14
Они расположились сразу за опушкой леса, там, где начиналось поле с золотистой спелой пшеницей. Неубранные хлеба медленно осыпались. В конце августа тысяча девятьсот сорок первого года убирать их было некому.
— Бросьте, Цойлер, — морщась от боли, проговорил Кнапке.
Обе ноги его были прострелены автоматной очередью.
— Лежите спокойно. — Земцов сноровисто обработал и перебинтовал раны. — Уж поверьте, кое-что я в этом понимаю. Не смертельно.
— Вам со мной не уйти.
— Ну, это мы еще посмотрим.
Два дня назад посланная в глубокий рейд за линию фронта группа лейтенанта Кнапке совершила налет на штаб одной из советских частей. Диверсанты, одетые в форму бойцов РККА, проникли на охраняемую территорию штаба. Неожиданно применив стрелковое оружие и ручные гранаты, они уничтожили советскую штабную колонну, передвижную радиостанцию, захватили оперативные документы. Однако в преследование перешел оказавшийся поблизости отряд НКВД. Вскоре чекисты прижали группу Кнапке к болоту в лесном массиве. После кровопролитного ночного боя на сухую лесную поляну выбрались всего четыре человека: Земцов, Кнапке, Хубе и Берзиньш. На боку у лейтенанта висела пухлая полевая сумка с захваченными документами. Они полагали, что им удалось оторваться, и скрытно расположились на дневку. Но к вечеру следующего дня выяснилось: преследование продолжается. Сегодня на рассвете в перестрелке был убит Берзиньш. А прежде чем скрыться в очередном перелеске, получил автоматную очередь по ногам Кнапке. Земцов и Хубе теперь по очереди тащили его на себе. К этому моменту они во второй раз оторвались от преследователей. Но гарантировать, что их не атакуют снова, разумеется, никто не мог.
— Плотно на хвост сели, — утирая пот, проговорил увешанный оружием и амуницией Хубе.
Сейчас его отправили наблюдать за полевой дорогой. Августовский день выглядел совсем тихим и мирным. Закончив бинтовать, Земцов распечатал плитку шоколада. Заставил отказывавшегося лейтенанта съесть несколько кусочков и запить их коньяком из фляги. Сделал небольшой глоток сам, промокнул губы тыльной стороной ладони. В траве совершенно беспечно стрекотали кузнечики.
— Как вас зовут? — неожиданно спросил Кнапке после долгой паузы.
Земцов в первое мгновение даже не понял, о чем он. А когда догадался, поглядел на все равно продолжавшее быстро бледнеть, с большими темными кругами под глазами лицо Кнапке и после короткой паузы ответил:
— Александр Николаевич.
— Очень приятно. — Командир диверсионного взвода судорожно сглотнул и попытался улыбнуться уголком рта.
— Вас потянуло на лирику? — довольно жестко поинтересовался Земцов.
Кнапке, как будто не слыша его интонации, приподнялся на одном локте и вдруг произнес вместо ответа:
— Ведь вам плевать на нас, немцев. Вас интересует только ваша война с большевиками. Ведь так, признайтесь?
— Потянуло, — констатировал за лейтенанта Земцов. И, закурив, спокойно поинтересовался: — Вам отвечать или вы сами все знаете?
— Ну да, вы скажете, что нам точно так же плевать на вас, русских.
Кнапке снова откинулся на спину. Глядя прямо в синее небо с бегущими по нему белыми облаками, произнес, отвернувшись от собеседника:
— И будете совершенно правы.
— К чему тогда этот разговор? — уже без тени иронии, спокойно и даже немного грустно поинтересовался Земцов.
— Но все-таки ответьте, — вновь приподнялся на локте Кнапке. — Мне любопытно: что вы думаете об этой войне?
Земцов долго молчал. Потом произнес с нескрываемой горечью:
— Я думаю, что на этой войне нет ни одной правой стороны. Вы подметили совершенно верно: для меня была и остается главной война с большевиками. Она не кончалась никогда. Поэтому я здесь. Что будет дальше — не могу вам сказать. Единственное, чего мне бесконечно жаль, как тогда, так и теперь, — так это того, что опять льется русская кровь. Впрочем, как и всю последнюю четверть века. Без остановки.
Кнапке собрался с силами и даже сел. Спросил испытующе:
— Вы совсем не впечатлены успехами рейха?
