8
В конце июня — начале июля 1941 года наступление вермахта в Прибалтике продолжало стремительно развиваться. Германские танковые подразделения, прорывая оборону советских войск и не останавливаясь для боев с расчлененными советскими соединениями, стремительно продвигались на восток. Советские 8-я и 11-я армии отступали. Входившие в их состав дивизии и корпуса либо не успевали занять оборонительные позиции и были биты немцами на марше, либо растратили свои силы в зачастую ожесточенных, но плохо организованных и никак не скоординированных контрударах. Довольно толково организованный 23–25 июня в районе Скаудвиле контрудар с применением большого количества советских танков, в том числе тяжелых, замедлил на несколько дней продвижение 41-го моторизованного корпуса немцев, а 4-я танковая группа потеряла неожиданно большое количество машин. Однако поле боя в конечном итоге осталось за немцами, а те советские танки, которые не были подбиты или уничтожены в результате ударов с воздуха, оказались вскоре брошенными своими экипажами по причине отсутствия горючего. Один за другим были заняты немецкими войсками крупные прибалтийские города. Предпринимавшиеся советским командованием с 25 июня попытки организовать оборону по Западной Двине были сорваны решительными действиями германских корпусов. 26 июня 56-й моторизованный корпус с ходу форсировал Западную Двину у Даугавпилса. Вышедший к реке одновременно с ним 41-й корпус через три дня переправился у Крустпилса, а 30 июня немецкие части уже появились у Риги. По сути, этими событиями заканчивалось приграничное сражение в Прибалтике. За спиной у наступавших немцев осталась масса советских частей. Многие из них сдавались либо просто разбредались. Однако многие оказывали отчаянное сопротивление и не оставляли попыток вырваться на восток. Причем эти окруженные части нередко располагали тяжелым вооружением и даже танками. Впрочем, немецкое командование не стало распылять силы для зачистки своих тылов. Перегруппировавшись и воспользовавшись суматохой, воцарившейся из-за противоречивых приказов соединениям советского Северо-Западного фронта, командование которого почти сутки не могло определиться, занимать ли ему прочную оборону или контратаковать, 2 июля германские части возобновили свое наступление. Продвинувшись к исходу того же дня почти на тридцать километров, немцы вышли к южным окраинам Резекне. Через два дня город был взят частями германского 56-го моторизованного корпуса. Завязались ожесточенные бои в Псковском, Островском и Себежском укрепрайонах. В результате их выдвинутая накануне из тыла 27-я советская армия не смогла оказать должного сопротивления и стала отходить в направлении на Опочку. Дорога на Остров и Псков оказалась открытой. К тому же немецкие войска взяли Гулбене и тем самым отрезали пути отхода 8-й армии за реку Великая. Армия была вынуждена отступать на север, в Эстонию. Северо-Западный фронт оказался окончательно разрезанным на две половины.
Группа лейтенанта Кнапке следовала с передовыми подразделениями 8-й танковой дивизии. Наступление 56-го моторизованного корпуса, в состав которого входила дивизия, продолжало развиваться чрезвычайно успешно. К исходу дня 7 июля частям дивизии оставался всего лишь один бросок до реки Великой. «Бранденбуржцы» получили задачу выяснить, что с переправами через реку в районе Пушкинских Гор. Земцов помнил, что раньше эти места назывались Святыми Горами — по названию расположенного здесь Святогорского монастыря. Они как-то приезжали в монастырь с Ольгой и побывали в родовой усыпальнице Ганнибалов-Пушкиных. Позволив себе минутное воспоминание, он тут же прогнал его прочь…
