Глава 13. Октябрь 1943 года. Смерть палачам!
– Товарищ лейтенант! – Ганевич тронул дремавшего Прохорова за плечо. – Там это… В общем, надо бы вам посмотреть.
– Ну, что там еще? – лейтенант слегка приоткрыл глаза и недовольно посмотрел на бойца, назначенного в дозор для наблюдения. – Гитлер на позиции пожаловал? Если ты, Ганевич, меня из-за ерунды разбудил, лучше сам сразу застрелись! Мне такой сон снился! Баба фигуристая и все такое, а ты, зараза…
– А вы посмотрите, а потом уже и решите – зря или не зря, – обиженно насупился разведчик. – Сами ведь велели докладывать обо всех происшествиях. Там, между прочим, тоже это самое… женщины.
– Да иду уже, иду, не зуди ты, – Прохоров подхватил автомат и, пригибаясь и отчаянно зевая, двинулся за Ганевичем.
Двое суток разведчики практически в прямом смысле ползали по немецким тылам и вели наблюдение, тщательно отмечая на карте расположение воинских частей, оборонительные сооружения, огневые точки и многое другое, включая подъездные пути-дороги и контрольно-пропускные пункты на них.
На дневку группа забралась в густой еловый подлесок, длинным зеленым пятном растянувшийся почти параллельно линиям немецких траншей, где вовсю шло строительство. Видимо, немцы здорово торопились, поскольку на сооружении заграждений работали не только свои солдаты и саперы из инженерных частей, но и мирные жители, силой пригнанные из уцелевших окрестных деревень, – преимущественно подростки и бабы. Лишь в одном месте разведчики увидели несколько мужчин в крепко потрепанной, но явно красноармейской форме. Под наблюдением конвойных пленные солдаты тягали бревна – скорее всего, для строительства блиндажей.
Прохоров подобрался к пригорку, на котором разведчики устроили наблюдательный пункт, и сварливо прошептал, поднося к глазам бинокль:
– Ну, где там что стряслось? Сейчас глянем… Стройка идет полным ходом, укрепляются фрицы – и что?
– Да вы левее посмотрите, товарищ лейтенант! Видите?
Прохоров чуть повернул голову – ветер доносил до НП лишь обрывки голосов и звуков стройки, но и так с первого взгляда было понятно, что там происходит что-то не очень хорошее. Немцы, постукивая топорами и молотками, заканчивали сколачивать виселицу, на перекладине которой уже покачивалась веревочная петля. Лейтенант покрутил колесико регулировки, настраивая резкость, хотя и так уже ясно видел и деловито копошившихся фашистов, и небольшую группу баб и подростков, сгрудившихся неподалеку от виселицы.
– И не лень было гадам виселицу ставить, – Прохоров сердито дернул головой и предположил, обращаясь к Ганевичу: – Там, похоже, кого-то вешать собираются. Небось, пацаны гранату стибрили или консервов банку. Психологи хреновы – это я о немцах! Нет чтобы просто расстрелять – не-ет, им надо пострашнее, чтоб человек ножками подрыгал! Жалко, конечно, но мы-то что сделать можем?
– Отсюда почти ничего не слышно, но, по-моему, фрицы и женщин собираются расстреливать, – жарко зашептал Ганевич и, с надеждой глядя на командира, спросил: – А если ударить неожиданно? В шесть стволов да гранатами, а, товарищ лейтенант?
– Солнца вроде нет, а головушку тебе, дорогой мой, похоже, напекло… – недобро покосился на бойца Прохоров. – Ударит он! И на сколько минут боя нас хватит? Молчишь? Так я тебе скажу: через пять минут от нас не то что рожек и ножек – мокрого пятна не останется! Так что лежи, сопи в две дырки и наблюдай! Приказ ясен? Через полчаса Ахатов тебя сменит.
Между тем на позициях немцев события развивались своим чередом. К виселице подтащили одну из женщин, загнали на шаткую подставку из нескольких ящиков и накинули на шею петлю. Офицер, руководивший явно показательной казнью, подошел к группе красноармейцев и, показывая рукой на виселицу, начал о чем-то говорить. Судя по мрачным лицам пленников, опустивших головы, немец втолковывал мужикам что-нибудь вроде: «С теми, кто будет плохо работать, мы сделаем то же самое!» А может быть, и предлагал желающим поработать палачом. Претендентов на роль палача, видимо, не нашлось, потому что в следующую минуту офицер отошел от пленников и, что-то коротко выкрикнув, взмахнул рукой. Двое немецких солдат тут же выбили из-под ног женщины ящики и отпрыгнули в сторону. Грузное тело несколько раз слабо дернулось и обвисло, слегка раскачиваясь.
