7

Немцы уходили. По городу к вокзалу тянулись повозки и немногочисленные автомобили. На товарной станции деловито пересвистывались маневровые паровозы. Формировались эшелоны. По улицам везли имущество разных родов войск, покорно маршировали команды солдат в измятых бесформенных бескозырках. С виду все было организованно и благопристойно. Но это был конец. Нелепый, неожиданный, в возможность которого никому не верилось еще пару недель назад. Стояла поздняя осень 1918 года.

Примерно в таком духе и высказался обер-лейтенант германской резервной дивизии Михаэль Грюндель поручику русского отдельного Псковского добровольческого корпуса белых Александру Земцову. Оба сидели в одном из небольших привокзальных ресторанчиков Пскова.

— Кто бы мог подумать! — сокрушался Грюндель. — В одном шаге от победы. И вдруг революция, кайзер выехал из страны…

— Все прямо как у нас в прошлом году, — устремил на собеседника поверх стакана ироничный взгляд серых глаз Земцов. — И тоже, кто бы мог подумать?..

— Иронизируете… — с грустной усмешкой протянул обер-лейтенант.

— А что же мне еще остается? — тоже усмехнулся Земцов и тут же добавил серьезно и искренне: — Не обижайтесь, Михаэль, право слово. Прозит!

Земцов поднял стакан с чаем в мельхиоровом подстаканнике. Грюндель взял такой же стакан, невольно улыбнулся комичности ситуации — других напитков не подавали по причине их полного отсутствия.

— Ваше здоровье! — произнес обер-лейтенант на русский манер и легонько коснулся своим чаем стакана Земцова.

С Грюнделем Земцов познакомился в конце минувшей зимы. В феврале 1918 года поручик Земцов был одним из немногих офицеров, кто еще оставался в своем деморализованном и на две трети дезертировавшем полку. Впрочем, такая ситуация царила практически во всех воинских соединениях Северного фронта. Да в общем-то и фронта никакого к этому времени уже не существовало. Начавшееся при Временном правительстве разложение русской армии достигло своего апогея с приходом к власти большевиков. Меньше чем за год от самой могущественной армии мира, стоявшей, как казалось абсолютно всем, несокрушимым фронтом от Балтики до Черного моря и готовившейся нанести последний, решающий удар своим противникам, не осталось и следа. Сейчас это была даже не тень русской армии, а непонятная масса бросивших окопы, заполнивших прифронтовые города и села людей, абсолютно чуждых воинской дисциплине. Оно и неудивительно — события, последовавшие за отречением Государя, абсолютно разрушили привычную основу, на которой строилось все мировоззрение русского солдата. Соблазн неведомых доселе свобод кружил головы, развращал, отучал от чувства долга и элементарного порядка. В результате неудачных попыток вести наступление летом 1917 года повальным явлением стало дезертирство. А после октябрьского переворота в Петрограде дезертирство достигло поистине гигантских размеров. Национальная катастрофа приняла необратимый характер. Земцов был одним из немногих, кто считал, что его задача вопреки всему — противостоять этой катастрофе до последней возможности. Так он понимал свой долг русского офицера, даже если об этом долге забыли все остальные, начиная от самых высших начальников и заканчивая последним солдатом. Сослуживцы, глядя на него, только недоумевали. Ему настоятельно советовали бросить все и уезжать. А он не только никуда не уезжал, но и продолжал пытаться что-то требовать по службе у абсолютно распоясавшихся нижних чинов. Он был единственный из офицеров, кто регулярно по собственной инициативе осмеливался появляться на заседаниях солдатского полкового комитета. И не просить, не уговаривать, не заигрывать, как нередко делали это другие офицеры, а перечислять свои требования ровным металлическим голосом, оставлять на столе бумагу, в которую всякий раз эти требования были вписаны аккуратным каллиграфическим почерком и, не вступая в дебаты, удаляться с середины заседания. Удивительно, но если кому-то и удавалось добиться от комитетчиков каких-то вменяемых решений, так это Земцову. Единственному, кто не просил и не шел на компромиссы, а приходил и требовал спокойно, но ультимативно. Более того, когда все уезжали, на замерший в ожидании дальнейших событий фронт, ставший лишь фиктивной разграничительной линией между немецкими войсками и всероссийским бардаком, наоборот, приехала жена Земцова — Ольга Александровна. Она продолжила свои труды в полковом лазарете в качестве сестры милосердия. Такой деятельностью Ольга добровольно занималась с лета 1914 года. Воистину, при подобном роде занятий и характере поведения в то время Земцовы смотрелись необычной парой. Это было парадоксально, но вконец потерявшие ориентиры, а зачастую и просто совесть расхристанные солдаты, одетые не по форме и кое-как, очень часто уже без погон, нередко неожиданно смущались и пытались приводить себя в воинский вид при появлении Земцова. Последний упорно продолжал носить свои защитные погоны и фуражку с офицерской кокардой, был одет в вычищенную шинель, ладно перетянут плечевыми ремнями, с неизменной шашкой на боку.

— Ты не боишься, что они тебя просто застрелят, Саша? — спросил как-то один из сослуживцев после того, как Земцов заставил солдатский комитет принять решение о несении караулов в траншеях.

В ответ его просверлили таким серо-стальным взглядом, что говоривший офицер невольно застегнул воротник гимнастерки и повел плечами под накинутой бекешей, на которой не было погон. Говорившему стало неловко, а Земцов молча вышел из землянки. Установившееся с конца 1917 года трехмесячное перемирие с немцами оказалось прервано, и Земцов отправил недовольных солдат приводить в порядок заброшенные и запущенные оборонительные позиции.

