Глава 7
В ожидании
Первое мая 1942 года мы безвылазно провели в окопах. Ждали, что немцы устроят нам какую-нибудь гадость. Но с вражеской стороны нас поздравили через радиоустановку с Днем солидарности трудящихся. Знакомый голос без акцента сообщил, что в немецких траншеях находятся такие же трудящиеся, которые временно оставили свои рабочие места, чтобы изгнать большевиков и освободить народы Советского Союза.
Это была явная провокация. Немецкое командование прекрасно знало, что последует за этим выступлением. Ударили трехдюймовые пушки, затем гаубицы. Радиоустановка заткнулась, а на нас посыпались ответные снаряды и мины. Часа два, то затихая, то усиливаясь, шла артиллерийская стрельба.
Бойцы в окопах и траншеях сидели злые. Мы все же надеялись, если праздник международный, может, обойдется без гадостей. Нам обещали хороший обед, вручение наград отличившимся бойцам. Приехала делегация из Средней Азии с подарками, чтобы поздравить нас. Говорят, привезли несколько вагонов фруктов, коньяку, вина, всяких сладостей.
Вместо этого гибли люди. Над позицией пятой роты взорвался бризантный снаряд. От града металлических осколков, летящих сверху, погибли сразу три человека, в том числе командир взвода.
Обстрел унес жизни еще нескольких человек. Разбило «максим», один из немногих в батальоне. По штату полагалось по три-четыре станковых пулемета на каждую роту плюс небольшой резерв в распоряжении комбата. «Максимы», с их надежностью и точностью стрельбы, хорошо помогали в обороне и наступлении.
Однако громоздкие и тяжелые (64 килограмма весом) «максимы» быстро уничтожались минометами и полевой артиллерией. Чего там артиллерия! Крупнокалиберный «машингевер» калибра 13 или 15 миллиметров одной точной очередью мог издырявить кожух, пробить щит и уничтожить расчет «максима».
Из своего КП выскочил комбат Ступак, конечно, хорошо выпивший в честь праздника. Не обращая внимания на пули и осколки (впрочем, огонь немного ослаб), он накинулся на ротных командиров:
– Вы чего отсиживаетесь? Товарищ Сталин призывает уничтожать фашистов, как бешеных собак. Вас бьют, а вы прижухли!
Кто-то неуверенно возразил, что ведет огонь артиллерия, но это вызвало еще больше ругани:
– Если пушки постреляли, то вам спокойно спать можно? Чего они там видят с двух километров!
Под руку, как всегда, попались бронебойщики.
– Коробов, ты помощник командира взвода, медалью награжден. Глаза открой пошире, не видишь эту чешскую сучку?
Он употребил куда более матерное выражение, созвучное с названием 15-миллиметрового пулемета «Беза» чешского производства. Эта штуковина на небольшом лафете с резиновыми колесами больше напоминала автоматическую пушку, да и по мощности была близка к ней. Она кочевала по переднему краю и наносила нам неожиданные болезненные удары из укрытий. Ее тяжелые пули, покрупнее, чем у бронебойных ружей, пробивали насквозь толстый бруствер, бревенчатый дзот, могли с ходу смахнуть неосторожный «максим».
Перед праздником расчет этой пушки-пулемета подловил группу бойцов из пополнения, которые неосторожно шагали к переднему краю во главе с таким же неопытным «шестимесячным» младшим лейтенантом. Они считали, что территория позади траншей наша, русская, и здесь можно ходить смело.
Чёртова «Беза» выпустила по ним весь магазин: сорок патронов и мгновенно сменила позицию. Я видел последствия этого обстрела – на ярко-зеленой весенней траве лежали пятеро погибших, в том числе младший лейтенант.
