Электронный планшет не солгал — маленькой точкой, двигающейся в нашем направлении, оказался довольно крупный и очень неплохо подготовленный даже по меркам Аниорской гвардии монах. Не знаю, как Арти, а я не слышала звука его шагов до тех пор, пока он не возник, как чертик из табакерки, из кустов метрах в пяти от дерева, за которым мы прятались. Расслабленный, готовый среагировать на что угодно воин метнулся в сторону чуть ли не раньше, чем увидел превратившегося в смазанную тень де Коннэ. И даже отбил первые две его атаки! Однако следующую серию разноуровневых ударов, выполненных на предельной для моего спутника скорости, просто не увидел. И, получив удар ребром ладони в основание черепа, потерял сознание. Правда, ненадолго — Арти, быстренько обездвижив пленника и задумчиво посмотрев на меня, деловито загнал ему острие ножа под ноготь правой руки. Намек отойти в сторону и не присутствовать при довольно неприятной процедуре допроса я, естественно, проигнорировала.

На попытку заставить монаха сломаться у Арти ушло минут десять — как ни странно, он обходился болезненными, но, на мой взгляд, слишком гуманными процедурами. Пришлось вмешаться.

Пересказ некоторых видов экстремального потрошения а–ля «Щепкин и K° на воина никакого впечатления не произвел: даже когда я описывала обработку точильным камнем десен, (к сожалению, напильника у нас с собой не оказалось) лишенных «лишних» зубов, он гордо смотрел куда–то сквозь меня и улыбался. Видимо, думал, что это только досужие бабские разговоры. Наивный! Отодвинув в сторону заслушавшегося де Коннэ, я присела на корточки рядом с будущей жертвой, и, усмехнувшись, представилась:

— Маша Коррин. Мать того мальчишки, которого вы похитили. Вник? Поэтому жалеть тебя я не буду. Перетерпишь точильный камень — выколю глаза и вырежу печень. Потом — кастрирую. Окажешься героем — что ж, найду другого, более разговорчивого. А тебя, выпотрошив заживо, брошу здесь. На съедение волкам… С другой стороны, скажешь все, что мне нужно — умрешь мужчиной. Быстро и почти безболезненно… Решил подумать? Что ж, твое дело…

И, уйдя в джуше, рукояткой ножа выбила ему передние зубы.

Трудно сказать, что его напугало — вид точильного камня, приближающегося к его изуродованной нижней челюсти, выражение моего лица или абсолютное спокойствие, с каким я все это делала. Но факт остается фактом — он замычал и принялся утвердительно мотать головой.

Через полчаса мы с Арти знали достаточно много: место, где их дожидается корабль, маршрут, по которому они прошли на территорию Аниора, количество людей в отряде и имя его командира. А вот с названием монастыря, в котором дислоцируется Черная сотня, вышел полный облом — услышав заданный мною вопрос, монах внезапно побледнел, закатил глаза под веки, и, пару раз выгнувшись в пояснице, умер. Видимо, сработала какая–то защитная программа, вбитая в сознание такими же гипнотизерами, как и те, которые обрабатывали моего Самира…

Пятиминутная остановка на месте ночевки монахов Черной сотни затянулась на час с лишним — Арти, осматривая истоптанную ногами похитителей моего сына поляну, обратил внимание на небольшие пятна крови. Не показав вида, видимо, таким образом пытаясь позаботиться о моей психике, он, делая вид, что прогуливается, нашел небольшой холмик, оказавшийся братской могилой сразу для пятерых имперцев. Правда, чтобы узнать об этом, ему пришлось раскопать свежее захоронение — я, вовремя заметив легкую гримасу, проскользнувшую по его губам, шустренько нарисовалась рядом, и, сообразив, что тут что–то нечисто, потребовала снять надрезанный дерн…

Как умерли четверо монахов, я так и не поняла — добросовестный осмотр их тел ничего не дал. На трупах не нашлось ни синяков, ни ссадин, ни ран. Казалось, что они заснули и не проснулись, хотя верить в это, глядя на некогда здоровенных, тренированных воинов, как–то не получалось. Зато, глядя на пятый труп, я раз пять вспомнила строки последнего пророчества Эола. Те, в которых моего сына назвали Палачом. И, как ни странно, не ощутила ни страха, ни желания заплакать, ни отчаяния — сын делал то, что решил, а я… я была к этому готова. Готова пережить все, что будет необходимо для того, чтобы он смог себя простить. И вернуться…