Можно сказать, что нечто похожее, о чем предупреждал сослуживец Земцова, все-таки чуть было не произошло. В феврале 1918-го, окончательно потеряв терпение на переговорах от шутовских представлений новой большевистской власти, немцы возобновили свое продвижение в восточном направлении. На руинах некогда русских, а теперь непонятно в какие национальные или интернациональные краски вымазанных фронтов и территорий началась настоящая паника. Омерзительное зрелище в те дни являл собой и Псков. Забитый воинскими частями, артиллерийскими батареями, броневиками, пулеметными командами, лошадьми, обозами, заполненный боевыми припасами и всевозможным военным имуществом, которым год назад щедро снабдило царское правительство армии Северного фронта, город бурлил и кипел. Все эти обезумевшие толпы, одетые в солдатские шинели, хлынули разными дорогами в тыл, не забывая по пути продавать разворованное военное имущество местному населению. Потерявшие не только воинский, но и зачастую человеческий облик люди штурмовали поезда, выбивая прикладами вагонные стекла, заполняя собой крыши теплушек. И все это происходило даже не от приближения немцев, а всего лишь от брошенных кем-то слухов об их приближении, никем не проверенных и не уточненных.

21 февраля летучие отряды из 53-го немецкого корпуса группы армий «Д» захватили Режицу. Подогнав брошенный в Двинске спешно бежавшими красногвардейцами состав с орудийными платформами, они обложили их мешками с песком и двинулись по железной дороге на Псков. В составе, как и на других направлениях немецкого наступления, находилась совсем малочисленная команда, состоявшая из нескольких взводов пехоты, пары артиллерийских орудий с расчетами и погруженного в товарные вагоны вместе с лошадьми кавалерийского разъезда. Еще один разъезд при поддержке броневиков двинулся на Псков по шоссейной дороге. В тот же день город был объявлен на осадном положении. Псков прикрывала 12-я армия, еще одна, 1-я армия находилась чуть далее, в районе Острова. А была еще и 5-я армия Северного фронта. И все это на глазах пустилось в отчаянный драп. У Земцова уже язык не поворачивался назвать эти армии русскими. А еще ему было бесконечно стыдно от всего происходившего вокруг. Но он-то пока жив — и он был и оставался русским… На позиции перед городом ему удалось один раз вывести несколько десятков солдат из своего полка.

— Становись! — рявкнул Земцов.

От неожиданности солдаты безропотно построились.

— На пле-чо! Ша-а-гом марш!

Пара отделений послушно захрустела по снежному насту новенькими добротными валенками.

— А проголосовать-то забыли… — вякнул кто-то.

— Бегом марш! — не дал опомниться личному составу вконец озлившийся Земцов.

У дороги за городом развернулись в цепь. И даже дали пару залпов по объявившейся на дороге немецкой колонне, чем привели противника в явное замешательство. Однако затем представители солдатского комитета устроили прямо на позиции голосование — удерживать или нет дорогу дальше. Большинством голосов в данном вопросе победили немцы — перегруппировавшись, они минометным огнем сшибли заслон митинговавших комитетчиков. Земцов принужден был вернуться со своей командой назад к городским окраинам. Со стороны столицы сюда уже прибыли какие-то многочисленные невообразимые подразделения: отряды красногвардейцев, латышские стрелки, какие-то венгры-интернационалисты и даже китайцы. Бодро примаршировал отряд матросов, крест-накрест увешанных пулеметными лентами и с красными повязками на рукавах. Командир отряда заявил, что их прислал сам товарищ Дыбенко, после чего уставился на Земцова, ткнул в него пальцем и спросил, почему тот до сих пор не снял погоны.

— Потому что я на службе, — буднично произнес Земцов и вместо дальнейших объяснений устало закончил: — Отправляйтесь на позиции.

— Нет, па-а-звольте… — угрожающе произнес морячок и повернулся к своим. Братва в бушлатах нестройно загудела, но Земцов не стал слушать поднявшийся галдеж. Он сошел с крыльца небольшого особнячка, затерявшегося среди псковских предместий и, уже покинутый своими солдатами, сбежавшими под шумок, безразлично зашагал в сторону города. Он так и не узнал, что бравые моряки обсуждали тогда — расстрелять офицера на месте или все-таки предать суду революционного трибунала. За что предать, было, правда, не совсем ясно. Впрочем, кто-то быстро нашел не одну, а целых две очень весомые причины: за то, что офицер, и за то, что не снял погоны. Как водится, постановили, проголосовали, приняли, а когда хватились офицера, то оказалось, что он уже ушел.

— Тьфу ты, черт! — раздосадованно выругался командир отряда, посланного самим товарищем Дыбенко.

— И где тут немцы? — озадаченно перевел разговор к следующему стоявшему на повестке дня вопросу кто-то еще…

Земцов вернулся в город. От остатков его полка уже не было и следа. В брошенном здании, где до последнего момента находился штаб, Земцов наткнулся на последнего из офицеров — того самого, в бекеше без погон. Сейчас сослуживец старательно заматывал голову, на которую была нахлобучена солдатская папаха без кокарды, башлыком.

— Беги, Саша, — дал совет товарищ.

Земцов только ухмыльнулся презрительно и, развернувшись на каблуках, не спеша пошел прочь. Проводив взглядом его фигуру в длиннополой шинели со всеми знаками различия, фуражке, ремнях, с шашкой на боку, товарищ присвистнул и покрутил пальцем у виска.

Лазарет располагался на другом конце города. Земцов пришел туда ближе к вечеру. В городе сначала раздавались одиночные выстрелы, а во второй половине дня с западной окраины застучала оживленная пулеметная трескотня. По всему было видно, что лазарет спешно эвакуировался. Большинство палат опустели, на дворе куча тряпья и брошенные одеяла, которые уже начал заносить февральский снежок. Земцов привычно взбежал по ступеням на каменное крыльцо, обстучал с сапог снег и, взявшись за массивную литую ручку двери, вошел внутрь. В лицо пахнуло хорошо натопленным помещением. Ольга появилась из своей комнатки с какими-то медицинскими склянками в руках, увидела его, чуть кивнула, скрылась за другой дверью и уже без склянок через минуту снова вышла в коридор. Несколько месяцев назад она, несмотря на уже охватившую штабы и ведомства неразбериху, легко выхлопотала себе разрешение о переводе в лазарет поближе к месту службы мужа.

— Слава богу! — произнесла она, быстро проведя ладонью по щеке Земцова.

Он взял ее за обе руки сразу.

— Совсем плохо? — серьезно и в то же время с ласковым сочувствием спросила она.