Сразу же прозвучала другая команда, и несколько автоматчиков короткими очередями ударили по сгрудившимся в стороне женщинам и подросткам. До разведчиков донеслось несколько истошных криков, заглушенных сухим стрекотом автоматов, и тут же все стихло. Минутой позже немцы снова зашевелились, загалдели, разгоняя уцелевших по рабочим местам. Вскоре позиции снова превратились в почти обычную строительную площадку – лишь труп на виселице и неподвижные тела расстрелянных напоминали о недавней расправе…
О случившемся на немецких позициях Миронов вместе с остальными разведчиками узнал во время привала несколько часов спустя. Группа дождалась темноты и покинула место дневки, уходя все дальше и дальше в лес. До квадрата, определенного Прохоровым для сеанса радиосвязи со штабом полка, оставалось еще километра три, когда лейтенант решил провести с бойцами нечто вроде воспитательной беседы.
– Яровец, в боевое охранение! – устало распорядился Прохоров, после чего неторопливо достал специально для разведвыхода прихваченную пачку немецких сигарет «Юно». Со вкусом закурил и, бросив недобрый взгляд на угрюмо молчавшего Ганевича, сказал: – Товарищи красноармейцы, сейчас, как вы понимаете, не до собраний и бесед по душам. Но пару слов я все же скажу, дорогие мои. Напомню кое-кому, кто мы есть и зачем по немецким тылам носимся, как говорится, язык на плечо…
Лейтенант вкратце рассказал об увиденном и продолжил, помогая себе энергичными жестами:
– Мне, товарищи, даже странно повторять совершенно очевидные вещи. Все это давно, казалось бы, вам отлично известно! Фронтовая разведка на то и существует, чтобы скрытно, никак не обнаруживая себя, добыть сведения о вражеских частях и передать их командованию. Наши данные о противнике помогут нанести немцам серьезный урон – гораздо больший, чем если бы мы с вами прямо здесь вступили в бой с фашистами. А Ганевич – вы только полюбуйтесь на него! – сидит тут весь мрачный и горем убитый. Осуждает меня, вашего командира. За что осуждает? А за то, что я не позволил вступить в бой и не дал фашистам уничтожить нашу группу!
– Товарищ лейтенант, да что вы такое говорите?! – вскинулся Ганевич, темнея лицом. – Да разве я…
– Разговорчики, рядовой Ганевич! – умышленно грубо перебил бойца Прохоров. – Знаю я, что ты сказать хочешь, знаю! Но на будущее учти, что соплей и истерик я в своей группе не потерплю! И это всех касается! Мы здесь на боевом задании, а не в парке культуры и отдыха имени товарища Горького. Да, погибших людей жалко, но это, дорогие мои, война. Война, мать ее… Все, заканчиваем привал – нам еще до места выхода в эфир шлепать и шлепать. И это… Всем портянки перемотать – ноги беречь надо! Дукин, у тебя махорка еще осталась? Скрути ты мне цигарку нормальную, а то это тухлое сено фрицевское курить невозможно! И надо же такую дрянь придумать – какие сами, падлы, такое у них и курево…
Разведчики закончили перекур и двинулись дальше, тщательнейшим образом уничтожив все видимые следы привала. Немцы тоже свой паек недаром едят – следует им обнаружить на своей территории хотя бы чужой окурок, как тут же по следам чужаков пойдут специально обученные отряды охотников за разведчиками и диверсантами. Хотя и обычная облава, когда засветившуюся разведгруппу преследуют цепи автоматчиков с несколькими натасканными овчарками, не сулит красноармейцам ничего хорошего.
