Глава 13
ЛИСИЙ ХВОСТ

Обратный путь занял почти две недели. У Ильи Федотовича рука не поднималась подгонять и без того измученных невольников, освобожденных из рук татар. Похоронив павших на высоком берегу реки Белой, в красивом сухом месте, длинный обоз переправился через реку и пошел на север по тянущейся вдоль полноводной Камы, утонувшей в лесах дороге. Через восемь дней обоз получил приют в многолюдном городе Чердыне, издавна оберегавшем восточные границы Святой Руси и охранявшем главную сибирскую дорогу. Отслужив благодарственную службу в Спас-Юрьевском храме, отпев и упокоив на освященной земле умершего от антонова огня лебтоновского холопа, наскоро продав взятое с ногайцев оружие и броню, прикупив ячмень и овес для коней, красное вино и мед — людям, новую рубашку — Матяху, весь путь ехавшему в тегиляе на голое тело, боярин Умильный повернул на Анареченскую дорогу и по нахоженному тракту к началу сентября привел обоз к воротам своей усадьбы.

Поле возле стен моментально наполнилось людьми, повозками, лошадьми. Как ни велик был двор наследного дома Умильных, но вместить всех пришедших он не мог. Разумеется, обширные погреба и амбары боярина накопили достаточно припасов, чтобы кормить не только такую толпу, но и в десять раз большую. Правда, кормить недолго — но ведь гостевать у Ильи Федотовича больше одного вечера никто и не собирался.

Подворники укладывали на уже начавшую подвядать траву грубую дерюгу, поверх стелили скатерти с вышитыми краями, а то и с бахромой из множества кисточек. Ставили на стол хлебное вино, свежеиспеченные караваи, копченую рыбу — лещей, окуней, судаков, плотву из полноводной, но скупой Лобани, котлы с кулешом, обильно сдобренным салом, и пшенной кашей с убоиной, миски с мочеными яблоками, солеными грибами, кисловатой вишней. Здесь было и чем насытиться, и чем полакомиться, и от чего захмелеть, радуясь возвращению на родную землю.

Бояре разместились в трапезной, и уж на этот раз, не желая ударить в грязь лицом, Илья Федотович развернулся вовсю. На столах, сменяя друг друга, появлялись темноглазые полупудовые щуки на пару, оскалившиеся зубастыми пастями, спинки белужьи, полотки утиные сушеные, языки лосиные, зайчатина в лапше, студни рыбные с шафраном, потроха лебяжьи, запеченных уток, тетеревов, рябчиков, почки заячьи на вертеле, куры соленые, поросята запеченные и еще тьма всего самого разного, попробовать чего у Андрея не хватило размеров желудка. Вино бургунское, мальвазия, аликанте, петерсемена и даже сам хозяин, вопреки обычаю, не стал пить любимого хмельного меда, предпочтя ему романею.

Однако же если простой люд, объевшись кашей со свининой и дармовой рыбой и упившись вином, начал петь песни и танцевать в три притопа или водить хороводы, то в трапезной до позднего вечера шел долгий обстоятельный разговор.

Бояре дружно решили, что всех детей отдадут Лебтону, который отправит их на запад, в неметчину, к своим знакомым и родичам, и продаст по сходной цене. Доход потом поделят все бояре в равной доле. Поначалу была затронута интересная для Андрея тема: Дорошата спросил, вправду ли в немецких землях все люди, кроме служивых, рабами числятся — даже смерды, на земле сидящие, и дети их во власти кавалеров остаются. Но Лебтон толком ответить не успел: боярин Хробыстин запросил всех прочих девок себе и предложил долю свою в добыче из этого желания исходя определить. Возник горячий спор, едва не перешедший в драку, в результате которого Сергею Владиславовичу досталось всего пятнадцать душ, а еще пять отошли к Дорошате, вместе с одной повозкой — по жребию. Затем стали считать свои доли прочие участники похода. Бояре Лютов и Юшин выторговали себе право выбрать любые возы, но токмо по одному. Лебтон и Умильный делили все прочее в равных долях, но уже со жребием. И так далее, и тому подобное. Матях заскучал очень быстро, но свалить к обычным ратникам не мог, чтобы не уронить в глазах родовитых бояр свою честь и достоинство. Приходилось смотреть на сотоварищей с умным видом, обжираться с тоски рыбой и заячьими почками и наливаться кислым немецким вином.

Чем все кончилось, Андрей помнил слабо. Но досидел он на пиру до победного конца, после чего обнялся с новыми друзьями, поклялся им в любви до гроба и благополучно сбежал в свой терем, где и уткнулся головой в подушку, едва скинув одежду и завернувшись в одеяло.

Утро удивило тишиной. Поле за приоткрытыми ставнями опустело совершенно — словно и не было тут вчера полутора сотен людей, десятков телег, множества лошадей. Расставание прошло незаметно: до Богородицкого оставалось всего десяток верст по безопасной российской дороге, а потому освобожденные пленники ушли туда сами. Бояре, прихватив свое добро, с первыми петухами отправились по поместьям — они тоже успели соскучиться по своим домам и женам.

— Черт! — сплюнул Андрей. — Я тоже домой хочу. Что-то затянулась моя служба…

Увы, его путь домой лежал через далекие приволжские степи, куда так просто, с приятелями-соседями, Умильный идти не хотел. Утешало только одно — теперь Матях знал, что этот путь существует и он достаточно реален. Кастинг — летопись — ультиматум посланцам из будущего — и он сможет наконец-то обнять свою мать.

Сержант отвернулся от окна и вздрогнул от неожиданности: тряпичный комок в углу комнаты внимательно смотрел на него узкими серыми глазами.

— А ты еще кто?

Комок не ответил. Однако черные косички, шелковые штаны и короткая курточка быстро напомнили, кого отправили ему в терем.

— Ах, да, — кивнул Андрей. — Подарок Анвар-бея. Что же мне с тобой делать… Давно сидишь? — перешел он на «тюркский» язык, которым его наградили добрые потомки. Невольница не ответила, и он спросил: — Ты есть хочешь?

На этот раз девушка кивнула.

— Зовут-то тебя как? — Андрей спохватился, что все еще шастает голым, и стал торопливо одеваться.

— Алсу, — тихо выдохнула пленница.

Матях рассмеялся, услышав знакомое слово, покачал головой:

— Сказать кому, что Алсу окажется у меня в рабынях… Хотя и сказать-то некому. Ладно. — Он опоясался своим широким ремнем. — Пошли, пока не померла с голодухи.

Во дворе тоже особой суеты не наблюдалось. Пара смердов переносила в сарай содержимое высокой одноосной арбы, упирающейся оглоблями в землю, ярыга Тит таскал от колодца в хлев кадушки с водой, на скамеечке у дома жмурился на холодное осеннее солнце Касьян, в серой выцветшей косоворотке и таких же штанах.

Невольницу сержант подвел к кухне с черного хода, завел внутрь, кивнул стряпухе:

— Дайте татарке чего-нибудь на зуб, чтобы не загнулась. — Сам пошел дальше, спросив Касьяна: — Как дела, вояка?

— А как они у однорукого быть могут? — огрызнулся холоп. — Ни сдохнуть, ни жить нормально. Только тявкать могу, ако пес цепной.

— А чего с рукой? — удивленно замедлил шаг Матях. Из обоих рукавов старого воина выглядывали вполне нормальные пятерни.

— Вотяки мясо сострогали, — дернул головой холоп. — Нет руки, видимость одна. Болтается, что плеть на заборе.

Он качнул плечом — левая рука соскользнула с колена, закачавшись наподобие тряпки. Касьян поймал ее за большой палец, вернул на место.

— И боярин не отпускает, — вздохнул он. — Хотел в монастырь Богородицкий уйти — запретил. В хозяйстве пользы от меня тоже никакой. Вот, сижу, греюсь, как хряк в луже.

— Так, может, заживет?

— Нет, служивый, — покачал головой старый воин. — Там и связки порезаны, и мяса половины нет, кость наружу торчит. Такое не зарастает.

— Плохо, — кивнул Андрей. — Кстати, а Прасковьи ты не видел?

— В людской она. За ранеными смотрит. Ныне год такой выдался: токмо один с ложа поднимется, а боярин уже двух новых увечных везет. Скоро ни единого холопа непорезанного не останется.

Людская располагалась на противоположной от кухни стороне дома. Наверное, чтобы дворня меньше к кастрюлям шастала и меньше вкусные ароматы нюхала, а больше работала, на прочее не отвлекаясь. Здесь имелось множество широких лавок, на которых и укладывались на ночлег ярыги и холопы — так что отведенное сержанту помещение считалось местом достаточно комфортным. Сюда же уложили и раненого воина — второй «порезанный», Ефрем, уже оклемался от потери крови, и о случившейся беде ему напоминал только длинный шрам на ноге. Тюмоня же, получивший удар поперек лба и перелом ключицы, по сей день лежал пластом и даже ложки поднять не мог. Скромно одетая, с завязанным на волосах ситцевым платком, Прасковья как раз кормила его с ложки густым грибным бульоном, один наваристый запах, которого мог заменить бутерброд с твердокопченой колбасой.

— Здравствуй, красавица, — кивнул Андрей, входя в комнату.

Девушка подняла на него глаза, снова опустила на раненого и тихо спросила:

— Тебя у заутрени не было, боярин. Прихворнул никак?

— Ерунда, — отмахнулся Матях. — Здоров как бык. А ты как?

— Благодарствую, хорошо все, милостью Божьей.

— Это замечательно, — кивнул сержант, прикидывая, что делать дальше. Будь он в своем времени, то пригласил бы девицу в кино или в кафе. Может, заманил бы в клуб потанцевать. А здесь-то как ухаживают? Не на кухню же ее звать, сбитня попробовать! Может, подарок сделать? Тогда, глядишь, у нее и у самой какая идея может возникнуть. Пусть хотя бы намекнет, как поступать следует…

— Подожди, я сейчас, — вскинул руки Андрей, выскочил на двор, быстрым шагом дошел до терема, открыл принесенную сюда холопами чересседельную сумку, нашел среди башкирских подношений жемчужную сетку, направился назад. Однако во дворе его перехватил одетый в ярко-синие бархатные шаровары и многоцветную атласную рубаху, слегка кривенький Умильный. Похоже, боярин от души отрывался после вынужденного походного аскетизма.

— Ты почто заутреню пропустил, служивый?

— Проспал, Илья Федотович, — пожал плечами Матях.

— Ну ладно, заутреню проспать, — расхохотался боярин. — Но как ты завтрак-то упустил?!

— Зато хорошо выспался, — парировал сержант и, пользуясь случаем, поинтересовался: — Скажи, Илья Федотович, а как можно разузнать точно, где кочевье хана Кубачбека?

— Экий ты настырный, боярин Андрей, — широко ухмыльнулся хозяин усадьбы, — и зело злопамятный. Не хотел бы я оказаться среди твоих врагов, служивый.

— И я этого не хочу, Илья Федотович, — кивнул Матях. — Так как, есть такие каналы?