Земцов только покивал молча. Приличных эпитетов, чтобы выразить свое отношение к происходящему, у него не было. Вероятно, это читалось по его лицу.

— Новогеоргиевск? — испытующе посмотрели на Земцова ее серо-желтые глаза.

— Хуже, — со вздохом вымолвил он. — Намного хуже.

Она коснулась косынкой с красным крестом его плеча, а затем, резко подняв голову, совсем по-домашнему произнесла:

— Пойдем, я напою тебя чаем…

До ее комнатки они дойти не успели. На дворе послышался шум мотора, а по окну быстро мазнула полоса света от автомобильных фар. Вдвоем они заспешили к подъехавшему грузовику.

— Раненых привезли, — сообщила с крыльца Ольга и устремилась к машине. Земцов поспешил следом ей на помощь.

С откинутого борта прыгали матросы. Закопченные, угрюмые лица, в руках винтовки. Раненого в черном бушлате пододвинули на носилках к краю кузова. Ольга быстро склонилась над ним, отерла ему марлей лицо:

— Несите в перевязочную, — и, повернувшись к Земцову, произнесла: — Саша, ты помнишь куда.

Земцов кивнул и взялся с одной стороны за рукоятки носилок. Через пару шагов Земцов попал в полосу света от непогашенных фар грузовика. Мелькнули защитные офицерские погоны на его плечах.

— А ну-ка, постой! — грубо толкнул его кто-то в плечо.

Носилки опустились на снег.

— В чем дело? — сурово произнесла на весь двор Ольга. Она первая почувствовала разливавшуюся в округе бесконтрольную агрессию. — Здесь госпиталь!

— Братва, офицер! — Перед лицом Земцова возник человек, посланный, по его собственным словам, лично товарищем Дыбенко. Они встретились глазами и узнали друг друга. У Земцова в первый момент даже ничего и не екнуло внутри.

— Офицер, — спокойно подтвердил он.

— Так, па-а-звольте… — пронеслось по двору.

— Да что с ним разговаривать! — выкрикнул кто-то, и в ту же секунду, получив прикладом в спину, Земцов повалился лицом в снег.

— Саша! — это уже не сдержала выкрик Ольга.

— И баба его! — моментально сориентировались в ситуации матросы. Ольгу швырнули на снег рядом.

— Щас мы эту контру поучим, — начали сходиться вокруг них черные бушлаты.

— Назад! — вскочил на ноги Земцов, выхватывая из кобуры револьвер. Предупредительный выстрел в воздух разорвал вечерние сумерки.

— Ишь ты, напугал, — защелкали вокруг винтовочные затворы. Однако назад матросы все же чуть отступили. Подставляться первым ни у кого желания не было. Да и видимо, в их планы входило не просто пристрелить, а поглумиться над своими жертвами подольше. Наступавшие немцы им оказались не по зубам, и теперь надо было на ком-то сорвать свою справедливую революционную злость.

Земцов, закрывая собой поднявшуюся Ольгу, медленно отходил вместе с ней к каменному крыльцу. Все, дальше идти было некуда — уперлись в стену. Краем глаза Земцов увидел, что ступени внутрь начинаются чуть правее. Он сместился в их сторону и тут же почувствовал, как кольнуло в боку. Это стоявший ближе всех к нему молодой вихрастый матрос сделал выпад винтовкой. Наверное, живого человека матрос бил в первый раз, ударил неуверенно, отчего штык лишь пропорол Земцову шинель чуть повыше поясного ремня и неглубоко вошел под кожу. Земцов смотрел на красивое славянское лицо парня в бушлате, на его лихо заломленную на затылок бескозырку с крашеной в красный цвет имперской кокардой и не чувствовал боли. Удивление, недоумение, ощущение какой-то нелепой ошибки — вот чувства, которые предшествовали пониманию того, что удар нанесли СВОИ. Сам собой вспомнился Петроград, окаянный февраль 1917 года… Земцов, разумеется, слышал о расправах над офицерами, случавшихся в последние месяцы. Но сам с подобным насилием столкнулся впервые. Как-то не верилось, в голове не укладывалось, что люди, которые вместе бились по одну сторону линии фронта с внешним врагом, начнут массово истреблять друг друга. Он сделал еще шаг — Ольга оказалась у него за спиной на первой ступени крыльца. Матрос уже с размаху всадил штык Земцову в бедро. Скользнув по ножнам шашки, которые чуть смягчили удар, граненая сталь на этот раз пронзительной болью обожгла ногу. Матрос ударил и отскочил, потому что рука Земцова с зажатым в ней револьвером практически уперлась ему в грудь. Поручик сделал это движение рефлекторно. Можно было выстрелить, но Земцов прекрасно понимал, что это будет означать мгновенный смертный приговор им обоим. А так хотя бы у Ольги еще на несколько секунд оставался шанс. К тому же невыносимо тяжело было осознать, что вот сейчас придется стрелять в своих…

— Здесь госпиталь! — спокойно и сурово повторила Ольга матросам.

Прямо перед их лицами лязгнули скрещенные винтовки со штыками.

— Беги внутрь, — выставив перед собой револьвер, шепнул жене Земцов, сам приготовившись броситься на штыки.

— Нет, — последовал за его спиной твердый ответ. Он лишь поморщился. Зная Ольгу, сложно было ожидать чего-то другого.

— Беги… — безнадежно повторил он.

Прогремел залп. Ожидавший быть застреленным или поднятым на штыки, Земцов очень удивился, оставшись целым и невредимым. Пули только вышибли каменную крошку над их головами. Зато опрометью разбегались со двора матросы. За несколько секунд пространство от крыльца до ворот очистилось. Лишь стоял с так и не потушенными фарами грузовик.

— Не стреляйте, пожалуйста, — раздался от ворот громкий голос с едва уловимым акцентом.

В круг света вступил человек в немецкой военной форме. За его спиной веером рассыпались по двору солдаты в серо-зеленых шинелях, зачехленных холщовыми чехлами касках и с винтовками на изготовку.

