Глава пятьдесят пятая
Утром Осетр проснулся с похолодевшим сердцем. Похожий сон однажды уже сбылся. Почему бы и не сбыться второму?
Эта мысль преследовала его, пока он проделывал обычные утренние дела. А в ресторан он входил, едва ли не трясясь от ожидаемого. Однако за завтраком Яна была совсем не такая, как во сне. Подумать, что она способна была повести себя, как в Осетровом сне, мог только сумасшедший. При няне они общались между собой на «вы», хотя пару раз Осетр только в последнее мгновение удерживался, чтобы не сказать «ты».
Няня Аня была пай-девочкой… вернее пай-тетенькой. За весь завтрак она ни разу не сказала: «Душа моя, не докучайте офицеру глупостями!» Можно было подумать, что у нее появились собственные заботы, не связанные с душевным состоянием подопечной девицы.
— У вас браслет есть? — спросила Яна перед тем, как им подали кофе.
— Разумеется.
— А почему не носите?
Осетр улыбнулся:
— Не с кем было находиться в контакте. Начальства моего на Дивноморье нет. А больше… — Он замолк, потому что понял, почему она задала свои вопросы. — Я надену после завтрака.
Он присматривался к ней и не мог понять, почему сегодня она выглядела совсем не так, как вчера. Неужели девушки умеют бывать разными в разное время суток? Вчера в сиреневом платье она казалась недоступной, но стала ему гораздо ближе, чем сегодня, — в самом обыкновенном сарафане. Или проблема не в ней, а в нем, и ночной сон именно его, а не ее сделал другим человеком? Да нет же! Его тянуло к ней не меньше, чем вчера, просто при дневном свете все становилось каким-то зыбким и не очень реальным.
После завтрака Осетр сказался занятым, сбегал к импресарио и получил у того выигранную сумму денег. Сумма оказалась вполне достаточной, чтобы можно было прожить безбедно целую неделю, как и обещал Небежинский.
— Ну что, Ирбис? — Модест Силантьевич дружески похлопал его по плечу. — Не хочешь ли и сегодня поучаствовать в схватках?
— Нет, — сказал Осетр. — Я и вчера-то случайно попал.
— Вот и мне интересно, почему это Небесный Мститель так хотел включить тебя в программу. Это же все на его деньги. Ну мне-то все равно, я процент получаю. А что он выиграл, кроме отрубленной руки? Да еще лечение кое-что стоить будет. — Импресарио ухмыльнулся. — Или тут баба замешана? Тогда еще что-то я могу понять… Скажи, Ирбис, из-за бабы дрались?
Осетр кивнул:
— Да, из-за женщины.
Модест Силантьевич расхохотался:
— Ничто в этом мире не меняется! Так ты не только денег выиграл, а еще и бабу у Небесного Мстителя увел?! Ай да Ирбис! Шустрый ты парень! Везунчик! Тебя, наверное, судьба пометила, в рубашке родился! Нет, ей-богу, я бы с тобой поработал немного. Ты подумай все-таки, может, поучаствуешь в сегодняшней схватке.
— Нет, — сказал Осетр. — Мне и вчерашняя-то схватка дорого обойтись может. Я же — «росомаха»!
— Ну, на вид-то ты — пацан пацаном. Никто и не подумает, что ты «росомаха». А мы никому и не скажем. Подумай, подумай! Можно много заработать! Ставить на тебя никто не станет, а ты и я поставим. И соперника я тебе подберу не из самых сильных. Подумай, подумай!
Наверное, чтобы импресарио отвязался, надо было пообещать подумать, но Осетр снова сказал:
— Нет, не могу.
— Тогда подумай насчет завтра. Сегодня ночью приходит транссистемник с очередной группой отдыхающих. Они тебя вообще не видели. Заработаешь на год вперед. Я же в этих делах собаку съел! Сорганизуем все так, что комар носа не подточит!
И теперь, чтобы Модест наконец отвязался, Осетр все-таки сказал:
— Хорошо, насчет завтра я подумаю.
Глава пятьдесят шестая
День прошел просто отлично. Вернувшись от импресарио, Осетр вытащил из чемоданчика браслет, отыскал в информатории Янин номер, установил с нею прямую связь и договорился встретиться на пляже.
До обеда купались, а когда солнце вышло из-за утеса, принялись поджариваться на солнце. Точнее, конечно, больше прятались в тени, потому что доподжариться до солнечного ожога можно было очень быстро.
В общем, все было, прекрасно.
Но, придя на обед, Осетр вновь напрягся. И пусть интерьер пансионатиого ресторана не имел ничего общего с тем залом, что он увидел во сне, все равно ему было страшно. Он даже не интересовался, что подают, заталкивая в рот пищу без всякого удовольствия. Дамы пару раз взглянули на него непонимающе, но вопросов не задавали. Наверное, Яна думала, что он вспоминает, как отрубил руку Небесному Мстителю. А няня, скорее всего, решила, что парень по уши втрескался в ее подопечную. И не ошиблась, Осетру это было уже ясно. В общем, когда обед закончился, он вздохнул с облегчением.
После обеда дамы отдыхали, а Осетр после небольшой прогулки решил, как и вчера, побывать в тренажерном зале.
Ближе к вечеру, когда он вернулся с тренировки, браслет ожил. Это была Яна.
Она опять была на ты:
— Слушай, мы хотим слетать в ближайший город. Там сегодня концерт фонтанов. К нам тут как раз пришел агент из бюро. Полетели с нами, а?
Ну разве можно отказать такой девушке? А главное, с какой стати-то?
Вылетели через полчаса. Глайдер на сорок человек был заполнен.
К счастью, на Яне было вовсе не зеленое открытое платье, которое Осетр видел во сне, поэтому бояться было нечего. В полете быстро перезнакомились с отдельными попутчиками.
Один из соседей, оказывается, уже бывал на представлении и с удовольствием рассказал, что их ждет. Оказывается, в соседнем городе, носящем смешное название Каламберск, есть дворец с десятками фонтанов самой разной конструкции. Время от времени местный симфонический оркестр устраивает концерт, сопровождаемый игрой фонтанов и способов их подсветки.
Играли, как сказала Яна, «Ламбахскую симфонию» Вольфганга Амадея Моцарта. Осетр совершенно не знал этого древнего композитора, но симфония ему понравилась. А уж взметающиеся ввысь и опадающие в ритме музыки фонтаны, в брызгах которых играли лучи мощных разноцветных подсветников, и вовсе выглядели великолепно. Все были в восторге.
Потом выяснилось, что организаторы запланировали ужин прямо здесь, в Каламберске, после чего должно было состояться второе отделение концерта.
Няня решила не ужинать, и такое решение можно было только приветствовать. Она осталась в комнатах отдыха при дворце фонтанов, а Яна и Осетр составили компанию решившим поужинать.
Вот тут-то в местном ресторане и обнаружился уже виденный Осетром интерьер: золотистые стены и светильники в виде антилопьих голов. Осетра как громом поразило, и во время ужина он сидел ни жив ни мертв, а тут еще Яна спросила, не забегал ли он к Ивану Небежинскому, не поинтересовался ли его здоровьем.
Он лишь головой помотал, ожидая ТЕХ слов, из сна.
— И я, к стыду своему, за целый день о нем не вспомнила. Надо бы завтра обязательно сходить, правда?
— Да, конечно, — пролепетал Осетр.
— Что с тобой? Что тебя так взволновало?
— Ты, — пролепетал Осетр.
Яна благодарно улыбнулась и потерлась носом о его щеку, и это прикосновение едва не вышибло из Осетра дух.
Сейчас. Сейчас она проворкует: «Хочешь, я тебе что-то скажу»…
— Хочешь, я тебе что-то скажу, — проворковала Яна.
Осетр замотал головой, потом судорожно закивал, и Яна посмотрела на него с некоторым удивлением. А у него сердце грохотало в ушах, словно колокола Успенского собора в Петрограде.
Сейчас, сейчас все кончится. Будто и не начиналось…
— Ты мне очень нравишься, — сказала Яна, — но есть одна маленькая проблема… Мой папа когда-то хотел стать «росомахой», закончил вашу школу, но не прошел «суворовскую купель» и был отчислен. Теперь он очень не любит «росомах».
И как Осетр не сдерживался, у него вырвался громкий вздох облегчения.
Боже, да пусть папа не любит «росомах» хоть сто раз, главное, чтобы она их любила… Нет, не их! Одного. Того, которого зовут Остромиром Приданниковым. И больше ему ничего не надо. Он справится с любым папой. Он его просто обаяет…
— Я думала, ты испугаешься, а ты так вздохнул, будто у тебя гора с плеч свалилась. Странный ты все-таки…
«Милая ты моя Яночка! — сказал ей мысленно Осетр. — Да ты просто не представляешь, какая гора свалилась с моих плеч!»
Он улыбнулся и хотел ей рассказать про свой вчерашний сон. Но не стал.
