Глава 12
НИНУТРА

Увидеться с Прасковьей в этот раз сержанту не удалось. Вечер он потратил на то, чтобы усвоить хотя бы азы обхождения с лошадьми. Узнал, что седлать надо так, чтобы складок на потнике не появилось, чтобы седло сидело на спине надежно, но и коню не мешало. Что класть седло на холку нельзя — лопаткам помешает двигаться. Что поить нужно прежде, чем кормить. Что коня на одном зерне долго держать нельзя — брюхо вспучит. Сеном нужно подкармливать обязательно, а еще лучше — травой. Что жеребцов в поход брать опасно — буйные они, дурные и непослушные. Жизнь доверить можно только кобыле али мерину.

Поутру же начались хлопоты другие. Поскольку доспехов, подходящих Матяху по росту и стати, в усадьбе не нашлось, для него срочно слатали тегиляй: пошили, вставив на боках суконные клинья и прикрыв их кольчужными лоскутами, длинный и толстый, плохо мнущийся халат, набитый ватой и конским волосом, местами выпирающим из швов. Помимо суровых ниток, халат всюду простегивала тонкая стальная проволока, а потому так просто, саблей без сильного замаха или ножом, прорезать его было невозможно.

Пока Андрей на нижнем этаже дома занимался примерками и ждал, когда подворники управятся с работой, у стен усадьбы собирались отряды: десять ратников во главе с Дорошатой, пятнадцать — у Лебтона, двадцать — у боярина Хробыстина. Лютов и Юшин пришли сам-два, а помещика Лыкова, как назло, дома не оказалось, в Хлынов ненадолго отъехал. Ждать времени не имелось.

Получив готовое защитное снаряжение, Матях отправился на конюшню, где ярыга подвел ему оседланную чалую лошадь, пояснил, что лежит в сумках на заводных скакунах, и вручил поводья сразу трех коней. После этого у боярского сына осталось времени только на то, чтобы перехватить на кухне пару пирогов с зайчатиной и подняться в седло.

В этот раз отряд из шести десятков всадников шел без обоза. Только благодаря этому Илье Федотовичу и удавалось двигаться по узкой, местами вовсе растворяющейся среди кустарника и травы тропе, петляющей у самого берега Лобани. Вытянувшийся в длинную цепочку отряд огибал взгорки и болотины, нырял в овраги и выбирался на холмы, пробивался через ивняки или вброд переходил неглубокие ручьи и протоки, впадающие в реку. Боярину Умильному ни разу не удалось перейти в галоп или хотя бы на рысь, но кони все равно шли раза в три быстрее пешего человека, а потому уже первую дневку воины устроили у впадения Лобани в Кильмезь. Напоив коней, люди повесили им торбы, сами подкрепились пока еще свежими пирогами и спустя примерно час повернули на закат, двигаясь вдоль реки. К сумеркам ратники вышли на берег Вятки и даже успели продвинуться вниз по течению еще на несколько верст.

Отряд остановился, только когда окончательно стемнело. В первую очередь воины позаботились о лошадях, сняв с них поклажу, расседлав и напоив. Потом подкрепились сами и улеглись спать. Бояре, за исключением Лебтона, растянулись прямо на земле, завернувшись в медвежьи шкуры — немцу его холопы расстелили ворсистый бухарский ковер, положили высоко взбитую подушку и ватное одеяло. Холопы ограничились снятыми с конских спин потниками, чепраками либо попонами. Правда, кое-кто имел в загашнике сшитое из звериных шкур покрывало, а сержант нашел в одном из своих тюков войлочный цветастый ковер, в который и завернулся, словно сосиска в тесто.

Утро началось с пирогов, нескольких глотков сырой речной воды, запитой хлебным вином, седлания коней. Спустя час после подъема малый отряд кованой рати уже двигался рысью по тропе, ставшей достаточно широкой и утоптанной. Да и Вятку, в отличие от Лобани или Кильмезя, мало где можно было пересечь вброд, пусть даже и погрузившись по самый подбородок.

Незадолго до полудня всадники миновали Мамлыж, поднявший рубленые крепостные стены на другом берегу реки. К этому времени тропа раздвинулась настолько, что на ней могли разъехаться двое верховых. Время от времени встречались утоптанные поляны со следами кострищ. Видимо, там нередко останавливались на ночлег рыбаки или купеческие ладьи. Короткая дневка на одной из таких стоянок, уже успевшие приесться неизменные русские расстегаи, пряженцы, ватрушки и пироги, и снова тряская походная рысь, седло, отбивающее задницу, словно деревянное сиденье в автомобиле без амортизаторов.

Лес расступился совершенно неожиданно. Только что по сторонам тянулись непролазные чащобы — как вдруг по глазам ударил свет, впереди открылись хлебные поля и шелковистые луга, еще не успевшие нарастить траву после покоса. Боярин Умильный уверенно повернул от Вятки к стоящему неподалеку поселку, и вскоре по широкой, накатанной тысячами телег дороге, проходящей сквозь старинную деревню Дым-Дым-Омга, стремглав промчался отряд кованой конницы: шестьдесят всадников, две сотни коней. Куда несутся витязи и откуда, спрашивать никто не стал; даже те смерды, что находились на улице, предпочли разбежаться по дворам или скрыться в проулках.

Новый ночлег (вместо закончившихся пирогов ратники подкрепились солониной, запивая ее хмельным медом), и утром снова скачка — теперь уже по хорошо накатанному тракту через Кизнер и Грахово, по которому в обход еще недавно разбойничьей Казани купцы возили с Камы на Русь лечебное земляное масло и гоняли для продажи скот. Через четыре часа, миновав богатые села Абалач и Бизяки, воины выехали к Каме.

Даже в отсутствие водохранилищ, превративших в двадцатом веке эту реку в одно сплошное озеро, ширина Камы впечатляла. От берега до берега она составляла никак не менее полукилометра. Казалось, водный поток разделял землю надвое — за спиной ополченцев поднимались густые леса, изредка разрываемые распаханными полями или участками дикой степи. Впереди простиралась одна сплошная степь, радующая глаз густой зеленой травой. На этом берегу стояло множество причалов, лежали на песке и покачивались на волнах большие и малые рыбацкие лодки, сохли на ветру сети. На том — все было мертво: ни людей, ни жилищ, ни лодок, ни причалов.

«Хоть немного отдохнем, — подумал Андрей, — пока баркасы найдутся, чтобы отряд переправить».

Но он ошибался. Отдых длился ровно столько времени, сколько понадобилось ратникам на снятие седел. Пока Матях наравне с прочими воинами скидывал на траву вьюки с заводных коней, боярин Умильный успел сговориться с местными рыбаками. А может, и не рыбаками: коли в берег упирается наезженный тракт, в этом месте почти наверняка найдутся люди, которые зарабатывают на жизнь перевозкой путников. Во всяком случае, Илья Федотович указал ему лодку, на которую сержант вместе с боярином Юшиным и его холопом перетаскали свои вещи. Потом Андрей взял лошадей за поводья, подвел к самому берегу, уселся в лодку. Желтолицый усатый татарин в рубахе с засученными до локтей рукавами взялся за весла.

Кони недовольно заржали, но пошли вслед за отплывающим суденышком, погружаясь все глубже, и наконец поплыли.

— Чалого, чалого береги! — услышал сержант. — Морду его придерживай. Видишь, слаб.

Но оказалось, что обращаются не к Матяху — боярин Юшин прикрикнул на своего холопа, следившего за лошадьми с другого борта.

Полчаса — и скакуны, замотав мордами, начали на глазах вырастать над бортами. Лодка ткнулась носом в берег, и люди принялись торопливо выгружать вещи.

— Погуляйте чуток, — разрешил Андрей четвероногим соратникам. — Пощипайте травку, пока остальные доплывут.

Сам он достал выданное еще Лукерьей сало, нарезал несколько ломтиков, уселся на невесть откуда взявшемся пеньке, любуясь великой русской рекой, а заодно подкрепляясь. Чуяло сердце, что по окончании переправы Илья Федотович не даст на еду ни единой лишней минуты.

Ополченцы двинулись дальше вскоре после полудня. Боярин Умильный экономил каждое мгновение, а потому не дал даже подсушиться скакунам, плывшим последними.

— Потники впитают, — жестко покачал он головой в ответ на просьбу соседа. — Всем нелегко, Семен Юрьевич. Не о конях, о единоверцах наших думать нужно, что уже третью неделю в полоне томятся.

И лошади опять перешли на рысь.

Скачка, еда, скачка с короткими перерывами на сон — все слилось в единый бесконечный и непрерывный круговорот. К вечеру Андрей начал путать реальность и сон — во время которого скачка продолжалась и продолжалась, до рассвета. Ложились под копыта версты однообразной бесконечной степи, уходили назад узкие ручейки, тополиные рощи и отдельно растущие дубы. Иногда начинало казаться, что, несмотря на все старания, отряд не двигается, а просто стоит на месте. И вдруг в полусонный разум пробились крики:

— К бою! Щиты в руки, шеломы надеть! Заводных отпустить!

Сержант тряхнул головой, избавляясь от гипнотической полудремоты, приходя в себя. Несколько раз взмахнул руками, привстал и опустился на стременах, отцепил с луки седла щит, в котором белела свежая пробоина, выдернул из-за спины бердыш, ухватив его чуть ниже косицы — чтобы удар подальше доставал. Впереди, примерно в двух километрах, стояло несколько юрт, над которыми курились сизые дымки. Между юртами и кованой ратью вытянулась тонкая цепочка всадников. Бездоспешных, но с копьями и щитами в руках.