— Обер-лейтенант Грюндель, — взял под козырек немецкий офицер, продолжая объясняться на прекрасном русском языке.

— Поручик Земцов, — скорее из одной только вежливости, нежели из каких-то еще соображений представился в ответ Земцов. И, поморщившись от боли, припал на левую ногу. По штанине из раны под шинелью в сапог обильно текла кровь.

— Вы ранены? — участливо спросил немец.

— Пустяки.

Обер-лейтенант сделал осторожный жест в сторону руки Земцова, продолжавшей сжимать револьвер. Тот руку опустил, но в кобуру оружие не убрал. Грюндель истолковал его движение по-своему.

— О, я понимаю вас, как офицер офицера… Вы оказались в затруднительном положении, — негромко проговорил немец, обведя взглядом Земцова и Ольгу. — Сейчас я отведу своих людей назад. И как только вы эвакуируете лазарет и соберете верных русских солдат… — на слове «верных» Грюндель сделал особое ударение, — как только вы соберете верных солдат, я буду иметь честь атаковать вас, чтобы вы могли исполнить свой долг…

Это звучало настолько необычно, так не вязалось с четвертым годом кровопролитной мировой войны и последними событиями в России, что Земцов и Ольга только ошарашенно переглянулись.

Обер-лейтенант чуть обозначил подбородком легкий кивок и застыл в ожидании. А у Земцова, на которого разом вдруг нахлынули все загонявшиеся силой воли внутрь переживания последнего года, разве что слезы на глазах не навернулись. Не от благородства немецкого обер-лейтенанта. Хотя им он тоже был тронут. А от обиды, что все так бездарно оказалось пущено под откос за минувший год, от досады на себя, что ничего в итоге не смог с этим поделать вот здесь вот, на своем маленьком посту, от жгучего стыда за драпавших с фронта солдат и даже за вот этих матросов, которые устроили такую, прежде всего позорную для русского человека, сцену перед немцами. Понимая, что не имеет права дать слабину, он убрал револьвер в кобуру и произнес:

— Благодарю.

И добавил, а скорее, выдохнул с нескрываемой горечью:

— Только нет здесь больше верных русских солдат…

Ольга спустилась с крыльца, подошла к носилкам:

— Помогите, пожалуйста, — совсем просто обратилась к немцам.

Грюндель распорядился занести внутрь носилки с раненым матросом, которого бросили сбежавшие товарищи.

— Что ж… — После того, как его солдаты снова построились во дворе, обер-лейтенант мгновение постоял в задумчивости, скользнул взглядом по застегнутой кобуре русского офицера и, что-то решив для себя, поклонился Ольге и взял под козырек Земцову:

— Честь имею!

Земцов в ответ коротко вскинул руку к фуражке.

Потом Ольга называла обер-лейтенанта Грюнделя отчего-то «рыцарем Грюнвальдом». Отчего рыцарем — понятно. Но вот почему «Грюнвальдом», она сама не могла объяснить. Только смеялась на все расспросы Земцова. Но это было несколько позже. А тогда, дождавшись ухода немцев, она повернула Земцова к двери. Он попытался сделать шаг и тут же схватился за каменную колонну крыльца. Пропоротая штыком нога отказывалась шевелиться, а кровь, пропитав галифе, уже натекла снаружи через край сапога, образовав на припорошенном снегом крыльце грязно-бурую лужицу.

— А ну-ка, пойдем, — как можно спокойнее произнесла Ольга, закидывая его руку себе на плечо и стараясь ничем не выдать свое беспокойство. От потери крови лицо Земцова было белым как полотно.

Перед перевязочной она стянула с него шинель. Вышел седобородый доктор, ножницами разрезал штанину, внимательно осмотрел рану. Встретился взглядом с Ольгой, обеспокоенно покачал головой. Поручик слабо пытался шутить по поводу испорченных галифе.

— Оленька, ведь и года не проносил, — говорил Земцов. — Как раз в прошлом феврале в Петрограде пошил. На заказ…

— Ничего, будут новые, — улыбалась в ответ жена и по кивку доктора отправилась за инструментами. — Ты полежи пока.

Рана оказалась глубокая, очень нехорошая. Земцову сделали операцию, наложили швы. Его поместили в маленькой комнатке жены. Оказавшийся в лазарете Земцов узнал о падении Пскова утром 25 февраля 1918 года. Остававшиеся персонал и раненые так никуда и не успели эвакуироваться. Немцы привезли к ним множество пострадавших — своих солдат и мирных жителей. Это при отходе красногвардейцы взорвали пироксилиновый завод. Чудовищной силы взрыв был слышен накануне во всех районах города. Через приоткрытую дверь Земцов услышал знакомый голос, очень любезно говоривший с их доктором на прекрасном русском языке с едва уловимым акцентом — это обер-лейтенант Грюндель привез в лазарет своих раненых при взрыве сослуживцев. Понимая, что обязан обер-лейтенанту своей жизнью и жизнью Ольги, Земцов тем не менее не стал его окликать. В тяжелых раздумьях он, стиснув зубы, отвернулся к стене.

А в начале марта пришло известие о заключении мира между Германией и Советской Россией. По условиям соглашения в Брест-Литовске Псков оказался в зоне, занятой германскими войсками.

Пока лежал со своим ранением, Земцов передумал об очень многом, случившемся в России за минувший год. Они часами разговаривали с Ольгой. Она приносила газеты на немецком и русском языках. А еще приезжавшие везли с собой откуда-то вдруг возникшие газеты на эстонском, литовском, латышском, украинском, польском. Какие-то обрывки информации получались от общих знакомых, вольно или невольно оставшихся в городе и захаживавших в лазарет. События продолжали нарастать, как снежный ком. Немецкая оккупация огромных западных и южных территорий бывшей Российской империи, отпадение национальных окраин, какие-то независимые правительства, провозглашенное на северо-западе немцами некое Балтийское герцогство. На Западном фронте — успешное германское наступление. Оно и неудивительно, если учесть, что Россия теперь выведена из войны. От этого калейдоскопа рябило в глазах. Но самое главное — полыхнувшая и все усиливающаяся, подобно неконтролируемому лесному пожару, гражданская война в России. Земцов с жадностью ловил любые обрывки сведений о действиях Добровольческой армии на Дону и Кубани. Опираясь на костыль, в накинутой на плечи шинели, с которой он так и не снял погоны, в апреле месяце Земцов уже вовсю ходил гулять во двор. Его сопровождал пожилой подполковник военно-судебного ведомства, угодивший в лазарет с воспалением легких. Теперь они оба быстро шли на поправку. В своих прогулках Земцов подолгу обсуждал с подполковником происходящие события. Тот участливо выслушал историю противостояния поручика Земцова солдатскому комитету. Сочувственно отнесся к его усилиям до последнего выполнить свой долг на фронте. Но утешил его подполковник весьма неожиданным аргументом:

— Александр Николаевич, я скажу вам как юрист — вы в курсе, что последние три месяца служили у мятежников?