В лучшем случае плен, в худшем – смерть от пули в неравном бою. Хотя еще неизвестно, что в данном случае хуже…
Сеанс связи с полком следовало провести как можно быстрее. Приготовить радиостанцию к работе, выйти в эфир, с максимально возможной быстротой передать все собранные группой сведения, получить дальнейшие указания от командования, свернуть рацию. И так же быстро покинуть место выхода в эфир, поскольку спецы из службы радиоперехвата абвера тоже свое дело знают! Чаще всего реакция абверовцев на запеленгованную работу чужой радиостанции была на зависть быстрой: вблизи крупных городов прочесывание местности могло начаться уже через полчаса после удачной радиопеленгации.
– Миронов, быстренько антенну снял! – Прохоров отключил питание и начал паковать радиостанцию. Мельком глянул на часы, прикинул, сколько осталось до рассвета, и сокрушенно вздохнул: – Ни сна, ни отдыха измученной душе…
Лейтенант достал карту, разложил на коленях и, подсвечивая фонариком, сделал несколько пометок. После чего ткнул пальцем в один из квадратов и объявил:
– К утру мы должны быть вот здесь: что-то вроде небольшого хутора. От него по прямой километров пять до станции… как тут ее… Лыково.
– А до самого хутора сколько, товарищ лейтенант? – поинтересовался Яровец.
– Да ерунда, – устало усмехнулся Прохоров, – верст десять с гаком.
– Ну ничего себе, – присвистнул от удивления сержант. – Не успеем ведь до света.
– Да куда ты денешься, сержант… Успеем! В горочку бегом, под горку кувырком. Прыг да скок… И чтоб тихо мне! Иначе сами знаете: засвеченная разведгруппа – это что? Ганевич, ну-ка, подскажи!
– Мертвая группа, – нехотя отозвался разведчик.
– Во-от! А мы командованию нужны живые… Группа, вперед бегом марш!
Миронов бежал, привычно опустив взгляд к монотонно мелькавшим впереди сапогам Дукина, при всей своей огромности умудрявшегося двигаться почти бесшумно. О себе же Алексей так сказать, при всем желании, никак не мог – он был уверен, что и топает излишне неуклюже, и дышит чересчур шумно, и вообще скоро окончательно выдохнется и упадет. Кусты, лес, полянки, овраги, ручейки – все слилось в одну бесконечную лесную круговерть, которой, казалось, никогда не будет конца.
«Сука, когда ж эта заимка чертова покажется, а? – жадно хватая пересохшими губами прохладный ночной воздух, думал Миронов. – Сил моих больше нет! В глазах темно. Рубаха – хоть выкручивай, весь мокрый, как крыса… Ноги как ватой набиты, чужие совсем. Или свинцом… Ноги беречь, ноги! Вот что для разведчика самое главное, а голова – это уж потом. Не дай бог о какую корягу или о камень споткнуться и ногу повредить – куда меня тогда? Только пристрелить, чтоб под ногами не путался и ребятам не мешал… Вот сейчас просто упаду, и все – пусть стреляют! Не все равно, где и когда подыхать? Еще чуть-чуть потерплю и упаду…»
– Да тихо ты, лось! – сердито зашипел внезапно остановившийся Дукин, которому Лешка умудрился с разбега ткнуться в спину. – Спишь на ходу, что ли?
– Что там? – без особого интереса спросил Миронов, стараясь унять дыхание и вытирая грязным рукавом телогрейки пот с лица. – Не сплю я. Просто помру сейчас, и все.
– Поздно помирать, брат, – мы уже на месте! Вон он – хутор наш…
Серенький рассвет купал в белесом холодном тумане опушку леса, небольшой луг и несколько построек – таких же унылых, как и наступавшее осеннее утро. Огород с заросшими холмиками пустых грядок, сырая темная пашня с разбросанной засохшей картофельной ботвой, да и сами постройки странным образом не радовали встречей с человеческим жильем, а наоборот – наполняли душу ощущением запущенности и тяжкой нищеты, возможно – подумалось Миронову, – из-за того, что буквально на всем здесь лежала печать запустения и острой тоски по мастеровитым мужским рукам. Любой дом без хозяина – сирота, а на хуторе, судя по всему, хозяина не было давным-давно.
Прохоров несколько минут рассматривал дом и постройки в бинокль, потом негромко скомандовал:
– Яровец, проверь! Только осторожненько, не дури и не перепугай там никого. Пароль помнишь?
