ЛЮДИ И МАСКИ – II

Вечером, когда неожиданно выздоровевший мессир Серж и Ангерран де Фуа, раскланявшись с принцессой и госпожой Беатрис де Борж, доверенной фрейлиной королевы Элеоноры, удалились по своим таинственным делам, Беренгария предалась исконному дворянскому развлечению – скуке.

Мадам Беатрис, с юности находившаяся при аквитанском дворе, отлично знала свои обязанности: прежде всего выполняй желания и приказы коронованных особ, а когда надобности в твоих заботах нет, занимайся своими делами. Посему госпоже де Борж спросила принцессу, требуются ли ей какие-нибудь услуги – перешнуровать платье, привести в порядок прическу или почитать вслух, получила отказ и с чистой совестью отправилась в свою комнату.

Долг придворных дам, особенно из бедных семей, состоял чаще всего в крайне простых действиях: уход за туалетом госпожи, а когда последняя пребывает в тоске – развеивании оной при помощи песен и игры на виоле, сплетен и просто разговоров. Вдобавок Беренгария весьма самостоятельная девушка, по своей независимости немногим отличавшаяся от мужчин: у мадам де Борж, познакомившейся с принцессой не столь давно, не было с Беренгарией никаких осложнений. Наваррка редко капризничала, не скандалила, могла самостоятельно, не призывая даму-камеристку, одеться, не требовала прислуживать за столом… Словом, вела себя как варварка, не знакомая с утонченными порядками английского или французского королевских домов, сложившимися за время правления в этих государствах Элеоноры Пуату. И, конечно же, госпожа Беатрис даже не думала о том, чтобы попрекнуть Беренгарию предосудительными связями с мужчинами. По этикету, принцесса обязана находиться в обществе неженатых рыцарей только в присутствии придворных дам, но в Наварре, как известно, нравы просты и незамысловаты. В конце концов, нет ничего плохого в том, что ее королевское высочество ухаживала за получившим рану в бою оруженосцем.

Камеристка обосновалась в небольшой прохладной комнатке, примыкавшей к королевским покоям, мимолетно посожалев об отсутствии госпожи – из-за осады города королева-мать осталась за стенами, в лагере сына, Ричарда Львиное Сердце. Мадам де Борж зажгла свечи, устроилась в кресле, и, набросив на колени шерстяное одеяло, углубилась в изучение душеспасительной книги святого Августина. Если принцессе потребуется, она позовет.

Сама Беренгария маялась праздностью. Книги прочитаны, вышивать она не любила с детства, кошка, подаренная Ричардом, оказалась с характером, причем столь же скверным, как у ее предыдущего хозяина, и категорически не желала поиграть со своей новой владелицей. Может быть, навестить сестру Марию Медиоланскую?

Открыв, а затем тихо затворив дверь, Беренгария выбралась в коридор. Налево, затем направо в проход, ведущий к капитулярной зале и трапезной, затем еще по одному коридору, в конце которого прячется каморка келаря монастыря – сестры Марии.

– Преподобная сестра? – Беренгария толкнула притвор, осторожно сунувшись внутрь.

– Ваше высочество! – монахиня, довольно красивая женщина лет тридцати, происходившая родом из Милана, по-латыни называвшегося Медиоланом, привстала из-за столика конторки, заваленного пергаментами. – Заходите же, вы мне отнюдь не помешаете.

– Я хочу вернуть… – принцесса, ничуть не краснея, как положено всякой благовоспитанной девушке, вынула из рукава платья тщательно завернутый в ткань томик книги. – Ваш Овидий. Могу лишь поблагодарить.

Мария Медиоланская, подозрительно глянув на дверь, из-за которой в любой момент могла возникнуть наисуровейшая аббатиса Ромуальдина, кивнув, взяла книгу и быстро отправила ее под стол, в тайный ящичек.

– Хотите другую? – сестра-келарь вопросительно посмотрела на Беренгарию. – Стихи Анакреона, например? Или сочинения Апулея?

– Бойкий у вас монастырь, – непринужденно заявила принцесса, не вогнав, однако, сестру Марию в смущение. Та ответила:

– Вы не читали сочинения святого Умберто Болонского? Очень жаль, что сей добродетельный человек столь мало известен… Знаете, что он однажды сказал?

– Представления не имею, – честно призналась Беренгария. – Но с интересом выслушаю.