Дни, которые предшествовали их нынешнему выходу к реке Великой, отчетливо врезались Земцову в память. После того как они высадили немецкого танкиста на мосту вечером третьего дня войны, группа на трофейном советском грузовике вновь устремилась вперед. В их задачу входило вместе с отступающими частями Красной Армии прибыть в находившийся на пути немецких войск районный центр с целью дезорганизации его обороны. Однако они в очередной раз опоздали — райцентр уже оказался без боя оставлен советскими войсками, откатывавшимися на восток. Кнапке распорядился двигаться дальше. У поворота дороги за райцентром стоял подбитый легкий немецкий танк, а чуть подальше от него в поле застыл с проломленным бортом бронетранспортер. «Бранденбуржцы» остановились и вышли по радио на связь с координирующим их действия специальным штабом. Пока стояли, Земцов отправился осмотреть место случившегося здесь, по всей вероятности, буквально пару часов назад боевого столкновения. Бронетранспортер еще слегка дымился, полуотворенные задние створки снаружи все были заляпаны кровью. Он заглянул внутрь, но никого не обнаружил — лишь лужи цвета вишневого сиропа на полу. Видимо, своих раненых и убитых немцы забрали с собой. Перед танком по ходу его движения было несколько свежих воронок. По немецкой технике стреляло советское сорокапятимиллиметровое орудие. Земцов проследил взглядом траекторию стрельбы и, заприметив воронки дальше у дороги, направился туда. Советское орудие стояло скособочившись, с одним оторванным колесом. Наспех накиданные на него для маскировки ветки разметало во все стороны. Кругом валялись стреляные гильзы и ящики из-под снарядов, пустые и полные. Здесь же остался лежать и расчет: уткнувшийся в прицел мертвый наводчик с посеченной осколками спиной, заваленный ящиками и гильзами заряжающий. Руки его были раскинуты в стороны, а из скрюченных желтых ладоней выкатился последний так и не поданный снаряд. Молодой лейтенант с артиллерийскими петлицами, в новеньком обмундировании, перепоясанный офицерскими ремнями, ровно лежал на спине. Согнутая в локте рука сжимала в побелевших пальцах бинокль, а восковое лицо даже и сейчас было серьезным и сосредоточенным. Земцов присел над лейтенантом и своей ладонью закрыл ему глаза. Убирая руку, обнаружил на ней кровь — она стекала тонкой струйкой из пробитого виска артиллериста в дорожную пыль. Он отер руку о голенище своего сапога, задумчиво посидел еще несколько мгновений на корточках и, забрав у всех убитых документы, пошагал обратно. По сигналу Кнапке забрались в грузовик и двинулись дальше. Подскакивая на колдобинах в такт движения полуторки, Земцов одно за другим пролистал документы убитых артиллеристов. Простые русские имена и фамилии, на фотографиях — чуть скуластые славянские лица, открытые взгляды людей, которые еще несколько часов назад были живы. Лейтенант оказался комсомольцем, двое других — беспартийные… Земцов положил документы в свою противогазную сумку.
На пятиминутном привале Кнапке коротко осветил общую ситуацию. Пока что для немцев все складывалось более чем благоприятно. Земцов особо отметил из услышанного полученные известия о восстании в Ковно. В первый же день войны местные жители собственными силами очистили город от советских войск и удерживали его до подхода частей германского 2-го армейского корпуса. Правда, этот город бывшей Российской империи теперь назывался Каунасом, а восстание подняли отряды литовского фронта активистов, которые два десятка лет перед этим жили в своем независимом государстве. Но если так пойдет и дальше, думалось Земцову, то это вселяет большие надежды. Надежды Земцова умножились многократно, когда они встретили советскую тяжелую батарею, двигавшуюся на запад в полном составе. Тягачи, урча и пофыркивая, исправно тащили 152-миллиметровые гаубицы следом за единственным немецким мотоциклом, возглавлявшим колонну. Кнапке велел припарковать их грузовик со вновь натянутым тентом на обочине и, накинув на плечи плащ, выскочил из кабины навстречу мотоциклистам. Колонна остановилась. Предъявив удостоверение, он после о чем-то довольно долго беседовал с немецким офицером, сидевшим в коляске. Отогнув полог, Земцов успел разглядеть в тягачах солдат в советской военной форме. Пока стояли, вдоль головного орудия нервно прохаживался советский капитан средних лет с тонкими чертами лица. На капитане были черные петлицы артиллериста, офицерский ремень, планшет на боку. Не было только кобуры.
— Что это за маскарад, господин лейтенант? — поинтересовался Берзиньш, высовываясь из-под тента и кивком головы указывая в сторону артиллерийской колонны, когда их командир вернулся назад.
Кнапке с подножки кабины заглянул в кузов. Дежурно поправил:
— Товарищ капитан.
— Так точно! — отчеканил Берзиньш.
