Книга: Я – бронебойщик. Истребители танков
Назад: Глава 8 Харьковское сражение
На главную: Предисловие

Глава 9
Мы прорвемся

Теплый майский день тянулся долго. Нас покормили супом из недоваренной жесткой конины с крупой. Менялись посты, люди чистили оружие, дремали. Однако напряжение не спадало, и каждый выражал его по-своему. Федя Долгушин расхаживал по поляне и рассуждал:
– Допустим, наступление застопорилось. Но где наши войска? Резервные части, наконец?
«Дед» Черников Филипп Авдеевич по одному подзывал к себе бойцов своего взвода, осматривал обувь и оружие.
– Сейчас главное – ботинки и винтовка, – напоминал он. – Артиллерии нет, значит, надеяться остается только на себя. В этом леске мы долго не просидим, вечером, я думаю, двинем. А с такими ботинками далеко не уйдешь.
Он следил, как красноармеец из новичков старательно протыкал шилом ранты сбитых ботинок и скреплял подошву провощенным шнурком. Делал он это старательно, вспотев от усердия. На носу повисла капля пота. У другого бойца были натерты до крови ноги, он не умел толком наматывать портянки, и Филипп Авдеевич заставлял его делать это снова и снова.
Паша Скворцов протирал патроны к противотанковому ружью. Сообщил мне:
– Усиленных, с вольфрамовой головкой, шесть штук осталось. А к «томпсону» у меня всего один магазин на двадцать патронов.
– И взять негде, так, Паша? – подковырнул его Федор Долгушин. – Говорили тебе, не кидайся на заграничные штучки.
– «Томпсон» не штучка. Я из него двух фрицев уложил.
– Теперь прикладом будешь действовать.
Высоко в небе снова летели немецкие бомбардировщики, а по дороге шли машины, тащили на тягачах тяжелые орудия. Не оставили без внимания и нас. Выставили два поста, а на пригорке застыл колесно-гусеничный бронетранспортер «Бюссинг» с пулеметом над кабиной.
Вместо обеда ближе к лесу подъехал немецкий грузовик с будкой. Нам по радио объяснили всю безнадежность сопротивления. Мы узнали, что войска маршала Тимошенко частично уничтожены, а оставшиеся находятся в кольце. Снова предлагали сдаться.
Видимо, работы у пропагандистов хватало. Долго возле нас не задержались и покатили дальше. Я с удивлением увидел комсорга Валентина Трушина. Выходит, оставил комиссар полка своего верного помощника – места в машине не хватило.
Он обходил позиции вместе с батальонным комиссаром Малкиным. В противовес немецким агитаторам, оба рассказывали, что дела обстоят не так и плохо. Вот-вот появятся наши танки, и наступление продолжится.
– По радио, что ли, сообщили? – покосился на политработников Антон Бондарь.
– Сведения получены из надежных источников, – важно заверил Валентин Трушин.
– Ну, если так…
Бондарь усмехнулся и стал сворачивать цигарку. За последние дни он изменился. Впали, сделались серыми щеки. Руки, которыми он вертел самокрутку, тряслись. Я его понимал. Когда за один бой погибла половина полка, поневоле затрясешься.
Пулеметчик замер, затем поднял вверх палец:
– И правда, танки идут. Послушайте!
Кто-то из бойцов кинулся поглядеть на дорогу, но Зайцев цыкнул:
– Не высовываться.
Действительно, ускоренным ходом прошла колонна немецкой бронетехники. Штук двадцать пять танков, несколько бронетранспортеров, грузовики с пехотой и орудиями на прицепе. Впереди колонны сновали мотоциклы разведки, растекаясь по сторонам и снова соединяясь вместе.
Мы стояли за кустами и молча наблюдали. Слаженность этой бронетанковой группы наводила тоску. Она совсем не походила на наши полковые колонны. Растянувшиеся на километры пешие стрелковые роты, уставшие от долгой ходьбы бойцы, обвешанные шинельными скатками, вещмешками с разобранными «максимами» или минометами на плечах.
– Штурмовой танковый батальон, – прокомментировал увиденное Антон Бондарь. – Вломит с ходу, любой полк раскатает.
Так оно и бывало. Если догонят на марше растянувшуюся пешую колонну, да еще и мотоциклисты заранее высмотрят, то мало кто уйдет живым. В то же время меня задел тон Бондаря, который едва не восхищался немецкой мощью.
– Ну и ложили мы хрен на этот штурмовой батальон, – обозленно проговорил я. – Такой же вчера на нас попер, разве что пехоты было побольше. Половину танков пожгли или подбили. С десяток точно.
– Штук двенадцать, я считал, – поправил меня Паша Скворцов. – И немецкую пехоту потрепали. Желание отбили нас преследовать.
– Ну и что толку? – кривил губы Бондарь. – Они по дорогам снова катят, а мы в лесу прячемся. Ждем неизвестно чего. Да и нет уже полка, один батальон ощипанный остался.
– Ты бы язык придержал, – посоветовал ему Черников. – На войне всякое случается, но длинный язык может дорого обойтись.
– Это ты, как куренок ощипанный, а не батальон, – подал голос Федя Долгушин. – Пулемет в траве валяется, зато с мешком не расстаешься. Интересно, чем ты его набил?
– Жратвы там точно нет, – заверил Бондарь и придвинул мешок поближе.