— Это дело несложное, — отмахнулся боярин. — Любого купца русского, что по Поволжью торг ведет, залови, купи что-нибудь дорогое, да и порасспроси. Все тебе расскажет. И где твой Кубачбек кочует, и в каком месяце у какого колодца стоит, и когда кочевья меняет, сколько гонит скота, сколько у него нукеров в роду, сколько людишек стада-табуны пасут. Торговые гости народ такой: никогда не знаешь, то ли радоваться их приезду, то ли вешать на осине немедля.

— А чего же не вешаете? — поинтересовался сержант.

— Дык десятину платят, — пожал плечами Умильный. — Опять же, мы повесим, они повесят, и что будет? Мы про них не знаем, они про нас не знают, у нас шелка не купить, у них стали нет. Разве лепо сие? Вот перед походом всех купцов в поруб посадить — то дело благое. А так — пусть гуляют.

— Понятно, — кивнул Матях и нацелился было бежать дальше, но боярин указал на одну из взятых в татарском обозе телег:

— Ты вон ту повозку видишь, служивый?

— Да, а что?

— Эта и та, что за ней, — твоя доля, — небрежно махнул рукой хозяин усадьбы.

— Доля?.. — удивленно уставился на повозки сержант, еще не понимая, в чем дело.

— А ты как думал? — вроде как обиделся Умильный. — Да мне тридцать две повозки достались! Но я в походе воеводой был, опять же, двадцать ратников выставил. А ты сам-перст явился. Лыков и Юшин, вспомни, только по одному получили, пусть даже и на выбор. Хотя пришли сам-двое. А тебе я две телеги добра отдаю. Знаю, дом у тебя новый, пустой. Обживаться нужно.

— А холопам? — негромко поинтересовался сержант, кивнув в сторону людской.

— Холопам? — приподнял брови Илья Федотович и покачал головой: — А ты за них, служивый, не горюй. Они свое взяли. Карманы золотом али добром, что нашли, набили, с девками побаловались, и хватит. Им больше ничего не надобно; вина в кабаке купить, обнову справить, повеселиться всласть. Посему из добычи монеты и веселье холопам принадлежат, а невольники, обозы, казна, земля — то уже боярское. Дабы мы с тобой, служивый, могли всех этих бездельников кормить цельный год, для похода снарядить, обуть-одеть, коли сами платье купить поленились. Ничего, холопов заведешь, узнаешь…

— Наверное, — кивнул Матях и зачесал в затылке: — Две повозки. А я один. Человечка бы мне надо.

— Так у тебя эта, узкоглазая, есть.

— Одна, — кивнул сержант. — А повозок две. Я ведь верхом поскачу, не потащусь на облучке, как крестьянин какой-то.

— А чего? — не понял Умильный. — Коней можно к повозке привязать, дабы не отстали.

— А можно, я Касьяна с собой возьму? — пропустил ответ мимо ушей Матях. — Все одно без дела шляется. А с вожжами и одной рукой управиться сможет.

— Испортился Касьян, — нахмурился боярин. — Гликерья сказывала, поручений не справляет, вино где-то таскает, пьян кажинный день.

— Разберемся, — махнул рукой Андрей. — Лишь бы до Пореза спокойно доехал.

— И то верно, — кивнул хозяин. — Забирай.

— Скажи, Илья Федотович, — осторожно поинтересовался сержант, — а где бы мне встретить такого купца, которого про Кубачбека расспросить можно?

— Ой, служивый, все у тебя одно на уме! — шутливо погрозил пальцем боярин. — Купец — это не сложно. Те, что с Хлынова на Анареченскую дорогу али к Вятским полянам идут, тоже поволжских ханов знать могут. Да вот только похода тебе с ними не сладить. Поход может государь дозволить али воеводы его ближние. А сие токмо в Москве решаемо… — Илья Федотович запнулся, зачесал в затылке. — Ты это… через неделю приезжай. В Москву станем сбираться. Товар, урожай сбудем, жалованье за ратную службу получим, пива сварим, знакомцев твоих поищем.

— Понял, приеду, — согласился Андрей, хотя испытывал стойкое подозрение, что узнать его в столице не сможет ни один человек. — А урожай для продажи мне тоже брать?

— Не нужно. Порез — место проезжее. Как весна настанет, лед тронется, реки непроезжими станут, ты быстро все припасы расторгуешь, да по цене не в пример нынешней. Купцы посуху поедут, а им всем кушать ведь хочется, иначе не умеют. Это мне есть резон барыш считать. Все одно ехать, так заодно и хлеб скину. В первопрестольной серебра несчитано, там его не жалеют. Хотя нет, служивый. Мед ты весь с собой возьми, его вместо пирогов не продашь.

— Понял, не дурак, — кивнул сержант.

— Да вижу, — почему-то погладил живот хозяин усадьбы. — Ладно, забирай моего однорукого, телеги, девку свою да поезжай.

— Угу. — Андрей развернулся, нашел глазами холопа: — Эй, Касьян! Вели повозки запрягать, вон ту и эту. Проследи, чтобы нормально сделали, сам со мной поедешь. Понял?

— Как скажешь, боярин, — с видимой ленью поднялся старый воин со скамейки, а Матях быстрым шагом направился на кухню, подогнать Алсу. Заметил жемчужную сетку в руках, остановился. Оглянулся на Умильного — боярин уже входил на конюшню. Сержант повернул в сторону людской и через минуту увидел Прасковью. Девушка уже закончила кормить раненого, но не уходила, просто сидела рядом. Увидев Андрея, она поднялась, взяла опустевшую миску.

— Вот, — протянул ей подарок сержант. — Это тебе. Чтобы не только в платочки куталась.

— Спасибо, — зарделась боярская племянница, потупив глаза. — Зачем же это? Я ведь и не просила…

— Хочу, чтобы ты была еще красивее, чем сейчас кажешься, — усмехнулся Матях. — Ну же, бери.

Прасковья приняла нанизанные на золотые нити жемчужины, еще раз кивнула:

— Спасибо.

— Мне сейчас ехать надо. Отправляет Илья Федотович восвояси. За хозяйством посмотреть, дела закончить. Может, навестишь?

— Не знаю, боярин Андрей, — оглянулась на раненого девушка. — Нужна я здесь. Может, потом?

— Да я сам пока не разобрался, — пожал плечами Андрей. — Боярин через неделю в Москву зовет. Получается, сюда загляну и тут же дальше поеду. Подождешь?

— Подожду, боярин, — кивнула Прасковья и прошмыгнула мимо, за дверь.

* * *

С тяжело нагруженными повозками нечего было и думать, чтобы срезать путь хоть ненамного, ехать пришлось до самой развилки в лесу, недалече от Поляниц. Когда сержант понял, что к Порезу они доберутся в лучшем случае в сумерках, то послал Касьяна вперед, с известием о своем скором приезде, а заодно с приказом затопить баню. Чай, почти три недели толком не мылся! Андрею уже начинало казаться, что налипшая на потную спину пыль образовала такую толстую корку, что она вот-вот начнет откалываться, словно старая штукатурка. Разумеется, Матях мог ускакать и сам, но опасался оставить однорукого холопа наедине с таким количеством добра. Ведь случись чего — и не отобьется. Дороги на Руси считаются местом безопасным — однако же, как сержант имел возможность убедиться на собственном опыте, в жизни случается всякое.

В деревню они с невольницей и вправду приехали затемно, но зато теперь их ждали. Светился ярко прямоугольник окна, лохматый круглолицый Ждав встретил телеги у ворот и принялся тут же распрягать коней, Лукерья поднесла ковш с холодным шипучим квасом, сразу поинтересовавшись:

— Потчевать прикажешь, батюшка Андрей Ильич, али сперва париться пойдешь?

— Париться! — решил Матях. — После еды всегда только спать хочется, а отмыться от степной грязи нужно.

— Как скажешь, батюшка. Ты ступай, баня натоплена. А Варе я сейчас велю квасу для хлебного пару принести.

Разумеется, Варя пришла. Правда, не сразу, а к уже успевшему согреться и разомлеть на полке Андрею. Плеснула квасом на камень печи, начала греть Матяха веничком в ароматных клубах пара — но на этот раз уже сержант сграбастал девку и опрокинул на влажные дубовые доски полатей. Потом ополоснулся, пристроился и хорошенько «потер Варе спину», забрался под потолок, в самый жар, приходить в себя, и мечтательно произнес:

— Сейчас бы пива…

— У Лукерьи мед хмельной есть, — отозвалась Варвара. — Завсегда для боярина запасала.

— Лукерья не придет, — ухмыльнулся Андрей. — Муж-то дома.

Словно в ответ хлопнула дверь предбанника, появился белесый женский бок.

— Боярин меду в баню просит, — сообщила ему Варя.

— Это мы мигом, — узнал Андрей голос Лукерьи. — Сейчас мужа пошлю.

— И невольницу захватите, — свесился с полка Матях. — Ее тоже отмыть после дороги надо.

Женщина вышла, а спустя несколько минут послышался яростный визг, словно кто-то прищемил кошке хвост и никак не хочет отпускать. Голую татарку впихнули в парную, следом за ней, ухохатываясь, вошли Ждан и Касьян. Алсу, кидаясь из стороны в сторону и пытаясь прикрыть наготу, прорывалась к дверям. Правда, безуспешно. Последней появилась Лукерья, принялась старательно разводить в кадушке воду, а затем, уловив момент, внезапно опрокинула ее пленнице на голову. Визг захлебнулся. Пока татарка протирала залитые глаза, мужчины кинули ее на скамью, принялись стегать вениками. Причем, похоже, от души, а не из желания прогреть и смыть грязь. Девушка брыкалась, пытаясь отбиться от ударов, опять начала визжать — но тут подкралась женщина и снова под общий хохот вылила на нее ведро воды.

— Давай-давай, отродье басурманское, — посоветовал Ждан. — Принимай причастие русское.

Поняв, что вырваться из рук истязателей не получится, Алсу свернулась калачиком, одновременно спасаясь и от нескромных взоров, и от сыплющихся на тело ударов, но не тут-то было — пленители сохраняли решимость отмыть ее целиком, от пяток и макушки до пупка, а потому, растерев в волосах настойку ромашки и смыв ее водой, пройдясь вениками по спине и ногам, мужчины опять взялись за жертву, повернули на спину, раскинули руки и развели ноги, открыв своим взорам и веникам нетронутые девичьи груди, похожие на две перевернутые пиалы из чуть желтоватой слоновой кости, украшенные остроконечными сосками, впалый мускулистый живот, рыжие кудри внизу.

— Тепленькой… — Лукерья обрушила на невольницу новый поток.

Татарка всхлипнула, закрыла глаза и отвернула лицо в сторону. Честное слово, Андрею стало ее жалко. Но он твердо помнил внушенную еще начальной школой истину: чистота — залог здоровья. А потому вмешиваться не стал.

— Ладно, отпарили, — наконец решил Ждан. — Пойду на кухне ее посажу, чтобы не простыла.

— Так как, сказываешь, тебя звать-величать? — Стоило закрыться двери, как Касьян тут же запустил свою единственную руку Лукерье между бедер.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответила женщина и легонько стукнула его черпаком по макушке.