– Так точно, товарищ лейтенант, все помню, даже и не сомневайтесь, – всматриваясь в неясные очертания дома, сержант поправил на плече ремень автомата и направился к хутору. – Все будет аккуратненько, как в аптеке! А ежели чего такого, так не забудьте потом хорошенько помянуть геройского сержанта Яровца…
– Помянем, даже и не сомневайся, – беззлобно усмехнулся Прохоров. – Балабол. Всем боевая готовность номер один! Мало ли чего там.
Через десять минут разведчики облегченно выдохнули – Яровец появился на крылечке и приглашающе махнул рукой: мол, все чисто, добро пожаловать в апартаменты!
«Апартаменты» мало напоминали царские палаты: всего лишь небольшая комната и крохотная кухня. Большую часть дома традиционно занимала русская печка, давно мечтавшая о свежей побелке. Явно скучающие по метелке и влажной тряпке затоптанные полы, закопченные стены, небогатый набор деревенской мебели, состоявший из табуретов, дощатого стола и деревянных лавок – все убранство дома красноречиво говорило о том, что живут здесь точно не бояре или богатые купцы первой гильдии. Единственными украшениями дома были темная икона в красном углу с потухшим огарком церковной свечи перед образом и старые ходики на стене, монотонно отстукивающие тоскливые минуты и часы – а какими они могли быть еще в таком доме, да еще когда и война кругом…
– Здравствуй, хозяюшка! – Прохоров сначала оценивающе обвел взглядом внутреннее убранство жилища, сочувственно цыкнул зубом и уж потом извиняющимся тоном продолжил, обращаясь к полноватой женщине неопределенного возраста, настороженно и недружелюбно посматривавшей на незваных гостей: – Ты сильно-то не серчай, мы долго у тебя не пробудем. Подсказали нам добрые люди, что ты можешь с человечком со станции свести, так?
– Может быть, и так, – женщина вытерла натруженные темные руки застиранным фартуком, недоверчиво глянула исподлобья. – Этот… пароль вы правильный сказываете, на немчуру вроде не похожи. Мое дело маленькое – встретить, проводить, вопросов лишних не задавать. А с человеком сведу. Только пришли вы больно уж не вовремя – ко мне нынче полицаи местные обещались быть. Самогонку я для них делаю. Коли не побрезгаете, могу и вам баклажечку налить. Она у меня ядреная и что слеза – лучше любой казенки с сургучной головкой. Вот только на закуску нет ничего – сами одной картохой, считай, давимся. Да и той не вволю…
– Угостишь – не откажемся, – покладисто улыбнулся лейтенант, только сейчас заметивший на печке две изнывающих от любопытства детских рожицы, подглядывавших за разведчиками из-под старого, драного одеяла. Прохоров подмигнул ребятишкам и снова обратился к женщине: – Твои? Не бойся, мы вас объедать не станем – что ж мы, фашисты какие… Так что с человечком-то? Когда ты нас…
– Командир, – хлопая дверью, в дом вбежал оставленный в боевом охранении Ахатов, – там к хутору телега едет. И полицаи – трое! Что делать будем?
– Телегу лошадь тащит? – усмехнулся лейтенант, хотя в глазах его сейчас не было и тени улыбки.
– Так точно, лошадь! Так что с ними? Они ведь прямо сюда правят – шум поднять могут.
– А вот шума нам не надо, – Прохоров предупредительно поднял указательный палец и, твердея лицом, распорядился: – Одного – что постарше и посолиднее – сюда. Остальных… Дукин, давай с ним!
…Вислобрюхая лошаденка с давно не стриженными хвостом и гривой лениво шлепала копытами по грязной дороге и, то и дело подгоняемая вожжами и матерными возгласами возницы, с усилием тащила телегу, на которой расположились трое мужиков в разношерстной полувоенной одежде с белыми повязками вспомогательной полиции на рукавах. Лишь старший, щеголявший в черной тужурке и напяливший на голову кепи немецкого гренадера, мог с натяжкой сойти за военного, двое же остальных напоминали обычных колхозников, едущих с поля. «Колхозники» были вооружены немецкими винтовками, а у старшего на коленях покоился автомат.
– Ох, счас по стакану под огурчик, Надька картошечки чугунок сварит, – мечтательно сказал возница и хлестко ударил вожжами лошаденку по крупу: – Да шевелись ты, тварь рыжая! Спишь, падла!
