Глава 10
3 октября 1715 года от Р.Х.
Франция. Париж. Пале-Рояль.
Чуть больше месяца прошло с момента смерти Людовика Четырнадцатого. Человека представлявшего целую эпоху Величайшего Королевства своего времени. Казалось, что с его смертью закат светила этого королевства не за горами, тем более что после себя Людовик оставил не так уж и много…
Теперь во Франции властвовал регент — герцог Филипп Орлеанский, сын Филиппа Первого от его второго брака с Елизаветой Пфальцской.
Этот день выдался на удивление светлым и не по-осеннему радостным, будто бабье лето решило задержаться и подарить людям еще капельку счастья. Такое во Франции бывало, хоть и не часто, ведь что не говори, а зима есть зима и плевать, что где-то там на Севере лютуют морозы, от которых лопается кора, и птицы падают замертво во время полета. Здесь осень с зимой в первую очередь слякотные, а уж потом снежные… совсем немного.
Филипп, в отличие от своего предшественника, не любил вставать рано: ну не дурость ли начинать работать спозаранку, как последний смерд, и заканчивать когда даже последний слуга видит десятый сон? В этом регент почившего короля-Солнце не понимал, да и не хотел понять, ведь какие бы дела не были, Филипп ежедневно уделял вечер исключительно развлечениям. Недаром о нем в бытность герцогства гремела слава сластолюбца и кутилы, а оргии, которые он закатывал со своими друзьями, могли смутить самую падшую женщину! Впрочем даже став регентом свои привычки он не изменил…
Однако сегодня, сидя в своем кабинете в Пале-Рояль, бывшей вотчиной герцогов Орлеанских при Людовике Четырндацатом, ему не работалось. Хотя время с девяти до двенадцати он стабильно отдавал чтению депеш и прочих бумаг.
А в прошедшую ночь ему не спалось. И дело не в молодой маркизе де Валуа — прелестном цветке, подарившем ему свою невинность, как бы там ни было, но любовные утехи даже в сильном подпитии не выжимали из него соков. Все дело было во сне, очень странном и слишком реальном.
Ему снился необычайно светлый лес — такого не бывает в первозданной природе, да и человек вряд ли сумеет создать столь удивительное место. В этом лесу он увидел зверей: гордого льва, разъяренного волка, осторожного барсука и спокойного медведя. Все они находились на большой поляне, залитой солнечным светом. Но самое удивительное было то, что они замерли по парам: лев-барсук и медведь-волк!
Филиппу казалось, что они вот-вот бросятся друг на друга, дабы разорвать в клочья, но нечто их сдерживало. И тогда он увидел поляну будто бы издалека сверху — между зверьми словно барьер росли лилии, которых в лесу просто быть не может!
Созерцание заставило Филиппа отрешиться от происходящего, в следствие чего он смог только в последнюю очередь заметить как лев рванул к медведю, топча на своем пути лилии, а барсук следуя за ним по пятам бросился на волка…
Атака была столь неожиданной, что Филипп думал, что победят напавшие, однако спокойствие хозяина леса было обманчиво — не успел лев нанести первый, самый мощный, удар как косолапый бросился чуть в сторону и ударил его в бок!
Волку же не повезло — барсук выбрал тактику не прямолинейную и сумел атаковать куда удачливей — правая лопатка серого брата уже через секунду была залита кровью…
Филипп всматривался в происходящее, ожидая чем закончиться бой, но неожиданно все прекратилось — его будто вышвырнуло из сновидения и он неожиданно проснулся.
И вот теперь он мучился догадками, постоянно возвращаясь ко сну, думая вещий ли он или просто странный? Регенту срочно требовался некий знак, способный прояснить происходящее, но в тех депешах и доносах, которые он изучал, ничего похожего не было. Так может все это просто разыгравшееся воображение?
Неожиданно глаз регента зацепился за письмо от шевалье Тилье — вроде стандартная депеша, с жатыми сведениями, а вот внимание привлекло сразу. Быть может все дело в том, что в нем был дан краткий анализ происходящего в Восточной Европе? И все так лаконично — страны коалиции, собранные Папой проиграли России вчистую, Польское королевство, вместе с Данией на грани коллапса, Священная Римская империя вовсе забыла о своих союзниках, предпочитая воевать с Османской империей. В принципе все это Филипп знал, однако то, что писал шевалье в качестве возможных событий заставляло задуматься. Ведь к кампании против соседей это не имело никакого отношения.
По словам Тилье в Шотландии, где началось восстание сторонников потомка короля Якоба, замечены приближенные молодого русского государя и кроме того, русские дипломаты в Голландии и Испании ведут тайные переговоры с правителями. О чем именно — не известно, но ясно одно: они напрямую связаны с происходящим на Туманном Альбионе.
Регент уже давно следил за дальней державой, упорно идущей к своим целям. Конечно, сиволапая Русь никогда не сравниться с великой Францией, в этом Филипп даже не сомневался, но то как резво она начала претворять дерзкие идеи не могло не удивить. Кого-то приятно, а кого и наоборот. Главное по какую сторону баррикад это воспринимать. В данный момент правитель Франции знал, что далекая страна ему не соперник, а вот Англия, Голландия и Священная Римская империя очень даже соперники, и даже враги. Пусть даже улыбающиеся.
Правитель размышляя о удивительном сне, письме и собственных думах неожиданно обнаружил на периферии сознания интересную мысль. Он попытался выудить ее, но она то и дело ускользала, пряталась под ворохом глупостей, но вот после пары минут усиленной ловли, она сдалась и полностью раскрылась.
Филипп чуть погодя, в предвкушении улыбнулся. Пусть он не был столь же одарен как король-Солнце, но и идиотом не был. А если вспомнить последние лет пятнадцать, то и вовсе даже слыл умнейшим человеком своего времени.
