Книга: Очень мужская работа
Назад: Глава 2 В ПЕРВЫХ СЛОВАХ МОЕГО ПИСЬМА…
Дальше: Глава 4 КОСТЬ В ГОРЛЕ

Глава 3
БЛИЦ

Conductor in hell,
Conductor in hell,
Why you here?
Why you came for me?
You dream' to become strong,
You dream' to become great,
You dream' to adjure people.
Yea, you itself has called me…
Yea, you has a business in hell…
Get up! (don't worry)
Stand up! (be happy)
Us time to go…

Lenka Kolhia
Комбат, как Путин в хронике, перекинул страничку вверх.
«Он не служил и не носил рясы, но все верили, что он рукоположен, что он настоящий. Он появился, когда деревня собиралась. К нам ведь пришли многие из других деревень, по одному, по два человека. Поп появился примерно в 1989 году, зимой, то ли в самом начале весны. Занял домишко с окраины, сколотил крест из досок на крыше. Бабки стали собираться у него вечерами, на чаепитие. Он читал вслух Библию и жития, у него с собой было. Его кормили всей деревней. На лице у него была большая родинка рядом с глазом. Моя бабушка одна не верила, что он поп. Она решила его разоблачить, ходила на чаепития и провоцировала его на религиозные темы. В результате они подружились, и он перешёл жить к нам.
Человек он был хороший, хотя очень строгий и молчаливый. Чопорный, но не по-деревенски. Сейчас про таких говорят — „сноб“. Ему было лет, как моей бабушке, примерно 57–60. Однажды я стирала одежду и вытащила у него из кармана бумажник. Девчонки любопытны, и я посмотрела внутри. Там был паспорт (Иевлев Виктор Викторович), деньги и удостоверение подполковника КГБ СССР в очень толстом целлофане. Я не знаю, как пишется в удостоверениях про отставку и пишется ли, но у него про отставку ничего не было. Подполковник Комитета Государственной Безопасности СССР Иевлев Виктор Викторович.
Бабушка была очень счастлива, и я не решилась ей сказать, потому что моя мама была под следствием по неблагонадёжности. Она познакомилась с человеком, который её вовлёк в антисоветскую деятельность. Поэтому она меня и оставила на бабушку. Я очень испугалась. Я не знала, как бабушка относится теперь к КГБ, но я знала, что бабушка ненавидит, когда врут. Я постирала брюки с бумажником внутри, чтобы он не догадался, что я видела. Он совсем не ругался, даже слова не сказал.
Так мы жили. А потом всё кончилось, потому что в 1990 году летом (в июле) из леса вышел военный врач. Все знали, что в округе очень много объектов. Некоторые эвакуировали, и люди подбирали там стулья, столы, вообще мебель, иногда там находились даже телевизоры. Но ходить на объекты было очень опасно. На одном эвакуированном объекте кто-то подорвался на мине, ходили слухи.
А некоторые продолжали работать. Там светило электричество, туда ездили машины. А некоторые не работали, но охранялись.
А ещё в лесу, неподалёку от нас, был объект, который люди звали Кладбище, потому что там действительно было старое кладбище и ещё до Великой Отечественной войны брошенная деревня. Вот с этого объекта и пришёл к нам врач.
Он был в военной солдатской форме и в синем резиновом халате поверх формы, с противогазом с баллонами на спине и с таким автоматом, как в кино, с круглой обоймой внизу и стволом с дырками. Его звали Владислав Егорович, фамилии он не сказал. Он очень удивился, что в деревне люди, и спросил, есть ли телефон, потому что ему нужно срочно позвонить. С ним стал говорить бабушкин поп. Кстати, все звали его отец Николай, а я — дядя Коля. А бабушка звала его Коленька.