— Я русский, — произнес Земцов таким тоном, что Кнапке догадался: высказаться более откровенно по поводу своего отношения к рейху и его успехам собеседнику не позволяет одно только воспитание.
— Я не питаю иллюзий относительно того, что нужно у нас вам, — счел необходимым пояснить через некоторое время Земцов. — Только запомните: Россия была, есть и будет всегда. Никто и никогда не сможет не считаться с этим фактом. Мы болеем, но мы поправимся. У нас на все хватит сил. Да и не в силе Бог, а в правде.
— Ваши взгляды, однако… — начал было Кнапке и замолчал в задумчивости.
— Каждый должен выполнять свой долг, — просто пояснил Земцов. — Согласно вере, чести и совести. Это не может поменяться ни при каких обстоятельствах. Даже если весь мир изменили и поставили с ног на голову.
Рядом хрустнула ветка. Земцов моментально вскинул автомат. Из кустов показалась потная белобрысая физиономия Хубе.
— На дороге чисто, — доложил вестфалец. — Хоть шаром покати.
Земцов опустил оружие, несмотря на обстоятельства, в которых они оказались, не смог не обратить внимание на очередную к месту употребленную поговорку. Заметил, не пряча улыбку:
— Хубе, если останетесь живы — поступайте после войны на факультет славистики. У вас прирожденные способности к русскому языку.
— Рад стараться, товарищ старшина, — ухмыльнулся в ответ вестфалец.
— Выступаем! — распорядился Кнапке и, морщась, со стоном сам подтянул к себе вещмешок. Лейтенант имел крайне недовольный вид, и причина была явно не только в его ранении.
Они отмахали с момента последнего короткого привала без остановки еще километров пять. Мокрые гимнастерки прилипли к спинам, соленый пот ручьями заливал глаза, оружие и снаряжение с каждым пройденным шагом все тяжелее давили на плечи. К тому же каждый по очереди на своей спине тащил раненого. Меняясь, его передавали друг другу прямо на бегу. Долгое время позади не было ничего слышно. Казалось, что теперь уже точно погоня им не угрожает. Наконец все трое упали в изнеможении на траву. Несколько минут тишину вокруг нарушало только пение птиц. А затем со стороны проселочной дороги, которую они совсем недавно пересекли, раздался звук автомобильных моторов. Кнапке перекатился на живот и вскинул к глазам бинокль. Из кузовов нескольких подъехавших грузовиков выпрыгивали, разворачиваясь в цепь, солдаты в синих фуражках с малиновыми околышами.
— Черт! — выругался лейтенант, опуская бинокль. — Грамотно ведут.
— Это они могут, — хищно оскалившись, подтвердил Земцов, вгоняя диск в автомат.
Становилось очевидным, что снова без боя будет не обойтись.
— Уходите. — Кнапке передал Земцову полевую сумку с добытыми документами.
Земцов напряженно молчал, не двигаясь с места.
— Дайте мне еще один снаряженный диск и одну гранату, — с тевтонской пунктуальностью проговорил Кнапке. И, выкладывая перед собой на траву пистолет, пояснил:
— Больше не успею. У вас будет в общей сложности минут пять-семь.
Земцов не шевелился. Отчего-то вдруг мелькнули давно забытые воспоминания об обер-лейтенанте Грюнделе из первой Великой войны. Но он отогнал от себя лирику, а какие-либо сравнения провести не успел, повернувшись на хриплый голос Кнапке:
— Geben Sie mir! Los! Nun…
Понимая, что это единственно правильный выход в данной ситуации, Земцов передал Кнапке то, что он просил.
— Уходите! Живо! — махнул им рукой лейтенант, от сильного волнения произнося сейчас русские слова с чужим металлическим акцентом.
Земцов и Хубе нырнули в заросли кустарника. Через несколько мгновений за их спинами раздалась дробная скороговорка ППД. Ему сразу же взахлеб ответили как минимум десяток таких же автоматов и гулко застучали винтовочные выстрелы. Они бежали до тех пор, пока в отдалении раздавалась ружейно-автоматная стрельба. Затем приглушенно, но еще вполне различимо подал голос пистолет ТТ, который Кнапке оставил напоследок. Земцов остановился, напрягая слух, считал выстрелы. Рядом тяжело дышал Хубе. Ожидали последнего выстрела. Он раздался после самой долгой паузы, и все стихло. Хубе поднял на Земцова глаза. Но тот будто бы ждал чего-то еще. Земцов не мог отсюда видеть, что происходит на поляне, но ясно представлял себе разворачивающиеся события. На самом деле было так, как он и думал: чекисты окружили лежавшее в траве тело в форме капитана РККА. Держа автоматы на изготовку, осторожно подошли ближе, обступая со всех сторон. Рядом с мнимым капитаном валялся отброшенный в сторону автомат, а вскинутая к виску рука зажимала вставший на затворную задержку ТТ. Казалось, все было кончено.