Ругнулись, покурили, вроде легче стало. Неожиданно встретил Жору Крупина, с кем вместе лежали в санбате, служили короткое время в шестой роте и участвовали в бою за переправу через Рачейку.
После купания в холодной воде он заболел (а может, придурился), пролежал неделю в санроте и был направлен ездовым в обоз. Добился наконец спокойной должности, но недавно его снова перевели пехотинцем во второй батальон.
Поговорили, вспомнили наше санбатовское житье-бытье. Жора хоть и бодрился, но настроен был мрачно, как и многие бойцы.
– Насмотрелся я на эти окружения. Дай бог, если один из пяти прорвется. С чем воевать? У меня две обоймы к винтовке, а во взводе к пулемету неполный диск. Да и какой это взвод? Восемь человек остались во главе с сержантом.
– Не раскисай, Жора, – вроде в шутку, хлопнул я его по плечу. – А мы ведь с Симой встречаемся. Даже пожениться собираемся, если живы будем.
Насчет свадьбы-женитьбы мы разговоров с Симой не вели, она мне запрещала:
– Не надо. Сглазим все лишней болтовней. Выжить еще надо.
Сейчас сказал я о наших отношениях просто так. Захотелось поделиться со старым приятелем. Реакция оказалась неожиданная:
– Ты, Андрей, хоть понимаешь, какая каша заварилась? Со всех сторон фрицы, от полка четвертушка осталась. Впору бежать куда глаза глядят. А ты какой-то Симой хвалишься. Может, ее в живых уже нет. Пропала санрота!
Последние слова разозлили меня не на шутку. Вспомнилось, как Жорка в санбате придурялся, не хотел выписываться. А сейчас Симу заживо хоронит.
– Ладно, иди, Георгий. Или беги. Мне еще делами заняться надо.
– Ты теперь старший сержант, большой начальник. Решай свои дела.
С тем и расстались. Как тяжело становится, все эти Крупины да Бондари сразу проявляются.
Вернулся в отделение, где Паша Скворцов оставил для меня посоленный кусок мяса.
– Савелий Гречуха сварил. Все поели, тебе вот оставили.
Что за мясо, спрашивать не стал. Кроме конины, мы ничего последние дни не ели. Поглядев на Пашу, отрезал часть от куска, протянул ему.
– Не надо, мы уже перекусили.
– Жуй, тебе говорят.
Долго ломаться Паша не стал, принял мясо. Грызли жилистые куски, рассуждая о жизни. О плохом думать не хотелось.
Разведчики высмотрели направление вдоль низины, где виднелась едва заметная колея. По ней наши командиры и решили двигаться сначала на юг, а затем повернуть к востоку. На малом ходу вместе с полком шла уцелевшая «тридцатьчетверка».
Впереди, как и положено, шагала разведка, следом любимая шестая рота капитана Ступака. Два противотанковых расчета, мой и Федора Долгушина, двигались в ротном строю. Два других расчета и единственная наша «сорокапятка» замыкали колонну.
Ночь была лунная, шагалось легко. И настроение понемногу поднималось. Где-то неподалеку должны быть наши, может, к утру и выйдем.
Но утро ничего хорошего нам не принесло.
Мы торопились до рассвета пересечь проселочную дорогу, обозначенную на карте. Она была должна вот-вот появиться, но светало быстрее. Да еще с полчаса пришлось подождать, пока пройдут немецкие машины и обоз. Собрались перемахивать проселок, но показались два грузовика. Едва пропустили их, вдалеке возник третий.
Ждать дальше было нельзя, мы находились практически на открытом месте. Ступак приказал лейтенанту, командиру «тридцатьчетверки»:
– Начинаем движение. Перегородишь дорогу, тормознешь этот грузовик и будешь прикрывать отход полка. По возможности раньше времени не стреляй.
– У меня всего четыре снаряда, – напомнил лейтенант.
– Оставляю первую роту с «максимом» и два расчета ПТР. Потом подхватишь их на броню и догонишь нас.
– Годится, – кивнул танкист.
– Тимофей Макарович, – обратился капитан к Зайцеву, – останешься с ребятами.
– Есть, – козырнул наш командир ПТР.
– Еще Малкина я тебе оставлю, – кивнул он в сторону комиссара батальона. – Он и автоматом обзавелся, к бою готов.
– Могу… чего не остаться, – замялся комиссар, но Ступак уже махнул рукой, давая команду двигаться вперед.
Пересечь дорогу колонне в триста человек, да еще с повозками, в которых везли тяжелораненых, – дело не быстрое. Мы прятались в сосновом перелеске, метрах в двухстах от дороги. Требовалось пересечь этот отрезок, довольно глубокий кювет и полотно дороги. Как можно быстрее одолеть еще метров триста открытого склона и снова нырнуть под защиту деревьев.
Налегке, с винтовкой и вещмешком, человек пробежит эти полкилометра за десять минут, даже учитывая склон на другой стороне. Но колонне требовалось времени гораздо больше.
Трехосный грузовик, накрытый тентом, уже сближался с «тридцатьчетверкой», а дорогу пересекла лишь разведка да вторая рота. Третья помогала лошадям перетаскивать через кювет повозки с ранеными.
Не доезжая метров трехсот до «тридцатьчетверки», грузовик остановился. Из кабины выглянул старший, тянулись головы в касках из-под тента. Сообразив, что танк русский, а дорогу пересекает красноармейская часть, машина резко сдала назад и свернула в заросли мелкого березняка.
