Глава 22

Война шла своим чередом, и солдаты, хоть и ворчали, что их заставляют таскаться по пыльным, каменистым дорогам Сирии то туда, то обратно, все же не видели в этом ничего дурного. Такое положение дел было для них нормальным. А если учитывать, что почти в каждом взятом городе или замке они урывали клочок добычи, жаловаться и вовсе было не на что.

Правда, многие из них гибли. Но уцелевшие лишь опрокидывали чарочку в память погибшего, отстаивали краткую мессу, придуманную священником специально для солдат, способных проявлять благочестие не больше десяти минут в день, — и все.

Отбив Яффу, Ричард оставил там многочисленный гарнизон и отправился на юг. Он захватил Аскалон (с трудом, положив несколько сотен своих солдат, которых у него оставалось все меньше), Газу, а затем и Дарум. К тому времени Саладин отступил от Дарума к Иерусалиму, по пути укрепив Вифлеем, уверенный, что христиане ринутся туда, в городок, священный для каждого, кто верит в Христа.

Но король Английский и не подумал повернуть на восток. Зачем ему был нужен этот маленький захиревший городок, который, впрочем, и тысячу двести лет назад представлял собой всего лишь сельцо, знаменитое разве что святым плотником! Города на побережье были важнее и со стратегической, и с политической, и с экономической точек зрения. Туда прибывали галеры торговцев, там могли стоять крупные гарнизоны, там можно было собирать самые большие налоги. Кроме того, вдоль морского берега тянулась полоса плодородной земли, там же располагались и самые богатые поселения. В этих краях земля давала не один и не два, а целых три урожая, круглый год, так что войска, стоявшие в городах, можно было бы снабжать местной провизией, буквально растущей за стенами.

Ричард мечтал завладеть всеми городами сирийского побережья — от Дарума на юге до Аскалона на севере. А может, даже и до самого Константинополя.

Король приказал согнать пленных и местных жителей, и те под угрозой голода и смерти быстрее, чем это было возможно, возвели новые укрепления вокруг Аскалона, Газы и Дарума — валы и низкие каменные стены, сложенные на скорую руку, но добротно. Казалось, все шло хорошо, но скоро государь Английский стал понимать, что Саладин, как ни крути, все-таки сильнее его. И не потому, что он более талантливый военачальник, не потому, что умнее или дальновиднее. Просто он может набирать воинов по соседству, в Египте, а Ричарду за подкреплением придется плыть через все Средиземное море. Кроме того, противник не будет ждать, пока он наберет в Англии новую армию.

Вдали от своей земли и своих французских доменов венценосный рыцарь, способный наводить ужас как на своих, так и на чужих, почувствовал себя слабым.

Шло время, год пролетел незаметно, и к середине весны Ричард, распоряжаясь отправкой войск из Акры в Дарум, наконец, дождался известия о смерти маркиза де Монферра. Новоявленный король Иерусалимский давно уже раздражал короля Английского. Он почти не давал Ричарду людей, редко отправлял корабли, груженные продовольствием, но зато с пылом, достойным лучшего применения, назначал новые налоги и сборы, в том числе и на тех землях, которые государь Англии считал пока только своими. Попытки тирского правителя лезть на территорию, занятую его войсками, вызывали у него плохо скрываемое раздражение, а иногда и откровенную ярость.

Он быстро понял, что с де Монферра не будет никакого толку. Впрочем, и Ги де Лузиньян никуда не годился как король. Он не добрался до Кипра, поскольку, пока собирался туда, призывая под свои новые знамена верных ему людей, трон Кипра быстренько занял его старший брат. Поскольку Амори де Лузиньян отлично распоряжался на острове, вовремя присылал галеры с провизией, а также не слишком много воровал, король Английский решил оставить все как есть и вздохнул с облегчением, когда младшего Лузиньяна убили в схватке.