— Желают воевать против большевиков, — сделал движение подбородком в сторону советских артиллеристов Кнапке и пробуравил взглядом Земцова.
— И что же? — как можно спокойнее поинтересовался тот.
Кнапке поделился информацией, полученной от немецкого офицера в мотоцикле:
— Горючее им дали. Замки, разумеется, сняли, самих разоружили. Едут сдавать пушки на сборный пункт.
— А что потом? — как можно безразличнее спросил Земцов.
— Расформируют, конечно. А дальше не знаю, — пожал плечами Кнапке. И, указав на продолжавшего расхаживать по дороге советского капитана-артиллериста, добавил:
— Возмущался, что им не дали сразу развернуть пушки и вступить в бой…
Они разминулись с батареей и двинулись дальше. Опять свернули с шоссе на проселок и остановились на развилке полевых дорог. Кнапке, сидя в кабине, что-то прикидывал по карте, когда воздух прорезал шум моторов. Из-за верхушек деревьев с ревом выскочила тройка истребителей с красными звездами на крыльях. Земцов быстро окинул их взглядом, моментально опознал хорошо знакомые ему еще по Испании тупорылые силуэты советских И-16. Один из «ишачков» отвернул и, сделав боевой разворот, со снижением пошел на полуторку. Все как по команде бросились из машины прочь. Залегли кто где успел. Длинная пулеметная очередь простучала по земле совсем рядом с машиной, выбивая высокие фонтанчики пыли.
— Свои! Свои! — заорал Берзиньш, с размаху бухаясь в траву после короткой перебежки.
Пронесшийся над ними самолет отчаянно взвыл и свечой ушел в небо.
— Тьфу, — выплюнул изо рта песок Хубе и, проводив взглядом удаляющиеся истребители, проворчал:
— Сталинские соколы…
— Вжились в роль, — буркнул Кнапке, поднимаясь с земли и отряхивая перепачканные в пыли галифе. — Молодцы…
Во второй половине дня после очередного сеанса радиосвязи они получили новое задание. До вечера гнали грузовик по проселкам, старательно объезжая оживленные шоссе. Где-то в стороне временами слышалась приглушенная канонада. Ночью переехали вброд мелкую речушку и расположились в небольшой лощине за ней. Кнапке объявил боевую задачу на утро и, назначив посты, разрешил всем пару часов отдыха.
До самого подъема Земцов так и не смог сомкнуть глаз. Отстояв свою смену, махнул рукой поднявшемуся было из кузова грузовика Хубе, шепнул тому негромко:
— Спи — я отстою…
Взъерошенный Хубе благодарно кивнул и скрылся обратно за бортом машины. Земцов поправил на плече ремень автомата и в очередной раз пошел неспешно выписывать круги по маршруту часового…
Мысли его неотступно крутились вокруг событий последних дней. Случилось, наконец, то, что являлось смыслом его существования без малого последние два десятка лет — он получил возможность продолжить свою борьбу с большевиками снова на родной земле. Ощущение того, что за спиной очищенное от них русское пространство, а движение вперед продолжается стремительно и безостановочно, вызывало из памяти самые заветные воспоминания двадцатилетней давности. Вот так же шли Земцов и его товарищи в девятнадцатом году, освобождая города и села русского северо-запада. Впереди были хорошо знакомые по гражданской войне места. Бесконечные бои и сражения, которые были в его жизни после, пыль чужих дорог, суетливые и бестолковые города Европы — сейчас все это меркло, становилось мелким и ничего не значащим по сравнению с делом освобождения своей Родины. Даже его личное, сокровенное как бы отходило на второй план и будто бы соглашалось с тем, что место ему пока что на втором плане, раз уж развернулись сейчас такие масштабные исторические события. Сейчас Земцов был исполнен ощущением, что наконец происходит то, ради чего он не сгибался и не шел на компромиссы со своей совестью все эти годы. От осознания, что он этого дождался, была настоящая, широкая и неподдельная радость. Конечно, война продолжалась, на ней гибли люди. Прежде всего — его соотечественники. Но, к сожалению, это были те правила игры, в которые его поставили двадцать три года назад помимо его воли. Вся Россия оказалась под властью этих чудовищных, бесчеловечных правил. Наверное, когда-нибудь они прекратят действовать, морок спадет и на родной земле снова восторжествуют законность и порядок. А еще не отравленная никакими распрями истинная вера, основанная на совести и подлинной любви к ближнему. И люди разберутся, кто есть кто на самом деле. Но прежде всего они разберутся в самих себе. Поднимут, очистят от грязи и лжи, сберегут свою подлинную историю и расскажут ее своим детям. Только само по себе это не случится. Для этого нужно продолжать борьбу любыми способами и средствами. Россия была, есть и будет всегда. И пока остаются люди, готовые биться за ту Россию, образ которой они носили незамутненным в своих сердцах эти двадцать три года, не все потеряно. Разумеется, неизвестно, чем закончится эта борьба. И как потом будут судить людей, принявших в ней участие. Как накажут и заклеймят их в случае неудачи, какую новую ложь и новые мифы возведут из страха, что правда о подлинной мотивации их поступков выплывет наружу. Но сейчас отказ от борьбы в угоду лукавым рассуждениям, продиктованным действительно непростыми обстоятельствами, уже будет заведомым поражением.