Пулемет пробивал тела навылет. Разрывные пули оставляли на выходе дыры в шинелях размером с ладонь, сквозь которые были видны глубокие раны, перемолотые кости. Санитары перевязывали тяжелораненых. Еще у двоих-троих шансов выжить не оставалось. Люди истекали кровью, которую трудно было остановить, кому-то разорвало кишечник, легкие…
«Безу» мне помог отыскать «дед» Черников. У него во взводе было хорошо налажено наблюдение. Он показал на молодые сосны, которые росли слишком густо. Тяжелый пулемет, изготовленный братьями-славянами в Чехословакии, стоял за передовыми траншеями и пока молчал.
На этот раз я взял в помощь расчет Родиона Шмырёва и пулеметчика Антона Бондаря. С час присматривались, разглядели блеснувший ствол, каску одного из немцев.
Проще было ударить из легкой «трехдюймовки», но артиллеристы комбатам не подчинялись. Да и командир полка Рекунков вряд ли бы дал разрешение после утреннего артобстрела снова открывать артиллерийский огонь.
– Уничтожишь? – подходя ко мне, спросил Ступак.
– Скорее напугаю, – ответил я.
– Придется другого командира отделения искать, – буркнул капитан и зашагал к себе.
Расстояние до цели составляло пятьсот метров или чуть больше. Надежды на «дегтярева» было мало. В лучшем случае он смахнет маскировочные ветки. Договорился с Филиппом Авдеевичем Черниковым, что он поможет огнем своего трофейного МГ-34.
Это была довольно авантюрная затея. Здесь, как и в случае с дзотом, мог успешно сработать миномет или легкая пушка. За неимением этого оружия Ступак снова отыгрывался на бронебойщиках.
Как я и ожидал, получилось кувырком.
Первым открыл огонь Антон Бондарь и сбил маскировку. Я отчетливо увидел торчавший из окопа ствол тяжелого пулемета, часть кожуха и ленточный магазин. Тщательно целясь, выпустил обойму, раза три выстрелил Родион Шмырёв.
От попаданий сорвало магазин, брызнули искры из лафета. Расчет сразу подхватил пушку-пулемет и стал перекатывать ее на запасную позицию. В этот момент ударил трофейный МГ-34. Его огонь оказался самым эффективным. Свалились один и другой солдат из расчета, остальные залегли.
Я выпустил еще пять пуль, стрелял и Родион Шмырёв. Думаю, мы вывели «Безу» из строя. Я видел, как брызгали искры от наших попаданий, но разбить тяжелый пулемет мы, конечно, не смогли.
Зато на нас обрушились сразу два-три миномета. Взрыв согнул ствол ПТР, торчавший из окопа Шмырёва. Родиона и его второго номера контузило.
Хуже пришлось расчету трофейного МГ-34. Мина разбила его прямым попаданием. Погиб опытный сержант-пулеметчик. Его помощника тяжело ранило осколками.
Вскоре все затихло. Торопливо унесли в санчасть потерявшего сознание раненого. Родиона Шмырёва и его помощника я отправил в сопровождении Паши Скворцова. Ребята почти оглохли, у Родьки текла кровь из уха. Оба шли шатаясь, их поддерживал Паша.
Когда все затихло, снова появился Ступак. Глянул на обломки пулемета, согнутое дугой противотанковое ружье. Двое ребят выбрасывали из окопа пропитанный кровью пласт земли, клочья одежды, сплющенные гильзы.
– Повоевали, Юрий Ефремович, – моргая, грустно сказал старик Черников. – Моего сержанта, как сито, издырявило, вон лежит под шинелью. Лучший пулеметчик в роте был. А троих в санчасть отправили.
Прозвучало с явным укором. Комбат ответил, словно оправдываясь:
– Война ведь, Филипп Авдеевич.
– Сегодня можно было и без стрельбы обойтись.
Ступак ничего не ответил, глянул на меня:
– Уничтожили сучку?
– Нанесли повреждения. Погибший сержант двоих фрицев из расчета уложил.
Капитан не спросил, насколько тяжело ранены и контужены трое других бойцов. Просто повернулся и пошел в свой блиндаж.
Позже я узнал от телефонистки Лены, что командир полка Рекунков выговаривал по телефону комбату:
– Ты чего в такой день шум затеял? Забыл, что делегация к нам приезжает?