— Кажется, пива мне сегодня не дождаться, — сделал правильный вывод Матях и спрыгнул с полка. — Пойдем, Варвара, ужинать. А то мое брюхо уже к спине присохло.

В горнице Андрея ждал сюрприз: на широком топчане лежала, прикрытая белым покрывалом, толстая перина, да еще со свернутым одеялом поверх.

— Гриша? — лаконично спросил он у Варвары.

Девушка кивнула и поставила на стол кувшин, деревянную стопку, блюдо, на котором красовались тонкие ломтики жареной рыбы, присыпанные сверху колечками лука.

— Еще стакан давай, — указал на кувшин сержант.

Варя опять кивнула, вышла, а вернулась не только со стаканом, но и с длинной чугунной латкой. Поставила на стол, сняла крышку — к потолку взметнулись клубы сизого пара. Из латки, из груды бурой квашеной капусты, выглядывал бок потемневшего от долгого пребывания в печи гуся.

От такого красочного зрелища Андрей забыл даже про вино. Он торопливо достал ложку, запустил ее в капустные россыпи, зачерпнул, поднес ко рту, одними губами попробовал несколько прядок…

— Какая вкуснятина! Варя, у тебя золотые руки. — Андрей набил капустой рот. В тушеном гусе, как известно, самое главное, вкусное и ценное — это капуста. — Вот уж порадовала, так порадовала. Кстати, а ведь и я тебе гостинец приготовил! Куда там Ждан мои сумки кинул?

Сержант взял со стола свечу, вышел во двор, нашел сумки, достал запомнившийся свернутый платок, вернулся в дом и протянул девке. Варя недоверчиво развернула подарок и пораженно охнула. Глаза ее округлились, она несколько раз посмотрела то на монисто, то на уплетающего капусту Андрея, потом подняла украшение, примерила к груди. Заметалась в поисках зеркала — но таковым Матях еще не обзавелся. Тогда девушка положила подарок на стол и начала решительно раздеваться.

Андрей обреченно понял, что выпить сегодня так и не сможет.

* * *

Проснулся он оттого, что теплый бок Варвары исчез из-под одеяла — девушка ушла готовить завтрак.

Вчерашняя рыба и гусь, как и положено на боярской усадьбе, еще ввечеру были истреблены дворней. Матях добрался до стола, понюхал горлышко кувшина. Так и есть, водка. Стаканчик вина с утра он бы, может, и выпил, но этого не хотелось. Боярский сын Андрей Матях сладко потянулся, надел портки, вышел на улицу, бодрой трусцой пробежался до колодезного журавля, окатился ледяной водой.

— Что ж ты мучаешься так, боярин? — окликнул сержанта развалившийся на крылечке Касьян. — В бане воды горячей еще полно.

— Горячей вечером умываться нужно. — Андрей крутанул руками, разгоняя кровь. — Чтобы спалось лучше. А утром хорошо холодненького. А чего телеги вчера не убрали?

Повозки с трофейным добром стояли возле дома.

— А места нет во дворе, — пожал плечами холоп. — Ждан сказывал, оброк намедни с двух дворов доставили. Телок пригнали, убоины привезли, капусту, репу, брюкву, ячмень… Ну, в общем, и погреб весь полон, и закрома. Ярыга уже собрался в усадьбу все везти.

— Вот черт! — сплюнул Матях. — Мало добра — плохо, много — опять же головная боль. Только к Илье Федотовичу везти ничего не нужно. Придумаем что-нибудь, Я теперь здесь хозяин, при мне все и оставаться должно. Помоги лучше посмотреть, чего тут на мою долю выпало…

Разборка возов и сортировка имущества заняли время почти до обеда. Основной добычей оказались ковры — их обнаружилось аж четырнадцать штук. Большинство Андрей перетащил в свою комнату: выстелил ими пол, развесил на бревенчатых стенах, обил тонкую дверь. Пару войлочных ковриков, по совету Касьяна, отложил для походов — стелить на землю при ночлеге. Еще пару, самые потертые, отдал Лукерье, чтобы у себя с мужем в комнате постелили. Зимой ноги меньше студиться будут.

Закончив дело, подкрепились огненно-красным борщом, сваренным Варварой на парной телятине, закусили его заливной стерлядкой, под которую очень удачно проскочили две стопки хлебного вина, запили все сытом, после чего Андрей обнял холопа за плечи и отвел во двор, к сложенным над загончиком для свиней походным сумкам. Показал на колчан со взятым у купца луком.

— Есть у меня такое дело, Касьян, — вздохнул сержант. — Я ведь не просто все забыл, а абсолютно все. Мне, как сыну боярскому, с лука стрелять положено. А я не помню, с какой стороны-то за него браться.

— Это ерунда, дело несложное, — отмахнулся старый воин. — Тут главное — наперсток хороший иметь. А то ведь тетива пальцы отрежет, «ква» сказать не успеешь. Постой, у меня вроде свой валялся где-то. Мне он более ни к чему. Может, тебе налезет, батюшка боярин. Вот, смотри. Самолично из рябины вырезал…

Наперсток оказался широким деревянным кольцом с узким пазом посередине. На большой палец Матяху он, естественно, не налез, но сержант не огорчился.

— Ерунда, дела на пару часов. Сейчас вырежу.

Рябины росли вдоль дороги, у заболоченной низинки перед деревней, так что далеко ходить не пришлось. Засапожником Андрей срезал ветку немногим толще своего пальца, снял кору, потом откромсал кусочек шириной сантиметра полтора, спрятал большой нож, вытащил маленький, который про себя называл «столовым», начал аккуратно выбирать сердцевину.

— Бог в помощь, разлюбезный наш батюшка-боярин Андрей Ильич…

— Здравствуй, Гриша. — Даже не оглядываясь, Матях узнал смерда по его глумливым интонациям. — Спасибо за перину. Нашлась, значит?

— Да вот сидел я, думу думал. — Терехин пристроился рядом с сержантом на старый рябиновый пенек. — Чем, думаю, хрюшек своих кормить? Они ведь, боярин, не то что овца али курица, что и пасутся сами, и яйца несут или шерсть дают. Хряк, он ведь как копилка. В него что кинул, то потом и сожрал. Ни больше и ни меньше.

— Значит, подбрасывать в эту копилочку нужно почаще, — улыбнулся Андрей, — и без жадности.

— Так ведь я, боярин, душа добрая, — рассмеялся Гриша, поглаживая курчавую с проседью бородку, — мне для родного кабанчика ничего не жаль. Вот только где бы взять все то, чего не жалко?

— Да хватит тебе крутить, — не выдержал Матях. — Говори прямо, чего хочешь?

— Лумпун наш, река, рыбкой особо не богат, — хитро прищурился смерд. — Но хрюшки, они ведь роду не боярского, к разносолам не капризные. Могут и плохонькую сожрать, коли подквасить, да запарить хорошенько, чтобы кости размякли.

— Ну-у?

— Позволь мне, батюшка, вершу на Лумпуне вколотить. Зима скоро. Я с сыновьями щитов-то ивовых наплету, а по весне, как половодье схлынет, колышки поперек русла, за лесосекой вколочу, да щиты-то к ним и примотаю.

— Рыбка, это хорошо, — кивнул Андрей. — Рыбу я люблю.

— Помилуй, боярин! — возмутился Гриша. — Я ж к тебе со всей душой! И перину принес, и разрешение спросил, тайком делать не стал. Да и нет рыбы хорошей в Лумпуне. Ерши да караси. И то мелочь одна. Куда их тебе на стол? Вот разве кабанчику скормить, и то побрезговать может.

— Плотва, щуки, судаки, лещи, окуни, — рассмеялся сержант. — Только не говори, что ты их свиньям скармливать станешь, вместо того чтобы жарить, коптить, вялить. Хрякам, может, что и перепадет. Но только не впаривай мне, что ты стараешься ради них одних. А что касается тайком поставить… Так ведь можно и вообще ничего не получить.

— Эх, боярин, — махнул рукой мужик. — Я к тебе с добром, а ты меня… Все вы так и норовите семь шкур содрать.

— Зачем семь? — пожал плечами Матях. — Половины хватит.

— Сколько?! — задохнулся от возмущения Гриша.

— Ладно, шучу. — Сержант понял, что сильно перегнул палку. — Скажем, каждую пятую готовую рыбку — мне на стол. Договорились?

— Если уже сготовленную, копченую там али вяленую, то десятину надо просить, по совести-то.

— По совести, это одну пятую, — покачал головой Андрей. — А коли десятину, то я Трифону передам, пусть следит, чтобы все правильно было.

— Да ладно, боярин, — примирительно кивнул смерд. — Зачем Трифон? Я сам по совести все отсчитаю.

— Я так и думал, — кивнул сержант, отлично понимая, что двадцать процентов «по совести» наверняка окажутся примерно равны десяти «по закону». Но в первом варианте хлопот должно быть меньше.

— И еще, батюшка Андрей Ильич… — Судя по тому, насколько вежливо заговорил мужик, Матях понял, что у него хотят выцыганить что-то еще. — Мне вершу кажинный день проверять придется. Как раз мимо пасеки ездить стану…

— Ну и что?

— Слыхал я, что к весне, ярыга твой, Ждан который, долг намерен полностью отработать.

— Вот черт! — сплюнул сержант и примерил на палец почти готовое кольцо. Получалось, нужно сточить еще совсем немного.

— Свят, свят, — торопливо перекрестился Григорий. — Милостью Божией, он все честно по уговору старому исполнить собирается.

— Ладно. — На этот раз Матях точно знал, чего обещать и чего требовать, благо разговор с боярином Умильным был. — Значит, так. Пасеку с весны отдам на твое попечение, но треть меда — мне.

— Батюшка…

— Треть, — твердо повторил Матях. — И так готовое все получаешь. Однако осенью, как Ждан ульи на зимовку складывать станет, проверь, чтобы все по совести было сделано. Знаю я таких гавриков. Весной на дембель — так летом после них хоть трава не расти. Ничего не сделают.

— Проверю, — кивнул повеселевший смерд. — За каждой семьей прослежу. Сладких тебе снов, батюшка Андрей Ильич. Надеюсь, не раз еще свидимся.

— Угу, — кивнул Матях, прикидывая, как быть в сложившихся обстоятельствах. Коли ярыга из долговой кабалы выкрутится, значит, и Лукерья вместе с ним уйдет. Кто тогда за хозяйством смотреть станет? У него ведь и скот имеется, и дом, и припасов изрядно хранится. Самому этим заниматься некогда. То в Москву ехать требуется, то в поход позвать могут, причем в самый неожиданный момент. На кого все оставить? Варвара, конечно, девка хорошая. Но ведь ее только как стряпуху деревенский сход выделяет. Еще неизвестно, что они запросят за ее каждодневную работу, вместо оговоренных пары раз в месяц. Хозяйство на нее не повесишь. А если повесишь — нужно будет платить. Да еще управится ли? И честная ли девка? Устоит ли перед соблазном продать доверенное добро и удрать куда подальше?

