнул Сенченко. – Я ведь просил!
– Ладно, сейчас сам свяжусь.
– Ну что, «Тигров» не встретили? – спросил Пантелеев, протягивая папиросы.
– Без них мороки хватило, – прикуривая, ответил Чистяков. – Пушек понатыкали. Их проще было пехотой уничтожить, а у нас всего взвод десанта. Меньше половины осталось, да сколько еще умерли, пока помощь ждали. Комбату недосуг было о своих раненых позаботиться.
Швыдко проглотил подковырку молча, бросив короткий злой взгляд на младшего лейтенанта. В другой ситуации, может, и отматерил бы, поставив по стойке «смирно». Но не та обстановка. Чистяков со своим экипажем вчера два дота снес с дальнобойными орудиями. По существу спас остатки батальона. Кроме того, говнюк, заместителем у Пантелеева числится, будто кого поопытнее найти нельзя.
– «Тигров» или «Пантер» не встретили, – рассказывал Саня. – Но фрицы свой Т-4 хорошо укрепили. Лобовую броню усилили, плиты по бортам. Его теперь орудием «тридцатьчетверки» трудновато взять. Уделали мы один Т-4, я глянул – серьезная вещь, лобовая броня миллиметров семьдесят. И еще эти «штуги», клопы чертовы! Низкие, не сразу разглядишь, а пушки сильные.
– Я про них вам еще в училище говорил, – напомнил Пантелеев. – По сравнению с танком вроде и вида никакого, а бьют крепко.
– Крепко, – согласился Чистяков. – «Тридцатьчетверке» в пушечную подушку врезали, наводчик в санбате и орудие перекосило. Но мы две штуки сожгли вместе с Петей Сенченко. А Т-3 закопанный раздавили, в землю вплющили.
– А почему не стреляли?
Саня объяснил ситуацию.
– Рискуешь, – покрутил головой Пантелеев.
– Другого выхода не оставалось.
– Ищи выход. На какой хрен нам гаубицы поставили? Вчера два дота развалил, а сегодня как обычный танк действовал. У нас в полку уже две машины накрылись.
– Я видел. Гриша Волынов живой?
– Живой.
– А с самоходкой что случилось?
– Из «гадюки» кумулятивный заряд всадили. Трое погибли. Не надо им было приближаться. А на тех холмах впереди и доты и танки вкопанные. Пара штук, судя по всему, «Тигры».
– Чего нас так торопили? – спросил младший лейтенант. – Раненых двадцать с лишним человек оставили, танк поврежденный вместе с экипажем. Опять наступаем?
Подошел Лученок и, козырнув, объявил:
– Масло течет, и тяги повредило. Надо бы ремонтников вызвать, сварка срочно нужна.
– Нечего было танки таранить.
– Не протаранили бы, снаряд в лоб словили.
Машины рассредоточили в наиболее густых лесных участках. Батарея самоходок по-прежнему находилась рядом с батальоном Швыдко. Приказали вырыть капониры два метра глубиной и замаскировать сосновыми ветками.
Лученок вместе с ремонтниками приводили в порядок самоходку. Судя по всему, наступления сегодня не предвиделось. Встретились с Гришей Волыновым, чья батарея располагалась неподалеку. Гриша рассказал, как сгорела самоходка.
– По-дурацки все получилось. Ты хоть вчера не зря рисковал, два дота разбил. А тут поперли на траншею, хлопок звонкий такой, и машина задымила. Двое выскочили, третий по плечи из люка высунулся, и тут как шарахнет! Боекомплект сдетонировал. Крышу, словно жестянку, разорвало и боковую стенку сорвало. А тот парень кусками вверх летел. Верхняя половина, которая высунулась, а ноги и все остальное, отдельно. В полусотне шагов от меня, своими глазами видел.
Сане показалось, что его земляк, Гриша Волынов, нервничает так же, как вчера Павел Рогожкин. Но снаряд в метре от Пашки наводчика насквозь пробил, и машина чудом не сгорела. А Волынов разнервничался зря. Сколько танков вчера и сегодня сгорело и взорвалось! И убитые пехотинцы десятками лежат. Если так реагировать, надолго тебя не хватит.
– Война, куда денешься… – отозвался Саня.
Как-то надо было отреагировать на рассказ. Возможно, успокоить земляка. Но Чистяков столько насмотрелся в бою за Терёшку, что рассказ Гриши его мало тронул. И танкисты в деревне горели вместе со своими машинами. И семнадцатилетний парнишка-десантник с оторванной ступней умер в агонии, плача от жалости к себе. А чего Волынова утешать, он пока живой и даже не ранен.
– Я думал, наши «зверобои» вообще никакой снаряд не берет. А тут хлопнула пушчонка, ее в окопе не видно, и амбец «зверобою». Как же мы тогда ихние «Тигры» и «Пантеры» одолеем?
– Знаешь, Гришка, – разозлился Саня. – Чего ты стонешь? Ну сожгли самоходку – мы все не вечные. Но если так распускаться, хоть живым в гроб ложись.
– Страшно было, – выдавил Волынов.
– Мы сегодня немецкую «штугу» в клочья разнесли. Потом танк Т-3 раздавили. В лепешку, хоть он успел пальнуть, да только опоздал.
– Значит, ты герой, а я трус?
– Какой же трус? – смутился Саня. – Воевал, как все, не убегал. А бояться – я тоже боялся. Выпить хочешь? У меня спирт есть.
Хлебнули по очереди из фляжки, запили водой, свернули цигарки.
– Тебя, Санька, за вчерашние доты к ордену представили, – сообщил Гриша.
– Откуда знаешь?
– Наш командир батареи с вашим разговаривал. Хвалили тебя и механика твоего.
Сане стало приятно, и он предложил выпить еще. В это время прибежал радист Денисов и позвал ужинать.
– Все собрались, тебя ждут.
Батарея собралась в полном составе. Пантелеев, которого приглашали посидеть в компании других комбатов, предпочел остаться с экипажем. Все три машины оставались в строю, но уже понесли первые потери. Погиб наводчик в экипаже Паши Рогожкина, радист был отправлен в госпиталь с тяжелыми ожогами.
Сам Рогожкин был явно подавлен. То начинал улыбаться и шутить, то погружался в молчание, не слыша окружающих. Все его понимали – человек побывал на краю смерти. Пройди траектория снаряда чуть правее, и подкалиберное жало насквозь прожгло бы Пашу.
Настрой в экипаже зависит прежде всего от командира. Остальные ребята поневоле глядели на него и ходили смурные. Новый наводчик, старший сержант Дудник, мужик с характером, смотрел на Рогожкина с плохо скрытой неприязнью.
Роман Дудник, родом из-под Минска, потерял часть родни, ничего не знал о судьбе отца, матери, младших братьев и сестер. Догадываясь, что происходит в Белоруссии, он ненавидел немцев, не принимая никаких фраз об интернационализме и братьях по классу. Его раздражали даже антифашисты, которые иногда выступали по радио на переднем крае.
– Все они одного поля ягоды! Давить без жалости. Целые села в Белоруссии жгут, детей не щадят.
Дудник воевал полтора года, имел медаль «За отвагу». Новым назначением был доволен.
– С такой броней и пушкой можно гадов бить! – восклицал он.
Роман быстро сошелся с экипажем, подружился с Колей Серовым, который тоже имел свой счет к немцам. С младшим лейтенантом Рогожкиным держался подчеркнуто официально. Сильный по характеру, Дудник не терпел людской слабости, особенно от командиров.
Его не смущало, что он занимает продырявленное сиденье, с которого не успели толком смыть кровь погибшего предшественника.
– Злее буду, – скалил он крепкие белые зубы.
Выпили по одной, другой, помянули погибших. Наголодавшись за день, с аппетитом ели пшенку с бараниной, густо пересыпанное красным перцем сало.
– Как тебе машина, Роман? – спросил Пантелеев.
– Во! – показал тот большой палец. – Я таких еще не видел. Сегодня по капониру врезали, где «семидесятипятка» притаилась. Фрицы ее хоть поглубже откатили, а шарахнуло так, что снаряд даже с недолетом землей расчет завалил.
– Там кто-то еще шевелился, – добавил новый радист. – Мы на гусеницах крутнулись, только треск пошел. И пушку, и фрицев в одну кучу закатали.