Получив известие о смерти Конрада, Ричард немедленно приказал свите седлать коней и отправился из Акры в Тир, оставив свою армию, воюющую под Дарумом, под началом Раймона Тулузского и Роберта Лестера, до смерти гордого такой честью. Корабль был быстроходный, потребовалось всего два дня, чтоб добраться до Тира, где маркиза еще не успели подготовить к погребению. Конрад лежал в коротком и, должно быть, очень неудобном гробу в главной церкви Тира, облаченный в свой самый роскошный камзол, и пришедший попрощаться с ним король Английский оглядел саркофаг с таким откровенным удовольствием, что это выглядело просто неприлично, если не сказать подозрительно.

Если б Дик не знал наверняка, что это не так, он подумал бы, что именно Ричард подослал к де Монферра убийц. Еще более года назад, когда охрана вынесла тело убитого Львиным Сердцем ассасина, Герефорд сказал своему королю, что именно его, Ричарда, обвинят в этом убийстве.

— Особенно если вы поспешите использовать его смерть в своих интересах.

— Угадал, — рассмеялся Ричард. — Именно так я и собираюсь поступить.

— Государь, я думаю...

— И хватит болтать без разрешения, Герефорд! Ты ничего не понимаешь в государственных делах. Все-таки ты рожден не в королевской семье. Твое дело — биться, а не думать.

«Если бы ты знал, — невольно подумал Уэбо, с любопытством рассматривая короля. — Интересно, что бы ты сказал...»

— Государь, вас могут обвинить в этом убийстве.

— Доказательства, Герефорд! Обрати внимание на то, что против меня нет никаких доказательств. А раз так, я использую его смерть в своих интересах без каких-либо колебаний. И довольно об этом. Я даже благодарен правителю ассасинов, что он счел де Монферра опасным.

Дик оставил бесполезный спор.

И теперь он смотрел на озаренное радостью жестокое лицо Ричарда и перепуганное, растерянное личико Изабеллы де Монферра, вдовы Конрада. Она не утратила рассудительности и понимала, что сейчас находится в руках английского короля. Изабелла, как и многие, считала, что именно Ричард повинен в убийстве ее мужа. О Конраде она нисколько не сожалела и мечтала лишь о том, чтоб правитель Англии подобрал ей хорошего мужа. В том, что ее выдадут замуж, она нисколько не сомневалась. Но как-то не думала, что окажется под венцом через день после смерти предыдущего супруга.

У нее едва хватило времени переодеться в более или менее приличный наряд, когда Ричард, не слушая растерянного лепета о годичном или хотя бы трехмесячном трауре, повел ее в храм.

Перед церемонией бракосочетания тело бывшего короля Иерусалимского вынесли на площадь и без затей опустили носилки перед входом, прямо на булыжную мостовую. Когда священник в храме обвенчал юную вдову с Генрихом Шампанским и перед алтарем были принесены все необходимые клятвы, отныне дающие графу право на трон Иерусалимского королевства, тело занесли обратно.

Хохотушка Изабелла с тревогой смотрела на нового мужа, который, понятное дело, не обращал на нее никакого внимания. Жена его не интересовала, значение имела лишь корона, которую она могла передать. А Изабеллу волновало только одно: удастся ли ей родить детей от этого мужчины или вскоре она снова окажется перед алтарем. Она уже уверилась, что с ней все будет благополучно, пока ее дети не вырастут и не обретут силу. Даже Конрад, бессовестный мерзавец и жестокий садист, обращался с ней бережно и вежливо. Ведь если бы ее не стало, корона уплыла бы к кому-нибудь другому. А в лице Генриха не было жестокости. Он был самым обычным мужчиной, ни плохим, ни хорошим, и это успокаивало Изабеллу.

Дик, наблюдая за венчанием, только морщился. Впрочем, бог его знает, может, именно такой нелепый и даже неприличный обряд превратится в самый прочный брак. Он покосился на Серпиану, уже сжившуюся с кольчугой и подшлемником на стремительно отрастающих волосах, и подумал, что она в красивом свадебном наряде выглядела бы здесь гораздо уместнее. Только не рядом с графом Шампани. Рядом с графом Герефордом.

— Ты не надумала? — спросил он ее шепотом.

Серпиана подняла на спутника отсутствующий взгляд:

— Что?

— Не надумала выходить замуж?

— Кажется, браки между представителями одного пола запрещены.