И как всякий умный человек он не спешил реализовывать появившуюся идею, вместо этого он записал основные тезисы и убрал лист в ящик стола. Пусть отлежатся, ведь они слишком ценны чтобы о них кто-либо узнал раньше времени.
* * *
1 ноября 1715 года от Р.Х.
Москва. Кремль.
В эту пору темнеет рано, а дел столько, что хоть пару часов у следующих суток занимай. Времени катастрофически не хватает. Мало того, что приходится разбираться с делами Совета, принявшего вроде и нужные указы, но при этом какие-то двоякие. Не того я ожидал от Оли, думал сумеет отстоять именно то что нужно мне, а не князьям с боярами.
Правда отменить единожды принятое я уже не могу — сделаю так и тогда смысл Совета пропадет, а вместе с тем лишусь помощников, единомышленников и похерю все начинания. Так что в любом случае проще доработать пару указов, чем крушить напропалую созданное. Жизнь ведь не бывает идеальной, в ней постоянно приходится помнить о компромиссах и уступках.
Вот вроде вторую неделю разбираю бумажные завалы, в Рязань выбраться не могу, чтобы корпус проведать, а гора не уменьшается. Такое ощущение будто все министры решили срочно решить свои проблемы на год вперед. Хорошо мой Никифор вместе с секретарем Макаровым, доставшимся мне от Петра, сдерживают всю кодлу, запуская исключительно по степени важности.
Мой кабинет по-прежнему не отличается громадными размерами, в нем все так же висят портреты Ивана Грозного и Петра Великого — с пронзительными взглядами и хмурым вопрошающим лицом. Хе-хе, эти два помощника действуют на любого просителя любого ранга и заслуг исключительно положительно. Да и чего говорить, самому порой не по себе как попаду в перекрестье взглядов, заставляющих ежесекундно спрашивать себя: "Должным ли образом трудишься ты во славу Отечества?". Когда на тебя взирают великие люди твоей Родины даже у паралитика найдутся силы на то чтобы заставить себя совершить хоть что-нибудь полезное. Ну а мне, как государю, сам Бог велел не отлынивать!
Порой кажется, что можно было бы дать себе отдохнуть недельку другую, особенно когда читаешь о чем-то плохом. Увы, но в этом году писем "несчастий" почему-то становится все больше: недороды в северных губерниях, проливные дожди вымывающие озимые, болезни на западных границах, принесенных переселенцами из дикой Европы. Да пусть карантинные службы поставлены, но ведь в новых землях им еще только предстоит налаживать быт, искать людей, места под размещение изб… да много чего еще.
И вот когда казалось бы весь негатив прочтен, беру последнее послание. Из Англии, от князя Куракина.
"Пишет тебе государь верный слуга, что на просторах одного Острова, Волю твою блюдет и о чести русской думает.
Многое описывал тебе, еще больше поведать не мог, ибо нельзя доверять бумаге все что душа изволит. Однако есть вещи над которыми приходится думать даже почивая. И как не печально осознавать, но решить их без твоего дозволения я не в силах. Посему прошу ответить дошло ли послание с нарочным, что в апреле месяце должен был быть в Москве?
Ежели да, то неужто прогневал я тебя чем, государь?
Ибо посланцы твои, что в гости в родне своей поехали в горы, попали в неприятную историю, выбраться из которой самостоятельно уже не смогут. Да и как выбраться, коле Англия с Шотландией грызутся, людишек добивают, а сильной стороны как не было так и нет. Одни — трусы, другие — глупцы.
Посему прошу совета твоего, государь, как быть. Ведь ежели Русь-Матушку заподозрят в доброте и помощи одной из сторон дела наши могут стать плохи. Отвернуться от нас не только английский, но и многие другие европейские дворы. Окромя того хочу испросить разрешения на увеличение казны, потому как лорды последний год неудовлетворенны теми балами, что дает Русский Дом и если не исправить положение, то толику влияния мы можем потерять окончательно и бесповоротно, а этого допустить никак нельзя.
Уповаю на мудрость твою, верный пес твой.
Куракин Б.И."
И ведь прав, старый интриган, на все сто два процента прав! Как быть? Ссориться с великой морской державой окончательно нельзя, потому как торговля встанет окончательно — этого казна не переживет, и так едва концы с концами сводим. К тому же Голландия хоть и сама по себе, но поддержит бриттов, тут даже к гадалке ходить не надо, эти морячки спаяны не одной совместной войной.
Нужно думать…
Беру со стола колокольчик и легонько звоню. Через несколько секунд дверь открывается и щелку просовывается слегка помятая голова камердинера.
— Никифор, я ведь просил тебя не утруждать себя, вон Яшку поставь на вечер и ночь, парень он толковый, — с укоризной говорю своему старому дядьке, бывшему со мной в самые лютые моменты жизни и не предавшему ни в один из моментов. И мне почему-то кажется, что таковых у него было изрядное количество.
— Племяш мой хоть и умен не по годам, а пятнадцать зим есть пятнадцать зим, пусть пока посмотрит годка два, а лучше три и уж затем перенимает службу, — буркнул Никифор незлобливо.
— Ладно, дело хозяйское, тебе виднее как поступить. А пока пригласи ко мне инока Дмитрия, он в гостевых покоях расположился.
Старик улыбнулся. Уж кому-кому, а ему о таких вещах я мог не напоминать, сам ведь заведует расселением гонцов и гостей. Впрочем, на меня Никифор не обижался — привык, что я часто могу по три раза повторить, если дело важное. Пусть лучше считают перестраховщиком, чем лишний раз напортачат.
Еще в прошлой жизни, имея доступ к множеству исторических документов приходилось думать о том, что наши государи были будто бы недальновидными, не использовали имеющихся возможностей, не все конечно, но большая часть точно.