— Граната! — отчаянно заорал один из преследователей, делая с места кульбит в сторону.
Вторая рука Кнапке, опущенная к поясному ремню, разжалась, и на ладони блеснула рубчатая рубашка «лимонки». Лейтенанта подбросило взрывом, разметав еще несколько человек, подошедших к нему вплотную.
Вдалеке Хубе и Земцов переглянулись, и Земцов подал команду:
— Бегом марш!
Оторваться не получалось. Их прижали к дороге, по которой пылили пешим порядком и на транспорте советские воинские части. От двигавшихся своими маршрутами армейских частей беглецов отделяла цепочка солдат НКВД, вытянувшаяся вдоль кювета. Земцов внимательно разглядывал дорогу — дальше слева у обочины расположилась черная «эмка», опираясь на капот которой курили и о чем-то разговаривали два офицера госбезопасности. Справа вдалеке притормаживали, поднимая клубы пыли, мотоциклы с колясками. Позади них в лесу раздались слова команд и собачий лай. Хубе выжидающе посмотрел на Земцова.
— Держи, — передал ему полевую сумку Земцов. Проинструктировал медленно, но четко:
— Выходим. Спокойно. Уверенно. И не делаем никаких резких движений.
— Ясно, — сглотнул Хубе и облизал пересохшие губы.
Они оправили на себе форму и снаряжение. Повесив автомат на грудь и положив руку на шейку приклада, Земцов первым двинулся из леса к кювету. Выбрав момент, когда на дороге поднял пыль проезжавший тягач с пушкой, они бесшумно возникли рядом со стоявшим в оцеплении солдатом в синей фуражке с малиновым околышем.
— Фронтовая разведка, — с ходу ткнул почти в самое лицо бойца раскрытым удостоверением Земцов. — Кто выходил из леса?
— Никто, — сделав шаг назад, отвечал боец.
— Уверен?
— Так точно!
— Смотри, головой ответишь.
Пыль рассеялась, и их разговор уже могли наблюдать стоявшие в оцеплении соседние солдаты. Никто из них не проявил признаков беспокойства.
— Где старший?
— Там. — Боец указал в сторону «эмки».
— За мной, — громко приказал Земцов Хубе и первым уверенно зашагал в сторону легковушки. Так они оказались за оцеплением и двигались вдоль стоявших к ним спинами чекистов. Краем глаза Земцов наблюдал за движением на дороге. Из-за поворота выкатилась полуторка, тащившая зенитное орудие в походном положении. Кроме сидевшего в кабине рядом с шофером офицера, в кузове никого из номеров расчета не было. Они сбавили шаг, дождавшись, когда их накроет поднятым проходящей техникой облаком пыли.
— Прыгай, — толкнул Земцов локтем Хубе, когда грузовик проехал мимо, а прицепленная к полуторке зенитка поравнялась с ними. Вестфалец не заставил себя просить дважды.
Пыль быстро оседала, и Земцов замедлил шаг, доставая папиросу и закуривая. Подняв глаза, успел заметить, как устроился на зенитке в металлической чаше сидения стрелка Хубе, примостив самозарядную винтовку между колен, и теперь трясся по ухабам со скучающим видом. Будто с самого утра так и ехал. Земцов раскурил папиросу, удовлетворенно выпуская дым через нижнюю губу.
— Старшина! — окликнули его от черной «эмки». — Ко мне!
Отбросив окурок, Земцов исправно подбежал к легковушке, придерживая на груди автомат. Доложился по всей форме.
— Ваши документы! — потребовали у него.
Двое офицеров госбезопасности изучали документы Земцова. Сначала один, затем второй. С бумагами все было в порядке, и на этот счет Земцов не волновался. Беспокоился он о другом — похоже, кто-то рассматривал его с заднего сиденья «эмки», сам оставаясь невидимым. Когда второй офицер, возвращая документы, вынудил Земцова сделать шаг вперед и повернуться боком, сомнений не осталось: его явно крутили в фас и в профиль перед этим кем-то, скрывавшемся в легковушке.