Они закончили ужин в прекрасном настроении, и, покидая ресторан, Осетр подмигнул ближайшей антилопьей голове. Теперь этот ресторан был для него лучшим рестораном в Галактике. Теперь Осетру нечего было опасаться, каким-то образом ему удалось обмануть судьбу, а цену этого обмана он, возможно, никогда и не узнает. Ну и плевать!
Они вернулись на скамейки, расставленные вокруг дворца фонтанов, и прослушали-просмотрели симфонию номер тридцать три си-бемоль мажор все того же Моцарта. Так сказала Яна.
И не было сейчас в целом мире человека счастливее Осетра.
Потом они летели назад и всю дорогу проговорили, не обращая внимания на всех остальных. Никто им не мог помешать, потому что они никого вокруг не слышали. Даже няню Аню. Впрочем, она молчала. Видимо, не очень верила в то, что с ними происходило.
И не было в целом мире человека счастливее Осетра.
А потом, когда они вернулись в «Ласточкино гнездо», каким-то непостижимым образом им удалось вообще удрать от няни Ани и спрятаться в номере Осетра, и там случилось то, о чем Осетр мечтал все последние дни, и это было уже просто заоблачное счастье. Точнее, совсем заоблачным оно бы стало, останься она на всю ночь, но ведь надо и честь знать. Правила приличия для того и существуют, чтобы эти самые приличия соблюдать.
Поэтому Осетр проводил ее до дому и сдал из рук в руки подозрительно посматривающей на них няне.
И отправился в собственный номер — упиваться счастьем.
Глава пятьдесят седьмая
Утром он проснулся, предвкушая еще один день бесконечного счастья. Теперь, когда увиденное прошлой ночью оказалось всего-навсего глупым сном, не имеющим ничего общего с оракулами, пифиями и предсказаниями, ни у кого не было шансов испортить ему настроение.
Он занимался привычными утренними делами, насвистывая «Мы родились в предчувствии полета» — известную песенку «Солнечных мальчиков», и думал, что сегодня он бы горы свернул, если бы ему дали задание. Он бы справился с тремя «суворовскими купелями» одновременно на трех разных планетах!..
Потом он решил позвонить Яне, чтобы пожелать ей доброго утра и уточнить, когда именно они собираются навестить господина Небесного Мстителя. Мысль о Небежинском уколола его ревностью, но совсем чуть-чуть, легонько. Отчасти этот укол был даже приятен…
Он набрал Янин номер и принялся ждать, когда появится видеоформа или Яна, если ее сейчас вообще нельзя видеть постороннему глазу, ответит ему в акустическом режиме. Скажет: «Подожди, я не одета…»
Видеоформа не появилась. Но и в акустике Яна не отвечала. Потом звякнул сигнал, предупреждающий о выходе на связь сетевого ИскИна.
— Извините, — сказал ИскИн. — Абонент выбыл из планетной сети.
— Чего? — удивился Осетр. — Куда выбыл?
— Информации не оставлено.
— Что еще за черт?
— Как ваше имя?
— Остромир Приданников.
— Для вас есть персональная информация.
Зазвенел новый звоночек, и зазвучал голос Яны:
— Остромир, прости меня, пожалуйста! С тобой было приятно, но я не люблю тебя. И будет гораздо лучше, если я улечу с Дивноморья, пока еще есть возможность что-то изменить. Мне очень жаль, но я не та, за кого ты меня принимаешь. Ты слишком хорошо ко мне относишься, а я недостойна тебя.
— Нет! — крикнул Осетр: у него перед глазами вставал ресторан с золотистыми стенами и антилопьими головами-светильниками. — Нет! Куда она улетела?
— Иной информации для вас не оставлено, — отозвался ИскИн. — Я прошу прощения! — И он отключился.
Осетр сидел, тупо глядя в то место, где должна была появиться, но так и не появилась видеоформа с Яной.
«Божечка ж ты мой! — думал он. — Божечка ж ты мой, да за что?!»
То, что с ним сейчас происходило, нельзя было обозначить каким-то словом. Это не была тоска, потому что, когда тоска, — плохо душе. Это не была боль, потому что, когда боль, — плохо телу. Плохо было и душе, и телу. И даже неведомо чему еще, что люди называют сердцем, но что не имеет никакого отношения к тому мышечному органу, который является сердцем биологически и боль в котором зачастую является предвестником инфаркта. Нет, это не была боль — хотя бы по той простой причине, что любую боль можно ликвидировать с помощью болеутоляющего. Достаточно обратиться в лазарет…
Божечка ж ты мой! Чем я перед тобой провинился? Разве я кого-то обманул, кроме тех, с кем нужно было так поступить из чувства долга? Ведь чувство долга — превыше всего! Ведь «росомахи» живут ради чувства долга!
Так их, гвардейцев, учат!
Однако вот выясняется, что одним долгом жить не получается, что в душе обитают и другие чувства. И оказывается, лучше ненавидеть, чем любить, ибо тот, кого ненавидишь, никогда тебя не обманет. Вернее, в этом случае обман не станет для тебя неожиданным ударом под дых… Не то что когда вот так!..
Божечка ж ты мой!
Еще никогда в жизни он не был так растерян. Сейчас было хуже, чем когда на экзамене выпадает неудачный билет. Много хуже…
И что теперь делать? Искать? Зачем? Чтобы попросить вернуться? Но ведь она не вернется! Иначе бы не улетала! Или все-таки… Может, ее заставили улететь? Или вообще выкрали? Зачем? Разве лишь для того, чтобы надавить на близких? На кого? На отца? Или на него, Осетра? Тогда надо бы обратиться в полицию… Но с чем? Первое, что ему скажут, парень, а с чего ты решил, что она нуждается в нашей помощи…
Черт возьми, как же он сразу не догадался! А няня Аня где? Если тоже улетела, то ни о каком похищении не может быть и речи. Если здесь… Но почему тогда она не обращается в полицию?
Глава пятьдесят восьмая
Няня Аня никуда не улетела, она открыла дверь номера, едва Осетр позвонил. Причесанная, не забывшая о косметике, одетая в строгое серое платье и черные туфли на высоком каблуке… В общем, она была как огурчик. Если можно так выразиться о рыжей дебелой тетке сорока с лишним лет…
— А-а, это вы, кадет Приданников.
Осетр удивился и насторожился — уж больно официально прозвучало «приветствие». Впору дальше услышать какой-нибудь приказ начальства. Неожиданный и подлежащий немедленному исполнению. Как серпом по одному месту!.. Однако взамен приказа последовало предложение:
— Входите, кадет!
Осетр вошел. И сразу взял быка за рога:
— Анна Александровна! Вам известно, куда делась Яна?
Она смотрела на него непонятным взором, в котором было намешано все: досада за неотесанность зеленого вояки; вина за безобразную выходку подопечной; радость за то, что все наконец разъяснится… И даже желание помочь брошенному юноше!
— Присаживайтесь, кадет! У нас будет серьезный разговор.
Осетр едва не фыркнул. «Присаживайтесь!..» Как будто он не сможет выдержать любой, даже серьезный разговор, оставаясь на ногах.
— Присаживайтесь, присаживайтесь!
Присесть было куда — здоровенный диван по-прежнему украшал холл номера. Настоящий сексодром!.. И Осетр присел на самом краешке, готовый бежать, спасать и защищать.
Няня Аня устроилась в другом конце сексодрома.
— Вот что я должна сказать вам, дорогой мой кадет… Вы поймите, я ничего против вас не имею. И она тоже ничего не имеет. Но приказ есть приказ!
— Что-то я ничего не пойму…
Так оно и было. Причем здесь приказ?
— Короче, Таня получила от руководства новый приказ. И немедленно приступила к его исполнению. Ей потребовалось срочно покинуть Дивноморье.
Осетр помотал головой:
— Какой приказ? Причем здесь приказ? Разве она военнообязанная?
Няня Аня продолжала смотреть на него сочувственным взглядом, но ясности это сочувствие в мозги не привносило.
— Татьяна — секретный сотрудник Министерства имперской безопасности. Кличка «Полина». Это, во-первых. А во-вторых, она замужем.
— Э-э-э… — сказал Осетр. Потому что других слов у него не нашлось.
И не только слов. Мыслей тоже практически не было. А из ощущений главным оказалось одно — все та же растерянность. Жуткая невообразимая растерянность. Совершенно не свойственная «росомахам» черта…
— Татьяне было поручено соблазнить вас. Она это сделала. А вчера вечером получила новое задание.
— Но з-зачем?
Осетр обнаружил, что с трудом справляется с мышцами лица. Губы, во всяком случае, не слушались.
— Что зачем? Зачем получила новое задание? Или зачем было поручено соблазнить вас?
— П-поручено?.. З-зачем?
Пришлось приложить гигантское усилие, чтобы губы перестали дрожать.