– По стакану примете и в сарай на часок завалитесь, ясно? – глаза старшего маслено блеснули, и похабная улыбочка тронула узкие губы. – А еще лучше на два! Не один хрен, где вам дрыхнуть, дармоедам? А мы с Надюхой пару песен споем… про любовь. Увижу, что подсматриваете, – урою обоих и в болотине утоплю!
– А как начальство спросит, что скажешь-то?
– Скажу, что к партизанам, твари, убегли! И мамашку твою в тот же день на сук вздернут, понял, придурок? Так что, ребятки, шутить со мной не надо, не советую. И вот еще что…
Договорить старший так и не успел. К телеге метнулись две тени и уже через мгновение один из полицаев, получив от Дукина страшный удар прикладом автомата чуть ниже и сзади левого уха, затих навсегда. Второго Ахатов неуловимым движением схватил за волосы и резко дернул голову назад, после чего коротким махом клинка перехватил открывшееся горло от уха до уха. Старший за короткие секунды расправы с его подчиненными не сделал ни малейшей попытки воспользоваться своим автоматом – наоборот, он поспешно вскинул руки и скороговоркой заявил:
– Гитлер капут! Мужики, я свой! Свой! Я по заданию…
– Давай в избу, свой, – Дукин подтолкнул полицая в спину, – там разберемся! Автоматик-то отдай… И дурить не вздумай, гнида фашистская, а то враз головенку откручу! Пошел!
В дом полицай вошел уже со связанными за спиной руками. Опасливо осмотрел разведчиков, на всякий случай буркнул «Здрасти вам!» и тут же торопливо заговорил, обращаясь к хозяйке дома, нервно теребившей фартук:
– Надюха, ты это… Скажи товарищам, что свой я, свой! В плен я, раненый, без памяти, попал, а там они силой в полицию записали. За мной ничего нет, не убивал я никого! И Надьке вот с ее ребятами помогал чем мог! Ты скажи им, Надежда, Христом богом прошу! А знаю много, товарищ командир, я вам еще сильно пригодиться могу – и проведу, куда захотите, и все-все сделаю! Мужики, только не убивайте – я ведь свой, наш, советский!
– Советский, говоришь? – мрачно усмехнулся Прохоров, сидевший у стола. – Ну, давай, проверим! Карту понимаешь? Ну-ка, подскажи мне, где тут у фрицев посты на дорогах, где что. А там и посмотрим, наш ты или совсем даже наоборот.
– В картах этих я не очень, но попробую, – мужчина присмотрелся и уже через минуту уверенно ткнул пальцем в бумагу: – Мы сейчас вот здесь, правильно?
– Правильно, – в голосе лейтенанта мелькнула искра интереса. – Дальше что скажешь?
– Вот здесь, в деревне, гарнизон стоит – около батальона. Пушки, пулеметы – как положено по ихнему штату. Мотоциклы, шесть грузовиков, три бронетранспортера с крупнокалиберными пулеметами. Дальше… Вот здесь на дороге пост, потом вот тут и… да, здесь вот. В Осиновке наша рота, в смысле полицейская. Три пулемета, винтовки, у командиров отделений – автоматы. Так, что еще? А, на дороге к станции еще один пост контрольно-пропускной – там фельджандармерия немецкая всеми делами заправляет. Во-от.
– Я в ваших картах ничего не понимаю, но врет он, – неожиданно подала голос Надежда. – Полицаи наши ни в какой не в Осиновке, а в Родионовке – деревня такая, километров пять отсюда будет.
– Значит, врешь ты нам, дорогой мой, – Прохоров широко улыбнулся, но от этой улыбки повеяло таким нехорошим холодом, что полицай испуганно заморгал, сжался и втянул голову в плечи, на глазах становясь меньше ростом. – А врать своим не надо бы – нехорошо это.
– А ему не привыкать – врать, – Миронов все это время намеренно поворачивался к пленнику спиной, делая вид, что внимательно наблюдает за улицей. Сейчас Алексей повернулся к полицаю лицом и без тени улыбки сказал: – Ну, здравствуй, Серый! Теперь понятно, куда ты «без вести пропал». Что, у немцев хлеб вкуснее, а шнапс крепче? Командир, это Серый, уголовник, который меня еще в штрафной роте со своими корешами пришить хотел. Корешей его в бою фрицы поубивали. А эта сука как-то вывернулась! Все, пахан, думаю, отбегался ты…