Он выпрямился, досадливо поджимая губы. Эти шутки перестали его занимать.

— Ты слишком вжилась в роль. Пора тебя силой запихивать в женское платье.

Девушка фыркнула и тихонько засмеялась. Этот смех заглушили приветственные крики Ричардовой свиты, торопящейся поздравить молодых. Поздравления выглядели странно, но традицию следовало соблюдать.

— Как это интересно. Я, пожалуй, даже не против. Будешь это делать прямо сейчас? Но ты же понимаешь, чем это закончится?

Он почувствован, что больше всего на свете хочет обнять ее и прижать к себе, но сделать этого было нельзя.

Пира по случаю бракосочетания толком и не было. Молодых почти сразу отправили в опочивальню, поскольку брак мог считаться свершенным лишь после того, как женщина оказывалась в постели с супругом, а король Английский опасался, что кто-нибудь умудрится перебежать ему дорогу. Разговор за столом шел только о Франции и Сирии, о том, что надлежит сделать и что уже сделано, и о том, как неплохо было бы разбить Иерусалимское королевство на несколько небольших земель и как хорошо было бы объединить его с Королевством Кипр. Дику скоро стало скучно, и он утащил Серпиану со свадебного обеда и забился с нею в уголок отведенного им покоя.

Он целовал ее плечи и грудь, еще пахнущие железом от кольчуги, и этот запах, смешивающийся со сладостным ароматом здорового женского тела, казался ему гораздо более приятным, чем любые самые дорогие благовония... О, после штурма яффского замка Герефорд со всей страстью возненавидел любые благовония. Он касался губами ее шеи и изящных ушей, полупрозрачных и таких совершенных, что они казались изделием ювелира, а не природы. Он осторожно ласкал ее волосы, которые уже отросли до плеч, и прикрытые глаза под тонкими дугами бровей, и тончайшую кожу.

Она была прекрасна. Прекрасней, чем какая-либо женщина в его жизни, и когда Дик любовался ее красотой и касался ее безупречного тела, он не верил, что видит ее воочию и что тепло и нежность ее кожи не чудится ему.

— Я люблю тебя, Ана, — шептал он. — Я не могу без тебя. Ты — свет моей жизни.

— Я тоже, — прошептала она в ответ. — Я тоже тебя люблю... Но почему на этот раз не по-французски?

— Preferita mia... Voglio bene molto a mia Serpiana… Gioia mia...

— Ты повторяешься, Дик.

— Mia piccino gatta…

— Кажется, ты не совсем верно построил фразу.

— А что, ты уже изучила итальянский?

Она смущенно опустила глаза:

— Un poco…

Он поцелуем закрыл ей рот, и они оба забыли об окружающем мире.

Еще несколько дней английский король жил в Тире — присматривался, все ли благополучно, определял, какие вопросы Генрих Шампанский может решать самостоятельно, а в каких должен советоваться со своим сюзереном. Для соблюдения приличий присутствие Ричарда в этом городе было представлено как отдых во время путешествия, и для пущей убедительности в Тир прибыл корабль королевы Беренгеры. Когда ее величество появилась на палубе перед сходнями, король Англии закатил глаза. Заметив это, Дик усмехнулся. Что же, здесь он был всецело согласен с государем — ему тоже не нравились глупые жеманницы.

Вместе с Беренгерой на берег сошла Иоанна. Она, как всегда, была одета скромно и неброско — во что-то белое и простое, но это выгодно выделяло ее на фоне пышно разодетых фрейлин. Тщательно причесанная, тщательно убранная, она казалась совсем юной и испуганной, как семнадцатилетняя девушка, которая впервые подходит к брачному ложу. Вдовая королева, едва ступив на сходни, бросила взгляд в толпу. Увидев Дика, она вдруг порозовела и стала почти красавицей.

Ошеломленный молодой рыцарь слегка нахмурился. Он привык к магии, привык к тому, что король задает ему самые неожиданные вопросы, и потому постоянно читал по лицам. И сейчас он бессознательно сделал это, но прочел нечто непонятное. Ясно, что королева искала взглядом именно его, но зачем, почему... Дик заставил себя выкинуть мысли о бывшей королеве Сицилии из головы. Понятно, что к делу это не относится.