Дураком был!
Рассуждать то можно, а вот оказался здесь и многое понял, однако кое в чем мнения не изменил — на Руси не была поставлена служба религиозного противодействия врагу. Как католическому, так и мусульманскому. И это бесило неимоверно, тем более что по ресурсам мы спокойно могли позволить себе если не перейти в контратаку, то уж защитить имеющееся от любого посягательства.
Мои беседы с отцом Варфоломеем, а затем и с патриархом Иерофаном почти всегда заканчивались на том, что оплот православия не должен быть пассивным, аки скотина в хлеву, наоборот следует двигаться дальше, нести доброе, светлое, вечное всем народам. И если придется происходить сие должно на штыках. При условии согласия простого народа.
И вот тут заключается главная беда православных миссионеров — они слишком закостенели, лишь малая толика горит огнем Веры, в государстве где нет религиозной борьбы за души людей это еще куда не шло, а вот для роли доминанты — смерти подобно.
Именно поэтому уже больше пяти лет как в разных губерниях России появляются казалось бы невзрачные монастыри закрытого типа, подчиненных напрямую патриаршеству и спонсируемые совместно с государем. Пока из всего четыре: Печорский, Устюжный, Козельский и Старорязанский. Про них почти никто ничего не знает, да и не догадывается, но вот работа, что ведется в них должна кардинально изменить положение вещей не только в России, но и в сопредельных странах. И смею надеяться, что это действительно так, ведь инок Дмитрий, хоть и не полностью постигший весь курс той программы, но уже успел проявить себя.
— Дозволишь, государь?
Дверь тихо открылась и на пороге замер рослый парень двадцати двух лет от роду. Его крепко сбитое тело черная монашеская роба не скрывала, да и выглядел он как былинный Пересвет — светлый, могучий и невообразимо чистый, лучащийся пониманием праведности пути по которому он идет. Такому человеку доверяешь интуитивно.
— Проходи, садись.
И хоть сам не шибко взрослее инока, но вот чувствую себя на сотни лет старше. Почему так? Неужто стал жестким прагматиком, разучившимся радоваться простому светлому чувству?
Дмитрий молчал, видимо чувствовал, что я задумался. Эх, черт те что. Встряхнись!
— Говори.
— Игумен Мефодий сердечно кланяется и желает долгих лет здравия своему государю.
Не забыл, видать, раз послание передал. Приятно.
— Когда увидишь его вновь — передай мои наилучшие пожелания в нелегком деле наставления молодых иноков.
Дмитрий кивнул и сразу без предисловия, минуя порожнее начал рассказывать…
Больше года он и приданные ему берложники занимались тем, что вызнавали о тайных связях князей, бояр и дворян. Об этом никто кроме меня, князя-кесаря и самих исполнителей никто не догадывался. В противном случае могло случиться нечто неприятное, ведь как бы не кичился государь, а без сторонников он простой смертный.
Признаться честно — мне самому было весьма неуютно, когда вместе с главой Берлоги приняли такое решение. Слишком много ценной информации попадало к европейским властителям и ладно бы какой эпической, но самое паршивое — утекали сведения о новых мануфактурах, факториях и приисках! Раздельно эти сведения может и не приведут к беде, но вот собрав их вместе можно с минимальными усилиями понять всю картину происходящего.
А вот что случится потом — одному Богу известно. Если бы не упадок власти папства, то весьма вероятно России могли объявить новый крестовый поход!
Но что-то слишком глубоко отрешился я от рассказа, только краем уха услышал о том, что только в одной Москве больше двух дюжин именитых людей постоянно общаются с иноземными гостями так или иначе связанными с европейскими послами. О тех же к кому заходят ставленники Персии и Высокой Порты, вовсе упоминать не стоит, ибо их больше полусотни.
О многих я и так знал, а вот некоторые фамилии услышал впервые. Нет, предателей среди них нет, чай не двенадцатый год прошлого столетия, да и люди в большинстве своем здравые, хоть и своевольные. Не успел Петр всех поломать, ну а я этого и вовсе не добивался — легко человека унизить, заставить себя ненавидеть, а вот добиться от него хотя бы толика интереса к тому что ты делаешь куда сложнее.
И все равно знать, что под боком свободно плодятся центры иностранного влияния неприятно. Вот только поделать с этим бичом высокой политики нельзя, ибо это хуже гидры у которой вместо одной отрубленной головы две вырастают. Вывод здесь один — не можешь остановить — возглавь…
Для этого то и собирал инок сведения, потому как в скором времени кому-то из берложников или безопасников придется вступить в ряды сих бравых любителей вычурных даров. Но это быстро не сделаешь, в таких делах спешка противопоказана и по уму нужно вводить несколько людей, не знающих друг про друга — меньше шанс провала.
Рассказ Дмитрия длился минут десять, но в него он влил столько информации, что я понял — нахрапом ее не воспринять, нужно более вдумчивое изучение.
— Я тебя понял, надеюсь увидеть все в письменном виде, желательно с пояснениями по возможным событиям.
— Рад служить, государь.
Инок поклонился и бесшумно покинул кабинет. Мне же пришлось минут пять уделить для того, чтобы понять простую истину — даже лучшие из людей подвержены пороку и помочь им можно далеко не ласковым словом. Тут дубина потяжелее нужна.
Как нарочно на глаза вновь попалось письмо Куракина. Его прошлая депеша должна была прийти с "Красоткой", но ее потопили, а капитана взяли в заложники. Выходит, не могло сообщение дойти, знаю капитана — он бы сам умер, а задание не провалил.
Хотя проверить стоит. А так как вместо меня фактически правила Оля, то и спросить нужно ее.