– В яму провалились, – продолжал Дудник, – а механик, молодец, как даст газу, выскочили в момент. Позже еще одну пушку раздолбали. Стреляли, сволочи, но механик такие виражи закладывал, ушли из-под снарядов. Так, рикошетом по броне прошло. А от пушки одни железяки да куски фрицев остались.
Роман Дудник явно завоевывал лидерство в экипаже, а в сторону Рогожкина даже не смотрел. Обсудили другие детали боя. Отдельно подняли кружки за Саню Чистякова, которого за разбитые доты командир полка представил к ордену «Красной Звезды».
– А остальных? – ревниво поинтересовался Коля Серов.
– Не знаю, – пожал плечами Пантелеев. – Про других разговора не было. Мы же в бой только вчера вступили.
– Не торопись, Колян, – разжевывая сало, сказал Лученок. – Получишь звезду. На грудь или на памятник.
– Бросьте вы, Тимофей Иваныч, – поперхнулся Вася Манихин, доедавший кашу в своем объемистом котелке. – Скажете такое!
Механик в ответ лишь ухмыльнулся. После ужина собирали командиров батарей, а следом должно было состояться комсомольское собрание. Уходя, Пантелеев позвал Рогожкина.
– Проводи немного.
Отойдя шагов двадцать, остановился и в упор оглядел младшего лейтенанта:
– Завтра снова наступление. И послезавтра тоже. Сам видишь, какая каша заварилась. Под Прохоровкой все поле сгоревшими машинами усеяно. Жжеными телами за километр пахнет. Возьми себя в руки, иначе пошел к черту! Спишу сегодня же, иди, лечи нервы… или трусость. Понял? Ты мне экипаж погубишь.
– Товарищ капитан, – вскинулся Паша. – Я не трус, честное слово! И сегодня нормально воевал.
– Кой черт нормально? Ты себя живого хоронишь, и все это видят. Закончен разговор, некогда воспитанием заниматься.
Насчет комсомольского собрания слегка подвыпившие экипажи отреагировали кисло. Опять будут толкать речи о стойкости и героизме. Механик-водитель в экипаже Рогожкина заявил:
– Мне от машины отлучаться нельзя.
Коля Серов пожаловался на контузию и сказал, что лучше прогуляется до санчасти.
– Там хоть девкам на жизнь пожалуюсь. Может, кого уболтаю.
Саня тоже был не в восторге, наладился поспать и уже распределил посты. Но минут через сорок вернулся Пантелеев и приказал:
– Всем комсомольцам, кроме механиков-водителей, идти на собрание.
– Неделю назад собирали, – напомнил Серов. – Опять воду в ступе толочь.
Переругиваясь и зевая, потянулись к штабу. Позавидовали заряжающему Васе Манихину. Тот пояснил, что когда-то его принимали в комсомол, а потом мост смыло, и секретарь из райкома приезжать к ним перестал. Года три собраний не проводилось, и взносы не платили.
– Так что я теперь вроде и не в комсомоле. Лучше машины охранять останусь.
– Оставайся, – зевнул Пантелеев, который за день смертельно устал и хотел вздремнуть хоть пару часов.
Народу собралось довольно много. В полку всего двенадцать самоходок, но кроме них, как и положено: разведка, авторота, саперы, санчасть и прочие вспомогательные подразделения.
Сначала выступил замполит, коренастый грузный подполковник, чем-то похожий на комбата Швыдко. Зачитал отрывки из газет, прерывая чтение лозунгами и возгласами. Больше всех Сане запомнилось выражение «любой ценой!».
Прорывать вражескую оборону, громить из мощных орудий укрепления и бронетехнику, освобождать села и города из немецкого рабства. Не щадя жизней, любой ценой!
Речь Сане не понравилась. Таких общих фраз он наслушался с сорок второго года в достатке. Он также размышлял о том, что за два дня боев ни разу не видел замполита на поле боя. Пришел к выводу, что комиссар у них не из смельчаков. Такие больше всего болтать любят. Коля Серов зевал, прикрывая рот ладонью, потом повернулся к Сане и сообщил:
– Он с таким пузом в люк не пролезет.
– Швыдко же влезает.
– Ага, аж пуговицы трещат.
Замполит объявил, что завтра предстоит новое наступление. К месту и ни к месту повторил еще пару раз «любой ценой!» и наконец удалился, оставив вместо себя комсорга полка.
– У нас в артполку был комсорг, – вспоминал Чистяков. – Здоровяк. С автоматом всегда ходил и возле комиссара отирался. Такой ссыкун, не приведи бог. Первым удрал, а мы из окружения пробивались.
– Этот не лучше, – пробурчал Серов, который уже не в силах был перебороть дремоту.
Комсорг, чернявый парень, лет двадцати пяти в звании лейтенанта, говорил проще. Больше нажимал на действия полка. Не обошлось без общих фраз о мужестве и героизме, но комсомольский вожак еще не нахватался бюрократических замашек. Рассказал, что «зверобои» уже проявили себя. Например, сегодня в третьей батарее командир установки с расстояния километра уничтожил стоявший в засаде «Тигр».
– И броня его хваленая не помогла, – торжественно поднял палец комсорг. – Товарищ сейчас сам расскажет.
«Товарищ», конопатый младший лейтенант, покраснел от общего внимания и сказал, что километра до «Тигра», пожалуй, не было – метров восемьсот или даже поменьше.
– Неважно, – перебил его комсорг. – Говори, как фашистского зверя прихлопнул.
– Он, гад, по «тридцатьчетверкам» садил. Как даст, у одной башня слетела, затем вторую поджег. Издалека бил. Шарахнет, и опять в укрытие.
– Ты про себя рассказывай, – снова вмешался комсорг, который считал, что упоминание о наших погибших танках подрывает моральный дух комсомольцев.
– Я и говорю, что молотил он прицельно. Когда третий танк подбил, я к нему с фланга подобрался. Пальнули, под гусеницу попали. Он тоже выстрелил – промахнулся. Стал пятиться, боком развернулся. Мы четыре раза стрельнули, боковину смяли, колесо выбили, а он ползет. Потом прицел завысили и пару фугасов под башню вложили. Задымил, я еще добавил. Загорелся как миленький, потом рвануло, башню скинуло, а огонь такой, словно скирда полыхает. Но живучий гад. Штук восемь снарядов на него извели, и три наших танка сжег.
– А «тридцатьчетверки» не стреляли? – спросил кто-то.
– Конечно, стреляли. Только их снаряды от брони отскакивали, только искры летели. А в гусеницы никто попасть не сумел. Так что машины у нас мощные, и «Тигров», и «Пантер» бить можно.
Конопатый закончил непривычно длинное для него выступление и облегченно уселся. Комсоргу не слишком понравилось, что «Тигр» оказался таким живучим, уничтожил три наших танка, а младший лейтенант потратил на него столько тяжелых снарядов.
– Значит, целились поначалу не слишком точно, – поучительно сказал комсорг.
– Может, и так, – легко согласился младший лейтенант, судя по всему, парень простой и бесхитростный.
– А вы что, наводчик, артиллерист? – выкрикнул Коля Серов и даже подскочил от возмущения.
– Я хотел…
Но Серова трудно было остановить.
– Вы сами где воевали?
Комсомольский вожак имел на груди медаль «За боевые заслуги». Замялся, но, быстро справившись, перечислил несколько дивизий и полков.
– На танках? На самоходках? – прижимал его к стенке наводчик.
– В блиндаже, с бумагами, – буркнул кто-то. – Не зря же награжден.
Конечно, за подобную бузу могли вызвать и в политотдел, и особист мог заинтересоваться. Но комсорг тогда мгновенно потерял бы авторитет. Поэтому всячески пытался утихомирить самоходчиков.
– Воевал я, ей-богу. И контузию получил, – и сразу перевел разговор на привычную тему: – Экипаж младшего лейтенанта Чистякова вчера разбил два пушечных дота. Мощные сооружения, но наши орудия сильнее.
Саня вдруг обнаружил, что рядом сидит симпатичная сержантка с эмблемами медслужбы. Повод познакомиться был самый подходящий. Он бесцеремонно отодвинул радиста Денисова, который тоже пытался заговорить с девушкой, но явно тушевался.
– Чистяков… Саня, – представился он. – А вас как зовут?
– Оля… младший сержант Морозова Ольга. Это про вас сейчас говорят?