Позже Земцов услышит мнение о том, что позиция его и таких, как он, была неправильной. Будет приводиться масса аргументов об их заблуждениях и даже предательстве. Последнее вызывало у него искреннее недоумение. Он никогда в своей жизни никого не предавал. Напротив, он боролся с предателями, уничтожавшими русскую государственность, рвавшими на части куски из тела его Родины и убивавшими ее душу. Именно эти предатели уничтожали национальную Россию и все, что было ему близко и дорого. Именно они сначала свели на нет все усилия России во второй Отечественной войне, лицемерно назвав ее империалистической, а потом ввергли народ в братоубийственную гражданскую войну. Как же можно предать предателей своей Родины? К тому же он не только никогда не присягал им, но и открыто боролся с момента узурпации ими власти в его собственном родном доме. И то, что белый солдат Земцов в результате превратностей этой борьбы был вынужден временно покинуть свой дом, ровным счетом ничего для него и ему подобных не меняло. Дом оказался занят, выражаясь военным языком, оккупирован красной властью. И теперь Земцов шел освобождать свой дом от предателей и оккупантов. Тогда, летом сорок первого года, все это казалось ему простым, очевидным и понятным. В этой связи начавшаяся война между гитлеровской Германией и сталинским СССР была вторичной по отношению к не прекращавшейся с семнадцатого года ни на минуту войне гражданской. Даже если на этой гражданской войне временами и не стреляли так явно — она все равно шла в сердцах и умах. Все воспринималось Земцовым и его единомышленниками именно так, а не наоборот. Было бы удивительно и непоследовательно с их стороны, если бы они тогда расставили приоритеты по-другому.
Разумеется, они прекрасно понимали, что немцы преследуют в России сугубо свои далеко идущие цели, помимо декларированной ими борьбы против большевизма. Однако, во-первых, одного только заявления, сделанного любой силой, о том, что она выступает против большевиков, было достаточно, чтобы множество людей безоговорочно присоединились к этой силе. Потому что ничего хуже для России, чем режим красный, им представить себе было невозможно. Было бы настоящим преступлением перед народом по каким-либо причинам остаться в стороне от борьбы и не попытаться предпринять хотя бы попытку изменить установившийся дома тиранский порядок вещей. Как будет использована эта попытка и к чему приведет непосредственных участников в краткосрочной перспективе — не так уж и важно. Главное — чтобы она была, и тогда сделанное, даже в случае неудачи, еще привлечет внимание к настоящим истокам наших бед. Во-вторых, вся тысячелетняя история России наглядно свидетельствовала о том, что никакое вторжение извне никогда не уничтожит нас и не лишит нас государственности. Сделать это может только разложение внутреннее. А именно в состоянии внутреннего духовного разложения, по их твердому мнению, и пребывала страна после семнадцатого года. Смута не кончалась, посеявшие ее и их верные последователи продолжали находиться у власти. Нельзя было пренебрегать никакими шансами попытаться положить этой смуте конец. Вернуть подлинные основы духовности и тем самым укрепить национальную государственность — вот в чем виделась еще одна из основных задач борьбы с большевизмом. Немцы будут обречены так или иначе принять эту реальность и считаться с ней. Опыт взаимодействия с немецким армейским командованием в 1918 году это подтверждал. А другого опыта летом 1941 года пока что не было.