Несколько солдат выскочили, залегли, приготовив винтовки, но стрелять не решались. На обочине стояла «тридцатьчетверка» с работающим двигателем – лучше ее не дразнить.
Ступак подгонял людей, вдалеке виднелись еще какие-то машины. Хвост полковой колонны уже приближался к дороге, а основная масса одолевала довольно крутой подъем. Лошадям помогали бойцы, подталкивая тяжелые повозки.
Возле грузовика остановился бронетранспортер «Ганомаг» и две машины под тентом. Если в первом грузовике, скорее всего, находились тыловики, то это был боевой взвод. Машины также съехали с дороги, выскакивали солдаты, устанавливали пулеметы, быстро собирали 80-миллиметровый миномет.
Ступак очень хотел избежать стрельбы в этом невыгодном для нас месте. Когда люди и повозки взбирались по открытому склону, а на дороге могла появиться более серьезная техника, капитан влез на броню «тридцатьчетверки», опасаясь, что лейтенант не выдержит и откроет огонь.
– Спокойнее… спокойнее, – шептал он командиру танка, высунувшемуся в открытый люк. – Еще десяток минут, и сматываемся. Первым стрельбу не открывай.
– Ясно, товарищ комполка. Они нас боятся.
Немцы действительно не рисковали связываться с «тридцатьчетверкой» и ее мощной трехдюймовой пушкой. Ступак спрыгнул с танка и побежал к первой роте, лежавшей за небольшим уступом на склоне.
– Ребята, еще немного. Зайцев, огонь без нужды не открывать. Дождитесь, когда полк втянется в лес, и тоже уходите.
Капитан быстрым шагом догонял полк. Зайцев оглядел свое немногочисленное войско. Напомнил бронебойщику, лежавшему рядом:
– Прицел триста метров. Стрелять только по команде.
Люди считали мучительно растянувшиеся минуты и терпеливо ждали. Еще чуть-чуть…
На войне редко бывает все гладко. В небе внезапно появился самолет-разведчик «Хеншель-126». Он не воспринимался нами всерьез из-за своей тихоходности, яркой раскраски. Крыло крепилось над кабиной и подпиралось стойками.
Но этот устаревший самолет был вооружен двумя пулеметами и брал на борт небольшой бомбовый запас. «Хеншель» пронесся над дорогой, развернулся и пошел на второй заход.
– Черт тебя принес! – матерился Зайцев. – Ну, лети по своим делам, чего тебе надо?
Со стороны немецких машин в нашу сторону полетели красные ракеты. «Хеншель» не рисковал спускаться слишком низко и второй круг заложил на высоте метров шестисот.
Это была атака.
– Огонь по фашисту! – крикнул старший лейтенант.
Наши ударили из ручного и станкового пулеметов, а самолет сбросил две бомбы. Он целился в танк. Обе «полусотки» взорвались, не причинив ему вреда. Зато лейтенант-танкист первым же снарядом разнес ближний грузовик.
Я наблюдал за происходящим с опушки леса, где мой расчет и пулеметчика Бондаря оставили в помощь прикрытию.
«Тридцатьчетверка» выпустила еще один снаряд и, открыв огонь из пулеметов, рванула с места на укрытые в кустах грузовики, бронетранспортер и немецкую цепь.
Первая рота вместе с бронебойщиками и приданным пулеметом «максим» не насчитывала и тридцати человек, но огонь открыла дружно. Люди не сомневались, что мощная «тридцатьчетверка» сейчас разметает фрицев. Танковые пулеметы хлестали по пехотинцам, залег минометный расчет, успев выпустить лишь одну мину.
Огонь двух противотанковых ружей, «максима», винтовок и автоматов тоже находил свои цели. Загорелся еще один грузовик, замолк пулеметный расчет. «Тридцатьчетверка» на ходу выпустила снаряд в бронетранспортер, но промахнулась.
«Подавим гадов гусеницами», – наверное, кричал лейтенант в башне танка.
Унтер-офицер выпустил из короткого 30-миллиметрового гранатомета кумулятивную гранату. Она прожгла броню и убила механика-водителя. Из открытого люка вырвались языки пламени. Орудие выпустило свой последний снаряд, танкисты спешно выбирались из горевшей машины. Двое, в том числе лейтенант, были убиты и остались лежать возле горевшей машины.
Наводчик, пригнувшись, бежал к промоине, единственному укрытию поблизости. Вслед ему стреляли, но он благополучно достиг овражка и скатился в него.
Ситуация резко изменилась. Быстрыми хлопками бил миномет. Выстилала трассы спаренная пулеметная установка бронетранспортера, вел огонь ручной пулемет «дрейзе», стреляли винтовки и автоматы. Заходил снова на цель «хеншель», хотя спускаться слишком низко не рисковал.
Зайцев приказал половине бойцов спешно уходить. Задачу рота выполнила, колонна почти полностью втянулась в лес. Сам он выпускал пули из противотанкового ружья, целясь в бронетранспортер.
Но в хвост колонны ударил миномет. Одновременно атаковал «хеншель», выпустив несколько очередей из носового, а затем кормового пулемета.

 

В двадцати шагах от нас падали люди, которые надеялись, что спаслись. Густой сосняк был совсем рядом. Вот он, пробеги еще немного. Но разрывы мин сливались в сплошной треск, добивая девятую роту.