Поэтому все то время, которое понадобилось Арти, чтобы заснять на камеру планшета что он посчитал нужным, я просидела на том месте, где предположительно спал мой ребенок. И медитировала…

…Удивительно, но безумный бег по бездорожью, чуть в стороне от тропы, по которой неслись монахи, меня ничуть не утомлял. Входя в состояние измененного сознания, эдакий медитативный транс, я утыкалась взглядом в спину бегущего впереди Арти и переставала даже думать. Только во время крайне редких остановок по нужде или для того, чтобы проверить местонахождение Самира по планшету, я позволяла себе немножечко поразмышлять о будущем, стараясь не подпускать к себе упаднические настроения. В принципе, получалось неплохо. А когда монахи, почувствовав, что их преследуют, устроили нам засаду, ненадолго почувствовала себя нужной моему, идущему по собственному Пути, ребенку.

Два монаха, засевшие по обе стороны звериной тропы, по которой недавно пробежали их товарищи, замаскировались на «отлично». И если бы мы шли тем же путем, что и они, могли доставить нам неприятный сюрприз. Однако предусмотрительность моего напарника, и, конечно же, точная информация со спутника, в режиме реального времени поступающая на электронный планшет, накрыли их планы мятым медным тазом. Одновременной атаки с двух сторон, да еще в состоянии джуше, они, конечно же, не ожидали. И были зарезаны, как бараны на бойне — допрашивать и этих двоих ни у меня, ни у Арти не было никакого желания. Как и хоронить. Поэтому, кое–как оттерев клинки от крови и бросив тела на произвол судьбы, мы продолжили преследование…

Лагерь у озера встретил нас тошнотворным запахом крови, жужжанием мух и грызней дорвавшихся до свежей человечины шакалов. Разогнав одуревших от крови и еле передвигающих ноги падальщиков, мы с де Коннэ оглядели место побоища и… постарались не смотреть друг другу в глаза. Не знаю, как Арти, а я почувствовала себя не в своей тарелке — у меня никак не получалось оторвать взгляд от одного из тел, словно попавшего в мясорубку. Трудно сказать, чем монах так не угодил моему сыну, но то, что Самир творил с ним при жизни, было по–настоящему страшно. На окровавленной колоде, мало похожей на труп, не было ни одного целого клочка кожи. Обрубки отдельных частей тела, валяющиеся вокруг, выглядели не лучше. Кое–как справившись с тошнотой, я заставила себя посмотреть на остальные трупы и облегченно вздохнула — всех их, включая женщину, он убил походя. Без лишней жестокости и садизма.

— Они ушли вдвоем. Самир и переживший… оставшийся в живых монах… — осмотрев следы, и, на всякий случай сверившись с планшетом, буркнул Арти. — Судя по следам, его спутник либо ранен, либо после нокаута: оступается на каждом шагу. И темп передвижения у них здорово упал…

— А как мой сын? — вырвалось у меня, хотя я отчего–то совершенно точно знала, что у Самира все хорошо.

— Думаю, с ним все в порядке… — немного неуверенно пробормотал де Коннэ. Все еще стараясь не смотреть мне в глаза. — Как ты думаешь, почему он их убил?

— Не знаю… — я пожала плечами и ляпнула: — Видимо, решил, что они ему больше не нужны…

Арти ошарашено посмотрел на меня и… засиял:

— Тогда все понятно! Он оставил в живых одного воина именно для того, чтобы его гарантированно впустили на корабль и довезли до Империи. А чтобы тот, кого он решил использовать для своих целей, был достаточно послушным, его надо было сломать! Понимаешь? Это — он показал на растерзанное тело, лежащее у моих ног, — всего лишь способ. Инструмент! Он у тебя молодец, Маша! Да и чтобы придумать, как справиться с такой толпой обученных солдат, даже спящих, надо иметь очень неплохие мозги. И двигаться безумно быстро…

— Это он умеет… — вспомнив, как он меня убивал, еле слышно прошептала я… — Пока ты тут снимаешь, я пойду, ополоснусь, ладно? А то чувствую себя грязной, как чушка…

— Конечно, иди… Я справлюсь сам… — преувеличенно деловым тоном сказал он, и, повернувшись ко мне спиной, занялся своим планшетом.