«Сейчас начнется», — подумал Матях, но никакого беспокойства не ощутил. Скорее всего, потому, что так окончательно и не избавился от сонного наваждения.

Илья Федотович Умильный тоже не испытывал особого беспокойства. Горстка воинов, готовых лечь костьми при защите своего кочевья, не походила на татар. Во-первых, ногайцы не носили похожие на толстые блины лисьи шапки, красовавшиеся на половине здешних воинов. Во-вторых, луки в руках степняков были прямые, а не двояковыгнутые, как русские или османские. В-третьих, маловато их для рода, только что вернувшегося из набега. В-четвертых, за спинами всадников в стойбище были видны только испуганные женщины, хватающие детей и прячущиеся с ними в юрты.

— Ну чего, вдарим, Илья Федотович? — предложил остановившийся рядом боярин Хробыстин в прочном трехслойном бахтерце. Его черная борода лежала поверх брони и за время долгого перехода стала серой от пыли. — Их всего три десятка. Враз стопчем.

— То не ногайцы, Сергей Владиславович, — покачал головой Умильный. — То башкорты. У нас с ними вражды нет. Ефрем!

Боярин отдал свою рогатину холопу, повесил щит на луку седла и, тронув пятками коня, спокойным шагом поехал вперед. Навстречу ему двинулся степняк в простой кольчуге, обитой лисьим мехом мисюрке, красных атласных шароварах и, как ни странно, алых мягких тапочках с задранными вверх носками. Всадники остановились на расстоянии вытянутой руки друг от друга, готовые при первом признаке опасности схватиться за сабли, поэтому оба вели себя очень аккуратно, следя за каждым своим жестом. Илья Федотович поднял правую руку, приложил к груди, слегка поклонился:

— Прощения прошу за беспокойство. Именем государя я с детьми боярскими татар безбожных преследую, что набег на земли русские учинили, разор сотворили изрядный, полон угнали немалый.

— Труд творишь благой, боярин, — так же уважительно поклонился в ответ кочевник. — Москва царь дружба мы целовали. Разорили именем как?

По-русски степняк говорил почти без акцента, но вот слова употреблял в самом неожиданном виде.

— Зовут меня Ильей, по отцу Федотович, из рода бояр Умильных.

— Бей Анвер Гали, — представился в ответ хозяин кочевья. — Татары разорили именем как?

— Татары? — наконец понял суть вопроса боярин. — Вотяк полоненный признал, что Аримхан Исанбет и бей Низиб Камалов в набеге участие принимали. Весть до меня дошла, что здесь их кочевье стоит, между реками Чермасан и Севада.

— Аримхан… — Степняк прикрыл жадно блеснувшие глаза. — Гость — честь для дому. Русский боярин — три честь для дому. Войди юрта, сядь очаг. Бека зарежу, кумыс много. Пойдешь — обидишь. Сказывать дастархан много.

Боярин задумался. С одной стороны — нужно было торопиться вперед, до указанного купцом места оставалось не больше половины перехода. С другой — после четырехдневной скачки, перед смертной сечей, ратникам требовался отдых. К тому же Анвер Гали был местным, а потому наверняка точно знал и где разбил свои шатры Аримхан, и как проще подобраться к его стоянке. А может, степняк слыхал и про то, где скрывается Низиб Камалов со своим родом.

— Благодарю, бей, — приложил руку к груди Илья Федотович. Затем он отъехал к своему отряду и громко сообщил: — Анвер-бей приглашает нас к себе в гости! Привал!

Ради достойной встречи гостей Анвер-бей постарался на совесть. Правда, для угощения степняки закололи не беков, а быков. Зато двух. В полном соответствии с традициями, их выпотрошили и повесили на вертел, который двое юношей крутили над костром. Как заметил сержант, быка отнюдь не пропекали до полной готовности. Просто по мере прожаривания верхней корочки желающие подходили и отрезали себе ломти мяса, запивая их кумысом из выставленных тут же бочек. Правда, самому Андрею попробовать этого лакомства не удалось — его, наравне с прочими боярами, Анвер-бей пригласил к себе в юрту. Центр передвижного дома занимал, естественно, очаг: обычное кострище, обложенное камнями, с железным вертелом на воткнутых в землю рогатинах. Землю вокруг устилали ковры — коричневые, синие, зеленые, с растительным орнаментом и одноцветные, ворсистые и не очень. У стен, также завешанных коврами, стояло три сундука. Напротив входа имелось небольшое возвышение, на котором, поджав ноги, и восседал хозяин кочевья.

Дастархан представлял собой просто скатерть, расстеленную на полу, и гости были вынуждены по примеру бея выкручивать ноги, размещаясь вокруг. Хуже всех пришлось Лебтону, с его жесткой кирасой и латной юбкой, но хозяин вышел из положения, предложив гостю один из сундуков. Перед каждым из бояр стояла медная или серебряная пиала, но из угощения пока еще имелись только кумыс в глиняных кувшинах, подносы с нарезанными на ломти дынями и арбузами, миски с изюмом, курагой, сиреневой рассыпчатой халвой.

— Встреча дом почетный радость, — провозгласил хозяин, собственноручно наполнив пиалы ближним гостям — боярину Умильному и Хробыстину. — Видеть дружба много!

Он приподнял пиалу, приглашая всех выпить, и остальные бояре налили себе кумыс сами. Дав немного времени, чтобы русские ратники попробовали угощение, Анвар-бей вежливо склонил голову к Илье Федотовичу:

— Детский жена здоров сильно?

— Я-а… — надолго задумался Умильный, глядя на ломоть арбуза. — Рано еще вроде…

— Детский жена рано где? — повторил степняк.

— Маленький у меня ребенок, Анвар-бей, — покачал головой Илья Федотович. — Нет еще у него жены.

— Как же это сказать-то по-русски, — покачал головой бей. — Семья…

Андрей поднял голову, с удивлением прислушиваясь к словам. Кочевник говорил явно на своем языке — но сержант его все равно прекрасно понимал!

— Семья, это семья, — негромко произнес Матях.

— Ты меня понимаешь, боярин? — встрепенулся Анвар-бей. — Ты можешь передать уважаемому гостю мои пожелания здоровья и спросить про здоровье членов его семьи? Я разбираю русскую речь, но баю плохо.

— Да ты никак, служивый, и по-башкотски кумекаешь? — еще больше хозяина изумился Умильный. — Откуда?

— Понятия не имею, Илья Федотович, — пожал плечами сержант. — Когда в себя у вас на руках пришел, вашу речь понял. Сейчас его услышал — тоже понял.

— Дык, может, ты вовсе татарин? — поинтересовался сидящий напротив помещик Хробыстин.

— Какой он татарин? — хмыкнул Дорошата, закинул в рот горсть изюма. — Ты на нос его посмотри!

— Чем тебе не нравится мой нос? — Андрей почувствовал, как лицо залила краска.

— Нравится, — широко улыбнулся помещик. — Не татарский. У меня такой же.

Матях шумно выдохнул — злость утихала у него куда медленнее, чем вспыхивала. Однако оскорблять его, похоже, никто не собирался.

— Ладно, извини, Сергей Юрьевич, — поморщился боярский сын. — А хозяин интересуется здоровьем твоих детей, Илья Федотович, и супруги.

— Поблагодари его, боярин Андрей, — кивнул Умильный. — Спроси, как его жена, дети.

— Все три здоровы, спасибо. — В переводе с русского на башкирский хозяин не нуждался. — И дети здоровы. Младший прихворнул, с коня упал. Но, милостью Аллаха, уже на поправку идет.

Матях, мгновенно насторожившись, перевел. После Чечни в любом мусульманине он инстинктивно подозревал врага.

— А еще скажи уважаемому боярину, мой мудрый гость, — продолжил степняк, — что я искренне восхищен московским царем. Он храбр не по годам. Я поражен, как в столь юном возрасте он покорил самые могучие из ближних ханств, не побоялся первым идти в сечу, а также проявил всемерную мудрость, не казня и не карая недавних врагов, не превращая в рабов семей их и подданных. Служить такому государю великая честь, коей я очень горжусь.

Внимательно выслушав перевод, хозяин поднял свою чашу с кумысом, все выпили.

— А сколько лет нашему любимому государю? — шепотом спросил у сидящего рядом Юшина сержант, торопливо проглотив похожий по вкусу на кефир напиток.

— Двадцать годов, и еще пять будет, — перекрестился боярин.

— Я знаю, что все башкорты храбрые воины и честные друзья, — начал ответный тост Умильный. — Я рад, что они присягнули на верность государю нашему Иоанну Васильевичу и отныне в беде и радости будут стоять с нами бок о бок.

— Русские также отважные воины, — не замедлил с ответным восхвалением бей. — Ведомо мне, что у хана Арима под рукой не менее четырех сотен нукеров. Но вы идете против них малым числом, по своей воле, гоня коней во весь опор. Это ли не храбрость, это ли не презрение к смерти?

«Примерно один к восьми в пользу татар», — мысленно сосчитал Матях, закончив перевод, налил себе «конского кефира» и тут же выпил. Как он заметил, данные о численности противника заметно подпортили настроение и остальным боярам.

— Мертвые сраму не имут, — твердо заявил в ответ боярин Умильный. — Мы пойдем к ногайскому кочевью и покараем неверных за наших павших и оскорбленных братьев! А ты, бей Анвар, как наш новый собрат и слуга государев, мог бы и помочь в добром деле.