Андрей неожиданно поймал себя на том, что мыслит как настоящий, потомственный помещик, и рассмеялся: еще немного, и так обживется, что домой не захочется. А что касается хозяйства, то выход тут один: жениться нужно. Вот тогда можно ничего не бояться. И не обкрадет, и не убежит. Во всяком случае — с высокой долей вероятности. Если сам не облажаешься и не свяжешься с какой-нибудь блудливой шмарой без царя в голове.

С этими мыслями сержант надел на палец кольцо — пусть и не обручальное, но весьма нужное. Оно сидело как влитое: плотно, надежно, проворачиваясь, но не соскальзывая.

— Наверное, сойдет. — Андрей вернул нож с резной костяной рукоятью обратно в ножны, бросил ветку в кустарник и пошел назад, к своему дому.

Касьян уже приготовил две учебные стрелы — прямые палочки длиной чуть больше метра; к одному из концов каждой коричневой сосновой смолой крепился камешек. Андрей уж не стал интересоваться, как холоп ухитрился соорудить их, пользуясь всего одной рукой.

— А чего без оперения?

— Это не для точности, — покачал головой старый воин. — Просто пустить попробуй. Хороший лук натянуть не у каждого получается. А этот добрый, османский. Под Казанью такими многих стрельцов побили. Этих палок, коли поломаются али улетят, не жалко. Поперва узнаем, может, тебе и учиться ни к чему?

Сержант хмыкнул, поднял лук, зацепил пазом кольца суровую льняную нить, поднатужился, резким движением оттянул тетиву почти на метр и тут же отпустил, тяжело дыша:

— Ну как?

— Лепо, — кивнул холоп. — Да токмо без стрелы тетиву и бык натянуть может. Но государь наш быков к себе в рать не зовет. На, с этим попробуй.

Андрей принял стрелу, наложил на тетиву, по детской привычке попытался ухватить за комелек пальцами, но быстро сообразил, что натянуть таким образом тугой лук не сможет. Попытался перехватить тетиву согнутыми безымянным и указательным пальцами, зажав стрелу между них.

— Эй, боярин, что ты как немец ее хватаешь, ей-богу? Лука таким макаром не удержать. Ты по-человечески возьми, наперстком большого пальца зацепи, теперь кончик пальца придержи указательным и средним. Вот, так у тебя тетиву уже не вырвет. А теперь стрелу-то туда, в кулачок, и вставляй…

Сержант попытался выполнить инструкцию, начал натягивать лук — но стрела выскользнула из руки. Попытался снова — опять не получилось.

— От черт! — не выдержал он. — Никогда не думал, что стрелять из лука так сложно.

— Ты зажми комелек-то, — показал пальцем Касьян. — Кожей, подушечкой у костяшки зажми… Вот, вот так…

Стрела, хоть и очень неудобно, оказалась прихвачена согнутым большим пальцем. Андрей, поднатужившись, натянул тетиву, начал искать, куда выстрелить, — но тут лук переиграл и, едва не разрывая спинные мышцы, выпрямился до первоначального состояния.

— Ну что же ты, боярин! — взорвался холоп. — Чего ждешь? Ворога нашел, стрелу на него навел, натянул тетивушечку-то да пальчик указательный чуток и расслабил. Остальное она сама, родимая, сделает. Ну, давай!

— Ладно. — Матях снова зажал комель стрелы в кулаке, глазами выбрал в качестве мишени крону стоящей метрах в пятидесяти яблони, направил стрелу на нее, сделал резкий выдох, натянул тетиву до хруста в позвоночнике, чуть ослабил указательный палец — тум-м! Сильный рывок едва не выдернул большой палец из сустава, левую руку толкнуло так, что все тело слегка откачнулось назад, а стрела — стрела вообще исчезла. Только в широкой кроне, крутясь, как выдернутые из вороньего хвоста перья, падали несколько желтых листиков.

— Молодца, боярин, — покачал головой Касьян. — А ну, повтори.

В этот раз Андрей снайпера изображать не стал, навел стрелу в чистое небо, под углом примерно сорок пять градусов, накрепко сдавил в кулаке комель, резко натянул и тут же спустил тетиву. Ему показалось, что несколько секунд он мог наблюдать уходящую в небесную голубизну темную точку, но вскоре видение растаяло, как и не было.

— Чего теперь? — поинтересовался сержант.

— Ну, — кивнул старый воин, — пожалуй, стрелы метать у тебя получается лучше, нежели у многих. Холопам боярским до тебя далеко. Тоды давай сноровку на цели опробуем. Не сочти за труд, подсоби, боярин.

Вместе они подняли одну из уже пустых трофейных телег на попа, оперев колесами о стену двора, вторую поставили перед ней.

— Вот она, моя любимая, служивый. — Холоп достал из-за пазухи лисий хвост, видимо заранее подготовленный, и прицепил посередине днища верхней телеги. — Ну что, боярин Андрей, попадешь?

— Чем?

— А вот… — Касьян заглянул во двор и вскоре вернулся с купеческим колчаном. — Я видел, там пять штук еще есть.

Матях достал одну из стрел, поднес наконечник к глазам. Больше всего он напоминал острие декоративной кованой ограды — четырехгранное, доходящее до двух сантиметров в толщину, после чего резко сужающееся и превращающееся в два тонких пера, между которыми и просовывалось древко стрелы, чтобы потом его крепко-накрепко примотать суровой нитью и залить клеем. Само древко, толщиной в мизинец и длиной не менее полутора метров, заканчивалось тремя широкими перьями, похожими на гусиные. Перья были расщеплены вдоль и привязаны сердцевиной к специальным впадинам, причем шли не по прямой, а закручивались в пологую спираль.

— Так что, служивый, — поторопил Матяха холоп, — в хвост рыжий попадешь? Токмо отойди подалее. Отсюда в него без лука тыкнуть можно.

Касьян отвел сержанта метров на пятьдесят, почти к самой дороге. Лисий хвост отсюда казался просто яркой точкой, кляксой, словно у кого-то в телеге перьевая ручка протекла. Андрей пожал плечами, наложил стрелу на тетиву, плотно зажал ее в кулаке, навел на цель, резко натянул тетиву и тут же спустил.

Левую руку возле запястья обожгло острой болью — там быстро набухал красным ровный рубец.

— Браслет тебе надобно носить, боярин, — посоветовал холоп и быстрым шагом пошел к дому.

Разумеется, чуда не случилось: стрела в хвост не попала, насквозь пробив правые верхние углы в днищах обоих возов и глубоко погрузившись в стену.

— Это что же? — не веря своим глазам, пробормотал Матях. — Если бы не телеги, я мог и стену в доме пробить?

— А то! — довольно кивнул Касьян. — Лук-то османский, тугой лук.

— А ну, люди там внутри окажутся? — не утерпев, Андрей стукнул холопа в лоб. — Или скотину пораню?

— Да откуда они там, боярин? — недовольно буркнул Касьян, потирая голову. — На пастбище все должны быть.

— Давай посмотрим. — Андрей распахнул ворота двора, шагнул внутрь, заглянул в загон за стеной. Увидел в сене под яслями голую ногу, наклонился, ухватил за шиворот Алсу, почему-то одетую в драный потертый тулуп, выволок наружу: — Ты чего здесь делаешь? Почему в таком виде?

— Я всех напоила, — испуганно сжалась девушка. — И травой сушеной пол застелила.

— А одежда где?

— Тетенька забрала. Она и еще мужчина меня раздели, дали шубу эту, сюда пригнали. Показали, где вода, где вилы. Побили палкой…

— Побили? — критически осмотрел невольницу Матях. — Синяков не видно…

— Чего она там бормочет, служивый? — поинтересовался Касьян.

— Говорит, побили ее, раздели. Сюда за скотом ухаживать загнали.

— А что же она, во дворце жить хотела? — одобрительно кивнул холоп. — Дабы кормили, поили и на ручках носили? Хватит, попила русской кровушки! Видел я, как полонян наших, некормлеными, непоеными от зари до зари пахать, как волов, заставляли. Гнилую краюшку кинут да плетей на закуску, и дохни под небом, траву жри и работай, пока они брюхо под солнцем греют.

Это было правильно. На русских рабов Матях в Чечне тоже насмотрелся. Правда, там никто не разрешал забирать в полон девок, отцы и братья которых занимались работорговлей и разбоем. Правильным было и то, что русские бабы и мужики, содержавшие этих сволочей будучи рабами, никак не должны кормить и поить их, уже сами взяв в невольники. Ждан и Лукерья, через селение которых всего месяц назад прокатилась разбойничья орда, имели полное право ненавидеть новую приживалку. И все-таки…

— И все-таки была красивая, соблазнительная девица, — покачал головой сержант. — А превратили ее в какую-то бабу-ягу. Смотреть противно. И кстати, — неосторожно приблизившийся Касьян получил в лоб еще раз, — говорил я, что поранить кого-нибудь можем?! А ты, Алсу, — перешел Андрей на «тюркский» язык, — пойдем со мной.

На кухне Лукерья как раз кормила Ждана пахнущей мясом рассыпчатой гречневой кашей, так что отлавливать рабов поодиночке Андрею не требовалось.

— Так, работящие мои, — хлопнул в ладони сержант. — Давайте быстренько верните татарке одежду и запомните: она должна помогать вам по дому и ухаживать за скотом, но я хочу, чтобы вид этой грудастой черноволосой девки ласкал мой взгляд. И нечего превращать ее в лохматое, грязное и драное чучело, покрытое синяками. Вопросы есть?

На несколько мгновений в воздухе повисла угрюмая тишина, потом Лукерья с грохотом бросила на стол оловянный черпак, кинула в сторону спрятавшейся за хозяина татарки взгляд, полный чего-то, мало похожего на ласку, ушла в комнату за печью, вернулась с тряпочным свертком и грубо швырнула его девушке.

— А ты, — оглянулся Матях на Алсу, — сперва сходи к колодцу умойся. А то привычку взяла по полу в скотном загоне ползать. Для чего тебя в бане вчера отмывали?

Татарочка прижала шаровары и курточку к груди, подобрала разлетевшиеся туфли и осторожно упятилась за дверь. Ждан недовольно фыркнул в миску.

— Закрома полны, боярин. Коли еще оброк привезут, класть некуда станет.

— Значит, нужно сарайчик какой-нибудь сколотить.

— В сарае репа да свекла померзнет, — подал голос Касьян. — Хлев ставить надобно и скотину туда переводить. А корма здесь, в тепле оставить.

— А скотина не замерзнет в морозы?

— Коли сытно кормить да сена на землю не жалеть, дабы прилечь могла, то ничего с ней не сделается. Лишь бы крыша от снега да стены от ветра имелись.

— Хлев рубить, это время надо. Сосны у Лумпуна валить, сюда возить, сруб верстать, — покачал головой Ждан. — Да еще пасека, поля у лесосеки, скотина, хозяйство. До зимы не успею.

— Кто же тебя заставляет сруб ставить? — удивился сержант. — Вкопать четыре столба, балки для кровли кинуть да досками обшить. Дюймовки пары кубов хватит, на одной телеге привезти можно. Два дня работы на все, только гвозди загонять успевай.