У няни Ани дернулся уголок рта. Наверное, она хотела усмехнуться. Но не усмехнулась. Наверное, почувствовала, что усмешка приведет к тому, что он ее ударит.
— Эти вопросы, мой дорогой кадет, надо задавать руководству. — Она обхватила себя руками и погладила ладонями предплечья. — Пути начальства, как известно, неисповедимы. Вы и сами это прекрасно знаете. — Она сползла с дивана, медленно и осторожно, будто боялась, что любое резкое движение разбудит в собеседнике дикого зверя. — Это все, что я могу вам сказать. Это все, что вы имеете право знать. А теперь ступайте!
— Н-но… К-как же…
— Ступайте!
Все разговоры были бессмысленны.
Осетр, словно во сне, поднялся, сопровождаемый няней Аней, добрался до двери и вышел из номера.
И дальше все было как во сне. Осетр шел по каким-то коридорам, спускался по неведомым лестницам неведомых зданий, поднимался на неведомых лифтах, разговаривал с неведомыми мужчинами, пил неведомые напитки. Но мысли его крутились вокруг одного и того же. Она соблазняла его, а соблазнив, улетела… Мысль это наполняла все его существо безумной тоской, и из этой тоски выплывали слова, цеплялись друг за друга, складывались в рифмованные строчки:
Ты к нему улетишь, ты расскажешь ему — обо мне,
Полагая, что грех в самый раз замолить полуправдой.
Будет сладко и жутко, и страшно, и больно вдвойне,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!
Тоска росла и ширилась, хотя расти ей было уже некуда. Выплывали новые слова, цеплялись друг за друга, складывались в новые строчки.
Ты к нему улетишь, чтобы спрятать задворки души,
Ты наденешь костюм, чтоб своим показаться фасадом.
Ты словами-иголками пробуешь сердце зашить,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!
От тоски горело холодным огнем сердце. И только новые слова и новые строчки могли пригасить огонь и спасти сердце от разрыва.
Ты к нему улетишь, полагая, что жить в забытьи
Лучше — словно под сводами райского сада.
На помойку отправишь ты прежние чувства свои,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!
Впрочем, он и сам не знал, кого имел в виду под фразой «к нему». К кому она вообще могла улететь? К мужу? К начальнику? Просто прочь, в неведомое, в никуда?
Тем не менее эти строчки были первыми стихами, которые он сочинил в своей жизни, и рифмы его просто завораживали…
Все было как во сне. Его окружали неведомые женщины, неведомо молодые, неведомо симпатичные, неведомо неприступные и неведомо готовые на все… И это все непременно бы случилось, если бы он ведал, что с ними надо делать, но он не ведал, и разочарованные женщины уходили, а он опять пил с неведомыми мужчинами неведомые напитки, и каждый следующий неведомый мужчина становился все более и более душевным, другом был закадычным и братом единокровным, а женщины все были врагами… нет, не врагами — врагинями жестокосердыми, и будущее у них было одно — пасть от руки его, Осетра, но сначала их следовало справедливо наказать, а всякое наказание есть насилие, и с очередным единокровным братом Осетр пошел их наказывать, но прежде следовало купить их услуги, и брат засомневался в его, Осетра, кретиносподобн… кредитоспособности, и Осетр попытался развеять его сомнения, но брат продолжал сомневаться, потому что решил сам распорядиться кредиткой Осетра, и тому такая сонме… сомневательность не понравилась, но брат настаивал и даже решил наказать вместо жестокосердых женщин его, Осетра, и пришлось защищаться, и Осетр проделал это так активно, что, кажется, сломал брату шею. То есть точно он не знал, сломал или нет, потому что происходило это в каком-то темном углу (оказывается, на Дивноморье существуют такие темные углы!), и брат после клещей — захватом правой — куда-то исчез, и сколько Осетр его не искал, чтобы извиниться, потому что у «росомах» не принято использовать приемы против штатских, отыскать брата так и не удалось, зато нашлись другие братья, которые совершенно не сомневались в Осетровой кредитоспособности, и пились новые неведомые напитки, и опять уже зашла речь о наказании неверных женщин, но тут наступило секундное неведомое состояние, во время которого Осетр совершенно отчетливо обнаружил себя в кабинке неведомого туалета, и его правая рука, повинуясь неведомому инстинкту, забралась в потайной кармашек на поясе брюк и выволокла оттуда пилюльку алкофага. Неведомое состояние на этом сменилось уже знакомым, и потому для Осетра не осталось тайной, что это была кабинка женского туалета. Проглоченная пилюля немедленно начала действовать, и вскоре Осетр обнаружил на месте братьев совершенно бандитские рыла любителей промочить горло за чужой счет. Вокруг обнаружилось довольно затрапезное заведение на пять столиков. Один занимала компания Осетра, остальные четыре пустовали. Вполне возможно, что другие клиенты попросту разбежались, когда компания Осетра решила обосноваться тут, в покрытых исцарапанным желтым пластиком стенах, на одной из которых синим маркером было выведено откровенное «Вася имеет Тасю, Тася умеет с Васей».
Боль стиснула голову раскаленным обручем, и Осетр подумал вдруг, что если бы на Угловке ошейники вместо мономолекулярной нити снабжались зарядом взрывчатки, то вот такая раскаленная боль стала бы последним ощущением наказуемого преступника… Пилюля продолжала действовать, и головная боль быстро отпустила.
Осетр обвел взглядом бандитские рыла, ужаснулся своему открытию и сказал сумрачно:
— А ну-ка допивайте и валите отсюда, господа хорошие!
Господа хорошие поняли его совершенно правильно, и четверо, скоренько опустошив стаканы, поднялись, однако пятый, плюгавенький мужичонка неопределенных манер, решил заартачиться. И даже, настаивая на серьезности своих претензий, продемонстрировал Осетру устрашающего вида лезвие.
— Я — «росомаха», дядя! — сказал ему Осетр.
— А я тогда — патриарх новомосковский! — снасмешничал плюгавенький, помахивая своим перышком.
— Зря ты так, дядя, — сказал Осетр.
— По-твоему — зря. А по-моему, так в самый раз.
Плюгавый был не прав, и чтобы доказать это, Осетр вывихнул ему руку. Ломать не стал, хотя, возможно, и стоило бы… Но остановила сломанная шея неведомого брата. Или несломанная?.. Или вообще не шея?..
Как бы то ни было, а в ближайшие деньки плюгавый своим ножичком размахивать не будет, и уже этим Осетр сделал окружающему миру небольшой подарок…
Однако мир этого не оценил, сволочь бессовестная! Во всяком случае, хозяин затрапезного заведения вызвал полицию и сдал Осетра властям.
Когда власти вознамерились сопроводить нарушителя порядка в ближайший полицейский участок, Осетр возражать не стал. А зачем? Бессмысленно! К тому же алкофаг уже сделал свою работу, приведя беднягу в себя. Но главное было не в этом — вместе с трезвостью на Осетра вновь обрушилось то чувство, которое все эти часы он пытался забыть. Задавить иными эмоциями, залить спиртным, заглушить пьяными выкриками…
Яна бросила его.
Эти три слова подводили итог последним дням его жизни, и он ничего не мог поделать с этим. Он думал о ней на Крестах, он думал о ней весь короткий перелет до Дивноморья, он думал о ней на Дивноморье…
И сейчас он тоже думал о ней, потому что не мог не думать. Но тогда его питала надежда на встречу, а теперь впереди была пустота. А когда впереди пустота, позади тоже пустота. Даже если ты думаешь иначе. Потому что все было впустую!
Эта мысль преследовала Осетра, пока его сажали в полицейский глайдер и везли в участок. Эта мысль преследовала его, пока оформляли протокол задержания. Оказывается, он активно мешал посетителям заведения с дурацким названием «У пяти барабулек», угрожал присутствующим клиентам и отпугивал потенциальных. Что это были за барабульки, Осетр не знал. Разве что барабульками в заведении назывались столики…
Когда протокол был заполнен и Осетр намеревался завизировать документ, дежурный сержант, здоровенный мужик лет сорока, сказал:
— Ты, парень, с дуба не рухнул?
Осетр уставился на него непонимающе.
— Ты что визируешь? Ты бы хоть прочел, в чем тебя обвиняют! Я туда много чего мог напихать. Что было и чего не было…
— Мне все равно, — сказал Осетр.
— Э-э, нет… — Сержант хлопнул по столу пятерней. — Тебе все равно сейчас. Не знаю уж, что за проблемы случились у тебя в жизни, но они не вечны. А протокол этот — навсегда! Ты думаешь, я не знаю, что такое эти «Пять барабулек».
— Мне все равно, — повторил Осетр.
— Ты же «росомаха», судя по документам!
— Я — «росомаха», — согласился Осетр. И повторил в третий раз: — Мне все равно.