Монахиня, нахмурив лоб и припомнив, вдохновенно процитировала:

– «Все, что звучит разъяснением и доказательством Святому Писанию, должно сохраняться, дабы преумножалась слава Слова Господня; но и все, что Писанию противоречит, уничтожаться не должно, потому что, только сохраненное, оно может быть опровергнуто теми силами, которые получат подобную возможность и подобное задание, теми способами, которые укажет Господь, и в то время, когда он укажет». Полагаю, любая книга достойна изучения, ибо в них собраны человеческие мысли о мире тварном, коий столь же многообразен, как сам Господь. Идемте, ваше высочество.

В библиотеке Беренгария получила новую книжку, но, как предупредила сестра Мария, не столь фривольную, как Овидий, а, скорее, познавательную.

– Вам ведь интересны дни давно минувшие? – спросила монахиня, выдавая тяжелый, переплетенный в дерево и кожу, томик принцессе. – Для мирянки вы слишком образованы, ваше высочество, а, как известно, целью изучения истории является не только ознакомление с событиями прошлого, но и приобретение опыта на будущее время. Это летопись, вернее, список с изначального источника. То ли пятая, то ли шестая копия. Охватывает почти два столетия от времен правления Дагоберта II Меровинга до Карла Мартелла, ставшего первым королем новой династии во Франции.

– Что же в этом необычного? – удивилась Беренгария. – В библиотеке моего отца было множество летописей и я почти все прочитала.

– Эта хроника, – понизив голос, сказала сестра Мария, – крайне редкая. Обычно все экземпляры списков сжигают. Они числятся в Индексе.

Принцесса поняла, в чем дело. Апостольский престол несколько лет назад составил так называемый Index Librorum Prohibitorum – Список запрещенных книг. Сюда входили сочинения еретиков, отступников, раскольников, некоторые языческие сочинения, сохранявшиеся со времен Рима и Греции, а также неугодные Риму трактаты и хроники. Запретный плод сладок, а потому Беренгария взяла летопись и отправилась обратно. Предстоял полный вечер интересного чтения.

Король Наварры Санчо недаром получил прозвище Мудрого. И не только потому, что благоразумно правил небольшим горным королевством, отделенным от Аквитании и Лангедока Пиренеями, а на юге и западе граничившим с враждебным Кордовским халифатом, принадлежащим маврам-мусульманам. Прежде всего отец Беренгарии предполагал: каждый его ребенок (а это трое сыновей и две дочери) обязан получить наилучшее образование. Генрих II Английский, к примеру, пренебрег образованием младших сыновей, предпочтя видеть ученым лишь старшего сына-наследника, тоже Генриха, и весьма жестоко просчитался. Генрих, за ним Годфри, средний отпрыск, погибли несколько лет назад, и корона перешла к Ричарду, с трудом умевшему поставить свою подпись под документами и тяготевшему к мальчишеским развлечениям – мечи, щиты, турниры, знамена, вьющиеся над рыцарскими полками… Только младший английский принц, Джон (и то благодаря матери) был многоучен, но доселе оставался наследником. Когда (и если) у Ричарда появится сын, Джон останется только герцогом, а уж Львиное Сердце позаботится, чтобы новый принц Англии вырос точь-в-точь таким, как его папаша – хорошим воителем…

Беренгарию с детства окружали ученейшие монахи, король Санчо приглашал даже мавров из Университета Кордовы и евреев из самого блестящего учебного заведения Лангедока, находящегося в Нарбонне. Поэтому все пять отпрысков, от сына-наследника, дона Карлоса, до младшей сестры Беренгарии, принцессы Маргариты, по сравнению с Ричардом могли считаться настоящими мэтрами в богословии, философии, истории и геометрии. Одна Беренгария знала три главнейших европейских языка: норманно-французский, норманно-латинский и немецкий, если не считать языков интернациональных – высокую латынь и греческий. При необходимости Беренгария могла произнести несколько простейших фраз на арабском, но разбирать письменную вязь фарси, к сожалению, не умела.

Оставалось лишь прилечь на сундуки, покрытые пахнущим сеном тюфяком, поставить ближе подсвечник и лампы, и раскрыть книгу.

Спустя долгое время от повечерия и почти до полуночи Беренгария Наваррская занималась летописным трудом, составленным неким монахом Гизельхером Аахенским почти пятьсот лет назад и в глазах принцессы постепенно нарастало беспокойство, а густые брови хмурились. Наконец она отложила книгу, поднялась с ложа, тихонько заглянула в комнату мадам де Борж – убедиться, что камеристка легла отдыхать – и предприняла весьма странные действия.