— Это мой долг перед Аллахом и московитским царем: защищать обездоленных и помогать нуждающимся!

Матях готов был поклясться, что бей обрадовался этому предложению! Более того — похоже, именно к мысли запросить помощи хозяин стойбища и подводил своих гостей.

«Предаст, — с холодком в душе подумал сержант. — Боярин поверит, а этот степняк устроит вместе с братьями-мусульманами ловушку. Кровью умоемся…»

— Многими людьми помочь можешь? — нахмурился Умильный.

— Три десятка нукеров у меня здесь, еще столько же у Чермасана табуны стерегут. Два десятка с баранами в степи. Завтра ввечеру всех собрать можно.

— Целый день? — не удержался от комментария Матях. — Уйдут ведь татары! Заметят неладное, снимутся со стоянки и в степь удерут.

— Куда они денутся, боярин Андрей? — рассмеялся Дорошата. — Это же кочевники! У них стада, дети, повозки, обоз. Ползут, как улитки. Догоним.

— Догоним, — невероятно довольный разговором, хлопнул в ладоши Анвар-бей. Несколько минут спустя двое его джигитов внесли в юрту большущее медное блюдо с лежащим на нем целиком сваренным бараном. Третий поставил на возвышение стопку деревянных блюд. Хозяин, выдернув из ножен кинжал в две ладони длиной, с украшенным рубином оголовьем, быстро и ловко отсек голову барана, положил на блюдо, подал Умильному: — Это тебе, боярин. Ты всему голова, тебе и голову есть. Вы, бояре, сила отряда, вам ноги полагаются, — разложил по блюдам окорока хозяин. — Мудрость, она основа всего, потому тебе, уважаемый, даю основу…

Один из помогающих хозяину нукеров поставил перед Матяхом блюдо с блестящим от жира седлом барашка.

«Ох, и обожрусь же я сегодня», — понял Андрей, выпил еще пиалу кумыса, достал свой маленький ножик и принялся резать мясо.

Больше всего Матяху хотелось отвести людей в сторонку от кочевья, поставить отдельную стоянку, окружить ее «растяжками» и выставить часовых. Ладно, пусть гранат и мин у него тут нет — но хотя бы простейшие меры предосторожности можно предпринять! Но ничего подобного: русские ратники, отдыхая после четырехдневного перехода, бродили по стойбищу, смешиваясь со все прибывающими и прибывающими вооруженными кочевниками, ели соленый овечий сыр, рассыпчатую брынзу, пили кумыс, вместе строгая мясо с висящих над кострами туш, играли в кости и нарды.

Одно хорошо — никто из воинов не снимал доспеха и не расставался с саблей.

Матях скрипел зубами от бессилия — но в этом мире он не был сержантом погранвойск, а потому все, что он мог сделать, так это налить себе в бурдюк, что раньше лежал в сумке, немного кумыса, нарезать длинные ленты подрумяненного мяса и усесться на чахлую затоптанную траву немного в стороне от стойбища, положив рядом с собой добрый тяжелый бердыш, и почаще оглядываться по сторонам, в надежде первым заметить опасность. Ветер дул со степи, а потому, несмотря на близость человеческого жилья, пахло здесь не мясом, кислятиной и потом, а цветущими лугами и подсыхающими на сеновале травами. По небу, в невероятной выси, чуть ли не в стратосфере, висели легчайшие перистые облачка. Хотелось лечь на спину, заложить руки за голову и утонуть в теплых солнечных лучах, любуясь голубой бесконечностью — но чеченцы имели нехорошую привычку резать глотки людям или брать их в рабство именно в такие блаженные моменты, а потому сержант сидел, лениво жевал пахнущее костром, совершенно несоленое мясо и каждые три-четыре минуты крутил головой по сторонам.

— Скучаешь, боярин Андрей? — От стойбища подошел Семен Юрьевич Дорошата, покачивая кожаным мешочком размером с кошель зажиточного купца. — Не пьешь, не играешь, разговоров не ведешь.

— Отдыхаю, — хмуро ответил Матях.

— А я смотрю, ты пустым мясом давишься, — опустился рядом умильновский сосед. — Захотел приправой своей походной с тобой поделиться.

Семен Юрьевич протянул сержанту мешок. Матях заглянул внутрь, сунул палец в серый порошок с черными крапинками, попробовал на язык и от неожиданности передернул плечами — это оказалась соль, перемешанная с изрядным количеством перца.

— Что такое, служивый? Приправа обычная, у нас в вятских землях все ее с собой берут, — удивился реакции Андрея Дорошата и рассеянно почесал себя по ребрам. Ничего, естественно, не почувствовал и сам же рассмеялся. На теле, словно холодная драконья кожа, переливалась мягкими изгибами толстая панцирная кольчуга, под которой таился толстый кожаный поддоспешник. Где уж тут почесаться — не всякий меч до тела достанет. — Чую я, дурные мысли тебя гложут, боярин. Поделись, к чему таиться? В одном строю нам сражаться, вместе победу обретем али головы сложим. Вместе и беды одолевать должны.

— Никаких мыслей, — пожав плечами, Матях обильно посолил мясо. — Просто не верю я бею. Обманет. Нас тут задержит, а сам небось уже татар предупредил.

— С чего бы это?

— Так ведь мусульмане они, — ответил Андрей и на всякий случай уточнил: — Аллаху молятся. А мы — христиане. По их понятиям — неверные. Значит, предадут они нас при первом удобном случае. К тому же они кочевники, татары. А мы — русские…

— Скажешь тоже, служивый… — от всей души расхохотался боярин. — Какая разница: мусульманин, христианин? Бог един! Нет татар, русских или башкортов, все люди едины перед Господом. Анвар-бей государю Иоанну присягал. Значит, он собрат наш. Аримхан присягал Ямчургею, а посему враг он. Неважно, какого ты рода-племени, какому Богу молишься. Главное, это честь твоя. Клятва, которую ты на верность господину своему принес. Тех же татар возьми. Те, что тверские, испокон веков Москве служат. Те, что поволжские… Так ногайцы дербышевские за нас дерутся, ямчургейские — против. Крымские татары султану османскому верны. Али греков возьми. Они хоть и православные, а за османов. Или смоленских мужиков. Они, как удача ратная обернется: то Москве присягают, то Литве. И дерутся каждый раз честно. Что же они, нерусские, что ли?

— Все равно я бею здешнему не верю, — упрямо мотнул головой Матях. — С чего это он обрадовался, когда ему в походе нашем участие принять предложили? Умереть торопится?

— Так ведь любой за честь примет за отчизну живот положить, — вроде даже и не понял собеседника боярин. — Послужить делу царскому, славу ратную обрести. Вот Анвар-бей всех своих холопов и скликает. Потому и пир закатил, что в поход вместе с нами выйти разрешили.

— А-а… — кивнул сержант, не понявший ни единого из аргументов боярина. В его мире новобранцы, узнавшие, что поедут в Чечню, не то что не радовались возможности «отчизну защитить» или «славу ратную обрести», но некоторые вообще чуть не вешались.

— Вот то оно и есть, служивый. — Боярин аккуратно вытянул из рук Андрея свою мягкую солонку. — Все мы одному государю и общей земле служим. И верить должны друг другу, иначе нельзя.

— Неужели все так уж и честны? — криво усмехнулся Матях.

— Без иуд в любом роду не обходится. — Боярин затянул узел мешочка с такой силой, что едва не порвал веревку. — Однако недруга понять и простить можно. Но иуду — нельзя. Изменникам святой земли место одно — на колу. Им жить нельзя.

— Вот так заснешь, соседу доверившись, — тихо предположил Андрей, — а утром обнаружится, что он-то иудой и стал.

— Но ведь и без сна тоже нельзя, служивый, — поднялся с земли Дорошата. — Поэтому, служивый, нужно уметь верить.

Заяц нукерам попался небольшой, а потому хорошо пропекся над огнем и мясо легко отделялось от костей. Аримхан Исанбет макал кончик ножа в мешочек с пряностями, потом втыкал его в угощение, аккуратно срезал ломоть, отправлял в рот. Очистив очередную косточку, он откладывал нож, брал ее в руку и метал в танцующую перед ним обнаженную невольницу, пытаясь попасть в живот. Пока еще это не удалось ни разу, но зато от самого процесса Аримхан испытывал огромное удовольствие. Наконец-то в его роду установился нормальный порядок. И нукерам больше не нужно ловить в отаре овец, когда мужское желание перехлестнет пределы терпения. Женам не нужно ходить по солнцепеку за кизяком, вычерпывать воду из колодца, разводить на рассвете огонь. Для всего этого существуют русские. Их дело трудиться, а честным ногайцам Аллах завещал отдыхать, отдавать приказы своим невольникам и точить сабли для новых набегов. Поэтому не имело значения, попадет он костью в невольницу или нет. Важно то, что он может делать это. Может делать вообще все, что захочет: хочет — кости кидает, хочет — утоляет свою похоть. А захочет — может приказать рабыне самой запихать все кости себе между ног, и та сделает это, не посмев поперечить ни единым звуком. Снаружи послышался топот, перед юртой спрыгнул на землю верный Замлет, торопливо поклонился порогу и, придерживая саблю за рукоять, вошел внутрь:

— Прости, хан, но русские совсем рядом!

— Вот как? — Если Аримхан и испугался, то виду не подал. Просто отложил блюдо с зайчатиной и указал соратнику место рядом с собой.

