ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Маньяку-приключенцу всегда найдется quest…

Ричард Львиное Сердце в Сицилии был великолепен, что с ним случалось крайне редко и только в строго определенных ситуациях.

Война не есть постоянное состояние, а поэтому в любое другое время, когда прекращались бои, схватки, сражения, турниры, поединки и прочие шумные забавы, связанные с нанесением противнику тяжких или особо тяжких телесных повреждений, у короля Британских островов и Аквитании наступала депрессия. Нормально он себя чувствовал, только сжимая в руке меч или копье для конного боя. Собственно, ничего особенного в том не было – да, у Ричарда начинает немедленно болеть голова или живот, когда приходится заниматься тем, что эвфемистично именуется «важными государственными делами», но, согласитесь, и королем-то Ричард стал по чистой случайности. Его отец, Старый Гарри, никогда не готовил четвертого сына к управлению королевством, в отличие от Генриха-младшего, весьма начитанного и образованного молодого человека, учившегося у самого святого Томаса Бекета. Ричарда с юных лет увлекали артуровские легенды, поиски Грааля и великие подвиги рыцарей Круглого Стола. Хотя, как ехидно сказал Казаков Гунтеру, вышеназванные рыцари на самом-то деле являлись сиволапыми варварами, ничуть не лучше каких-нибудь остготов или вандалов. Несомненно, бритты шестого века, управляемые Артуром и его двоюродным братцем Мерлином, слегка хлебнули римской цивилизации, но, когда император Гонорий в начале шестого столетия отозвал легионы из Британии ради борьбы с германцами, островные кельты быстро покатились по наклонной плоскости и двор Артура ничуть не отличался от дворов Меровингов, Теодериха или Алариха: обычное непринужденное варварство, простота и курицы с гусями в тронном зале, если таковой вообще существовал.

Гунтер сначала повозмущался тем, что прагматичный Серж испаскудил столь красивую легенду – Ланселот, Зеленый Рыцарь, Оркнейская Четверка в составе Агравейна, Гавейна, Гахериса и Гарета, Грааль, подвиги сэра Борса, прекрасные дамы, феи и колдуньи… Но потом стало ясно: Казаков, к сожалению, прав, и в своих язвительных, однако обоснованных выкладках не ошибается.

– Ты сам посуди, – втолковывал Сергей Гунтеру несколько дней назад, когда от скуки и ничегонеделанья в монастыре господа оруженосцы сошлись в споре о древних легендах, – мы видим перед собой эпоху варварских завоеваний. Пятисотые – шестисотые годы. Вандальский вандализм с отшибленным носом Венеры и групповым изнасилованием жены последнего цезаря – это отнюдь не варварство. Цезариссе, кстати, понравилось… Это общий симптом. Стереотип поведения кельта или германца.

– Кхм, – Гунтер воззрился на Казакова с умилением изголодавшегося вампира, завидевшего ночью в лесу одинокую графскую дочку, потерявшую дорогу к родимому замку. Но Сергея, что называется, несло:

– Так вот, я вас спрашиваю, господин фон Райхерт, почему при дворе Артура должно было быть лучше? Традиции Рима забылись, дороги разрушились, Адрианов вал зарастает травой, а пикты, которые к тому времени еще оставались целы и невредимы, наглеют и захватывают королевские домены. Церковь в упадке, ибо никто не знает латыни. Записан случай, как некий епископ в артуровские времена крестил in nomine Patris et filiae, а не Filii, то есть не «Во имя Отца и Сына», а «во имя Отца и дочери». Вот вам христианнейшая артуровская Британия во всей красе. Теперь представим, как это выглядело, допустив, что подданные Артура додумались до круглого стола и все-таки водрузили его в Камелоте. За круглым столом сидит шайка варваров, отнюдь не одетых в блистающие доспехи – откуда? Разве какой нагрудник римских времен завалялся. Медвежьи и волчьи шкуры, домотканина, крашеная луковым отваром, кожаные шлемы, украшенные птичьими крыльями, на каждом таком рыцаре масса татуировок – очень кельты их любили – побрякушки из медвежьих зубов… На Круглом столе цельный жареный кабан, от которого отрезают ломти ножами с костяными ручками, пиво, девки-рабыни, под столом на соломе собаки кости грызут, кто-то отливает прямо в углу… Не удивляюсь, что Мерлин, побывавший в Риме, сравнил двор Артура и великолепных сенаторов Италии, плюнул на все и ушел к Народу Холмов. Теперь пройдемся по личностям. Для начала возьмем образец рыцаря всех времен и народов – Галахада. Ланселот прижил его от Элейны вне брака. Что из этого следует? Во-первых, Элейна, скорее всего, была его наложницей, ибо даже в те времена следовало сначала жениться, а потом уже делать детей. Мне Беренгария объясняла о правах наследования – незаконные дети к дележу имущества не допускались. Во-вторых, у Галахада наличествуют все комплексы незаконнорожденного: нет земли, наследства, практически никаких прав. Что он делает? Верно, прибивается к дружине Артура, собирающего таких вот неприкаянных нищебродов в личную гвардию, ибо подобные галахады будет преданы королю, как псы. Они всем обязаны только взявшему их на службу господину.

– Картина получается жутковатая, – вздохнул Гунтер. – Блестящий рыцарь в позолоченных доспехах и с просветленным взором испаряется, на его место приходит варвар в шкуре и проржавевшей римской кирасе с рыжей бородищей, цветными татуировками и шрамами на роже. Добавляем залитый пивом Круглый стол и тискающего прислужниц короля Артура. Приехали…

– Не отвлекайся! – воодушевленно заявил Казаков. – Мы о Галахаде говорим. Этот дикарь-бритт свихнулся на религиозной почве еще в детстве. Когда же мамаша Элейна, брошенная Ланселотом в пользу Гвиневеры, с жаром поведала ему, какие все мужики сволочи, у ребенка возник еще один комплекс – он сидит один, обиженный и незаконный, а папенька, понимаете, шляется по войнам и турнирам, в перерывах трахаясь с королевой. Безотцовщина. Способ бегства от угрюмой реальности простой – религия. Господь добрый, заступится. И неважно, что тебя крестили во имя Отца и дочери. Галахад соорудил себе воображаемый крест и всю жизнь на него залезал, распинаться.

– Чего? – наклонил голову Гунтер.

– Типичный менталитет брошенного ребенка, вдобавок живущего с нервной и психически неуравновешенной мамашей, – уверенно выдал Казаков. – Не знаю, как у варваров, а у нас такое дитятко при надлежащих условиях могло бы преспокойно начать карьеру серийного маньяка. Кстати, не удивлюсь, узнав, что Галахад был педиком – женой он не обзавелся по идейным соображениям, о побочных детях ничего не упоминается, в отличие от всех остальных рыцарей Круглого стола. У Ланселота бастарды имелись, у Артура, у Агравейна… Впрочем, Оркнейская Четверка – это отдельная сага. Полнейшие отморозки.

– Излагай, – сокрушенно, однако не без патологического интереса, потребовал Гунтер. – Что там с Оркнейской четверкой?

– С чего начнем? – предвкушающе вопросил Казаков и сам ответил: – Правильно, с родителей! Король Оркнейских островов Лот был скоттом-шотландцем, этим сказано все. Мамаша – Моргана или Моргауза, сводная сестра Артура, которую выперли из Мерсии за пристрастие к древнему язычеству и поклонению темным богам. Папаша занимался тем, чем занимается всякий нормальный шотландец – пил, воевал, блудил направо и налево. От Моргаузы Лот вначале получил трех сыночков – Агравейна, Гахериса, Гавейна и развесистые рога. Попозже родились еще двое – Гарет и Мордред. Про последнего говорить не будем, ибо Мордред был законченным психом. Обратимся к старшеньким. Эти четверо сумасшедших встревали во все мыслимые неприятности – лихая шайка жила в свое удовольствие. Где бы что на Британских островах не случилось, Оркнейцы всюду совали свои длинные носы и не менее длинные мечи. Ссорились и мирились с Артуром, учиняли семейные свары, причем баталии доходили вплоть до магических поединков. Двое дружили с Ланселотом, двое с ним враждовали. Младший, Мордред, находился в состоянии перманентной вражды со всеми сразу. Типичные варвары со всеми повадками, живое воплощением тогдашнего менталитета – война ради войны, приключения ради приключений, выпивка ради выпивки, безудержное хвастовство и немеряная крутость. Обаятельные хамы. Кстати, никто из них не умер своей смертью. Но вернемся к душке Галахаду. По-моему, его можно смело награждать званием первого в истории тамплиера.