Половина красноармейцев из прикрытия, бежавших по склону, угодила под пулеметный огонь, почти все бойцы были скошены. Теперь пулеметы обрушились на группу Зайцева. Комиссар Малкин пожаловался:
– У меня патроны в автомате кончились.
– Возьми винтовку у соседа. Он убит.
Комиссар Малкин потянулся за винтовкой и тут же вскрикнул. Пуля угодила ему в руку.
– Что мне делать? – с трудом произнес он.
– Убегай… ползи, – бормотал старший лейтенант, целясь в бронетранспортер. – Есть! Задымил, сука!
«Максим» выпустил остаток ленты. Сержант потянул за руку помощника. Тот был мертв.
– Тимофей Макарыч, ленты пустые. Надо уходить.
Из прикрытия в живых остались трое: Зайцев, пулеметчик и сержант-бронебойщик.
– Уходим. Снимай с пулемета замок.
Бронетранспортер и два грузовика горели. Огонь снизу ослаб. Мы с Пашей Скворцовым по минометному расчету. Бондарь закричал:
– Все, диски кончились!
– Бери мой автомат. Бей одиночными, надо прикрыть Зайцева и остальных.
– Толку с твоего автомата…
Все же дотянулся до ППШ и несколько раз выстрелил.
– Ты хоть целься!
Я видел, что со страху Бондарь и два своих диска к «дегтяреву» выпустил, торопясь. Лишь бы скорее отстреляться и нырнуть в лес.
Упал сержант-пулеметчик, срезанный очередью в спину. Зайцев бежал вместе с бронебойщиком. Догнали раненого комиссара, залегли рядом с ним, спасаясь от пуль. Старший лейтенант выдернул затвор из противотанкового ружья и отбросил в сторону.
– Берем комиссара! он не доползет.
Им оставалось до леса шагов семьдесят, и прикрыть их могли только мы.
– Пашка, – скомандовал я. – Хватай свой «томпсон» и прикрывайте с Бондарем троих оставшихся.
Сам я продолжал стрелять из противотанкового ружья. Толку было немного, но свист и удары тяжелых пуль, летевших со скоростью тысяча метров в секунду, заставили минометный расчет приумерить активность. Пули выбивали в земле небольшие воронки, разбрасывая комья и пучки травы.
Попадая в кусты, смахивали их как косой. Минометчики ощущали удары даже на расстоянии, и знали, что попадание пули калибра 14,5 миллиметра, как правило, смертельное. Мы заставили замолчать миномет. Вылетали лишь редкие неприцельные мины.
На нас обратил внимание один из уцелевших пулеметов, укрытый за деревьями. В нашу сторону пошли довольно точные трассы. Я почувствовал свист пули буквально в десятке сантиметров над головой. Испуганно дернулся Бондарь. Пуля ударила в торчавший на спине вещмешок.
– Сними его к черту, – выругался я. – Он как горб у верблюда. Демаскируешь себя и нас.
Сержант глянул в мою сторону невидящими глазами, в которых оставался лишь страх. Неподалеку лежали убитые бойцы девятой роты, почти целиком погибло прикрытие. Бондарь продолжал механически нажимать на спуск ППШ, выпуская пули непонятно куда.
– Целься! – крикнул я. – Возьми себя в руки.
Пулеметная очередь снова рванула мешок на его спине, пуля звонко ударила в каску. Через минуту в нашу ложбинку буквально свалились Зайцев, комиссар Малкин и бронебойщик из первой роты.
Все трое тяжело дышали, приходя в себя. Перевязали простреленную руку комиссара. Паша Скворцов показал на склон. Под прикрытием молодых сосен к нам бежал танкист. Тоже свалился на нас, хрипло дыша и пытаясь что-то сказать.
– Ушел я от них… ушел, – наконец выдохнул сержант в обгоревшем комбинезоне. – А ребята погибли, весь экипаж. Какие ребята! Вместе с декабря воевали.
И вытолкнул из спекшихся губ булькающий, непонятный звук. Он смеялся и радовался своему спасению, одновременно всхлипывая, переживая за погибших друзей.
Паша Скворцов принес мой автомат и продырявленный вещмешок Бондаря.
– Убили Антоху… Через каску прямо в лоб. А мешок я забрал. Вдруг там харчи или курево.
Мы торопливо догоняли колонну. На несколько минут присели отдохнуть. Паша вытряхнул мешок. Ни еды, ни курева там не оказалось.
Перед нами грудой лежало всевозможное барахло. Плотно скатанный рулон кожи, новая командирская гимнастерка, куски мыла, пробитый пулей плоский котелок. В нем хранилось самое ценное: несколько пар трофейных часов, завернутых в тряпицу, катушки с нитками, иголки, женский маникюрный набор в расшитой бисером сумочке. Почти все часы были разбиты. Сохранились лишь две пары, которые взяли Паша Скворцов и танкист. У них часов не было.
– Дали гадам просраться, – морщась от боли, сказал комиссар Малкин. – Броневик, два грузовика… Я целый диск выпустил.
– И фрицев десятка полтора побили, – возбужденно добавил Паша Скворцов.
О своих погибших промолчали. Их было больше. Но полк вырвался из ловушки, а что будет дальше, мы отвыкли загадывать.