— От кобылиц примчался наш табунщик, молодой Тади Тахташ, внук одноглазого Тахташа, погибшего под Каза…

— Я помню! — остановил его хан, вскинув ладонь.

— Он видел следы подкованных коней, идущих к кочевью соседа нашего, Анвар-бея. Много следов.

Аримхан кивнул.

— Табунщик хотя и молод, но оказался смел и сообразителен. Он подкрался к кочевью и увидел там много русских. Насчитал их почти сто. А еще Анвар-бей начал созывать с окрестных пастбищ своих нукеров.

— Ну что же, — спокойно пожал плечами Аримхан, — башкорту всегда не нравились наши приходы, но у него недоставало сил нам помешать. Теперь, видать, он почуял эту силу. Посылай вестников, нам тоже понадобятся все мужчины. Пусть у отар и табунов останутся только старики и дети. Ступай.

— Анвар-бей может собрать до сотни нукеров, — осторожно предупредил Замлет. — Вместе с русскими их станет две сотни. А у нас всего четыре сотни нукеров. Русские, когда они одеты в железо, очень сильны…

— Русские сильны, но они глупы и очень жадны, — спокойно пожал плечами хозяин кочевья. — Поэтому мы не станем с ними драться. Мы станем их убивать. Завтра утром, Замлет, ты прикажешь свернуть кочевье и вместе с обозом и двумя сотнями воинов двинешься на восход, вдоль леса, который тянется до самой Чермасанки. Перед рекой остановишься. Русские, увидев следы, погонятся за тобой. Ты встретишь их перед обозом, начнешь сечу. Я же все это время стану таиться за лесом с двумя другими сотнями. Когда русские и башкорты увязнут в битве, я ударю им в спину, и мы вырежем их всех еще до того, как они поймут, что пропали.

— Да, любимый хан, — повеселев, вскочил татарин. — Ты мудр не по годам. Ты смог разгромить русских еще до битвы, и сделал это всего за мгновенье!

— Спеши, Замлет. Завтра поутру нам потребуются все нукеры из храброго рода Исанбетовых.

Ногаец выбежал из юрты, поднялся в седло. Только теперь Аримхан заметил, что русская невольница продолжает танцевать. Хотя — что странного? Ведь никто не разрешал ей останавливаться.

— Иди сюда, — подозвал рабыню хозяин. Та подбежала, опустилась перед ним на колени. — Собери все кости, что раскиданы в юрте, и запихни их себе между ног.

Глаза невольницы округлились. Она немного подождала, словно надеясь, что странный приказ будет отменен, потом поднялась и пошла по коврам, собирая ханские объедки. Ногаец подтянул ноги под себя и приготовился наблюдать за забавным зрелищем.

Матях проснулся от холода — поежился, сел. Над головой сверкали звезды, на траве ответно поблескивала роса, изо рта шел пар. Сержант понял, что позорно уснул на добровольном посту. Прав был боярин Дорошата — без сна обойтись нельзя. И рано или поздно придется себя самого, свою жизнь и свободу кому-то доверить.

Стойбище спало. Несколько человек сладко посапывали возле кострищ, над которыми висели бычьи скелеты; кое-кто устроился на траве в стороне от юрт, но большинство, судя по всему, забралось в башкирские складные дома. По сторонам от кочевья, сразу в трех местах, горели костры — стало быть, охранную службу кто-то нес. Скорее всего, местные.

— Нужно уметь верить, — повторил себе под нос Андрей, которому очень хотелось спать. — Нужно.

Он поднялся, дошел до пустыря между юрт, на котором вятские воины складывали припасы, нашел свое седло, сумку, расстелил ковер и улегся, прикрывшись сверху теплым стеганым тегиляем.

— Седлать коней! Выступаем, выступаем…

Андрею показалось, что он сомкнул глаза всего минуту назад, — но над степью уже вовсю светило солнце, вокруг ржали кони, разговаривали люди.

— Вот, черт… — Сержант поднялся, скатал подстилку, накинул на плечи тегиляй, опоясался, подобрал бердыш и отправился искать в подогнанном к стойбищу табуне своих скакунов.

Теперь, набравшись опыта, он снаряжал лошадь для нового перехода быстро, но тщательно, не допуская никаких складок на потнике, следя, чтобы ремни не болтались и не натирали брюхо, чтобы мундштуки ложились точно на свои места. Едва Матях забрался в седло, рядом появился Ефрем с изрядными мешками под глазами:

— Илья Федотович тебя ищет, боярин. По ту сторону стойбища они, у колодца.

Андрей кивнул, ухватив поводья заводных, пересек кочевье. Боярин Умильный и Анвар-бей ждали верхом.

— Здрав будь, боярин, — кивнул Илья Федотович.

— Приветствую тебя, мудрейший не по годам и могучейший из воинов, — приложив руку к груди, поклонился степняк, на котором на этот раз поверх кольчуги был темно-вишневый плащ.

— Меня зовут просто Андреем, — покачал головой сержант, которому не очень понравилось столь вычурное обращение.

— Раз мы собрались, — кивнул Умильный, — тогда выступаем!

Он махнул рукой вперед и первым устремился через степь.

— Передай воеводе, боярин Андрей, — тут же вмешался кочевник, — спешить ни к чему. До стойбища Аримхана верст пять, не более.

Однако Умильный совету не внял.

В этих местах земля походила на покоробивший от влаги картон. Глядишь вдаль — вроде ровная. Идешь — под ногами небольшие подъемы, впадинки, местами даже округлые озерца с ряской и камышом по краям. Пару раз встречались и леса — скромные лиственные рощицы, не шире километра.

Впрочем, отряд подобные препятствия ничуть не задерживали — всадники шли на рысях, обходя чересчур густые заросли и проскакивая мимо озер, больше походящих на стоячие пруды. Впереди, в пределах видимости, мчались два разъезда, оберегая основные силы от возможной засады, следом, во главе с боярином Умильным и Анвар-беем, — два сорока башкир, большинство из которых были одеты в стеганые халаты, малоотличимые от обычных русских тегиляев, либо в старые кольчуги и колонтари. Чуть позади шла, тяжело впечатывая копыта в землю, кованая рать, сверкающая пластинами доспехов, шеломами, широкими наконечниками рогатин.

Примерно через час пути степняк, подняв в руку щит и покрутив стоящее в петле копье с граненым наконечником, повернул голову к сержанту:

— Уже рядом.

— Мы близко, — перевел Андрей и снял со спины бердыш. Еще несколько минут — и отряд вышел к широкому пятну утоптанной земли. Несколько черных пятен кострищ, непременный для любого кочевья колодец, ровные круги жухлой травы, оставшиеся от полутора десятков юрт.

— Ушла банда! — Матях повернулся к степняку и криво усмехнулся: — Видать, предупредил кто-то.

— Может, и предупредил, — спокойно согласился Анвар-бей, резко наклонился прямо с седла, зацепил горсть золы из кострища. — Теплая земля-то. Видать, утром ушли. Может, и вправду предупредил их кто-то, мудрый Андрей. А может, сами чужую рать заметили. Кочевья бок о бок стоят. Мы увидели, как у них полон появился. Они — как к нам войско русское пришло.

Башкирец поднялся высоко на стременах, оглядываясь вокруг, и тихо рассмеялся:

— Да вон же они, к Бакаевскому лесу пошли.

Татарского обоза видно не было, да этого и не требовалось: десятки колес тяжело нагруженных возов, сотни ног, прошедших по одному и тому же месту, пробили в травяном покрове такую мощную просеку, что преследовать ногайцев можно было бы даже на ощупь.

— Больше трех верст пройти не могли, — добавил Умильный. — Сейчас достанем. Вперед!

— Татары!!!

Это были именно они — десятки и десятки темных силуэтов, гарцующие немного правее Бакаевского леса, километрах в двух от брошенного стойбища.

— О, Аллах всемилостивый и всемогущий, — пригладил бороду Анвар-бей, стряхнул щит с руки и взялся за колчан.

— Господи, благослови, — перекрестился Илья Федотович, точно таким же движением кинул щит обратно на круп коня и потянулся за луком. — Служивый, ну-ка, давай назад, к Лебтону. Спину прикрывать станешь.

— Почему?! — возмутился Матях. — Что я, не человек, что ли?

— Человек не человек, а в седле держишься плохо, я же вижу. Улетишь с коня в сшибке, затопчут без пользы. Ступай к Лебтону, поддержите, если что…

Боярин смотрел только вперед, на татар, и думал, видно, только о них, не собираясь отвлекаться на разговоры. Матях негромко чертыхнулся, но приказ выполнил, отвернув к немцу, одетому в нелепую на фоне гибких русских доспехов кирасу, к которой пристегивалась пластинчатая латная юбка, железные наручи, сверкающие стальные набедренники… Шлем типа «армэ» с вытянутым вперед решетчатым «клювом» придавал воину и вовсе анекдотичный вид.

Между тем легкая степная конница и русская кованая рать, бросив заводных коней, сбились в единый монолит. Всадники, взявшись за луки, начали сближаться с врагом. Татары тронулись навстречу. Расстояние сократилось до полутора километров, до километра…

Защелкали луки. Сперва стреляли только отдельные мастера, потом вступили оружные холопы, а когда дистанция сократилась до полукилометра, стрелы метали уже все, кроме Матяха, не имеющего этого оружия, и Лебтона, не способного в своем тяжелом железе натянуть тетивы. Воздух наполнился зловещим шелестом. Вестницы смерти падали сверху, непредсказуемые, как дождевые капли. Большинство впивались в землю — но Андрей, уже испытавший на своей шкуре, чем может закончиться подобный «огонь наугад», торопливо отцепил щит и поднял его над головой. И очень вовремя — послышался гулкий стук, рука ощутила удар, и с обратной стороны деревянного диска высунулся кончик стального жала.