— Ты долбаная размазня, а не «росомаха»! Щенок, поджавший хвост! Сопля мерканская! — Сержант почему-то заводился. — Да мне, в конце концов, плевать с высокой колокольни! Я полицейский чиновник! У меня есть заявление на тебя, и я обязан дать ему ход. Чисто бюрократически! И я дам ему ход, если ты завизируешь протокол.
— Мне все равно.
Осетру и в самом деле было все равно, что происходит вокруг.
Не все было равно ему только там, где гнездилась эта ноющая боль, которую было не вывести никаким алкофагом, против которой вообще не было лекарства, кроме времени, но он об этом лекарстве и не догадывался, потому что начать догадываться о лекарстве-времени можно лишь тогда, когда оно впервые тебя вылечит, а до этого было еще очень и очень далеко!
Сержант сплюнул в мусорную корзину. Снова саданул по крышке стола — на этот раз кулачищем, — встал, подошел к двери обезьянника, отпер ее, распахнул. Обезьянник был пуст.
— Иди-ка сюда, гвардеец хренов!
Осетр послушно подошел к сержанту.
— Руки!
Осетр поднял руки. Баранки, надетые ему на руки при задержании, соскользнули с запястий. Сержант вошел в обезьянник и открыл еще одну дверь, в углу.
— Это вот камера-одиночка для особо буйных. Полагаю, что иногда она способна помочь и особо тихим. Заходи-ка!
Осетр зашел. Он оказался в крохотной каморке, с нарами, на которых, наверное, нельзя было вытянуться во весь рост.
— Покукуешь тут до утра! — сказал ему в спину сержант. — И утром, очень надеюсь, снова станешь «росомахой».
Осетр обернулся. Лицо сержанта оказалось совершенно серьезным, его слова не были издевательством.
Дверь с лязгом захлопнулась, и в этом лязге присутствовало что-то странное, безысходность какая-то. Наверное, тюремные двери специально делают металлическими, а не пластиковыми. Чтобы они были такие вот тяжелые и гремящие, чтобы их лязг переворачивал душу…
Глава пятьдесят девятая
Утром он и в самом деле снова стал «росомахой». Однако в этом не было ни его заслуги, ни воспитательных достижений камеры-одиночки.
Ночь не остановишь ничем. И утро сменит ее неизбежно. Как ни мучилась Осетрова душа, сон сморил несчастного влюбленного. Снилась ему, само собой, Яна, и сны эти были сладостны, а потому пробуждение оказалось вдвойне ненавистным. И опять ему было абсолютно все равно, что там насочиняли заявители в полицейском протоколе. Не помогло больному лекарство полицейского сержанта — видать, болезнь была серьезней, чем тому показалось. Но тут жизнь преподнесла Осетру новое лекарство — он узнал один из голосов, что прервали его полусон-полузабытье.
Его будто подбросило с нар — знакомый голос никак не мог звучать в этом помещении. Но звучал!
— Давай, давай, сержант! Открывай свой обезьянник!
Грозно лязгнули металлические двери, тяжелые шаги протопали по полу, лязгнули вторые двери, распахнулись, едва ли не сорванные с петель железной рукой…
— Господин полковник! — Осетр отдал честь и только тут сообразил, что на нем нет головного убора, а потому честь он отдавать не имеет права. — Господин полковник, кадет… арестованный кадет… задержанный кадет Приданников… отбывает наказание…
— Вижу, вижу, как и что отбываешь! — Дед вошел в одиночку, по-хозяйски оглядел помещение. — Нары давишь, кадет! Вместо того чтобы предпринимать меры с целью покинуть место задержания… Ну и какой же ты, к хрену, «росомаха» после этого?
У Осетра не нашлось ответа. Но Деду его ответ и не требовался, потому что полковник Всеволод Засекин-Сонцев, дальний родственник командующего РОСОГБАК великого князя Владимира, начальник секретного отдела бригады, задал сугубо риторический вопрос.
— Я забираю этого парня у вас, сержант! И согласую свои действия с вашим руководством.
— Слушаюсь, господин полковник!
— Кто у вас в начальниках?
— Полковник Загорулько, господин полковник.
— Значит, я свяжусь с полковником Загорулько и согласую освобождение своего человека.
— Так точно.
Дед посмотрел на Осетра:
— Ну! Чего к полу прилип, кадет? Штаны боишься потерять? Двинулись!
Осетра вывели из камеры-одиночки, сопроводили сквозь обезьянник, проконвоировали по помещению полицейского участка, вывели на улицу и усадили в глайдер с гражданскими номерами. За рулем глайдера сидел штатский, но все движения и повадки выдавали в нем военного. «Росомаху» не проведешь!
И только тут растерянного Осетра посетила первая мало-мальски мысль. Вернее, первое ощущение, потому что стыд не бывает мыслью, стыд может только породить мысли.
Осетру стало нестерпимо стыдно за все свое вчерашнее поведение, ибо пусть и не было на нем мундира «росомахи», но звания «росомахи», принадлежности к «росомахам», сняв мундир, не утеряешь. И за такое поведение, что он выдал вчера, отправляют на суд офицерской чести и лишают звания. Его спасает только то, что он пока еще кадет… Но и то на месте начальства надо после случившегося еще сто раз подумать, прежде чем присваивать такому кадету воинское звание…
— Надеюсь, пьянствовал, потому что цесаревича поминал? — Дед смотрел на подчиненного с явным сочувствием.
Однако вовсе не это сочувствие заставило Осетра вскочить по стойке «смирно».
— Никак нет… — Он долбанулся макушкой о потолок кабины и зашипел от боли.
— Сиди, сиди, не на плацу!
— Никак нет, господин полковник!.. А разве цесаревич Константин умер?
Лицо Деда стало скорбным.
— Да, прогерия таки доконала мальца. Вчера скончался, бедняга. Траурное сообщение передавали по всем каналам. А ты, стало быть, и не слышал?
Осетр помотал головой, не в силах вымолвить и слово.
— И кого ж ты так бурно поминал?
— Я… Я… У меня личное, господин полковник.
— Ишь ты! Личное у него!.. А у нас вот у всех, понимаешь, государственное!
Тем не менее, сильного укора в словах Деда не звучало. Так, наверное, отец ругает сына за то, что тот на балу пригласил на первый танец не родную мать, а понравившуюся девушку…
— Куда летим, Всеволод Андреич? — спросил штатский за рулем.
— В пансионат «Ласточкино гнездо», Борис!
Машина стрелой ринулась в небо. Однако Осетра лишь чуть-чуть прижало к спинке кресла. А значит, несмотря на гражданские номера, глайдер был военным — штатские машины нейтралинами уже лет пятнадцать не оборудовались. То есть оборудовались, конечно, но полуподпольно, на свой страх и риск, за большие деньги и с перспективой заиметь неприятности с техническим контролем.
Дорога заняла всего несколько минут — видимо, во вчерашних своих похождениях Осетр все-таки не слишком удалился от «Ласточкиного гнезда». Потом последовало такое же малозаметное торможение.
— Прибыли на место, Всеволод Андреич!
— Спасибо, Борис! — Дед повернулся к Осетру. — Поднимайся в номер, приводи себя в порядок. Через час прошу ко мне. Номер двенадцать двадцать девять.
Глава шестидесятая
Осетр решил поначалу добежать до «Приюта странников», но тут же сообразил, что искать его начнут в первую очередь именно там. А отыскав, непременно попытаются прикончить. Не имеет права какой-то торговец безнаказанно убивать одного из бандитских главарей, пусть и не самого крупного пошиба. Это же, с точки зрения преследователей, нарушение всех и всяческих законов существующего мира. Торговец должен торговать и платить бандитам, а убивать — их прерогатива. Вот потому они и попытаются замочить нарушителя закона, потому что вся их власть держится на страхе. Конечно, замочить его им вряд ли удастся, а если и удастся, то не один бандит поляжет на пороге гостиницы, и всем сразу станет ясно, что под личиной вольного торговца Остромира Кайманова скрывается вовсе не торговец. Ибо торговцы так драться не способны — так дерется мерканская морская пехота, так дерутся синские огненные драконы, фрагербритские альпийские стрелки, новобагдадские мамелюки… ну и, конечно же, витязи из РОСОГБАК, Росской Особой Гвардейской Бригады Активного Контакта, воины, гордо именующие себя «росомахами»…
И потому Осетр решил искать убежище совсем в другом месте. Однако не успел сделать и шага.
Угроза ринулась со спины. Чувство опасности оказалось настолько острым, что тело само сделало «клюющую змею» но не в атаке, а с целью спастись. И спастись ему удалось. Над головой, едва не сняв скальп, пронеслась тусклая молния.
— Шустрый, шкет! — донесся писклявый голос Кучерявого.
— Еще какой шустрый! — А это уже был Наваха.
— Каблук обещал его не убивать.
— Так это Каблук обещал. Мы же обещаний не давали!
Осетр очень хотел поинтересоваться, кому Каблук пообещал не убивать «его». Но было понятно, что ответа он не дождется. А потом ему и вовсе стало не до разговоров.