Вне всякого сомнения, самым трагичным во всем происходящем было то, что русским опять приходилось стрелять в русских. Прискорбно, но это продолжалось уже третий десяток лет. И не он придумал эти страшные правила. Сам он столкнулся с этой дилеммой еще в 1918 году. Когда Земцов понял, что если не сопротивляться, то остается только бежать из своего дома или быть убитым, он с тяжелым сердцем, но без колебаний вступил в гражданскую войну. Он был военным, хорошим военным — и какой бы ни был расклад сил, для себя он тогда решил, что сделает все, чтобы из его дома бежали или были убиты те, кто творит в этом доме всяческое зло. Лучше погибнуть с осознанием того, что ты сделал все зависящее лично от тебя, чем прожить жизнь и понять в конце ее, что ты мог на что-то повлиять, но не использовал всех предоставлявшихся тебе возможностей. Они тогда, во времена открытой вооруженной борьбы на северо-западе в 1918–1919 годах, очень просто и ясно говорили об этом с Ольгой. Всадивших в него на дворе псковского лазарета штык матросов он воспринимал потом не как своих личных обидчиков, а как вызов времени, что ли. По-христиански он давно их всех простил. Но некое большое, глобальное зло осталось. Более того, оно засело в его доме. И не по-христиански было бы мириться с этим злом, сбившим с толку, запутавшим русских людей — хоть бы и тех же матросов, — какими бы лозунгами зло ни прикрывалось и чье бы обличье ни принимало. Земцов вспоминал свой первый бой гражданской войны на псковской товарной станции в ноябре 1918-го. Короткой контратакой совместно с немецким арьергардом добровольцы ненадолго тогда отбросили красных. Был уничтожен красноармейский пулеметный расчет. У поручика Земцова, подошедшего к убитым пулеметчикам в таких же, как и на нем, серых русских шинелях, только без погон, подкатил комок к горлу. От досады, от глупости происходящего, от ощущения страшной трагедии вот этого вот самоистребления — ведь вместе с такими ребятами он воевал три последних года против внешнего врага. А теперь вот на этой самой станции старинного русского города Пскова германские солдаты с винтовками наперевес стояли у него за спиной. Минуту назад они совместно с Земцовым стреляли в красных пулеметчиков. И Земцов чувствовал горечь от всего этого, но при этом понимал, что уйти, все бросить есть малодушие, жалость ложная, которая погубит людей, оказавшихся, к огромному горю всех нас, по разные стороны фронта войны гражданской. Права он не имеет уйти в сторону. Господи, кто же закрутил все в такие сложные узлы и переплетения?! Земцов потом постепенно осознавал, шаг за шагом убеждался, насколько права была Ольга, говорившая, что все гораздо глубже и, к сожалению, не кончится быстро. А все действительно не кончалось и было еще сложнее. Подтверждением тому служили хотя бы погибшие советские артиллеристы, документы которых забрал Земцов там, на повороте прибалтийской дороги уже летом 1941-го. Те ребята выполняли свой долг так, как они его понимали. Какой же адский сплав нужно было отлить красной системе, чтобы после всего того, что она сотворила в России, замешать в него долг, честь, совесть и человеческую порядочность! Как все это распутывать? У Земцова и его единомышленников не было готового рецепта. Но сидеть сложа руки они не могли.