— Что вы имеете в виду? — опешил Земцов. — Я продолжал нести службу в своем полку…

— Знаю-знаю, — успокаивающе поднял руку подполковник. — А имею я в виду статью сто восьмую «Уложения об уголовных преступлениях». Известно ли вам, о чем она?

— Нет, откуда же…

— Это статья «О вооруженном мятеже с целью свержения законной власти». Согласитесь, более чем серьезное преступление.

Некоторое время они молчали. Потом Земцов с горечью вымолвил:

— Да что там статья — вся страна под откос летит…

Подполковник пристально поглядел на Земцова и произнес тихо, но внятно и очень серьезно:

— Те, кто сейчас называют себя властью в России, — преступники.

Земцов собрался что-то ответить, но подполковник жестом остановил его и, весело улыбнувшись, нарочито громко сказал:

— Прекрасная погода сегодня, не правда ли?

— Да, погода чудная, — согласился Земцов, усмехнувшись.

— Буду рад с вами прогуляться завтра. — Подполковник вежливо откланялся и направился в сторону здания, в котором располагался лазарет.

— Надо что-то делать, Оля, — говорил вечером Земцов жене. — Нельзя просто так вот сидеть.

— Для начала надо выздороветь до конца, — мягко отозвалась жена.

— За этим дело не станет, — улыбнулся Земцов. В последние дни состояние его здоровья и вправду значительно улучшилось. И, снова став серьезным, продолжал уже на другую, более прозаичную тему:

— К тому же мне надо тебя кормить. Жалованья мне никто больше не платит.

— Обо мне не беспокойся, — отвечала Ольга. — А ты пока что раненый.

Лазарет, в котором находились и германские раненые, получал медикаменты, продовольствие и дрова от германского командования. Этому в значительной степени посодействовал обер-лейтенант Грюндель. Вообще, Псков и прилегающие к нему районы вошли в зону оккупации 5-й германской резервной дивизии генерала фон Штагена. При немцах был создан Совет управления, который ведал разными сторонами жизни входящих в область уездов. Немцы восстановили многие русские институты власти, в том числе и действовавшие до Временного правительства. Однако верховную власть во всех вопросах оставили, разумеется, за собой. В городе скопилось множество русских офицеров, главным образом из частей, отступивших к Пскову в феврале из-под Риги и Двинска. По отношению к ним германские власти вели себя лояльно. Офицерам было разрешено свободное проживание и ношение русской военной формы. Но относительно благополучно устроиться удалось далеко не всем. Немцы также разрешили открыть в Пскове вербовочное бюро для отправки добровольцев в белые армии юга России. Надо признать, что поток желающих был весьма скромен. Большинство предпочитало оставаться в городе. Выжидали. Чего — внятно ответить не могли. Либо растерянно молчали, либо пускались в пространные разговоры о судьбах отечества и необходимости его спасения. Но стоило лишь задать вопрос, как конкретно, — предметный разговор заканчивался. Земцов успел побывать участником и свидетелем множества таких разговоров, лишь только начал выходить в город. Хоть он и был еще на положении раненого, сейчас он сказал Ольге:

— Негоже мне кормиться с руки вчерашнего врага.

Приезжавший по административно-хозяйственным делам, к ним с Ольгой заходил Грюндель. Земцовы были крайне любезны с ним, однако угощали своим три раза заваренным и высушенным чаем, а сахар, который обер-лейтенант с их позволения после долгих извинений выложил на стол, Ольга, поблагодарив, отнесла раненым. Грюндель выказывал всяческое понимание той ситуации, в которой оказался Земцов. Да и не только он, но и остальные, как он выразился, «государственно мыслящие» русские офицеры. Земцов отвечал, что эти «государственные мысли» можно сформулировать гораздо короче: все они вращались вокруг одного понятия — единой и неделимой России. Грюндель отвечал, что другой России лично он, немец, себе и не представляет.

— Мы воевали, но война закончилась. Мы больше не враги.

— Боюсь, что для нас война только начинается, — с тяжелым раздумьем на лице отозвался Земцов.

Грюндель, пожалуй, искренне высказывал свое сожаление о произошедших в России революционных событиях и разворачивающейся гражданской войне.

— Он хороший, наш рыцарь Грюнвальд, — задумчиво произнесла Ольга, когда обер-лейтенант ушел. — Но кое-что ему не понять никогда…

— Потому что для этого надо быть русским. — Земцов подошел к стоявшей у окна жене и обнял ее.

— Да, — повернулась к нему Ольга, внимательно и очень серьезно устремив на него свои серо-желтые глаза. — И я горжусь, что я русская. Как бы ни было тяжело…

Земцов побывал в вербовочном бюро. Было решено ехать на юг, в Добровольческую армию. Ольга не колебалась ни минуты — заявила, что поедет вместе с ним сестрой милосердия. Вместо праздных сидений по трактирам и ресторанчикам, как делали многие, Земцов, прихрамывая, обходил город в поисках работы. Удача улыбнулась ему — на мельнице в ближайшем пригороде он пристроился таскать мешки с мукой. Платили немецкими марками. За них на городском базаре они с Ольгой рассчитывали купить все необходимое для непростой во всех отношениях поездки на юг. Земцов приходил на мельницу, снимал шинель и китель, одевал простую холщовую рубаху и брался за работу. Однако через неделю у него открылась колотая рана на бедре. Однажды поздним вечером он вернулся в комнатку жены снова белый как полотно. Левую штанину можно было отжимать от крови, в сапоге противно чавкало. Ольга, ничего не сказав, молча усадила его на кровать и сама наложила повязку. Пришлось еще задержаться в лазарете.