– Чешскую пушку-пулемет накрыли. Достала гадина. Ну, и двух фрицев заодно прихлопнули, чтобы рот на наш праздник не разевали.
– Больше не шуми. Через пару часов приедем с представителями из Ташкента. Обеспечь их безопасность, иначе с нас головы снимут.
Настроение комбат мне безнадежно испортил. Я сходил к Черникову, немножко поболтали, выпили граммов по сто. Разгорячившись, обругал Ступака:
– Решил дуэль затеять. Хотя бы в праздник мог без фокусов обойтись!
Филипп Авдеевич рассудительно заметил:
– Если фрицев не уничтожать, войну никогда не закончим. Может, и правильно дал германцам понять, что тоже умеем бить. Хуже, когда в лобовую атаку гонят. А эта пушка давно напрашивалась. Сколько наших ребят угробила!
Мне не очень понравилось, что самый авторитетный сержант в роте защищает неуемного комбата. Но спорить не стал. Как и другие, я уважал Филиппа Авдеевича.
Та часть узбекской делегации, которая приехала в наш полк, состояла из трех человек. Два дородных начальника, в полковничьих шинелях, но без знаков различия, и старик-аксакал в национальной одежде. Их сопровождал на передний край комиссар полка и его помощник Трушин.
Комиссар боялся, что высокие представители угодят под мины, и все время их торопил. Узбекские начальники в шинелях кивали в знак согласия. В траншеях они чувствовали себя неуютно. Но старик с редкой седой бородой не спеша обходил траншеи, жал руки бойцам, благословлял их.
По-русски он говорил с сильным акцентом. Чувствовалось, что старик – уважаемый в республике человек, и трое толстяков (включая комиссара) послушно шагали следом.
Остановившись возле нас, старик с любопытством оглядел длинные противотанковые ружья.
– Это против вражеских танков, – определил он. – Какие смелые аскеры! Из ружей стреляют по танкам. Тяжело приходится?
Вопрос был обращен ко мне, но ответил комиссар полка:
– Трудно было в сорок первом. Сейчас мы дали фашистам прикурить под Москвой. Будем и дальше их гнать.
Однако от проницательного взгляда старика-аксакала не укрылась наша потертая военная форма, стоптанные ботинки с обмотками, множество воронок вокруг.
– На страну напал опасный враг, и победят его люди, сильные духом, – медленно подбирая слова, говорил старик. – И я вижу здесь таких людей, которые раздавят завоевателей, как ядовитую змею, которая вползла в мирный дом.
Немцы не дремали и открыли огонь из минометов. Делегация по настоянию комиссара спешно удалилась. Затем отобрали по заранее составленным спискам с полсотни представителей от батальонов и отдельных рот. На поляне для политзанятий состоялся митинг.
Узбекские чиновники в полковничьих шинелях впечатления на меня не произвели. Один из них прочитал по бумажке короткую речь с набором стандартных фраз. Более эмоционально выступил старик-аксакал. Он обращался к нам так: «Дети мои…», и в этих словах не было рисовки.
Говорил о наших семьях и детях, о тяжелой борьбе, которую мы ведем с завоевателями, и призывал сражаться, не щадя своих жизней.
Небольшой конфуз произошел, когда он обратился к небольшой группе узбекских красноармейцев. В полку их было не больше десятка, в том числе два бойца из шестой роты. Обычно замкнутые, державшиеся друг за друга и плохо говорящие по-русски (некоторые притворялись), они оживились, бойко отвечая высоким землякам на своем языке. Им выдали новую форму, сапоги. Выглядели они браво.
Но старик вдруг задал прямой вопрос Ступаку, как они воюют. Воевали, не в обиду сказано, узбеки и другие бойцы из Средней Азии, плоховато. Их старались не использовать на ответственных участках. Наш комбат ответил после короткой паузы:
– Нормально воюют.
Старик настойчиво повторил вопрос:
– Смело сражаются наши земляки?
