IV
Постепенно жар начал спадать и в голубом небе Ингерманландии появились черные грозовые тучи, которые ветер все-таки пригнал с Атлантического океана.
Шведский фельдмаршал Карл Густав Реншильд распорядился разбить лагерь и сделал он это вовремя. В ставшем прохладным и немного холодном воздухе то тут-то там стали раздаваться голоса солдат, ржание коней и ругань, словно это командующий был виноват в том, что погода испортилась.
И даже, несмотря на то, что все уже говорило, вот-вот грянет ливень, когда совсем рядом громыхнула, а по стенкам шатра застучали капли, для офицеров это произошло — неожиданно. Вольмар Антон фон Шлиппенбах высунулся на улицу, подставил руку под струи воды и молвил:
— Проклятый ливень. Он задержит наше продвижение.
— Увы, генерал-майор, — вздохнув, проговорил Реншильд, — но против стихии мы бессильны. Молите бога, за то, что ещё успели разбить лагерь, да закрыть брезентом порох. Как бы войска не поспешали к Нарве, а с сырым порохом они много не навоюют.
Карл Густов потянулся и зевнул. Погода клонила бравого офицера в сон. Он это уже стал подмечать для себя давно. Может, стар стал? Фельдмаршал опустился на походную кровать.
— Вы, как хотите генерал-майор, а я воспользуюсь передышкой и вздремну. — Молвил он.
Вольмар Антон кивнул, снял парик и повесил на воткнутую в землю шпагу. Присел на стоявший, почти у самого входа в палатку, стул и позвал денщика. Тот приоткрыл завесу шатра и вошел.
— Принеси поесть! — приказал фон Шлиппенбах.
Денщик поклонился. Улыбнулся и ничего ни говоря, вышел.
«Хорошо, офицерам, — подумал парень, направляясь в соседнюю палатку, в которой по приказу фельдмаршала, местный повар уже готовил обед (то, что Реншильд его в скорости потребует, кашевар совершенно не сомневался.), — Сами в шатре сидят, а нам служивым под этим ливнем мокнуть».
Стоит отметить, что повар фельдмаршала, своим поведением отличался от обычного солдата. Даже во время передвижения по территории Лифляндии и Ингерманландии, находившихся теперь под протекторатом Московского государства, он постоянно куда-то пропадал, уезжая на неопределенное время. Кашевар не опасался, что попадет в лапы эстляндцев. Если бы он все же и угодил, то фельдмаршал больше бы расстроился из-за того, что лучшего повара в полках найти ему вряд ли удастся. А хороший стол, так, по крайней мере, считал Реншильд, это половина победы над «грозными» славянами. На данный момент все обходилось спокойно, и русские не зарились на беспомощного «языка» принимая скорее того за мелкую фигуру, в большой партии, вот из-за чего тот постоянно возвращался с добычей.
Вот и сегодня, Вольмар Антон лично наблюдал, как повар тащил перекинутых через плечо двух гусей. Были они дикими, или тот позаимствовал у местных жителей (украл или купил) генерал-майора это не беспокоило.
Денщик вернулся в шатер с подносом прикрытым крышкой. Поднял ее, и офицер носом втянул в себя приятный запах, усиливший в нем аппетит. Генерал-майор рукой повелел поставить ее на сколоченный стол.
Служивый выполнил приказ, поставив поднос, поклонился учтиво, пожелал приятного аппетита и удалился.
«Завидует, небось, — подумал вдруг фон Шлиппенбах, — они, солдаты вынуждены пищу есть простую. О жареном гусе или курочке приходилось только мечтать».
Поднял крышку и вновь вздохнул запах исходящий от дичи.
— Гусь? — поинтересовался дремавший фельдмаршал. Запах, по всей видимости, заставил его проснуться.
— Так точно.
— Оставите мне ножку барон? — попросил вдруг Карл Густав, забыв на время, что он главнокомандующий.
— Оставлю. А я думал, вы спите, — проговорил фон Шлиппенбах.
— И поэтому надумали умять жаркое втихаря?
