Книга: Я – бронебойщик. Истребители танков

Глава 8
Харьковское сражение

Прежде чем описать глазами очевидца период с 12 мая и дальше, я хочу немного рассказать о сложившейся обстановке. Если верить нашим военным картам, сплошь испещренными красными и синими стрелами, полосами, означающими обстановку на фронте на тот или другой период, то Харьков находился километрах в сорока от линии фронта.

Операция осуществлялась по инициативе маршала Тимошенко и активной поддержке Хрущева. Семен Костантинович Тимошенко был к тому времени уже прославленным в ходе Гражданской войны полководцем. Его инициативу одобрила Ставка, хотя многие военачальники выступали против. Считали, что сил для этого недостаточно.

Но сорокашестилетний маршал рвался доказать, что его напрасно обвиняли в развале Западного фронта осенью сорок первого года (тогда его спас Жуков), и он способен на успешные масштабные операции.

Планировалось ударами с южного и северного направлений разгромить харьковскую группировку противника, освободить город и создать плацдарм для дальнейшего, еще более мощного наступления.

Операция, хотя в ней участвовали два фронта, более 800 тысяч человек, не менее 1300 танков, скромно именовалась не стратегической, а фронтовой. Замалчивалось точное количество танков, авиации, артиллерии. Причину вы поймете позже, но сил было задействовано много.

Немецкую оборону прорывали танки, а следом штурмовые полки и бригады. Наш полк, как я понял, двигался во втором эшелоне. Запомнилось, что первый батальон на автомашинах ушел вперед, а второй и третий за неимением автотранспорта шагали пешком. Мы наступали с так называемого Барвенковского выступа, который южнее Харькова вдавался километров на семьдесят в глубину немецкой обороны.

Запомнились перепаханные траншеи немецкого переднего края. Сюда обрушился огонь тяжелых гаубиц, минометов, сбросила бомбы наша авиация, а затем прошли танки. Впрочем, слово «прошли» не совсем точно отражает реальную картину. Танки вступили в бой с уцелевшими батареями противника.

Мы насчитали штук шесть сгоревших «тридцатьчетверок», два или три легких БТ-7. Возле поврежденной «тридцатьчетверки» возился экипаж, скрепляя перебитую гусеницу.

Перед траншеями лежало много убитых красноармейцев. Эвакуировали на санитарных повозках раненых. Мой второй номер, Паша Скворцов беззвучно шевелил губами, я понял, что он считает погибших. Сколько он насчитал, я спрашивать не стал.

На позициях среди обрушенных траншей стали попадаться тела немецких солдат, изредка офицеров. Они лежали вперемешку с красноармейцами. Видимо, дело дошло до стрельбы в упор и рукопашной схватки.

В широком окопе возле тяжелого пулемета на треноге друг на друге лежало несколько тел в голубых френчах. Немец, мимо которого я прошел, застыл, привалившись к стенке окопа. Нижняя челюсть отвисла, на лоб спадали светло-рыжие пряди волос.

Карманы трупов были вывернуты, часы сняты. Братья-славяне забрали также автоматы. Пулеметчик Бондарь, падкий до трофеев, быстро растащил трупы и добрался до солдата, на руке которого блестели часы. Ловко снял их, обшарил карманы, достал бумажник, губную гармошку. Следуя его примеру, из строя выскочили еще несколько человек. Ротный Евсеев крикнул:

– А ну в строй!

Я забрал у Бондаря бумажник. Дело в том, что категорически запрещалось хранить найденные золотые вещи. Строго предписывалось сдавать их немедленно командирам. На честность пулеметчика я не надеялся.

Это касалось и многих других трофеев, но неприятности могли получиться из-за золотых и серебряных вещиц, а также денег. Щекастый сержант, не похудевший даже на жидких весенних харчах, добычу видел насквозь. В бумажнике обнаружилось золотое кольцо, стопка немецких рейхсмарок и несколько советских банкнот по пять и десять червонцев.

Рейхсмарки – это довольно дорогая валюта, не имеющая ничего общего с оккупационными марками, которыми расплачивались с местными жителями и которые ничего не стоили.

– Слушай, Бондарь, а ведь ты доиграешься, – коротко сказал я. – Думаешь, я все это скрывать буду?

То, что я не стал отчитывать его, напугало сержанта. Впереди нас не ждало ничего хорошего, кроме атак и бомбежек. Но ушлый выходец из хозчасти хорошо знал, что за мародерство могут расправиться без долгих разбирательств.

– Я в Фонд обороны собирался сдать, – сразу нашелся пулеметчик. – На часы и нож право-то имею?

– Имеешь.

Паша Скворцов покосился на Бондаря и спросил:

– Можно я кинжал заберу? Вон на поясе у фрица висит.

– Две минуты и назад.

Некоторые бойцы подбирали удобные для броска гранаты-«колотушки» с длинными деревянными рукоятками. Но в основном рота шагала, не кидаясь по сторонам. Тягостное впечатление производили многочисленные тела погибших красноармейцев.

Бумажник с содержимым я отдал лейтенанту Евсееву. Его повысили в звании за день до наступления. Все же командир роты.

– Ну и что мне с ним делать? – спросил лейтенант.

– Передашь Ступаку, а он в финчасть сдаст. Только не говори, что я у Бондаря отобрал. Нашли, и все тут. Нам конфликтов еще не хватало перед боями. Пулеметчик он неплохой.

Оживление вызвала раздавленная «тридцатьчетверками» шестиорудийная батарея противотанковых 50-миллиметровых пушек. Я знал, как опасны эти приземистые «гадюки» с трехметровыми стволами. Несмотря на малую разницу с калибром наших «сорокапяток», пушки пробивали броню «тридцатьчетверок» на семьсот – восемьсот метров. «Сорокапятки» значительно уступали им.

– Наверное, это они наши танки пожгли, – сказал Родион Шмырёв. – Я видел пробоины в броне, совсем небольшие.

Зайцев, который шагал с шестой ротой и нашим взводом ПТР, подтвердил:

– Похоже на то. Плюс снаряды усиленные. Подкалиберные, бронебойные, с донными взрывателями. Просаживают любую броню, особенно если поближе подпустят.

Танкисты не только раздавили батарею, но и сожгли несколько грузовиков. В этом месте лежали в основном тела немецких солдат. Разбегались орудийные расчеты, пехота, водители. Танкисты догоняли их пулеметными очередями, многие трупы были сплющены, разорваны гусеницами.

Но и отступая, немцы оказывали сопротивление. В низинке, среди кустарника, танкисты ремонтировали «тридцатьчетверку». Рассказали, что из гранатомета разбили одно из колес и порвали гусеницу.

– Ну как, гоните фрицев? – спросил кто-то.

– Пока гоним, – ответил командир танка, младший лейтенант. – Но сопротивляются крепко, сволочи.

Мы продвигались на левом фланге фронта, где-то на стыке с 57-й армией Южного фронта. Здесь наступление, как мы узнали позже, осуществлялось более активно.

Проходили мимо сгоревших грузовиков, раздавленных пушек разного калибра. В одном месте видели следы танкового боя. Застыло штук пять сгоревших Т-3 с удлиненными пушками, парочка хорошо знакомых нам тяжелых Т-4.

Два штурмовых орудия были размолоты снарядами, и словно осели в землю. Рубки с короткоствольными пушками вспучились от сильных взрывов. Вокруг лежали несколько обгоревших как головешки трупов. Комбинезоны вплавились в тело, маленькие круглые каски покрылись окалиной. На сожженные лица лучше не смотреть.

За победу в бою наши заплатили двумя сгоревшими «тридцатьчетверками» и легким танком Т-60 с оторванной башней и лопнувшей спереди броней. Кто-то подсчитал соотношение и гордо заметил:

– Фрицевских танков девять сожгли, а наших всего три.

– Умело ударили!

Филипп Черников охладил возбуждение.

– Здесь и артиллерия поработала, поэтому потери меньше. Гляньте, как Т-4 пополам развалило. Да и «штуги» вдребезги. Похоже на гаубичные фугасы.

Спорить никто не стал. Мы уже порядком устали. Ступак гнал батальон без отдыха, лишь пару раз остановились перемотать портянки да перекусить сухим пайком.

Местность была полустепная. Незасеянные поля и бугристые возвышенности, покрытые свежей майской травой, чередовались с зарослями кустарника и небольшими островками леса. По обочине проселочной дороги росли пирамидальные тополя, высокие, но с ветвями, идущими вдоль ствола. Такие от самолетов не укроют.

Более надежным укрытием казались перелески, хотя листва на деревьях была еще очень мелкая. Но перелески и сосновые рощи находились в стороне от дороги, по которой двигались второй и третий батальоны. Комбат-3 недавно заступил на должность после переправы через Рачейку, где умер после тяжелого ранения прежний командир батальона. Пользуясь этим, напористый капитан Ступак подчинил себе оба батальона.

Комиссар полка, который ехал на «Виллисе» вместе со своим помощником Трушиным, в строевые дела не лез. Остальное начальство, в том числе командир полка и начальник штаба, ушло на автомашинах вперед вместе с первым батальоном и танками.

В первый день в небе находились в основном наши самолеты. На второй день, рано утром, прибыл делегат связи с приказом перебросить третий батальон на автомашинах вперед. Бойцы, весело переругиваясь, лезли через борта грузовиков ЗИС-5 и «полуторок», стараясь занять места ближе к кабине.

Но возле кабин сажали расчеты «дегтяревых». Это была единственная зенитная защита длинной, из двадцати шести машин, колонны. На дощатых бортах трех-четырех грузовиков я заметил свежие пробоины от пуль и осколков. Дверца одной из «полуторок» была смята, ее приходилось придерживать рукой. Я слегка толкнул Родиона Шмырёва плечом и показал глазами на пробоины. Он понимающе кивнул в ответ.

К грузовикам цепляли тяжелые минометы и «сорокапятки». Некоторые бойцы с завистью смотрели вслед быстро катившимся вперед машинам. Мы взваливали на плечи тяжелые противотанковые ружья, автоматы, боеприпасы. Конечно, хорошо прокатиться с ветерком, чем снова глотать пыль.

– До встречи! – кричали нам с машин. – Веселее шагайте, а то нас не догоните!

– Вы им не завидуйте, – рассуждал дед Черников. – Такая колонна самая заманчивая цель для немецких самолетов. Да и не на блины их так спешно везут. Оборону где-то срочно прорывать будут.

Мы продолжали шагать пешком. Над дорогой поднималась сплошная завеса пыли. Видимо, поэтому мы прозевали пару «мессершмиттов», налетевших на нас прямо в лоб. Они с ходу ударили из пушек и пулеметов. Люди кинулись в разные стороны.

Нам бы пришлось туго. Поблизости не оказалось укрытий – голая степь и мелкий кустарник. Люди кидались в кювет, в кусты, кто-то убегал подальше от дороги. Нам отчасти повезло, что «мессеры» возвращались из боя с небольшим остатком боезапаса.

Они сделали еще один круг, обрушив огонь на самую легкую добычу – убегавших по полю бойцов из пополнения. Не меньше десятка из них были убиты и тяжело ранены. А всего погибли двенадцать или тринадцать человек.

Тяжелораненых погрузили на три повозки и повезли в тыл. Те, кто могли двигаться своим ходом, шагали, держась за повозки. Тылы, по моим расчетам, находились километрах в трех. Там же была и санитарная рота. Я переживал за Симу. Три-четыре километра – это немного. Но если на них наткнутся недобитые остатки немецкой части, то им придется туго. Охрана слабая – комендантский взвод да ездовые с винтовками.

Зайцев был командиром отдельной роты ПТР и напрямую Ступаку не подчинялся. Он не церемонясь набросился на комбата:

– Для чего у тебя разведка? Гонишь полтысячи людей сплошной толпой. Мы еще в бой не вступили, а такие потери несем!

Ступак огрызался, пытался осадить Зайцева, но старший лейтенант вынудил его изменить порядок движения. Колонну разделили на три части, по количеству стрелковых рот, послали вперед разведку, определили несколько наблюдателей. Они следили за небом и были обязаны сразу дать сигнал о приближении немецких самолетов.

Наша авиация появлялась сегодня редко. Шли на высоте бомбардировщики в сопровождении истребителей. Но у них была своя задача. Прикрытие с воздуха отсутствовало.

Когда торопливо уходили с места обстрела, многие бойцы оглядывались. На обочине отделение во главе со старшиной торопливо углубляло старый окоп. Это была первая братская могила на пути нашего наступления.

А к вечеру мы приняли бой.

В этом месте, недалеко от мелкого, полуразрушенного хуторка, танки с десантом прорвали оборону прямо с ходу. Подавили огнем и гусеницами артиллерию, разогнали, частично перебили пехоту и, следуя приказу, пошли без остановки дальше.