Смертоносный дождь не ослабевал ни на минуту. Вот всхрапнула лошадь, вот другая. Вот, злобно ругаясь, спрыгнул с завалившегося коня незнакомый сержанту холоп. Вот послышался уже человеческий болезненный вскрик. Неожиданно почти одновременно выпали из седел сразу двое степняков.

И тем не менее скачка не замедлялась, расстояние между отрядами сократилось до сотни шагов. Пара последних выстрелов — уже прицельных, гранеными наконечниками в близких врагов, в их злые глаза, в черные сердца потомственных грабителей и насильников — и боярин Умильный кинул лук в колчан, схватил щит, выдернул из петли рогатину и наклонил острием вперед.

В этот раз его противником оказался совсем молодой татарчонок, безусый и с большими испуганными глазами. Не мудрствуя лукаво, боярин ударил рогатиной в середину щита, одновременно принимая своим его копье и отбрасывая по касательной в сторону. Неопытный мальчишка щит держал поперек седла, не отбиваясь, а прикрываясь им. Естественно, дерево не выдержало удара, помноженного на скорость и вес закованного в латы воина и его боевого коня, и просто раскололось поперек, а рогатина пошла дальше, нанизав на себя человека, словно вязальная спица — шерстяной клубок. Илья Федотович опустил рогатину, сбрасывая с нее мертвое тело, снова поднял, метясь в грудь ногайца с морщинистым лицом. Копья столкнулись, взаимно парируя удары, всадники грохнули щитами — и разъехались на встречных направлениях, так и не сумев лишить друг друга жизни. Умильный нацелил рогатину в следующего врага, удачно принял на щит его пику — но сам промахнулся, и наконечник вошел под седло, в тело татарского коня. Отдача едва не вывернула руку — боярин бросил копье, выдернул саблю, ударил окантовкой своего щита в низ татарского — верхний край качнулся наружу, приоткрывая щель, и Умильный наугад ткнул туда саблей. Разъехался с этим татарином, скрестил сабли с другим, в островерхом шлеме, похожем на шелом, но обитом по краю горностаем. Рубанул раз, другой — но под клинком все время оказывался обтянутый черной кожей круглый щит. Ногаец попытался уколоть витязя сбоку, округ щита — но удар пришелся в прочную пластину зерцала. Наступательный разбег выдохся, кованая рать завязла в татарской массе, остановилась, и боярин теперь бился только с одним врагом, вынужденный или убить его, или погибнуть. И в этот момент позади, за спиной, послышалось залихватское посвистывание, улюлюканье, радостный вой атакующей татарской конницы, и ногаец зловеще улыбнулся.

Аримхан был отважен, а не глуп, и потому заставил своих нукеров не просто спрятаться за лесом, а спешиться и, придерживая коней, уйти под деревья. Так, чтобы случайный враг, заехавший слишком далеко и случайно заглянувший за островок березняка, перемешанного с тополями и осиной, не разглядел ничего, кроме серых стволов и колышущейся листвы. И только когда со стороны обоза донесся яростный вопль атакующей русской конницы, лязг сабель, грохот столкнувшихся щитов, он приказал подниматься в седло.

Атакующая лава, дождавшаяся своего часа в засаде за Бакаевским лесом, молча, дабы не привлекать к себе внимания раньше времени, пронеслась по чистому полю и врезалась ратникам в спину, мгновенно стоптав задние ряды и прижав всех остальных витязей к основному отряду. И только двум-трем десяткам нукеров Анвар-бея удалось избежать гибели, вовремя шарахнувшись в стороны от места битвы. Их никто не преследовал: Аримхан, пользуясь внезапностью и немалым численным преимуществом, торопился вырезать всех русских воинов, попавших в окружение.

Вой и посвист услышал и Матях, пока что наблюдавший за схваткой из безопасных задних рядов. Он обернулся и увидел, как из-за березовой рощи вылетают все новые и новые десятки татар, мчащихся во весь опор, пригнувшихся к самым гривам, выставивших вперед длинные копья с веселыми цветастыми кисточками чуть ниже наконечников.

— Вот черт… — только и успел сказать он, пытаясь развернуть скакуна навстречу новому врагу, но в плотном ратном строю это никак не удавалось ни ему, ни его более умелым в обращении с лошадьми соседям. Воины извивались в седлах, выкручивались, пытаясь выставить рогатины против нового врага. Закованный в железо Лебтон просто кинул свою полосатую пику, выдернул меч и направил его в сторону ногайцев. Минута, другая — и кочевники оказались уже совсем рядом, а секунду спустя копье ударило Матяху в щит, выбило его из рук куда-то за спину, мелькнуло над головой, но неопытному седоку хватило и этого: сержант взмахнул ногами и полетел вниз.

«А вдруг это всего лишь сон?» — с надеждой подумал он, но удар о землю, перетряхнувший все внутренности, мгновенно развеял надежду: здесь люди калечат друг друга по-настоящему. Матях увидел опускающееся прямо на лицо грязное коричневое копыто, поддернул бердыш и прикрылся им плашмя. Холодное лезвие со страшной силой вдавилось в лицо, размазывая нос по щекам, потом отпустило. Сверху рухнуло тяжелое тело, забилось в судорогах. Потом конское копыто опустилось на землю рядом с плечом. Андрей почувствовал себя мухой, по дурости своей залетевшей в кофемолку и теперь уворачивающейся от мелькающих ножей. Поднатужившись, он отпихнул тело в сторону, подтянул ноги, приподнялся. Вставать было некуда: над головой покачивалось конское брюхо.

«Наш, не наш? Жопа к лесу повернута… Значит, татарин!»

И сержант резанул длинным лезвием бердыша вдоль по брюху. О том, что за этим последует, он задумался поздновато: рыжая шкура разошлась, и прямо на голову обрушился поток крови вперемешку с горячими потрохами.

— Aп, aп, — хватанул он воздух, пытаясь не захлебнуться этим парным месивом, напряг все силы и резко выпрямился.

По глазам ударило чистым солнечным светом, легкие наполнились чудесным свежим воздухом. На радостях Матях торжествующе завопил, вскинул бердыш высоко над головой и тут же опустил его на голову ближайшего ногайца. Лезвие чиркнуло по стали остроконечного шлема, срубило кусок меха с обивки и впилось бедолаге в плечо, отрубив руку вместе с частью тела. Андрей дернул огромный топор на себя, крутанулся вокруг оси, пронося бердыш, словно остро отточенную тяжелую вертолетную лопасть. Оружие прорубило халат одного татарина, вспоров тело до самых костей, достало второго. Пустить кровь третьему инерции не хватило — но, крепко получив по голове, он изящно кувырнулся через круп на землю.

— А ну, ложись, болезные!!! — взревел сержант, замахиваясь в другую сторону. Один татарин попытался парировать удар — но легонькая сабля тяжелого топора остановить не смогла, и сразу оба клинка впечатались ногайцу в лицо. Брызнула кровь. — Пообе-регись!!!

Драться пешему против конных оказалось чертовски удобно. В росте Матях конным не уступал, зато твердо стоял ногами на земле и в любой момент мог пригнуться, подпрыгнуть, отступить в сторону. Взмах бердыша — и показавшаяся над краем щита голова, отделяясь от плеч, улетает в сторону. Тычок подтоком в обратном направлении — удар вминает красивую, с серебрением и позолотой, кирасу глубоко под ребра. Укол — острие лезвия погружается глубоко в конскую шею, опуская татарина под копыта своих же друзей. Короткие сабли кочевников просто не доставали до орудующего длинным бердышом Андрея, а пики ногайцы побросали, когда после первой сшибки сеча перешла на короткую дистанцию.

— Сюда идите! — рычал залитый с головы до ног кровью сержант, возвышаясь над бранным полем. — Я здесь!

Однако вокруг уже образовалось свободное место, и Матях был вынужден, сжимая бердыш двумя руками, бегать за ближайшими татарами, упрямо не желающими вступать в бой. При виде кровавого монстра, выросшего откуда-то из-под земли в самой гуще сражения и ростом равного конным воинам, ногайцы забыли о желании вырезать небольшой русско-башкирский отряд. Они думали только об одном — не оказаться рядом с устрашающей фигурой, не попасть под удар огромного, похожего на стальной полумесяц лезвия.

— Нинутра! Нинутра пришел! — послышались тревожные крики. — Нинутра!

Матях не слушал. Побитый, потоптанный, вымазанный смрадной дрянью и злой, как сто чертей, он жаждал крови. В этот миг для него перестали существовать все заповеди божеские и человеческие, в голове словно висел туман, а пульс гулко стучал в висках: уничтожить всех, всех до последнего.

Аримхан, уже вложивший саблю в ножны, предоставляя своим нукерам спокойно дорезать оставшихся русских, внезапно с ужасом увидел, как среди его воинства с ифритским воем будто из-под земли выросла кровавая фигура, ростом превосходящая любого из всадников, и страшным ударом огромного топора снесла сразу несколько татар.