– Это почему? – простонал Гунтер. Сил смеяться уже не оставалось.

– Как почему? – искренне изумился Сергей. – На женщин не смотрит, владеет какой-то просветленной тайной, граалит по всей Британии. Уж не знаю, нашел он Грааль или нет, но от своего религиозного рвения Галахад окончательно помешался и помер от изнурения.

– По другой версии – уехал в Месопотамию, прятать Грааль.

– Восхитительная варварская игра, рассчитанная на столетия, – весело фыркнул Казаков. – Представь: Галахад что-то нашел, распустил слух, что это святой Грааль, и рванул за пять тысяч километров ажно в саму Месопотамию, прятать. Правда, я не думаю, что он имел хоть малейшее представление от том, где Месопотамия находится. Далее начинается самое интересное. Галахад Грааль спрятал, а вся остальная артуровская гопа увлеченно ринулась его искать. Если нашли, то перепрятали – для развлечения следующих поколений рыцарей. В общем, темный ужас.

– Согласен, – ответил Гунтер. – Теперь я наконец понимаю, с кого именно лепит свой образ Ричард Львиное Сердце. Неплохо получается, кстати.

Да, следует признать: времена короля Артура бесповоротно ушли в неизмеримую глубину прошлого и теперешние рыцари кроили представление о бриттах VI века в соответствии со своим мировоззрением. История, если угодно, пошла по второму кругу – безоглядная храбрость Оркнейской Четверки варваров служила примером для подражания благовоспитанным шевалье, да только последние не учитывали небольшую деталь: то, что считалось приемлемым восемьсот лет назад, не всегда соответствует современной реальности. Французский король Филипп-Август стал первым из монархов Европы, кто понял – выигрывает не меч, а политика. Ричард же, вложив клинок в ножны и покинув поле сражения, переставал быть королем из легенд, обязанным лишь вести в бой и сметать с дороги врага, превращаясь в несчастного человека, которому судьба предназначила отнюдь не государственный ум, а способности неплохого воина.

Может быть, Ричард чувствовал себя на своем месте в роли командира десятка или сотни – удачливого, храброго и умеющего добиться поставленной цели под чутким руководством главнокомандующего. Однако на большее ему рассчитывать не приходилось.

Король Англии выглядел утомленным. Ближе к вечеру сицилийцы отбили еще одну попытку завладеть двумя башнями на северной окраине города и Львиное Сердце отвел рыцарей и лучников от Мессины. Сам Ричард явился в лагерь в изодранном плаще, с рассеченной кольчугой и помятым шлемом – король, как обычно, проявляя чудеса личного героизма, сам забирался на стены, но атака захлебнулась и пришлось отступать. Отряд королевской гвардии изрядно потрепали, потому что обороняющиеся всегда находятся в лучшем положении, нежели нападающие. Насчитывалось два десятка убитых и в полтора раза больше раненых, хотя эти люди могли бы повоевать и в Палестине. Но Ричард, упрямо настаивавший на возвращении приданого сестры, не обращал внимания на жертвы.