Перед немецкими позициями остались подбитые противотанковыми пушками две сгоревших «тридцатьчетверки» и закопченный остов от грузовика ЗИС-5. Все деревянные части выгорели. На пружинах сиденья застыло тело шофера. Обугленный до костей, он намертво вцепился в баранку и жутко улыбался, показывая ровный ряд зубов.

Экипаж еще одной «тридцатьчетверки» ковырялся в двигателе. Танкисты предупредили батальонную разведку, что немцы залатали брешь, приводят в порядок траншеи, лезть напролом не надо.

Танк стоял в низине, метрах в трехстах от немецких позиций. Его защищал земляной откос и кусты краснотала. Одиноко торчал тополь с ободранной осколками корой.

Десантники, сопровождавшие «тридцатьчетверку», рассыпались редкой цепочкой в виде подковы, защищая машину от внезапного нападения. Экипаж выделил им один из своих пулеметов.

Командир отделения разведки послал бойца предупредить комбата, а сам с пятью разведчиками решил подобраться поближе. Их обстреляло боевое охранение, и разведка вынуждена была вернуться. На плащ-палатке принесли раненого бойца, который тяжело, с хрипом дышал. Пробило пулей легкое, никак не могли остановить кровь.

Командир отделения разведки, широкоплечий сержант, держал на весу пробитую ладонь и, морщась от боли, докладывал капитану обстановку:

– Видели две пушки, дзот. Еще один строят, бревна таскают. Оборону держит, скорее всего, рота. Наверное, и минометы имеются, но их в ход не пускали.

Капитан Ступак, закусив губу, выслушал доклад. У немцев роты по штату больше, чем наши, 180 человек плюс орудийные и минометные расчеты, саперы.

– А пулеметов сколько насчитали?

– Они замаскированы. По нам два МГ огонь вели. В дзоте еще один. Точное количество назвать не могу.

– Надо было ближе подползти.

– Пытались. Федотова тяжело ранило, еще одному каску продырявило.

Про свою рану сержант молчал. Хотя я слышал в санбате, что ранения в ладонь очень болезненные. Там не только мышцы, но и множество мелких косточек, которые дробятся от удара пули.

– Пытались они… одного ранили, скорее назад, – с раздражением проговорил Ступак. – Чего скривился? Болит сильно?

Разведчик из числа старых, опытных бойцов, капитана не боялся. Коротко огрызнулся:

– А вы не видите? Ладонь с лепешку опухла.

– С такой разведкой только на убой лезть, – не слушая сержанта, рассуждал комбат. – Надо получше присмотреться. Кстати, где комиссар полка?

На месте из политработников остался лишь комиссар батальона, которого на время наступления снова вернули на свое место. Он сообщил, что товарищ полковой комиссар уехал проверить движение тыловой колонны и на месте ли находится санитарная рота.

– Важное дело, – усмехнулся Ступак, а комиссар батальона выдал свое предложение:

– Если там крупные силы, может, лучше обойти их позиции стороной?

Комиссар у нас в батальоне был мелкий, невзрачный, с торчавшими из-под фуражки кучерявыми волосами. Ступак оглядел его, будто видел первый раз.

– Обойти можно. Самовольно изменить маршрут в связи с тем, что нам противостоит крупная группировка германских войск. К вечеру мы догоним штаб полка и доложим Рекункову ситуацию. Так? Ну, чего молчите, так?

– Так, – выдавил батальонный комиссар.

– А докладывать будете вы, как старший по званию.

– Я не командую батальоном, и потом…

– Потом, когда мы трусливо обойдем опасность, на эти укрепления наткнется другая часть или наши тылы. Мол, танки прошли, второй батальон здесь побывал, значит, выбили врага. Может, там не рота, а батальон. И пушек с десяток. Такая мясорубка получится. За товарища полкового комиссара не переживаете? Он ведь с тылами движется.

Фамилия нашего мелкого комиссара была Малкин. Одетый в суконную добротную гимнастерку, слишком плотную для этого теплого дня и быстрого марша, он вспотел и протирал залысину, сняв фуражку. Через оба плеча проходили ремни портупеи, на боку висел планшет, в кобуре наган на шнурке. Малкин побагровел:

– Не утрируйте мои слова. Я предполагал оставить здесь пост, который предупредит…

– Пост уже есть. Подбитый танк и отделение пехоты. Кстати, фрицы прихлопнут их через часок-другой. И пост наш также накроется.

– Решайте сами.

– А чего решать? Воевать будем, – веселым голосом прежнего ротного лейтенанта провозгласил Ступак. – Вот так-то, товарищ Малкин. Шестую роту лично поведете, там командир молодой, недавно взводом командовал.

Еще раз послали разведчиков с наказом сильно не высовываться и фрицев раньше времени не нервировать. Зайцева, Евсеева и меня отправили к танкистам. Чтобы получше расспросить насчет огневых точек и узнать, не поддержит ли нас «тридцатьчетверка».

Танкисты обрадовались, что мы собираемся выбить немцев. Ремонт они сегодня вряд ли закончат, а ночью фрицы обязательно попытаются сжечь или захватить танк.

– Тогда огнем поддержите, – решительно поставил условие набиравший командирскую хватку лейтенант Евсеев. – У нас всего две легкие «полковушки» и два миномета. А у вас орудие сильное.

– Поддержим, – ответил командир танка, младший лейтенант. – Имейте в виду, в одном из домов на окраине у них штаб или командный пункт. Там же две гаубицы-«стопятки». С полчаса назад еще две противотанковые пушки на позиции подвезли. Думаю, штук пять-шесть «гадюк» там имеется.

– У нас танков, кроме вашего, нет, – сказал Зайцев. – А вот минометы нам могут карусель устроить.

– Насчет минометов ничего не скажу. Одну батарею наши ребята раздавили, а сколько новых подвезли – неизвестно.

– Чего же вы мертвого шофера в кабине оставили? – упрекнул младшего лейтенанта Зайцев. – Своих-то небось похоронили.

– Кого смогли, закопали. А «тридцатьчетверки» догорали, металл раскаленный, внутрь не залезешь. Там еще трое наших остались. Вернее, головешки от них. А когда немцы вернулись, мы высовываться не рисковали. Добьете их, тогда всех похороним.

Юрия Ефремовича Ступака так и подмывало обрушиться на немецкие позиции всеми силами батальона. В ротах по сто двадцать человек, имеются две легкие полковые пушки калибра 76 миллиметров, два миномета, десяток станковых пулеметов. Смять, к черту, не успевшего прийти в себя врага и двигаться дальше!

– Пришли они в себя, – осадил его командир роты ПТР Тимофей Зайцев. – Дисциплина у них – можно позавидовать. Попремся в лоб, кровью умоемся. Фрицы только и ждут, когда мы толпой кинемся.

Посоветовались, решили, что наша шестая рота обойдет позиции с левого фланга, ударит по командному пункту или штабу на окраине хутора.

– Внесем сумятицу, – развивал общий план комбат. – А в это время ударят с правого фланга четвертая и пятая роты. Пушки выдвинем на прямую наводку, уничтожим дзоты и будем подавлять остальные огневые точки.

– Пушки-то у нас всего две, – предостерег его Зайцев. – Даже если у немцев минометов мало, то противотанковые «полусотки» раскатают обе за считаные минуты. Прицелы у них точные.

– Риск везде есть. Для чего мы их с собой везем? Минометы в ход пустим.

Ступак немного выпил и был возбужден. Потирая руки, подмигнул мне.

– Повоюем, Андрей?

Я с усилием улыбнулся в ответ. Штурмовать укрепления и командный пункт предстоит нам, а не комбату.

– Так мне что, с шестой ротой идти или лучше с батальоном остаться? – спросил комиссар Малкин.

– С шестой. И не тяни кота за хвост. Вперед!

Быстрым шагом, почти бегом, мы прошли километра полтора, перешли вброд мелкую речку и остановились перед береговым откосом. До хутора оставалось метров восемьсот, ротный Евсеев удачно выбрал место для атаки. Часть расстояния мы пройдем по дну или склонам небольшого оврага.

Немцев до ближайшего поворота не видно, но что там дальше, неизвестно. Впереди двигался первый взвод. Сорок человек, два ручных пулемета, десяток автоматов, в том числе американские «томпсоны». Вооружены неплохо, на засаду бы не нарваться. Еще одна опасность – мины. Но десантники возле танка немецких саперов не видели, да и трудно заминировать такую широкую полосу.

Мое отделение, три расчета ПТР и пулеметчик Бондарь с помощником двигались следом за первым взводом. У поворота, где овражек уходил направо, нам махнули рукой – путь пока свободен. За нами шел второй взвод, где находились ротный Евсеев и комиссар Малкин.

До крайнего дома, с единственной уцелевшей стеной, оставалось метров четыреста. Мимо пробежал посыльный от помощника первого взвода. Доложил Евсееву:

– Там боевое охранение перед домами.

Осторожно высунувшись, я разглядел замаскированный бруствер, ствол пулемета, несколько касок. Евсеев действовал быстро:

– Продвинемся еще метров на сто и атакуем. Ближе нас не подпустят. Я пойду с первым взводом. Когда дам сигнал, оба «максима» поднять на край оврага и открыть беглый огонь. Коробов, тоже пройдешь метров сто и выползаешь со своим отделением на край оврага. Будешь гасить огневые точки. Расчет Гнатенко передашь в третий взвод.

– Ясно. Егор, дуй, куда приказано. Патронами нормально запаслись?

– Шестьдесят штук да еще гранаты. Хватит. У меня же не самозарядка.

Рота не успела незаметно одолеть эти сто метров – немцы поджидали нас. Негромким залпом хлопнули сразу несколько минометов. Небольшие 50-миллиметровые мины размером с переспелый огурец обрушились на края оврага, две-три ударили точно в цепочку бегущих людей. Закричал раненый, шагах в десяти от меня. Прижимая ладони к животу, он сделал несколько шагов и сел, привалившись к стенке оврага.

Другой красноармеец пытался подняться, но у него были перебиты обе ноги. Болевой шок стянул мышцы лица, он молча раскрывал рот, словно зевая, не в силах позвать на помощь.

Взвилась зеленая ракета. Рота вымахнула наверх. Бойцов подгонять не приходилось. Три легких миномета вели огонь по оврагу. Те, кто отставал, попадали под град мелких осколков.

Но и наверху было не легче. Вели огонь три или четыре пулемета, в том числе один едва не в упор из окопа боевого охранения. Заработал наш «максим», следом второй. Длинные очереди перехлестнул бруствер, ближайший МГ замолчал.

Но трассы других пулеметов неслись навстречу бегущим людям, пронизывая, опрокидывая бойцов одного за другим. Я представлял, насколько это страшно – бежать прямо на раскаленные светящиеся трассы.

Евсеев за короткое время сколотил из роты крепкое подразделение, умело подобрал сержантов. Люди продолжали бежать, вели огонь «максимы» и легкие «дегтяревы». Только бы не залегли! Неподвижные мишени расстреляют, как в тире.

Мое уменьшенное отделение тоже вело огонь. Я выцеливал пулемет на чердаке добротного амбара, сложенного из кирпича, с оцинкованной крышей.

Расчет имел сверху хороший обзор и наверняка оборудовал защиту из кирпича и толстых брусьев. МГ-34 (я всегда узнавал его по рычащему звуку) бил безостановочно. Я видел, как некоторые бойцы шарахались прочь, жались к укрытиям: пучкам кустарника, редким березам, прятались за плетень, который не защитит от пуль.

Я выпустил обойму. Крыша гремела от моих попаданий и ударов других пуль. Белобрысый помощник быстро вставил новую обойму. Но пулеметчика на крыше достал «максим». Он всадил туда не меньше половины ленты. МГ-34 замолчал. Либо пулеметчик был убит, либо покинул опасное место.

Я перенес прицел на другую огневую точку. Стреляли из полуподвального окна. Нажимая на спуск, видел, как разлетаются куски саманного кирпича. Успел выстрелить три раза. Меня потянул за гимнастерку Паша Скворцов:

– Налево… глянь туда.

Приземистое штурмовое орудие с коротким стволом-обрубком выползало из спутанных зарослей сухой прошлогодней конопли, смешанной с молодыми побегами.

Пока работал лишь пулемет, расположенный в рубке рядом с орудием. Он хлестал длинными очередями во фланг бегущему первому взводу. Люди падали один за другим. Когда рванул осколочный снаряд, многие залегли. Еще снаряд, и снова пулеметные очереди.