Первым делом Беренгария освободила стол, порылась в сундучке и, отыскав там белоснежную льняную скатерть, расстелила ее поверх столешницы. Затем, вспомнив, что лишние глаза ей сейчас только помешают, подбежала к двери и заперла ее на засов – не дай Господь, заявится преподобнейшая Ромуальдина Кальтаниссеттская. Тогда не избежать жуткого нагоняя от аббатисы, а то, глядишь, тяжелой епитимьи, которую придется выполнять год.

Колдовство, как нынешним вечером убеждала Беренгария оруженосца сэра Мишеля, мессира Сержа, дело весьма и весьма предосудительное. Но следует помнить, что ведовство, производимое человеком при помощи дьявольских сил, и магия, присущая некоторым определенным предметам от природы, а значит, от Бога, различаются также, как облако Рая и клубы дыма от адского пламени. Человек может лишь вызвать силы, заключающиеся в данном предмете и использовать ее по своему усмотрению, в зависимости от желания, доброго или злого. Беренгария, как истинная католичка, зла не желала никогда и никому.

Теперь настал черед Подарка, подношения Хайме де Транкавеля – бывшего восторженного любовника и, как казалось принцессе, очень несчастного человека, являвшегося младшим сыном семейства Транкавель из лангедокского графства Редэ. Маленький кусочек темного камня, среди алхимиков именуемого черным агатом. Камешек, взятый Хайме из стены его замка – Ренн-ле-Шато.

Беренгария никогда никому не признавалась, что однажды в жизни столкнулась с силой, которую не назовешь ни магией, ни колдовством. Это было нечто большее, другое, очень особенное. Имя ему – Ренн-ле-Шато. Живой замок.

…С Транкавелями принцесса первый раз познакомилась два года назад, во время празднования Рождественских праздников с 1187 на 1188 год. Конечно, мессир граф Редэ, Бертран де Транкавель, глава семьи, приезжал к наваррскому двору в Беарне и раньше, благо считался военным и политическим союзником короля Санчо, но тогда Беренгария была совсем маленькой и почти не запомнила строгого седоволосого господина, держащего себя с гордостью, недоступной иным королям.

На Рождество 1187 года граф Редэ привез с собой всю семью: старшего сына Рамона с женой Идуанной из Фортэна, среднего – Тьерри, и двух младших детей – Хайме де Транкавеля да Хименес и маленькую дочку Бланку, которой едва исполнилось тринадцать лет.

Двор отпраздновал новогодние праздники в Беарне, а затем король Санчо со свитой, приближенными и гостями перебрался ко дню святого апостола Павла, празднующегося ровно через месяц, 25 января, в Барселону, в замок брата короля, его светлости графа дона Педро Барселонского. Однако внимательная Беренгария отлично запомнила, что Транкавели приехали в столицу Наварры задолго до Рождества и справили свой праздник, на который почти никого не пригласили. Если не считать самого короля Санчо и своих близких друзей, приехавших вместе с ними из Лангедока – Плантаров, семью де Бланшфор, д'А-Ниоров и некоторых других. Беренгарию, разумеется, не позвали, ибо Бертран де Транкавель хотел видеть на своем торжестве только короля и старшего сына наваррской фамилии, молодого дона Карлоса.

Случилось это 23 декабря 1187 года, в день памяти святого Дагоберта. Того самого короля из династии Меровингов, о котором повествовала выданная Марией Медиоланской запрещенная летопись.

Отец вернулся в покои несколько озадаченным. Дон Карлос к тому времени ушел к жене, двое других сыновей наваррского короля развлекались где-то в городе, переодевшись простецами, младшая дочь Маргарита сидела с кормилицей и подругами в своих комнатах замка. Беренгария, сбежав от общества сестры, тайком забралась в кабинет отца, решив дождаться его возращения и расспросить о празднестве.

Она отлично помнила, как выглядел отец в тот вечер. Ее батюшка был очень невысок ростом, лыс и толст, однако, по общему мнению, являлся самым веселым человеком королевства. Есть добрые толстяки – они симпатичны всем и каждому, а есть злые, наподобие нынешнего короля Франции Филиппа-Августа – эти представляют собой тип злодея из сказок: мрачная обрюзгшая рожа, волосатые лапы, нависающее над поясом брюхо и кинжал за пазухой. Санчо Наваррский относился как раз к числу добрых толстяков. Вечно улыбается, со всеми любезен и куртуазен, большой любитель выпить и поохотиться на кабана в горах, невероятно гостеприимен и любим всеми своими подданными – от дворян до простецов.