Юрий Ефремович Ступак не любил лжи и мог ляпнуть что-то не к месту. Тем более был слегка на взводе. Его опередил комиссар полка:
– Храбрые ребята. Такие в бою не подведут.
Аксакал больше вопросов о смелости земляков не задавал. Узбекская делегация приехала не с пустыми руками. Привезли несколько вагонов риса, засахаренные фрукты, вино, коньяк. Наша шестая рота вместе с отделением бронебойщиков получила две большие коробки мякоти прессованных сушеных дынь, очень сладких и пахучих.
Коньяка, видимо, на всех не хватило. Нам выдали по семисотграммовой бутылке красного сладкого вина на четверых и куску ноздреватого соленого сыра. В общем, праздничный обед у нас состоялся второго мая.
Вечером я пошел к Ступаку, чтобы отпроситься к Симе. Он отпустил меня без разговоров и даже подарил красивую бутылку вина.
– К девушкам с пустыми руками не ходят.
Своеобразный был человек. Вчера кричал, настроение испортил, а сегодня провожал на свидание, как отец родной.
– Спасибо, товарищ капитан.
– Кушайте на здоровье, – со смехом ответила телефонистка Лена.
С Симой мне было хорошо. Вначале посидели в компании медсестер, врачей и некоторых офицеров полка, затем улизнули в землянку. Помню, как у меня тряслись руки, когда после жадных поцелуев я расстегивал пуговицы на ее гимнастерке.
– Я сама, – прошептала Сима.
Я и свои пуговицы кое-как расстегнул, до того был возбужден. Все получилось совсем по-другому, чем когда-то с Зиной. Слово «любовь» слишком затерто, чтобы его повторять в очередной раз. Но мы не могли оторваться друг от друга и опомнились, когда в дверь постучала ее подруга, жившая в этой же землянке. Оказывается, шел уже первый час ночи. Я поцеловал Симу, поспешно оделся и побежал в роту.
Комбат спал, а ротный Анатолий Евсеев ничего не сказал в упрек. Лишь вздохнул:
– С девушкой был?
– Да. Совсем о времени забыли. Извини, Анатолий.
– Ладно, чего там.
Наверное, ему хотелось услышать подробности, как там все было. Но что я мог рассказывать после слов Симы: «Я тебя люблю. Ради бога, береги себя». Младший лейтенант Евсеев был деликатным человеком, лишних вопросов не задавал и отправил меня спать.
В воздухе пахло если не грозой, то большими событиями. Числа четвертого мая я наткнулся в лесу, недалеко от санчасти, на патруль. Двое красноармейцев и лейтенант остановили меня, проверили документы.
– Чего по лесу шатаешься? – отрывисто спросил лейтенант.
Я оглядел патрульных. Они были не из нашего полка, и даже не из нашей дивизии. Это можно было угадать по ряду признаков. Форма у них была более добротная, красноармейцы держали наготове автоматы. А по виду лейтенанта я почему-то сразу понял, что он не воевал, а прибыл с каким-то новым подразделением.
– Смотрите, не пальните с перепугу, – насмешливо ответил я. – Здесь немцев нет. Показать, в какой они стороне? Вон там, в двух километрах отсюда.
– Наверное, по гауптвахте соскучился, – пригрозил лейтенант, парень моего возраста. – Могу упрятать суток на пять с крысами пообщаться.
– А моим взводом бронебойщиков ты командовать будешь? Валяй! Только немецкие танки с нашими не перепутай.
Я был не командиром взвода, а помощником. Но многие вопросы решал самостоятельно. Взводный, пришедший с недавним пополнением, явно не имел боевого опыта. Поэтому я немного повысил себя в должности.
Лейтенант долго разглядывал мои документы. Возможно, его воинская часть прибыла сменить нас или готовилась какая-то операция. Ему хотелось поговорить со мной, узнать, как обстоят дела на переднем крае, но мешало самолюбие.
– Угостите табачком, если задержали.