— Можете идти!
Земцов недрогнувшей рукой принял документы назад, ровным шагом пошел по обочине, застегивая нагрудный карман гимнастерки. Пыль и шум движения на дороге глушили любые шаги. Он понимал, что оборачиваться нельзя, и только будто невзначай передвинул автомат поудобнее на правый бок. Через минуту сзади пониже пилотки ему в затылок уперся ствол пистолета.
— Стой. Не дергайся. — Голос прозвучал ровно и бесстрастно.
Резкий разворот, короткий удар локтем — и кто-то сзади полетел в дорожную пыль, а в правой руке у Земцова оказался готовый к бою автомат. И в этот момент с другой стороны обрушившийся удар прикладом в висок выхватил сознание…
Он оказался в тюрьме уездного среднерусского города. Здание тюрьмы было старым, еще царской постройки. Когда сквозь решетку на пол запрыгнул косой лучик солнечного света, Земцов нашел в себе силы подняться на ноги и заглянуть в окошко почти под самым потолком. Его взору открылась часть внутреннего двора. Стена напротив была сплошь усеяна выбоинами от пуль — двор, видимо, многое повидал на своем веку. Земцов сел обратно на грязный каменный пол, ощупал руками распухшее от ударов лицо. Голова гудела подобно колоколу. Попробовал развести и свести локти и застонал помимо воли — тело под разорванной и окровавленной нижней рубахой представляло из себя один сплошной лиловый синяк. Пошевелил языком во рту и порезался об осколки выбитых зубов. Сплюнул кровью, утерся тыльной стороной ладони. Безымянный палец и мизинец на правой руке скрючились, безобразно распухли и торчали в разные стороны — пошевелить ими он не мог. Перевел взгляд на босые ступни — они были покрыты коркой запекшейся крови и грязи, отдавленные ногти на пальцах ног почернели. Бриджи изодрались в клочья. Больше никакой одежды на нем не было. Морщась, попытался вспомнить допрос накануне, но все обрывалось на нескольких дежурных фразах, вслед за которыми последовал первый удар по лицу. Он упал со стула на пол, и удары посыпались градом со всех сторон. А потом, видимо, он потерял сознание. Превозмогая боль, Земцов все-таки заставил себя еще раз подняться на ноги. Держась за стену, замер под окошком. Так и есть — вдалеке слышна была приглушенная канонада. Значит, далеко от линии фронта его не увезли. Да похоже, и фронт вновь активизировался и придвинулся ближе. Додумать что-либо дальше ему не позволили — с другой стороны добротной металлической двери лязгнул засов. Дверь распахнулась, он прижался к стене и напрягся всем телом. Удар сапогом в живот, выкрученные за спину руки — и вот его уже волокут по коридору, обдирая голые ступни о шершавый бетонный пол.
Его притащили в кабинет. Усадили на стул, отпустили. Он покачался и боком съехал на пол. Его пнули сапогом в лицо, сгребли в охапку и снова усадили. Сзади скрипнула открывшаяся дверь.
— Перестарались, вашу мать! — раздался голос за спиной. — А ну, пошли все вон отсюда.
По деревянному полу быстро застучали сапоги нескольких человек. Снова скрипнула дверь. Затем на какое-то мгновение установилась абсолютная тишина, но Земцов чувствовал, что в комнате еще кто-то есть. И этот кто-то пристально рассматривает его. Собравшись с силами, он расставил ноги, твердо упираясь ими в пол, и, подняв голову, рукавом стер заливавшую глаза кровь, ручьем бежавшую из рассеченной брови.
— Здравствуйте, Александр Николаевич, — проговорил тот же голос.
Некоторое время Земцов рассматривал стоявшего у стола человека в форме майора госбезопасности. Большая залысина на лбу, тонкое лицо с желтоватым оттенком, темные круги бессонницы под глазами. Форма ладно пригнана, сапоги начищены до блеска, все складки на гимнастерке ловко сведены за спину. Медленнее, чем обычно, но мысли в голове продолжали крутиться, выдавая решения: знать его подлинное имя мог только кто-то из очень старых знакомых.
— Вы плохо выглядите, Алексей, — с трудом ворочая распухшим языком, тем не менее довольно внятно произнес Земцов.
— Всегда ценил ваше чувство юмора, — отозвался собеседник, слегка усмехаясь.