Генерал-майор чуть не покраснел. Чтобы как-то отвлечь фельдмаршала от мыслей о его гусе, Вольмар Антон решил сменить тему разговора.
— Могу ли я поинтересоваться господин фельдмаршал, — проговорил он, — а зачем это королю нашему, понадобилось выступать на Россию сейчас, когда мы, в общем, то к войне еще не готовы. Войска Левенгаупт еще в Риге не собрал до конца. Может, стоило чуть-чуть подождать, а затем и выступить?
— Можно было подождать, — согласился Карл Густав, переворачиваясь на бок. — Если бы не одно но.
— Какое же?
— В Нарве находится сын государя Петра — Алексей. А Карлус считает, что, захватив его, у него появляется шанс склонить того к миру. При этом с возможностью возвращения русскими захваченных у нас земель.
Что-то не верилось фон Шлиппенбаху, что этот гнусный поступок, а иначе как еще можно назвать, будущий торг, был придуман самим королем. Не иначе, кто-то из свиты посоветовал совершить сию мерзость. Русские и так слабы. То тут, то там уходят без боя. Казалось можно без всякой осады взять и Дерпт, и Гродно, и Нарву. Да и откуда королю было знать, что именно в Нарве и находится царевич. Вот этот-то вопрос он и задал фельдмаршалу, откладывая косточки гуся в сторону.
— Новость, принес тот, кто выдал нам изменника Иоганна Рейнгольда фон Паткуля.
Год назад бывшего шведского офицера, перешедшего на службу к Петру Алексеевичу Романову (в те времена это еще было модно) выдал шведскому королю ни кто иной, как Август, союзник русских и хитрая лиса, почуявшая, что ее нору займет молодой самец. Самцом тем был — Станислав Лещинский. Не удивительно, что сей примерзший старикашка не гнушается подлыми поступками.
Вновь громыхнуло, а затем вечернее небо осветила яркая вспышка молний. Раздался взрыв.
Оба полководца перекрестились. В лагере вдруг поднялся шум. Фон Шлиппенбах встал со стула и подошел к входу. Приподнял завесу и посмотрел.
Все кругом ожило. В воздухе, пропитанном летней свежестью, пахло гарью и порохом.
— Что случилось? — поинтересовался генерал-майор, у пробегавшего мимо солдата.
Тот остановился. Поправил треуголку, попытался застегнуть пуговицу на кафтане. Но офицер отмахнулся не надо.
— Что случилось? — повторил свой вопрос фон Шлиппенбах.
— Молния угодила в телегу, на которой везли порох, господин генерал-майор. Несколько человек ранено, двое убиты.
Сказал и бросился бежать туда, где уже сновала толпа солдат в сине-желтых мундирах.
Фон Шлиппенбах вернулся в шатер. Взял парик. Надел. Посмотрел на фельдмаршала и проговорил, спокойно, словно не порох взорвался, да и убитых не было:
— Пойду, взгляну господин фельдмаршал.
Не дожидаясь приказа, выскочил из шатра.
Где-то там за стенами избы лил дождь. В русской печке потрескивали дрова, поэтому в небольшой гостиной было тепло. На окне, вглядываясь в мутную слюду, лежала кошка. Во дворе, забившись в конуру, изредка лаяла собака. Алексей даже удивился, когда, войдя во двор, увидел ее. За все время, что простояли у ворот, она так и не подала голоса. Вероятно, чувствовала, что люди они хорошие. Хотя, — предположил тогда царевич, — кто знает, какие причины были у псины, чтобы не тявкать.
Хозяин, прежде чем отворить ворота, минуты две, а может быть и больше, разглядывал их в щель, и лишь убедившись, что не вороги — отворил. Ружьишко у него было старое, по сравнению с той же фузеей тяжелое. Как бы он с помощью него отбился от неприятеля, оставалось для путников загадкой.
Сейчас сидя за просторным столом, занимавшим почти половину горницы, он внимательно слушал Шредера, а тот пытался в двух словах изложить происходящее сейчас в Ингерманландии.