А я, спустившись к воде, быстренько разделась, и рухнула разгоряченным от бега телом в прохладную и прозрачную, как стекло, глубину…

…Следующая же ночь подтвердила выводы Арти — подобравшись вплотную к лагерю сына и его спутника, мы увидели идиллическую картину: Самир, нехотя вталкивая в себя что–то съедобное, восседал спиной к пленнику, а тот, валяясь бревном прямо на холодной и влажной от вечерней росы земле, даже не пытался пошевелиться. Хотя явно не спал.

Наскоро перекусив, сын наломал кучу лапника, накрыл его чем–то вроде шкуры, и, не обращая внимания на монаха, завалился спать. Мы с Арти, замерев в каких–то двадцати метрах от него, встревожено наблюдали за пленником. И, как оказалось уже на рассвете, зря — имперец в принципе не смог бы что–либо предпринять, так как оказался лишен обеих рук! Мало того, на рассвете, пинком разбудив трясущегося в лихорадке пленника, Самир вытащил из его бедер иглы!

— Вовкины рассказы о службе… Применение подручных средств для скоростного обездвиживания языка… — сообразила я. И, вглядевшись в хмурое, замученное и какое–то очень взрослое лицо сына, подумала: — Боже, как он исхудал…

…Утро последнего дня перед выходом на побережье Самир встретил с мечом в руке — заставив своего пленника встать, он молниеносно нанес ему несколько ударов, и, протерев клинок от крови, с интересом оглядел результаты своей работы:

— Ну, что, думаю, что с такими ранами до корабля ты как–нибудь доберешься. Вернее, доберешься как раз до него! Мы их, конечно же, слегка перебинтуем… — он вытащил из рюкзака несколько грязных кусков ткани, и, располосовав их на длинные полосы, небрежно перемотал кровоточащее тело монаха. — Уговор не забыл?

Имперец бешено замотал головой:

— Я рассказываю о недавней стычке в лесу, приказываю доставить тебя в монастырь, а ты… — он сглотнул, — даришь мне легкую смерть!

— Молодец! — криво усмехнулся мой сын. — Что ж, поверим тебе на слово. Хотя, правильнее было бы отрезать тебе язык. Что скажешь? Допустим, ты пропустил удар в лицо. Меч пробил щеку и лишил тебя этого не очень важного для небольшого отрезка оставшейся тебе жизни органа…

Заросшее серой от грязи щетиной лицо монаха перекосилось, и из глаз полились самые настоящие слезы:

— Я скажу капитану все, что ты приказал! Только дай мне умереть по–человечески! Пойми, я…

— Думаешь, мне есть дело до твоих рыданий? — перебил его Самир. — Единственное, о чем я сейчас думаю — это о целесообразности. А моя способность понимать ВАС… умерла. Еще в Аниоре…

— Впрочем, — немножечко подумав, пробормотал Самир, — так и быть… Я пойду тебе навстречу. С одним условием. Когда меня проведут на корабль, ты и один из членов команды, который знает, в какой точке побережья меня планируется высадить, пойдете вдоль берега к ближайшему городку. Оставляя четкие следы от ДВУХ человек. И когда те, кто все эти дни шли за нами, вас найдут, ты расскажешь им все то же самое, что пел мне у озера. Думаю, эта информация им пригодится…

Монах, вздрогнув, затравленно посмотрел на моего сына, задумчиво глядящего практически на те самые кусты, за которыми прятались я и Арти:

— А они подарят мне легкую смерть?

— Да. Я им напишу… — криво усмехнулся Самирчик, и, срезав с ближайшего дерева подходящий кусок ветки, обмакнул импровизированную ручку в кровь своего пленника. — Ну–ка, повернись ко мне спиной…

— А если то, что ты пишешь, поймут на корабле? — покорно подставляя замызганную исподнюю рубашку под «перо», на всякий случай спросил монах.

— Вряд ли они в детстве учили русский… — мрачно буркнул сын и тяжело вздохнул. — Ладно, я закончил. Пора выдвигаться на берег…