Конечно, эти двое не были росомахами, но с ножами обращались умело. Только реакция спасала Осетра от порезов, и постепенно становилось ясно, что это схватка, в которой не обойтись без убийства.
Тем более что вдали наконец послышался — топот. Наверное, клиенты «Ристалища» сообразили, что двое убийц слишком долго возятся со своей работой.
Конечно, с толпой справиться много проще, чем с парой профессиональных убийц, но зачем?..
Осетр ушел от очередных ударов, добавил стремительности, и все закончилось двумя касаниями точек Танатоса. Конечно, если бы сейчас сюда пожаловали реаниматоры, Наваху и Кучерявого вполне можно было оживить, но такая помощь пострадавшим не светила.
Шум приближался. Не прикасаясь к трупам, Осетр скользнул за ближайший угол, все в том же оперативном состоянии промчался пару кварталов — так и не встретив никого на пути, — и свернул еще за один угол. Вот тут-то его и настиг синдром первого убийства. Он согнулся в три погибели, и его обильно и мучительно вытошнило…
К счастью, никто его так и не обнаружил. Наверное, охотники, обнаружив свежие трупы, попросту решили оставить дичь в покое.
Когда полегчало, Осетр устремился к зданию, на втором этаже которого находился кабинет господина майора Бабушкина.
Уже знакомый череп-лейтенант, когда незваный гость ворвался в приемную, слегка ошалел:
— Вы куда, любезный?
— К Поликарпу Платонычу.
— Вам назначено?
— Нет.
— Тогда ждите, пока доложу.
Лейтенант скрылся за дверью бабушкинского кабинета, а Осетр прислушался к происходящему на улице. Пока там было спокойно. Но Осетра почему-то не покидала мысль, что бандиты вполне могут ввалиться и сюда, в обиталище администрации. Хотя вряд ли, не хватит у них наглости… Если бы Карабас приказал, тогда бы да. Но Карабас с черепами с помощью стволов да перьев разбираться не станет, он человек солидный, он договорится встретиться и встретится, и договорится о выдаче нарушителя, заплатит Бабушкину… Хотя залетный торговец — не осужденный преступник, его жизнь дорого стоить будет. Не сразу Бабушкин решится его продать… Так что несколько дней в запасе имеется, а там, глядишь, и руководство прочухается… В общем, после случившегося сегодня в «Ристалище» он все делает правильно!
— Вы можете зайти! — Лейтенант появился на пороге.
Осетр зашел. Как только дверь закрылась, Бабушкин прошипел:
— Вы с ума сошли, молодой человек! Я же сказал, что сам буду вас вызывать. В следующий раз говорите моему секретарю, что я вас вызывал.
«Ты и секретарю-то своему, похоже, не доверяешь», — подумал Осетр. И сказал:
— Только что в кабаке «Ристалище» я убил бандита Каблука!
У Бабушкина отвалилась челюсть.
— Вы с ума сошли! — повторил он. — И что я должен теперь с вами делать?
— Не знаю…
Бабушкин пришел в себя быстро.
— Садитесь! — Он переплел пальцы рук, подпер ими мощный подбородок и задумался.
Осетр сел на стул.
— Что между вами произошло?
Осетр рассказал.
— И как же вам удалось?
Осетр пожал плечами:
— Испугался. Само собой как-то получилось…
— Свидетели были?
— Ну… Наваха и Кучерявый видели. Но их я тоже убил.
— Тогда они уже не свидетели.
— Кто еще видел, не знаю.
— Иными словами, вам светит обвинение в многочисленных убийствах. Правда, ваши жертвы — приговоренные к смерти преступники, что, в общем-то, увеличивает ваши шансы на благополучный исход. Но закон требует, чтобы я вас задержал.
Осетр снова пожал плечами, как бы говоря: «Воля ваша…»
— Тут еще одна сложность возникает, — продолжал Бабушкин. — Вы убили бандитов, а за своих они мстят жестоко. Так что, останься вы на свободе, я за вашу жизнь и медного гроша не дам. И получается, что нет у вас иного выхода, помимо помещения в камеру предварительного заключения.
И опять Осетр пожал плечами.
— Что вы плечиками поигрываете? Вы хоть понимаете, что все испортили?
— Я тоже думаю, что вам надо упрятать меня в камеру предварительного заключения. И вам будет спокойнее, и мне.
— Вы хоть что-нибудь узнали?
— Наверняка я не узнал ничего. Кроме того, что наш компаньон, кажется, принимает участие в каких-то весьма странных делах.
Бабушкин достал из стола сигарету, закурил и отравил атмосферу кабинета табачным дымом.
— Вы его нашли?
— Я его нашел. Но потом снова потерял.
— И где же вы его нашли?
— В лесу. Там, где добывают плоды храппов.
— А с вами там что случилось? Мне доложили, что вас привезли в лазарет.
Осетр в четвертый раз пожал плечами:
— Сказать правду, я и сам не знаю, что там со мной случилось… Это правда, что многие заключенные, долго работавшие на добыче плодов, сходят с ума?
— Правда. И не многие, а все поголовно. Лес как будто мстит людям за свои богатства.
— Тогда остается предположить, что он и мне пытался отомстить. С ума, правда, свести не смог, но вырубил напрочь. Во всяком случае, целый день у меня из памяти выпал… Простите за то, что не смог вам помочь. Кстати, убийц медсестры не нашли?
Майор Бабушкин потер подбородок, как будто у него болели зубы.
— Нет. Уголовное дело открыто, но никаких следов на том месте, откуда стреляли в Инну Музыченко, отыскать так и не удалось. Явно действовал профессионал.
— То есть вы думаете, что ее убил сотрудник имперских спецслужб?
— Я ничего не думаю. Чтобы думать, надо иметь улики, а у меня в кармане вошь на аркане! — Он встал. — Пора брать вас под стражу. — Он подошел к двери, открыл ее и сказал своему секретарю. — Лейтенант! Вызовите сюда дежурный наряд!
Глава шестьдесят первая
Нельзя было сказать, что боль отпустила душу Осетра, просто она стала менее острой — словно затаилась где-то в самых глубинах и ждала там, под затянутым тиной камушком, неведомо чего. Зато вернулась возможность размышлять.
И тут не потребовалось больших усилий, чтобы понять: Дед появился на Дивноморье не отдыха ради.
Осетр крутился под ионным душем, удивляясь самому себе, потому что млел от удовольствия, которое приносила эта процедура, не меньше, чем когда Яна была в пансионате. Крутился. Млел. И раздумывал.
Надо полагать, что Дед прибыл на курортную планету в связи с событиями, произошедшими на Крестах. Решил, так сказать, напрямую побеседовать с непосредственным их участником. И вот, кстати, вопрос: освобождение из-под ареста на Крестах не под Деда ли давлением произошло? Однако ж тот еще парень оказался кадет Приданников! Потенциальный преступник! На Кресты прилетел — арестован, на Дивноморье пожаловал — арестован. И там, и там, похоже, выпущен исключительно волевым порядком. То есть в нынешнем-то случае абсолютно точно волевым, раз Дед самолично высвобождал из-под стражи. Однако и на Крестах господин Бабушкин работал под давлением Деда. Но тогда получается, что «суворовская купель» сорвана, не прошел кадет Приданников главного испытания…
Впрочем, совершенно ясно, что ответ на этот вопрос будет получен очень и очень скоро.
Осетр выключил душ, просушил и расчесал волосы, надел мундир.
Жаль, нет с собой парадной формы. Но, как известно, за неимением гербовой пишут на простой!
К назначенному времени он поднялся на двенадцатый этаж и оказался перед дверью номера тысяча двести двадцать девять. Дверь тут же распахнулась — по-видимому, работала придверная камера системы безопасности.
В прихожей его встретил незнакомый мужчина в штатском костюме, и Осетр сразу же почувствовал себя весьма нелепо.
— Заходите, кадет Приданников!
— Благодарю вас…
Однако мужчина не представился, и Осетр чуть заметно пожал плечами — не гостю устанавливать правила общения в доме, куда приглашен:
— Прошу вас в холл!
Осетр шагнул в следующую дверь.
А вот Дед был в мундире. И даже в парадном. Сиял всеми своими звездами, как дневное небо в скоплении Плеяды. Ну почти так… Хотя, кто его знает, как там выглядит небо. Плеяды — это мерканская территория, Осетр никогда в том районе не бывал и вряд ли будет. Если только Плеяды в будущем не перейдут под юрисдикцию Росской империи… Говорят, в Плеядах и днем звезды светят…
— Пройди-ка вот туда, кадет! — Дед кивнул на дверь, за которой, похоже, скрывалась спальня. — Там тебя ждет сюрприз.