С разрастанием боевых действий летом 1941 года на стороне наступавших появлялось и крепло мнение, что Красная армия в массе своей не желала защищать сталинский режим. По мере продвижения вглубь бывших под Советами территорий Земцов тоже склонялся к этому мнению. Он стремился заставить себя быть объективным, критично относиться к происходящему вокруг, не впадать в эйфорию. Самым сильным поводом для нее была, пожалуй, встреча с другими советскими артиллеристами во главе со своим капитаном, пожелавшими воевать против большевиков. Но Земцов старался не спешить выдавать желаемое за действительное. Тем не менее факты заключались в том, что буквально за неделю этой войны были сданы территории, на которые русская императорская армия, крепко знавшая, за что она билась, в предыдущую войну так и не пустила противника. Не пустила до самого последнего дня своего существования, успешно провоевав три года, пока не была разрушена врагами Русского государства изнутри. И сейчас у Красной армии дело было отнюдь не в недостатке сил и средств и даже не в умении или неумении грамотно ими распорядиться. Земцов отметил парадоксальную, на его взгляд, тенденцию — советские части в первые несколько дней войны дрались гораздо лучше, чем сейчас. Как будто была у них поначалу какая-то особая установка на совершенно другое развитие событий. Плюс держались на профессиональном запале. Психологически над ними, пусть очень короткое время, не довлел тяжкий груз последовавших затем поражений. И это с учетом всех последствий от внезапности нанесенного германцами первого удара! Конечно, Земцов мог судить только о том, что открывалось непосредственно его взору. Исчерпать ресурс кадровой армии Советы так быстро не могли — навстречу наступающим немцам до сих пор продолжали выдвигаться еще именно кадровые подразделения. Значит, причина в чем-то ином. Безусловно, и теперь встречались очаги ожесточенного сопротивления и даже весьма профессиональные во всех отношениях действия отдельных воинских частей, противостоявших немцам. Но из кузова грузовика Земцов своими глазами видел бессчетное количество брошенной военной техники и бесконечные колонны пленных, которые по мере продвижения на восток лишь продолжали и продолжали увеличиваться. Списывать это на одну только внезапность и превосходство немецкой военной организации никак было нельзя. Вне всякого сомнения, здесь довлел иной фактор — психологический, основанный на длительном внутреннем неприятии режима его собственными гражданами. Только гражданам этим потребовалось хотя бы некоторое время для того, чтобы осознать, что теперь это недовольство можно каким-то образом выразить. Настолько задавлены они были этим режимом. Вольно или невольно Земцов сравнивал все увиденное с картинами Великой войны, которую он прошел в качестве офицера русской императорской армии. Даже самый тяжелый для русских год великого отступления — 1915-й — не давал и сотой части тех картин военной катастрофы, которые он встречал летом 1941 года буквально на каждом шагу. Исключения лишь подтверждали правило. Глядя на царивший повсеместно советский военный разгром, Земцов испытывал двойственные чувства. С одной стороны, на каком-то генетическом уровне, что ли, он не мог от всей души порадоваться за немцев. Оно и понятно — ведь он был и всегда оставался прежде всего русским. Но именно поэтому он четко разделял СССР и национальную Россию. И как следствие, с другой стороны, разносил внутри самого себя войну между двумя в общем-то весьма схожими режимами — гитлеровским и сталинским — и гражданскую войну в самой России. Самое важное для Земцова было повлиять на исход именно гражданской войны, которая не прекращалась, по его мнению, вот уже двадцать три года. Собственно, поэтому он и был здесь. С кем и в каком качестве — его не волновало, потому что главная его цель всегда оставалась неизменной. Она была сформулирована еще в 1918 году: через уничтожение большевиков — к освобождению России.
Созвучная с настроениями в отступающей Красной армии ситуация сложилась и в среде мирного населения. На занимаемых немцами территориях в начале войны народ ощутимо качнуло в противоположную от красной власти сторону. Как плотину прорвало. Зачастую германские войска население откровенно встречало хлебом-солью, как освободителей. В участников белой борьбы это вселяло большие надежды. Земцов узнавал перед собой почерк большевистского драпа, так хорошо знакомый ему по гражданской войне. Прежде всего красная власть не была уверена в себе, зашаталась, дрогнула. И они просто не имели права не попытаться воспользоваться всеми этими обстоятельствами. Тогда казалось, что представился реальный шанс воссоздать национальную Россию. В конце концов, ведь ради нее только они и жертвовали добровольно всем, включая собственные жизни.
…Свежим, прохладным утром они въехали в небольшой городок на западной окраине бывшей Псковской губернии. Несмотря на ранний час, на улицах было полно народу: по обочинам, прямо у придорожных канав и заборов, располагались вперемешку гражданские беженцы и подразделения различных родов войск. Вся эта масса людей, переночевавших как придется, только-только начинала приходить в движение, тревожно прислушиваясь к артиллерийской канонаде на северо-западе. Гул боя, недавно возникнув и заметно нарастая, быстро приближался. И по мере его приближения нарастала суета в городе. Успев проскочить по еще не окончательно запруженным улицам, их грузовик с убранным тентом въехал на центральную площадь. Кнапке приказал остановиться у большого старинного здания с красной табличкой при входе. Полуторка с «бранденбуржцами» затормозила перед таким же грузовиком с откинутым задним бортом, как бы случайно перегородив ему выезд на выходившую в восточном направлении улицу. Из кабины оказавшегося заблокированным грузовика вышел водитель в форме войск НКВД:
— Эй, убирай машину!