Оба патрульных полезли в карманы за кисетами. Я свернул самокрутку, а один из них, сержант, спросил:
– Крепко немец напирает?
– Это мы напираем. Бьем их и в хвост и в гриву. Газет разве не читаете?
– Я тебя серьезно спрашиваю.
По говору я понял, что ребята прибыли откуда-то с Урала, а может, из Сибири.
– Что ты хотел услышать? Вон «рама» в небе крутится. Это немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». До него километров пять. Крестов не разглядишь, зато он нас хорошо видит. Броня, пять пулеметов, пара штук бомб по сто килограммов. В конце дежурства имеет привычку снизиться. Сбросит «сотки» на приглянувшуюся цель да еще пулеметами причешет. Так что осторожнее с ним.
– А наша авиация?
– Спроси у наркома. Мы ее редко видим.
– С немецкими танками приходилось сталкиваться? – снизошел до вопроса перетянутый портупеей лейтенант.
Расплачиваясь с ним за высокомерие и обещание упрятать меня ни за что на гауптвахту, я ответил с долей язвительности:
– Если с этой железякой столкнуться, от человека лепешка остается. А подбивать подбивали. И легкие Т-2, чешские Т-38 и даже тяжелые танки Т-4.
Я перечислял названия танков, как бывалый бронебойщик.
– Т-4 – машина среднего класса, – показал свою осведомленность лейтенант. – У фрицев нет тяжелых танков.
– Вам с горы виднее. Если для вас двадцать три тонны, броня-полусотка и пушка 75-миллиметровая пустяк, то фрицев вы шапками закидаете. Разрешите идти, товарищ лейтенант? Мне в санчасть на полчаса надо, контужен был недавно.
Лейтенант вернул документы, а меня придержал за руку сержант:
– Постой, успеешь в свою санчасть. Пробивают ваши ружья их броню?
– Лобовую – нет. Целимся в гусеницы, смотровые щели. Хорошо, если фрицы борт подставят. Там броня тоньше. Километрах в полутора отсюда два сгоревших Т-4 стоят. Это мы их уделали. Сначала пулями продырявили в нескольких местах, затем гранатами и бутылками с горючей смесью добили. Пришлось близко подпускать, иначе не возьмешь. Четверо наших погибли, ну и раненые, само собой.
– Медаль за них получил?
– Нет. Сейчас мало кого награждают.
– У нас в полку тоже рота ПТР имеется. Но все как-то больше на артиллерию надеются. Про новые пушки ЗИС-3 не слыхал? За километр немецкие танки берут.
– Наумов, болтай меньше, – осадил своего подчиненного лейтенант.
– В общем, ребята, лучше на себя надейтесь. Пушки – это хорошо. Но их минометным огнем так накрывают, что через полчаса, глядишь, стрелять некому. Окопы поглубже, голову не терять, и не забывайте про бутылки с КС, то бишь с горючей смесью. Очень эффективная штука. Не зря фрицы их «коктейлем Молотова» прозвали.
– А противотанковые гранаты?
– «Ворошиловские килограммы»? Тяжелые они, далеко не бросишь.
Поговорили. Недовольный лейтенант буркнул на прощанье:
– Бери правее и меньше шатайся. А то на другой патруль нарвешься. Те с тобой церемониться не будут.
Возможно, он переживал, что мало награждают, и я успокоил его:
– С такой бдительностью вы орден получите. Если доживете…
Зря я последние слова сказал. От злости, дурацкого самолюбия. Но и лейтенант хорош. Нос дерет, как генерал.
Часа два мы провели с Симой. Землянка была занята, отправились прогуляться в лес. Зашли на десяток минут в санчасть, проведали Родьку Шмырёва и его помощника. Я передал им ломоть сушеной дыни и пачку махорки. Ребята чувствовали себя неплохо. Родион готов был хоть сегодня вернуться во взвод. Его напарник никуда не торопился и жаловался на боль в голове.