— Чего баешь, боярин? — не понял ярыга.

— Из досок сарай по-быстрому сколоти!

— Дык где столько досок-то взять, батюшка боярин? — развел руками Ждан. — То ведь бревен двадцать распустить надобно! Мне одному и не сделать. А коли с Лукерьей, так это до весны только пилить, хозяйство напрочь забросив.

— Из жердей составить, и весь сказ, — предложил Касьян.

— Задувать меж жердями станет, — покачал головой ярыга. — Щели все не заткнешь. Уж проще сруб поставить. Но одному — никак. До первого снега не успеть.

— Вот черт! — раздраженно сплюнул Андрей. Он совершенно забыл, что нынче доски добываются простым, но нудным способом: пилят стволы вдоль двуручной пилой, от комелька к вершине. Или наоборот. Сути это не меняет: заниматься подобным делом можно только от огромной нужды. Например, пол настелить — по округлым бревнышкам особо не нагуляешься. Стол сколотить, скамьи. Ну, может, ворота красивые сделать. И хватит. Все остальное проще сооружать из готового кругляка — меньше мороки.

Матях подошел к столу, взял крынку, отпил кваса прямо из горла.

Получается, не обшить ему, как хотелось, свою комнату изнутри «вагонкой» — Андрей, городской житель, предпочитал ровные стены. В преддверии зимы под доски можно было бы набить утеплителя. И снаружи дом не обшить — от дождя, чтобы гнил меньше, и для тепла опять же. Ни штакетника не поставить, ни дорожки через распутицу не выстелить. Обидно.

— Ладно, нет так нет, — махнул рукой сержант. — Варя где?

— Размолвка у нее с отцом, — пожала плечами Лукерья. — Но заячье заливное она оставила, в погребе. Принести?

— Неси. — Боярский сын Андрей ушел к себе в горницу, поставил лук в угол, расстегнул и бросил туда же тяжелый пояс.

Его комната теперь напоминала иллюстрацию по теме «персидский гарем». Ковры, ковры, ковры. Еще утром все это казалось удачной находкой, уютной и красивой обителью. Сейчас Матях подумал о том, что через щели между бревнами зимой станет поддувать, а ковер — это ведь та же тряпка, сквозь него ветер пройдет, как через сетку. Да еще этот хлев, который желательно построить как можно быстрее. Сруб в одиночку не поставить, Ждан прав. Тут нужно мужиков пять припахать. Одного — лес валить, другого — бревна подвозить, третьего — рубить углы, а еще пару — венцы укладывать. Да только где их взять, мужиков? Андрей пробыл в шестнадцатом веке уже достаточно, чтобы понять: крепостных так просто на работы согнать невозможно. Они делают только то, что изначально с помещиком, хозяином земли, в качестве арендной платы было обговорено.

— Хотя чего голову ломать? — пожал он плечами. — Заплатить мужикам, и все. Пусть сделают.

— Уборочная сейчас, Андрей Ильич, — заметил вошедший в горницу вместе с ним Касьян. — Не пойдут.

— Ладно, чуток потерпеть можно, — уселся Матях за стол. — Как время появится, так пусть и сделают. Договоримся. Сколько стоит сруб поставить?

— Да двух полушек хватит, боярин.

— Надо в кошелек заглянуть, которым купец месяц назад откупился. Может, наберется.

— Конечно, наберется, — согласился Касьян. — Уж пара полушек обязательно по швам завалилась.

Вошла Лукерья, поставила на стол продолговатую деревянную миску с плавающей в полупрозрачном желе мясистой тушкой, пару плошек с капустой и грибами, уже хорошо знакомый сержанту кувшин с водкой — хлебным вином.

— Ну, что ты мнешься? — кивнул Андрей холопу. — Сходи за стаканами да садись к столу. Мне одному скучно.

В голове по-прежнему сидело чувство неприятия окружающего мира. Ну как так — жить среди лесов и считать доски дефицитом?! Хотя, с другой стороны — а чего сделаешь? Как можно извернуться?

В общем-то, пилорама — устройство простое, как пенек. Берутся несколько пил размером с двуручную, крепятся в пакет. Расстояние между полотнами такое, какую хочешь доску получить. После этого пакет начинает двигаться вверх-вниз, на него подается бревно — а с другой стороны вываливаются готовые доски.

— Ну что, батюшка Андрей Ильич, — появился со стаканами Касьян, — давай…

— Помолчи, — оборвал его сержант. — Ешь молча, дай подумать.

Матях налил себе стаканчик, опрокинул, стараясь удержать за хвост появившуюся мысль. Итак, нужно научиться как-то двигать бревно и пакет с пилами. Впрочем, зачем бревно толкать? Положить на наклонную плоскость, на простенькие вальцы, оно само под ножи сползет — законы гравитации никто не отменял. А вот как шевелить пакет с пилами? Пустить лошадей вокруг ворота? Их кормить нужно, за ними уход требуется, погонщик. Тем более что уже давно существуют ветряные мельницы. Правда, это устройство тоже довольно сложное. Вот бы чего попроще… Например, опустить колесо с лопатками в реку. Течение крутит колесо, колесо приводит в движение пакет с пилами. И все… В общем, вполне реальный проект получается. Коли тут за целый сруб пару монет просят, то на мини-лесопилку его финансов тоже должно хватить.

— Ну, Касьян, — Андрей налил себе еще стакан, — давай выпьем за то, что я — гений!

— Как скажешь, боярин, — не заставил себя упрашивать холоп, тяпнул «рюмашку» и плотоядно потянулся к заливному.

— Куда поперед батьки! — Сержант опустил руку к маленькому ножу, но на месте его не обнаружил. Идти в угол за поясом было лениво, поэтому Матях вытянул «засапожник», отрезал себе часть тушки с задними лапами, посмотрел, куда переложить — но ни тарелок, ни хлеба на столе не имелось. Видимо, по обычаю, зайчатину полагалось употреблять прямо из латки.

— Ну и ладно. — Андрей оторвал лапу, запустил зубы в нежное, хотя и чуть суховатое мясо. Холоп немного выждал, а потом полез в латку с другого края.

Дверь в горницу приоткрылась, сквозь щелочку аккуратно протиснулась татарка, теперь уже в шароварах и курточке, ощутила на себе взгляд, тут же низко поклонилась:

— Не гоните меня, господин. Я буду тихой и послушной…

С этими словами девушка юркнула в угол, села и буквально втиснулась в ковры, едва не слившись с рисунком.

— Бездельницы эти узкоглазые, — высказался Касьян. — Нет от них проку в хозяйстве.

— Ломать — не строить, — пожал плечами Матях. — Из красотки уродину сделать легко, а вот наоборот — трудно. Пусть пока все так остается, а там посмотрим.

— Это да, — покосился в угол холоп. — Баба в теле.

Алсу сжалась еще сильнее, предчувствуя новые неприятности.

— Ну, и чего ты там тискаешься? — качнул боярский сын ножом в ее сторону. — Давай, давай, поднимайся. Пошевеливайся.

Девушка, недовольно насупившись, поднялась, глубоко вдохнула, вскинула руки над головой, соединив в кольцо и вывернув ладонями наружу, пошла по горнице, звонким голосом напевая:

— Яркие тюльпаны цветут в степи после теплых дождей под ласковым солнцем…

Холоп от неожиданности поперхнулся заячьими позвонками, оглянулся, торопливо налил себе еще стаканчик, опрокинул в рот, запихал туда же горсть хрустящей капусты с алыми морковными прожилками, выловил себе переднюю лапу с мясистыми лопатками, поднялся:

— Ну, я на сеновал пойду, боярин. Отдохну маленько. — Он еще раз оглянулся на танцующую невольницу, похабно ухмыльнулся и скрылся за дверью.

— Мягки травы на пологих холмах, нежен ветер, прилетающий с широких просторов… — Татарка медленно ступала по ковру, но бедра ее двигались быстро, то описывая плавные круги, то мелко подрагивая вверх-вниз. Странным казалось, что темная ямка пупка при этом оставалась совершенно неподвижной, равно как и плечи. Голосом девушка обладала звонким, но вот насчет слуха или чувства ритма, в отличие от своей будущей тезки, явно не блистала.

— Ты есть-то хочешь? — поинтересовался сержант.

Песня оборвалась на полуслове — Алсу торопливо закивала, продолжая работать бедрами.

— Тогда садись, — кивнул Матях на скамейку рядом с собой.

Невольница присела на самый край, взяла щепотку капусты, еще щепотку, еще. Потом дотянулась до миски с грибами, воровато покосилась на господина и вытащила из латки кусок мяса. Сбоку было видно, как крупные упругие груди приподнимают полы короткой курточки, упираясь сосками в войлок.

Андрей резко отвернулся, налил себе водки, выпил, закусил капустой — есть он уже не хотел. Чай, почти половину зайца слопал. Снова отвернулся от татарки — проклятая куртяшка помимо воли приковывала к себе взгляд. В штанах появилось напряжение, словно их обитатель тоже хотел выглянуть и оценить соблазнительный предмет. Боярский сын налил себе еще, повернулся к невольнице, положил ей руку на холодный мускулистый живот, скользнул по нему наверх, сжал грудь в своей ладони. Алсу замерла, никак не препятствуя ласке, но и не отвечая на нее.

Странное ощущение — иметь рабыню. С виду — точно такая же девушка, как те, каких он тысячами встречал в своей жизни, с которыми случайно сталкивался на улице или в институте, разговаривал, шутил, с которыми общался, кое-кого пытаясь соблазнить, кое-кем всерьез увлекаясь. Но эту красивую сероглазую татарочку он мог совершенно законно продать или запороть до смерти. Он мог вступать с ней в сексуальную связь в любое время, когда только пожелает, нисколько не интересуясь ее мнением, мог одолжить другу, мог осыпать подарками и награждать лаской, а мог навсегда сослать в какую-нибудь болотину — копать торф для всей деревни. И никто никогда не осудит его за любую подобную выходку, никто слова поперек не скажет. Делай что хочешь. Невольница…

— Когда поешь, унеси все на кухню, — резко поднялся из-за стола Матях. — Скот с пастбища пригонят, помоги с ним управиться. Сама знаешь, какой уход животине нужен, барышня не городская. А у меня еще дела хозяйские, недосуг.

Он подхватил свой пояс, привычно застегнулся и вышел на улицу.

Трифона боярскому сыну пришлось подождать — тот вернулся с покоса только поздно вечером, в сумерки, везя сразу на трех возах пухлые соломенные снопы.

— Никак, кровлю менять собрался? — поинтересовался Матях. — Вроде она на твоей избе и так хорошая.

— Уже поменял. — Мужик спрыгнул с телеги, скинул шапку, поклонился, отер войлочной папахой лоб. — Аккурат перед набегом и поменял, батюшка боярин. Ее ведь, родимую, кажинный год надобно перекидывать. Гниет она от дождей-то. И тебе поменять надобно, Андрей Ильич. Фрол-то, как позапрошлый год дом окончил, так более и не делал ничего с крышей. Дранка трескается, течь вот-вот начнет. А что Варвара не приходит, то уж не обессудь, жатва у нас. На каждодневку мы не договаривались, хоть она и согласная. Ввечеру заглянет, ушицу щучью сварила.