– Встаем, надо своих догонять, – дал команду Зайцев.
На поляне остался мешок. Кроме гимнастерки, мы все оставили. Местные найдут, порадуются мылу и ниткам с иголками. В разоренных войной селах такие вещи всегда пригодятся в хозяйстве.

 

Чертов «хеншель» от нас отстал. Самолет пытался преследовать полк, но один из опытных пулеметчиков сумел всадить в него несколько пуль из «дегтярева». Набрав высоту, немец пошел на свой аэродром.
Мы торопились уйти подальше от места боя. Лишь спустя несколько часов Ступак объявил привал. Подсчитали потери: при прорыве через дорогу полк потерял около семидесяти человек.
Нас осталось немногим более двухсот, в том числе полтора десятка тяжелораненых. С ними занимались санинструктор и несколько санитаров. Те, кто имел индивидуальные пакеты, отдали их, чтобы сменить повязки. Но раненым требовалась помощь хирурга, и люди умирали один за другим.
Совсем не было еды, и, что хуже всего, осталось совсем мало боеприпасов. У меня имелось шестнадцать патронов к противотанковому ружью и около двадцати в диске ППШ. Паша Скворцов закопал в землю «томпсон» (патроны к нему кончились), и тащил пулемет Дегтярева, доставшийся от Бондаря. Диск его был пуст.
Ручной пулемет у Скворцова забрали и передали кому-то из более опытных бойцов. Новичкам из пополнения оставили по одной обойме на винтовку, остальные патроны раздали пулеметчикам, чтобы набить хотя бы по одному диску.
Возле штаба я увидел нашего комсорга Валентина Шутова. Вид у него был сосредоточенный, за спиной вещмешок. Комиссар передал ему знамя полка, и рядом с политруком постоянно находились два автоматчика из комендантского взвода.
Вернулись три небольшие разведывательные группы, разосланные в разные стороны. Они доложили увиденное лично Ступаку, но вскоре пополз слух, что по всем дорогам движутся немецкие колонны, выставлены посты. На обочинах много нашей разбитой техники, лежат незахороненные тела погибших.
Одна из разведгрупп обнаружила перевернутый грузовик, который вез продовольствие. Много ли могут принести на плечах пятеро разведчиков? Сколько смогли, на себя навьючили. Мы получили по крошечному кусочку сала или по паре ложек консервов.
Высоко в небе плыл самолет-наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Пара «мессершмиттов» обстреляла какую-то цель километрах в полутора от нас.
Насколько я помнил карту, Ступак собирался вывести полк, а точнее, его остатки, где-то между городами Изюмом и Балаклеей. Мы еще не знали, что 23 мая войска армейской группы Клейста и 6-й армии сомкнули кольцо окружения в районе города Балаклея. Слова «окружения» старались избегать.
Но даже если бы и знали, путь у нас оставался один – на соединение с нашими войсками.
До вечера отсыпались. Ступак послал группу из двадцати человек к месту, где разведчики обнаружили грузовик с продовольствием. Но пройти не удалось. Группу обстреляли, и, потеряв троих человек, она вернулась ни с чем.
С наступлением темноты двинулись дальше. Мы с Пашей Скворцовым несли на плечах наше длинноствольное ружье, имелись также две противотанковые гранаты. Меня назначили временно командиром взвода. Следом за нами шагали еще шесть человек, весь наш взвод.
Запомнилось, что ночью встретили еще одну колонну, которая шла примерно в том же направлении. Это были остатки сразу двух полков незнакомой нам дивизии – человек пятьсот или больше.
У них имелось несколько пушек и минометов. Подполковник, начштаба полка, предложил Ступаку присоединиться к ним. Капитан, полтора месяца выходивший из окружения летом сорок первого года, отказался:
– Большая группа не пройдет, завязнет в боях. Немцы крепко оседлали дороги и возвышенности.
– Будем пробиваться, – заявил подполковник.
– Мы тоже сдаваться не собираемся, – ответил опытный солдат Юрий Ефремович Ступак.
Его поддержали Зайцев, Евсеев и другие командиры. Мы разошлись. Каждая колонна двинулась своей дорогой. Позже я узнал, что Ступак раздумывал, не поделить ли оставшиеся двести человек на две-три группы.
Хорошо взвесив положение, решил, что распылять отряд не следует. Одна из причин заключалась в том, что мы несли знамя полка. Пока оно с нами, нас примут как боевую единицу и не станут мурыжить как разрозненные кучки окруженцев. Все хорошо знали, что при утере знамени любой полк расформировывается.
На рассвете наткнулись на разбитую колонну автомашин. Некоторые грузовики сгорели, другие были смяты танками. Несколько штук стояли вроде невредимые. Вокруг лежали тела расстрелянных и раздавленных танками красноармейцев и командиров.
Выставив посты, нам дали команду осмотреть грузовики.
– Медикаменты, боеприпасы, провизия, – коротко инструктировал Ступак. – Больше чем на четверть часа не задерживаться.
Еды, за исключением нескольких банок консервов, мы не обнаружили. Нашли сколько-то индивидуальных пакетов и рулон хлопчатобумажной портяночной ткани. На повязки для раненых пойдет.
Из оружия нашли несколько винтовок, довольно большое количество патронов, десятка три гранат. Это немного подняло настроение. Правда, патроны были винтовочные, автоматных не нашлось.