– За подарки спасибо, – улыбался Родька. – Но узбеки нас не обидели. Каждый пакет с подарками получил. Красное вино два раза давали, говорят, для крови полезное. Рисовую кашу молочную. Рис белый-белый, я две порции умял.
В лесу было много людей. Наткнулись еще на один патруль возле замаскированных гаубиц. Судя по количеству, развернули целый полк. Мы с трудом нашли укромное место, где нам никто не мешал.
Когда я провожал Симу до санчасти, она с заметной тревогой сказала:
– Наступление готовится. Нам приказали оставить у себя только тех раненых, которые в ближайшие дни выписываются. Остальных отправляем в санбат или госпиталь.
– А мои бронебойщики?
– Тоже выпишем через пару дней. Родион молодец, не ноет. А тот, второй, косить пытается. Просил в санбат или госпиталь лечиться отправить. Наш хирург его осмотрел: «Не дури, парень. Ты в порядке. Или медвежья болезнь перед наступлением?» Тот носом шмыгает, размяк, как кисель.
– Хорошо, что наступление, – бодро сказал я. – Лучше, чем убегать.
Сима глянула на меня, как на больного, покачала головой:
– Чему ты радуешься? Не видел наши наступления? Соберут толпу, и вперед. Не знаю, сколько в атаках гибнут, но раненых сотнями везут. Мы их обрабатываем, в санбат или госпиталь отправляем, а многие здесь же и умирают. Береги себя, ради бога!
– Мне и мать так в письмах пишет.
– Ты мне такой же близкий. Не могу представить, что с тобой плохое может случиться. Если получишь даже мелкую рану, иди сразу к нам. Имеешь право. Не играй в героя.
– Ладно, – согласился я. – Сразу прибегу.
– Не дури, я серьезно говорю.
Уже никто не сомневался, что предстоит наступление. Судя по всему, крупное. На переднем крае дежурили артиллерийские наблюдатели, без конца появлялись представители разных частей, в том числе танковых. Дважды проскальзывали ночами в немецкий тыл разведгруппы.
Примерно 8 мая нас неожиданно сняли с позиций и отвели километров на пять в тыл. Кто-то радовался: глядишь, отдохнем немного. Но отдохнуть и отоспаться дали всего сутки. Затем началась суета. Срочно пополняли роты до полного состава. Нас частично переодели. Сменили протертые шаровары, совсем уж ветхие гимнастерки, дырявые ботинки. Выдали плащ-палатки.
Отчитали тех, кто не имел касок или противогазов, выдали новые. В эти дни я впервые услышал слово «ленд-лиз». Часть бойцов получили американские шипованные ботинки, полученные по ленд-лизу. В полку появились американские автоматы «Томпсон».
Автоматов в полку, да и во всей армии в тот период не хватало. Пять-семь на роту, даже разведчики большей частью были вооружены винтовками.
«Томпсонами» вооружили часть полковых разведчиков, саперов, выдали по несколько штук в стрелковые роты. С десяток «томпсонов» досталось нашей роте ПТР.
Они были тяжелее отечественных автоматов, имели необычно крупный калибр: 11,43 миллиметра. Привлекала их добротная отделка, пластмассовые рукоятки. К каждому автомату прилагались четыре коротких магазина по двадцать патронов и один круглый диск на пятьдесят зарядов. Я спросил мнение Зайцева насчет «томпсонов». Он сказал, что хорошее, надежное оружие. Но мне брать отсоветовал:
– С патронами проблемы начнутся. Где они эти склады с заграничными боеприпасами? Да и опасаюсь, механизмы пылью забьет. В Америке шоссе да асфальт, а у нас на проселках пыль столбом.
Я спросил его о будущем наступлении. Тимофей Макарович лишь вздохнул. Мы сидели втроем: ротный, старшина Гречуха и я. Поэтому Зайцев говорил откровенно:
– Удар, судя по всему, планируется мощный, с применением танковых частей. Только рановато затеяли. От Московского наступления еще не отошли, поступило много неподготовленных бойцов. Авиации нашей почти не видно, разве что на аэродромах замаскирована. Ладно, ребята, чего попусту болтать. Наше дело – выполнять приказы.