И, видя, что у ног Земцова уже натекла целая лужа крови из рассеченной брови, протянул ему платок:
— Возьмите.
— Благодарю.
Земцов прижал платком бровь, исподлобья разглядывая майора. Бывший ефрейтор Семеновского полка Алексей Бродов действительно очень сильно изменился. Но это был именно он.
— А я вас сразу узнал, — разворачивая стул спинкой вперед и подсаживаясь к Земцову, говорил Бродов. — Сижу в машине, смотрю — вы идете по дороге.
Чуть улыбнувшись, Бродов продолжал:
— Я, конечно, велел вас повертеть немножко со всех сторон, чтобы уж точно исключить ошибку…
— Понятное дело… — попытался изобразить ухмылку на разбитых губах Земцов.
— Вы прекрасно держитесь, — уважительно произнес Бродов. И продолжал уже другим тоном: — Однако у нас очень мало времени.
— У вас, — уточнил Земцов, поглядел на окровавленный платок в своей руке и вытер им губы.
Бродов пропустил реплику Земцова мимо ушей. Говорил дальше:
— Начну с главного: я не буду пытаться вас агитировать — можете оставаться при своих убеждениях. Признаться, ваша последовательность взглядов даже вызывает уважение. Но на этом и остановимся. Не буду скрывать — хочу вас использовать. Думаю, вы понимаете, что у нас накопилось на вас достаточно материала. Как о вашей деятельности в Союзе, так и за его пределами. Вы нам интересны, Александр Николаевич.
— А вы мне нет, — медленно прислонился к спинке стула Земцов.
— Давайте не будем терять время на пустую пикировку, — отмахнулся Бродов. — Я также прекрасно понимаю, что заставить вас работать на нас угрозами, пытками и прочими, скажем так, методами вряд ли получится. Наверное, раз вы столько времени и так настойчиво действовали по своим убеждениям, вы скорее умрете, чем поменяете их.
— Вы чрезвычайно проницательны, Алексей.
— Но у меня есть аргументы личного характера. Личного для вас, Александр Николаевич.
Уловив в глазах Земцова блеснувший огонек интереса, Бродов придвинулся к нему еще ближе. Заговорил, понизив голос:
— Поверьте, я искренне уважал вашу семью. Когда арестовали Николая Павловича, я пытался вмешаться, но не успел…
Земцов вытер ладонью губы. Проговорил твердо:
— Алексей, я попрошу вас никогда не касаться памяти моей семьи. Оставьте их хотя бы мертвых в покое.
— Вот тут вы ошибаетесь. Ольга Александровна жива.
Бродов поднялся со стула и отошел к столу. Присел на зеленое сукно столешницы, наблюдая за произведенным эффектом.
— Я вам не верю, — глухо отозвался Земцов.
— Не удивлен, — парировал Бродов с легкой усмешкой. И, достав из папки пару фотографий, протянул их Земцову. — Фото, извините, не из салона. Тем не менее взгляните.
Земцов, изо всех сил стараясь, чтобы не дрогнула рука, взял протянутые фотографии. Снимки явно были из материалов расследования, сделанные фотографом с двух сторон по стандартным тюремным правилам. Худая изможденная женщина с коротко остриженными волосами смотрела с фотографии на Земцова слегка прищуренным, непогасшим взглядом. Вне всяких сомнений — это была Ольга. Сжав губы, Земцов долго рассматривал фотографии. Наконец протянул руку и положил их обратно на край стола. Проговорил хрипло:
— Я все равно вам не верю, что она жива сейчас.
Бродов, казалось, был готов и к этому. Разведя руками, произнес:
— Война, конечно, внесла коррективы и в нашу работу. Нам не устроить вашу встречу прямо сейчас, но должен вас заверить, что Ольга Александровна в Гатчине, проживает после отбытия срока по старому адресу, на Багговутовской. Под нашим наблюдением, разумеется…
— Это слова. — Земцов приложил все усилия, чтобы голос его не дрогнул.
— Александр Николаевич, если вы не верите мне, то, возможно, поверите другому человеку…
Спустя четверть часа на пороге кабинета возник вызванный Бродовым конвойный.
— Заводи! — кивнул ему Бродов. И, поставив второй стул напротив Земцова, проговорил: — Можете пообщаться наедине.
Только лишь слышимая Земцовым из камеры канонада за стеной сейчас значительно усилилась. От нескольких глухих отдаленных, но мощных взрывов слегка задребезжали стекла на забранном решеткой окне. Бродов озабоченно посмотрел на часы:
— Больше десяти минут дать вам, увы, не могу.