— Что ж, совместим приятное с полезным.
Время позднее, так что пора в опочивальню, там заодно и задам интересующий вопрос.
Дойти из кабинета до спальни дело нехитрое, но утомительное. Расстояние кажущееся плевым в начале дня, в конце таковым уже не является. А уж если проверено лично — вовсе вопросов в правдивости не возникает.
Не смотря на позднее время Оля не спала, она лежала на кровати и под свет десятка свечей что-то читала. Судя по фактуре записей — чья-то записка или отчет, да и нахмуренный лоб говорил в пользу этого варианта.
— Занята, милая?
Оля вздрогнула.
— Ты меня напугал!
— Нечего зачитываться настолько, что из мира Яви выпадаешь.
— Не богохульствуй, — сердито заметила она.
"Сама то травница, да и лекарка неплохая, с такими знаниями должна мириться и ведь мирилась, а теперь поди ж… видно Иерофан неслабо голову задурил. Стоит провести с хитрозадым патриархом ликбез по поводу дозволенного!"
— Скажи-ка мне, солнышко мое ненаглядное — не было ли в мое отсутствие посланий с нарочитым?
Как бы между делом интересуюсь у Оли, раздеваюсь и бросив одежду на лавку рядом с кроватью, укладываюсь рядом с женой.
— Было одно, но я его без задержек тебе сразу отправила, — сразу ответила она.
— А вестовой тот после появлялся?
— Не замечала, но тут может его перевели, их же часто с одного места на другое кидают. А в чем дело, неужто не дошло письмо?
— В том то и дело, что я о нем даже не слыхивал, до сего дня…
Оленька мило нахмурилась и чуть погодя расцвела улыбкой.
— Так его помню помощник капитана доставил, фамилию запамятовала, но он вроде как с какой-то "Красотки".
— Ну раз так, то и переживать не стоит, завтра разберемся что да как, а теперь спать давай, время позднее.
Жену то я утешил, и так все лето на ней груз непосильный лежал, потому нечего новые заботы взваливать. С этим письмом разберутся, но вот время упущено, а вместе с ним и возможность. Чую, влезть в англицкие дела нам не дадут, да и не с руки теперь туда соваться — кислород мигом перекроют. Что ж, завтра письмо Сашке и Якову отпишу, нет, лучше два и отправлю их разными судами, одно уж точно дойдет. Пусть возвращаются, восстание без Людовика в любом случае обречено на провал — неоткуда якобитам золотишком разжиться. Разве что…
— Милый, а ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила Оля ласковым шепотом прямо мне в ухо.
Мысли о делах далеких мигом улетучились, оставив вместо себя лишь плотское желание. И противиться ему мне совершенно не хотелось.
* * *
7 ноября 1715 года от Р.Х.
Москва.
Поле архангела Михаила.
Уже два года как из Златоглавой вывели казармы всех полков, за исключением двух казарм преображенцев и семеновцев, правда их сильно "урезали", оставив по одному батальону. Тем более, что полицейские функции с воинов постепенно снимаются, передаются безопасникам и берложникам, кои порой выполняют одну работу, разве что первые больше вне городов рыскают, а вторые аккурат в человеческих муравейниках "промышляют".
И вот место куда перенесли казармы назвали поле архангела Михаила, по примеру Корпуса "Русских витязей" занимающегося тактической подготовкой на отдельной территории.
Три недели назад был подписан сепаратный мирный договор с Саксонией и Польским королевством, а три назад в Москву доставили четырнадцать наемников печально известного отряда "Свирепые псы". К русской заставе их доставил отряд саксонских кирасир, точнее их подобия, слишком уж невзрачно смотрелась их сбрую, да и бронька с оружием.
Ну а дальше по этапу без остановок отправили в Москву. В начале пути их было семнадцать, но троих прибрал Господь раньше времени, разбередив старые раны. Остальным же ублюдкам предстояло ответить за тот ужас, что их отряд принес на Смоленщину. Ведь именно "Свирепые псы" настолько отличились в добыче провианта, что даже их собственные собратья наемники отказывались разделить кусок хлеба.
Быть настолько кровавыми ублюдками может и позволено где-нибудь в европах, но в России изволь отвечать за свои поступки. Недаром их выдача стала обязательным условием в мирном договоре.
И вот теперь, с утречка, под серыми свинцовыми тучами, мокрым снегом, сыплющемся будто из прохудившегося мешка Деда Мороза в Новогоднюю Ночь, я вместе с Олей, детьми, советниками и множеством сановников разной степени причастности к власти, стоим среди тысяч людей. Все мы смотрим в одну точку — на четырнадцать эшафотов с деревянной балкой и петлей на конце. Пока они еще пусты, но уже скоро на виселицах окажутся те кто в этой жизни преступил черту дозволенного.
Ждали недолго — минут двадцать, вдалеке показалась процессия из телег и усиленной охраны в лице преображенцев и семеновцев. На сей раз им была задача не атаковать, захватывать врага, наоборот — защищать, аккурат до момента исполнения приговора. И к слову сказать, выполнить ее было архисложно — разъяренный люд, услышавший от глашатаев обвинения наемникам озверел и силился растерзать ублюдков собственными руками. Толпа напирала на телеги со всех сторон, но гвардейцы держались, отгоняя самых ретивых прикладами фузей.
Но вот наконец первая телега остановилась у дальней виселицы и следом за ней тормознули остальные. Приговоренных повели на эшафот.
Лица у них были разбиты, синева расползлась едва ли не до шеи, а губы превратились в огромные оладьи, почти у всех половины зубов не было.
— Твои каты, Федор Юрьевич постарались на славу! — усмехнулся я.