Чтобы развернуть ружье на девяносто градусов, нам с Пашей Скворцовым требовалось сменить позицию и сделать короткую перебежку. Егор Гнатенко воевал где-то в составе третьего взвода. Со мной оставались расчет Родиона Шмырёва и Антон Бондарь со своим «дегтяревым» и вторым номером.

Шмырёву целиться было удобнее, он пристроился на боковом выступе оврага. Родион выстрелил в «штугу» раз и другой. Я разглядел подходящее место в нескольких шагах. Мы со Скворцовым перетащили туда ружье, и я выпустил в немецкую машину два оставшихся заряда.

– Пашка, давай обойму с усиленными пулями.

На секунду повернул голову к Родиону. Щуплый бронебойщик (как его взяли в учебный полк!) сосредоточенно припал к прицелу.

– Готово! – загоняя обойму с пулями БС-41, крикнул помощник. – Можно…

Его голос заглушил раскатистый, бьющий по ушам грохот. Я отчетливо видел происходящее. Земляной выступ, на котором примостились со своим ружьем Родька Шмырёв и его помощник, вдруг стал разлетаться на большие и мелкие куски земли.

Откуда-то изнутри выбился фонтан дыма, взлетело согнутое ружье, большой кусок дерна и самое страшное – верхняя половинка туловища моего товарища Родиона Шмырёва. Голова, вздернутые руки и грудная клетка с разорванной в клочья гимнастеркой. Нижняя часть тела куда-то исчезла. Мелькнула в дыму и тоже исчезла верхняя половина тела.

Меня словно передернуло током. Я застыл, не чувствуя, как увесистый комок земли ударил по каске и сорвал ее. Потом услышал тяжелый шлепок. Понял, что это упало на землю подброшенное взрывом туловище Родиона. Звякая, катилась по траве моя каска.

Я поймал взгляд белобрысого Паши Скворцова. Он не видел эту страшную картину, вжавшись в землю. Сейчас он испуганно звал меня:

– Андрей… Товарищ старший сержант! Вы слышите?

Я не был контужен или ранен. Снаряд взорвался метрах в пятнадцати, лишь толкнув меня угасающей взрывной волной. И все же мне требовалось прийти в себя. В мозгах продолжало крутиться страшное зрелище, реальность которого я еще до конца осознавал.

– Стреляй сам, Пашка.

– Сейчас… я сейчас.

Помощник выпустил пять усиленных пуль с металлокерамическим сердечником, а мы заработали в ответ еще один снаряд, который с визгом прошел над головами. К нам подбежал Антон Бондарь с помощником:

– Там Родьку Шмыренка… на куски. И второй номер весь исковерканный.

Скворцов, видимо, пробил не слишком толстую броню «штуги». Двигатель дымил, она пятилась, продолжая стрелять. К нам поднялся батальонный комиссар Малкин, единственный, кроме нас, оставшийся в овраге. Рота вела бой на окраине хутора.

Комиссар держал в руке наган и оглядывался на обвалившийся уступ, где лежали два разорванных тела.

– Коробов, стреляйте в танк. Вы не ранены?

– Нет, не ранен.

Я приходил в себя. Навел ствол в уползающую «штугу», раза три выстрелил, но самоходка скрылась за деревьями.

Бежали тесной кучкой: комиссар, мы с Пашей Скворцовым и Антон Бондарь со своим вторым номером. Наверное, так было легче после увиденного, быть всем вместе.

Добежали до дома, который был командным или наблюдательным пунктом. Лейтенант Евсеев сидел на крыльце и что-то объяснял Филиппу Черникову.

Бой в этом месте закончился совсем недавно. Только что перевязали раненых. Двоих тяжелых погрузили на самодельные носилки и понесли к дороге.

– Должны же тылы подтянуться, а с ними санрота, – рассуждал один из санитаров. – У ребят грудина и живот пробиты. Хирург срочно нужен.

За ними цепочкой потянулись раненые, которые могли ходить самостоятельно. Я прикинул и убедился, что от первого взвода осталось в строю немногим больше половины людей.

– А ты что хотел? – вздохнул Черников. – Под пулеметным огнем наступали. Да и здесь хорошая драка получилась. Офицер оборону возглавлял, стреляли будь здоров.

Перед наступлением прислали нового командира взвода, младшего лейтенанта, а дед Черников снова стал заместителем. Но младшего лейтенанта полчаса назад убили, и Филипп Авдеевич в который раз исполнял обязанности взводного.

Непотопляемый ветеран сегодня едва не попал под раздачу. Шея и голова были перемотаны бинтом с проступающими пятнами крови. Еще одна повязка виднелась сквозь порванную гимнастерку на левом предплечье.

– Живы-здоровы, товарищ комиссар? – спросил Евсеев.

– Ничего. Водички бы мне.

– Сейчас принесут.

– Там двоих бронебойщиков снарядом с танка разорвало, – сообщил комиссар, хотя об этом все уже знали.

– Это не танк был, – с досадой поправил его Евсеев. – Самоходка, или «штуга» по-ихнему. Пушка сильная, 75 миллиметров. Сюда, в хутор, приползла. Словила она от вас пулю, двигатель сильно дымит.

Припав к фляжке, Малкин жадно пил воду. Грамотный у нас комиссар. Все своими глазами видел, а танк от самоходки не отличит. Сейчас он потерял свой бравый вид. Гимнастерка и брюки облеплены землей, видно, уползал подальше от летящих снарядов.

Я рассказал, как погибли Родион Шмырёв и его помощник. Евсеев рассеянно кивнул. У него на плечах была рота, которая понесла немалые потери, а основная задача была еще не выполнена.

Немцы отступили на другой край хутора и упорно оборонялись. Две гаубицы калибра 105 миллиметров, о которых предупреждали танкисты, стреляли редко. Обе стороны сблизились, и тяжелые орудия были бесполезны.

Зато вели огонь пулеметы и непрерывно сыпались мины 50-миллиметровых минометов.

– Слышь, Андрюха, ты приходи в себя, – сворачивая цигарку, сказал Черников. – Убили товарища, тяжело, конечно. Но у тебя люди, их за собой вести надо.

– Родьку на куски разорвало, прямо у меня на глазах. А в Челябинске жена-невеста осталась. Только вчера письмо ей написал. Получит конверт, порадуется, а он уже мертвый.

– Взводного срезали, – перевел разговор Черников. – Под пулеметную очередь угодил. Я успел отскочить, а тут мина. В голову и руку три осколка словил.

– Самоходка, наверное, к гаубицам присоединилась, – сказал Евсеев. – Там у них вроде опорный пункт образовался. Надо добивать и к комбату продвигаться. Там тоже не слишком весело дела идут. Одну пушку минометами разбили. Вторая с половинным расчетом.

– А наши минометы? – спросил Малкин.

– Хлопают иногда. Поначалу почти весь боезапас сгоряча выпустили, а сейчас стрелять нечем. Ладно, пошли.

У завалинки я увидел пленного немца. Светловолосого, чем-то похожего на Пашу Скворцова. Он сидел со связанными руками. Под глазом расплылся синяк, губы разбиты. Он сплевывал кровь, глядя себе под ноги.

– Офицерик. Кажись, лейтенант, – сказал Евсеев. – Пригодится. Пусть пока под охраной побудет. Гранатой его оглушило, подумали, что мертвый, а то бы штыками ребята в горячке припороли.

Немцев из дома выкуривали гранатами. Входная дверь висела на одной петле, рамы и стекла повылетали. Еще три немецких трупа лежали прямо под окнами. Все трое были издырявлены осколками и пулями, карманы вывернуты.

Бой шел то утихая, то разгораясь. Расчет «максима» вел огонь по окопу, откуда огрызался очередями немецкий пулемет. Из-за плетня и зарослей смородины хлопали винтовочные выстрелы, стучали автоматы. На утоптанной траве лежали два убитых красноармейца.

– Выкуривайте их быстрее, – сказал Евсеев, обращаясь к сержанту, командиру отделения.

Закопченный, с автоматом в руке, тот кивнул в ответ.

– Наши с тыла обходят. Пулемет башку не даст поднять. Попробуем гранатами забросать.

На другом конце хутора, куда подошли мы вместе со взводом Черникова, шла частая стрельба. Второй и третий взводы обложили полукольцом траншею и орудийные капониры. Из укрытий били два пулемета, изредка вылетали мины.

Из-за обвалившегося дома выкатилось уже знакомое нам штурмовое орудие. Дважды выстрелило из пушки и, прикрываясь пулеметным огнем, снова ушло в укрытие.

Я увидел Егора Гнатенко. Подбежали вместе с Пашей к нему, установили свое самозарядное ружье. Окоп был неглубокий и тесный. С тыльной стороны лежал убитый напарник Егора. Дно окопа было усеяно стреляными гильзами от ружья и мелкими, автоматными.

– Пулеметчиков из подвала выкуривали, – отрывисто рассказывал сержант. – Потом фрицы в контратаку пошли, пришлось отбиваться. Гляжу, Сашка дергается и голову поднять пытается. Я его перевернул, а он глаза открыл, губами шевельнул – и умер. Пуля голову и каску насквозь пробила.

– Расчет Родиона целиком накрылся, – сообщил я. – Прямое попадание снаряда. Самоходка их уделала.

– Вы ее повредили маленько. Экипаж в двигателе копался. Потом выползла. Снаряды точно кладет, а я ее никак не возьму. Пули рикошетят. И пулеметы толком прицелиться не дают.

– У тебя патроны усиленные остались?

– Откуда? Их всего пять штук было, – ответил Егор. – Простых и то не больше десятка.

– Ладно, веди огонь отсюда. Мы с Пашкой обойдем сад, попробуем с пригорка «штугу» достать.

Я доложил Евсееву, что зайдем с фланга. В лоб самоходку трудно взять.

– Броня, видать, утолщенная, да еще гусеничных звеньев понавешали.

– Там, на бугорке, наши окопались с ручным пулеметом. А самоходку, если пулями не возьмете, придется гранатами взрывать. Садит из пушки крепко, не дает продвигаться.

Мы добежали до бугра. В стрелковой ячейке лежали два мертвых тела. Немцы забросали пулеметный расчет минами, одна из которых взорвалась прямо в окопе.

Антон Бондарь смотрел на убитых застывшими глазами. Смертей, которых он нагляделся за сегодняшний день, ему, видно, хватило с избытком. Час назад разорвало прямым попаданием Родиона Шмырёва с помощником, а теперь вот пулеметный расчет.

И позиция удобная, снизу не видно. А вот влетела мина, всего-то девятьсот граммов весом, и обоих наповал. У одного из пулеметчиков был разорван бок, а у другого измочалена рука и снесено осколками лицо. Осталась плоская жуткая маска без носа и глаз. Я чувствовал, как трясется рука, которой придерживал ствол ружья. За спиной тяжело вздохнул Паша Скворцов.

Смертельно раненные пулеметчики пытались выползти из своего окопа. На это им уже не хватило жизни. Так и остались лежать в луже крови, а между ними «дегтярев» с расколотым прикладом и отброшенный в сторону смятый диск.

– Антон, пошли, – поторопил я сержанта.

Но Бондарь не двигался с места. Возможно, представлял, что такая же судьба уготовлена ему вместе с помощником. С усилием сглотнул и проговорил:

– Слышь, Андрей, место пристрелянное, побьют нас тут.

Я не успел ответить.

– Эй, ребята! – окликнул нас чей-то голос. – Сюда бегите, только пригибайтесь. Фрицы постреливают.

Из кустов смородины, метрах в двадцати, нам махал рукой красноармеец. Мы подбежали и спрыгнули в хорошо замаскированный просторный окоп.

– Тут у тебя такое укрытие, а почему пулеметчики почти на открытом месте лежат? – спросил я. – Ячейка полметра глубиной.

Красноармеец рассказал, что, когда их послали сюда, просторный окоп они не заметили. Его немцы вырыли, но убежали. Стали копать ячейки, угодили под минометный огонь.

– Ребят-пулеметчиков убило, – рассказывал щуплый красноармеец в каске, слишком большого для него размера, сползающей на нос. – Я убежать хотел. Чего мне здесь одному делать со своей трехлинейкой? Потом набрел на это укрытие, сижу, наблюдаю.

– Или прячешься, – уточнил я.

– Нет, не прячусь, стреляю даже. Вон гильзы лежат.

Меня удивила слишком большая, не по размеру каска.

– Ты же в ней ничего не видишь!

– Что надо, разгляжу. Я ее на шапку натянул. Говорят, так голова лучше защищена. Осколки в овчине застревают.

Нашему появлению щуплый боец в несуразной каске обрадовался. Но героем он явно не был. Узнав, что мы выслеживаем немецкую самоходку и собираемся ее уничтожить, забеспокоился:

– Я, пожалуй, пойду. Мешать вам только буду.