Паша Скворцов наткнулся на раздавленный танком труп старшего лейтенанта. Уцелела кобура с пистолетом ТТ и запасной обоймой. Пистолет Паша отдал мне, сам обзавелся винтовкой.
Люди продолжали шарить в грузовиках, искали еду, некоторые переворачивали все в поисках спирта. Капитан дал команду строиться и срочно уходить. Однако и после того, как полк свернул в сторону лесистой балки, несколько человек продолжали поиски.
– Оставшиеся будут считаться дезертирами! – крикнул им лейтенант Евсеев, догоняя колонну.
Мы ушли вовремя. По дороге катили два мотоцикла. Патруль или разведка какой-то немецкой части. Это были тяжелые «цундаппы», один из них с пулеметом. Задержавшиеся красноармейцы кинулись убегать, двое подняли руки, сдаваясь в плен.
Пулеметные и автоматные очереди убивали бегущих одного за другим. Я лежал вместе с расчетом «дегтярева», прикрывая отход полка.
– Если вслед не кинутся, огонь не открывать, – приказал Ступак.
Из семи человек до балки добежали лишь двое. Один из них был Жора Крупин. Он тяжело дышал, прижимая к груди фляжку. В сумке из-под противогаза лежали консервные банки.
Мотоциклы остановились на дороге, немцы о чем-то говорили с пленными, а мы догоняли своих.
– Что же вы нас не прикрыли? – отдышавшись и хлебнув из фляги, упрекнул меня Крупин.
Я почувствовал запах водки и молча выдернул флягу из рук.
– Это для раненых. Паша, забери сумку, посмотри, что там.
– Консервы и пачка махорки, – доложил помощник.
– Махорку подели на весь взвод, а консервы сдашь старшине, – сказал я. – Из-за водки, ты, Жорка, сам едва выбрался и фрицев мог на полк навести. Пошел вперед!
Когда догнали колонну, Ступак оглядел обоих трофейщиков и предупредил:
– Еще раз отстанете, прикажу расстрелять к чертовой матери.

 

Последующие дня три мы просто плутали. Таких групп окруженцев, как наша, в окрестностях хватало. Полицейские батальоны, полевая жандармерия и специально выделенные части прочесывали перелески, овраги, хутора – места, где могли прятаться окруженцы.
– Это не белорусские пущи, – вздыхал капитан Ступак, когда мы останавливались на дневку в каком-нибудь редком сосняке.
Приходилось соблюдать постоянную осторожность, не шататься, не выходить на открытые места. Пока нам относительно везло. Дисциплина, которая жестко поддерживалась в полку, не раз выручала нас. Кроме того, капитан, прошедший полуторамесячный путь из окружения в сорок первом году, обладал почти звериным чутьем, когда выбирал место для отдыха или прокладывал очередной участок маршрута.
В этом ему помогали Тимофей Макарович Зайцев и старшина Савелий Гречуха, с его тяжелым непонятным взглядом.
Но столкновений с немцами избегать не удавалось. Однажды мы вынуждены были остановиться на день в пойме мелкой речушки. Лесной участок был довольно густой, окружен болотистой низиной, да и времени искать что-то другое не оставалось. Начинался долгий майский день.
Буквально сразу выяснилось, что лес совсем небольшой, да еще упирается в крутой обрыв, с которого отряд могли легко заметить. Оставалось тщательно замаскироваться и прекратить всякое движение. Неподалеку располагался хуторок, а по дороге над обрывом изредка проходили немецкие грузовики.
Мы не ели уже два дня, но идти в хутор по открытой местности было слишком опасно. Все же Ступак отправил трех разведчиков, которые вскоре вернулись. При въезде в хутор располагался полицейский пост, а движение по дороге над обрывом сделалось довольно интенсивным.
Полицаи нас выследили, но сами нападать не рискнули. Видимо, связались с патрулями, или неподалеку располагалось немецкое подразделение.
Савелий Гречуха, словно чуя опасность, напросился осмотреть возможный путь отхода, а в напарники взял почему-то меня.
– У Андрея глаза острые, – лаконично пояснил он свой выбор. – А ружье Пашка посторожит.
Я шел следом за Савелием и мог лишь удивляться, как он умело ориентируется в совершенно незнакомом месте. Старшина вел меня вдоль болотистой речки среди кустов ивняка. Изредка росли огромные корявые ветлы. С правой стороны тянулась открытая холмистая степь, с левой – обрыв и дорога.
– Ну-ка глянь, что там впереди? – сказал Гречуха. – Взберись на ветлу, только высоко не лезь.
Впереди петляла узкая извилистая речка с болотистыми берегами и виднелась не просохшая до конца обширная низина, заросшая камышом. Кое-где оставалась талая вода, образующая цепь небольших озер.
Мы прошагали километра четыре, вымокли до пояса и присели покурить. У Савелия лежал на коленях карабин, я держал наготове свой ППШ с двумя десятками патронов в диске.
Мимо, громыхая на ухабах, проехала телега, на которой сидели трое полицаев. Мы растянулись среди кустов, телега прошла в сотне шагов от нас.
– Выследили они полк, – сказал Савелий. – Надо возвращаться. Боя сегодня не миновать, а уходить будем вдоль болота. Здесь хоть кусты, и машины близко не подъедут.
Так оно и случилось. Нас окружили с трех сторон, а затем ударили минометы. Взрывы мин были не настолько эффективны, как на открытой местности. Мы прятались под деревьями в наскоро вырытых окопах.