– Ой, да не слушайте вы всякую ерунду. Вы, Оля, в санчасти работаете?
– В санчасти. Но с завтрашнего дня закреплена в качестве санинструктора за первой и второй батареей.
– А я как раз из первой батареи.
Девушка была круглолицая, с коротко стриженными волосами. Перехватив взгляд, брошенный на колени, смутилась, поддернула юбку. Саня деликатно отвернулся, кашлянул. Заметив, что рядом с санинструктором лежит винтовка, шепнул:
– Чего такую тяжесть таскаете?
– Положено по штату.
– Хотите, мы вам трофейный «вальтер» подарим? Вместе с кобурой.
– Не знаю, разрешат носить или нет.
– Чего там знать? Удобная штука. Я сам видел, и врачи, и санитары пистолеты носят.
Самым большим любителем трофеев в экипаже был радист Костя Денисов. Кроме нагана он обзавелся автоматом МП-40 и небольшим офицерским «вальтером». Носить его в кармане комбинезона было куда удобнее, чем барабанный револьвер, поэтому радист мялся, не желая расставаться с трофеем.
– Давай сюда свою пушку, – прошипел младший лейтенант.
Комсорг в этот момент уже второй раз обращался к Чистякову, приглашая рассказать, как были разбиты доты.
– Наводчик расскажет, – отмахнулся Саня.
Вокруг дружно заржали:
– Не видите, командир занят.
– Тут дела поважнее, чем доты.
Комсорг с усилием выдавил улыбку. Пусть выступает наводчик, лишь бы остальные не начали привязываться к его не слишком боевой биографии.
После собрания Саня пошел провожать Ольгу.
– Тут совсем рядом, – сообщила она. – Идти всего пять минут.
– А что, подлиннее дороги нет?
Девушка невольно заулыбалась. «Вальтер» она приняла и сунула в санитарную сумку. Кобуру младший лейтенант обещал принести завтра.
– И заодно расскажу, как с пистолетом обращаться.
Сначала больше молчали, потом разговорились. Ольга училась на курсах в Саратове, там же проживала ее семья. Отец – железнодорожник, старший брат погиб еще в сорок втором, остались два младших брата и сестра, учатся в школе.
– Зачем на фронт пошла? Да еще в такие войска.
– Совсем невмоготу на фабрике работать стало, – просто ответила Ольга. – Мы телогрейки, ватники и прочую форму шили. Я девять классов закончила, думала на техника подучиться, а пришлось за станок сесть. По двенадцать, а то и пятнадцать часов из цеха не выходили. Каждую неделю то одна, то другая девчонка под иглу попадала. Мы подбегаем, а ей ладонь к ватнику пристрочило.
– Я тоже вначале в Саратове учился, – сообщил Саня. – Весной сорок второго, могли еще тогда встретиться.
– Вряд ли. У меня парень был.
– А сейчас?
– Убили его. А фабрика до того измотала, что просыпаюсь дома, а вокруг станки жужжат. У нас девчонки по комсомольскому набору лет с четырнадцати работали. Не выдерживали, плакали. Некоторые сбегали, но их родители назад привозили. Боялись, что посадят. Да и паек неплохой был, в тепле спали. Только я своего добилась, закончила курсы санинструкторов и на фронт пошла.
– А я с сорок второго воюю. Сначала в гаубичном дивизионе. Тогда ох и туго приходилось, постоянно отступали. В окружение попали, комбат у нас сильный был. Вывел сколько мог ребят. С боями пробивались. А в сорок третьем военное училище в Челябинске закончил.
– Значит, ты бывалый командир. Не зря тебя хвалили.
– Ерунда, – заскромничал Саня. – Весь экипаж действовал. А чего вас, санинструкторов, за батареями закрепили?
– Сегодня шум большой поднялся. В отбитом селе двадцать раненых оставили, а в охрану дали подбитый танк да контуженых танкистов. Они полдня там пролежали, а тут еще немцы отступающие на них наткнулись. Танкисты кое-как отбились, а раненые почти все от потери крови поумирали, да еще фрицы по ним стреляли.
– Вот гад, Швыдко, – выругался Саня. – Обещал машину за ними прислать и не прислал. Пузан хренов! А ведь ребята из его бригады. Досталось ему от начальства?
– Кажется, отбрехался. На санитарную службу все свалил.
Не заметили, как сделали один, другой круг. Болтали обо всем, война как-то забылась, даже смеялись. Саня взял ее за руку, и Ольга ничего не имела против. Правда, то в одном, то в другом месте их окликали часовые. Приходилось объяснять, кто они и откуда. Какой-то настырный сержант потребовал документы. Долго сопел, рассматривая то Ольгу, то бумаги.
– Насмотрелся? Хватит, – выдернул документы Чистяков.
Сержант запсиховал (наверное, Ольга понравилась), грозил вызвать начальника караула.
– Всем война, а вы тут шуры-муры крутите.
– Сам ты шуры-муры! Мы из боя два часа назад вышли.
В общем, испортил настроение. Сделали еще кружок, и Ольга заторопилась к себе. Постояли возле санчасти. Бойкость и решительность Сани куда-то испарилась. Ольга тоже примолкла. Затем оба вздохнули и неожиданно рассмеялись.
– Тише, вы, – раздалось из темноты. – Люди спят.
У Чистякова вертелось на языке сказать Ольге, что она ему нравится, обнять ее, но не решился. Потоптавшись, выдавил:
– Пойду я. Ждут уже. Я кобуру к «вальтеру» завтра принесу.
– Ладно.
Саня шутливо козырнул и медленно сделал несколько шагов. Не выдержав, обернулся. Девушка стояла на том же месте. Подойти? Или не надо.
– Увидимся, правда? – хрипло проговорил он.
– Увидимся, – откликнулась Ольга. – Иди, а то достанется от командиров.
Пантелеев, куривший возле самоходки, ничего не сказал про отсутствие, которое длилось, оказывается, два часа.
– Отдыхай. На рассвете подъем.
Следующий день получился какой-то бестолковый. С утра налетели штук двенадцать «Юнкерсов-87» и отбомбились, высыпав тяжелые стокилограммовки и контейнеры с мелкими осколочными бомбами. Прицелиться им как следует не дали наши истребители, но у одной самоходки порвало гусеницу, сгорел американский бронетранспортер, которых в полку имелось всего четыре штуки.
Один возил командира полка, два числились за разведкой и саперами, а четвертый загреб для своих нужд замполит. Удобно было раскатывать под защитой брони, двух пулеметов и выкрикивать лозунги вроде «любой ценой». Подполковник ругал на чем свет стоит водителя и экипаж, которые чудом спаслись от бомбы.
Свой бронетранспортер подполковник ценил. Много барахла помещалось, молоденькую связистку с собой возил. Попытался забрать бронетранспортер в разведке, но те потребовали письменный приказ командира полка. По слухам, в ответ на жалобы замполита комполка посоветовал с подковыркой:
– Бери мотоцикл. Как раз для тебя транспорт. Юркий, быстрый, все подразделения за день обмотаешь.
– А документы? Партийная печать, бланки.
– Для печати я могу вам засургученный саквояж подарить, – заявил помощник комполка по разведке, энергичный, побывавший во многих переделках капитан. – Связистку тоже заберу, мне она нужнее.
– Пожалуй, – командир полка подмигнул молодому плечистому капитану, которого ценил за смелость и хорошо налаженную разведку. – Для капитана связистка нужнее. Не в мотоцикле же ее возить.
Замполит недовольно сопел и через силу улыбался. Он был женат, имел внуков, и командир полка косо смотрел на его заигрывания с молодыми женщинами.
Но все это были мелочи. Дивизия понесла уже в первые дни большие потери в людях и технике. Но пополнение пришло не такое, какое ожидали для дальнейшего наступления.
Мимо самоходчиков проследовали две стрелковые маршевые роты, человек шестьсот бойцов. Одеты новички были в выгоревшие старые гимнастерки. Видно, что люди вымотались после долгого пешего марша.
Много было совсем молодых парней, почти мальчишек, с тонкими цыплячьими шеями. Они буквально плелись. Обмотки на ботинках подвязаны кое-как. Вооружены почти все были винтовками, автоматы имелись у сержантов и в расчетах противотанковых ружей.
– У нас что, войск получше нет? – спросил кто-то. – Такое наступление, а тут молодняк гонят.