– Сиди, – цыкнул я. – Лучше затвор протри у своей винтовки.

«Штугу» я пока не видел, но разглядел вверху минометный расчет в неглубоком окопчике. Позвал Антона Бондаря:

– Видишь минометчиков?

– Ну, вижу.

Двое немцев в касках опускали в ствол мины. Короткий хлопок и звон набирающего высоту «огурца». Через некоторое время взрыв, следом другой, третий.

– Выберись на бугор и врежь по ним. До них метров двести. Из «дегтярева» ты их возьмешь.

– На бугре укрытий нет. Что, мне к мертвым пулеметчикам ложиться?

– Там моя ячейка осталась, – сказал красноармеец. – И воронка просторная от снаряда.

– Ты чего лезешь? – недовольно пробурчал сержант.

– Быстрее, Антон. Сам знаешь, как нас минометы достают. А отсюда стрелять нежелательно. По самоходке внезапно надо ударить.

Бондарь вылез наружу. За ним следовал второй номер, он тащил металлический футляр с запасными дисками.

Вскоре мы услышали очереди из «дегтярева». Пристрелочную и длинную, на половину диска. Трассы шли выше. Опустошив с ходу один диск, Бондарь двумя-тремя очередями выпустил второй. Притихшие было минометчики снова взялись за дело. Работали сразу два 50-миллиметровых миномета. Я понял, что Бондарь толком не целится, опасаясь вызвать на себя огонь.

– С таким темпом он ствол спалит, – заметил Скворцов. – Не понимает, что ли?

– Лучше нас все понимает. Торопится побыстрее отстреляться. Эй, Бондарь, смотри, не заклинь пулемет! – крикнул я. – И прекрати в небо пулять.

Через минуту мне стало не до него. Выползла на малом ходу самоходка и ударила из своей короткой пушки. Мне мешали целиться деревья в саду. Ну, продвинься еще на пяток метров!

Но «штуга» открыла пулеметный огонь, а затем выпустила несколько снарядов подряд с прежней позиции. Я хорошо различал лишь верх рубки, мои пули, скорее всего, просто отрикошетят.

– Паук! Сволочной паук, – ерзал рядом со мной белобрысый помощник.

Я понял, что позицию придется менять нам, а вылезать из окопа не хотелось. Бугор неплохо пристрелян пулеметчиками. Но произошло неожиданное. Командир «штуги» тоже не очень хорошо видел цели сквозь деревья. Мотор взревел, и машина, повернувшись, пошла прямо на нас.

– Мама, – ахнул пехотинец в несуразно большой каске и сделал движение, чтобы подняться.

Наверное, хотел выскочить из траншеи.

– Сиди на месте! Убьют.

Когда самоходка выскочила на открытое место, я дважды нажал на спуск, целясь в пулеметную установку рядом с пушкой. Там броня потоньше. Брызнули искры, а нам ответили из пушки. Снаряд взорвался с недолетом. «Штуга» вырисовывалась сквозь дым темным пятном. Оставшиеся три пули я выпустил почти наугад. Паша мгновенно вставил новую обойму, лязгнул затвор, подавая патроны в ствол.

По броне звякнула пуля и ушла рикошетом вверх. Это стрелял Егор Гнатенко. Пулемет самоходки ожил, смахивая кусты смородины и бруствер немного правее нас. Снаряд с воем прошел выше на метр. Третьим выстрелом они нас прикончат.

Я посылал пули, тщательно целясь, и, видимо, пробил броню. Пушка полыхнула вспышкой, но прицел был явно сбит. Возможно, я ранил наводчика. Надо добивать эту тварь как можно быстрее.

Самоходка, увеличив ход, приближалась к нам. Объезжая толстое грушевое дерево, подставила борт. Я выстрелил три раза, целясь под гусеницу, между задними верхними колесами. Где-то там укрывался бензиновый двигатель мощностью триста лошадей.

Он задымил. Раскаленные пули БС-41 (последние из нашего запаса) со скоростью тысячу метров в секунду что-то воспламенили внутри.

– Ребята, ложитесь!

Я сдернул ружье с бруствера, каким-то чутьем угадывая, что сейчас прилетит снаряд. И это же чутье подсказывало, что двигатель поврежден крепко. Падая, разглядел жгут огня, выбивающийся из жалюзи.

Снаряд действительно прилетел. Но в загоревшейся машине прицелиться точно было невозможно. Он взорвался в стороне. Когда мы с Пашкой снова взгромоздили нашу пятизарядку на бруствер, дым валил клубами, а пламя выбивалось в нескольких местах. В немецких танках и самоходках всегда возят хороший запас снарядов. Сколько надо минут, чтобы они взорвались?

– Сейчас экипаж полезет! – крикнул я. – Не зевайте.

Выпустил две последние оставшиеся в магазине пули и подхватил свой ППШ. Скворцов целился из американского «томпсона». Пехотинец, сдвинув каску на затылок, выстрелил непонятно куда из винтовки.

Мы не прозевали экипаж. Впрочем, выскочили лишь три человека. Один скатился с брони, уже пробитый пулями. Паша Скворцов, не скупясь, опустошал круглый магазин «томпсона» на пятьдесят зарядов. Возбужденно кричал и торопливо выпускал пулю за пулей пехотинец в наползающей на глаза каске.

Я тоже стрелял. Все вместе мы свалили еще одного самоходчика. Третий упал, поднялся и, хромая, исчез в кустарнике. Самоходка взорвалась, выплеснув столб пламени, который накрыл машину клубящимся огненным куполом.

Это стало сигналом для роты. Понимая, что момент упускать нельзя, Евсеев сам повел людей в атаку. За ним бежал комиссар Малкин с наганом. Началась рукопашная схватка. Наши и немцы стреляли друг в друга в упор, в ход пошли штыки и саперные лопатки. Вдоль траншеи отступали, отстреливаясь из автоматов, несколько немецких солдат. Вслед полетели гранаты. После того как дым от взрывов рассеялся, на дне траншеи осталось лежать изорванное осколками тело. Остальные солдаты успели убежать.

В наш окоп спрыгнул Бондарь. Он был один.

– Второго номера в ногу ранило. Я его перевязал и в окопчике оставил. А здорово ты эту «штугу» уделал! Вдребезги.

Самоходку вскрыло взрывом, как жестяную банку. Торчали куски брони, внутри продолжало гореть и трещать.

– Там наши дерутся. Бери бойца, и вперед.

– С чем я пойду? Пулемет заклинило.

Он тряс его толстой рукой, как палку.

– Ты два диска в небеса за полминуты высадил. Поэтому и заклинило.

– Я минометчиков хотел прикончить.

Прочитав что-то в моем взгляде, Бондарь позвал пехотинца:

– Пошли. Товарищ старший сержант приказал.

– Постой, где твой второй номер лежит?

– Шагах в двадцати. Вон там.

Собственно, бой за хутор уже заканчивался. Мы взяли раненого и тоже спустились вниз.

Все были возбуждены. Расхватывали трофеи, фляжки с ромом, вооружались немецкими автоматами. Одну из гаубиц во время боя подорвали противотанковой гранатой, другую захватили в исправности.

Батальон соединился. В целом бой можно было назвать успешным. Немцы попытались залатать пробитую брешь в обороне, но это им не удалось. В траншеях и среди горевших домов хуторка насчитали более пятидесяти немецких трупов.

Кроме самоходки было уничтожено пять пушек. Три, в том числе 105-миллиметровая гаубица, достались нам в качестве трофеев. В ротах появились немецкие пулеметы МГ-34 и трофейные автоматы.

Но Ступак вел себя сдержанно, не слишком радуясь победе. Мы одолели немецкую усиленную роту практически одним стрелковым оружием и гранатами. Обе наши легкие полковые «трехдюймовки» были разбиты. В самый разгар боя закончились боеприпасы к 82-миллиметровым минометам. Была повреждена или полностью вышла из строя половина «максимов».

Когда комбату доложили количество погибших – шестьдесят бойцов и командиров, он лишь кивнул и дал приказ организовать похороны.

Не менее тягостное впечатление производило большое количество раненых, сто с лишним человек. Подоспела санитарная рота. Медики перевязывали людей, накладывали шины. К комбату подошел командир санроты и сообщил, что многих пострадавших необходимо срочно отправлять в санбат.

– Нужны повозки, и как можно быстрее. Люди умирают один за другим от потери крови. Мы не в состоянии им помочь.

Из батальонных повозок выгружали боеприпасы, имущество и укладывали раненых. Здесь я отыскал Симу. В белом халате, испятнанном кровью, она обняла меня:

– Андрей, я так переживала за тебя. Погляди, что творится?

На повозку укладывали молодого бойца с оторванной, туго перетянутой под коленом ногой. Лицо было белым как мел, парень был без сознания. Рядом положили младшего лейтенанта с перевязанной грудью. Он тяжело дышал, на губах вскипали розовые пузырьки. У него было пробито легкое.

Нам не удалось даже поговорить с Симой. Медики спешили обработать раненых и отправить их в санбат, а самим предстояло срочно догонять головные батальоны. Мы обнялись, по щеке девушки скатывалась слеза.

– Не раскисай, – тряхнул я ее.

– Я в порядке. Береги себя, слышишь!

Она махала мне рукой, догоняя повозку с красным крестом на брезентовой крыше. Санрота двигалась на запад, догоняя первый и третий батальоны.

Зайцев отправил меня и несколько человек из роты ПТР собрать останки Родиона Шмырёва и его помощника. С нами был санитар, который раздал нам несколько старых плащ-палаток.

Лучше не вспоминать, как собирали мы куски человеческих тел и складывали в плащ-палатки. Когда увязали телефонным проводом два тяжелых тючка, санитар достал фляжку с водкой, и мы помянули погибших товарищей.

Уже в сумерках мимо нас на скорости прошла колонна танков, машин двадцать. Ступак проводил их хмурым взглядом, сплюнул:

– Где вы раньше были? У меня рота целиком накрылась и артиллерийский взвод.

Комбат, меняя свои привычки, не ломился сегодня в лихую лобовую атаку. Роты обходили немецкие позиции с флангов под прикрытием нашей немногочисленной артиллерии.

И дрались вроде неплохо, но батальон потерял убитыми и ранеными сто семьдесят человек. Ступак, планируя удар, не ожидал таких потерь. Погибли четыре молодых командира взвода, мы лишились артиллерии. А завтра с утра придется наступать.

Вместе с комиссаром они до ночи занимались организационными делами. Заменили раненого командира роты, поставили на место убывших взводных опытных сержантов. Многие отделения возглавляли рядовые бойцы, которым присвоили сержантские звания.

Вечером перед нами выступил комиссар полка. Оживленно жестикулируя, он рассказал, что наступление развивается успешно. Наши войска с боями продвинулись на пятьдесят километров, немцы в беспорядке отступают и несут большие потери в живой силе и технике.

Мы видели трупы немецких солдат, перепаханные артиллерией укрепления, разбитые бетонные доты. В одном месте, на обочине дороги, осталась брошенная батарея тяжелых 150-миллиметровых орудий.

Неподалеку устроили привал. Сходили, глянули на немецкую технику. Все четыре орудия артиллеристы успели взорвать, чтобы они нам не достались. Закладывали заряды в ствол, и взрывы разворачивали концы стволов лепестком. Поразила толщина стволов и массивные станины.

– На двадцать четыре километра снаряды кладут, – объяснял нам Зайцев. – И прицельность точная. Не дай бог под их огонь попасть.

Нас удивило, что такие тяжелые пушки перевозят на конной тяге. Неподалеку лежали несколько убитых артиллеристов и огромных лошадей – першеронов.

– На лошадях сматывались, – заметил кто-то из бойцов.

Хотя мы не были на острие наступления и не знали полностью обстановку, вид брошенной и уничтоженной немецкой техники вызывал воодушевление.

Комиссар полка говорил так:

– Маршал Тимошенко Семен Константинович умеет врагам шею сворачивать. Не зря в корпусе Буденного еще в девятнадцатом году дивизией командовал. Барона Врангеля громил в Крыму. В тридцать пятом году уже Киевским военным округом командовал. И как командовал! Дивизии и полки – любо посмотреть, что на ученьях, что в строю. Полный порядок и организованность. Не зря его товарищ Сталин в сороковом году Наркомом обороны назначил.

Так я, не слишком грамотный сельский паренек, услышал биографию маршала, который возглавлял наше наступление.

Между тем мы уже начали чувствовать, что не все идет как надо. Продвижение наших войск замедлилось. В один из дней мы с удивлением наблюдали, как проследовала большая колонна танков, примерно сто – сто двадцать.