— Сруб мне поставить нужно, — не стал развивать скользкую тему Андрей. — Оброк теперь никуда не отправляем. Хочу его во двор, под крышу класть. А скотину в новый хлев перевести. Сделаете? Торопить не стану, как сельхозработы закончите, так и срубите. Пару полушек заплачу. Такая вроде сейчас цена?

— Коли токмо за работу, так и сойдемся, — кивнул староста. — А коли скобы и солому свою брать придется, то маловато получится.

— В Москву мне скоро ехать, — пожал плечами Андрей. — Так что скобы можно и купить.

— Зачем в Москве? — удивился смерд. — У батюшки Ильи Федотовича три кузни есть. Там и купить можно. Они цены большой не ломят.

— Ладно, делай как удобнее, — махнул рукой сержант. — Если что, потом доплачу.

Староста не обманул. Когда Матях вернулся к себе, в горнице его уже ждал пузатый закопченный чугунок, от которого исходил густой, как болотная осока, рыбный аромат.

— Тройная? — повел носом боярский сын.

— Ты прости, Андрей Ильич, — смущенно ответила Варя, теребя в руке платок. — Размолвка у меня дома вышла. Вот и не приходила днем. Теперича опять назад бежать надобно.

«Еще бы! — подумал Андрей. — Если бы моя дочка пошла к кому обед сварить, а вернулась только утром, я бы ее вообще прибил».

— Горячая, — вслух пожаловался он, откладывая свою серебряную ложку.

— Дык из печи токмо…

— Надо подождать чуток, пусть остынет. — Боярский сын отошел к постели, прилег на нее с ногами, вытянувшись во весь рост. Теперь, когда везде лежали ковры, Андрей мог позволить себе оставлять жаркие заячьи поршни в сенях и ходить по комнате босиком.

— Так ты не гневаешься, Андрей Ильич? — Варя присела на краешек постели.

— А чего мне на тебя сердиться? — удивился Матях и потянул ее к себе.

Спустя примерно полчаса, когда чугунок уже точно должен был подостыть, они поднялись с постели. Садиться за стол девушка отказалась, торопясь домой, а сержант с удовольствием подкрепился наваристой ухой, потушил свечу, разделся и забрался под одеяло, разомлевший от сытости и полностью удовлетворенный. В этот момент и скрипнула дверь.

— Ну, кто там еще? — буркнул Андрей.

— Разреши мне остаться здесь, господин, — полушепотом спросила татарка. — А то хозяйка с кухни прогоняет, в сене спит твой нукер. Я не стану мешать, я на земле…

— Оставайся… — безразлично произнес сержант и повернулся на бок.

* * *

Поутру Матях, все еще захваченный идеей поставить небольшую лесопилку, вместе с Касьяном помчался к Лумпуну. Десять километров до леса всадники проскакали минут за двадцать, после чего боярский сын, памятуя советы Умильного, скорость сбросил, въехав под сосновые кроны шагом. Здесь вовсю ощущалась осень. Хотя ели и сосенки не имеют привычки сбрасывать на зиму свои иглы, однако встречающиеся там и тут кустарники, березы, густые рябинники стояли совершенно голые, разбросав по сторонам жухлую листву. Осенний холодок забирался под рубашку, студил колени, и Андрей уже в который раз вспоминал о том, что еще до похода на татар по совету Ильи Федотовича успел заказать кое-какую одежду. И что ее давно пора забрать.

На самом берегу Матях спрыгнул на землю, отпустил коню подпругу, подвел к воде. Однако скакун рекой не заинтересовался, предпочтя выщипывать мягкими губами все еще зеленую осоку.

— Куда ему пить, боярин, — усмехнулся с седла холоп. — Не устал еще совсем.

— Наше дело — предложить, — пожал плечами Андрей, — его дело — отказаться. А ручеек бодренький…

Скорость течения в Лумпуне составляла километров пять-шесть. Явно быстрее пешехода. Значит, лопасти колеса должен раскрутить без труда. Разумеется, если построить плотину, то мощности можно снять намного больше — но есть ли смысл корячиться? Достаточно поставить пару понижающих редукторов с помощью ременной передачи, и моща вырастет сколько нужно. Правда, за счет скорости распиловки. Но если пилораму и вправду удастся сделать автономной, то это не будет иметь особого значения. Кинуть на станок бревно утром, бревно вечером, увезти доски. Хватит за глаза и за уши. За неделю можно напилить достаточно, чтобы обшить стены в горнице и весь дом снаружи, еще за пару недель получится столько материала, что хватит кинуть на крышу вместо соломы или дранки. А потом, глядишь, и на продажу останется. Если цену шибко не задирать, то наверняка найдется много желающих купить готовую дюймовку или пятидесятку, вместо того чтобы целый день продольной пилой вручную елозить.

— В принципе, почти все: валки, колесо, желоба можно сделать на месте, — вслух подумал Матях. — Но вот полотна для пил придется покупать. Штук этак двадцать, чтобы с запасом было. Ладно, была не была. Попробую соорудить мастерскую…

Он поймал лошадиные поводья, затянул подпругу, поднялся в седло, повернул к дому.

— Заяц! — неожиданно заорал Касьян, указывая вперед и давая шпоры коню. — Ату его, ату! Бей, боярин! Лупи его!

Сержант, еще не очень понимая, в чем дело, устремился вслед за холопом, продираясь через кустарники и перепрыгивая ямы. Впереди и вправду мелькал серый с черным хвостик — косой улепетывал со всех ног, отчаянно петляя, прижав уши к спине и стелясь над самой землей, раскидывая сдвоенными ударами ног мягкую лесную подстилку.

— Давай, барин, давай!

Скакун взметнулся над лежащим поперек дороги бревном, нырнул куда-то вниз, и Матях неожиданно понял, что поводья-то он в руках держит, но вот седла задом не чувствует.

— Вот блин, — только и успел сказать Андрей, отпуская тонкий ремешок, и с ужасающим хрустом врезался в орешник.

— Ну ты дурак, боярин! — возмущенно заорал Касьян, осаживая своего скакуна. — Такого русака упустил!

— Ты с кем разговариваешь, холоп?! — рыкнул боярский сын, выбираясь из кустарника. Болели нога, спина, левое плечо, но, судя по всему, на этот раз он отделался всего лишь несколькими царапинами.

— Холоп, да не твой! — нахально заявил с седла Касьян. — Вот уеду к Илье Федотовичу, будешь сам тут ползать. Ешкин кот, прямо под копытами косой скакал. Бить надо было! Кистенем по голове да в сумку за уши.

— Каким кистенем? Не брал я ничего.

— Ну ты и вправду дурак, Андрей Ильич, — разочарованно сплюнул старый воин и тронул пятками коня.

Кобылка боярского сына подошла с другой стороны, виновато прядая ушами.

— Ладно, чего уж там, — погладил ее по морде Андрей. — Тренироваться мне надо. Ты тут ни при чем.

Он снова сел верхом, погнался за холопом.

— Касьян, так вы что, с кистенем за зайцами охотитесь?

— А с чем же еще? — Успевший успокоиться старый воин пожал плечами. — Стрелой этакого вертлявого ни в жисть не выцелить, промахнешься. А кистенем, как нагонишь, стук по загривку — и подбирай его, тепленького. Опять же и руку набить полезно. Татарин, али схизматик какой, он ведь не такой шустрой. Коли зайцу промеж ушей попадаешь, так и этим басурманам промеж глаз не промахнешься, дело привычное.

— Понятно. — Сержант сделал мысленную отметку в плане тренировок.

— И вообще, служивый, — покосился на боярского сына Касьян, — как можно без кистеня из дома выходить? А ну, станичник какой встретится али волк забредет? Не саблю же с собой ради случая носить!

— После обеда попытаемся еще раз заячью охоту устроить, — неожиданно решил Матях. — До обеда — лук, после обеда — гонки за зайцами.

— Воля твоя, боярин, — оживился холоп. — Как скажешь. Эх, а вдруг и у меня получится?

Вернувшись к дому, они вкопали за околицей бок о бок десяток кольев сантиметров двадцати диаметром. Точнее, копал боярский сын Андрей, а холоп Касьян, пользуясь увечьем, ограничивался только советами. Например, указал нужную толщину бревнышек, чтобы стрела в них не застревала (не выдернуть потом будет), а пронзала насквозь и падала на жнивье. По той же причине — чтобы стрелу найти проще было — Матях выстроил столбики в шахматном порядке. А то проскочит летунья в щель — и поминай как звали. Затем боярский сын собственноручно повесил лисий хвост в середину мишени и отошел шагов на двадцать.

— Кто ж с такого отхода стреляет? — хмыкнул старый воин. — Тут уже пора бросать лук-то да за рогатину али саблю хвататься.

Матях промолчал, доставая из колчана стрелу. Ему бы хоть с двадцати шагов попасть, а уж там видно будет.

Лупил он в полную силу, и только это не давало разругаться от обиды — вся злость уходила в натягивание тетивы. Стрелы попадали понизу, слева, справа от хвоста, но к цели не приближались. Андрей выпускал все пять, после чего холоп бежал, собирал их в поле, приносил и советовал:

— Ты не дергай так резко-то, боярин. На цель смотри, не упускай, оттяни тетиву-то, замри на миг, дабы не трястись, не качаться, да и спускай.

Легко сказать! Ни у лука, ни у стрелы не имелось мушек и прицелов, чтобы навести на цель, совместить, плавно нажать спусковой крючок… Попытка направить на хвост кончик острия приводила к тому, что стрела улетала далеко вправо. Андрей делал поправку — она уходила влево. Метил вдоль древка — загонял снаряд почти в землю.

— Руки у тебя, видать, тоже обеспамятовали, — хмыкал холоп, подавая очередную стрелу. — Пошли, может, вина хлебного выпьем? А, боярин?

— Пока хоть раз не попаду, — покачал головой Матях, — никакой жратвы.

— Так ты не целься, боярин! — закрутил головой старый воин. — Стрелу наводить токмо заклятием можно. Она при выстреле гнется, вправо летит, потом влево перегибается, закручивается. Стрелу не целить — то не самострел — ее чуять надобно. Не глазами, душой до хвоста этого отправлять!

— Я душой не торгую, — проворчал Андрей, — чтобы к стреле ее привязывать. Мне просто нужно попасть.

Однако, выстрелив раз пятьдесят, он потерял надежду отыскать точку, совместив с которой граненый наконечник можно вколотить стрелу в лисий хвост, — не существовало такой точки в природе! Теперь он стрелял просто по наитию, надеясь, что оно поможет, как помогает некое неведомое чудо удерживать равновесие канатоходцу, находить дорогу по отвесным скалам альпинисту, скакать по перилам и ступенькам скейтбордисту. Ведь, согласно законам природы, все эти развлечения невозможны. И все-таки люди это делают!

— Мне нужно чудо. Просто чудо. — Он закрыл глаза, тряхнул головой, снова открыл, вглядываясь в рыжее пятно. — Мне нужно попасть именно в него. Просто попасть.