– Есть и крепкие полки, – ответил Коля Серов. – Но их не торопятся в бой вводить. Вот проломим оборону, тогда они и пойдут.
– Мы разве еще не проломили?
– Всего две-три линии. А впереди таких укрепленных полос немерено. Вон, на холмах торчат сволочи.
На холмах мало что торчало. С трудом можно было разглядеть хорошо замаскированные траншеи, доты, бронеколпаки. Ряды колючей проволоки были опутаны спиралью Бруно. По слухам, в тонких стальных кольцах вязли даже танки – проволока наматывалась на валы, наглухо скручивала тяги. А за холмами находились скрытые позиции гаубиц, многочисленные минометные батареи, закопанные в землю танки, по слухам, даже «Тигры».
Пришел майор Швыдко, долго обсуждали какие-то дела с командиром батареи Пантелеевым. Шел дождь, а землянки в ожидании наступления не вырыли. Чистяков со своей самоходкой находился поблизости и слышал часть разговора.
Первой роте СУ-152 предстояло снова поддерживать наступление танкового батальона. После понесенных за два дня потерь Швыдко тоже получил пополнение, которое его совершенно не устраивало. Треть полученных танков составляли легкие Т-70 с пушками калибра 45 миллиметров и слабой броней.
– На них только почту развозить или, в крайнем случае, в разведке использовать. Но только не на прорыв идти, – жаловался комбат. – Только на ваши «зверобои» надежда.
– На себя больше надейся, – отрезал Пантелеев, который недолюбливал майора за трусость. – На чужом горбу в рай хочешь въехать? Не получится. У меня всего три машины, а у тебя двадцать.
– Разве с твоими сравнишь, одно старье, – пытался подлизаться Швыдко. – У тебя броня и пушки мощные. «Зверобои»!
– Что нам положено, мы сделали. Но впереди твоего батальона не пойдем. Ты – комбат, вот и веди своих орлов. Мало тебя комбриг шпынял, что позади плетешься?
Пантелеев не любил всевозможных склок, но и прокладывать дорогу трусоватому майору своими тремя самоходками не желал.
Дождь усилился, все заволокло низкими тучами. Экипаж Чистякова пришел к выводу, что наступление сегодня, пожалуй, не состоится. Вода хлестала несколько часов, заполняя низины мутными ручьями. Пообедали, наладились поспать, но из-за холмов открыли огонь гаубицы «стопятки».
Не такой большой калибр, и стрельба велась не слишком интенсивная, но сон пропал. Смолили цигарки, вслушиваясь в грохот взрывов. Дождь потихоньку стихал, Коля Серов выглянул из люка и тут же захлопнул его.
Рвануло неподалеку. На броню шлепнулось несколько мокрых комьев земли, а на самоходку Рогожкина свалилась половина сосны, перебитая фугасом. Экипаж выскочил как ошпаренный, думали, что угодили под снаряд. Сосна приложилась крепко, развалилась на несколько обломков, смяла решетку трансмиссии.
– Ну вот, у вас работа появилась, – зубоскалил Серов. – Деревяшки растаскивать да решетку выправлять.
Но пилить сосну и маскировать ветками остальные машины пришлось всей батарее. Кроме того, Пантелеев приказал срочно рыть щели для укрытий.
– Какие в лесу щели? – заспорил было механик Лученок.
Очередной снаряд взорвался метрах в тридцати. Осколки брызнули по броне, сверху полетели срезанные ветки. Молча разобрали лопаты и принялись копать. Почва была песчаная, но мешало множество корней, камни. Кое-как выдолбили до темноты две щели на пятнадцать человек.
На грузовом трехтонном «Шевроле» приехала Ольга. Водитель объявил, что приказано загрузить дополнительный комплект снарядов, а завтра он будет сопровождать первую и вторую батарею с новым боезапасом.
– Грузите быстрее, – торопил он. – Мне еще один рейс сделать надо.
Из этого сделали невеселый вывод, что, если загружаются снарядами под завязку, бой предстоит тяжелый. Ольга поинтересовалась у Пантелеева, есть ли больные или контуженые. Капитан не спеша повел разговор с санинструктором, пошли намеки насчет более близкого знакомства, но появился младший лейтенант Чистяков.
– Тебе чего? – не слишком приветливо спросил Пантелеев.
– Машина к бою подготовлена, – козырнул Саня.
– Позже поговорим.
– Здравствуйте, Оля, – не обращая внимания на командира батареи, поздоровался младший лейтенант. – А я вас раньше ждал, задержались что-то.
Пантелеев слегка растерялся, глядя на шустрого парня. Из-под носа у командира девку уводит. Видимо, успели уже познакомиться. За молодыми не угонишься.
Ольга с облегчением объявила, что у нее срочные дела, и если можно, то пусть ее немного проводит лейтенант Чистяков.
– Пусть проводит, – кисло согласился командир роты. – Только долго не задерживайтесь. Да и какие сейчас прогулки? Сыро, вода кругом. Не присесть, не прилечь.
Экипаж, чутко слушавший интересный разговор, посмеивался и морально поддерживал своего командира.
– Младшой найдет, где присесть и прилечь, – сказал Коля Серов. – Вчера познакомились, время зря не теряет.
Остальные тоже согласились, что командир у них молодец. И воюет лихо, и насчет девок не промах.
– Тимофей, ты за меня остаешься, – крикнул уже на ходу Саня и получил громкий ответ:
– Так точно, товарищ лейтенант.
Взявшись за руки, неторопливо пошли в сторону санчасти.
– А я тебя весь день ждал, – сообщил Саня.
– Вижу. С капитаном не дал поговорить, утащил быстрее.
– Нечего тебе с ним делать.
– Ревнуешь?
– Может, и так.
Саня, осмелев, накинул на плечи девушки один край трофейной плащ-палатки. Невольно прижались друг к другу. Ольга ничего против не имела.
– Страшно сегодня было, – призналась она. – Я с водителями на склады ездила. Пара «мессершмиттов» налетела, бомба прямо в ЗИС-5 ударила. А там снаряды к вашим пушкам. Такой взрыв сильный был, даже нашу машину подкинуло.
Саня прижал девушку ближе к себе, но Ольга, снова вспоминая страшный эпизод, продолжала сбивчиво рассказывать:
– От машины и двух человек в кабине ничего не осталось. Воронка и мелкие куски на полста метров раскидало. Я водителя и второго бойца пыталась найти. Вдруг, думаю, взрывной волной отбросило. Один дурак-снабженец ботинок за шнурок поднимает и мне показывает. А из ботинка кость торчит. Выпивший, ржет, как в цирке. Мол, вот все, что и осталось. Твоя помощь не требуется. Глаза залил, не видит, что в другой машине стекла вышибло. У водителя осколки из-под кожи полчаса вытаскивала, хорошо, хоть в глаза не попали.
– Не надо, – попросил Чистяков. – Нагляделся я на все это. А тебе лучше бы не видеть вообще.
Ольга понемногу успокоилась. Ходить по мокрому лесу было не слишком уютно. Остановились под сосной. Саня поцеловал ее в губы. Ольга слабо отстранилась, затем прижалась еще теснее. Целовались, забыв про все на свете. Девушка ахала и шептала что-то ласковое. Саня расстегнул гимнастерку, гладил ее грудь, плечи, вздрагивающую спину.
– Санечка, береги себя.
Он пытался гладить бедра, но Ольга отстранилась.
– Хватит, родной. Все будет, только не сейчас.
– Когда? Кто знает, доживу до завтрашнего вечера или нет.
– Я знаю, доживешь. Иди к себе, Саня. Меня тоже ждут.
Но еще не меньше чем полчаса стояли, обнявшись, то начиная вновь целоваться, то шепча друг другу, что они будут вместе всегда.
До рассвета, когда экипажи уже поднялись, мимо самоходок санитары пронесли на плащ-палатке тяжело раненного сапера. Рядом шагали еще двое саперов, покрытые с ног до головы густым слоем грязи. Один тащил на плече миноискатель, обе ладони были перевязаны. Остановились передохнуть, попросили закурить.
– У танкистов завсегда курево имеется.
– Мы самоходчики, – поправил их Вася Манихин.
– Все равно за броней да с пушкой. А мы под пулями ползаем, как кроты в земле ковыряемся, мины ищем.
Присев за броню, дружно задымили. Саперы рассказали, что с собой им категорически запретили брать спички и махорку, чтобы не выдать себя огоньками.