Удивляло, что в первые дни проходили лишь небольшие танковые соединения. А тут бросили с запозданием чуть ли не корпус. Но в планы командования мы посвящены не были. Решали свои задачи на уровне батальона, роты или даже отделения.

Никто из нас не знал, что прославленный маршал просто не сумел организовать энергичные и правильные действия своих армий и дивизий, многочисленных танков.

В исторических документах отмечалось, что советское командование несвоевременно ввело в бой танковые соединения и не смогло развить успех наступления. 17 мая были брошены в бой части 21-го танкового корпуса, но это уже не могло повлиять на исход сражения.

Отсутствие активных действий в районе прорыва позволило немецким войскам создать крупную ударную группировку у основания Барвенковского выступа – участка фронта, выдвинувшегося далеко вперед.

В этом районе 17 мая армейская группа генерала Клейста, имея значительное превосходство в танках, прорвала оборону 9-й армии Южного фронта и нанесла удар в тыл войскам Юго-Западного фронта. Маршал Тимошенко сделал очередную ошибку, продолжая наступать, и лишь 19 мая приказал перейти к обороне.

Но трудно остановить разогнавшуюся массу немецкой бронетехники и механизированных штурмовых дивизий. Немцы снова почуяли вкус крови, вспоминая стремительный бег своих «панцеров» летом сорок первого года.

Но еще не прозвучало хорошо знакомое многим бойцам и командирам страшное слово «окружение». На обширной территории от станций Лозовая и Барвенково на юге и до города Волчанска на севере (около двухсот километров) шли упорные бои.

Я помню, что наконец соединился наш полк и сосредоточилась дивизия, понесшая за эти дни значительные потери. Мы продолжали наступать, но сопротивление противника нарастало.

Дивизия продвигалась совместно с танковым полком, в котором вряд ли насчитывалось более сорока танков. И все же это была сила. Мы видели, как «тридцатьчетверки» шли на немецкие позиции, с которых спешно отходили тыловые подразделения, обозы. Немцы не надеялись, что удержат в этом месте оборону.

Наперерез нашим «тридцатьчетверкам» двигались немецкие танки. Их было меньше. Удар имел скорее отвлекающую цель. Танковый батальон собирался навязать короткий бой русским «тридцатьчетверкам», а затем дружно отойти, подставив наши танки под артиллерийский огонь.

Немецкие командиры уже знали о мощном контрударе в советский тыл. Действовали слишком самоуверенно и сблизились с «тридцатьчетверками» на опасное расстояние. Обстреляв наступающие танки, немецкий батальон начал отход. Но не приняли во внимание более высокую скорость наших танков и дальнобойность орудий.

Из своих окопов мы видели, как «тридцатьчетверки» гнали и расстреливали немецкие «панцеры». Одни из них, получив повреждения, замедляли ход, другие дымились. Две-три машины взорвались и горели, выстилая пелену дыма. У наших тоже были потери, но небольшие. Мы насчитали с десяток подбитых и горевших немецких танков Т-3 и Т-4.

Затем «тридцатьчетверки», увеличив скорость, повернули на позиции врага. Если первую часть боя наши танки выиграли сравнительно легко, то по мере приближения к немецким траншеям усиливался встречный артиллерийский огонь.

Поднимались фонтаны фугасных гаубичных разрывов. Прямых попаданий я не видел, но заметил, как остановилась одна, затем другая поврежденная «тридцатьчетверка». Поднялся в атаку соседний полк.

Затем дружно захлопали противотанковые пушки. Небольшого размера, низкие, они хорошо маскировались в капонирах. Были видны только вспышки выстрелов и поднимались столбы пыли перед длинными стволами с дульным тормозом.

Танки не снижали ход, также поднимая завесу пыли. Сквозь нее летели раскаленные трассы бронебойных снарядов. «Тридцатьчетверкам» приходилось туго. Останавливался или загорался один танк за другим. Я обратил внимание, что некоторые машины вспыхивали мгновенно, на ходу, а затем взрывались.

Позже я узнал, что в битве за Харьков немцы впервые широко применили кумулятивные снаряды (мы называли их «бронепрожигающие»). Они прожигали кумулятивной струей броню и воспламеняли танк. От высокой температуры следовала почти мгновенная детонация снарядов, и машина взрывалась. Мало кто из экипажей успевал выскочить.

Но «тридцатьчетверки», несмотря на потери, ворвались на позиции, круша орудийные капониры, блиндажи, доты. Наш полк тоже принимал участие в атаке. Поредевшие батальоны выбивали из укреплений остатки немецкой пехоты. Танки, как всегда, ушли вперед. Никто не знал, что нас уже окружают, и наступление продолжалось.

Поредевший батальон приостановился перед высоткой, откуда немцы вели сильный огонь. В нашей шестой роте насчитывалось полсотни человек, а неделю назад было сто двадцать. Не лучше обстояли дела в четвертой и пятой ротах.

Мое отделение состояло из пяти человек: два противотанковых расчета и Бондарь со своим «дегтяревым». Мы стреляли по приземистому доту, откуда частыми вспышками бил какой-то новый скорострельный пулемет. Подбежал капитан Ступак:

– Все возитесь? Гнатенко, переходи на другую позицию. Справа бронеколпак голову не дает поднять.

Егор с напарником подхватил ружье и, пригибаясь, побежали по узкой траншее в указанное комбатом место.

– Ты чего медлишь, Коробов?

Я не медлил. Я ждал, когда замолкнет рычащий звук пулемета, и даст возможность мне высунуться. При таком темпе стрельбы расчет должен наверняка сменить ствол, а может, и затвор. Замолчал!

– Паша, быстрее! – поторопил я напарника.

Мы подняли наше двадцатикилограммовое ружье на сошки. Я ловил в прицел узкую темную амбразуру. Выстрел, второй, третий… Брызнуло отбитое крошево железобетона.

– В амбразу бей! – надрывался Ступак.

Я выпустил две оставшиеся пули в обойме, одна из них звякнула о заслонку, которой спешно закрыли амбразуру.

– Есть! – подпрыгнул белобрысый Паша Скворцов и зарядил новую обойму.

Комбат выстрелил из ракетницы, давая сигнал к атаке. Люди поднимались неохотно и, пробежав несколько шагов, снова ложились.

– Евсеев, мать твою! – ревел комбат. – Я, что ли, твою сраную роту должен поднимать?

– Она не сраная, – отчетливо произнес лейтенант Евсеев. – Ребята, а ну встали, пулемет молчит. Вперед, за Сталина!

Люди поднимались и, пригибаясь, бежали вперед.

Двое немцев вытащили в траншею рядом с дотом ручной пулемет «Дрейзе» с барабанным магазином на семьдесят пять зарядов. У этой штуковины был точный бой и хорошая прицельность.

– Прикончите его! Он сорвет атаку, – продолжал командовать Ступак.

Бондарь, вжимаясь в приклад своего «дегтярева», выпускал ровные, по пять-семь патронов, очереди. Ушлый сержант умел работать, когда на него глядел комбат. Бруствер вокруг «Дрейзе» дымился пылью от близких попаданий.

Второй номер расчета отшатнулся. О каску отчетливо звякнула пуля, немец исчез в траншее. Пулеметчик повел строчку, успев свалить одного и другого бойца. Но строчка внезапно захлебнулась, а рота уже приближалась к траншее и доту.

– Молодец, метко бьешь, – хлопнул по спине Антона Бондаря комбат. – Медаль за мной. Все вперед!

Меня задело то, что мы с Пашкой Скворцовым заткнули чертов дот с его скорострельным пулеметом и не заслужили даже доброго слова. Тот, спрятанный пулемет в бетонной коробке, не давал голову поднять, но мы его погасили. Кроме того, я командовал отделением, но меня словно не замечали. Зато комбат сразу расхвалил Бондаря, к которому у меня имелось немало претензий, в том числе, за трусость.

Когда мы бежали к траншее со своим тяжелым ПТРС, там уже бой подходил к концу. Я заметил, что Бондарь, который обязан был находиться рядом со мной, припустил вперед, вслед за наступающей ротой. Решил еще раз показать себя перед комбатом.

У распахнутой задней дверцы дзота лежал заколотый штыком немец. Кто-то из наших возился внутри. То ли собирали трофеи, то ли снимали со станка пулемет. Я тоже хотел глянуть, что там за штука, с такой бешеной скорострельностью.

Но рота вела огонь из всех стволов по отступавшему врагу. Стрелял из «дегтярева» Антон Бондарь. Стучали характерные громкие очереди американских «томпсонов», били наши ППШ, хлопали винтовочные выстрелы.

Немцы, как всегда, отступали грамотно, прикрывая друг друга огнем. Но пули находили свою цель, падал то один, то другой солдат. Я выпустил половину диска, когда заметил два вездехода БМВ. В них прыгали солдаты, к одному цепляли противотанковую пушку.

Расстояние составляло метров триста, не так и близко. Я отложил автомат и целился в вездеход, который собирался буксировать пушку. Бондарь, выпустив остаток диска, кричал:

– Где трофейный пулемет? Я сейчас их прикончу к чертовой матери!

Но «дрейзе» немцы унесли с собой и вели из него огонь. А пулемет в доте никак не могли снять со станка. Возможно, он был поврежден.

Я стрелял, целясь в бронированный двигатель. Броня там была так себе, тонкая. Но мои пули не смогли вывести его из строя, хотя раз или два я попал в цель. Вездеход развернулся, набирая скорость.

– Коробов, целься лучше! – это кричал Ступак.

Я выпустил обойму, целясь в борт и бензобак. Пули были зажигательные, вездеход загорелся. Из него выскакивали немцы и, пригибаясь, убегали. Огонь перекинулся на зарядный ящик. Сдетонировало сразу несколько снарядов, перевернув пушку и разбив задний борт вездехода.

– Фрицы, гады, удрали, – не мог успокоиться необычно активный сержант Антон Бондарь. – Остался бы хоть один диск, я бы их положил.

– Так заряжай свои диски, чего глазеешь? – резко заметил я.

– Далеко вездеход успел укатить, – гнул свое Бондарь. – Поэтому и остальные мазали.

Это был намек в мой адрес, что я не сразу подбил БМВ. Наверное, он хотел, чтобы эти слова слышали Ступак и ротный Евсеев. Но они рассматривали пулемет, извлеченный из дота.

– МГ-34, какой-то модифицированный образец, – сказал комбат.

Подошел старший лейтенант Зайцев, тоже осмотрел пулемет. Он отличался более массивным казёнником и облегченным кожухом. Тимофей Макарович был специалистом по оружию.

– Это новый пулемет, МГ-42. Я слышал про них. Скорострельность двадцать пуль в секунду. Андрей, принеси ленту из дота. Опробуем.

Я нырнул в небольшую дверь. Дот был оборудован по-немецки добротно. Деревянный пол, лежанка. Толщина передней стенки была сантиметров восемьдесят. Здесь же лежал убитый пулеметчик.

Пуля из противотанкового ружья ударила в каску, снесла верхнюю половину черепа. Продырявленная каска валялась в углу. Глаза пулеметчика вышибло из орбит динамическим ударом, стена была забрызгана кровью. Я торопливо подхватил коробку с лентой. На выходе заметил, что второй пулеметчик тоже получил мою пулю.

У него была перемотана тряпьем вывернутая рука. Когда он пытался убежать, его закололи штыками атакующие. Не так плохо я стрелял, достал обоих пулеметчиков. Но говорить ничего не стал – Ступак не спрашивал, а хвалиться, как Бондарь, было противно. Еще подумает, что тоже на медаль напрашиваюсь.

Зайцев открыл крышку казённика, вставил конец ленты и передернул затвор. Дал длинную очередь вверх. Отдача шатнула старшего лейтенанта. Стреляные гильзы вылетали с необыкновенной быстротой, пулемет словно рычал, быстро вбирая в себя металлическую патронную ленту.

– Во, гады, чего выдумали! – ругнулся Ступак. – Дай-ка я попробую.

Установив сошки на бруствер, дал несколько очередей по горящему вездеходу и щиту перевернутой пушки.

– Зверь! Евсеев, скажи старшине, чтобы прибрал его вместе с патронами. Пригодится.

– Отдайте его мне, – снова влез Бондарь. – Я хорошего помощника подберу, будем фрицев крошить.

Капитан Ступак оглядел его странным взглядом:

– Ты, что ли, его в бою добыл? Пулеметчиков в доте Коробов прикончил. И субординацию не забывай. Без тебя решат, куда пулемет пристроить.

– В штаб дивизии его надо сдать, – посоветовал Зайцев. – Все же новый образец оружия.