Бертран де Борн, везде таскавшийся за королем, однако не участвовавший в штурме, поглядывал весьма огорченно. Менестрелю подобные развлечения не нравились. Конечно, Бертран был неплохим воином (насобачился за последние десять лет непрестанной войны со своими братьями за замок Борн), но лишний раз головой старался не рисковать. Во-первых, голова всего одна. Во-вторых, кому станет хорошо, если погибнет лучший трубадур Европы? Сам де Борн в мыслях рисовал свою смерть несколько иной – красная палестинская пустыня, отряд белых рыцарей несется на всем скаку на сарацинское войско, развеваются знамена, гремят боевые рога, копья с многоцветными вымпелами пронзают арабские шеи, и в тот момент, когда наконец доблестным Бертраном де Борном захватывается зеленое знамя Саладина, его сражает одетый в мрачную черную хламиду сарацин, одновременно падая от нанесенного на последнем издыхании удара клинком истекающего кровью менестреля. Красиво. Баллада о войне – сирвента – получится замечательная. Благородные девицы обрыдаются, а Ричард изойдет на слезы, оплакивая безвременно ушедшего друга, принесшего христианскому войску долгожданную победу…

– Бертран!

Трубадур, мечтательно уставившийся в вечереющие небеса, встрепенулся. Жаль покидать столь сладкое царство грез, обозревая чуточку похожую на Палестину холмистую равнину Сицилии. Казалось, еще немного и из-за стен превратившейся в Иерусалим Мессины вылетит объятый клубами желтоватой пыли сарацинский конный отряд и тихо запоют стрелы…

– Бертран! – на сей раз окрик прозвучал куда более нетерпеливо. – Хватит считать ворон! Иди сюда!

Шевалье де Борн поправил непременную виолу, висящую на плече, и зашагал к палатке короля. Из-под полога высовывалась голова «любезного друга» – Ричарда. Государь уже довольно долго беседовал с двумя благородными дворянами, нынешней ночью спасшими королеву Элеонору от сделавших вылазку сицилийцев.

Менестрель вошел в шатер и оглянулся, изыскивая, куда бы присесть, благо это можно было сделать без особого позволения Львиного Сердца – король не требовал от своих близких друзей строгого соблюдения этикета.

Сам Ричард плюхнулся на походную кровать и кедровые реечки предупреждающе заскрипели, ибо вес у короля был немалый. Только, в отличие от толстяка Филиппа-Августа, Плантагенет не нарастил на себе ни капли жира, сплошные тугие мышцы. Напротив короля восседали утренние визитеры – шевалье де Фармер и барон Мелвих. Смотрелись оба слегка пьяными, но де Борн уже успел узнать, что оба рыцаря недурно покутили у шотландцев. И это вместо того, чтобы сражаться рядом с королем! Впрочем, сам Бертран между присутствием у башен Мессины (где в тебя любой момент может угодить стрела или камень) и пьянкой у принца Эдварда выбрал бы последнюю. Кельты гостеприимны и вдобавок весьма уважают людей с поэтическим даром.

– Ты только послушай, – непонятно начал Ричард. – Мессина наша!

– Уже? – апатично поинтересовался де Борн. – Почему я не заметил?

– Завтра заметишь, – от короля прямо-таки пыхало душевным подъемом, а это значило, что Ричард задумал какую-то сногсшибательную авантюру, которые обычно заканчиваются или глупо, или неудачно. Несомненно, случались и исключения, однако, по мнению трубадура, они лишь подтверждали правило. – Сегодня ночью мы идем…

– Мы? – желая выяснить подробности, подозрительно уточнил Бертран.

– А ты разве откажешься? – недоуменно глянул на фаворита король. – Так вот! Эти шевалье нашли подземный ход, ведущий в город! Понимаешь?

– И понимать не хочу, – буркнул де Борн. – Вы, сир, собираетесь проникнуть в Мессину, отыскать Танкреда и вызвать его на честный поединок?

– Было бы неплохо, – согласился Львиное Сердце и на мгновение задумался. Гунтер с сэром Мишелем переглянулись. У Ричарда хватит ума на нечто подобное. Однако король решительно продолжал: – Мы поступим умнее. Йорк пусть подготовит гвардию и встанет возле ворот святой Терезии. Ты, я и господин де Фармер вместе с бароном Мелвихом переодеваемся, идем в город и ночью открываем ворота. Йорк со своими врывается, захватывает барбикен и… Мессина наша! Тогда я заставлю Танкреда вернуть деньги Иоанны!