И быстрым шагом вышел в коридор. В кабинет втолкнули человека в черном зэковском ватнике. Усадив его на стул перед Земцовым, конвойный отошел к двери и замер, приставив винтовку к ноге. Заключенный поднял на Земцова изборожденное глубокими морщинами лицо. Выглядел он лет на шестьдесят, худой, с ежиком абсолютно седых волос на голове, с седой щетиной на впалых щеках. Закашлялся, прикрываясь скрюченными артритными пальцами, и наконец, сосредоточив на Земцове выцветший взгляд потухших глаз, попытался усмехнуться и прошамкал беззубым ртом:
— Она жива, Саша.
Перед Земцовым сидел Борис Холодовский.
…В тот раз они шли вдвоем. «Окно» на финской границе миновали благополучно. Добраться привычным маршрутом до Ленинграда не составило труда. Земцов ходил через кордон уже пятый раз. Четыре раза ему удавалось побывать в Гатчине, встретиться с женой и сыном. Разумеется, не привлекая к ним внимания. Во второй его визит Ольга рассказала об аресте Федота Никифоровича Коломейцева. Переданные в следующий приход Земцовым через нее деньги тогда очень помогли семье бывшего фельдфебеля. В свои дела и Ольгу, и Коломейцева Земцов с момента своего самого первого появления решительным образом посвящать отказался. Они обсудили вариант покинуть Советскую Россию, на что Ольга ответила, что сделает это только в самом крайнем случае.
— Чем больше нас останется здесь, тем больше потом будет шансов у них, — кивнув в сторону спящего за занавеской сына, произнесла тогда она, и Земцова опять обжег так хорошо знакомый пронзительный взгляд серо-желтых глаз.
Собственно, в Гатчине у него дел и не было. Работа «Боевой организации», созданной на тот момент руководителем Русского Общевоинского союза за границей Александром Павловичем Кутеповым, протекала главным образом в более крупных городах на территории Союза. В «Боевой организации» белому генералу Кутепову удалось сплотить вокруг себя тех, кто считал, что активная борьба против большевиков не должна прекращаться ни при каких условиях. В числе тех, кто думал так, оказались и русские офицеры Земцов с Холодовским. Летом 1927 года они пересекли советско-финскую границу по реке Сестре, прикрывая группу бывшего артиллерийского офицера-марковца Ларионова. Ларионову удалось сделать одно из самых, пожалуй, громких заявлений о существовании белого подполья — в центре северной столицы, на набережной Мойки прямо во время заседания коммунистов забросали гранатами в здании «Агитпропагандного Отдела Ленинградской Коммуны». Группа Ларионова благополучно вернулась на территорию Финляндии. Чекисты переполошились. Тем более что подобные акции с разной степенью успешности прокатились по всей стране. Активизировала свою работу красная контрразведка. В 1930 году в Париже был похищен и бесследно исчез генерал Кутепов. В начале 1930-х рейды на советскую территорию практически прекратились. Тот их переход с Холодовским весной 1934-го успехом не увенчался — они пробыли в Ленинграде несколько дней, но на связь с ними так никто и не вышел. Перед уходом Земцов не мог не побывать в Гатчине. Ольга сообщила, что лечившаяся у нее в больнице жена одного из сотрудников местного НКВД каким-то образом узнала о готовящихся повторных арестах всех тех, кто когда-то служил в белой армии, даже в качестве медицинского персонала.
— Вас посадят, а сына отправят в детский дом, — сказала та женщина, которая была обязана Ольге жизнью и здоровьем. — Если можете — бегите.
Сборы были недолгими. На рассвете они вчетвером — Земцов, Холодовский и Ольга с Сережей — уже были в Ленинграде. Последовавшим затем погожим майским воскресным днем в поезде на Белоостров они изображали беззаботную компанию отдыхающих. Все шло гладко. Выйдя на одной из станций, они углубились знакомым Земцову маршрутом в лес. По всем расчетам пограничного наряда там в это время не должно было быть. Но он оказался. Холодовский что-то весело рассказывал задержавшим их солдатам про якобы традиционный пикник, стараясь занять позицию между ними и Земцовыми.
— Ну в самом деле, товарищи, мы тут с женщинами, с детьми… — без умолку болтал бывший улан, давая своим спутникам уходить по тропинке дальше.