– Пожалуй. Комиссара пошлем. Заодно расскажет, как мы тут воевали. Он умеет, как надо, доложить, чего и не было. Политработники, они такие.

Возбужденный боем и бегством немцев, Ступак со смехом хлопнул комиссара по спине своей увесистой ладонью. Малкин сморщился от сильного шлепка, но с готовностью кивнул. В штаб дивизии он наведываться любил.

У догоравшего вездехода нас поджидал еще один сюрприз. Мы думали, что БМВ пытался увезти знакомую нам 50-миллиметровку. Но эта противотанковая пушка была намного массивнее, а самое главное, больше калибром.

– Семьдесят пять миллиметров, – безошибочно определил Тимофей Макарович Зайцев. – Вот почему наши танки один за другим загорались.

Вступая в летнюю кампанию сорок второго года, немцы активно внедряли новые образцы оружия. Практически отказались от применения на переднем крае легких танков, модифицировали средние танки. А 75-миллиметровая пушка и новый пулемет МГ-42, выпускаемые в больших количествах, принесут нашим войскам немало сложных проблем.

Немцы сомкнут кольцо окружения 23 мая в районе города Балаклея, примерно в сотне километров восточнее места нахождения нашей дивизии.

Мы почувствовали эти признаки, когда 19 мая поздно вечером пришел приказ Тимошенко о переходе от наступления к обороне. Стояли короткие ночи, и темнота почти не наступала. Небо со всех сторон освещалось сполохами орудийных вспышек. Доносился отдаленный гул канонады.

Мы не знали, что от Харькова двигаются нам во фланг бронетанковые части 6-й армии (той самой, которая позже найдет свой конец под Сталинградом). Примерно через сутки мы увидели, как спешно отступают тыловые части, отдельные группы красноармейцев.

Мы старательно окапывались, пока не испытывая особого беспокойства. В воздухе висело напряжение, но комполка Рекунков был уверен в себе. Мы провели несколько удачных боев и, хотя понесли немалые потери, чувствовали свою силу. Кроме полковой артиллерии, у нас имелись три трофейные 50-миллиметровые пушки, был пополнен боезапас, а в ближнем тылу окапывались несколько батарей дивизионных «трехдюймовок».

Бок о бок с нами также укрепляли оборону еще два стрелковых полка нашей дивизии, находились гаубичные батареи.

Вскоре резко увеличился поток отступающих. Это нервировало людей. Мы видели, что идут они без всякого строя, измотанные долгой ходьбой. Артиллерия и минометы отсутствовали. Люди были вооружены лишь винтовками, изредка автоматами и ручными пулеметами. Многие красноармейцы бросили противогазы, каски, оставили при себе минимум боеприпасов. По существу, двигалась толпа, а не подразделения во главе с командирами.

Комиссар вместе с комсоргом Трушиным и несколькими бойцами из комендантского взвода пошел разбираться.

Придержали нескольких бойцов и двух лейтенантов, которые толком ничего сообщить не могли. Остановили повозку, в которой сидел майор с перевязанной ногой. Видимо, у него шло воспаление. По лицу, несмотря на жару, стекали капли пота.

Жадно глотая из фляжки воду, он рассказал, что является начальником штаба полка. В бою с немецкими танками был ранен – и сейчас отправлен командиром в санбат.

– Далеко отсюда ваш полк? – спросил комиссар.

– Всю ночь ехали…

– Мне наплевать, сколько вы ехали! – закричал на него комиссар. – Назовите точку, где находится ваш полк.

– Поля, траншеи, да бомбы сверху сыпятся! – выкрикнул в ответ майор. – Отстаньте от меня. Посмотрю, как вы с немецкими танками драться будете.

– Уже дрались, горят хорошо. Это трусы их, как огня, боятся.

Когда повозка с майором отъехала, комсорг Трушин предложил:

– Может, его в санроту отправить, чтобы помощь оказали?

– У майора в полку имеется такая же санитарная рота. Он просто драпает.

Дальнейшее разбирательство прервала тройка бомбардировщиков «Юнкерс-87». Люди кинулись врассыпную. Взрывы бомб подняли огромную тучу пыли. Дождавшись, когда улучшится видимость, «юнкерсы» снова спикировали.

На этот раз на артиллерийские позиции, где находился дивизион трехдюймовых пушек Ф-22. Эти орудия из артиллерийского полка имели большую дальнобойность (тринадцать километров), и мы на них крепко надеялись.

Но командиры не сумели толком замаскировать довольно громоздкие пушки. «Юнкерсы» сбросили на них остаток бомб, а затем прошлись еще раз, открыв огонь из носовых, а затем кормовых пулеметов.

Когда самолеты улетели, комиссар и сопровождающие вылезли из-под деревьев на обочине. На дороге и возле нее лежали десятки трупов. Повозка с раненным майором была перевернута, красноармеец-ездовой убит. У майора оторвало ступню и перебило осколком ключицу.

Двое бойцов из комендантского взвода перетягивали жгутом ногу, третий торопливо распрягал лошадь, которая испуганно прядала ушами, но стояла смирно на месте.

– Сейчас мы вас заберем с собой, – наклонился над майором комсорг Трушин. – В санроте окажут помощь.

– Не надо. Со мной все кончено! – Начштаба неизвестного полка торопливо достал документы, сунул их Трушину и вдруг закричал срывающимся голосом: – Я не трус! Я до последнего воевал.

В руке он держал пистолет, но никак не мог передернуть затвор.

– Эй, политрук, взведи ТТ.

Трушин оглянулся на подошедшего комиссара. Тот кивнул головой.

– Сделай, что просит товарищ майор.

Через минуту позади хлопнул выстрел.

Комполка Рекунков тем временем сходил на артиллерийские позиции. Молча обошел несколько мертвых тел, зато внимательно осмотрел орудия. Две громоздкие пушки Ф-22 были разбиты. У одной крупный осколок продырявил откатник, вытекло масло. Она тоже вышла из строя. Еще у двух-трех орудий побило оптику.

Дивизион прибыл поздно вечером. Капониры вырыли кое-как, позиции толком не замаскировали. Рекунков, надувая щеки, громко обещал командиру дивизиона:

– Ты у меня под суд пойдешь! Почему орудия не замаскировали? Капониры по колено вырыли.

– Не успели, ночью прибыли, бойцы с ног валились, – тянулся пожилой майор-артиллерист. – Сейчас вовсю работа идет.

– Еще один налет, и полк останется без артиллерии. Оборудовать укрытия, как положено!

В течение дня самолеты налетали мелкими группами еще раза три. Вывели из строя еще одно орудие в дивизионе, разбили два тяжелых полковых миномета. Защитные щели и траншеи мы вырыли довольно глубокие, но бомбы находили цель. В роте ПТР разнесло прямым попаданием расчет вместе с противотанковым ружьем. Двоих бойцов тяжело контузило. Пытались сами дойти до санроты, но от контузии в голову их крутило на месте, оба свалились. Отнесли на носилках.

Я вызвался помочь и несколько минут побыл вместе с Симой. Раненых было много. Мы успели обняться, перекинуться несколькими словами, и Сима, поцеловав меня, побежала в палатку-операционную.

Когда вернулся, в окопе сидел наш командир Зайцев. Коротко приказал отправить Скворцова за боеприпасами. Пока курили, наблюдая за потоком отступающих, старший лейтенант молчал. Втаптывая окурок в землю, выругался:

– Рвались вперед, не оглядываясь, вот нам хвост и подрубили. В роте тринадцать расчетов осталось.

– С какой стороны немцы попрут? – спросил я.

– Могут и с тыла. Окопы оборудуйте для стрельбы во всех направлениях. На складе скопились бутылки с КС. Возьмите ящик, штука эффективная.

– Снаряд попадет, сгорим к чертовой бабушке.

– Храните отдельно.

Зайцев всегда оставался с нами поговорить, поделиться последними новостями. Сейчас он был озабочен. Когда в траншею спрыгнул Федя Долгушин, на несколько минут задержался.

– Дела неважные, ребята. Вкапывайтесь глубже в землю и подпускайте танки поближе, – обронил старший лейтенант. – Издалека пальбу начнете, перебьют вас из пушек.

Старшина Гречуха с помощником принесли довольно богатый завтрак – обед. Пшенку с мясом, пакет сахара и несколько банок консервов.

– Это сухой паек, – отодвинул банки в сторону Савелий. – Пока густо, снабженцы целую машину харчей привезли. Но, чую, больше не появятся. Федор, что молчишь? Ты же больше нас повоевал.

– Чего рассказывать? Сначала мы немцев теснили, теперь не знаем, что через день будет.

– Комиссар говорил, не теснили, а гнали и еще уничтожали пачками.

Федя Долгушин, старый товарищ по учебному полку, весь какой-то осунувшийся, невесело усмехнулся:

– Фрицев гнать у нас сил пока мало. Обороняются крепко. Но «тридцатьчетверки» действуют смело. Вот кому не завидую, так это танкистам. Живьем сгорают. Иной лежит обугленный, как головешка. Подошел, а у парня слеза из глаза катится. Губами шевельнул, может, пристрелить просил, а горло сожжено. Стонать и то не может.

– У нас тоже не сладко было, – сказал я. – Родьку Шмырёва на куски разорвало вместе с помощником.

– Эх, ребята, – вздохнул Савелий Гречуха. – Мне судьба, хуже не придумаешь, досталась, и вам не слаще. В двадцать первом году от голода вся семья умерла. Мне лет тринадцать было. Как скелет сделался. Думали, мертвый. На телегу бросили к остальным мертвецам, а я очухался, руку тяну, хлебушка прошу. «Дадим, говорят, если до кладбища живым довезем. А так чего зря харчи переводить. Самим мало». Дожил до кладбища, получил кусочек. Похоронщики меня и выходили.

Никогда наш старшина не рассказывал о своей жизни. А тут разговорился, даже Зайцев остался послушать. В двадцатых годах Гречуха связался с бандюками, грабили, резали. Когда поймали, избили до полусмерти, а суд учел молодой возраст и дал всего восемь лет. Попал на Сахалин. Как выжил, до сих пор не понимает.

– Вам, ребята, еще тяжелее приходится. Вы, как я, дурак, на немецкие танки не прыгайте. Вам жить надо, детей рожать.

В общем, поговорили по душам и разошлись по местам.

На какое-то время установилась тишина. Ночь спали плохо, тревожно. А утром увидели, что дорога пустая. Поток отступающих иссяк, или люди уходили по другим дорогам. Изредка торопливо громыхала одинокая повозка. Быстрым шагом, почти бегом, спешили мелкие группы бойцов. Затем послышался лязг гусениц. Все зашевелились, разворачивались стволы орудий.

Зайцев, высунувшись из траншеи, сказал:

– Наши «тридцатьчетверки» идут. Только они так громыхают. Немецкие «панцеры» тихо двигаются, гусеницы резиной проложены.

Это мы знали и сами, просто все находились в напряжении. «Тридцатьчетверок» было шесть штук. Видно, что вышли из боя: вмятины на бортах, обгоревшая краска, один танк тянули на буксире.

Напротив нас машины остановились. Танкист с закопченным лицом спрыгнул вниз.

– Солярки ведер десять не найдется?

– А ты кто такой? – оглядел его наш комбат Ступак, как обычно хвативший с утра водки.

– Командир танковой роты.

Он назвал фамилию, которую я не расслышал.

– Удираешь от фрицев во главе роты? Ну и двигай себе дальше. Вояка хренов.

– Ты пасть сильно не разевай, – огрызнулся танкист. – Пока могли, воевали. У меня пять машин сгорели. Снаряды почти все расстреляли, солярки на дне.

– И патроны к пулеметам кончились? – наседал Ступак.

– Патроны остались.

– Так снимайте свои пулеметы и нам отдайте. Вы драпаете, а мы воевать будем.

Командир роты растерялся, а наш комбат предсказывал с усмешкой:

– Ну, проедете еще несколько километров и заглохнете. Оставайтесь с нами.

Быстрым шагом приближался подполковник Рекунков. Танкист поспешил к своей машине. Опасался, что задержат. Три танка продолжили свой путь, а три остались. В том числе, танк, который буксировал поврежденного собрата.

– А вы чего не удрали? – спросил Ступак лейтенанта в прожженном комбинезоне.

– Мы из другого батальона. Я товарища на прицепе волоку, и дружок из соседнего взвода тоже остался. Куда бежать?

Подошел Рекунков. Экипажи всех трех танков выстроились в небольшую шеренгу. Лейтенант доложил, что в наличии одиннадцать человек, башнер из поврежденного танка погиб. Имеется по пятнадцать-семнадцать осколочно-фугасных снарядов на ствол. К пулеметам патронов хватает.