Король вежливо поприветствовал жену и посмотрел на сестру с любопытством, словно впервые разглядел в ней что-то необычное, то, чего раньше никогда не замечал...

В честь прибытия королев Ричард просто обязан был дать пир — этого требовали приличия и традиции. Английская и французская знать никогда не отказывалась от возможности вкусно поесть и сладко попить, сам король Английский любил это дело не меньше их, а дамы мечтали щегольнуть новыми нарядами — словом, все остались довольны. Слуги кинулись накрывать столы.

Король Английский привык к обществу молодого графа Герефорда и, как всегда, велел ему сесть рядом с собой. Правда, «рядом» означало лишь «за тем же столом». По левую руку от государя сидела, конечно, его супруга, потом Раймон Тулузский, очень кстати явившийся из Дарума с докладом, потом — Иоанна Английская, а потом, наконец, Герефорд.

Дик и Иоанна, оказавшись по соседству, должны были есть из одной посуды. В традициях Европы было ставить один прибор на даму и рыцаря (потому их и сажали через одного), отдельное блюдо полагалось лишь хозяину дома, то есть в данном случае королю Английскому (Генрих Шампанский, ставший благодаря браку с Изабеллой де Монферра не только королем Иерусалимским, но и маркизом Тира, уступил благодетелю свое почетное место). Беренгера, хоть и была супругой Ричарда и королевой Англии, пользовалась одним прибором с Раймоном Тулузским. Так что следующую пару как раз образовали Иоанна и Дик.

Он знал, что за дамой за столом следует ухаживать. По крайней мере, так поступали графы и герцоги, если, конечно, вспоминали о своих обязанностях по отношению к соседке. Действительно, ведь перед ними на столах стояли вещи куда более интересные — кувшины с вином, блюда с мясом и пирогами, соленья, копченья и закуски. Так что на этом пиру, пожалуй, Герефорд был самым любезным кавалером, поскольку то и дело подкладывал Иоанне хорошие куски и подливал ей вино, хотя этим должен был заниматься слуга.

— Не желаете ли баранины, ваше величество? — спросил он, взявшись за блюдо.

— Вы, наверное, устали, сударь. Не беспокойтесь обо мне, — сказала девушка, не поднимая глаз.

От неожиданности Дик едва не выпустил блюдо, и слуга перехватил его, заменив на новое.

— Ваше величество, мне приятно ухаживать за вами.

Она слегка повернула головку, увенчанную затейливым головным убором с вуалью, и посмотрела на него так грустно, что у молодого рыцаря сжалось сердце.

— А вы могли бы и в самом деле поухаживать за мной?

— Все что угодно, ваше величество.

— Зовите меня Джоанной. — Вдовая королева смотрела на Герефорда с тревогой, и он вдруг почувствовал всей душой, какое смятение владеет ее сердцем. В прелестных синих глазах отражался такой шквал эмоций, что в уголках глаз скоро набухли прозрачные капли слез. Не надо было магии, чтоб понять: с сестрой короля Английского творится что-то странное.

— Я не могу, ваше величество.

Иоанна вздохнула и потянулась к кубку. Слуга торопливо наполнил его ароматным бледно-розовым кипрским вином.

А в залу уже вносили новое блюдо — теленка, целиком зажаренного на вертеле. Облитое запекшимся аппетитной корочкой соусом мясо выглядело чертовски соблазнительно. Следом на огромном серебряном блюде несли приготовленные с овощами потроха. Сидящие напротив Раймона и Беренгеры Генрих Шампанский и его супруга весело смеялись какой-то шутке. Толстушка Изабелла выглядела довольной, на мужа поглядывала с симпатией; и Дик подумал, что они, должно быть, успели поладить. Судя по лицу графа-маркиза-короля новая супруга была ему по вкусу, в любом случае она оказалась гораздо покладистей, чем он предполагал.

Вдовая королева не обращала внимания на свежезапеченного теленка, которого внесли в залу с рогами и хвостом. Затейливое блюдо развеселило всех, кроме Иоанны и Дика, ошеломленного происходящим.