— О, Аллах! — пробормотали мгновенно побелевшие губы, а по спине, под толстым слоем брони и войлока, неожиданно пополз предательский холодок. Порождение крови и земли металось по полю боя, убивая всех на своем пути, и уже через мгновение битва закончилась. Нукеры больше не думали о сражении. Они видели только кровавого ифрита и желали только одного — не попасть под удар гигантской секиры. — О Аллах, за что ты караешь нас, правоверных?

— Москва-а!!! — Кто-то из башкирских десятников успел собрать рассеянных по степи нукеров и сейчас, увидев неуверенность в татарских рядах, повел собратьев в решительную атаку. — Москва-а-а!!!

Появление свежих сил, готовых ударить по топчущимся татарским всадникам, окончательно сломило дух увязших в сече ногайцев. Они начали дергать поводья, отворачивая коней, давать им шпоры, уноситься из-под удара в разные стороны, спасая свою жизнь.

— За что, о Аллах? Разве я не был искренним в своих молитвах, разве я не блюл все твои заветы… — Гадать было поздно. Аримхан почувствовал, что еще миг — и он окажется на этом поле один против всех врагов. Он потянул левый повод и со всех сил ткнул скакуна пятками в бока. — Йо-хо!!!

Тот рванул с места в карьер. Татарин последний раз оглянулся на кровавого ифрита, после чего прижался к гриве коня.

Удар башкирцев пришелся по пустому месту — ногайцы разбежались. Битва была выиграна. Спасая свои жизни, татары мчались во весь опор куда глаза глядят, словно разлетающиеся от брошенного в воду тяжелого камня брызги. Легкие и быстрые как ветер башкорты скакали в том же направлении, что и раньше — вдоль оставленной обозом колеи. С веселым посвистом они нагоняли одиночных врагов и весело опускали сверкающие клинки им на спины, головы, рубили по ногам. Взмах — и вот уже не всадник, а просто оседланный конь, яростно взбрыкивая, продолжает бешеную скачку. Следом двигалась на рысях и кованая рать, потерявшая плотный строй, но по-прежнему грозная и смертоносная.

Расстояние до длинного обоза, в котором вперемешку катились запряженные волами арбы с огромными колесами из цельного дерева, легкие двуколки, груженные пучками стрел, обычные телеги, сколоченные из толстых жердей, победители преодолели за считанные минуты. Завидев их, кинулись прочь, в широкую степь, одетые в шаровары и халаты женщины, испуганные дети. Началось самое веселое и интересное: всадники гоняли чернооких грудастых девок из стороны в сторону, словно попавших в загон зайцев, сбивали конями с ног, заваливали в траву, сдирали легкие атласные штаны либо задирали платья. Жалобные крики сливались с веселым смехом и перекличками друзей. Голых баб отпускали побегать, чтобы поймать снова, распинали между торчащими из земли корнями, ими менялись, их собирали в обвязанные веревками кучки.

Про освобожденный от жестоких басурман полон победители вспомнили не раньше чем через час, и все это время спасенные смерды и девицы в просвечивающих лохмотьях, бывших когда-то сарафанами и рубашками, простояли, привязанные к подводам и возам. И только когда веселые холопы и их торжествующие союзники устали развлекаться и, связав полуголых татарок, начали рыться в сложенном на телегах барахле, некоторые из них мимоходом полоснули ножами по веревкам.

Минут пять Андрей, тяжело дыша, стоял с бердышом наперевес, но драться было больше не с кем. Конная лава укатилась куда-то вдаль, одиночные татары предпочли уносить ноги, а добивать узкоглазых раненых, стонущих то тут, то там, у сержанта рука не поднималась. Тем более что он слабо разбирал, кто из них злобный ногаец, а кто — дружелюбный башкир. Матях немного прошел по полю, увидел блеснувшую меж халатов кирасу, наклонился, отпихнул в сторону лежащего сверху мертвеца. На добротном немецком железе четко пропечатывался след от конской подковы, однако кираса не смялась, выдержала.

— Эй, есть кто живой? — постучал сержант по железу кулаком.

В ответ послышалось утробное мычание. Матях вздохнул, зашел с другой стороны, пнул носком мертвого коня, а потом поднатужился, ухватился за конскую ногу и сдвинул тушу чуть в сторону. Открылся шлем. Андрей приподнял железную маску, улыбнулся хлопающему глазами Лебтону:

— Как настроение, сударь?

— Спасибо, боярин. Мне кажется, я цел. Если, конечно, ты не ангел смерти. Откуда столько крови? Ты ранен или убит, боярин Андрей?

Только теперь, постепенно отходя от ярости битвы, сержант ощутил плечами влажный от крови тегиляй, увидел свисающие лошадиные кишки. Его затошнило, и Матях торопливо избавился от матерчатого доспеха:

— Фу, какая гадость!

— Не скажи, боярин, — попытался покачать в шлеме головой немец. — Это была печень. Она очень вкусна, коли ее в вине мозельском вымочить и на углях запечь.

— Спасибо, я сыт… Ну вот, рубашка тоже испорчена! — Андрей сдернул через голову и откинул покрытую множеством кровавых пятен одежду, оставшись в портах и с поясом на голом животе.

— Ого! Откуда столько шрамов, боярин? — окинул его взглядом рыцарь.

— Стрелы татарские, — небрежно отмахнулся сержант. — Попал я тут недавно в переделку…

— Прости, боярин, — прокашлялся немец. — Если ты не очень устал, может, поможешь мне подняться?

— Да, — спохватился Андрей и принялся растаскивать мертвецов. Нашел на земле чью-то пику, с ее помощью отвалил в сторону лежащую поперек ног немца мертвую лошадь. Потом ухватил товарища по оружию за руку, поставил вертикально. Нашел ремни на плечах, расстегнул, помог снять шлем.

— Благодарю, боярин, — облегченно перевел дух Лебтон. — Если не затруднит, пособи от юбки избавиться.

Пластинчатая латная юбка также крепилась несколькими ремнями, после освобождения от которых тяжело ударилась оземь. Ремни на руках и на бедрах немец расстегнул уже сам, оставшись в одной только кирасе.

— Я вижу, судьба оказалась к нам благосклонной, — огляделся Лебтон. — Мы храбро сражались и одержали победу.

— Да уж, мы с тобой оба изрядно постарались, — рассмеялся Матях, утер мокрое лицо, взглянул на ладонь: — Вот черт! И тут кровь. Нет уж, печень, может, жареной и хороша, но я хочу умыться. Если кто-то станет меня искать, я у колодца.

Андрей двинулся к брошенной татарской стоянке пешком, но, увидев заводных коней, вполне резонно предположил, что верхом получится быстрее. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти — как будут говорить в этих местах спустя четыреста лет.

Когда он вернулся к месту сечи, между заваленной трупами, изрытой копытами землей и ближним лесом уже стоял в три ряда длинный обоз. Смерды с кровавыми шрамами на запястьях разбирали тела, оттаскивая к глубокой яме врагов, среди которых почему-то не обнаруживалось ни одного раненого, а погибших и раненых русичей укладывали на свежую траву, набросанную в повозки. Скорбное действо отнюдь не мешало бурному пиру, идущему в полусотне метров, возле обоза. Здесь вовсю пылали костры, жарились бараньи туши, ручьем текли кумыс и вино. Ничего не поделаешь, радость от трудной победы невозможно заглушить горечью утрат, на алтарь этой победы принесенных. Впрочем, уцелевшие воины не забывали про раненых, время от времени совершая визиты к телегам, принося друзьям ломти жареного мяса и лечебное красное вино из взятых в поход припасов.

Когда Матях спрыгнул с коня, вонзил тщательно отмытый у колодца бердыш в землю и сладко потянулся обнаженным телом, прикидывая, к какому из костров направить свои стопы, над лагерем внезапно повисла тишина, в которой с трудом различался уважительный шепоток: «Нинутра… Нинутра прискакал…»

Андрей отпустил подпругу коню, хлопнул его по крупу, отпуская гулять, а когда снова повернулся к лагерю, то перед ним стоял старый башкирец в серой войлочной шапке с узкими, разрезанными спереди полями, в отороченном соболем длиннополом кафтане с рубиновыми пуговицами.

— Да пребудет с нами милость богов, Нинутра. Не оставь нас своей силой и милостью.

Старик достал из-за пазухи сверток, развернул шелковый платок, продемонстрировал монисто из мелких серебряных монет, снова свернул и положил к ногам сержанта. Его место занял молодой воин в новеньком атласном халате, одетом поверх еще одного, бархатного. Этот осторожно поместил рядом со свертком серебряную пиалу, сыпанул в нее горсть монет. Следующий поднес узорчатый черепаховый гребень с золотыми вставками, потом Андрею отдали покрытый тонкой чеканкой кувшин, большой поднос, сплетенную из тонких золотых нитей сеточку, унизанную жемчужинами. Степняки выстроились к Матяху в длинную очередь, которая быстро двигалась. Кто просил о милости, кто просто отдавал подарок. Куча подношений быстро росла, а веселье в лагере разгоралось с новой силой.

Последним в череде оказался Илья Федотович. Он ничего не подарил, а только крепко обнял Андрея на глазах у всех.

— Я рад, что ты цел, служивый. — И шепнул на ухо: — Башкорты сочли тебя богом войны своих предков.

— Надеюсь, они не собираются сделать из меня чучело и поставить в храме?

— Анвар-бей приглашает тебя к своему дастархану. — Боярин закрутил головой и окликнул ближнего холопа: — Эй, Прохор! Возьми суму, собери подарки нашего боярина. И смотри, чтобы ничего не потерялось!