– Почему отступили? – спросил Рекунков. – Струсили?

– Горючего почти не осталось, пехота разбежалась. Сколько могли, держались, а когда бронебойные снаряды закончились, отступили.

– Далеко немцы отсюда?

– Могут и через час появиться. Или разведку вначале пошлют.

– Третий танк совсем из строя вышел?

– Двигатель пробит. Загорелся, мы его потушили, но без ремонтников не обойтись. Пушка и пулеметы в порядке.

Я не запомнил фамилию лейтенанта. Помню, что он попросил махорки и покормить людей. Так наш полк усилился тремя танками.

Немцы появились к полудню. Два мотоцикла, бронетранспортер и два танка Т-3. Они заметили позиции издалека и приближаться не стали. Остановились на пригорке среди деревьев, выгрузили миномет и принялись обстреливать наши траншеи. Переносили огонь с одного на другое место, затем начали стрельбу танки Т-3.

Это была нехитрая попытка вызвать на себя ответный огонь и определить примерное количество огневых точек. Рекунков вначале приказал нашей артиллерии не отвечать, но немцы подвезли еще минометы, дополнительный боезапас, и мины посыпались градом. Полк стал нести ощутимые потери.

Кое-где загорелся сушняк, люди стали тушить его. Фосфорные мины зажигали прошлогоднюю траву. Пелена дыма окутала позиции, сползала в траншеи, заставляя нас вылезать наверх.

Увидев, как в санроту несут раненых и обожженных бойцов, командир полка приказал батарее трехдюймовых пушек Ф-22 ответить врагу огнем.

– Маскироваться толком не умеешь, – поддел Рекунков майора-артиллериста. – Посмотрю, как стреляешь.

Майор, прошедший три войны и возглавивший дивизион после сорока лет, стрелять умел. Не зря командовал и взводом и батареей. До цели было километра полтора. Подбить на таком расстоянии танки он не пытался. После нескольких пристрелочных фугасов обрушил серию шрапнельных снарядов, которыми научился точно поражать цель на фронтах Первой мировой и Гражданской войн.

Снаряды разрывались на высоте полусотни метров и ниже. Град металлических шариков выбивал сверху минометные расчеты, издырявил мотоцикл, хлестнул по капоту бронетранспортера «Бюссинг».

В бронетранспортеры стали спешно грузить раненых, убитых, эвакуировать минометы. Но, задетый подковырками полковника, командир дивизиона не позволил своему давнему врагу, германцам, уйти просто так.

Все три орудия (батареи были неполные) обрушили на высотку шестикилограммовые фугасы. Один из них выбил колесо и смял капот полугусеничного «Бюссинга». Из горевшей машины под огнем перегружали раненых в другой бронетранспортер.

Т-3 пытался прикрыть отход, но фугас порвал гусеницу, и его пришлось срочно тащить на прицепе. Через четверть часа на высотке остался лишь горевший «Бюссинг», сплющенный мотоцикл и тело механика-водителя, которое не сумели вытащить из огня.

– Могешь, – только и сказал Рекунков.

– Императорское артиллерийское училище! – козырнул в ответ майор. – Учили, как положено.

Дружный отпор воодушевил людей. Раздавались голоса:

– Пусть только сунутся!

– Пушкари свое дело знают.

Соваться немцы не спешили, хотя имели приказ быстрее завершить окружение наших войск на Барвенковском выступе. Пустили в ход авиацию. Но оборону держала не одна наша дивизия, и самолетов просто не хватало. Разрывы бомб, стрельба орудий слышались со всех сторон.

На эскадрилью «юнкерсов» обрушилась четверка наших истребителей ЛаГГ-3. Превосходя пикировщиков в скорости и обладая сильным вооружением, истребители подожгли один и другой «юнкерс». Третий уходил рывками, дымя, тщетно пытаясь выровнять полет. Остальные «юнкерсы» сбрасывали бомбы куда попало и, отстреливаясь из кормовых пулеметов, тоже повернули назад. С запозданием, когда атака была уже сорвана, появились «мессершмиты». Их было шесть штук.

Наши не отступили. «Мессеры», хотя имели такую же скорость, были явно маневреннее. Они крутились, как осы, вокруг менее поворотливых «лагов» (на полтонны тяжелее «мессершмиттов»), сделанных из дельта-древесины и прессованной фанеры. Пушечные очереди разваливали их на части, и наши истребители падали градом горящих обломков. Один из «лагов» развернулся и в отчаянии пошел на таран. Пушки сразу двух «мессершмиттов» разнесли кабину и подожгли его.

Сумел вырваться из смертельного круга лишь один «ястребок». Огрызаясь остатками пуль в патронных лентах, хлестнул по фюзеляжу ближнего «мессера». Затем круто спикировал вниз и, выжимая все возможное из мотора, ушел в сторону аэродрома над самой землей.

Мы радовались победам наших истребителей и переживали, когда они, сгорая, падали на землю. Но вскоре нанесли удар по нам.

Зайцев верно предсказывал, что немецкие танки могут появиться с любой стороны. Но вначале последовал очередной авианалет. На позиции полка пикировала тройка бомбардировщиков Ю-87 в сопровождении двух «мессершмиттов». Не спеша сбросили штук шесть тяжелых бомб, килограммов по двести пятьдесят весом.

Удары были такой силы, что меня оторвало от земли на полметра и шваркнуло спиной о стенку окопа. Из ниши выпали две противотанковые гранаты, разлетелись патроны из сумки. Рядом ворочался Паша Скворцов, он разбил нос и зажимал его пальцами.

– Закинь голову назад… Платок есть?

– Откуда?

Разорвал индивидуальный пакет, сунул ему комок ваты. Расчет Егора Гнатенко находился метрах в десяти. Я пошел глянуть. Между нами, в узкой нише, сидел Антон Бондарь со своим «дегтяревым». После его подковырок в присутствии комбата и желания показать собственное «я», отношения у нас сделались прохладные. Точнее, строго официальные.

Но сейчас, когда шла такая бомбежка, все это казалось мелочью.

– Жив-здоров, Антон?

– Так точно, – с усилием сделал бодрое лицо сержант.

Он боялся, очень боялся. Больше любого из нас. Я уже хорошо изучил его натуру.

– Прикрой тряпкой затвор, – я кивнул на валявшийся в углу «дегтярев».

Егор Гнатенко тряс головой и хлопал себя то по одному, то по другому уху. Напарник свернулся клубком.

– Слышишь меня? – крикнул я.

– Плоховато.

– Башка целая? Дай-ка гляну.

Пронесся «мессер», следом взорвалось не меньше десятка мелких бомб. Звук от них был не слабее, чем от трехдюймовых снарядов. Посыпались комья земли. Что-то шлепнулось о бруствер. Это был кусок стабилизатора, еще горячий.

Пять немецких самолетов делали заход за заходом. Бросали небольшие бомбы, вели огонь из пушек и пулеметов. Неподалеку вскрикнул красноармеец из взвода Черникова. Его, видимо, пытались перевязать. Затем чей-то голос обреченно произнес:

– Бесполезно… дыра насквозь. Кровь уже вытекла.

По траншее шагал старший лейтенант Зайцев:

– Андрей, приводи людей в себя. Кажется, танки с правого фланга. Бутылки с КС целые?

– Целые. Мы их в тряпки завернули.

Немецкие танки ударили с тыла и правого фланга. Тяжелые Т-4 смяли взвод «сорокапяток» и принялись утюжить траншеи. Люди не выдерживали рева моторов, стрельбы и лязга гусениц, выскакивали из окопов или убегали по отсечным ходам. Многих настигали пулеметные очереди и взрывы осколочных снарядов.

За тяжелыми танками волной катились средние Т-3 в сопровождении пехоты. Первый батальон уничтожался у нас на глазах. Из некоторых окопов летели гранаты, но подбить танк гранатой не просто.

Младший лейтенант, командир взвода, сумел удержать вокруг себя полтора десятка бойцов. Пропустили через себя тяжелый Т-4 и закидали его бутылками с КС. Из горевшей машины выпрыгивал экипаж и падал под пулями.

Идущий следом Т-3 попятился. Бутылка с горючей смесью разбилась о гусеницу, не причинив машине вреда. Солдаты из немецкого штурмового отделения вели непрерывный огонь из автоматов, затем бросили в траншею несколько гранат.

Младший лейтенант, упираясь сапогом в стенку окопа, стрелял из ППШ. Свалил унтер-офицера, еще двоих солдат. Взрыв гранаты выбил автомат из рук, младший лейтенант упал рядом со своими погибшими бойцами, через минуту пришел в себя, достал пистолет и выпустил обойму в спины прорвавшимся немцам.

Бронебойщики первого батальона (их оставалось человек семь) вели огонь из ружей едва не в упор. Пробили в нескольких местах броню танка Т-3, но дымящаяся машина накрыла отделение всей своей массой, давя и смешивая бойцов с землей.

Старший лейтенант Зайцев вместе с двумя бронебойщиками нырнул в узкий отсечный ход и едва не угодил под гусеницы идущего следом тяжелого Т-4. Зайцев бросил единственную оставшуюся гранату. Она взорвалась рядом с машиной. Танк продолжал быстро двигаться вперед, вдоль траншеи, расстреливая из пулеметов бегущих людей. Зайцев, опустошив автоматный диск, сумел пробиться сквозь цепь немецкой пехоты и вместе с уцелевшим бронебойщиком нырнул в наш окоп.

Остатки дивизиона трехдюймовых орудий Ф-22 во главе с майором, ветераном нескольких войн, вели беглый огонь. Эти громоздкие орудия весом более полутора тонн не были рассчитаны на маневренные поединки с танками.

Удачными попаданиями артиллеристы подожгли тяжелый Т-4, разбили ходовую часть идущего следом Т-3. Бронетранспортер, высаживающий десант, получил фугасный снаряд в борт и вспыхнул, догоняя языками огня отползающих контуженных солдат.

Однако дивизион, на который так надеялся подполковник Рекунков, отчаянно выпуская снаряд за снарядом, был обречен. Зашедшие с тыла два немецких танка расстреливали орудия из своих скорострельных пушек, а пулеметы не давали артиллерийским расчетам развернуть станины.

Майор, раненный осколками в лицо и руки, вместе с расчетом все же развернули уцелевшую пушку. Тяжелый Т-4 дал полный газ, уходя из-под выстрела, но получил фугасный снаряд в основание башни – майор был хорошим наводчиком.

– Добиваем! – успел крикнуть командир дивизиона.

Это были последние слова старого артиллериста. Снаряд, выпущенный другим Т-4, взорвался, опрокинув пушку и раскидав расчет во главе с майором.

Командир танка вскарабкался на броню подбитой машины из своего взвода. Увидел, что взрыв русского снаряда сорвал башню с погона и хлестнул огненной струей и осколками в узкую щель. Начинавшийся пожар внутри машины погасили.

Из люков вытаскивали мертвых и контуженых танкистов в обгорелых комбинезонах. Уцелел лишь механик-водитель. Некоторое время он сидел, приходя в себя. Затем вытащил пистолет и выпустил все восемь пуль в еще шевелившихся русских артиллеристов.

– С ними надо по-другому! – воскликнул командир Т-4.

Тяжелый танк спустился в неглубокий капонир и закрутился, сминая станины орудия, разрывая на части и смешивая с землей уже мертвых и умирающих артиллеристов.

Второй и третий батальоны, несколько легких пушек и противотанковых ружей сумели отбить атаку. Зайцев стрелял из ружья, которое подобрал возле убитого бронебойщика пятой роты.

Мы сумели продырявить и зажечь Т-3. Идущий следом танк загонял нас в глубину траншеи очередями двух своих пулеметов. Егор Гнатенко, высунувшись, успел сделать один выстрел. Помощник зарядил новый патрон, но второй раз они выстрелить не успели.

Башенный пулемет длинной очередью смахнул полметра бруствера, опрокинул ружье. Гнатенко свалился на дно траншеи. Пули угодили ему в лицо и вынесли затылок. Помощник, смертельно раненный в горло, ворочался, захлебываясь кровью.

В этот момент я готов был выпрыгнуть из траншеи. Страх сковал меня. Слишком жутко было видеть, как хрипит умирающий товарищ, а затылок другого превратился в месиво окровавленных волос и бурой массы.

– Андрей, очнись! Я уже обойму зарядил.

Меня тянул за руку белобрысый помощник.

Следующая очередь обрушила еще кусок бруствера. Разрывные пули хлопали и взрывались мелкими яркими вспышками. Меня, словно раскаленной иглой, ткнуло в шею, плечо. Это были осколки пуль.

– Гранаты! Где гранаты?