— Разве вы не можете разговаривать со мной попросту? Ведь и вы, и я — дворяне.

— Вы — королева, ваше величество.

— Лишь потому, что моему деду повезло больше, чем другим дворянам. Разве нет? — Иоанна посмотрела на Генриха и Изабеллу, увлеченно выбирающих себе лакомый кусок телятины. — Точно так же, как графу Шампанскому сейчас досталась корона Иерусалимского королевства.

— Очень верное сравнение, — согласился Дик. Он знал историю Жоффруа Анжуйского, который передал своему сыну Генриху II корону Англии через свою жену, внучку Вильгельма Завоевателя, дочь короля Генриха I Матильду.

— Так что мы, наверное, по рождению равны.

— Боюсь, ваше величество, другие люди с вами не согласятся.

— До мнения других людей мне дела нет. — Она взглянула на него в упор, и он увидел в ее глазах твердость, которую до сей поры читал лишь во взгляде ее брата. Это было так не похоже на робкую королеву, обычно молчавшую и никогда ни с кем не спорившую. Но характер матери Иоанны, Альенор Аквитанской, был очень жестким, Генрих тоже мягкостью не отличался, и что-то должно же было передаться от родителей юной королеве!

— Ваше величество... — Он не знал, что сказать.

Он уже понял, что случилось, но не хотел верить в это. Вдова короля Вильгельма Доброго всегда казалась ему такой холодной, такой чопорной... Теперь от чопорности не осталось и следа — она смотрела на молодого рыцаря с беспокойной лаской. Чем-то ее взгляд напомнил Дику взгляд Серпианы.

— Не надо ничего говорить. — Она наклонилась к блюду, где стыл кусок телятины. Покосилась на сидящего слева Раймона Тулузского — молодой граф любезничал с Беренгерой, королева Англии краснела от смущения и хихикала. На молодую вдову и ее собеседника никто не обращал внимания. — Я понимаю ваши сомнения. Вы опасаетесь, и, наверное, справедливо. Но у вас была связь с Альенор Йоркской. Вы считали ее равной.

— Надо признать, Бальдер постарался, чтоб об этом узнали все. — Герефорд и сам не ожидал, что покраснеет. Он не догадывался, что вообще умеет краснеть.

— Неужели я хуже графини Йоркской? — почти беззвучно произнесла Иоанна. Она посмотрела на Дика. Ее глаза блестели от переполняющей их влаги. — Вам ни к чему опасаться моего брата, сударь. Я его не интересую.

— Ваше величество... — Дик с трудом выговаривал слова и старался говорить как можно тише. Ему отчего-то было стыдно. — Вам не надо сравнивать себя с графиней Йоркской. Вы не хуже, вы лучше ее.

— Тогда почему? — едва слышно спросила Иоанна. Молодой рыцарь тревожно посмотрел на нее, а потом на тех, кто сидел напротив, слева и справа. — Почему нет? Чего вы боитесь?

— Я ничего не боюсь, ваше величество. — Он подставил бокал под кувшин с вином, который слуга нес мимо и поневоле остановился, налил вина незнатному графу, которого все норовил обнести. Отхлебнул. Можно, конечно, и дальше делать вид, что не понимает, о чем идет речь. Рано или поздно королева отступит. Но вести себя таким образом трусливо, недостойно мужчины. — Но, согласитесь, это будет бесчестно но отношению к вам. Ведь я не могу на вас жениться.

— А вы бы женились, если б могли? — Она подняла глаза на Дика.

— Если б я мог на вас жениться, я, скорей всего, был бы не вправе заключать брак по любви, — ответил Герефорд. — Сильные мира сего с незапамятных времен — в тисках традиций и обязательств.

— Я знаю это, как никто, — вздохнула Иоанна. — Но разве не женщина решает, чем поступиться? Я согласна.

— Я полагаю, что не может считать себя мужчиной тот, кто вынуждает женщину решать такие вопросы. — Дик чувствовал, что не слишком вежлив, но иначе не умел выразить свою мысль. — Мужчина должен заботиться о женщине. Я не смогу позаботиться о вас.