Как-то они опять пили чай с приехавшим Грюнделем.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — поинтересовался Земцов.

Выяснилось, что Грюндель учился в Гейдельберге, изучал историю России, перед войной жил в Петербурге. В армию пошел добровольцем.

— Я тоже не кадровый военный, — признался Земцов.

— Вот как? — удивился немец.

— Офицер военного времени. А так — бывший студент историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, — отрекомендовался Земцов с ироничной и чуть печальной улыбкой на устах.

— «Gehe, verschmeue…», — медленно процитировал Грюндель.

— «Die Treue, die Reue kommt nach» , — мгновенно подхватил строчки из Гете Земцов.

— У вас прекрасное произношение, — отметил Грюндель и, улыбнувшись чуть смущенно, добавил о себе: — Мне вот не удалось избавиться от небольшого акцента, я знаю.

— Владею немецким в совершенстве, — без ложной скромности признался Земцов.

— Вот как… — отметил обер-лейтенант и вскоре откланялся с неизменной вежливостью.

Грюндель явился на следующий день и предложил Земцову место переводчика в одном из специальных отделов, созданных при 5-й германской резервной дивизии для координации действий совместно с русской администрацией.

— Это никоим образом ни к чему не будет вас обязывать, — деликатно уточнил немецкий офицер. — Просто работа, нужная и вам, и нам.

— Искренне благодарю вас, — отвечал Земцов, — но я не готов принять ваше предложение.

— Что ж, я понимаю. Имейте в виду — вы можете дать свое согласие в любое время.

Земцова снова ждали мешки с мукой. Но принять предложение Грюнделя поручик не считал возможным. Все-таки три года войны просто так из памяти было не вычеркнуть. Земцов еще не знал, что впереди всех их ждут события, которые заслонят собой самые страшные картины мировой войны и заставят пересмотреть взгляды на многие вещи. С плотно наложенной повязкой на бедре он отправился на мельницу. На обратном пути зашел в вербовочное бюро. Там встретил подполковника из военно-судебного ведомства. Подполковник приветствовал Земцова как старого знакомого.

— Не спешите уезжать на юг, — легонько взяв за локоть Земцова, вполголоса произнес подполковник, когда они вышли на улицу.

Они разговорились. Подполковник сообщил, что здесь, на северо-западе, сейчас ведутся переговоры с германским командованием о создании русских добровольческих подразделений.

— Было бы очень полезно для ускорения этого дела обзавестись как можно большим количеством контактов среди представителей германских властей, — доверительно сообщил подполковник.

Земцов рассказал ему о поступавшем предложении от Грюнделя.

— Соглашайтесь, — без лишнего пафоса отреагировал собеседник. — Это может оказаться очень полезным.

Так Земцов стал переводчиком при немецкой военной администрации. Будучи вхож по роду своей новой деятельности в различные немецкие штабы и учреждения, он выполнял также и другие поручения. В основном они сводились к передаче и получению корреспонденции. Вроде бы ничего особенного — только все письма отдавались нужным людям исключительно из рук в руки. Несколько раз ездил в уезды, а также на демаркационную линию, за которой начиналась советская территория, — встречал и провожал немногословных людей в одежде простолюдинов, на которых они, однако, не очень-то походили. Вскоре при штабе 5-й немецкой дивизии открылось русское комендантское управление. Земцов имел отношение к его работе. Туда направлялись офицеры, переходившие демаркационную линию с советской стороны. Снабженный специальными письменными полномочиями, заверенными германским командованием, Земцов объезжал немецкие пограничные посты, которым было приказано пропускать таких перебежчиков. С той стороны офицеры шли главным образом из Петрограда. Разумеется, нелегально. Много раз Земцов доставлял их в специально устроенное общежитие в Пскове, оформлял удостоверения на право жительства и ношения формы. На Сергиевской улице, в гарнизонном офицерском собрании, где подавали дешевые завтраки и обеды, сложился своеобразный русский офицерский клуб. Часто беседуя с прибывшими из Петрограда, Земцов имел представление о том, что происходило в бывшей столице. Как-никак там оставались его родители. Последнее письмо от них приходило в январе. Вести о правлении и хозяйствовании большевиков были неутешительными. Послать записку в Питер своим близким Земцов, однако, не рискнул. Ольга продолжала трудиться в лазарете.

Дело по формированию русской вооруженной силы на северо-западе продвигалось достаточно медленно и непросто. Официального разрешения на формирование армии долго не удавалось добиться. В то время как немецкое военное командование оказывало поддержку этой идее, в политических кругах, как обычно, единодушия не было. Это касалось как немцев, так и русских. Псков летом-осенью 1918 года был наводнен всевозможными деятелями разной политической ориентации. Некоторые из них были людьми искренними и серьезными, некоторые — авантюристами и проходимцами. Преобладали монархические настроения. Была развернута большая работа. Офицерские организации поддерживали связь с Петроградом и Киевом, городами Прибалтики, вошли в сношения с командующим Добровольческой армией на юге России генералом Деникиным. В итоге была признана необходимость формирования северо-западного фронта белой борьбы. Строились большие планы о составе будущей армии, о ее задачах, комплектовании кадрами и потенциальном командующем. Наряду с другими, чаще всего назывались имена генералов Н. Н. Юденича и графа Ф. А. Келлера. Однако официально лишь к октябрю 1918 года в ходе заседаний русско-германской комиссии были определены окончательные условия формирования русской добровольческой армии. Она получала название Северной армии и должна была подчиняться русскому военному начальству. Во главе армии должен был встать русский генерал с популярным боевым именем — он наделялся диктаторскими полномочиями. Районами формирования армии назначались оккупированные немцами части Псковской и Витебской губерний. Вооружение, снабжение и обмундирование выделялись от германского командования, но по возможности — русского образца. Из захваченных немцами складов бывшей русской императорской армии сделать это не представляло большого труда. Для желающих служить устанавливались денежные оклады в зависимости от чина и занимаемой должности. Предусматривались также компенсации в случае ранения и выплата пособий семьям погибших. После завершения формирования армии, на которое отводилось не менее двух с половиной месяцев, германские войска должны были отойти на новую демаркационную линию. Старую предполагалось сдать русским. С нее они должны будут начать наступление против большевиков в направлении Петрограда. Конечной целью виделось совместно с другими белыми армиями водворение порядка во всей России и поддержка законного русского правительства. Вне всякого сомнения, вокруг новой формирующейся силы продолжали ломаться политические копья: немцы, красная агентура, новоиспеченные национальные правительства, различные группировки внутри антибольшевистского стана — все хотели так или иначе повлиять на происходящее и извлечь свой собственный интерес. Но Земцова и других русских офицеров-патриотов никакие интриги не трогали. Их интересовало только одно — как можно быстрее сколотить национальную армию, способную приступить к решению задач по восстановлению русской государственности на северо-западе.