– Много мин извлекли?
– Порядком. Проходы флажками обозначены.
– Знаем мы ваши проходы. Ближе, чем на двести метров к фрицам, наверное, и не приблизились. А возле траншей мин больше всего понатыкано.
– Двести не двести, но метров на восемьдесят сумели подползти. Колючую проволоку, где могли, перекусили, спираль Бруно немного растащили.
– А те восемьдесят метров мы собственными машинами чистить будем, – сказал Лученок. – Там и останемся.
– Чего пустой разговор вести? – огрызнулся сержант-сапер. – Часть мин во время артподготовки подорвут, ну а остальное – как повезет.
Впереди взлетали ракеты, стучали пулеметные и автоматные очереди. В одном месте стрельба шла особенно густо, ахнули несколько взрывов.
– Еще одну группу накрыли, – сообщил сапер. – Нашу роту с вечера на группы разбили и запускали одну за другой разминирование вести. Из шести-семи человек, дай бог, если трое возвращаются. Часть пути на себе раненых тащим, а ближе к окопам санитары, спасибо, помогают. Половина групп там в полном составе и остались, пулеметы траву стригут, башку не поднимешь.
– А вас, значит, тоже трое вернулось? – спросил Манихин.
– Нас восемь человек было. А того на палатке можешь не считать. У него нога оторвана, и промежность вывернуло, доходит парень. Так что наступать еще не начали, а половина людей в роте накрылись.
Разговор с саперами оставил тягостное впечатление. Перекусывали под грохот артиллерийской подготовки. Кроме гаубиц активно работали «катюши». Светящиеся стрелы с воем уходили в темноту, там громыхало, вспыхивало, высоты застилал дым. На смену отстрелявшимся реактивным установкам подгоняли другие, и снова неслись в сторону холмов раскаленные стрелы.
– Дают… – завороженно следил за стрельбой «катюш» Вася Манихин. – Там живого ничего не останется.
– Ну, рассыпят по площадям с полтысячи ракет, а что дальше? – как всегда, бурчал Тимофей Лученок. – Напугают молодняк, блиндажи кое-какие прошибут. А доты, бронеколпаки и закопанные танки они не возьмут. Мощности не хватит, да и точечный огонь нужен, а не пальба куда попало.
– Хватит ныть! – не выдержал Чистяков. – Все тебе не так.
Обычно горластый механик стушевался:
– Я же за своих болею, Сан Саныч. Мало толку от такого шума. Гаубицы бы на рассвете подтянуть поближе и бить прицельно. А они тоже с трех километров свои чушки запускают. Нам да танкистам все расхлебывать.
Между танками и самоходками быстро расхаживал замполит полка с пистолетом. Выкрикивал что-то бодрое, но все заглушал звук работающих на холостом ходу двигателей. Доносилось знакомое:
– Любой ценой, орлы, прорвать оборону и гусеницами фашистскую свору размазать.
Танки, густо облепленные десантом, двинулись в рассветной полумгле. На самоходках тоже сидели десантники, человек по десять. Батальон Швыдко укомплектовали до полного состава. Правда, это были уже не те два десятка новых «тридцатьчетверок». Танки были закопченные, виднелись заплаты.
Следом за Т-34 шли легкие Т-70. Чистякову они показались несуразными. Короче «тридцатьчетверок» метра на два, узкие, со слабой бортовой броней и нижними колесами, крепившимися непонятно к чему. Рядом фугас взорвется, вышибет к чертовой бабушке.
Тем не менее силы сосредоточили большие. Среди машин Саня увидел несколько СУ-122, которые они также изучали в Челябинском училище. Переваливая через заполненные дождевой водой низины, двигались «виллисы» с легкими полковыми трехдюймовками на прицепе. Иногда буксовали, тогда их дружно подталкивали расчеты. Лошади с усилием тянули «сорокапятки» с зарядными ящиками, набитыми снарядами.
Пехота цепями шла по мокрой траве. Тяжелые 82-миллиметровые минометы бойцы тащили в разобранном виде на закорках. Люди были навьючены ящиками, коробками с боеприпасами не хуже лошадей и шагали медленно, застревая в грязи. Бронебойщики парами несли на плечах длинные противотанковые ружья.
«Это называется атака, – с горечью наблюдая за бредущими цепями, размышлял Чистяков. – А что будет, когда немцы откроют огонь?»
Машина Чистякова шла, как обычно, на левом фланге. Метрах в ста двигалась самоходка Пантелеева. Машина Паши Рогожкина иногда мелькала среди бугров на правом фланге их участка. Со стороны немецких позиций вели огонь пулеметы, летели мелкие 50-миллиметровые мины.
Саня не сразу догадался, что огнем сбивают флажки на металлических штырях, обозначающие проходы в минных полях. Танки резко увеличили скорость. Из-за холмов полетели гаубичные снаряды. «Стопятимиллиметровки» подняли стену заградительного огня. В разных местах оглушительно гремели разрывы 150-миллиметровых тяжелых гаубиц.
Смотреть на сплошной ряд грохочущих фонтанов было жутко. Снаряды врезались глубоко в размякшую почву, выкидывали огромные комья дерна, взвесь мелкой грязи. Известняковые плешины разлетались градом больших и мелких камней, оседали облаком мучнистой пыли.
Вместе с осколочно-фугасными снарядами летели зажигательные, фосфорные. Кое-где загорелись, пуская клубы дыма, мокрая трава и кустарник. Облитая горящей массой вспыхнула «тридцатьчетверка», из нее выскакивал экипаж. Пытались тушить, но взрывы мин раскидали людей.
Головные танки невольно замедлили ход, соскочил десант. Справа и слева взлетали зеленые ракеты, торопя атакующих. Страшно, но останавливаться нельзя. Машины снова увеличили скорость и одна за другой исчезали в клубящейся взрывами мешанине.
Саня, крепко вцепившись в скобы, быстро оглядел экипаж. Коля Серов подался вперед, завороженно глядя на приближающийся смертельный вал. Вася Манихин сжался и что-то бормотал, голова механика в ободранном танкошлеме тряслась на каменистых ухабах.
– Скорость! – окликнул его Чистяков.
– Идем, как можем. Грязи много, вязнем.
Впереди что-то горело неярким багровым сгустком, все закрывал дым и оседающая размельченная земля. Новый взрыв совсем рядом. Самоходку качнуло, о стенку рубки ударили осколки вперемешку с большими комьями дерна.
Проскочили горевший танк. Фугас взорвался по ходу, забив смотровые щели. Лученок, не снижая хода, приоткрыл люк, с силой хлопнул, стряхивая грязь. В машину ворвался горячий воздух, пропитанный вонью сгоревшей взрывчатки.
Кто-то пытался связаться с машиной Чистякова по рации, но Денисов мог расслышать лишь треск и обрывки слов.
– Четвертый слушает, – надрывался Студент. – Прием!
Самоходка неожиданно выскочила из дымной полутьмы и оказалась под голубым чистым небом. Мокрая зеленая трава сверкала под солнечными лучами. День обещал быть ясным.
Младшему лейтенанту казалось, они уже проскочили поле, подъем, и вот-вот должны ворваться в первую линию траншей. Он едва не застонал от разочарования – до траншей оставалось не менее трехсот метров.
«Тридцатьчетверки», стреляя из пушек и пулеметов, уже приближались к гребню траншеи. Навстречу торопливо и звонко хлопали приземистые 75-миллиметровки. Обычно они попадали в цель и за километр, но артподготовка сыграла свою роль. Оглушенные артиллеристы, лихорадочно посылая снаряд за снарядом, нервничали и мазали.
Некоторые расчеты, не пришедшие в себя, контуженные, копошились слишком медленно. С десяток танков, в том числе легкие Т-70, уже достигли траншеи, давили пушки, пулеметные гнезда, расстреливая бегущих солдат противника.
Но стремительный рывок батальону, опередившему на своем участке другие подразделения, обошелся дорого. Чистяков не видел, сколько подбитых танков осталось позади, но близ траншей дымила «тридцатьчетверка» и горели два легких Т-70.
Еще одна «тридцатьчетверка» подорвалась на мине. Экипаж оказался в ловушке. Оставлять машину танкисты не имели права, так как было исправно вооружение. Но застрявшая в сотне метров от траншеи машина, с разбитым ведущим колесом и оборванной гусеницей, была обречена.