Хозяин башкирского кочевья сидел, естественно, на дорогом самаркандском ковре, перед ним красовались блюда с сушеными фруктами, кусками мяса, осколками сахара. Рядом темнел солидный бочонок с кумысом. Наверняка из добычи, с собой башкиры кислого молока не везли.

— Рад видеть тебя, достопочтенный гость. — Бей навстречу не встал, но приложил руку к груди и низко, уважительно поклонился. — Теперь я понимаю истоки твоей мудрости. А тело твое внушает почтение, неся следы тысяч сражений и стычек…

Андрей с присущей ему скромностью не стал уточнять, что все эти порезы на плечах и руках получил от татар всего лишь в одной не самой удачной схватке. Он зачерпнул приготовленной фаянсовой пиалой кумыс, выпил, зачерпнул еще, осушил чашу, а уже с третьей присел на ковер и ухватил сразу пару ломтей сочного жареного мяса.

— Велик Аллах, и милость его к правоверным бесконечна, — закончил свою мысль хозяин кочевья. — Бог принес нам победу, и да не отвратит он от нас своего пресветлого лика в дальнейшем.

— Бога славят за победу, — перевел Матях.

— Слава Господу нашему, Иисусу Христу, — согласился Илья Федотович, усаживаясь на ковер напротив степняка, отпил кумыса и продолжил: — Отвага башкортских воинов и их бея велика, велик и их вклад в победу. Думаю, будет справедливо, если они заберут себе весь скот, который имелся у Исанбетского рода, и коней их, что шли рядом с обозом и остались в степи. А мы, милостью Божией, потихоньку тронемся с обозом к родному дому.

— Милостью Аллаха, снизошедшего к русским воинам, защитникам обездоленных, ваша дорога должна быть покойна и ровна. Но не будет справедливости, коли вы вернетесь назад с пустыми руками, без взятого на копье скота и конских табунов. Я так мыслю, вы имеете полное право на половину всего скота. А это барахло, — пренебрежительно махнул рукой бей, — это барахло мы тоже поделим пополам, дабы никто не затаил обиды, полон поделим…

«Так вот в чем дело! — внезапно сообразил Андрей. — Вот откуда взялся вчера великорусский патриотизм у потомственного кочевника! Он просто учуял возможность грабануть слишком сильного и незваного соседа. Они с Умильным вошли в долю и теперь добычу делят».

Пока что позиции степняка выглядели предпочтительнее. Чтобы честно поделить татарский скот, его сперва нужно собрать по окрестным угодьям. А то, что русский воевода, имея на руках много раненых, не может ждать, понятно и младенцу. Предлагая на первый взгляд честную сделку — все пополам — Анвар-бей просто вынуждает русских бросить изрядную часть добычи, тот самый пасущийся в округе скот.

— Полон делить нельзя! — жестко ответил Умильный. — То братья наши, христиане, в рабство жестокое угнанные. Они не добыча, они отныне снова свободные смерды.

— Русский полон будет свободен, — согласился бей. — Коли Аллах пожелал обрушить свой гнев на их хозяев, не нам, смертным, нарушать его волю. Но ногайских пленниц и татарчат малых отпускать ни к чему. Они должны нести кару за жадность своего рода, за грабежи земель русских и вытаптывание чужих пастбищ. Отпустить их — значит нарушить предначертание Аллаха и вызвать на себя его гнев.

— Пополам! — немедленно согласился боярин, запив ответ кумысом. Андрей, уставший переводить длинные витиеватые фразы, последовал его примеру. Нахмурившийся степняк тоже выпил. Позиции подравнялись: оба понимали, что татарчата кочевнику ни к чему. Их в степи не удержать — прыгнет на коня, что пасутся окрест сотнями, да и умчится по широкой степи к родичам.

— Я отдам тебе детей, а ты… — предпринял было наивную попытку Анвар-бей, но Илья Федотович сразу закачал головой: уж коли пополам, так все пополам. Чтобы обид не осталось.

В задумчивости мужчины взялись за еду, прихлебывая кислое молоко и закусывая его мясом. После пятой пиалы у Андрея в голове зашумело, а мысли стали мягкими и тягучими, как у «горячего эстонского парня».

«Ничего себе кефир…» — подумал он и зачерпнул еще.

— Анвар-бей храбр, его род велик и с каждым годом растет в числе, — вкрадчиво начал Илья Федотович. — Мыслю я, ему понадобится много юрт. Я предлагаю твоему роду, мой друг, взять из добычи все шатры, всех лошадей и весь скот, а я заберу остальной обоз и всех пленников.

— Чтобы мой род стал многочисленным, моим нукерам потребуется много женщин, — расплылся в улыбке степняк. — Я возьму шатры, лошадей, скот и пленниц, а ты уведешь с собой детей.

— Дети пленниц не смогут стать достойными продолжателями столь великого рода, — замотал головой боярин Умильный. — Я не могу допустить подобного… Хорошо, все как договорились, а пленниц — пополам.

— О, Аллах, как можно! — вскинул руки степняк. — Я получу пустые шатры, без жен и ковров. Кому они будут нужны?! Дом без женщины пуст.

— Дом без детей пуст, — холодно поправил Умильный. — Я готов поделиться ими, если ты поделишься пленницами.

Анвар-бей опустил руки, пошевелил губами. Осушил свою пиалу кумыса. Потом неожиданно раскрыл объятия:

— Ты, брат мой, храбрый боярин, да пребудет с тобой милость Аллаха, да продлит Всемогущий твои счастливые годы. Мои шатры раскрыты для тебя, мои стада — твои стада, мои земли — твои земли. Не станем ссориться из-за такой мелочи. Я дарю тебе всех этих детей.

— Пленниц пополам? — невозмутимо поинтересовался Умильный.

— Э-э-э… — разочарованно потянул степняк, а потом решился: — Поровну.

— Все, — тут же согласился Илья Федотович. — Ты — мой брат!

Под восторженные вопли изрядно нагрузившихся воинов воевода и бей встали на ноги, крепко обнялись, долго хлопали друг друга по спинам. Потом вместе выпили. Нукеры принесли на дастархан поднос с высокой грудой подоспевшей горячей баранины.

— Давай их сюда! — махнул рукой Анвар-бей, самолично зачерпывая кумыс для Умильного. — Делить будем.

— Поровну… — приподнял палец боярин.

Хохочущие нукеры древками копий пригнали на открытое место десятка четыре девиц. Некоторые путались в спущенных до пяток шароварах, некоторые были в рваных платьях, а часть — и вовсе голышом.

— Эй ты, давай вперед! — Анвар-бей указал пальцем на голую девочку лет четырнадцати, со связанными за спиной руками. — И ты…

Второй выбранной девице было не больше пятнадцати. Она сохранила халат, имела длинную черную косу и хлопала черными подведенными глазами.

— Одинаковые? — поинтересовался степняк.

— Угу, — кивнул боярин.

— Одну налево, — распорядился Анвар-бей, — другую направо. Теперь вы две. Одинаковые?

— Не-ет! — возмутился Илья Федотович, прихлебнув кумыса. — У одной грудь так грудь. А вторая плоская, что моя кошка.

— Зато бедра какие! Есть за что взяться! Есть куда руку запустить…

— Так давай еще грудастую и еще широкозадую подберем.

— Ладно, вон ту, без штанов, в пару по грудям, а ту, что за ней, в пару первой.

— Принято.

Девушки разошлись по указанным местам.

В дележ азартно включались остальные воины, громко обсуждая достоинства и недостатки каждой из пленниц, тыкая пальцем, смеясь и даже ударяя об заклад. Общее веселье не разделяли разве что освобожденные полонянки, которые совсем недавно находились примерно в том же положении, что сейчас ногайские девушки. Толпа женщин постепенно таяла, разделяясь на две небольшие группы. Андрей с удивлением заметил, что в его переводе больше никто не нуждается, пьяные мужики и так прекрасно понимают друг друга, а потому полностью посвятил себя истреблению жареного мяса, подсаливая его из мешочка, выложенного на «стол», скорее всего, боярином Умильным. Отвлек его от этого увлекательного процесса всеобщий взрыв хохота. Как оказалось, после сортировки пленниц в поле остались только две: довольно аппетитная пышечка с крупной грудью, широкими бедрами и длинными черными волосами, заплетенными в десятки косичек с разноцветными ленточками, одетая в черную войлочную курточку без рукавов, едва доходящую до нижних ребер и расшитую цветочным узором, свободные шаровары из полупрозрачного шелка и мягкие узкие тапочки, стояла бок о бок с тощей, как Клаудиа Шиффер, кривоглазой и совершенно беззубой теткой непонятного возраста, укутанной в засаленный халат.

— Сайфи, отпусти эту несчастную, да пребудет с ней милость Аллаха, — разрешил Анвар-бей. — Я дарую ей свободу.

Нукер, распределявший невольниц с помощью древка копья, развернул тетку и дал ей пинка, отправляя в степь. Руки несчастной никто связывать не думал, а потому и развязывать не пришлось.

— А ты, — подманил к себе последнюю из пленниц степняк. — Ты… тебя я дарую нашему другу и покровителю, явившему себя в этом сражении. Отныне ты принадлежишь Нинутре!

По толпе воинов пробежала волна одобрительного шепота, а потому боярин Умильный, набравший было в грудь воздуха, решил промолчать.

— Да пребудет с нами милость древних богов, Нинутра. Не оставь нас своей силой и милостью.

— Да пребудет с вами милость всех богов, Анвар-бей, — спокойно кивнул Матях. — И да не оскудеет рука дающего.