10 октября в Пскове открылось вербовочное бюро по приему добровольцев в Северную армию, переформированное из бюро для южных белых армий. Основу ее пока что должен был составить Псковский добровольческий корпус. Неофициально запись началась еще в сентябре. Затем были открыты вербовочные пункты в Острове, Двинске, Режице, Валке, Юрьеве, Риге, Митаве, Либаве и Ревеле. Представители будущей армии выехали с целью привлечения разбросанных по пути отступления бывшей русской армии офицерских кадров в Ковно, Вильно и Гродно. Попытались даже отправить комиссию в Германию с целью включить в ряды армии русских военнопленных с Великой войны. Однако последняя затея первоначального развития не получила в силу более чем прохладного отношения к ней немецких властей. К середине октября бюро зарегистрировало более полутора тысяч человек. Около половины из них составляли офицеры. В числе первых записался в армию поручик Земцов.

— Поздравляю вас, Александр Николаевич. Теперь и мы с вами наконец на деле присоединяемся к борьбе за восстановление порядка и законности в России, — произнес как-то встретивший Земцова подполковник военно-судебного ведомства. И у подполковника, и у Земцова на левом рукаве был нашит трехцветный бело-сине-красный шеврон углом вверх — знак добровольцев северо-запада России.

Именно восстановление закона и порядка, сохранение тех ценностей, которые составляли самую суть прежней национальной России, непримиримая борьба с теми, кто старается их уничтожить, стали в те дни символом веры для Земцова и многих его товарищей. Один раз сделав свой нравственный выбор, он понял, что компромисса в этой борьбе быть не может. Как не может быть компромисса в вопросах веры — ведь нельзя же быть немного распятым и чуть-чуть воскресшим. А именно так он стал тогда смотреть на ситуацию в России. Это было очень тяжело, поскольку война была гражданской и противником оказывались свои же, русские. Готовый сражаться против них с оружием в руках, ибо другого выбора все равно не было, Земцов вместе с тем искренне верил, что до этих людей, попавших под морок советской власти, все-таки можно будет рано или поздно достучаться.

Примерно в таком духе он изложил свои мысли и чувства Ольге. И был очень рад, когда она согласилась практически со всем, о чем он говорил. Впрочем, Земцов и не сомневался в ней. Ольга проводила долгим взглядом через окно маршировавших по улице добровольцев и, пристально посмотрев ему в глаза, произнесла несколько неожиданные слова:

— Только не опускай рук. Никогда.

— Даже если понадобится целая жизнь? — чтобы несколько разрядить ситуацию, попытался улыбнуться Земцов.

— Даже если понадобится десять жизней — все равно, никогда не опускай рук, — очень серьезно произнесла она.

Губы Земцова чуть дрогнули. Тогда они оба еще не могли знать, насколько пророческими окажутся ее слова. Он подошел к жене, обхватил ее за плечи.

— Все будет хорошо.

— Да, — уверенно, но как-то загадочно ответила она. — В конечном итоге все будет хорошо…

От опостылевшей ему за последние несколько месяцев штабной деятельности Земцов при первой же возможности перевелся в строй. В среде армейской офицерской молодежи крепло мнение, что сколачивать формирующиеся части необходимо в стычках с большевиками. Хоть командование корпуса пока и не разделяло этих идей, недавно перешедший со своим подразделением от красных подъесаул Пермикин на свой страх и риск с небольшим отрядом произвел вылазку на располагавшиеся в Псковском озере Талабские острова. Рейд прошел успешно, белые захватили пленных, два орудия, а из жителей островов по их собственному почину был образован пехотный батальон. Да к тому же еще и наладили снабжение Пскова рыбой с островов, до этого относившихся к советской территории. Земцов с некоторым числом добровольцев принимал участие в прикрытии данного рейда и остался чрезвычайно доволен как самой операцией, так и высоким боевым духом ее участников. А в ноябре немцы неожиданно продули Первую мировую войну. К Земцовым зашел Грюндель — на бедняге просто лица не было. От волнения обер-лейтенант даже с трудом подбирал русские слова.

— Вы меня простите, но это какая-то чушь… В Германии революция, а у меня в полку… как это — солдатский комитет…

Последние две вещи были явно за гранью его понимания. Земцов, напротив испытавший на себе все эти милые штуки, как мог, утешал Грюнделя.

— Вероятно, мы скоро уходим, — в совершенной растерянности сообщил им немец. Однако, прощаясь, как всегда галантно поцеловал Ольге руку и образцово взял Земцову под козырек.

— Они наступили на те же грабли, что подсунули нам, — имея в виду импортированных из Германии в Россию большевиков, сказал Земцов, когда обер-лейтенант ушел.

— Все гораздо глубже, — задумчиво произнесла Ольга. — И причины, и события, и последствия. Для всех. К сожалению, все не кончится просто и быстро.