У Осетра мелькнула дикая мысль, что за дверью этой прячется Яна по кличке Полина. Отловили ее Дедовы люди, сняли с транссистемника, вернули назад, на Дивноморье, и вот теперь она ждет своей участи, сидит там, дрожа, не зная, что случилось и что ее ждет, ибо ей, разумеется, никто ничего не сказал, и как только Осетр войдет, она испугается и начнет просить прощения, а он не скажет ей ни слова худого и великодушным взглядом даст понять: «Ты прощена!»
Он открыл дверь и, почти не дыша, вошел.
И чуть не разрыдался — не было там никакой Яны-Полины.
И вообще никого не было.
Там стояла трехлапая, похожая на перевернутый цветок вешалка, а на вешалке красовался белый парадный мундир «росомахи» с лейтенантскими погонами, и Осетру сразу стало ясно, кому предназначен тот мундир. У него было всего несколько секунд, чтобы успеть стереть с лица вселенскую обиду на Деда и его людей, которые и не подумали снимать Яну с транссистемника — да им это и в голову не могло прийти! — и суметь изобразить восторженную улыбку. И оказалось, что он способен на такой подвиг. Восторженная улыбка вышла на загляденье! Наверное, Яна-Полина была бы уязвлена, узнай, с какой скоростью подопечный справился со вселенской обидой…
Осетр поморщился. Подопечный — слово-то какое! Но чем оно хуже слова «возлюбленный», когда выясняется, что из двоих только один любил, а второй… вернее, вторая… просто выполняла неведомое задание?
Пока Осетр шел к вешалке, на лице его успела смениться уйма возрастов, он успел побывать грудным младенцем, которому интересна только одна женщина, его мать; и трехлетним карапузом, уже знающим, что он никогда не наденет юбку, потому что это не мальчишечья одежда; и юнцом с пробивающимися усами, обнаружившим вдруг, что не всякая понравившаяся отвечает тебе взаимностью. И он в очередной раз подумал, что многое в нем изменилось после Крестов, и, возможно, именно поэтому его ждет сейчас лейтенантское одеяние.
Он подошел и снял с рукава мундира несуществующую пушинку. Провел правой рукой по левому погону, ощутив, как тверда и прочна ткань. Коснулся верхней звездочки, укололся об острую ее вершинку. И так и не понял, веселиться ему или плакать.
Но сзади раздался голос Деда:
— Вот твоя новая форма, бывший кадет!
И стало ясно, что плакать нельзя, что время веселиться, иначе его просто не так поймут. И он снова напустил на физиономию сдержанную радость, потому что «росомахе» не к лицу излишне восторгаться повышением звания.
А в комнату вслед за Дедом входили еще какие-то люди, также одетые в мундиры «росомах». Их оказалось пятеро.
И началось торжественное мероприятие, которое обычно проходило на плацу школы при общем сборе всего личного состава — от самого мелкого первокурсника до начальника школы полковника Мясоедова.
Здесь все было несколько скромнее. Обошлись без плаца и без Мясоедова.
Осетру зачитали приказ великого князя Владимира, командующего бригадой, которым ВКВ объявлял, что кадет Остромир Приданников на хорошо и отлично закончил специальную имени великого князя Романа школу РОСОГБАК и на отлично сдал выпускное испытание на планете Кресты, пройдя «суворовскую купель», и в связи с этим великий князь Владимир, командующий бригадой, присваивает кадету Приданникову воинское звание «лейтенант» и приказывает начальнику штаба РОСОГБАК определить лейтенанту Приданникову дальнейшее место службы. Тут же был зачитан и приказ начальника штаба, которым новоиспеченный лейтенант Приданников командировался в распоряжение начальника секретного отдела РОСОГБАК полковника Засекина-Сонцева.
— Поздравляю с началом службы, лейтенант! — рявкнул Дед.
— Служу государю-императору! — отозвался Осетр.
Потом случились сдержанные рукопожатия, после чего была открыта бутылка росского коньяка пятнадцатилетней выдержки («Это флотские обмывают звездочки игристым, а мы, "росомахи", исключительно коньяком!»), и все присутствующие коснулись смоченными в коньяке пальцами звездочек на погонах новенького мундира. Потом рюмки с коньяком были опустошены, и свеженького лейтенанта принялись хлопать по плечам, усердно, размашисто и увесисто, так, что он с трудом не кривил физиономию.
Потом ему вручили новенький чемоданчик, в котором лежали повседневный и полевой мундиры, а также личное табельное оружие, и велели убираться с глаз долой и не показываться здесь до завтрашнего утра, но завтра в девять ноль-ноль явиться в этот же номер для получения задания. Недопитую бутылку ему велели забрать с собой, ибо господам старшим офицерам ни к чему употреблять коньяк среди бела дня, когда их еще ждет масса работы. А вот вечером господа старшие офицеры не прочь отметить первое назначение лейтенанта Приданникова и будут благодарны ему за приглашение, которое непременно воспоследует, поскольку полчаса назад на кредитную карту лейтенанта Приданникова были перечислены все причитающиеся ему выплаты, включая денежное довольствие, командировочные и подъемные.
Лейтенант Приданников убрался из номера двенадцать двадцать девять и в сопровождении полковничьего денщика, который нес его вещи, спустился на свой этаж.
Денщик поставил в спальню вешалку, положил на кровать чемоданчик и поинтересовался:
— Я могу быть свободен, господин лейтенант?
Господин лейтенант подумал несколько мгновений, удобно ли будет предложить денщику выпить коньяку, решил, что в такой день все удобно, и они хватанули по паре рюмок под лимончик, который неведомо откуда достал денщик. Потом тот ушел, а Осетр скинул кадетское одеяние, напялил прямо на голое тело лейтенантский мундир и некоторое время рассматривал себя в зеркале, пытаясь понять, почему он получил назначение на курортной планете, а не на плацу родной школы вместе со всеми выпускниками. Потом решил, что все равно ничего не поймет, но рано или поздно один черт станет ясно, для чего это понадобилось Деду.
От выпитого коньяка затаившаяся в глубинах души тоска снова выползла наружу, и Осетр некоторое время представлял себе, как бы выглядела рядом с лейтенантом Яна-Полина, в давешнем платье, которое он имел счастье лицезреть в тот вечер, когда стал самым счастливым человеком на свете, не подозревая, что одновременно становится самым несчастным. Яна-Полина почему-то рядом с лейтенантом не вытанцовывалась, и Осетр быстро прекратил экзерсисы фантазии. Он допил коньяк и решил, что такому красавцу вряд ли стоит проводить праздничный день в одиночестве, что до планируемой вечеринки еще тьма времени, и он знает, где следует провести это время.
После этого он позвонил в ресторан при пансионате и заказал на вечер отдельную кабинку на шесть человек. Банкет, господа. Коньяк, закуски холодные и горячие, все чин чинарем!..
А потом связался с местным терминалом Глобального имперского информатория, определил, где находится ближайший публичный дом, и через полчаса был по указанному адресу.
Глава шестьдесят вторая
В этом увеселительном заведении все было совсем не так, как с Яной. Конечно, парень есть парень, а девушка есть девушка — даже если она куплена, — и физически никаких проблем не возникло, в этом смысле все было как с Яной. И в то же время все было совсем не так. Там была вспышка молнии, а здесь блеклый свет ночного фонаря. Там был рев урагана, а здесь скрип сухих сучьев на ветру. Там был штурм неприступной твердыни, а здесь продирание сквозь безлистые кусты. Там было водружение победного флага на горном пике, а здесь… Нет, флаг-то был, прежний флаг, с твердым древком и острым навершием, но то ли пик оказался не выше пологого холмика, то ли альпинист без энтузиазма…
В общем, не то получилось, совсем не то!
Осетр ушел совершенно разочарованный и впавший в еще большую тоску. Когда хозяйка публичного дома сунулась к новому клиенту с предложением бывать у нее почаще, он глянул на нее так, что у бедной женщины едва язык не отсох.
А потом была вечеринка, оказавшаяся еще более тоскливой, чем посещение публичного дома. Если там был блеклый свет ночного фонаря, то здесь и вовсе темень кромешная. Вроде бы такое внимание к его персоне со стороны старших офицеров (хоть они и были в штатском) должно было греть душу… Но не грело.
Поднимались тосты: за виновника торжества, за здоровье государя-императора, за благополучие родной державы, за надлежащую боевую готовность бригады. Не чокаясь, выпили за упокоение души цесаревича Константина, который так некстати покинул наш грешный мир.
Тут Осетру почему-то показалось, что траурность тоста на редкость лицемерна и что на самом деле каждый из присутствующих считает, что цесаревич ушел весьма кстати, но поскольку такого быть никак не могло, то Осетр извинился, удалился в мужскую комнату и немедленно принял пилюлю алкофага. После этого дикие фантазии его уже не посещали.