Они долго проговорили у нас на огороде, там был стол и скамейка. Дядя Коля попросил бабушку принести картофельного самогона. Уже темнело, когда они наговорились и вместе ушли в лес. Перед этим они с бабушкой поругались. Дядя Коля предупредил бабушку, что в лесу больной и нужна мужская сила его вынести. Он велел приготовить место для больного в пустой избе, а мне приготовиться наутро идти к АЭС, чтобы сказать военным, что нужна государственная помощь. Бабушка закричала, что они тут живут хорошо, а если привести военных, то всех эвакуируют. Дядя Коля повысил голос (в первый раз) и сказал, что есть вещи более важные, чем спокойная растительная жизнь, и он, может быть, тут и просидел столько времени, чтобы быть готовым помочь государству, когда это потребуется. Ещё он сказал: „Долг платежом красен!“ Я запомнила его слова дословно. Тут бабушка очень страшно, без слёз, заплакала (впервые вообще в моей жизни) и сказала, что она-то, дура, думала, что он тут сидел совсем не из-за того.
Дядя Коля сразу же после этого ушёл. Больше ни его, ни военного врача с автоматом я не видела…»
Погасили верхний свет. Вечер начинался в «Лазерном». Комбат, не глядя, ткнул пальцем в кнопку настольной лампы. Попал, конечно. «Чуйка», настоящий сталкер.
«…На АЭС бабушка мне ходить запретила. Она вообще стала как мёртвая. Запретила говорить о дяде Коле. Через неделю бабки и дедки собрались и отправились на поиски отца Николая. Они вернулись через два дня ни с чем, но очень напуганные. Я потом подслушала, что они ходили прямо к Кладбищу, дорогу-то знали многие, но, пройдя положенное расстояние, не смогли найти ни Кладбища, ни старой деревни, ни даже поляны от них. Кладбище это было где-то у реки, в пяти или десяти километрах от нас. Разговоров вроде „леший водил“ или „чёрт попутал“ не было, даже у бабок. Они проклинали почему-то науку, которая и АЭС взорвала, и жизнь им испортила, и могилки добрых людей („мучеников“) спрятала.
В августе бабушка как будто проснулась. В один день собралась, собрала меня, и мы с ней на велосипедах за несколько дней добрались до Страхолесья, где, как оказалось, жила её старинная подружка, бывший директор школы-восьмилетки. В Страхолесье давно шли разговоры о тотальной эвакуации из зоны отчуждения, а подружка оказалась теперь работницей исполкома. Я не знаю как, но к сентябрю мне сделали паспорт и свидетельство об окончании восьми классов. Бабушка сказала, что мы расстаёмся навсегда.
Она дала мне очень много денег — 10000 рублей. Она не знала, что эти деньги почти уже не деньги. Я плакала, но она была непреклонна. Сказала мне, что Коленька пропал из-за неё и она будет его искать до смерти, но надежды у неё уже нет, а смерть не за горами.
Её подружка, Екатерина Сергеевна, отвезла меня на исполкомовской машине в Приборск, где посадила на автобус до Киева, а оттуда я по железной дороге отправилась в Минск, к сестре Катерины Семёновны, Ольге Семёновне, маме твоей, Вовочка, мамы Василисы, моей одногодки. Ольга Семёновна и Фома Альбертович приняли меня как дочь, за что вечное им спасибо, а Василиса стала мне сестрой. Мы вместе поступили с ней в педучилище, а через два года сдали документы в университет.
На пятом курсе Василиса познакомилась с Сергеем, они поженились, а потом Сергея пригласили в это витебское производственное объединение…»
Комбат перевернул последнюю страничку. Пальцы не дрожали. Кремень, настоящий сталкер, ходила-супер. Голова-локатор и плавающий центр тяжести.
«Связи мы не теряли, гостили друг у друга. В 2000 году, когда Василиса заболела, Сергей привёз тебя маленького ко мне, попросил присмотреть. Так у них сложилось, что тебе пришлось у меня прожить почти восемь лет. В 2005 году твоей маме сделали операцию хорошо в Германии, и ты уехал, а потом ещё несколько лет гостил у меня на каникулах или просто так. Я очень люблю тебя, Вовочка!
О бабушке я всегда помнила, но вестей от неё не было никогда, а сама её искать я так и не решилась. В 2006 году в Зоне начался этот Выброс, жуткие вещи стали происходить. Путь-дорога к бабушкиной могилке (я сердцем чуяла давно, ещё с педучилища, что нет уже моей бабушки в живых) совсем закрылась.