Примерно часа два выжидали, хотя уже несли потери. Для нас был важен каждый выигранный час. Чем ближе к вечеру, тем больше шансов вырваться.
Часть мин взрывалась, попадая в деревья, осколки летели сверху, доставая людей в укрытиях. Ступак дал команду прорываться. Начался бой в самых невыгодных для нас условиях. Но и оставаться дольше под таким обстрелом в лесу мы не могли, теряя все больше людей.
Немецкая пехотная рота, хорошо вооруженная, и несколько десятков полицаев попытались развернуть нас на выходе из леса. Ступак выдвинул вперед и на фланги почти все имеющиеся пулеметы, и мы перебежали открытый участок, оставив несколько десятков погибших.
Снова нырнули под прикрытие кустов и редких деревьев. Наше самозарядное ружье Симонова тащил на себе Паша Скворцов. Я действовал как обычный пехотинец, расстреливая одиночными выстрелами остатки патронов.
Стрельба шла со всех сторон, мы сблизились с немцами и полицаями вплотную. Замолчали наконец минометы, опасаясь поразить своих. В просвете между кустами мелькнула фигура в серо-голубом френче. Я выстрелил дважды, немец исчез. А у меня кончились патроны в автомате.
Оставался пистолет с запасной обоймой. Я расстрелял ее в течение нескольких минут, вставил запасную. Паша Скворцов протянул мне винтовку:
– Бери. И еще патронов, штук двадцать. Автомат утопи.
Я видел, что он едва идет под тяжестью двадцатикилограммового противотанкового ружья. Бросить его мы не могли, неизвестно с чем столкнемся впереди. Я утопил в болоте автомат и, вооружившись винтовкой, продолжал стрелять.
Нас преследовали до темноты, но болото и наши пулеметчики спасли остатки полка. Утром нас осталось всего восемьдесят человек. Под огнем погибли почти все раненые, выбрались лишь те, кто мог идти.
Мы оторвались от погони и, путая след, развернулись на юг.
На рассвете не досчитались многих. Погиб командир шестой роты Анатолий Евсеев. Казалось, он совсем недавно появился в полку – «шестимесячный», неуверенный младший лейтенант, быстро постигавший науку воевать. Он прошел свой короткий путь на войне до конца.
Погибли два взводных лейтенанта. Комиссар Малкин шел сколько мог. У него опухла простреленная рука, мелкие осколки мины угодили в спину.
Нести комиссара под сильным огнем было просто невозможно. На единственной уцелевшей повозке везли человек шесть раненых, лошадь едва тянула груз.
Маленький чернявый комиссар никогда не отличался особой смелостью, хотя последние дни воевал наравне со всеми.
– Бесполезно, – шевельнул он сухими губами. – Возьмите документы, письма. Сдаваться мне нельзя.
Он быстрым движением приставил к виску свой старый наган на шнурке и нажал на спуск.
Исчез Георгий Крупин. Никто не видел, как его убили. Скорее всего, он затаился в кустах и сдался в плен. Но вряд ли бы ему сохранили жизнь.
Слишком отчаянно прорывались мы, оставляя погибших товарищей. Но и немцы несли большие потери, после которых вряд ли кто из пленных мог рассчитывать на пощаду.
Путь к своим после того боя в болотистом урочище занял неделю. Много чего видели мы за эти дни. В одном месте наткнулись на разбитую, раздавленную гусеницами танков батарею «сорокапяток». От шести пушек остались лишь погнутые стволы и смятые куски металла. Нас удивило, что не осталось тел погибших артиллеристов.
Множество стреляных гильз говорило о том, что батарея вела долгий бой. Неподалеку стояли два сгоревших, рыжих от окалины немецких танка Т-3.
Место было глухое. Жители небольшого хуторка, расположенного неподалеку, накормили нас, дали гусиного жира и чистой холстины, чтобы смазать и перевязать раны. Рассказали, что целый день шел бой. Наши подбили четыре танка, но два, которые не сгорели, немцы утащили на тягачах с собой.
Они приказали закопать убитых красноармейцев. Крестьяне вырыли большую яму и похоронили в ней около ста человек – артиллеристов и пехотинцев. Братскую могилу приказали сровнять с землей.
– А где фрицы убитые лежат? – спросил кто-то из нас.
– Вон на площади перед сельсоветом.
Мы увидели за аккуратной березовой оградой с полсотни таких же березовых крестов с табличками и касками наверху.
– Только не ломайте их, – попросили жители. – Германцы дома пожгут и мужиков наших постреляют. Когда наступать будете, разберетесь с ними.
– Конечно, будем наступать, – подтвердил капитан Ступак.
Многое другое пришлось увидеть в степи и на дорогах, пока пробивались к своим.
Среди быстрорастущей травы застыли десятки наших сгоревших и подбитых танков. Тела погибших убирать было некому. Тянуло запахом тлена и горелого железа. Здесь мы немного пополнили запасы патронов. Кто-то переобулся, сменив раздолбанные после долгого пути ботинки.
Едва не наткнулись на колонну пленных. Несколько сот бойцов, без ремней, в распахнутых шинелях, брели по проселку под охраной десятков конвоиров. Они прошли метрах в трехстах, но, кажется, мы хорошо разглядели усталые, равнодушные ко всему лица.