— Прохор! — громко рыкнул Илья Федотович. — Забери подарок щедрого друга и брата нашего Анвар-бея и проследи, чтобы он не потерялся в дороге! Слава отважному бею!

— Ура-а-а! — подхватили клич довольные воины и поспешили к кострам за своими чашами.

Сержант тоже пил кумыс, закусывая приторными финиками, и вскоре почувствовал, как голова окончательно «поплыла».

«Кажется, в кефире всего полпроцента алкоголя, — попытался вспомнить он. — Это сколько же я выпил? Надо закусить».

Однако почему-то вышло так, что он без закуски выпил еще две пиалы кумыса, после чего вытянулся во весь рост и с удовольствием заснул.

Проснулся Андрей от холода — после захода солнца спать полуголым оказалось не очень удобно. Поэтому он спустился к общему лагерю, взял чей-то халат, завернулся в него и заснул снова. На этот раз — до утра.

— Мы нападем на них, уважаемый Аримхан? Мы сейчас пойдем и разгоним их всех, да?

Проскакав по широкой дуге, Аримхан Исанбет все же смог собрать часть своих нукеров, не попавших под стрелы и сабли преследователей, не затерявшихся в травяных просторах. Три десятка мужчин. Всего три десятка из гордого и богатого рода. Все молчали, осознавая горечь произошедшего, и только один, мальчишка лет четырнадцати, имени которого хан не помнил вовсе, продолжал задавать глупые вопросы, то ли надеясь избавиться от ужаса, прогнавшего его с поля боя, то ли и вправду надеясь вернуть вчерашний счастливый день.

— Нет, — покачал головой Аримхан, — мы не станем их трогать. Я знаю, что все вы храбрые воины и готовы сложить свои головы, чтобы уничтожить прирученного русскими ифрита. Но я не для того стал ханом рода Исанбетов, чтобы он оборвался на моих глазах. Нет, я сохраню вас всех, чтобы вы смогли уронить свое семя в лоно женщины, чтобы оставили детей, храбрых воинов. И когда под юртами рода Исанбетов опять зазвучат детские голоса, вот тогда мы и вернемся со своей местью.

Ногаец отвернулся от горящих десятков костров, возле которых сейчас делили его добро и его женщин, и неспешным шагом поехал в темноту, уводя последних нукеров рода, только что переживших самую страшную в своей жизни битву.

Новый день означал расставание. Башкиры, разбившись на отряды по семь-восемь человек, уходили в степь собирать имущество, которое отныне принадлежало им, увозили новые юрты к своему кочевью, складывали найденные окрест камни в пирамиду. Здесь они встретились с богом войны, и память об этом должна сохраниться для многих и многих последующих поколений. Русские же ратники, собрав свое имущество в чересседельные сумки, вешали их на спины заводных коней, которые будут идти вслед за обозом, везущим раненых, павших и добычу. За повозками на тех же веревках, на которых всего день назад шел русский полон, теперь бежали дочери и жены тех, кто этот самый полон захватывал.

Боярину Андрею никто из холопов или бояр советов и указаний давать не посмел, но сержант и сам сообразил, что делать. Заводных коней — в общий табун, бердыш — за спину, чалого коня оседлать, и вместе с основным отрядом — вперед, в полной боеготовности на случай засады.

Умом он, конечно понимал, что выглядит так же глупо, как Рэмбо в Афганистане: голый по пояс, плечистый, весь в шрамах и увешан оружием, хотя воевать совершенно не с кем. Но что поделаешь, если тегиляй и рубаха безнадежно испорчены, а оружие в походе положено всегда иметь под рукой.

Матях нагнал Умильного, пристроился рядом, благо степь позволяла — хоть всю армию в ряд выстраивай. Покосился на своего начальника, пару раз кашлянул и, не дождавшись ответа, спросил:

— Вроде победили, Илья Федотович. Полон вернули, добычу взяли. О чем грустить?

— Взяли, взяли, — кивнул боярин. — Да только не всех освободили. Сказывают, племянницу мою, Алевтину Куликову, в Богородицком ногайцы в полон увели. Нынешний полон аккурат из Богородицкого получается. А Алевтины средь них нет. Видать, бею Низибу досталась. Можно поискать, купцам челом бить, выкуп заплатить, да надо ли? Чую, позора она хлебнула полной мерой, как все девки сии.

— Может, и хлебнула, — пожал плечами Андрей, — только своя кровь все-таки. Пусть лучше дома сидит, а не у «чехов» каких-нибудь на цепи.

— Ее теперь и замуж никто не возьмет. Порчена девка.

— Я не про «замуж», — покачал головой сержант. — Я про нее говорю. Пусть в старых девах останется, да только мук лишних терпеть не станет.

— Добрый ты, однако, служивый, — неожиданно улыбнулся боярин. — И не поверил бы, что секирой своей направо и налево басурман, аки траву, косил.

— Есть время для сенокоса, а есть время для собирания цветов, — переиначил Библию сержант. — Не надо грустить. Нужно вытаскивать девицу, коли возможность есть.

— Гнать можно было дальше, — вздохнул Умильный. — Поймали бы купца какого али татарина из ногайцев. Узнали, где Низиб кочует. Да токмо у меня один холоп в сече зарезан да двое раненых. У Лебтона двое мертвых, у Дорошаты пятеро раненых. Хробыстин Сергей Александрович двух холопов холстиной укрыл да еще двоих увечными везет. Полон освобожденный… Куда мне с таким хомутом в погоню уходить?

— Можно, значит, татар в степи ловить?

— А чего же сложного? — пожал плечами Умильный. — Степняк, он ведь существо беззащитное. Овцы завсегда при нем, табуны, жены, дети, юрты. И ползет он со своими стадами от колодца к колодцу по полверсты в день. А мы с тобой жен, детей, добро дома за крепкими стенами оставили, на коней сели да заводных прихватили. И не травой скакунов потчуем, а овсом отборным, и не всякого с собой берем, а самого быстрого. И куда этот бек от нас денется, куда убежать сможет?

— Что же они тогда деревни наши грабят?

— А потому и грабят, что, как крысы, тайком подкрадываются да убегают в дальние края, али за стены крепостей, навроде Казани бывшей, прячутся. Но уж коли мы этих крыс в своих пределах ловим — травим всех до последней, пощады в сем деле не бывает.

— Это здорово, — кивнул Андрей. — А коли так, то почему бы нам не сходить на Волгу, да и не поймать там хана Кубачбека? Помню я о своем прошлом мало, но засело у меня в башке это имя. Чую, именно он людей моих побил, да и меня едва жизни не лишил…

— Месть — дело славное и нужное, служивый, — вздохнул боярин Умильный, — да только плод, на коий ты замахнулся, больно крупный и высоко растет.

— Это как? — не понял Андрей.

— Земли богатые и далекие. Ащиозек, Узень, Урал там же. Нукеров супротив тебя тамошние кочевья выставить могут не сотни — тысячи. Малыми силами по степи рыскать — это токмо погибель себе искать. Далеко идти, много ворогов. Тут не соседскими силами и даже не вятским ополчением двигать потребно. Тут надобно государевой ратью идти. Со стрельцами, гуляй-городом, пищалями полевыми. Супротив государевой воли ногайцы не устоят.

— Ясно, — облизнул пересохшие губы Матях, пытаясь избавиться от мысли, которая глодала его с самого рассвета, и перескочил на другую тему: — А как с деньгами быть, Илья Федотович?

— С коими? — не понял боярин.

— Да вот давеча купец мне серебра дал, вчера башкиры кое-что насыпали. Я ведь, помнится, пятьдесят три рубля должен?

— Тридцать пять, — поправил боярин. — Лук ты у купца на саблю взял, стало быть, покупать его не нужно. Оставь пока, служивый. Как сможешь, отдашь.

— Ну, так я и хочу…

— Чем отдавать? — усмехнулся Умильный. — Купец тебе, я видел, по весу гривны две передал. Два рубля то есть. Башкорты еще пару пожертвовали. Так пусть у тебя будут. Нехорошо, когда у сына боярского ни единой монеты в кошеле нет. Как прибыток хороший появится, так и отдашь.

Боярин, заканчивая разговор, дал шпоры коню и ускакал вперед, а Андрей остался наедине со своими мыслями. Правда, думал он совсем не о том, как поскорее вернуть долги. Думал он о том, что уродливые человечки из будущего были готовы на немалые затраты и старания, чтобы вернуть свой дурацкий «кастинг». А это устройство до сих пор лежит в одном из сундуков хана Кубачбека. Если заловить и обтрусить хана, как вчера обтрусили Аримхана, то устройство хранения памяти вполне реально получить в свои руки. Затем его достаточно «засветить», показав кому-нибудь из летописцев, а лучше сразу нескольким, чтобы подстраховаться от пожаров или безалаберности библиотекарей, и дело сделано. Где-нибудь в будущем летописи прочтут, сделают правильные выводы и пришлют экспедицию. И тогда уже он, имея в руках весомый и крайне важный для кукол Барби аргумент, сможет диктовать свою волю. Пожалуй, в такой ситуации речь пойдет уже не об острове в океане с избушкой и муляжом телевизора, а о возвращении в свое, родное время. Или кастинг — тю-тю. Случайно упадет на большую наковальню…

Настроение сержанта мгновенно улучшилось. Он привстал на стременах, шумно вдохнул пряный степной воздух, а потом огрел коня ладонью по крупу, пуская его в карьер, и зажмурился, подставляя лицо свежему ветру.