Он поднял лук, на мгновение замер, прикидывая нужное направление, потом резко оттянул тетиву и тут же отпустил. У деревянной стены плавно закружилась, падая вниз, прядка волос.

— Да ведь ты же попал, — удивленно пробормотал Касьян. — Как есть попал! X-xa! Молодец, боярин, переупрямил-таки лук! Ну, тогда пошли, а то живот подвело. Надо за это выпить!

— Ладно, — покачал головой боярский сын. — Повторять сегодня не станем. Вдруг не получится? Пошли перекусим.

Пить Андрей не стал. Он и так в седле не очень твердо держится, так зачем же лишней головной боли добавлять? А вот кистень из сумки вынул, покрутил над головой, пару раз стукнул в стену, оставив небольшие вмятинки.

Вообще-то кистень не производил впечатления страшного оружия. Так, небольшая железка каплеобразной формы на ремешке длиной в локоть, закрепленном на короткой деревянной рукояти. Это не сабля с почти метровым сверкающим клинком и не рогатина, способная при хорошем разбеге пробить стену дома. Однако синяк под правой лопаткой не сошел полностью до сих пор. Так что вполне может пригодиться эта штука, если жареный петух клюнет. Например, зайца завалить.

Охотиться они поехали к березовой роще, что стояла, задрав черные голые ветви, неподалеку от устья Бармашки. Луга, покошенные еще в августе, уже успели слегка зарасти, но, предчувствуя осень, растения не стремились подняться вровень с конским брюхом.

— Ты под деревьями, боярин, смотри, под деревьями, — полушепотом подсказал Касьян. — Они молодые побеги погрызть любят. А коли на траву выходят, так ближе к кронам, чтобы от ястребов прятаться.

— Ладно, понял, — кивнул Матях, накладывая руку на торчащую из-за пояса рукоять кистеня. — А они в лес не побегут?

— А мы выпугнем…

Всадники двигались вдоль опушки медленным, спокойным шагом, однако никакой дичи пока не встречали. Впереди показался сосняк, отделенный от рощи зеленой полосой около километра шириной.

— Слушай, Касьян, а может, в лес…

— Держи-и-и!!! — Коричневый комок вырвался из-под самых копыт касьяновского коня и сообразительно чесанул в самую чащу. — Ату его!

— Пошла! — Не совладав с нахлынувшим азартом, Андрей рванул правый повод с такой силой, что едва не порвал своей кобыле губы, вдавил пятки ей в бока. Лошадь возмущенно заржала, но повернула и стала разгоняться в карьер, быстро настигая ушастого. Боярский сын видел его мелькающие пятки уже совсем рядом, у передних ног скакуна, замахнулся кистенем, свешиваясь с седла — удар!!! Мимо!

Проклятый заяц, отвернув в поле, продолжал улепетывать со всех ног, а Матях из-за слишком сильного взмаха едва не свалился на траву, но каким-то чудом удержался на лошадином боку, словно вцепившаяся в добычу когтистая рысь.

— Ату его! — Касьян кинулся наперерез.

Косой, увидев нового врага, отвернул влево — но холоп уже поравнялся с ним, отпустил поводья, взмахнул рукой… Есть, меховой комок закувыркался по земле. Всадник промчался еще немного вперед, развернулся, подъехал к добыче, наклонился, поднял ее за уши, демонстрируя Андрею: «Во какой!» Матях, утвердившись в седле, отвернулся, затрусил вдоль белых стволов, приглядываясь по сторонам. Зайцы, конечно, звери не стайные, но уж очень для них места подходящие. Должны быть еще. И тут впереди, метрах в ста, в траве выросла смешная фигурка, похожая на вскочившего по стойке «смирно» маленького часового, над головой которого торчал примкнутый к автомату штык. Даже два «штыка», и оба настороженно крутились, как радиолокаторы.

— Пошла, — тихо выдохнул боярский сын, отпустив поводья и пнув кобылу пятками. Заяц, тут же присев, порскнул в сторону, но всадник уже мчался во весь опор, стремительно его настигая.

— Н-на! — качнулся вперед Андрей, опуская кистень — но чуть-чуть не рассчитал: грузило только чиркнуло косого по боку возле задних лап, опрокинув и отшвырнув в сторону, но заяц тут же вскочил и помчался в обратную сторону, мечась как пьяный. Пока Матях разворачивался, Касьян уже оказался рядом и одним быстрым ударом добил подраненную дичь.

— Второй!

Боярский сын не ответил, снова продолжив свое патрулирование, пока ему поперек дороги из усыпанных алыми ягодами кустов калины не вырвался еще один зверек. Заяц рванул в рощу, и Андрей, разозленный двумя предыдущими неудачами, без колебаний послал кобылу следом. Над головой промелькнула ветка, но не задела. Всадник наклонился, едва не уткнувшись лицом в густую черную гриву, привстал на стременах.

— Давай, давай, родимая… — Он опустил руку, помахивая грузиком кистеня, готовясь нанести удар.

Косой нырнул под гнилое бревно, выскочил с другой стороны — кобыла взметнулась в воздух, перелетела препятствие. Мгновение невесомости — Андрей чуть свел колени, придерживаясь ими за седло, и даже не ударился задницей, оставшись стоять на стременах. Заяц метнулся в густой шиповник — лошадь промчалась чуть в стороне, уклоняясь от острых колючек, повернула вслед за коричневым с черной полоской хвостом, перемахнула черную, полную воды яму, еще одно бревно, пробила тяжелым телом ивовые заросли. Косой опять вильнул — но Матях отреагировал почти мгновенно, повернув скакуна следом, с выкриком выдохнул, словно при ударе каратэ, и положил кистень ушастому аккурат промеж лопаток.

Заяц мгновенно исчез из вида. Боярский сын, слегка потянув поводья, замедлил скачку, отер рукой лоб:

— Еще раз пять так поохотиться, и меня из седла гвоздодером будет не выдернуть…

Он повернул назад, проехал по своим следам, нашел зайца, резко качнувшись, схватил его за лапы и кинул поперек седла.

— Вот и я с почином. Теперь нужно еще одного, чтобы счет подравнять.

Но больше Андрею не повезло — русаки, словно почуяв неладное, всадникам на глаза не попадались. Впрочем, настроение у охотников все равно было отличное. Домой они вернулись в сумерках, передали добычу встретившей на крыльце распаренной — видно, только что от печи — Варе:

— Вот, кормилица, готовь. На всех хватит.

Дальше все было как всегда: Касьян торопливо выпил несколько стаканов вина, ушел на сеновал, прихватив с собой расстегаи с брусникой и медом, а стряпуху боярский сын тут же опрокинул на постель. Когда Варя ушла, Матях немного подкрепился, улегся спать, и только после этого в темную горницу пробралась Алсу: тихонько подъела пироги на столе, выпила сладкого сыта и улеглась под печью на мягкий бухарский ковер.

* * *

Жизнь, вильнув из стороны в сторону, нашла для себя спокойное русло. Андрей вставал с петухами, умывался у колодца, пил квас с холодными пирогами, после чего вешал на покрытую множеством пробоин стену из десятка кольев лисий хвост и начинал стрелять. Касьян, поначалу дававший много советов, теперь просто усаживался неподалеку и молча смотрел, лишь изредка замечая, что, дескать, «кибить неровно стоит» или «рога перекосило». Матях молча менял хват и продолжал охотиться за хвостом, от которого все чаще и чаще летели в стороны шерстяные лохмотья. Если в первый день боярский сын вставал в двадцати шагах от мишени, то на второй выбрал позицию уже в пятидесяти шагах, а на третий — в ста. Старый воин уже не ворчал, что, дескать, на таком расстоянии проще ножом ткнуть, а больше стенал, что бегать за стрелами далеко. Но Андрей невозмутимо стрелял и стрелял, стараясь не обращать внимания на хроническую боль в спине и отбитое тетивой левое запястье. Триста, триста пятьдесят выстрелов до обеда, потом небольшой перекус и — скачка по жнивью и лугам, вдоль ивовых зарослей у канав и ручьев, проверка березняков и густых зарослей у старого кладбища. Длинноухих попадалось, увы, немного, но зато Андрей все тем же кистенем собственноручно подбил двух лисиц, после чего повесил хвосты себе на душегрейку, купленную у Трифона — носиться по улице в одной рубахе стало уже холодновато.

На четвертый день своего отдыха в поместье Матях отмерил от мишени двести шагов, кинул возле намеченного рубежа взятое с кухни полено, выпрямился. Черный бревенчатый прямоугольник казался отсюда столь маленьким, что его можно было закрыть пальцем большой руки. Лисий хвост — просто крохотное яркое пятно.

— Ну что, Касьян, добежишь? — усмехнулся боярский сын, накладывая стрелу на тетиву.

— Это смотря куда, боярин, — уселся холоп на приготовленный чурбачок. — Коли до хвоста, то сбегаю. А коли в белый свет запустишь, то уж извиняй. Искать и не возьмусь.

— Тогда смотри. — Уже привычным движением Андрей натянул лук, расслабил указательный палец. Тетива, вырвавшись из захвата, сильно стукнула его по обмотанному тряпкой запястью, а стрела задрожала в щите на уровне хвоста, но на полметра левее.

— Ладно, — вздохнул Матях, снова готовясь к выстрелу. — Знаю, что не снайпер. Но во всадника на такой дистанции точно попаду.

— В лошадь попадешь, — негромко поправил старый воин и пригладил бороду. — Вот Захар Ильич, что меня, малого, учил, так он стрелой белке в глаз попадал, да еще в прыжке.

— Белка прыгала или Захар? — Матях снова спустил тетиву.

— Не помню, боярин, — рассмеялся холоп. — Давно было.

— Ты мне лучше вот что скажи, — задал Андрей вопрос, который не раз возникал у него на охоте, но потом вылетал из головы. — У меня кистень на деревянной ручке сделан. А у тебя, я смотрю, просто на руке висит. Это почему?

— Дык, батюшка Андрей Ильич, — пожал плечами холоп, — твой кистень, он для боя сделан. С рукоятью его и держать сподручнее, и ударить крепче. А у меня он так, для всех нужд сразу. Я его петельку на запястье-то накину, сам в рукав опущу, он у меня там и лежит родимый, никому в глаза не бросается. А коли приспичит неприятность какая, я рукой махну, он сам тут же и выпрыгивает.

— Ладно придумано, — кивнул Матях.

— А то, — согласился Касьян. — Как гуляешь где, так по виду…

Послышался женский визг, распахнулась створка ворот, со двора выскочила, взметнув свои косички, босая Алсу, метнулась за угол. Следом появилась Варвара с дымящимся половником в руках, огляделась по сторонам, но вместо татарки увидела мужчин и тут же нырнула обратно.

— Это еще что? — опустил лук Андрей. — Ну-ка, пойдем.

Невольница пряталась в малиннике, втиснувшись на корточках в проем между кустами. Боярский сын просто поманил ее пальцем, и девушка тут же вылезла, глядя на него преданными собачьими глазами. По шее и щеке протянулись длинные царапины, под ребрами виднелся свежий кровоподтек.