— Где старший? — это уже уверенно соскочил с подножки на мостовую Кнапке.
— Там, — указал на входную дверь водитель, приложив руку к синей фуражке с малиновым околышем. Кнапке кивнул и быстрой походкой решительно направился в указанном направлении.
— Так машина-то мешает, товарищ капитан… — раздалось ему вслед.
Земцов со своим отделением так же невозмутимо выгрузился из полуторки. С деловым видом откинули борта. Чекистский водитель бросил на них недоверчивый взгляд. Затем посмотрел в сторону входа: там приехавший капитан уже разговаривал с их начальником — старшим лейтенантом госбезопасности. В это же время сновавшие мимо них фигуры в фуражках с малиновыми околышами продолжали без остановки выносить из здания ящики с документами.
— Фронтовая разведка… — раздумчиво протянул старший лейтенант, внимательно изучив предъявленную ему бумагу. — А почему предписание датировано позавчерашним днем?
— А вы попробуйте сюда добраться из штаба фронта, — резко отвечал ему Кнапке. И, понизив голос, добавил: — Город окружен с трех сторон. Немцы продвинулись далеко на восток. Слышите канонаду? Вообще удивительно, что мы прорвались…
И, перехватив тревожно-недоверчивый взгляд собеседника, сам же Кнапке и произнес:
— Только не создавайте панику. Грузите ящики к нам.
— У меня не было приказа грузиться в две машины, — отрицательно покачал головой старший лейтенант.
Кнапке придвинулся к нему почти вплотную, подбородком слегка указал на красные петлицы с малиновым кантом, что были на гимнастерке чекиста. Произнес раздельно, делая особое ударение на первом слове:
— В а м надо объяснять, каким делом мы занимаемся? Или вы хотите сорвать спецоперацию и оставить документы врагу?
Чекист сделал шаг назад. В это время громыхнуло где-то уже совсем близко, практически на самой окраине города. Проходивший по площади невдалеке от них людской поток из гражданских и военных заметно ускорил свое движение.
— Грузите во вторую машину, — отдал распоряжение своим подчиненным старший лейтенант.
— Времени мало. Мы поможем, — заявил Кнапке.
Чекист кивнул, соглашаясь.
Земцов с отделением, стуча сапогами, вошли в здание с красной табличкой и присоединились к погрузке. Пока таскали по гулким коридорам ящики, пересчитали чекистов. Восемь человек, вооружены винтовками. Винтовки закинуты за спины. На улице их командир с автоматом, плюс водитель. Кнапке сделал условный знак Земцову, означавший, что дальше они будут действовать согласно установленному накануне плану. Земцов незаметно уведомил таким же образом всех остальных.
— Все? — строго спросил Кнапке, когда ящики были погружены в обе полуторки.
— Да, — кивнул старший лейтенант.
— Точно?
Громыхнуло где-то на соседней с площадью улице. От окраины послышалась винтовочная стрельба. Площадь быстро пустела — народ кинулся с нее бегом в боковые проулки.
— Да, точно, — подтвердил чекист, напряженно озираясь по сторонам. По всей видимости, он уже ожидал появления немцев. Однако вместо них на площадь медленно входила колонна советской пехоты. Утомленные и потные, понуро опустив головы, бойцы устало брели в некотором отдалении от грузовиков. Все гражданские к этому моменту уже исчезли. На мостовой лишь сиротливо валялись брошенные в панике тюки и чемоданы.
— Успеваем уехать, — облегченно выдохнул старший лейтенант и крикнул:
— Заводи.
Кнапке предусмотрительно дождался, когда оба грузовика исправно заурчат моторами. Огляделся — все «бранденбуржцы» уже были на улице, а фигуры в синих фуражках с малиновыми околышами, видимо закончив свои последние дела внутри здания, еще только шли через вестибюль грузиться в машину. Снаружи только их командир и водитель. Расклад идеальный.