Я увидел расширенные глаза Зайцева. Он кричал, и ему, наверное, тоже было страшно. Гранаты сунул нам в руки Паша Скворцов. Я действовал, как механизм, глядя на командира роты. Наверное, только он понимал всю опасность нашего положения.

Судя по треску пулеметных очередей и реву моторов, танк был уже близко. Паша сдернул вниз ружье. Обрывки моего опыта говорили, что даже самые точные попадания из ружья не остановят несущийся танк.

– Бросаем! – громким, срывающимся голосом, командовал Тимофей Макарович Зайцев. – Быстрее!

Он высунулся и метнул тяжелую противотанковую гранату. Оказывается, я уже отогнул усики и выдернул кольцо. Поднялся и швырнул «ворошиловские килограммы» в Т-3, который был уже совсем рядом.

Ручные противотанковые гранаты взрываются от удара, даже легкого толчка. Граната Зайцева рванула раньше, сбив меня с ног ударной волной. Словно врезали по лицу тяжелым мешком с зерном. Наверху ахнул еще один взрыв – сработала моя граната.

В ушах звенело, а губы почему-то щекотало. Я потер их ладонью и увидел кровь. Она текла из носа по подбородку, шее. Тем временем Зайцев бросил еще одну гранату. Рвануло едва не над головой.

Я высунулся наружу. Т-3 застыл метрах в пяти перед траншеей. Сорвало и скрутило левую гусеницу, раскололо колесо, вмяло нижнюю часть лобовой брони. Башенный пулемет отстучал очередь и замолчал. Мы находились в мертвой зоне, пушка и пулеметы Т-3 достать нас не могли.

Возникла минутная пауза, а затем обе стороны начали активно действовать. Из бокового башенного люка высунулся танкист и открыл огонь из автомата. Из другого люка вылетели две или три гранаты М-39, похожие на гусиное яйцо.

Они весили всего двести граммов, но, взорвавшись в траншее, могли натворить дел. Мы шарахнулись в разные стороны, но внизу взорвалась лишь одна граната, а я вспомнил про автомат, висевший за спиной.

Вслед за мной открыл огонь из своего «томпсона» Паша Скворцов. Убитого или тяжелораненого танкиста втянули в люк, гранаты тоже больше не бросали. Зато длинными очередями ударил пулемет, рассеивая пули в метре над бруствером.

Меня дернул за рукав Зайцев и показал на другой танк, кативший в нашу сторону.

– Бутылки с КС сохранились? Надо кончать с ним.

Мы бросили сразу три бутылки с горючей смесью, подхватили ружья, патроны и побежали в другой конец траншеи. Бондарь добивал из пулемета выскакивающих наружу танкистов, кого-то достал, двое убежали.

Расстреляв диск, уже догонял нас, когда позади рванул горевший факелом Т-3. Снарядами и горючим он был загружен под завязку. Клубящееся пламя захлестнуло траншею, мертвые тела Егора Гнатенко и его помощника.

Тесной кучкой, выставив стволы ПТР, открыли огонь по приближавшемуся танку. Это был тоже Т-3. Мы в него попали, возможно, пробили броню. Но, развернувшись к нам лобовой частью, экипаж обрушил очереди сразу обоих пулеметов, затем выстрелил из пушки.

Первый снаряд прошел слишком высоко. Зато второй рванул перед бруствером, обвалив груду земли. Будь калибр покрупнее, нам пришлось бы туго. Шарахнул очередной взрыв, и мы поняли, что, если не уберемся, пушка нас достанет. Переглянулись. Вылезать наверх означало угодить под пулеметный огонь, позади горел Т-3 и бензин, стекавший в траншею.

– Будем вести огонь, – заявил Зайцев. – Теперь уже кто кого.

Вся небольшая группа понимала: какой-то по счету снаряд окончательно развалит нашу траншею и прикончит всех. Мягкая весенняя земля была не слишком надежной защитой.

Я прицелился и дважды нажал на спуск. Кажется, попал… Приготовился стрелять еще, ожидая каждую секунду взрыва снаряда, свист которого мы не услышим, – он летит в два раза быстрее скорости звука.

Но в кутерьме боя рвавшийся вперед Т-3 неосторожно подставился под прицел одной из трофейных пушек, захваченных нами в предыдущем бою. Бронебойный немецкий снаряд, начиненный порцией взрывчатки, пробил боковую часть башни и взорвался внутри.

Как в замедленном фильме, вспучился двойной люк. Обе бронированные половинки, кувыркаясь, вылетели вместе с языками пламени. Через несколько секунд сдетонировал боезапас в задней части башни. Ее разорвало по сварочным швам, разбросав в стороны обломки кресел, сплющенные гильзы, куски человеческих тел.

Несмотря на отчаянное сопротивление (от танков не убежишь!), бронированный клин разрезал полк на несколько частей. Роты и отдельные группы отбивались бутылками с горючей смесью, обычными гранатами, связывая их по три-четыре штуки. Бронебойщики стреляли в упор. «Тридцатьчетверки», присоединившиеся к нам, выпускали фугасные снаряды, целясь в борт и гусеницы немецких «панцеров».

Горело и было подбито не менее десятка немецких танков и штурмовых орудий. Но и от полка осталось немного.

Экипажи танков мстили за сгоревших камрадов. Перемалывали людей в траншеях, смешивая с землей. Пулеметы догоняли бегущих, а затем убитых и раненых давили гусеницами.

Бой закончился с наступлением темноты. Уцелевшая часть полка отошла под сильным артиллерийским огнем. Немцы запускали осветительные ракеты, в том числе «долгоиграющие люстры» на парашютах, выпущенные из минометов.

Преследовать нас не стали: фрицы тоже понесли значительные потери. Но пока мы шли по открытому месту, продолжали обстрел минометы, легкие пушки, гаубицы.

Был тяжело ранен осколком командир полка Рекунков. Его и еще десятка два тяжелораненых везли на нескольких уцелевших повозках. Ночью остановились в лесу.

После боя и долгого перехода люди валились с ног и мгновенно засыпали. Я пытался найти Симу, но где находилась санитарная рота, никто не знал. В конце концов я тоже опустился на траву и заснул. Сомневаюсь, что выставлялись какие-то посты, а если их и назначали, то, скорее всего, часовые тоже спали, не выдерживая усталости.

Гнетущее чувство опасности заставило подняться многих на рассвете. Командиры собирали свои подразделения. От полка осталось всего человек триста.

Получилось так, что Зайцев и все уцелевшие бронебойщики присоединились ко второму батальону, который насчитывал не больше ста человек. Из трех командиров рот я увидел только Анатолия Евсеева. Из штаба вернулся комбат Ступак и сообщил, что умер подполковник Рекунков. Он сильно мучился от боли, порой теряя сознание. Осколок гаубичного снаряда величиной с детскую ладонь вошел ему в бедро.

Врача среди нас не было, а санинструктор сказал, что если даже осколок вытащить, то подполковник истечет кровью. Нога опухла, как колода, началось воспаление. Понимая безнадежность своего положения, Рекунков отдал последние распоряжения, попросил оставить его одного и застрелился.

Мы ожидали, что обязанности командира полка возьмет на себя комиссар (начальник штаба был убит еще вечером), но дальнейшие действия комиссара были непонятны и пахли малодушием. Он даже не стал выяснять, сколько людей уцелело, или планировать, что делать дальше.

Погрузил в штабной «Виллис» часть партийных документов, а остальные приказал сжечь. Назначил исполнять обязанности командира полка капитана Ступака и в сопровождении двух автоматчиков спешно уехал.

Полковой комиссар лучше многих знал обстановку. Он очень боялся смерти, плена, а в таком состоянии слабый человек теряет всякое чувство долга. Впрочем, оправдание комиссар нашел легко. Он попытается наладить связь со штабом дивизии, спасти партийные документы и доложить о нашем тяжелом положении.

Все детали мы узнали позже, а энергичный капитан Ступак сразу стал действовать. Прежде всего выставил посты и подсчитал имеющиеся силы.

В строю, не считая тяжелораненых, осталось двести девяносто человек. У нас имелся танк во главе с лейтенантом, который вывез часть раненых, одна пушка – «сорокапятка», четыре противотанковых ружья, два станковых пулемета «максим» и с десяток «дегтяревых».

К башенному орудию Т-34 и «сорокапятке» остались считаные снаряды. С ПТР дела обстояли получше. Мы сумели вывезти ящик патронов, и какой-то запас вынести на себе. Получилось по сорок-пятьдесят патронов на ствол.

Оставшиеся бутылки с горючей смесью никто брать не рискнул. Отступали под огнем и в такой спешке, что нести их было просто опасно. Зато имелось какое-то количество противотанковых гранат. У меня к автомату остался лишь неполный диск. У других дела обстояли не лучше.

Комбат, а теперь командир полка Ступак послал две разведгруппы выяснить обстановку. Но еще до их возвращения мы поняли, что дела обстоят неважно. По дороге, километрах в трех от леса, прошла колонна немецких грузовиков с пехотой в сопровождении нескольких танков.

От колонны отделился легкий бронеавтомобиль и двинулся на скорости к лесу. Из небольшого овражка вылезли двое красноармейцев и подняли руки. Броневик остановился возле них, минут пять шел какой-то разговор. Затем бойцы побрели к дороге, а бронеавтомобиль приблизился метров на триста к лесу.

Ударила автоматическая пушка и спаренный с ней пулемет. Стреляли по верхушкам деревьев. Мы затаились, стараясь не обнаружить своего присутствия. Броневик подъехал еще ближе. Из люка вылез по грудь офицер и крикнул, сложив ладони рупором:

– Русские командиры и солдаты, сдавайтесь, вы окружены. Выходите на дорогу, бросайте оружие. Вас никто не тронет. Не верьте своим комиссарам, что мы расстреливаем пленных.

Броневик постоял еще немного. Офицер повторил сказанное и добавил:

– Я знаю, вы меня слышите. Выходите, не бойтесь. Через несколько часов будет поздно.

– Смелый офицерик, – пробормотал Федя Долгушин.

Я навел ствол ружья на бронеавтомобиль, но мы получили команду огня не открывать, чтобы не обнаруживать себя. Впрочем, вся наша маскировка летела к черту из-за двоих перебежчиков. Конечно, они рассказали, сколько нас и где мы находимся.

– Шкуры! – выругался Федя Долгушин. – Интересно, из какого они батальона?

– Не все ли равно? – отозвался я. – Может, это и не наши.

– Из леса шли. Нашенские.

– Они теперь ничьи, – сказал кто-то. – Предатели.

Броневик не стал долго задерживаться. Офицер выпустил в сторону дороги две зеленых ракеты, словно показывая нам, куда идти, и машина резво покатила догонять своих.

Хотелось есть. Выскребали из вещмешков у кого что осталось. Делили между собой черствые куски хлеба, консервы. Досталось понемногу, лишь желудок слегка успокоить. Ротный Евсеев сказал, что уцелела одна полевая кухня, скоро должны покормить горячим.

Но сильнее голода мучила неизвестность. Мы слышали орудийную канонаду едва не со всех сторон. Замолкала в одном месте, начиналась в другом.

Высоко в небе проплыл тройками бомбардировочный полк двухмоторных «Хейнкелей-111», двадцать семь машин. Мы легко распознавали их по застекленному носу, такой же застекленной рубке под брюхом, откуда торчали два пулеметных ствола. Вокруг крутились истребители, охраняя загруженные до отказа бомбовозы.

Каждый несет две с половиной тонны бомб, а такая армада способна смешать с землей целый пехотный полк. Зенитной артиллерии у наших мало, кому-то крепко не повезет.

Проносились парами и целыми группами «мессершмитты». Наших самолетов мы не видели, и это нагоняло еще большую тоску. Неужели нас и правда окружили?

Вернулись обе разведгруппы. Всех деталей их доклада мы не знали, но пошел упорный слух, что наши войска, кажется, находятся в окружении. Пошли тревожные разговоры.

Ступак приказал построить полк и объявил:

– В ночь выходим. Всем быть готовыми. Отступление – это не повод для паники. Фрицам мы вчера хорошо вломили, будут помнить.

– Мы не в окружении? – вырвался у кого-то вопрос.

Юрий Ефремович Ступак ответил с непривычным для него пафосом:

– Какое к черту окружение?! Это наша земля, и каждый обязан за нее драться до конца. Все клятву давали. Или это для кого-то пустой звук! – Постоял минуты две и резко скомандовал.: – Разойдись!

Бывший комбат, а теперь командир полка капитан Ступак не любил пустых разговоров.

Назад: Глава 7 В ожидании

Дальше: Глава 9 Мы прорвемся

Глава 8 Харьковское сражение

Глава 8
Харьковское сражение