Но на этот раз Беренгария отца не узнала. Санчо смотрел, будто травимый собаками горный медведь. Принцесса всполошилась:

– Батюшка, что стряслось? Вам не понравился праздник?

– Не понравился, – Санчо Мудрый предпочитал говорить детям правду и только правду, что бы не случилось. – Такое чувство, словно я оказался в чужом мире, населенном не людьми, а… Существами, похожими на людей, но не обладающими человеческой душой. Детка, если заметишь в глазах собеседника пустоту, заканчивай разговор и убегай подальше.

– Папенька, вы о ком? – не поняла Беренгария, которой тогда не исполнилось и шестнадцати.

– Граф Редэ и его отродья! – рявкнул король, еще больше напугав дочь, но тут же погладил ее по голове. – Прости, я не хотел повышать на тебя голос. Вообрази, они, разумеется, блюли этикет, но смотрели на меня, будто на своего вассала! Словно я им что-то должен! Детка, если ты хоть раз подойдешь к одному из Транкавелей без дамы-камеристки… а лучше – без вооруженной охраны в два десятка человек, я прикажу отдать тебя в монастырь!

Санчо Мудрый сплюнул прямо на пол, поцеловал дочку и, бурча под нос что-то неразборчивое, но очень грозное, отправился в опочивальню, оставив Беренгарию в испуганном недоумении.

Перед Рождественской мессой гостей из Лангедока представили всей королевской семье, а не только монарху и наследнику. Беренгария удивилась во второй раз – что же так напугало отца? Да, без сомнения, граф Редэ очень величествен (он был без супруги, ибо его вторая жена несколько лет назад скончалась), старший сын, Рамон, выглядит великолепно и вовсе не из-за костюма – безумно красивое породистое лицо, густые черные волосы аж с просинью, какая бывает на пере ворона, высок, широкоплеч. Настоящий рыцарь из баллад. Средний, Тьерри, в отличие от брата, невзрачен, скуласт, взгляд какой-то равнодушный и отсутствующий. Любопытная Беренгария, пристально наблюдавшая за Транкавелями, отметила для себя, что Тьерри ничто не развлекало – даже на турнире, случившемся следующим днем, он смотрел за поединками с невероятной скукой. Младший, Хайме… Еле оперившийся птенец. Пройдет еще немного времени, и, возможно, он вырастет в красивого мужчину, в котором будет прослеживаться и благородная кровь Транкавелей, и арагонские корни матери, донны Чиетты да Хименес из Сарагосы. Сейчас Хайме Беренгарию не привлек. Обычный мальчишка.

Дальше была долгая дорога королевского двора из столицы, Беарна, расположенного возле южного побережья Бискайского залива, в Барселону. Транкавели гостили у наваррцев еще почти три месяца, и очень скоро Рамон де Транкавель стал первым любовником принцессы Беренгарии Наваррской.

Теперь, спустя два года, Беренгария, набравшаяся достаточного опыта общения с мужчинами, с неохотой признавала: Рамон ее совратил. Безыскусно и навязчиво, получая несказанное удовольствие от самого процесса совращения и чувства собственного превосходства. Впрочем, точно также Беренгария сознавалась самой себе – она сама во многом виновата. Слишком много внимания оказывала красивому дворянину, слишком часто позволяла Рамону приглашать ее на прогулки в барселонских парках, примыкавших к дворцу-замку дядюшки Педро, первой позволила себя поцеловать. И это при условии, что Рамон был женат и… И, ничуть не стесняясь, оказывал недвусмысленные знаки внимания брату своей супруги, мессиру Гиллему де Бланшфору. Равно как и другим симпатичным девицам и юношам, имевшим несчастье попасть ему на глаза. Рамон считал, что ему дозволено все, и не обращал внимания на косые взгляды придворных короля Санчо.

В совершенном грехе Беренгария вначале призналась не исповеднику, а отцу. Санчо пожевал губами, искоса поглядывая на ярко покрасневшую дочь, которой понадобились все душевные силы, чтобы выдавить из себя признание в собственной слабости, и только посоветовал:

– Ну что ж… Рано или поздно это должно было случиться. Ты взрослая женщина, тебе пятнадцать лет. Но в качестве твоего первого любовника я бы хотел видеть совсем другого человека. Ты ведь, кажется, дружишь с моим оруженосцем, доном Хуаном де Рамалесом и он тебе нравится? Помнишь, я тебя предупреждал – не подходи близко к Транкавелям? Ты исполнила пожелание своего старого отца? Ах, нет… Тогда, детка, сходи на исповедь и прежде всего покайся в нарушении заповеди, гласящей «Почитай и слушай родителей». Кстати, если такое дело случилось, знаешь ли ты, как появляются дети и как уберечься от незаконнорожденного ребенка? Твоя мать умерла, поэтому лучше спросить у меня. Не стесняйся, я все-таки твой отец, а уж король – во вторую очередь.