— Конечно, успеваем, — сказал он, шагнул к командиру чекистов и, неуловимым движением выхватив из-за голенища сапога нож, ударил того точно в сердце. Не дав телу упасть, Кнапке усадил его на ступени здания.
Практически одновременно Берзиньш таким же образом бесшумно ликвидировал водителя энкавэдешной полуторки. Столкнув его на соседнее сиденье, сам быстро уселся за руль. Обе машины тронулись. Ничего не заметив, советская пехота продолжала понуро тянуться мимо в некотором отдалении. Выйдя на крыльцо и увидев, что машины отъезжают без них, остальные бойцы НКВД в растерянности замерли на ступенях. Один из них подошел к своему приткнувшемуся на ступенях командиру и, вдруг увидев натекшую из-под того лужу крови, резко изменился в лице и начал срывать со спины винтовку. Дальше без шума уже было не обойтись. Земцов вскинул автомат и дал очередь по столпившимся на ступенях чекистам. Двое упали, остальные кинулись обратно в вестибюль.
— Братцы, братцы, диверсанты! — сделав несколько выстрелов в воздух для привлечения к себе внимания и размахивая самозарядной винтовкой, кинулся Хубе к остановившейся после очереди Земцова колонне советских пехотинцев.
Выбитые изнутри чекистами, брызнули на мостовую стекла вестибюля. Оттуда открыли ответную стрельбу. Однако таким образом из-за перелетов под обстрелом оказалась советская пехотная колонна.
— В це-епь! — повелительно раздалось из колонны, и пехотинцы дугой рассыпались по площади. Убедившись, что грузовики уехали в боковой проулок, Кнапке оттянул своих людей назад. Их ряды смешались с советскими пехотинцами. Из здания пытались что-то кричать, но всякий раз крики заглушались автоматными очередями «бранденбуржцев».
— Чего делается-то, товарищ старшина? — бухнулся рядом с Земцовым на брусчатку молодой солдат из пехотной колонны.
— Диверсанты, — невозмутимо отвечал Земцов. И уловив движение в оконном проеме, дал туда короткую очередь. — Переоделись в нашу форму и документы хотели спереть секретные.
— По кому стрелять? — шмыгнув носом, деловито осведомился солдат, передергивая затвор трехлинейки.
— По синим фуражкам в окне, — указал направление Земцов.
— Есть по синим, — кивнул парень и, как показалось Земцову, усмехнулся даже чуть удовлетворенно.
Перестрелка продолжалась еще с минуту. Затем чекисты в здании, видимо, решили выбираться с другой стороны и потом уже доказывать пехоте, кто есть кто. Терять время было нельзя. Кнапке окликнул лейтенанта со стрелковыми петлицами:
— Немцы в городе?
— Нет! — прокричал в ответ лейтенант.
— А что за стрельба была на окраине?
Лейтенант, пригибаясь, перебежал ближе. Пояснил уже спокойнее:
— Пара мотоциклов попыталась сунуться — уничтожили огнем. А остальные, похоже, двинули в обход. Немцев в городе пока нет.
— Ясно, — отозвался Кнапке и указал на окна. — Держи эту банду под прицелом. А я со своими ребятами обойду их с тыла.
— Есть!
По сигналу «бранденбуржцы» оттянулись к боковому проулку. Когда площадь скрылась за углом дома, встали в рост и бегом припустили по нему вниз. Вскоре обнаружились и ожидавшие их грузовики. Быстро заскочили в кузова, расселись на добытых ящиках.
— Уходим, — распорядился Кнапке. — Быстро!
Раскачиваясь в такт движению машины и утирая с лица пот, Земцов мысленно отметил, что сегодня его выстрелы были, пожалуй, здесь первыми выстрелами продолжившейся гражданской войны, которая опять перешла из холодной стадии в горячую…
Они пригнали машины с документами в свой штаб. После чего получили задачу вновь переместиться в передовые порядки продолжавшего наступление 56-го германского моторизованного корпуса. Впереди была река Великая. Сейчас было необходимо разведать переправы через нее. А дальше… Дальше была Россия, которую надо прежде всего отбивать от Советов. А там разберемся. Так для себя думал Земцов.