И ведь не садист, не извращенец какой, а вот вид наемников радовал, наверное, это из-за того, что уже не люди предо мной? Вижу я зверей в людском обличии, и казнить буду их, ничего общего с родом человеческим не имеющих.
— Мои мужи свое тягло несут как и положено, — оскалился хоть и старый, но матерый медведь. Даром что у него единственного вместо министерства али служба, просто — Берлога.
— Государь, а нужно ли было дитяток вести на казнь? — в сотый раз за это утро спросила Оля.
Я конечно понимаю, что женщина есть женщина и материнский инстинкт — это святое, но какого хрена в воспитание лезет?! Мое раздражение только великим чудом не выплеснулось наружу, и самое паршивое — объяснял все, едва ли не на пальцах показывал, ан нет — без толку. Одно слово — баба.
Жена ждала моего ответа, но вместо него я лишь подхватил Ярослава и посадил его себе на плечо, чтоб лучше видел, а на Ивана указал глазами Нарушкину, командир лейб-гвардии все понял и последовал моему примеру, разве что усадил ребенка не на плечо, а на шею.
Боковым зрением увидел как Оля опустила взгляд долу, и с ее щеки скатилась одинокая слеза…
Что ж, ей не понять. Да и вправе ли я желать этого от женщины?
Однако сыновей портить не дам! Пусть смотрят и запоминают, как должно поступать со зверьми с людской личиной. Ванька то еще мал, четвертый год идет, а вот Ярик уже взрослый, понимает многое, поэтому когда каты накинули на головы преступников холщевые мешки и бросили сверху пеньковую петлю тут же спросил:
— Батюшка, а зачем им веревка?
В такие моменты нужно отвечать максимально искренне и правдиво, да так, чтобы ребенок это почувствовал и даже тени сомнения не осталось.
— Понимаешь, Ярослав, каждый человек должен прежде любого своего поступка подумать и принять его сердцем. И вот когда человек совершает зло с чистым сердцем, без тени сомнения, без боли и страха за бессмертную душу свою, вот тогда он уже не человек.
Я понимаю, что для ребенка это сложно, непонятно, но вот Ярослав смотрит на меня слишком уж задумчиво и спустя пару секунд задает закономерный вопрос:
— А кто тогда?
— Лютый зверь, в котором только личина людская, а остальное бесовское, — нехотя поясняю ему и слышу как рядом всхлипывает Оля. Ей мои методики точно не по нраву, но сейчас, слава Богу, не эпоха феминизма, женщины именно там где и должны быть — дома, в заботах о семье, хозяйстве и здоровье.
— А веревка то зачем? — спросило дитя, так и не получившее внятного ответа.
— Наказать зверя надо, да так, чтоб больше таковых не являлось.
На сей раз Ярослав ответом оказался удовлетворен и с интересом продолжал смотреть на то как на четырнадцати эшафотах готовят казнь. Он еще не понимал что должно произойти.
И вот тут в голове мелькнула мысль: "А вправе ли я калечить детство своего ребенка, ведь видеть смерть в таком возрасте — это отпечаток на всю жизнь!". Но следом за ней явилась еще одна: "Государь не может быть жалостливым к врагам своего народа".
Каты закончили. Смурной день показался еще гаже, людской гвалт нарастал пуще метели в феврале, народ требовал, а палачи смиренно ждали приказа. Старый медведь выжидающе посмотрел на меня.
Киваю ему. И князь-кесарь дает отмашку.
Щелк! Бумс! Пара ударов крышки по брусьям и механизм стопорится, а на натянутых веревках дергаются в конвульсиях четырнадцать тел. Они умирают медленно, не у кого шею не сломало, каты Берлоги люди умелые, могут сотворить такую казнь, что человек проклянет собственных родителей, подаривших ему жизнь…
Теперь, когда вижу как из ублюдков по капле уходит жизнь понимаю, что не смотря на жажду отмщения больше никогда до подобного не опущусь. В противном случае и сам могу превратиться в нечто подобное, алчущее страха и крови.
На плече вздрогнул Ярик, и меня отпустило, на душе полегчало, а в голове наоборот туман, словно медовухи перебрал.
— Батюшка, я домой хочу… сказку твою послушать, — тихо-тихо прошептал он мне на ухо.
Улыбаюсь и замечаю — сановники вздрогнули: неужели думают, что от созерцания казни мне весело? Эх… люди… все по себе меряете. Что ж, правосудие свершилось, теперь задерживаться здесь не следует, через три дня трупы снимут и сожгут, а пепел отвезут к полякам, да прикопают на границе, в назидание и память потомкам.
Что ж, дело сделано.
— Возвращаемся.
* * *
11 ноября 1715 года Р.Х.
Шотландия. Шеримфур.
Александр Баскаков, возмужавший и окрепший, стоял на холме рядом со штабной палаткой, он размышлял. В последние месяцы много думал о прошлом, настоящем и будущем. Общаясь с философом и умнейшим человеком своего времени, Баскаков волей-неволей перенял немало привычек своего наставника Якова Брюса. Недаром ведь московский люд считал его чернокнижником — было с чего, это Саша понял на собственной шкуре.
Нет, Брюс не колдовал, не взывал к демонам и вообще не занимался мерзостными ритуалами. Яков просто беседовал, мыслил вслух и отвечал на вопросы, иногда писал в своем дневнике, который разросся до семи толстых тетрадей. Как говорил сам Яков: "Сии записи государю вельми полезны будут, а уж как ими распорядиться он разберется". И в последние недели писал он больше чем говорил, да еще дал ученику наказ, чтоб доставил их государю не щадя живота, если с самим Брюсом чего случится.
И это последнее наставление пугало Баскакова больше предстоящего сражения, в котором он впрочем не участвовал — государь запретил открыто принимать сторону, но вот наблюдать за происходящем не запрещал.