У Беренгарии сложилось точное впечатление, что тогда Санчо подумал: «Только бастарда де Транкавелей нам не хватало!..»

И тем не менее… Санчо Мудрый еще раз оправдал свое прозвище, справедливо рассудив: если он запретит дочери встречаться с Рамоном, то она, влюбленная по уши, сама изыщет способ видеться с ним. Поэтому странный роман принцессы из Наварры и наследника графства Редэ продолжался, давая пищу сплетникам и заставляя Беренгарию все чаще задумываться над тем, что с ней происходит. Ей казалось, будто Рамон отравил ее каким-то ядом, незаметно разъедающим все хорошее, что имелось в ее душе, и теперь украдкой веселится, наблюдая, как она медленно умирает. Вернее, не умирает, а постепенно меняется, становясь похожей на людей, окружающих семейство Транкавель – с таким же нескрываемым презрением к заветам Церкви и устоям светской жизни, с таким же высокомерным отношением ко всем прочим и такой же холимой и лелеемой гордыней.

Подобное не могло долго продолжаться, и закончилось в один из теплых мартовских вечеров 1188 года, когда Беренгария прибежала к отцу в слезах, не просто перепуганная, а буквально умирающая от страха. Никто, включая дворцового капеллана-исповедника и самого Санчо, не узнал, чем же мессир Рамон так обидел принцессу. Беренгария сама лишний раз пыталась не вспоминать об этом вечере, когда наследник Транкавелей хотел развлечь свою любовницу невинным колдовством, вылившимся во что-то жуткое…

Беренгария рыдала на плече у старого толстяка-короля, а Санчо не уставал мудрить. Когда дочка не видела, он тихим щелчком пальцев подозвал слугу-сарацина с отрезанным языком и с помощью жеста-команды распорядился привести своего оруженосца – мессира де Рамалеса, молодого человека двадцати двух лет с чернющими большими глазами, короткой, как у тамплиеров, прической, и неплохим опытом в отношениях с прекрасными дамами. Когда дон Хуан появился в дверях, король Наварры указал ему взглядом на прильнувшую к отцу Беренгарию и сделал настолько недвусмысленный жест, что кастильский дворянин поперхнулся. Но, в конце концов, слово короля есть слово короля, а кроме того, Хуан де Рамалес давно питал слабость к Беренгарии.

– Милая, – Санчо взял принцессу за подбородок и заставил заглянуть себе в глаза, – я понимаю, что тебе сейчас плохо. Давай мы сделаем так: дон Хуан проводит тебя до твоих покоев и… – король понизил голос до страшного шепота, – и я не буду против, если господин де Рамалес останется тебя охранять, чтобы тебя снова не напугали. Согласна?

Беренгария, всхлипнув, кивнула.

Когда королевский оруженосец увел принцессу в отданную ей комнату барселонского замка, Санчо Мудрый тяжко вздохнул, осенил себя крестом и отправился в южное крыло замка. Побеседовать с Рамоном.

Санчо опоздал. Неизвестно, что там произошло, но он застал Рамона в обществе двоих младших братьев: Хайме выглядел на редкость взбудораженным и даже апатичный Тьерри на краткое время забыл о своем вечном равнодушии. Создавалось впечатление, словно они о чем-то выговаривали наследнику графа Редэ, причем семейный спор грозил вот-вот перерасти из словесного в решаемый с помощью оружия. Синеватый от злости Рамон преклонил правое колено перед королем, извинился в соответствии с этикетом и сказал, что немедленно уедет из Барселоны.

Он выполнил свое обещание. Но после рассвета принцесса обнаружила свою любимую охотничью собаку валяющейся на замковой лестнице с перерезанным горлом. Однако это случилось только завтра.