— А ну стоять всем! — рявкнул наконец растерявшийся было поначалу начальник патруля. — Руки!
— Бегите! — отчаянно закричал Борис, выхватывая из-за борта пиджака револьвер.
Начальника патруля Холодовский выстрелом уложил на месте. Остальные пограничники шарахнулись от него в сторону. Четверо беглецов со всех ног припустили по тропинке. Однако вскоре по ним сзади ударил ручной пулемет. Борис и Ольга упали одновременно. Земцов метнулся назад, но под его ногами вздыбила лесную землю пулеметная очередь.
— Ложись! — крикнул Сереже, оказавшемуся рядом с ним, пряча его голову за корни вывороченной ураганом сосны.
Сам шлепнулся на землю, перекатился, снова попытался подняться, отчаянно высматривая, что с женой. Пулемет продолжал стрелять. Земцову обожгло левое предплечье. Зажимая рану, приподнялся на локте и встретился глазами с Холодовским. До них с Ольгой было всего несколько шагов. Земцов дернулся навстречу, пулемет ударил снова. Он был вынужден залечь за небольшим замшелым валуном.
— Саша, ей не помочь, — прохрипел Холодовский. Окровавленными руками он перезаряжал револьвер.
Ольга лежала без движения лицом вниз, на спине ее светлого ситцевого платья расползались темные пятна. Гулко ударили револьверные выстрелы — раненый Холодовский несколько раз выстрелил в сторону пограничников.
— Уходи! — крикнул Земцову. — Ради мальчика. Она этого хотела.
Со звериным рыком Земцов, не глядя, высадил весь барабан своего револьвера в сторону ненавистного пулемета.
— Уходите, — откинувшись на спину, вытащил слабеющими руками из кармана гранату Холодовский.
Стиснув зубы, Земцов отползал к корням опрокинутого дерева. Вместе с Сережей они спрыгнули с обрыва вниз и скрылись в зарослях молодого сосняка. Взрыва гранаты позади так и не последовало. К вечеру в другом условленном месте их встретил знакомый проводник. Той же ночью они благополучно перешли границу, оказавшись на финской территории…
— Она жива, — повторил изменившийся за несколько лет до неузнаваемости бывший улан, сидевший теперь вместе с Земцовым в кабинете Бродова.
Он коротко рассказал сейчас старому другу, что тогда почти полгода провалялся в тюремной больнице после тяжелого ранения. А потом на допросе им устраивали очную ставку с Ольгой. Полученные ею в лесу раны по всем признакам были смертельными, ее, слабую, измученную, едва державшуюся на ногах, с трудом можно было узнать — но каким-то чудом она осталась жива. Последний раз Холодовский видел ее полгода назад, на пересылке. Она успела сказать ему, что ее выпускают. Вполне возможно, что встреча их состоялась неспроста, а была частью чекистского плана.
— Ведь я не смог тогда взорвать гранату, — виновато произнес Борис.
— И слава богу, — отозвался Земцов.
— Наверное, все-таки очень хотел жить. Больше не хочу…
— Ну, ротмистр… — попытался ободрить друга Земцов.
— Дослушай, Саша, — оборвал его Холодовский, и глаза его впервые за все время их разговора сверкнули прежним огнем. Сверкнули и погасли. — Нет больше ротмистра… Как ты думаешь, продержали бы меня в живых столько после всех наших похождений? Ведь я потом сотрудничал с ними…
Земцов глядел на него с сочувствием. Услышал произнесенное тихонько:
— Прости, Саша…
Второй их разговор наедине с Бродовым вышел совсем коротким. Канонада за окном была такой, что стекла ходили ходуном.
— Окажите нам несколько услуг, и мы оставим вас в покое, — говорил Бродов, искоса поглядывая на часы. — Более того, мы готовы после этого переправить Ольгу Александровну в любую нейтральную страну. Заживете тихо, по-семейному. Неужели не навоевались, Александр Николаевич?
Земцов рассматривал собеседника, не говоря ни слова. Тот истолковал его молчание по-своему.
— Подумайте, — резюмировал Бродов, в очередной раз бросив взгляд на часы. — Только очень недолго.