Так что стоит теперь Саша на холме и смотрит как в сумрачный квелый день, без единого лучика Солнца, под редким ленивым дождем выстраиваются две армии. Яков же почтить начало сражения отказался — предпочтя сидеть в палатке со старым МакАртуром и теплое вино пьют, будто и не сражение начинается, а обычная потасовка соседских ребятишек.
Стоило якобитам захватить Перт, а за ним Эдинбург и Глазго как желание лорда Мара захватить кроме Шотландии и Англию в придачу переросло в идею фикс. Александр считал, что ограничься они только одной Шотландией все могло бы быть по-другому. Но сделанного не воротишь и армия горцев, вторгшаяся под командованием Томаса Форстера на просторы Англии, потерпела поражение от превосходящих сил англичан под Престоном.
Видимо именно это вынудило Мара все же дать генеральное сражение англичанам, к коим по заверениям горцев прибыло больше шести тысяч "голландцев" — ветеранов не одного сражения, отлично вооруженных и голодных до битвы.
Александр уже заранее знал какой будет исход у этой битвы. Не смотря на то, что горцев вроде как больше англичан, но вот качество у гордых сынов каменных пустошей куда хуже.
Шерифмурские просторы подходили одинаково как для нападения так и для защиты, нужно лишь верно расставить приоритеты и дать командующим отрядами правильные приказы. Увы, но как видел Александр, пусть и посредственный тактик и никудышный военный стратег, лорд Мар с клановыми главами такой мелочью не озаботился.
Ни один из высших командующих восставших не обладал нужными навыками, тупо выставив свою армию напротив англичан, не столько укрепившихся в обороне, сколько готовящихся к марш-броску.
Баскаков, внимательно следивший за действиями англичан с грустью отмечал, как красные мундиры ровными шеренгами выстраиваются для боя. Джон Кемпбелл, герцог Аргайл видимо сделал правильные выводы, после потери двух третей Шотландии за неполных два месяца восстания.
Между тем непогода только усиливалась и вот лорд Мар, верхом на пегом коне выехал на вершину холма, и скомандовал "В атаку!". Запели волынки, заорали тысячи глоток и вот уже армия горцев выступает навстречу своему извечному сопернику, только кажущемуся другом и союзником.
Им навстречу под барабанный бой двинулась красная волна. И двигалась она не в пример организованней, хотя правое крыло англичан даже со стороны казалось куда жиже и слабее. Это заметил даже Баскаков.
Как оказалось, лорд Мар это заметил. Вестовые тут же помчались к командирам отрядов, и вот из центра на усиление левого крыла отделяется два батальона застрельщиков…
А красные мундиры между тем спокойно шли вперед, будто не замечая пертурбаций противника. Горцы преодолев треть пути неожиданно оказались под обстрелом артиллерии англичан, но эффективность последней была столь низка, что значительного урона не нанесла.
Баскаков следил за движением обеих армий и видел, что шотландцев на земле после залпов англичан осталось от силы два десятка, да и те больше раненные. Следующий залпы вовсе оказались в "молоко", до того нелепы, что Александр поморщился от криворукости артиллеристов. И эти снобы еще говорят о своем величии?! Да тут впору на стажировку в Россию посылать, или на худой конец во Францию — уж это королевство на земле воевать любит, за последние четверть века во всех крупных конфликтах участвовала.
Не смотря на то, что мокрый снег запорошил всю округу, обзор оставался удовлетворительным, пусть многие элементы Баскаков не видел, но по отголоскам изменения боевых порядков мог домыслить остальное.
Между тем постепенно центр и правое крыло, под командованием Эдгара МакМилана и Майкла МакДуга встретили жестокий отпор со стороны опытных, закаленных "голландцев", мало того, что шотландцам пришлось подходить для залпа ближе, так и скорострельность у них оказалась ниже — горцы только ко второму готовились, а красные мундиры уже четвертый делают.
При такой подавляющей стрельбе шотландцам ничего другого кроме как пойти в рукопашную и не оставалось. Вот только просто так дойти до англичан у них не получилось — считай треть легла до, и еще пятая часть после залпов в упор. Но стоило горцам оказаться в гуще сражения как ситуация немного выправилась — все же они куда как боевитей равнинных англичан.
Ту-ду! Ту-ду! Ту-ду!
Александр сначала не поверил, что слышит знакомый звук полковых труб, но затем перевел подзорную трубу в сторону и увидел как из-за кромки небольшого лесочка на рысях выходят шеренги кавалерии. В красных мундирах, с палашами наголо и легких кирасах на груди.
Вот один эскадрон, за ним еще и еще… В итоге Баскаков насчитал едва ли не полтысячи тяжелых кавалеристов. Для шотландцев, у которых своей кавалерии вовсе не наблюдалось это оказалось шоком, особенно правому флангу, в который кирасиры и ударили!
Александр буквально ощущал крики, ругань и запах смерти, что настигла горцев в паре километров от него. Шотландцы вроде и пытаются сопротивляться, но все впустую — их банально взяли в клещи и разделили на две части. Кирасиры стальным клинком пронеслись по рядам горцев и не останавливаясь ударили в тыл центра.
— Что ж вы делаете, идиоты?! Да отведите людей! — не выдержал Саша, но крик души пропал втуне — лорд Мар с ближними приспешниками с ужасом взирал на избиение собственной армии.
За жалкие минуты бездействия командующего ситуация изменилась настолько, что уже сейчас можно было ставить на восстании крест.
И не помогло даже то, что левое крыло шотландцев выбило англичан с позиций и уже готово было ударить в тыл центру, но появление кирасир в мгновение ока деморализовавших попавших под удар горцев спутало все карты и заставило молодого командира левого крыла Аргела МакБирна начать организованное отступление.