– Сир! – крайне раздосадованного Санчо Мудрого, которому больше всего хотелось выпить… нет, сначала не выпить, а пойти на хозяйственный двор и порубить дрова, благо король любил выбрасывать свои отрицательные чувства именно таким образом – догнал в коридоре Транкавель-младший, мессир Хайме, который мог добавить к своему имени еще и частицу «да Хименес». Мальчишке всего-то шестнадцать лет, однако честь рода он блюдет куда больше, чем старшенький. – Сир! Я покорнейше умоляю простить мою семью и меня за моего брата. Если вы пришли сами, то вы знаете, в чем дело.

Санчо был уверен, что Беренгария с Рамоном просто поссорилась, однако насторожился. Может, случилось нечто большее и худшее?

– Сир, – смущенно продолжал Хайме, – мой брат иногда не может полностью отвечать за свои поступки. Он… он любит хвастаться. И похвалился донне Беренгарии своими умениями, которые, клянусь вам, не нанесут никакого ущерба ни вашему дому, ни вашей семье.

Под словом «умения» могло подразумеваться все, что угодно, от мужской удали в постели до… О Транкавелях недаром ходили слухи, будто они колдуны. Санчо Мудрого подрал мороз. Неужто его мимолетная догадка верна? Что произойдет, если Бешеное Семейство, как графов Редэ именовали за глаза (а иногда и в глаза, причем они, как ни странно, гордились этим прозвищем), навлечет проклятие на королевский дом?

– Расскажите подробнее, сударь, – приказал король, и, взяв Хайме за плечо, поднял его на ноги. – И вообще, идемте в мои покои. Я вижу, что вы человек искренний и не хотите дурного.

Устроились в комнатке, примыкавшей к спальне короля. Хайме постоянно мялся, не договаривал, однако пытался восстановить доброе отношение наваррца к своей семье. Санчо понял: Транкавель-младший норовит скрыть нечто большее, чем обычное неуважение старшего брата к принцессе. А поэтому спросил напрямик:

– Мессир Рамон хотел… хотел вызвать существо из потустороннего мира? Что-то наколдовал? Хайме, не молчите! Я же вижу по вашим глазам! Зная вашу семью…

– Да… – нерешительно произнес младший сын графа Редэ и взмолился: – Сир, я не могу! Не могу ничего сказать! Этот обет принадлежит не мне. Поверьте, я и Тьерри взяли Рамона за грудки и отсоветовали впредь так шутить. Не беспокойтесь, сир, то, что… То, что явилось в наш мир с помощью Рамона, вернулось обратно и более никого не потревожит. Мы позаботились об этом. Он просто не сумел с этим справиться…

Санчо сделал паузу, мысленно прочитав «Отче наш» и сказав самому себе: «Все слухи о Транкавелях – правда. Может, стоит завтра пойти к епископу и все рассказать?.. Нет. Поспешное решение не всегда есть наилучшее. По-моему, двое младших братьев – люди думающие и благоразумные. Кроме того, мне меньше всего требуется вражда с графом Редэ. Я промолчу. Однако если они снова вздумают приняться за свои игры…»

– Ваше величество, – Хайме неожиданно бросился к ногам короля. – Сир! Вы позволите мне искупить вину перед вашей дочерью? Я… Я…

– Что? – обреченно вздохнул Санчо Мудрый. – Только не говорите, что вы в нее влюбились, мессир Хайме. Конечно, Беренгария очаровательна, однако ей еще рановато становиться предметом всеобщего поклонения.

– Я готов сделать все, чтобы госпожа Беренгария забыла зло, причиненное ей Рамоном, – чуть высокопарно, однако вполне искренне заявил младший из рода де Транкавелей. – Сир, вы обещали моему отцу, что этим летом приедете погостить в Ренн-ле-Шато. Возьмите с собой принцессу, умоляю!

– Э-э… Я у нее спрошу, – осторожно сказал король Наварры. – Если она согласится, обещаю, что возьму Беренгарию с собой. Но не думаю, что она захочет.

Хайме ушел, оставив Санчо Мудрого в смятенном состоянии души.

А потом настало утро и была мертвая собака – добродушный домашний пес, никому, кроме кроликов и куропаток, не причинявший вреда. Рамон, его жена Идуанна де Бланшфор и амант Гиллем уехали. Беренгария вышла из своих покоев вместе с мессиром Хуаном де Рамалесом. Сам граф Бертран и двое его младших сыновей вместе с болтушкой-сестренкой гостили в Барселоне еще месяц. Хайме не переставал робко ухаживать за Беренгарией и в конце концов добился того, чтобы принцесса обратила на него внимание – младший Транкавель выгодно отличался от своих братцев хотя бы тем, что был отчасти честен.