— Ну да, — отозвался Земцов. — Все началось в проклятом феврале семнадцатого. Державы не стало после него. А большевики пришли уже как шакалы, растащить оставшиеся кости без души…

— Но ведь февраль семнадцатого устроили мы сами, — произнесла Ольга и внимательно посмотрела на Земцова.

Этот проклятый февраль семнадцатого года Земцов вспоминал потом еще очень много раз…

Немцы и вправду уходили поздней осенью 1918 года. Перед не успевшими закончить свое формирование частями русского добровольческого корпуса неожиданно встали совершенно новые задачи. За демаркационную линию повели наступление силы Красной армии, пытавшиеся большевизировать находившиеся до этого под немецкой оккупацией территории бывшей Российской империи. Немцы просили одного — дать им уйти. Где-то это удавалось сделать без кровопролития, где-то германские арьергарды вынуждены были вести бои с наступавшими красноармейцами. Совместно с немцами в сдерживающих боях против большевиков принимали участие и подразделения Псковского корпуса. 18 ноября весь район формирования Северной армии был объявлен на осадном положении. Однако становилось очевидным, что с уходом германцев удержать этот район силами корпуса, едва насчитывавшего к тому времени четыре с половиной тысячи человек, будет невозможно.

В двадцатых числах ноября Земцов с отделением добровольцев патрулировал улицы Пскова. Услышав шум и крики на одной из привокзальных улиц, они поспешили туда. Совершенно по-бандитски прижав какую-то фигуру в темной нише подворотни, несколько немецких солдат выкрикивали что-то громко и недовольно. Наглый и самоуверенный вид, папиросы в зубах, сдвинутые на затылок бескозырки, неопрятная одежда и распахнутые шинели без поясных ремней — Земцов слишком хорошо знал все эти признаки на печальном примере разложения русской армии. Звериную физиономию мирового интернационализма перепутать ни с чем было нельзя.

— Винтовки на руку! — коротко скомандовал патрулю Земцов и вытащил из кобуры револьвер.

Развернувшись на улице цепью, добровольцы быстро устремились к месту потасовки. Заслышав четкие шаги по мостовой, дебоширы заозирались по сторонам и, увидев вооруженных солдат в русской форме, бросились наутек. Велико же было изумление Земцова, когда из подворотни появился… обер-лейтенант Грюндель.

На следующий день они сидели с Грюнделем в привокзальном ресторанчике и пили чай из граненых стаканов в мельхиоровых подстаканниках. И хоть сейчас по улицам с виду покорно и организованно маршировали на погрузку немецкие солдаты, обстановка в городе была тревожная. Охваченные бациллой революции германские части медленно разлагались. Пока Земцов вчера не сменился с патрулирования, ему в районе складов на товарной станции железной дороги немецкие комитетчики неоднократно выставляли на продажу по умеренным ценам стрелковое оружие, лошадей, телефонное оборудование и прочее военное имущество. С обстоятельностью торговцев сосисками и пивом в какой-нибудь благопристойной швабской лавке немецкие пулеметчики, дисциплинированно откозыряв русскому офицеру, предложили приобрести тяжелый пулемет и большое количество снаряженных лент к нему. Земцов только качал головой — настолько знакомы ему были эти картины. Однако банк сорвали немецкие артиллеристы. Об их предложении Земцов узнал, вернувшись в штаб корпуса. Русским добровольцам предлагалось приобрести полностью технически укомплектованную артиллерийскую батарею. От всего этого оставалось только плакать или смеяться. Земцов выбрал второе, но лишь сдержанно хмыкнул.

А вот Грюндель, казалось, был готов разрыдаться. Земцов не стал ворошить наболевшее и выяснять, что вчера не поделил «рыцарь Грюнвальд» со своими комитетчиками и насколько серьезной была для него ситуация в псковской подворотне. Сидевший за столом напротив обер-лейтенант принялся в очередной раз благодарить Земцова за вчерашнее.

— Ну что вы, Михаэль, — вежливо прервал его поручик. — Я всего лишь вернул небольшую часть своего долга вам.

— Грустно, как все это грустно, — закрыл лицо рукой немец. И вдруг, придвинувшись к Земцову, горячо произнес:

— Вы знаете, я готов был вчера застрелиться от стыда.

— Лучше поезжайте домой и наведите порядок там, — посоветовал ему Земцов.

— Вы абсолютно правы. Сейчас я именно так и думаю, — закивал обер-лейтенант. — Вы понимаете меня, как никто другой!

Земцов только скривил губы в горькой усмешке.

— Ваше здоровье! — поднял подстаканник несколько повеселевший немец.

Обер-лейтенант уезжал с эшелоном сегодня днем. Прощаясь, они пожелали друг другу удачи.

— Искренне рад, что у вас появились верные русские солдаты, — произнес обер-лейтенант.

— Желаю вам таковых же германских.

— Благодарю. Передавайте поклон Ольге Александровне, — козырнул напоследок Грюндель.

— Непременно, — улыбнулся Земцов, прикладывая руку к фуражке в ответном приветствии.

А день спустя красные повели наступление на Псков. В самом городе и его окрестностях еще оставались немецкие части. Добровольческий корпус планировал оборонять город. Русское командование совместно с германскими офицерами выехало на передовые позиции. Однако комитет 5-й германской резервной дивизии принял накануне постановление активных действий не вести. Более того, одна германская рота, связав своих офицеров, вступила в переговоры с красноармейцами и пропустила их через охраняемую территорию на берегу реки Великой. Немецкие части ушли с восточного берега. Поставленные в тяжелое положение русские добровольцы оказались раздробленными на несколько групп. К тому же в самом Пскове подняли восстание местные большевики. В их распоряжении оказались даже пулеметы. После дневного уличного боя штаб корпуса и остававшиеся в нем боевые части пешим порядком вышли из города и на лодках переправились на другой берег реки. Ольга к тому времени уже месяц состояла сестрой милосердия при корпусном лазарете. Лазарет отступил вместе с тыловыми учреждениями корпуса. Земцов вместе с вынужденным все-таки вступить в бой немецким арьергардом, прикрывавшим завершение погрузки германских частей на вокзале, отступил из города в числе последних. К вечеру 25 ноября 1918 года Псков был оставлен.