«Тридцатьчетверка», вращая башней, непрерывно стреляла из пушки и обоих пулеметов. Соседние машины пытались помочь, разнесли прямым попаданием 75-миллиметровку, отгоняли пулеметными очередями гранатометчиков.
Огнеметный танк выпустил хлопками два заряда горящей смеси. Повернул башню, чтобы добавить, но взрыв вражеского снаряда встряхнул его, а следующее попадание превратило машину с ее объемистым резервуаром огнесмеси в пылающий клубок.
Одновременно стали взрываться снаряды (огнеметный танк имел и пушку), разламывая корпус, сковырнул набок башню. Один из снарядов, описав дугу, ударил в борт самоходки Чистякова. Взорвался, но броню не пробил, лишь снова встряхнул машину.
Механик обреченной «тридцатьчетверки» под прикрытием огненной завесы и взрывающихся снарядов дал полный газ. Юзом, вращаясь вокруг собственного корпуса, преодолел несколько метров и завалился в глубокую воронку. Машина опрокинулась набок, из люков с трудом выбирались танкисты.
Самоходка Чистякова перевалила через траншею. Впереди торчал приземистый дот.
– Дави! – кричал Коля Серов.
– Гусеницы порвем! – еще громче выкрикивал снизу Тимофей Лученок.
– Гусеницы… твою мать. Сейчас нас самих порвут.
Дот торчал из земли на метр с небольшим, а нижний угол склонения гаубицы был всего минус два градуса. Мертвая зона. И все же Чистяков, оттолкнув наводчика, выстрелил.
Снаряд прошел над плоской крышей дота, но струя пламени из ствола тяжелой гаубицы хлестнула, как из огнемета. Пучок огня на излете обдал жаром амбразуру, из которой торчала легкая «пятидесятимиллиметровка».
Артиллеристов, видимо, припекло. Пальнули они наугад, но дот следовало добить. Мелкая противотанковая пушка, слабоватая против тяжелых танков и самоходок, комплектовалась усиленными бронебойными снарядами, с приварными разрывными головками.
Эти небольшие снаряды, размером со школьный пенал, пробивая броню, давали при взрыве огромную температуру, мгновенно воспламеняющую солярку и все, что могло гореть. Но в ста шагах разворачивала «гадючий» набалдашник «семидесятипятка», которая была еще более опасной.
Экипаж действовал слаженно – двойная опасность подгоняла людей. Лученок, дав полный газ, проскочил мимо дота и продолжал гнать, стремясь зайти к «семидесятипятке» с фланга. Угла разворота немецким артиллеристам не хватало. Они быстро ворочали свою компактную «гадюку», готовясь с ходу всадить снаряд в русскую самоходку.
Прицелы гаубицы и тонкой змеиной головы «семидесятипятки» уже скрещивались, но за счет быстрой скорости, которую развил Лученок, у Чистякова имелись в запасе несколько секунд. Фугасный снаряд взорвался в паре метров от колеса. Взрыв перевернул, отбросил в сторону пушку, разметал расчет. Двойной щит разодрало и согнуло диковинными лепестками.
– Так их, блядей! – кричал Вася Манихин.
Когда прорывались сквозь вал заградительного огня, он в очередной раз пожалел, что судьба занесла его в эту железную коробку. Гроб на пятерых! Но они сумели уйти от тяжелых снарядов и вдребезги разнести «гадюку». Где тут еще гады прячутся? Сейчас разберемся. Он с легкостью выбросил через люк воняющую тухлым яйцом гильзу и забил новый заряд.
– Готово, командир!
Лученок развернул одним махом тяжелую машину стволом к доту, но там уже хозяйничали пехотинцы. Двое стояли наготове у задней широкой двери, спрятанной в наклонной траншее. Еще трое или четверо, по очереди, забрасывали в амбразуру гранаты, каждый раз крича: «Есть!».
Но внутрь угодили не больше двух гранат, и сразу же опустилась бронированная заслонка. Не растерялись двое, караулившие заднюю дверь. Один вскарабкался на крышу и бросил через вентиляционную трубу бутылку с горючей смесью. Из трубы вырвался сноп огня, а из открывающейся амбразуры стали быстро выскакивать артиллеристы.
Завязалась потасовка с выстрелами в упор, ударами прикладов и ножей. Артиллеристы со своими автоматами и пистолетами почти сумели пробить себе дорогу, но навалилась новая волна пехотинцев, и постреляли, добили их в считаные минуты.
Лейтенант торопил бойцов, собиравших трофеи. Когда Чистяков, пошатываясь, спрыгнул с брони, на утоптанной площадке лежали вперемешку семь-восемь трупов – и наши и немцы. Двое санитаров укладывали на волокуши тяжелораненого. Третий, кряхтя, стаскивал с трупа трофейные сапоги. Перехватив взгляд младшего лейтенанта, смутился, так как обувь у санитаров была хорошая. Имели возможность разжиться.
– Я дружку сапоги отнесу. Совсем босой ходит.
Саня молча отвернулся, и вместе с Лученком осмотрели гусеницы и тяги. На броне прибавилось несколько щербин и вмятин, но машина была на ходу. Серов, высунувшись из люка, курил, внимательно осматриваясь вокруг.
Манихин и Денисов обшарили ближние закутки траншеи, принесли автомат, ракетницу, несколько банок консервов и что-то спиртное. Предложили было перекусить, но Чистяков приказал занять всем свои места.
Прорвались на гребень высот остатки танкового батальона Швыдко, батарея СУ-152 Ивана Пантелеева, десантники и примерно с батальон пехоты. Успех обошелся дорого. В батальоне Швыдко насчитывалось с десяток машин, штук пять горели на склонах. Остальные, подбитые или не сумевшие прорваться, расползлись по укрытиям. Их нещадно добивали с флангов. Отступать танкисты не решались, знали, что пойдут под трибунал. Вот и метались, пытаясь укрыть поврежденные машины в промоинах, за редким кустарником или даже за горевшими танками.
Их выбивали одного за другим – на склоне не спрячешься. Группа, которую возглавлял командир пехотного полка, попытался прийти на выручку. Танки, «зверобои» и пехота двинулись вдоль траншеи. Пытались расширить прорыв и подавить огневые точки. Командира полка вскоре тяжело ранили, несли потери и пехота и танки.
Сумели продвинуться метров на сто пятьдесят. Раздавили две 75-миллиметровки, Пантелеев снес прямым попаданием бронеколпак, но немецкая оборона оказалась слишком прочной. Из многочисленных отсечных ходов вели огонь пулеметы, летели новые противотанковые гранаты кумулятивного действия.
Хлестнула струя из огнемета и подожгла «тридцатьчетверку». Экипаж выскочил и попал под смертельное вязкое пламя. Люди катались по земле, кричали, подпрыгивали, словно исполняли какой-то жуткий танец. Чистяков всадил заряд в гнездо огнеметчиков. Вместе с комьями земли взметнулся огненный шар, разлетались разбитые в щепки горящие бревна.
Возможно, группа продвинулась бы дальше. Убегали в глубь оборонительной полосы уцелевшие немецкие солдаты, с хрустом смяли минометный взвод, догоняя пулеметными очередями расчеты. Но, отбив наступление основных сил дивизии, немцы стянули навстречу прорвавшимся русским артиллерию, пулеметы, усилили минометный огонь.
В тылу, отделенный от гребня высот широкой низиной, торчал холм, который сразу окрестили Чертовым. По всей видимости, там готовили запасной узел обороны, виднелись траншеи, но артиллерию пока не завезли. На склоне стояли две зенитные 37-миллиметровки, а на вершине маячил танк Т-3. С холма тоже летели снаряды, не принося ощутимых потерь.
Неожиданно, перебивая частую стрельбу зениток, с Чертова холма ударил самый мощный танк вермахта Т-6 «Тигр». Видимо, его срочно перебросили сюда, и он сразу показал, на что способен.
От удара в борт дернулась «тридцатьчетверка», замедлила ход и загорелась. Механик, державший люк открытым, успел выпрыгнуть быстрее других. Стрелок-радист промедлил или был убит. В верхние люки сквозь клубы дыма протискивались командир и наводчик.
Тесная башня «тридцатьчетверки» не давала им возможности действовать быстро. Они все же выкарабкались. В горящих по пояс комбинезонах, извиваясь и крича от боли в сожженных промежностях. Скатились по броне, но повторилась обычная, хорошо знакомая любому танкисту картина.