Так же скептически относился к будущему наступлению самый старый и опытный боец шестой роты Филипп Авдеевич Черников.
– С начала декабря по апрель только и делали, что наступали. Вначале германцев крепко били, затем выдохлись, дергались, топтались да людей тыщами теряли. Германцы укрепились, технику подтянули, авиация в небе только ихняя. А мы не успели в себя прийти, снова «Ур-ря! Вперед!», бей фашиста.
Между тем, шла активная подготовка. Полк усилили пулеметами «максим», которых после боев оставалось всего ничего. Почти полностью были выбиты короткоствольные полковые «трехдюймовки». Прямо с завода пришли новенькие, зеленые, как ящерицы, пушки, а батарею увеличили с четырех до шести орудий.
На каждую «полковушку» полагалось четыре лошади, на «сорокапятки» – по две. Появилось довольно большое количество повозок с брезентовым верхом, на рессорах. Усилили минометные роты. Наш батальон получил два 82-миллиметровых миномета, чему больше всего обрадовался капитан Ступак.
Ходил вокруг минометчиков, дружески хлопал сержанта, старшего в этом неполном взводе или отделении:
– Теперь есть чем ударить.
Комбата приятно удивила скорострельность минометов – до двадцати пяти выстрелов в минуту.
– Теперь фрицы не слишком разгуляются. В случае чего, сами их минами закидаем. С землей смешаем!
Сержант, тоже усатый, как наш комбат, осторожно возразил:
– У нас всего одна повозка и девять человек, считая ездовых. Получили сто штук мин. Сильно не разбежишься.
– Я еще затребую, – обещал Ступак. – Такое оружие без боеприпасов нельзя оставлять.
Я смотрел на комбата со смешанным чувством горечи и злости. Вспоминал, что, будучи лейтенантом, командиром роты, он вел себя куда разумнее и столько не пил. Тогда он трезво оценивал противника и не позволял дурацких выкриков вроде: «С землей смешаем!»
Жизни сотен бойцов, и в том числе моя, зависела от этого человека. Неужели Ступак не придет в себя и будет рваться вперед, очертя голову? Что должно случиться, чтобы он стал прежним, расчетливым и разумным командиром? Филипп Авдеевич Черников, с которым я привык делиться мыслями, покачал головой и сказал:
– Распирает нашего комбата. Его Рекунков подхваливает, чуть ли на свое место прочит. Вот он из колеи и выбился.
– Кто бы его снова туда загнал!
– Жизнь покажет. Она лучше любого мудреца учит.
Прямо о наступлении не объявляли. Такие вещи всегда стараются держать в тайне. Разве скроешь! Немецкие высотные самолеты-разведчики «Фокке-Вульф-190» плавали в безоблачном небе с раннего утра и до темноты, высматривая через сильную оптику наши позиции.
Небольшие разведчики «Хеншель-126», с оранжевыми кокпитами и такой же яркой окантовкой хвоста, нарезали круги на высоте километра, откуда отлично просматривались места сосредоточения войск.
Один долетался. Откуда-то вынырнул стремительный И-16, «ишачок», похожий на удлиненный бочонок. «Хеншель», не принимая боя, кинулся было в облака. «Сталинский сокол» прошил его едва не в упор пушечными и пулеметными очередями. Разваливаясь в воздухе, «хеншель» горящими кусками падал на землю. Из двух человек экипажа успел раскрыть парашют лишь один летчик. Мы бурно приветствовали победу, махали пилотками, кричали.
12 мая, задолго до рассвета, нас подняли, покормили. Вскоре началась сильная артиллерийская подготовка. На запад, в рассветной полутьме, с тяжелым гулом плыли бомбардировщики. Проносились истребители сопровождения.
Началась операция войск всего Юго-Западного фронта и двух армий Южного фронта, именуемая в военных справочниках как «Харьковское сражение».