Мужичок, поглаживая большую, уже седую бороду вздыхал, иногда уточнял некоторые моменты и старался не перебивать. Алексей впервые видел человека, который почти ничего не знал о шедшей войне. Почему? Знать бы.
Его жена хозяйничала на небольшой кухоньке, варя для гостей бобовую похлебку (для чего Монахову пришлось потревожить их запасы). А пока ужин готовился, мужичок из погреба извлек соленья: огурчики и грибки. Поставил кувшин с пивом, но капитан отрицательно помотал головой. Старик пожал плечами. Шредер мигнул денщику. Тот встал и направился к их вещам. Вернулся со стеклянной бутылью.
— Хлебное вино. — Проговорил Христофор, когда Онегин поставил ее на стол. Затем оглядел присутствующих и сказал, — на четверых хватит. А хлопчики, — капитан взглянул на денщика с царевичем, — и кваску выпьют. Надеюсь, квас у тебя найдется?
— Квас, это того, — промямлил хозяин, — найдется.
— Вот и славно! Рано им с Ивашкой Хмельницким близко знакомиться.
Хозяин встал из-за стола и ушел на кухню. Вернулся с другим кувшином, наполненным почти под самое горло.
Между тем, Христофор наполнил кружки хлебным вином.
Алексей же сидевший все это время за столом в основном помалкивал, да наблюдал. Хоть и пришлось дать хозяину продуктов, но бедняком назвать того нельзя было, хотя и зажиточным то же. Вон и кружек у него оказалось столько, сколько было нужно.
Между тем разговор продолжался. Видимо и капитана очень вопрос сей интересовал, так как тот вскоре поинтересовался у хозяина на счет его жизни. С явной не охотой тот стал рассказывать. Оказалось, что большую часть своей жизни тот прожил здесь в лесу. Детей наплодил, да вот только те, как выросли — улетели куда-то. И от них ни слуху, ни духу, вот только младшенький, Серафим изредка навешает батьку.
Сам же он — бортник. (2)
— Может медовухи? — вдруг спросил хозяин.
— Неси, если не жалко.
Вот только тому идти ни куда не пришлось, в горницу заглянула его жена с бобовой похлебкой. Поставила чугунок на стол и посмотрела на мужа.
— Милая принеси-ка нам медовухи, — проговорил мужичок, — той, что припасена для гостей дорогих.
Хозяюшка, ворча, вновь удалилась на кухню.
— Экая недовольная, — проворчал мужик.
Вернулась с кувшином. Посмотрела сердито на мужа. Забрала со стола пиво и ушла, по-прежнему ворча что-то себе под нос.
— Бабы, — вздохнул хозяин, — что с них взять. Вечно не довольны. Особенно когда в честной компании вздумаешь посидеть.
Ливень все продолжался и продолжался. Пришлось заночевать в избушке. Может и к лучшему. Где еще в лесу место для ночлега найдешь, а тут, по крайней мере, тепло. Вот только спать пришлось в сарае.
Шредер похрапывал, Онегин мирно дремал, Монахов был пьян в стельку. Да же опыт, полученный им в монастыре, не помог тому остаться стоять на ногах. Шипицына тоже изрядно выпил, и было удивительно, смотреть, как капитан, пригубивший чуть-чуть, да денщик тащили того в сарай. Царевич же ворочался из стороны в сторону, казалось, что снится ему — плохой сон.
Пробудился Христофор Шредер оттого, что его за плечо теребил Онегин.
— Господин капитан, — прошептал денщик, — чужие!
— Где Алексей? — Первое, что спросил офицер, поднимаясь с пола.
— Спит царевич.
— Буди. Возможно, бой придется принимать, а нам сейчас лишняя шпага не помешает.
— Что верно, то верно господин капитан, — проговорил Онегин, — Шипицына разбудить мне так и не удалось. Спит, как младенец. Только храп стоит.
— Ну, и пусть спит. — Вздохнул Христофор, — втроем справимся.