Зато он начал раздумывать над тайной, величие которой только сейчас открылось ему в полный рост: зачем Дед прибыл на Дивноморье, чтобы поздравить одного из своих кадетов — наверняка не лучшего! — с завершением учебы, да еще притащил с собой несколько весьма высокопоставленных «росомах». И по всему получалось, что происходит сейчас не просто банальное чествование новоиспеченного лейтенанта, удачно справившегося с «суворовской купелью» (хотя какое оно банальное, при таком составе чествующих?), что происходят самые настоящие смотрины, и непонятно только одно: на какое же задание решили бросить новоиспеченного лейтенанта, если устроено столь затратное действо?
А между тем тосты продолжали сыпаться:
— За государя-императора, господа!
— Ура!..
— За дальнейшее усиление нашей бригады!
— Ура!..
— За величие Росской империи!
— Ура! Ура! Ура!
Кто-то гусарски грохнул свой бокал об пол. Остальные последовали его примеру. Не удержался и новоиспеченный лейтенант — так было сильно ощущение боевого братства!
Прибежал метрдотель, из чего Осетр сделал вывод, что уровень высокопоставленности клиентов этому служителю ресторанного порядка совершенно неведом. Конфликт был немедленно улажен одним из гостей. Самым банальным способом — с помощью кредитки. Принципы жизни везде одинаковы — хоть на Крестах, хоть на Дивноморской Ривьере…
Прискакал официант, осколки бокалов убрали. После чего виновник торжества поднял рюмку за гостей вечеринки.
Ответом ему было:
— Ура! Ура! Ура!
Бить посуду больше не стали.
Отведали горячего. Кто как, а Осетр без удовольствия.
А потом Дед предложил завершить вечеринку, поскольку завтра предстоит весьма и весьма сложный день, и выразил уверенность, что виновник торжества поймет такое поведение.
Попробовал бы лейтенант не понять поведение полковников, подполковников и майоров!
Выпили в последний раз, на посошок, и разошлись.
А ночью Осетру приснился сон.
Как и прежде, он находился на странной планете, на которой не было ничего, кроме гор, оранжевого песка и багрового неба, похожего на залитую кровью простыню. И тревоги, переполнявшей душу смертным страхом.
И опять багрец в небе волновался, бурлил, крутился десятками водоворотов. Образовавшиеся воронки неслись вниз, тянулись к Осетру, кутали его багровой мглой, в которой не было ничего, кроме все той же тревоги.
А когда мгла ушла, открылась обитаемая Вселенная. Осетр видел сотни планет одновременно, и на всех на них не было мира. Полыхали ажурные здания, разлетались в пыль, рушились обломками на землю, медленно и величаво — словно лепестки умерших цветов облетали… С неба на землю рвались некие каплеобразные создания, и среди них распускались живые цветы, пылающие, разбухающие. Если такой цветок касался каплеобразного создания, оно взрывалось и продолжало мчаться к земле пылающей кометой. Но цветов по сравнению с каплеобразными было мало, и львиная доля атакующих достигала поверхности, и тут у них словно вспарывались боковые стенки, распахиваясь наружу неким подобием десантных люков, и на волю вываливалась толпа существ, в которых даже малообразованная женщина признала бы солдат. Вооруженные неведомыми предметами, они неслись по улицам городов, сея смерть и разрушение, шестилапые, похожие на пауков с крокодильими головами, стремительные, как молния, и неуязвимые, как ураганный ветер, и там где они проходили, не оставалось ничего, кроме засыпанных пылью обломков и залитых кровью останков…
Глава шестьдесят третья
В восемь пятьдесят пять он вошел в лифт, чтобы, как и было приказано, прибыть за первым заданием.
Боль сегодня болталась рядом с сердцем, готовая в любой момент вцепиться в свою пищу, сильнал, грозная, уверенная в себе… Стерва! Змея подколодная!
Он мотнул головой.
Ну и пусть ее! Мы — «росомахи»! Мы — гвардейцы! Нас болью не возьмешь! У нас сегодня первое задание. Мы с головой уйдем в работу. И она поможет нам справиться с болью. В конце концов, Татьяна Чернятинская — не единственная женщина на белом свете, вон их сколько вокруг! Выполню пару ответственных заданий, выпишу Маруську с Крестов, женюсь, нарожаем детей, станем жить-поживать да добра наживать… Правда, «росомахе» лучше быть холостым. Семейный человек склонен меньше рисковать… А просто уйду в отставку!
Постучав в номер Деда и получив в ответ приглашение войти, он распахнул дверь и переступил порог.
В холле находился незнакомый капитан.
— Заходите, господин лейтенант! Всеволод Андреевич ждет вас.
Осетра проводили в ту самую комнату, где вчера стояла вешалка с мундиром. Ночью это наверняка была спальня, но сейчас койка был дематериализована, а ее место занимал рабочий стол.
Дед работал. Видеоформа в левом углу стола представляла собой бюст какого-то типа в штатском. Физиономия типа показалась Осетру знакомой: широкие скулы, узкая бородка, усы, зачесанные назад волосы, оголенные уши. На типе был древнего покроя пиджак и не менее древней формы галстук. Видимо, в сетевых агентах Дед держал реальный исторический персонаж. Какого-нибудь министра-спецназовца…
— А вот и вы, лейтенант! Заходите! — Дед повернулся к сетевому агенту. — Выведите мне, Артур Христианович, на видеопласт материалы по делу «Второй вариант». И, кстати, познакомьтесь! Лейтенант Остромир Приданников!.. А это мой сетевой агент Артур Христианович Артузов.
То, что Дед обратился к Осетру на «вы», сразу настраивало на деловой лад. Праздники закончились; по всему видно, что начинаются трудовые будни…
— Очень приятно! — сказал Осетр.
— Очень приятно! — отозвался ИскИн.
Между тем рядом с видеоформой сетевого агента материализовался видеопласт. Пальцы Деда пробежались по сенсорам клавы, он глянул на видеопласт, провел указательным пальцем по тачпаду и развернул оптическую плоскость видеопласта в сторону Осетра.
На видеопласте присутствовали две довольно большие таблицы, сопровождаемые многоцветными объемными диаграммами. Судя по форме диаграмм, это были данные генетического кода.
— Можете что-нибудь сказать по этой информации?
Осетр внимательно сверил таблицы и диаграммы. Судя по всему, это были генетические коды двух родственников, поскольку разница начиналась только после двадцатого пункта.
— Могу.
— Валяйте.
Осетр доложил Деду о своих выводах.
— Верно, Приданников, — сказал тот. — Как говорят, среди вас, молодых, сечете орбиту! — Он поднялся из-за стола, подошел к Осетру и встал рядом с ним. — Вот это, — он указал на правую таблицу, — генетические данные государя-императора нашего Владислава Второго.
— А это — цесаревича Константина? — догадался Осетр.
«Ничего себе первое задание! — подумал он. — Явно предстоит что-то, связанное с императорской фамилией… С ума сойти! Я же просто не справлюсь! Такие задания не дают новоиспеченным лейтенантам! Или дают, а потом, после выполнения, лейтенантов ликвидируют. Третьего не дано!»
— Присядь-ка вот туда, на диван, нам с тобой предстоит серьезный разговор. — Тон у Деда стал совершенно отеческим.
У Осетра похолодело на сердце. Точно, ждет его задание, которому не позавидуешь.
Он сел на диван. Дед подошел к стоящему в углу автомату с напитками, налил стакан воды и заявил:
— Дело в том, что Магеллановы облака — достойные спутники нашей Галактики.
«Ну и что? — хотел сказать Осетр. — Ну спутники… А в чем достойность-то?»
Но не сказал…
Не сиди он сейчас, у него бы подкосились ноги, и он бы непременно распластался на полу Дедова кабинета. А так он только завалился на боковую спинку дивана, да и то ненадолго. Вцепился пальцами в обшивку дивана, сумел выпрямиться. Но голова кружилась, сердце стучало с перебоями, и спина вся вспотела.
И словно вспышка мелькнула в мозгу. Кабак «Ристалище»; он, сидящий за столом; Маруська, несущая ему «божью кровь»; стаканчик в руке…
И на сей раз в его руке оказался… не стаканчик — стакан… и не с «божьей кровью» — с водой…
Послышался голос Деда:
— На-ка, выпей! Сейчас полегчает!
Это была чистая холодная вода — лучший друг бойца в полевых условиях.
Полегчало…
Он допил остатки и вернул стакан Деду. Сам оторваться от дивана еще побоялся.
Дед выбросил стакан в утилизатор, перенес к дивану свой стул и уселся напротив Осетра.
Ну вот, сейчас и начнется разговор по душам…
— Полегчало?
— Да, спасибо, Всеволод Андреевич!
— Дело в том, Остромир, что это данные не цесаревича Константина. Это твой генетический код.
«Ага, — подумал Осетр. — Это мой генетический код, а сам я пятый сын султана Махмуда от четвертой жены, зачатый в день икс…»
— Что? — сказал он.
— Это твой генетический код. Сам ты внебрачный сын нашего государя-императора. Цесаревич Константин скончался. И если с государем-императором что-либо вдруг случится, ты вполне можешь оказаться претендентом на корону.