Бертран де Борн на мгновение замер и машинально положил ладонь на полупрозрачные струны виолы. Ричард, конечно, хороший друг… и вообще сам по себе ничего, но идеи у него какие-то… рыцарские. Подобное чудесное приключение вполне достойно не нынешнего смутного века, а времен Ланселота, когда одинокий, но доблестный рыцарь проникает в стан врага и… Бертран отлично понимал (ибо имел опыт), что в жизни все происходит несколько по-другому, нежели в балладах. Ланселот, несомненно, перебил бы половину гарнизона Мессины, открыл бы ворота, его бы непременно ранили (чтобы дать Гвиневере возможность поухаживать за умирающим рыцарем, которого спасет только неугасимая любовь к королеве)…

Де Борн оборвал свои мрачные мысли. Кто его знает, у Ричарда вполне может получиться незамеченным проникнуть в Мессину, каким-то образом отвлечь стражу и захватить ворота. Только идти нужно не вчетвером.

– Сир, – при чужих людях Бертран всегда обращался к королю в соответствии с этикетом. Никаких фамильярностей, и так слухи ходят самые нехорошие. Де Борн уже подумывал, что пора завести официальную любовницу и учинить пикантный скандал, после которого тихие обвинения в особенных отношениях с королем отойдут на второй план. – Сир, я посоветовал бы вашему величеству взять с собой десяток самых верных людей. К примеру, вашего оруженосца Жана де Краона, несколько гвардейцев свиты… Пока мы будем открывать ворота, они отвлекут Танкредовских норманнов. Согласитесь, ваше величество, соваться в осиное гнездо всего вчетвером весьма неразумно.

– Уговорил, – буркнул Ричард. – Десяток, не более. Никаких гербов на щитах или одежде, чтобы сразу не узнали. У нас есть кто-нибудь, говорящий на норманно-латинском?

– Я могу, – отозвался сэр Мишель. – Языки Франции и Италии не сильно различаются, сир, а я знаю особенности средиземноморского произношения.

– Прекрасно! – Ричард хлопнул ладонью по постели, подняв столбик пыли. – В таком случае… Бертран, собирай отряд на свой выбор, я тебе доверяю. До полуночи отдыхаем. А потом…

По красивому лицу короля расплылась радостная улыбка ребенка, которому родители купили на ярмарке медового петушка.

Тьма-пелена… Никак нельзя подумать, что чернота может быть настолько всеобъемлющей, мягкой и спокойной, словно купаешься в огромной постели, где все-все – простыни, одеяла, подушки – сделано из черных кошачьих шкурок. Никаких запахов, посторонних чувств, тела словно вообще не существует. Плывешь по сплошному океану теплой воды, но не захлебываешься, опускаясь на неведомые глубины, где раньше не бывал никто и никогда. Тьма не враждебна, она относится к тебе абсолютно безразлично, ибо ты стал ее частицей. Как можно враждовать, к примеру, с собственным пальцем или ухом?

А звезды-то действительно появились. Самые настоящие. И вместе с ними – музыка, хорошо знакомая по прошлому. Только исполнение необычное. Вместо привычной гитары тут тебе и флейты, и трубы, и лира… Целый оркестр. Тягуче, тихо, но отлично различимо. Однако слова произносятся не голосом, они словно зарождаются в черноте, выплывая из антрацитовой бездны. А ты летишь среди звезд. Черных. Черных звезд. Здесь все наоборот, словно на негативной пленке. Небо чуть посветлее, но тоже угольное, а на нем пылают неисчислимые светила, если таковое слово к угольно-агатовым солнцам вообще применимо.