Когда я узнала через годы, что ты поступил работать в сталкеры, я неделю плакала. Не через меня ли ты, Вовочка, заразился этой дрянью ядовитой, не я ли тому виной? Не отпускает меня Чернобыль, метка чёртова на всех, кто его пережил. И мёртвым покоя тоже нет. Бабушка пришла ко мне ночью 7 февраля 2019 года. Как раз в тот день открывали лунную станцию „Клавий“. Даже в домофонном экранчике я её узнала, открыла дверь, впустила — как во сне. Я бы и рада думать, что сошла я на старости лет с ума, но утром пищали у меня на тахте в конвертиках младенцы — бабушкины детки, Владик и Влада.
Я бы и рада описать тебе, Вовочка, какой у нас с бабушкой был разговор, как она меня успокаивала, что она понарассказала, а не смогу я. Начинает у меня болеть затылок до обморока, когда пытаюсь вспомнить, вот и сейчас пришлось „спорамин“ пить. Остались у меня детки, я их слово дала вырастить. Получается — своих дядьку и тётку. Ещё бабушка оставила деньги — очень много. Старыми стодолларовыми купюрами, намучилась я с ними.
Деток я вырастила, долг исполнила. Если ты читаешь это письмо, значит ты видишь их собственными глазами. Боюсь я, что предаю тебя, мальчик, втягиваю в этот фильм-ужасник. — Помнишь, как ты их любил? Но взяла с меня бабушка обещание, чтобы сейчас написала я такое письмо и отдала его моему знакомому сталкеру. А сталкер знакомый один у меня — ты.
Если сможешь, Вовочка, помоги им, если для тебя это не очень опасно.
Очень люблю тебя и всегда скучала. Передай Васеньке милой и Сергею мой привет. Уверена я, что живы они и здоровы. Я виновата перед ними, пусть они меня простят. И ты меня прости.
Тётя баба Ира твоя».
Даты не было. Сигаретная пачка была пуста. Комбат смял её, всунул в горку пепла в пепельнице, выдернул зубочистку из стаканчика, сжевал, стараясь делать это медленно. Сложил письмо, разгладил его ладонями на столе. Детки мёртвой бабушки, по всей видимости, даже не шелохнулись, ожидая, пока он закончит чтение. Дети Зоны, могли.
Комбат остро пожалел, что в его коммуникаторе нет хотя бы счётчика Гейгера.
— Я могу купить вам сигарет, — предложила Владислава. — Мне нетрудно.
— Да… если нетрудно… — выговорил Комбат. — Скажите просто, чтобы записали на меня там.
Она кивнула и легко, как пушинка от ветерка, поднялась и ушла к стойке.
— То есть… типа… вы с сестрой родились в Зоне, что ли? — спросил Комбат.
— Маловероятно, — сказал Владислав. — Но в Зону мне попасть нужно.
— Зачем? — понимая, что спрашивает глупость, но не в силах не спросить, сказал Комбат.
— Вроде бы не принято такое спрашивать, нет? — сказал Владислав, приподняв бровь. — Мне нужно. — Он извлёк из-за пазухи свёрток и положил его на стол. Прозрачный целлофан. Фотография пожилой женщины на фаянсовой лепёшке. — Мне нужно похоронить родителей, чтобы затем жить своей жизнью, без долгов. Пусть это даже бредовый, воображаемый долг. Но психологический барьер есть и очень сильно мне мешает. И мне, и сестре. Дефект хорошего воспитания. Думаю, вы понимаете меня, Владимир Сергеевич.
Ах, тётечка Ирочка, тётечка Ирочка! Да, Комбат его понимал.
— И, кроме того, я не собираюсь…
Вернулась Владислава с сигаретами. Комбат, едва не сорвав ноготь, разодрал обёртку в клочья и закурил так жадно, словно дождь хлынул над пустыней. Владислава села на своё место. Она улыбалась чему-то. Она принесла себе и брату ещё по чашечке кофе на одном подносике.
— Вы не нервничайте, Владимир Сергеевич, — сказал Владислав. — Вам нужно время опомниться, мы это понимаем. Время на это мы учли.
— Не надо мне говорить, что мне делать, молодой человек! — Никак не получалось успокоиться. Выскальзывал сам у себя из рук, как мокрое мыло. Время на это они учли!