Сдетонировали снаряды, башня подпрыгнула и, заваливаясь набок, накрыла командира, прекратив его мучения. Наводчику-башнеру придавило ноги, и он сгорал живьем, извиваясь, не в силах кричать.
Взорвался и, как факел, вспыхнул Т-70, превратившись в груду ломаного металла. Вздернулась боковина с еще вращающимися колесами – экипаж из двух человек растворился бесследно.
Пантелеев действовал быстро. Все три «зверобоя», развернувшись, открыли ответный огонь. Внезапно начало стрельбу 88-миллиметровое орудие из дота на левом фланге, которое по каким-то причинам до этого молчало, возможно, получило повреждения во время артподготовки.
Теперь убойные по своей точности снаряды «восемь-восемь» летели из амбразуры железобетонного дота и пятиметрового ствола «Тигра». Он стоял на Чертовом холме почти открыто, в неглубоком капонире, прикрытый одиннадцатью сантиметрами башенной брони наивысшей прочности.
Даже на расстоянии полутора километров эта махина выделялась не только своими размерами, но и высокой точностью наводки скорострельного орудия. Дорогостоящие громадины Т-6 выпускались в сравнительно небольших количествах, но применялись умело, на больших расстояниях и в самых важных узлах обороны.
Сейчас «Тигр» расстреливал прорвавшуюся группу русских танков и тяжелых самоходок, загоняя их в укрытия и не давая возможности расширить прорыв.
Самоходки и танки стояли практически на открытом месте. Капитан Пантелеев не успел сделать второй выстрел. Бронебойный снаряд, вылетевший из ствола «Тигра» с начальной скоростью девятьсот метров в секунду, преодолел расстояние между двумя холмами в считаные мгновения.
Удар встряхнул многотонную машину. От сотрясения заглох двигатель, людей раскидало по рубке, сбросило с сидений. Сорвались с боеукладки несколько тяжелых снарядов. Наводчик, зажав лицо ладонями, ворочался на полу. Несколько острых, как иглы, отколовшихся осколков брони вонзились ему в лицо и верхнюю часть тела.
Болванка шла точно. Но полукруглая орудийная подушка, приняла на себя энергию удара. Вмялась, но не пустила десятикилограммовую раскаленную чушку внутрь. Оставив глубокую вмятину, снаряд отрикошетил, проломил правый угол рубки и ушел прочь.
Массивный ствол гаубицы перекосило. Пантелеев, дважды горевший в танках, знал, что следующим выстрелом «Тигр» добьет неподвижную машину. Механик, успевавший обычно выскакивать первым, лежал контуженный, наводчик слепо водил одной рукой, зажимая ладонью окровавленное лицо.
Как пробка, сумел выскочить заряжающий. Капитан непростительно медлил. В голове пронеслись мысли о жене и детях – они же пропадут без него! Но он не мог оставить просто так трех других членов экипажа.
Пантелееву не очень везло в военной карьере. К тридцати двум годам всего лишь капитан, командир батареи. Коллеги по училищу (кто не погиб) командовали батальонами и даже полками, носили большие звезды и многочисленные ордена. Но все это мгновенно померкло, когда новый удар встряхнул машину, и он отчетливо услышал хруст.
Его спас младший лейтенант Чистяков. Своим выстрелом он хоть и не попал в «Тигр», но тяжелый фугас взорвался, войдя глубоко во влажный грунт, метрах в пяти перед немецким танком. Комья мокрой земли, дым, известняк, искрошенный в пыль, поднялись фонтаном, нарушив прицел 88-миллиметровки.
Выпущенный сквозь завесу, бронебойный снаряд разорвал правую гусеницу самоходки и срезал, как зубилом, два верхних катка. Эти выигранные секунды дали возможность вылезти Пантелееву и вытащить наводчика. Механик-водитель и радист были обречены.
Третий удар оказался точным. Снаряд пробил броню в основании рубки, сдетонировали снаряды, и мощный взрыв выбил крышу рубки, искорежил, разломил боковые плиты. Пламя рвалось вверх, сжигая машину и тела двух самоходчиков.
Выстрел из дота пробил моторное отделение «тридцатьчетверки», которая тоже мгновенно вспыхнула. Этому танку повезло, три человека успели выскочить. Майор Швыдко, глядя, как гигантским костром горят самоходка и танк, понял, что его спасет только быстрота. Пиная механика в плечо, он кричал:
– Вон в ту яму! Живее, мать твою…
Тыловой, северно-западный склон высоты был изрыт всевозможными капонирами и траншеями. Здесь укрывались грузовики, подвозившие боеприпасы, находились временные склады, блиндажи, минометные позиции.
Укрытие Швыдко уже выбрал – капонир для грузовиков и тягачей. Техника убралась отсюда еще в начале боя, остался лишь итальянский тягач «фиат» с краном-стрелой. Майор не осмелился стрелять в него, казалось, любая вспышка притянет к себе вражеский снаряд. Механик с маху, умело протаранил итальянца (чего он тут со своим пулеметом прячется!) и застыл как вкопанный.
Майор, запоздало крикнув «стой», выскочил из башни. Капонир был хорош как укрытие от русских снарядов, но для защиты от огня с высокого Чертова холма, был слабоват. Башня находилась всего в полуметре от края ямы плюс еще небольшой бруствер.
Оставшиеся самоходки и танки из прорвавшейся группы вели себя по-разному. Командир танковой роты Сенченко с тоской ожидал снаряда, который разнесет его в клочья. Понимая, что выиграть поединок нет ни одного шанса, гнал вместе с двумя другими «тридцатьчетверками» вслед за комбатом.
Они вышли из зоны поражения бетонного дота. Но экипаж «Тигра» решил отвлечься от русских самоходок и точным выстрелом вложил снаряд в одну из «тридцатьчетверок». Снаряд угодил под башню, сорвал ее с погона и мгновенно воспламенил пропитанные соляркой и маслом внутренности.
Горящий танк с перекошенной башней и погибшим экипажем, но с работающим двигателем продолжал катиться по склону прямиком в капонир. Механик застывшей рукой удерживал курс. Там машине предстояло взорваться, смять остальные три танка и накрыть их горящей соляркой, которая выплеснется при взрыве.
– Мама, – успел прошептать далеко не робкий старший лейтенант Сенченко, оглядываясь из люка на катившуюся по пятам смерть.
За храбрость в боях Петр Сенченко был назначен командиром танковой роты в двадцать четыре года и оставался по существу мальчишкой. Он понимал, что выскочить из ловушки не успеет, и перед глазами пронеслась вся его недолгая жизнь.
Неизвестно, о чем думали в эти секунды остальные танкисты, но майор Швыдко первый раз в жизни проявил невиданный до этого героизм. Возможно, сыграла свою роль и выпитая водка. Он бежал навстречу горевшей «тридцатьчетверке» и отдавал команды, размахивая трофейным «парабеллумом»:
– Стоять! Я вам приказываю!
Наконец сообразил, что отдавать приказы мертвому экипажу бесполезно. Кинулся по откосу капонира вверх, затем метнулся в сторону от приближающегося огненного клубка и полез на стену. Сорвался и, скатившись вниз, застонал, не в силах выдавить из пересохшего горла какие-то слова, может, попросить помощи у Бога. Ведь помогает он иногда и членам партии, и великим грешникам.
– Господи! – наконец прорвался наполненный ужасом крик.
И этот вопль словно остановил приближавшийся огненный шар. В механизме танка что-то заскрежетало, заклинило шестеренки, колеса, и мощный взрыв взметнулся шагах в семидесяти от стоявшего на четвереньках майора. Его обдало жаром, опрокинуло взрывной волной.
Сверху летели гнутые железяки, разодранные орудийные гильзы, куски горевшей человеческой плоти и дымящееся, разорванное в клочья тряпье. Рядом шлепнулась оторванная нога в тлеющем сапоге, откуда торчала острая половинка кости.
Осколки пощадили майора, но на ноги свалилось горевшее сиденье. Оглушенный взрывом, Швыдко замешкался. Раскаленные пружины прорвали ткань комбинезона, вонзились в икры. Когда Швыдко, корчась от боли, сорвал и отбросил сиденье, промасленный комбинезон уже горел, раздирая невыносимой болью все тело.