Иоанна низко опустила голову и стала медленно резать на куски ломоть мяса, хотя это должен был делать мужчина. Но молодой рыцарь чувствовал — она пожалуй, даже не видит и не понимает, что делает, ей нужно было хоть чем-то занять руки.

— Вы — настоящий мужчина, граф Герефорд, — прошептала королева.

Дик оглянулся на дальний край стола — туда, где в окружении дворян помоложе насыщалась Серпиана. Мясо с кровью всегда было ей по вкусу, а теленок, зажаренный на вертеле, был плохо пропечен. Девушка с удовольствием жевала мясо, слушая любезную болтовню своего соседа. Она почувствовала взгляд жениха, посмотрела на него и улыбнулась.

— У вас не будет неприятностей из-за меня, — выдохнула Иоанна, и в ее голосе ему почудились сдерживаемые слезы. — Я обещаю вам, граф.

Он едва смог взять себя в руки, чтобы, как ни в чем не бывало досидеть до конца обеда рядом с женщиной, которая только что предлагала ему себя — не так, как иные бесстыжие девицы и замужние дамы, а с трепетом сердца. В ней не чувствовалось похоти, лишь какое-то смутное чувство... Любовь ли? Или, может быть, просто тоска по любви? Истомившейся бесчувственностью высшего света Иоанне довольно было одного-единственного пристального взгляда на мужчину, чтоб ощутить непривычную дрожь. И неудержимо захотелось ринуться головой в омут, из которого не выныривают слишком многие. Захотелось забыть обо всем на свете, кроме того, что мужчина рядом с ней действительно красив.

Двадцатисемилетняя вдовая королева Сицилийская впервые ощутила на лице дуновение сладостно-терпкого ветра, называемого любовью... Пусть на один короткий час, который свел ее за столом с любимцем брата, но незримая сила наполнила ее душу неизвестным дотоле блаженством. Мир больше не казался ей длинным и унылым золотым коридором, он стал просторным и светлым.

После застолья были танцы, но Дик ловко исчез из залы, когда все поднялись из-за стола, и увел с собой Серпиану. Он чувствовал тревогу, но не удивлялся: подобное происшествие вывело бы из равновесия любого. Он сам не понимал, почему все время принюхивается и пытается выбраться за пределы давящих каменных стен. Спутница последовала за ним.

Снаружи уже давно была ночь, огромная, почти полная луна бледным диском сияла на небосводе, редкие иглы звезд пробивались сквозь бархатистую темноту. Дик остановился у высокого зубца стены и замер, с наслаждением вдыхая прохладный морской воздух. Серпиана вопросительно смотрела ему в лицо.

— Что-то не так?

— Все так. — Он не открывал глаз, опасаясь, что, взглянув в их глубину, невеста почувствует его смятение и придется все объяснять. — Все в порядке.

— Я думала, с тобой связался кто-нибудь из друидов.

— Зачем им со мной связываться?

— Ну... предупредить...

— О чем? — Он открыл глаза и посмотрел на нее.

— Ну как же? — Во взгляде девушки было недоумение. — Как же... Дик, посмотри на луну.

Он задрал голову и некоторое время послушно рассматривал ночное светило. Луна как луна...

— И что?

— Она прибывает.

— Да, я вижу.

— Дик, прибывает та самая луна, которая нам нужна. Пока она не начала убывать, ты должен сделать попытку снять печать. Помнишь?

Он помотал головой.

— Честно говоря, нет.

— Ты плохо слушал! — упрекнула девушка. — А я помню. Гвальхир говорил об июньской луне. Это я помню точно. Если не веришь, можно спросить Трагерна.

— Я верю... Интересно, почему именно июньская луна.

— Это, думаю, надо было выяснять раньше.

Серпиана загадочно улыбнулась, он рванулся было к ней, но понял, что ее улыбка означала что-то иное. Она думала о чем-то, глядя мимо него, и задумчиво чертила пальцем по камню стены.