Голова у Осетра была пустая-пустая. Стакан чистой холодной воды унес не только мысли из нее, но и боль из сердца, которая жила последние двое суток. Словно Осетра выстирали, выжали и повесили сушиться на сквознячке…
— Конечно, для этого надо, чтобы тебя поддерживала некая общественная сила.
Голова была пустая-пустая, но постепенно начинала наполняться. Вот только это наполнение было странным. Вроде бы должно рождаться удивление и возмущение: «Как! О чем это вы? Да никогда!»… Но ни удивления, ни возмущения не было, и, казалось бы, их отсутствие, в свою очередь, должно было удивлять и возмущать. Ан нет!
— Что скажешь?
— И такая сила есть? — Вот на сей раз Осетр удивился — спокойствию, прозвучавшему в собственном голосе.
Будто и не его касалось все происходящее. Будто они разговаривали о некоем третьем лице, два гвардейца, два «росомахи», занятые решением исключительно государственных задач…
— Да, такая сила есть.
— И кто они?
— Патриоты Росской империи. Отличные люди. Те, кому надоела политика постоянных уступок нашим противникам. Те, кому надоело, что наших людей в Приграничье убивают и угоняют в рабство. Те, кого пугает массовое выдвижение на первые роли в империи исключительно бездарных придурков, которые заботятся только о собственном кошельке.
Осетр промолчал.
Странно, вроде бы самое время перепугаться, бежать от этого предложения, как черт от ладана, а вот поди ты…
Что же с ним, Осетром, происходит такое? Или это и есть знаменитый дух «росомах»? Тот самый, за который воины бригады так ценятся? Тот самый, благодаря которому их бросают на самые сложные задания и знают, что «росомаха» либо выполнит задание, либо погибнет. Причем раз в двадцать вероятнее выполнит, чем погибнет. Потому что мы — «росомахи»! Потому что у нас боевое братство, которое превыше всего. Кроме присяги.
— Я тебя сейчас не тороплю с ответом, — сказал Дед. — Просто имей в виду, что без тебя начинать эту бучу бессмысленно. Ты — это знамя, вокруг которого сплотятся миллиарды. Не будет знамени, не будет миллиардов. Так было во все века — для того, чтобы поднялся народ, надо, чтобы кто-то зажег и понес впереди факел. Ты факел, и только от тебя зависит, будет он зажжен или нет. — Дед встал. — А теперь ступай! Обдумай все хорошенько! Ступай!
Это было совершенно невоенное слово. Такими не отдают приказов, такими советуют.
И Осетр поднялся с дивана, подчиняясь не приказу, но совету. Коротко, не по уставу, кивнул. И покинул номер.
Глава шестьдесят четвертая
Религиозные войны существовали в истории человечества во все времена. Правда, чаще всего ими прикрывались войны совсем иные, не имевшие никакого отношения к тому, что наполняет душу. Наоборот, победы в них наполняли карман и только карман, а душа оставалась прикрытием безудержной алчности и опаляющей ненависти. Ну и религия служила тем же целям, что бы не утверждали кликуши и фанатики…
Последняя мировая война вспыхнула на Старой Земле тоже под личиной религиозной розни, хотя, как и всегда, истинной причиной была борьба за ресурсы и территории.
Война была фантастически кровавой и едва ли не привела к полному уничтожению земной цивилизации.
К счастью, у противников хватило ума не распространить битву в космос. Каждый прекрасно понимал, что, потеряв свой звездный флот, он лишится возможности эвакуировать с планеты, зараженной неминуемой смертью, остатки своего населения. Когда война отбушевала и стало ясно, что на родной Земле условия для более или менее сносной жизни восстановятся лишь через десятки тысяч лет, не менее ясно стало и то, что воссоздавать цивилизацию придется в иных мирах. К счастью, к тому времени уже было известно несколько находящихся в зоне доступности солнце-подобных звезд и землеподобных планет, на которых можно было возродить земную жизнь. Не без труда, разумеется, но и не с запредельными для людей усилиями, приводящими к быстрому вырождению.
Оказалось, что каждая крупная мировая держава давно уже подготовила свой собственный звездный ковчег, наполненный генетическим материалом, позволяющим воскресить большинство видов растений и животных, обитавших на родной планете. Оставалось договориться о разделе доступной части Галактики и разлететься по своим углам в надежде на новую жизнь.
А что? Судьба заставит — и врагу руку пожмешь, и с неприятелем пойдешь договариваться. Главы крупных держав, которые к тому времени сформировались на базе определенных религиозных конфессий, собрались, пожали руки и договорились. И не удивительно, наверное, что каждая держава решила: и на вынужденном звездном пути человечества наилучшим цементом для объединения и выживания послужит та же самая религия.
Обговорено — сделано!
Борьба за возрождение жизни велась около трех веков — как ни странно, примерно одинаково для всех семи начальных планет-цивилизаций, — а потом началась новая космическая экспансия, уже совсем на другом уровне; с использованием новых транссистемников, передвигающихся по Галактике совсем на иных принципах; вширь и вглубь; с освоением неземлеподобных планет посредством широкого активного терраформирования, с созданием на этих планетах жизнеспособных колоний. Космические государства стремительно разрастались и расползались по миру, и еще через полторы тысячи лет большая часть Галактики оказалась поделена между семью постземными цивилизациями. Свободной зоной оставался только центр Галактики, поскольку прыжки через гипер туда по каким-то, пока неведомым науке причинам не получались. Не одна экспедиция пыталась попасть в этот бушующий котел, переполненный звездами и звездными скоплениями, но воз и ныне находился там.
Освоение же рукавов Галактики — как и сравнительно бедного звездами межрукавного пространства — шло успешно. То и дело появлялись новые годные населенные планеты, которые называли либо на манер земных топонимов (Новая Москва или Эль-Ашхара; Порто-Моно или Честерфилд), либо совершенно неассоциируемыми именами типа Дремучего Леса или Угловки. Впрочем, надо думать и такие топонимы существовали когда-то на Старой Земле — предки были людьми с большо-о-о-й фантазией.
По всем существующим законам развития человеческого общества получалось, что вскоре галактические государства-цивилизации должны были вступить в конфликты по тем же самым причинам, по которым породившие их когда-то страны воевали на Старой Земле.
Подготовка к схватке велась по всем направлениям. Строились военные корабли, населенные миры укреплялись планетной артиллерией, наращивались возможности по производству самых различных стратегических товаров — от вооружения до обмундирования и продовольствия. Предпринимались многочисленные попытки организовать двойственные и тройственные межгосударственные объединения. Так, Фрагербритский Союз пытался вступить в альянс с Бразильянской Конфедерацией, поскольку протестантская и католическая веры были ближе друг к другу, чем к прочим конфессиям. Пытались организоваться в объединение и Синская империя с Бенгальской Федерацией. А вот православные росичи, мусульмане из Новобагдадского Халифата и сайентологи Великого Мерканского Ордена предпочитали готовиться к схватке за галактическое пространство наособицу. И те, и другие, и третьи всегда были сами с усами. Хотя, конечно, очень многое зависело еще и от человека, в настоящее время находившегося у власти в той или иной стране. Так, например, когда Вершителем Мерканского Ордена был Дуайт Дуглас, Орден топал в кильватере политики Росской империи, и наоборот, когда государем-императором росичей стал Владислав Второй, он очень быстро попал под влияние нынешнего мерканского Вершителя господина Тима Бедросо.
Подготовка велась так давно, что все это не могло закончиться ничем, кроме новой мировой — первой общегалактической войны. Конечно, вряд ли все бы стали воевать со всеми, по мнению стратегов это должна быть череда войн, со временем все более и более сокрушительных, все более и более смертоносных, жертвами в предстоящих битвах должны были становиться не города и поселки, а планеты и их спутники, а на более поздних этапах, возможно, и целые планетные системы. Ведь наука по-прежнему не стоит на месте, и, как и во все века, учеными создаются новые, все более мощные средства уничтожения, и никуда человечеству с этого пути не свернуть.
Однако предсказать окончательного победителя стратеги не могли (а было бы интересно, если бы смогли! Что тогда, воевать бы не стали?). Все семь цивилизаций были примерно равны по силам, и тут на первую роль выходила ее величество внешняя политика — кто с кем и на какое время способен объединиться?.. Сторонники Владислава Второго именно этим оправдывали его политику, разъясняя, что дело идет к созданию альянса между Росской империей и Великим Мерканским Орденом и что такой альянс будет попросту непобедим, однако противники полагали, что Владислав делает слишком много уступок Тиму Бедросо и что обещанная ослепительная победа превратится в конечном итоге в неизбежное поражение, причем при любых раскладах. Либо верх одержат враги альянса, либо, в случае победы мерканцев и росичей, Орден подомнет последних под себя.
А потому не было ничего удивительного в том, что в верхах, среди имперской элиты, зрел заговор.