— Это конец. Конец независимой Шотландии, — горько усмехнулся Александр, видя как лорд Мар со свитой спешно покидают свою ставку, бросив доверившихся ему солдат на произвол судьбы.
Те островки горцев, где все еще сохранялось подобие строя быстро расстреливали или сметали очередной атакой кирасир. Смотреть на избиение гордого народа, пожелавшего вновь стать свободными от гнета англичан, Александру было больно и страшно. Ведь в какой-то момент он и сам хотел оказаться на поле брани!
— Пойдем, Алекс, нам пора возвращаться домой. Наказ государя мы не выполнили, здесь нам больше ничего не светит, — рядом с Баскаковым появился слегка подвыпивший Брюс. — Собираемся и следуем в Эдинбург, надеюсь оттуда нам удастся попасть на нейтральную территорию, иначе придется сдаваться англичанам.
Баскаков кивнул — он и сам думал о том как быстрее попасть на корабль до Риги, уже пятый год являющейся основным оплотом русского флота на Балтике.
— Торопись, похоже красные мундиры решили захватить штаб лорда Мара во чтобы то ни стало.
— У меня все при себе, остальное как ты и велел у МакАртура оставил.
— Тогда по коням.
Уже давая шенкелей пегой кобылке, взятой у одного из трактирщиков по дороге в Перт, Александр почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он обернулся и заметил в паре сотнях метрах выскочивший к подножию холма эскадрон кирасир и вел их молодой парнишка, только-только начавший брить усы! Но вот взгляд у него оказался как у матерого волка: оценивающий и злобный одновременно.
Вот только Алекс уже не тот, что был три года назад. Он усмехнулся, глядя прямо на кирасира и поддавшись порыву шутливо махнул ему рукой, мол, увидимся приятель…
* * *
15 декабря 1715 года от Р.Х.
Рязань.
Петровка.
Еще десять лет назад почти никто не знал что на Рязанщине есть деревня Петровка. В принципе таких петровок на Руси тьма тьмущая, тем более что названия деревень особо не отличались друг от друга и даже в одной губернии попадались по семь-восемь одноименных местечек. Разница лишь в местоположении.
Однако теперь почти не сыскать человека, не знавшего про Корпус и место его обитания. Да и не одними соколятами славна эта земля, ведь помимо них есть еще иные люди, трудящиеся на благо Отечества.
Взять того же Дмитрия Колпака — изобретателя от Бога, одинаково вдохновенно работающего что над очередной пушкой, что над слесарным инструментом. Для него нет разницы как и где творить — главное, чтоб была возможность. И ее то государь ему дал, обеспечил всем необходимым и наказал творить, благо и помощники — братья Боголюбовы: Демьян, Третьяк и Микула, подобрались ему под стать — смекалистые, рукастые, с огнем в сердце.
Или вон Иван Нестеров, старший по литому железу кузнец — золотые руки, мало того, что с его домен пошло столько металла, что удалось за семь лет едва ли не все хозяйства обеспечить инвентарем, заменив клятые неандертальские деревянные мотыги, да вилы. Никто не скажет, что это было просто, да и по сей день порой все идет со скрипом, аки негоже смазанная телега, но ведь производства расширяются, растут день ото дня и люди видят, что государь слов на ветер не бросает, где может помогает, а где следует то и нагоняй устраивает, благо фискалы не дурью маются, а трудятся.
Но как бы не хаяли Русь-Матушку всякие европы, как не исходили они ядом да серой, подобно бесам адским, жизнь здесь вольна, коли руки прямые и сытна, если законы государевы блюдешь.
Не верите?
А вон пример, на Царевой улице срубы стоят, двухэтажные, по белому отапливаемые, с дворами небольшими, порой даже без хозяйств — дикость конечно для русского человека скотинку какую не иметь, ан здесь и не славяне живут!
Глянь-ка на старичка, что каждый день и в снег и в дождь с утречка к воротам Корпуса идет. Живчик такой, что фору любому двадцатилетнему даст. Глянешь на него, а лицо то ненашенское, но доброе и участливое. Здесь на Рязанщине он известен своим мастерством, не единожды доказанным. Да-да это тот самый Рауль Гариэнтос, испанец, что людей лечит, да не травками как бабки-знахарки, а инструментом! Хотя кое-какие мази он дает, да настоечку порой выделит. Но то ведь для закрепления результата, не абы кто ведь.
У испанца то ведь и зазноба есть, молодая — ученица его, полюбившая старика до такой степени, что из дома от родителей сбежала. Пришлось отцу Варфоломею спешно свадебку играть, да родственников ее успокаивать, ибо сам Рауль все это время, пока сия оказия случилась сам на себя похож не был.
Да и кроме него на Царевой улице домов с иноземцами хватает. Есть и прусаки и голландцы и даже француз имеется, а уж о гонимых у себя на Родине шотландцах да арагонцев и говорить не стоит. Россия всех принимает, было бы желание трудиться во благо Ее. Ну а то что церквей кроме православных нигде нет, так то не беда — если желаешь ставь у себя во дворе да служи, но вот обращать в собственную веру не смей, потому как с этим строго. Вон и детишек в школы веди, они ведь бесплатны, за все государем уплачено, но хочешь того или нет, а объясняют там на русском, да Слову Божьему учат, иноки из Старорязанского скита.
Так что славна Петровка и делами своими и людьми ее населяющими. И вот теперь, под самый Новый Год в родные стены вернулись молодые, но уже опытные витязи. К огромному огорчению младших курсов — в родные пенаты прибыли только четвертый курс, проходившие практику в составе полноценного воинского соединения. Вернулись не все, потому как битву при Хатычке затребовала от витязей куда больших сил, чем планировалось. Остальной корпус, под командованием генерал-майора Митюха встал на жилое в Воронеже, где до конца весны будет постигать гарнизонную службу. А заодно и в случае надобности помочь Ермолаю Тимошкину, вернувшемуся с Ладожских верфей на свою малую Родину.