На дворе стемнело. Ливень кончился. Золотарев, после того, как Яков Полонский отрапортовал о благополучном состоянии крепости, лично решил осмотреть бойницы. Андрей как-то сомневался, что те, в случае нападения неприятеля, в состоянии будут долго держаться. Вот и решил, прогуляться, прежде чем идти к семье, на крепостной вал. Осмотреть самолично бастионы, фашины.
Кутаясь в епанчу, меся ботфортами грязь, он стоял, разглядывая темный небосвод, что искрился мириадами звезд.
«Неисповедимы твои пути, господи — думал Андрей, разглядывая окрестности, — ну, кто бы мог подумать, что я буду вот так вот стоять на стене цитадели. Судьба штука такая. Еще семь лет назад, был простым бизнесменом, за тем в одночасье золотарем стал, секретный агент на таможне, боцманмат и вот теперь… Страшно подумать комендант Нарвы. Из грязи, так сказать, в князи. Вернее в графы, — поправил себя Золотарев. — Судьба. Вот и сейчас эта самая судьба, а может быть, и господь бог дает в руки возможность — оборонить сей славный город. Защитить его жителей от нового нашествия».
Вот только тут Андрей вновь испытал сомнение. А будет ли хорошо жителям города от действий его? Захотят ли они, чтобы Нарва по-прежнему находилась в руках русских? Не рады ли окажутся они, если государь московский Петр Алексеевич, сдаст город без боя? Эстонец на секунду задумался, и попытался вспомнить судьбу города в его истории. Вздохнул. Со знаниями истории, у него, как это он уже понял давно, были проблемы. Андрей даже вспомнил, как когда-то предложил сбрасывать бомбарды с воздушного шара. Тогда собеседник его, об ошибке его умолчал, а сейчас, когда в познаниях оружия этой эпохи он продвинулся, ему вдруг стало смешно.
«Ну, надо было такое сморозить», — подумал Золотарев, но вслух не произнес.
Вновь взглянул на окрестности и проговорил:
— Поздно, решение принято. Отступать не куда.
Андрей, будучи комендантом, утаил от полковников второе письмо Петра Первого, что пришло, за месяц до описываемых событий. В нем тот приказывал: вернуть шведам Дерпт и «Ежели тем довольны будут», то, не возвращая шведам Нарву, уплатить за нее денежную сумму. Но еще ли они на это не согласятся, то отдать и Нарву, «хотя б оную и уступить сего без описи не чинить. Оговорить сроки и другие условия. Единственный город, что стоило оставить за собой, по мнению Петра, был Санкт-Петербург. Да вот только Золотарев с этим ни как смериться не хотел, да и не желал. Вот отчего и послал царевича Алексея за помощью к Голицыну, в будущую столицу, а не к Меншикову в Псков.
— На свой страх и риск, — прошептал он. — На свой страх и риск. Надо будет в церкви свечку поставить!
Неожиданно ему захотелось попросить помощи у господа. Комендант скинул шляпу. Преклонил колено, несмотря на грязь, что была под ногами, и со слезами на глазах стал молиться. Никогда с самого тысяча семьсот четвертого года, тогда он впервые прибегнул к ним, его молитвы не были так усердны.
Встал и невольно взглянул на лес, что виднелся вдалеке. В том направлении был его родной Таллинн, правда, сейчас он носил более скромное имя — Ревель. Вдруг захотелось туда. Увидеть эти красные крыши домов, часы на ратуше.
Вздохнул. Спустился с вала и направился к своему дому.
«Нужно еще много, что сделать, — подумал комендант, — хорошо, что осталось много фейерверка, плюс ко всему, слава богу, удалось убедить полковников в возможности использования «чеснока» (3). Как вспомню их слова, что не по правилам введения войн, аж в пот кидает. Женевской конвенции нет, — отметил Андрей, — а правила в этом еще средневековом мире существуют. Вот только сейчас все средства хороши, — Золотарев вздохнул, — даже запрещенные».
Кузнецы уже вовсю ковали эти бесхитростные шипы.