Земцова снова увели в камеру. Он лег на холодный пол, вытянулся. Вспомнился Новогеоргиевск, их с Ольгой первая встреча…
Наверное, он забылся неглубоким сном. Потому что в первый момент ему показалось, что началась гроза. Все тело ломило, но Земцов сел, затем встал. И лишь после этого понял: орудия бьют совсем рядом. Во дворе тюрьмы раздавались крики. Затем прозвучало несколько автоматных очередей. Земцов приник к окошку под потолком. Толпу заключенных выгнали во двор и теперь теснили к искрошенной пулями стене. Охранники пока стреляли в воздух.
— Отпустите нас! — раздались отчаянные крики.
Борт подъехавшего грузовика откинулся, и Земцов увидел изготовившийся пулеметный расчет.
— Ведь вас же отпустили из тюряг в семнадцатом году! — истошно и отчетливо заорал кто-то. — А надо было к стенке, тварей!
Земцов не услышал поданной команды — пулемет заработал гулко и лихорадочно. Толпа хлынула к закрытым воротам. Перекрывая скороговорку «Максима», раздался свист падающего снаряда. Взрывом с той стороны сорвало тюремные ворота. Оставляя за собой на земле убитых и раненых, людской поток хлынул на улицу, попадая под разрывы немецких снарядов. Фигуры в синих фуражках с малиновыми околышами поспешно покидали двор через распахнутую решетку на противоположном конце.
В тюремном коридоре торопливо отпирались камеры. Сквозь толстые стены с одинаковыми интервалами доносился дробный стук — после того как металлическая дверь приоткрывалась, обитателей камер поливали огнем из автоматов. Земцов не мог знать, что минуту назад в нескольких камерах от него был расстрелян Борис Холодовский. Как не мог знать, что черная «эмка», в которую сел майор госбезопасности Алексей Бродов, уже рванула от здания тюрьмы, взяв направление на восток. Земцов напрягся всем телом, ожидая, когда растворится его металлическая дверь…
Авиабомба ударила в тюремный блок, обрушив часть коридора. Взрывной волной выбило несколько дверей. Земцов потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил себя лежащим на груде обломков там, где раньше был коридор. В его сводчатом кирпичном потолке зияла дыра, сквозь которую выглядывала полоска синего неба. Земцов пошевелился, стряхнул с себя осыпавшуюся штукатурку. Рядом застыли несколько изувеченных и расплющенных тел в форме с красно-малиновыми петлицами. Прежде чем осознать происходящее до конца, рука Земцова потянулась к валяющемуся поверх битого кирпича автомату…
Осенью сорок первого года Земцов вернулся в часть, где он служил, и получил отпуск. Не теряя ни минуты, он направился в Гатчину, уже занятую к тому времени немцами. Федот Коломейцев все так же жил на Багговутовской и продолжал работать сцепщиком. Верный себе, Земцов обставил их встречу так, чтобы она выглядела случайностью. От станции Татьянино они шли вдвоем к городскому кладбищу. Осеннее солнышко ласково пригревало. Земцов молча грыз пожелтевшую травинку, слушая бывшего фельдфебеля.
— Она вернулась совсем больной, — негромко говорил Коломейцев. — Вообще удивительно, что живая. Это Ольга Александровна сама так про себя говорила. Заходила к нам часто. Месяца три всего здесь прожила по возвращении. Умерла утром — жена моя нашла. И война в тот же день началась…
На кладбище было тихо.
— Я уж тут сколотил как мог… — Коломейцев поправил на недавней могиле резной восьмиконечный православный крест и отошел в сторону.
На деревянной табличке химическим карандашом была выведена дата смерти:
«22. VI.1941».
Земцов отчетливо вспомнил, как Ольга приснилась ему именно в ту ночь — в платье сестры милосердия, с косынкой в руке, с алой полосой на лбу… И еще Земцову подумалось: предлагая ему тихое семейное счастье, Бродов не мог не знать, что Ольги уже не было в живых.
Вдвоем с Коломейцевым они зашли в гатчинский Покровский собор. Заказали панихиду. Земцов долго стоял в храме, читая молитвы и смотря, как потрескивают оплывающие свечи.
Той же осенью его разыскало письмо от Сережи. Письмо было из Белграда, где сын учился перед войной. Сергей писал о формировании русского подразделения, целью которого стояло продолжение белой борьбы и куда в массовом порядке вступали белые эмигранты и их дети. Наведя справки, Земцов подал рапорт об отчислении из части, где он служил. Рапорт был удовлетворен. Вскоре он тоже оказался в Белграде. Там отец и сын Земцовы вступили в Русский корпус на Балканах.