– Лучше подохнуть, чем так шаркать под конвоем, – сплюнул Савелий Гречуха.
Это была лишь малая часть сгинувших в боях на Барвенковском выступе двухсот тысяч наших бойцов и командиров. Но не верьте тем, кто утверждал, что немцам легко далось уничтожение полков и дивизией под началом маршала Тимошенко.
Маршал и после, в Сталинграде, проявит себя не с лучшей стороны, заливая переживания (а может, страх) водкой. Но там его сменят полководцы нового поколения, которые свернут на Волге шею 6-й немецкой армии: Чуйков, Шумилов, Ватутин и другие.
Мы проходили места боев, видели немецкие кладбища. И когда имелась возможность, наносили удары из засад. Однажды постреляли разведку на мотоциклах, в другой раз сожгли два грузовика.
В начале июня подошли к нашему переднему краю. Канонада вспыхивла то в одном, то в другом месте. Мы двигались по местам ожесточенных боев. Среди развороченных траншей застыли сгоревшие наши и немецкие танки, в обрушенных капонирах виднелись разбитые орудия.
Своих убитых немцы похоронили. Частично убрали и тела погибших красноармейцев. Последний день перед прорывом оставшиеся шестьдесят бойцов нашего 328-го полка и человек сорок из других частей, присоединившиеся к нам, провели в лесистой балке с крутыми склонами. Место было не слишком надежное, но сюда не могла спуститься немецкая техника.
Раза два проносились «мессершмитты». Разглядели они нас или нет, непонятно. Но на всякий случай обстреляли балку из пушек и пулеметов, сбросили несколько мелких бомб. Мы снова рыли могилы для погибших и готовили оружие для предстоящего броска.
Вышли на закате и торопливо шагали на восток. Разведка прокладывала путь. Сумели обойти несколько постов. На рассвете разглядели застывший на лесистом пригорке немецкий танк Т-3. Рядом в небольшой траншее находились несколько солдат и стоял на треноге пулемет.
Обойти это место мы не могли: с обеих сторон тянулась открытая равнина, изрытая воронками. У нас осталось единственное противотанковое ружье и девять патронов к нему. Ступак вызвал меня и Федю Долгушина.
– Ребята, танк надо уничтожить. – Капитан смотрел на нас усталыми запавшими глазами. – Начнем обходить, он прикончит всех. Для того и поставили, чтобы таких, как мы, добивать.
– С двухсот метров можно взять, – сказал я. – Еще бы небольшое прикрытие.
– Прикрытие обеспечу. Хватит пяти человек с ручным пулеметом?
– Хватит. Большую группу они засекут.
Восемь человек осторожно позли среди кустарника. Мы с Федей тащили самозарядное ружье. Паша Скворцов не отставал от нас, а метрах в двадцати следовала группа прикрытия во главе с Савелием Гречухой. На пару минут замерли, вслушиваясь в голоса. Предстояло проползти еще метров семьдесят. Федя тяжело дышал, думая о своем.
– Обидно здесь остаться, – сказал он. – Наши уже совсем рядом.
Мы приблизились еще на какое-то расстояние и собрали ружье. Оттянув затвор, вставили обойму. Нас услышал часовой. Он вглядывался в кусты, держа в руках автомат.
Я уже целился в борт танка, когда позади хлопнул выстрел. Часовой свалился на подломившихся ногах, а Савелий, двинув затвором, выбросил стреляную гильзу. Через секунду я нажал на спуск.
Две первых пули вложил в борт, три других – в башню. Я старался не спешить, выцеливая каждый выстрел. Федя вставил последнюю, неполную, обойму, а в нашу сторону рывками проворачивалась башня с тонкой длинноствольной пушкой.
Еще две пули я послал в основание башни и две последних в то место, где прятался за броней двигатель. Пушка выстрелила, ударил длинными очередями один, затем другой пулемет из траншеи.
Наше прикрытие тоже вело огонь. Мы отползали. Федя Долгушкин приподнялся, чтобы глянуть результат. Очередь прошла на уровне груди, опрокинув его на спину.
Из щелей танка шел дым, показались языки огня. Из траншеи в нашу сторону молотил без устали пулемет. Я выдернул из ружья затвор и швырнул его в траву.
На несколько секунд задержался возле тела старого товарища, с кем подружились еще в учебном полку. Никого из тех ребят почти не осталось… Смуглое лицо хранило все то же озабоченное выражение, потускневшие глаза были открыты. Я осторожно закрыл их.
Остатки полка, пригибаясь, бежали в сторону наших позиций. В этом месте, рядом с передним краем, мы не смогли бы прятаться еще один день. Этот рывок стоил нам двух десятков погибших. Но мы добрались до своих.
Кричали, свистели, ругались матом, чтобы нас сгоряча не перестреляли, приняв за немцев. В траншее приходили в себя, жадно курили. На нас смотрели с сочувствием, кое-кто настороженно.
Так или иначе, всех будут проверять. Я спросил, не знает ли кто-нибудь о судьбе санитарной роты 328-го стрелкового полка.
– Да мы и про полк такой не слышали, – ответил сержант, угостивший меня табачком.
– Услышите, – морщась от боли, сказал капитан Юрий Ефремович Ступак, которому перевязывали простреленную руку. – Еще как услышите.
Назад: Глава 8 Харьковское сражение
На главную: Предисловие