— Прошу прощения, — тотчас сказал Владислав. — Я продолжаю. Я не намерен использовать вашу любовь к тёте Ире для уговоров. Мне надо в Зону. Вы один из лучших ведущих. Знаменитость. «Маршал». Сколько стоят ваши услуги, Владимир Сергеевич?
— Вы говорите «я, мне, меня», — сказал Комбат. — Вы что, хотите выйти один? Да, спасибо за сигареты, Владислава…
— Мне было нетрудно.
— Да, разумеется. Один.
— Я сопровождаю брата, потому что лучше ориентируюсь в повседневности, — пояснила Владислава.
— То есть? — удивился Комбат.
— Соприкосновения с грубой реальностью жизни ранят его. Перед продавцом сигарет его душа беззащитна. Ваш дикий городок такой дикий городок.
Это было нечто. Комбат аж про тётю Иру позабыл на минуту. Ну и вечерок, ну и клиенты. Парень, конечно, худенький и чистенький, но отнюдь не мягкий. Нет, не мягкий. Мягко стелет — это да. Но под периной — шарики для подшипников. Россыпями. Или Комбату чутьё изменяет? Суета в том зале какая-то.
Комбат сообразил, что суета началась уже пару минут как.
— Влада, не стоит так-то уж, — произнёс Владислав. — У Владимира Сергеевича может сложиться неверное впечатление обо мне. Да и о тебе тоже.
— Нет, не сложится, Влад. К сожалению.
— Что ты имеешь в виду?
— А вот смотри.
Отчётливо взвизгнули женщины, в зале зажёгся верхний свет. Суета приобретала характер, очертания, и — приближалась. С серебряным звоном разлетелись висюльки в арке. Очертания суеты выяснились окончательно, когда сталкер Кость, с совершенно перекошенной, разбитой в кровь мордой, ввалился в зал. Он зажимал один глаз рукой и пытался что-то кричать. Крик не выходил из него: сталкер Кость никак не мог перевести дыхание.
— А, — сказал Владислав понимающе.
— Он хлопнул меня по заднице, — объяснила Влада.
Владислав сокрушённо покачал головой.
— Всё к лучшему, сестра? — спросил он.
— Как обычно, — ответила она. — Всё очень скучно. Выбешивает не грубость, а одинаковость грубости. И реакция на твою реакцию. Помнишь, Влад, «Неукротимую планету»?
— Сейчас разберёмся, — сказал Комбат, в принципе, обрадованный переменой блюд. Странные клиенты — к ним надо привыкнуть. Иначе решение невозможно будет принять. Отмахнуться от них нельзя — мощная рекомендация, но и выходить в Зону со странным… дитём Зоны? Могли встал перед Комбатом как живой, как будто не прошло пять лет… Удовольствие очень специфическое — общение с ребёнком Зоны. Небанальное… Фантастика вообще… учли они время и на его, Комбата, шок, что ли?
— Сейчас разберёмся, — повторил Комбат, отодвигая коммуникатор, ридер и сигареты к стене. Письмо спрятал в карман. Он не торопился. Напряг воображение. Время подчинялось сразу и — привычно.
— Нет, Владимир Сергеевич, не вмешивайтесь, — произнёс Владислав.
— Вы за моим столом.
— Благодарим вас, но всё к лучшему. Не вмешивайтесь.
Кость надвинулся.
Двигался он, между прочим, с трудом. То ли ноги его не держали, то ли сориентироваться не мог. Вообще-то, Кость был малопьющий сталкер. Что-то у него там было с печенью, он даже вроде собирался её менять. Вроде бы ему её уже выращивали в Канаде. Ну то есть давно бы уже вырастили, но что-то не получилось с первого раза. А деньги — тьфу… Впрочем, на его воспитании болезнь, если она и была, не отражалась никак. Он был гиперактивный бабник. Не подлец, нет, не хамло, но его руки и сердце не знали покоя, равно как и остальная его половая аппаратура, включая язык.
С тылу огорчённого Костя подпирала целая толпа зевак и свидетелей обвинения.
Назад: Глава 2 В ПЕРВЫХ СЛОВАХ МОЕГО ПИСЬМА…
Дальше: Глава 4 КОСТЬ В ГОРЛЕ