— Потому что солнцестояние. Солнцестояние — время магии. Самая короткая ночь в году — время, когда празднуют середину лета. Этот праздник — один из главных в году, ты же помнишь. Он противостоит празднику самой длинной ночи в году, празднику перелома зимы, когда магия особенно сильна. А если эти ночи еще и совпадают с полнолунием... Тогда праздник вдвойне напоен силой чародейства.

— Я помню — об этом говорили друиды.

— Тогда не задавай глупых вопросов.

— И что ты мне предлагаешь делать?

Девушка пожала плечами.

— Ты — воин и лучше знаешь, как в таком случае полагается поступать,

— Она права. — Из темноты выступил Трагерн. Одетый во все темно-зеленое, во мраке ночи он казался черным с головы до ног, потому и остался незамеченным, подслушав самый конец разговора. — Вы беседовали так громко, что вас даже с лестницы можно было услышать. Дик, ты чем-то обеспокоен? Что-то чувствуешь?

— Да, — разозлился молодой рыцарь. — Желание набить тебе морду. Что я, барышня, чтоб чувствовать?

— Ты меня не слышал, — просто объяснил друид. — Значит, занят чем-то. Например, мыслями. Обдумывал какое-нибудь важное дело... Заметь, здесь, в Палестине, июнь — очень сложное время. Очень много магии. Ты не можешь этого не чувствовать.

Дик отвернулся и посмотрел за стену — город был накрыт узорчатой пелериной огней. В Тире шла обычная ночная жизнь — в крупных торговых городах она не прекращается никогда. Огромные костры, разведенные на пристани, освещали галеры, покачивающиеся на легких волнах теплого Средиземного моря. По стенам перекликались дозорные, а со стороны города неслись и песни, и крики, и звон струн. В городе, наверное, веселились солдаты.

В воздухе висел аромат жизни, пряный, как острый соус.

— Я чувствую.

— Надо отправляться, Дик. Пора.

— Но как? — воскликнул молодой граф Герефорд, прекрасно понимая, что отвечать на этот вопрос придется ему самому. — Ты представляешь, что это значит — оставить короля в разгар военных действий?!

— Думаю, это тебе придется договариваться с королем, — рассмеялся Трагерн. — Ты же постоянно крутишься возле него. Мы у тебя просто на посылках...

— Уйти? — удивленно переспросил Ричард. — С чего это ты собрался уходить? И куда?

Дик смутился. Он всегда плохо лгал и понимал, что теперь ему нужно попытаться солгать как можно убедительнее. Король Английский был рассеян, поскольку его занимало сразу несколько проблем. Одна из них, самая главная, заключалась в том, что многим дворянам война надоела. Они желали вернуться на родину, в свои владения, поскольку справедливо подозревали, что за время их отсутствия нерадивые родственники пустят по ветру все накопленное богатство. Войско Ричарда уменьшалось сразу по нескольким причинам — потому, что гибли солдаты, и потому, что уезжали на запад рыцари.

Кроме того, из Франции доходили недобрые вести.

У него не хватало внимания вслушиваться в слова своего любимчика.

Да и что такое любимчик? Самое главное, что он — искусный маг. Но основные города на побережье захвачены, а Иерусалим государь Английский собирался захватывать без всякой магии. Да и какая магия у стен Святого города? Ричард был уверен, что граф Герефорд просто не сможет ничем ему помочь. «Хотя, наверное, это было бы забавно — взять центр христианства с помощью чародейства», — веселился он.

— Я... я хотел бы поклониться Святому городу, — запинаясь, объяснил Дик. — Я... я дал обет, что помолюсь на Холме Скорби в Иерусалиме до истечения июня этого года. Это мой рыцарский обет.

— Да, рыцарский обет — дело серьезное, — рассеянно согласился король. Он думал о том, что в ближайшие недели ему не придется брать никаких городов. Уэбо — хороший рыцарь и хорошо послужил ему. Кроме того, он — истинный рыцарь. Это надо поощрять. — Что ж, ладно. Отправляйся. Но самое позднее через три недели я жду тебя в Акре. Ты понял?

— Да, государь. Благодарю вас. — Дик поклонился и торопливо вышел из королевских покоев, пока государь не передумал.