Так что триста семьдесят три витязя званием от рядового до сержанта в настоящий момент готовились к празднованию, делились впечатлениями, рассказывали небылицы, хвастались и старались не думать о том, что видели на поле брани, где свист пуль, взрывы "кубышек", да стоны умирающих доносятся отовсюду и никуда от них не деться. Ибо если уйдешь — подставишь под удар соседа, а то и все отделение, а там и взвод ляжет и за взводом — рота, а где рота то и батальону недолго рассеяться. Каждый старался отрешиться, но не у всякого получалось…
Но двум капралам-"волчатам" заботы остальных не касались, они предавались воспоминаниям, благо что Ялбу с Ярославом помимо серебряной медали "За Отвагу!" имели по паре ран, да личная благодарность государя! Парни о большем и мечтать не могли, поэтому даже после стольких месяцев вспоминали день награждения отличившихся с особой яркостью и теплотой.
Может, именно поэтому им оказались неинтересны "застолья" курсантов, рассказывающих небылицы младшим братьям? Большую часть свободного времени они валялись в казарме или занимались в тренажерном зале, благо инвентаря здесь даже в самый загруженный день хватало с избытком.
И сегодня после полудня, выждав два часа после обеда оба "волчонка" направились в зал. Здесь они больше размышляли о том как быть дальше, ведь лучшим курсантам не обязательно идти в Корпус, можно попасть и к безопасникам, а то и вовсе в Государев Приказ. Была бы разнарядка на свободные места. Недаром ведь ежегодно после экзаменов витязей разглядывают пуще породистых скакунов. Ярослав с Ялбу один раз процесс отбора кандидатов видели — приятного мало. Не смотря на то, что экзамены сданы, а офицеры, что отбор проводят все равно спрашивают, да не абы как, а с подковыркой, так и норовят вывести из себя, найти червоточинку в душе.
Выдерживают такие не многие, здесь ведь не отец Варфоломей с его десятью братьями-монахами, тут беседы задушевные не ведутся. Каждого будто специально ломают. Сложно понять сие, но раз делают, значит оно государю нужно.
— После экзаменов куда подашься? — в сотый раз спросил у слегка флегматичного друга Ялбу.
— Отстань, — качнул гирей сын каменщика.
— Нет, ты мне скажи, иначе как узнать то? Поди приезжие не шибко говорливы, а у наставников не допросишься: "Не велено, узнаете, когда нужда будет!". Тьфу! — калмык едва сдержался чтоб и в самом деле не плюнуть на дощатый пол. Чего-чего, а к чистоте курсантов приучили будь здоров — попробуй не оценить чистоту, когда по десять раз одно и то же место с тряпкой вымоешь, да не абы как, а с песочком, да так чтоб хрустело от кристальной чистоты!
— Отстань, калмыцкий ты мой прилипала, — буркнул Ярослав. — До лета еще полгода, решу что-нибудь.
— Ну ты и тютя! — восхитился с детской невинностью вечно попадющий в неприятности гордый сын степей.
— Чья бы Буренка мычала, самого то обратно отправят.
— А вот и не отправят! В ноги упаду государю, или к генералу нашему обращусь, сразу после экзаменов, — тут же ощерился Ялбу.
— Не гонорись, я же пошутил. Уфф, — улыбнулся Ярослав, тягая очередную железяку.
Калмык же положил гантели на пол и сидел на лавке с таинственной улыбкой на лице. Тишина расползлась по залу, лишь иногда прерывалась шумным выдохом Ярослава, да от скрипа лавки. Но калмыка хватило ненадолго.
— Я бы в Корпусе остался. Нет, а что, служба наша ого-го какая важная, разведка нужна всегда, мы с тобой вообще молодцы, да такие что сам государь руки жал — дорогого стоит, ну а что еще надо кроме Славы?
— А как же злато и земли? — не скрывая усмешки поинтересовался Ярослав.
Ялбу смутился.
— Долго ты мне это вспоминать будешь?
— Конечно, ведь прошло меньше трех лет, как ты глупость ляпнул, небось Федор Борисыч ее еще дольше помнить будет. Это же надо такое сморозить.
На сей раз Ялбу ничего не ответил, промолчал и насупился еще больше, ну а Ярослав продолжил заниматься. И никто из ребят даже не догадывался, что тот самый пресловутый отбор выпускников уже начался, хоть и не афишировался.
Недаром ведь отделения "молодых" раскидывали по ветеранским взводам Корпуса, да приглядывали постоянно, а после сержант-куратор еще и краткую характеристику по каждому из них отписал: каков в работе полевой, как вел себя в разных ситуациях, да и вообще писал все что считал нужным. Эту информацию подшивали в дело курсанта и хранилось оно в индивидуальной папке, готовое в любой момент предстать пред очи того у кого есть к ним допуск. На сегодняшний день кроме государя, начальника Корпуса — Кузьмы Астафьева, да архивариуса Евлампия ни у кого возможности изучить любое дело и не было. Разве что отдельно офицеры министерств могли ознакомиться с некоторыми из них.
Вон Берлога то она по старинке зовется, а на самом деле уже какой год — Министерство Внутренних Дел, а Служба Безопасности вовсе — Министерство Государственной Безопасности. Хотя как коня не назови, а летать от этого он не научится, так что зовет народ как удобнее, а по бумагам проходят иначе.
Но как бы там ни было маховик распределения уже начал свой пока еще незаметный ход. С тех самых выписок сержантов, внимательно изучаемых самим начальником Корпуса, генерал-майором Астафьевым…
