XIX
Вдруг в ночном воздухе отчетливо зазвучал голос унтерфельдфебеля. Как будто, назло раздухарившемуся Люстигу, он сделал звук своего ретранслятора погромче.
– Недоумок! Какого черта ты открыл огонь!? Если ты находишься в боевом охранении, это не значит, что надо пулять во всех лошадей, которые скачут мимо!.. Кретин! Недоносок!..
Отто и Люстиг переглянулись в желтом свете фонарика. Что-то изменилось, пугающе изменилось. Вот только что? Хаген, озираясь вокруг, прислушался.
– Выключи свет… – произнес Люстиг почему-то шепотом. Его голос звучал зловеще. Желтый свет, который настырно лез в глаза, исчез, сделав темноту непроглядно-чернильной.
– Что, черт возьми, происходит?.. – опять прошептал Люстиг. – Черт возьми, что…
– Погоди… – прервал его Хаген и после паузы произнес, как откровение: – Тишина… Это трижды проклятая тишина.
Теперь все стало на свои места. Канонада, гремевшая последние полчаса отголосками огненной бури, вдруг смолкла. И стрельба на позициях разом, как по команде, прекратилась, без всякой зеленой ракеты.
Потому-то и загремел над окопами «дымоходников» голос унтерфельдфебеля Хорста, распекавшего непутевого охотника на лошадей Херминга. Потому даже шепот Люстига зазвучал зловеще.
– Тысяча чертей… – вдруг выдохнул Люстиг.
– Что… что такое… – тревожно спросил Хаген.
– Смотри… смотри…
Голос Хорста резко умолк. И тишина стала полной. Как будто вся земля возле хутора и вгрызшиеся в нее солдаты и техника замерли в оцепенении, став свидетелями непонятного зрелища. А если на войне ты видишь что-то непонятное, не подвластное твоему сознанию, это сулит тебе одно – смерть.