Комбинезон сорвали и потушили подоспевшие танкисты, облили ноги водой из термоса и сунули фляжку с водкой, чтобы спасти комбата от болевого шока.
За два года войны орденоносец Швыдко не был ни разу ранен или обожжен, и только сейчас понял, какие муки испытывают танкисты.
«Зверобой» младшего лейтенанта Чистякова вел бой, оправдывая грозное имя своей машины и самый мощный калибр в бронетанковых войсках. Самоходка капитана Пантелеева превратилась в горящую груду, но краем глаза Саня заметил, что комбат и кто-то из экипажа успели выскочить.
Манихин уже загнал в казенник очередной снаряд, а Лученок, опережая вражеский снаряд, сделал прыжок, выжимая все что можно из шестисотсильного двигателя, взвывшего от перегрузки. Болванка пронзила пустоту, опоздав на мгновения, но через шесть-семь секунд последует новый выстрел.
Чистяков собирался вести огонь лично, но оглушенный, уступил место Коле Серову. Старший сержант был опытным наводчиком, однако расстояние для точного выстрела гаубицы было великовато. Взрыв ударил рядом с «Тигром» и хлестнул по броне веером раскаленных осколков. Гильза вылетела в открытый люк, и Коля Серов, забыв в горячке боя все страхи, орал:
– Бог троицу любит!
– Он дураков не любит! – еще громче выкрикнул Лученок и рванул на скорости к ближайшему убежищу – минометному окопу.
Механик был раздражен, что их слишком смелый командир затеял дуэль с «Тигром», прицельность которого была гораздо выше. В душе он понимал, что их тяжелыми фугасами Чистяков не дает немцу добивать «тридцатьчетверки» или вести огонь осколочными снарядами по пехоте. Но своя жизнь тоже кое-чего стоит…
Лученок мастерски втиснул самоходку в узковатый окоп. Наконец-то они ушли из-под черного зрачка дальнобойного орудия Т-6 с его первоклассной оптикой. Но на спуске младший лейтенант надавил, скорее даже ударил подошвами сапог в плечи самолюбивого механика. Со злостью крикнул:
– Стоять!
Отсюда, с пологого спуска, можно было выпустить еще один снаряд по «Тигру», и Чистяков не хотел упускать эту возможность.
– Коля, огонь!
Оправдывая доверие командира, Серов тщательно прицеливался. Эти недолгие секунды показались экипажу вечностью. Ворочался и подскуливал радист Костя Денисов, застыл, как монумент, Лученок, тихо шепча: «быстрее… ну, быстрее».
Оглушительно ахнула гаубица, и в тот же момент прилетела болванка «восемь-восемь». Она прошла вскользь, смяв боковое ребро рубки. Даже этот касательный удар встряхнул машину от гусениц до командирского люка. Досталось наводчику Серову, которого приложило головой о казенник орудия.
Лученок, уже переключивший рычаг на первую скорость, отпустил сцепление и дал газ. Сорок пять тонн смяли две минометные трубы. Гусеницы перемололи, смешали металл с телами расчета, пустыми и одной недострелянной корзиной с минами.
– Слава богу. Приеха…
Рванули сразу две мины, третья, шипя, как змея, взвилась вверх. Тимофей, не трогаясь с места, без всякого выражения определил:
– Гусеница накрылась…
Но в душе билась радостная мысль, что больше не надо лезть под снаряды, а если повезло, перебило тяги, а может, и маслопровод. Тогда ремонт и никакой войны!
Между тем часть танкистов продолжали вести безнадежный бой. Их подкрепляла ненависть к врагу, желание мстить за погибших братьев, отцов, друзей.
«Тридцатьчетверка» с разорванными, торчавшими лохмотьями подкрылками, посылала снаряд за снарядом вдоль линии траншеи. У наводчика была твердая рука, и снаряды шли точно, разметав притаившуюся «семидесятипятку», расчет крупнокалиберного пулемета, что-то еще, полыхнувшее горящими обломками.
«Тигр» получил последний снаряд от экипажа Чистякова под брюхо. Торопясь утащить в капонир поврежденную тушу с перебитыми звеньями гусениц и лопнувшим колесом, он все же успел всадить снаряд в борт смелой «тридцатьчетверки». Она взорвалась сразу, и смерть экипажа была неосязаемой и легкой.
Еще один Т-34, укрывшись в низине, долбил боковую стенку пушечного дота. Десяток снарядов выщербили воронку глубиной сантиметров сорок, пустили паутину трещин по серой шероховатой поверхности. Но калибр «семьдесят шесть» был недостаточно силен для железобетонной глыбы, а металлические ворота и амбразура находились вне досягаемости танка.
Упорство восемнадцатилетнего командира «тридцатьчетверки», который пытался попасть в узкие пулеметные щели, прервал снаряд 50-миллиметровой пушки, пробивший башенную броню и тело лейтенанта.
Даже Т-70, с его слабой «сорокапяткой» и тонкой броней, удачно вложил несколько снарядов. Разбил пулеметный дзот, наблюдательный пункт, заставил попятиться немецкую штурмовую группу, пытавшуюся перейти в контратаку.
Вокруг небольшого танка все чаще взрывались мины. Снаряды нащупывали цель, и старшина, командир Т-70, благоразумно увел машину в укрытие. Свернув цигарку, он глубоко затянулся раз-другой и подмигнул молодому помощнику:
– И мы кое на что годимся. Доставай консервы, да и по сто граммов принять можно.
Бой угасал. Силы с обеих сторон были истощены. На правом фланге продолжалась редкая стрельба, но их участок пока оставили в покое. Надолго ли?
Иван Васильевич Пантелеев, передав раненых санитарам, осматривал вместе с командиром пехотного батальона окрестности. Склоны высот были усеяны телами погибших. Даже при беглом взгляде угадывалось, что здесь полегли не менее пятисот – семисот красноармейцев.
Второй танковый батальон накрылся почти полностью. Неподвижно застывшие машины, догоравшие или поврежденные, добивали огнем с высот. Среди «тридцатьчетверок» и Т-70 Пантелеев разглядел горевшую самоходку из второй батареи. Значит, там осталась всего одна машина.
«Зверобой» командира второй батареи прорвался сквозь спираль Бруно, подмял ряды колючей проволоки и был расстрелян в упор в ста шагах от вражеских траншей. Возле него догорали две «тридцатьчетверки». Танкистов и самоходчиков, которые успели выскочить и пытались спастись, добили из пулемета. Они лежали вокруг своих машин, на некоторых дымились сгоревшие комбинезоны.
На участке наступления, который поддерживал своей тяжелой батареей капитан Пантелеев, тоже лежали десятки погибших красноармейцев, дымили подбитые танки и две самоходки СУ-122.
Эти две машины огнем гаубиц помогли осуществить прорыв, но сравнительно слабая броня, всего 45-миллиметров, не спасла их от противотанковых пушек. Теперь приземистые «сушки» догорали среди разорванной колючей проволоки.
– Любой ценой, – с горькой усмешкой повторил Пантелеев любимую фразу замполита полка.
И ничего, кроме слов. Ни авиации, ни хорошей артиллерийской поддержки во время атаки, ни толкового руководства. Даже разминировать подходы как следует не сумели. Два танка на минах подорвались. Пехотный комбат, Никита Коньков, щуплый, взъерошенный, с блестящими, недавно приколотыми капитанскими звездочками на погонах, шевелил по-детски пухлыми губами.
– Что творят… вы гляньте.
Из уцелевших дотов и пулеметных гнезд на правом фланге, куда они не сумели пробиться, стучали пулеметные очереди, одиночные выстрелы. Добивали раненых, пытавшихся уползти или спрятаться в воронках. Звенели, набирая высоту, мины, доставая людей в укрытиях.
Одиноко стоявшую «полковушку» с коротким стволом (все, что осталось от батареи) перекосило взрывом, подбросило мертвое тело. Чадившая неподалеку «тридцатьчетверка» вдруг оглушительно рванула. Башню сбросило на землю, изнутри выбилось наконец-то набравшее полную силу пламя.
Обгоревший танкист, долгое время лежавший без сознания, пришел от полыхнувшего жара в себя. Попытался отползти, но сил хватило сдвинуть тело всего на метр. Через минуту на нем задымили остатки комбинезона, тело разогнулось, скрючилось вновь и загорелось вместе с машиной.