— Что все это значит? — хмуро поинтересовался Матях.

— Я ничего не делала, господин, — затараторила она, — Я только через кухню прошла. Я все сделала. И воды налила, и сено сменила, еду разнесла. Только прошла. Там теплее. А меня тут же бить стали. Кричать. Еды совсем нету-у…

Невольница заплакала крупными сверкающими слезами.

— Ладно, — кивнул Андрей. — Пошли, заслушаем другую сторону.

Он взял татарку за руку, повел за собой, поднялся на крыльцо, толкнул дверь в сени.

— Развелось тут узкоглазых, басурман проклятых, — донеслась с кухни пламенная речь. — Русскому человеку ступить некуда, чтобы на инородца не наткнуться. Прутся, как мухи на мед. Пашня новая — немцам, пастбище — татарам, храм — жидам. Все сидят на нашей шее, мужиков соблазняют, порчу на них пускают…

— Так-так-так, — покачал головой Матях, пройдя через сени. — Ну, и на ком тут порча? Варвара, ты какого черта невольнице рожу разодрала?

— Ага, что я, не знаю, что татарка эта проклятая, чуть я за дверь, сразу к тебе в постель, на теплое место бежит!

— Это чья постель, твоя, что ли?! — повысил голос боярский сын. — Ты чего это тут раскомандовалась? Мозги давно не чистили? Так я могу и прочистить.

Стряпуха заткнулась, но глаза ее моментально наполнились влагой.

— Ну вот, и тут то же самое, — раздраженно сплюнул хозяин дома, развернулся и хлопнул дверью. — А ты, Алсу, иди ко мне в комнату и не высовывайся, близко к Варваре не подходи, ясно?

Он вышел на крыльцо, подобрал лук и одну за другой выпустил две оставшиеся стрелы в сторону цели. И обе, одна над другой, четко впились в лисий хвост.

За время обеда Варя не произнесла ни слова. Поставила на стол печеночные колбаски — завернутую в тонкую пленку и обжаренную с луком баранью печень, ломтики арбуза в патоке, блинчики с медом, квас, сыто — и ушла, громко хлопнув не только дверью в горницу, но и дверью в дом. Касьян горестно вздохнул:

— Завсегда девки бесятся незнамо с чего. Тут мужику лучше не встревать… — Холоп наткнулся на холодный взгляд боярского сына и заткнулся.

— Вставай, — распорядился Матях. — Поедем зайцев гонять. Самое время брюхо набитое растрясти.

Охота, видимо из-за плохого настроения, не удалась. Всадники вернулись домой в полной темноте, и по неосвещенному окну в доме Андрей понял, что Варю сегодня можно не ждать. Хорошо, если угощение какое оставила. А то ведь от обиды могла и плюнуть на свои обязанности, благо сход поддержит. Тут выяснился еще один неприятный момент: Лукерья с мужем уже спали, огня в печи не имелось, свечи не горели. Впервые за все время пребывания в шестнадцатом веке сержанту приспичило самому развести огонь — но он совершенно не представлял, каким образом это можно сделать.

— Ладно, Касьян, — после короткого раздумья решил он. — Давай спать ложиться. Утро вечера мудренее.

— Как скажешь, боярин, — не стал спорить холоп и ушел во двор.

Андрей скинул поршни, прошелся по горнице, нащупывая мебель, возле постели разделся, полез под одеяло. Вскоре в установившейся тишине он услышал жалобные всхлипывания.

— Что такое? — Матях вылез из-под одеяла, на звук нашел свернувшуюся калачиком татарку. — Ну что ты, Алсу? Хватит плакать…

От добрых слов девушка заскулила еще сильнее.

— О господи. — Андрей поднял ее, прижал к себе. — Ну, перестань.

Нос девушки уткнулся ему под мышку, плечо ощутило прикосновение влажных ресниц, а руки — теплую бархатистую кожу на боках. Ладони скользнули вверх, с боков прикоснувшись к горячим упругим грудям, потом скатились к бедрам, едва прикрытым тонкой тканью. Алсу замерла, перестав плакать. На этот раз руки молодого человека остановиться не смогли и проникли под завязки, ко впадинке между бедер, к густым кудрявым волоскам. Невольница часто задышала, не думая протестовать. Андрей, еще более разгоряченный близостью и доступностью девушки, перестал ломать голову над моральными аспектами конфликта веков, а просто подхватил ее на руки и перенес на свою постель. Татарка, пока не порвали, торопливо развязала веревочку шаровар, откинула их в сторону. Боярский сын, на ощупь исследовавший ее тело, снова прикоснулся к кудряшкам, услышал испуганный стон и без дальнейших колебаний проник в зовущее лоно.

Юная невольница оказалась отнюдь не девственницей, и на похотливое желание своего господина она отвечала с такой страстностью, что погасила последние проблески совести в душе посланца из будущего. Матях полностью предался наслаждению, целуя губы рабыни с таким же пылом, словно это была царица всего мира.

Впрочем, в эти минуты он никакой разницы не ощущал…

* * *

Утром выяснилось, что невольница спит у него на груди, положив голову на сердце, а темные косички разметав по сторонам. Немного поколебавшись, боярский сын не стал будить ее грубым окриком вроде «Рота, подъем!», а подтянул подушку, переместил голову татарки на нее, потом осторожно выбрался и стал одеваться.

— Мама, я только до дойки, — отчетливо произнесла Алсу, подгребая подушку под себя. — Мама, такой сон смешной…

Царапины на ее шее покрылись темной корочкой, которая местами успела потрескаться. Наверное, через недельку заживут, а через две и вовсе затянутся.

«Все-таки страшные дуры эти бабы, — покачал головой Матях. — Из-за чего свары устраивают?» Ладно, на «гражданке», еще до армии, пытались его делить, хотя понятно было: гуляет просто парень, к службе готовится. Да и сами ничего серьезного не предполагали — отрывались по молодости, прежде чем во взрослую жизнь войти. Пьянки-гулянки, турпоходы-рыбалки. Побаловались и разошлись, всем новых впечатлений хочется. Но вот чего эти девки передрались? Как будто не ясно, что и невольница никуда по своей воле не денется, и с девкой дворовой у боярского сына ничего серьезного быть не может. Попариться вместе в баньке — это одно. А уж коли планы на будущее строить — то тут и отношения, и чувства должны куда сильнее быть.

— Как там Прасковья? — вспомнил Матях. — Вроде приехать обещала… — Он попытался вспомнить ее очи, стыдливый румянец, что не покидал щек во время разговора. Но вместо этого перед глазами всплыли густые клубы пара, рыхлое Варино тело.

Интересно, а боярская племянница с кем моется?..

— Тьфу, — мотнул головой молодой человек, отгоняя невесть откуда вползшую мысль. — Прасковья девушка скромная, не то что эти…

— Мама, еще чуть-чуть… — пискнула татарка.

— Да спи, спи, черт с тобой, — разрешил Андрей, опоясываясь ремнем. — Бед для тебя еще вдосталь найдется. А я пойду, кваску попью. Что-то в горле пересохло.

Лукерья уже успела растопить печь, ставила в обширное жерло топки глиняные горшки и чугуны.

— Это ж куда тебе столько жратвы? — удивился Матях.

— Так не ты один кушать любишь, батюшка Андрей Ильич, — рассмеялась женщина. — Травы ноне, почитай, и нет совсем, а коровка, да овечки, да куры, да лошадки ваши все пожевать хотят. Я уж про хряка не говорю, этого резать пора. Хватит нам кабана потчевать, теперь его очередь.

— Да, осень, — согласился боярский сын, выискивая на столе знакомую емкость. Хоть Лукерья на него не окрысилась, и то слава Богу. Интересно, почему ей Варвара зенки не выцарапала, когда вместе спину ему терли?

— А кончился квас, Андрей Ильич, — угадала его желания женщина. — Новый не добродил еще. Могу сыта дать, вчера ввечеру мед развела.

— Давай, — кивнул Матях, попил меду, отер рот, ощутив над губою непривычно длинный пушок. Надо же, усы отросли! А он, когда в учебке бриться заставляли, думал, что глупость это, нечего пока брить.

— Щекотится? — поинтересовалась хозяйка.

— Хочешь попробовать? — не удержался от ехидства Андрей. — Как-нибудь в другой раз. Пойду постреляю. Как Касьян поднимется, пусть тоже выходит.

Подойдя к вчерашнему рубежу, Матях остановился, подумал, но дистанцию пока увеличивать не стал: сто метров и для «калаша» вполне достойная отметка. На таком расстоянии из него еще не всякий в мишень попадет. Нужно сперва руку твердо набить, а уж потом класс показывать. Андрей достал стрелу, поднес к глазам. После сотен выстрелов оперение изрядно повылезло, бока древка оцарапались, но примотанный тонкой льняной нитью наконечник держался прочно. Ладно, еще на несколько дней хватит, а уж потом он попробует новые сделать. Андрей наложил стрелу на тетиву, перевел взгляд на ощипанный рыжий хвост, натянул лук…

— А-а-а!!!

Стрела, вырвавшись из руки, с шелестом прорезала воздух и впилась в кол далеко в стороне от цели, а боярский сын, чертыхаясь, побежал к дому.

— Ну, что еще?!

— Да случайно она, служивый… — примирительно сказал Касьян, зачем-то заправляя «отсохшую» руку за пояс. Алсу, скрючившись, лежала на полу, держась за ступню, Лукерья невозмутимо шуровала в печи ухватом.

— Что случилось?

— Да чугунок с пареной репой уронила, — пожала плечами женщина. — А эта узкоглазая ногу подсунула.

— Она меня котлом, — по-татарски пожаловалась девушка. — Со всей силы.

— По ноге?

— Да!

— Вы тут все с ума посходили, — сплюнул Матях. Он понял, что разобраться в произошедшем все равно не сможет. Хотя бы потому, что со всей силы чугунком по ноге ударить нельзя. По голове еще можно, но по ноге — затруднительно. Однако и в то, что чугунок просто так грохнулся невольнице точно на ногу, он тоже не очень верил.

— Значит, так. Ты, Алсу, ползи в комнату и лежи там. Ты, Лукерья, — перешел он на русский язык, — скажи Ждану, чтобы брал весь мед, что у него есть, и вез в усадьбу. Илья Федотович в Москву собрался ехать, с собой повезет. А ты, Касьян, давай-ка сумы собирай. Пообедаем, да и поедем.

— Варвара сказывала, что не придет сегодня. — В голосе Лукерьи послышалось ехидство.

— Вот и хорошо, — кивнул боярский сын. — Значит, и обеда ждать ни к чему. Касьян! Как уложишься, так и отправимся. И для невольницы лошадь возьми, с собой увозим. А то чует моя душа, изведут ее тут вусмерть, пока мы до первопрестольной путешествуем. И концов потом не найдешь.

Назад: Глава 12 НИНУТРА

Дальше: Глава 14 БРАТЧИНА

Глава 13 ЛИСИЙ ХВОСТ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 13
ЛИСИЙ ХВОСТ