Летишь по спирали, медленно, но верно сужающейся, стремясь к некоему незаметному пока центру этой странной Вселенной. Эхо волнами проникает в мозг, изливаясь ласковым потоком из пустоты. Ты отлично знаешь – это сон. Но почему тогда наличествует полное ощущение реальности происходящего? Почему тьма имеет цвет? Почему она чувствуется на ощупь? Вот этот клочок черноты определенно оранжевый. Достаточно протянуть столь же черную, но в то же время покрытую коричневатым загаром руку, дотронуться и под пальцами окажется нечто твердое, похожее на неровную шкурку апельсина. Мир навыворот. Тьма, испускающая свет, и свет, приносящий тьму. Где-то мы с подобным уже встречались, а вот где? В книжке какой-то, что ли… Неудачная шутка. А-а, вспомнил!.. С афоризмом насчет черного и белого побаловался один лангедокский рыцарь во время штурма Монсегюра, когда разрушилась стена и в пролом хлынули солнечные лучи…

Центр спирали ближе, он несется навстречу. Вернее, он-то как раз на месте, а ты сам, не чувствуя сопротивления окружающей тебя материи, не похожей ни на воздух, ни на воду, рвешься к одной-единственной точке абсолютного мрака, который, в отличие от прочих угольных красок, не фиолетовый, не красный, зеленый или шафранный. Этот по-настоящему черный, вобравший в себя и глубину ночного неба, и отблеск крылышек усатого жука, темной каплей устроившегося на травинке, и густую шкуру ведьминской кошки вместе с мраком подземелья, беспросветной пучиной океана или некоторыми твоими собственными мыслями, которые не откроешь никому, хотя бы потому, что сам боишься о них вспоминать.

Вот она, середина. Никакое это не пятно, не точка и не черная дыра. Дверь. Обычная дверь черного дерева с ручкой, висящая в пустоте. Тебя принесло прямо к ней. Подойди, потяни на себя и узнай, что там, по ту сторону… И платить за вход не нужно – отсутствует стража, не продаются входные билеты и никакой хмырь при первом стуке не спросит из-за натянутой цепочки что-нибудь наподобие: «Гражданин, вы к кому?» По ту сторону тебя ждут, это ясно. Там лежит Секрет. Большой Секрет. Тайна, которую ты очень хочешь узнать, не зная, однако, что именно это за тайна.

Казаков просто подошел и открыл. А чего еще делать-то? Если есть дверь, ее надо открыть.

– …Проснулись?

Ничего такого особенного за дверью не обнаружилось. Все знакомое – плохо побеленные монастырские потолки, красноватый камень стен и озадаченная физиономия мессира Ангеррана. Так что, извольте видеть, не пряталось никакой тайны за черной дверью. Обидно даже.

– Я что, сознание потерял? – тряхнув головой, спросил Сергей. Сон улетучился быстро, словно его и не было никогда. Только смутные воспоминания о разноцветной черноте.

Ангерран де Фуа облегченно выдохнул и опустился на стул. Лицо его имело непривычное выражение – усталость, если не сказать измотанность, и потухший взгляд. Такое впечатление, что рыцарь целый день таскал камни в гору.

– И весьма надолго, – подтвердил старик. – Сейчас как раз заканчивается месса.

«Полтора часа, – понял Казаков. – Никак не меньше. Что такое случилось?»

Он осторожно глянул на свое левое плечо. Ничего себе…

Ангерран срезал все Гунтеровы швы – не осталось и единой шелковой ниточки. При всем этом края раны не разошлись, шрам оставался очень свежим и ярко-розовым, а краснота покрывала теперь лишь кожу от локтя до плечевого сустава. Почти не болит, а самое главное – боль не дергающая, как обычно случается при заражении, а постоянная. Чудеса в решете.

– Вы такому у сарацин научились? – Сергей поднял на Ангеррана недоумевающий взгляд и обеспокоено позвал: – Господин де Фуа, вы меня слышите? Ангерран? Рено!..

Седой отозвался только на последний возглас, когда его позвали настоящим именем. До этого он сидел, уставившись пустыми глазами в пол, в точности напоминая человека, которому сообщили, что он лишился в результате пожара дома, семьи и сбережений, король, разгневавшись, нынче же вечером отправит его на плаху, церковь наложила интердикт и теперь не видать ему спасения души, как своих ушей – остается лишь подготовиться к адскому пламени, заранее натеревшись маслом.

– Что вы сказали?

– Сарацинская наука? – повторил Казаков, указывая взглядом на свою левую руку. – Признаться, ничего подобного раньше не видел.

– Что вы вообще видели… Простите. Нет, этому я научился не у арабов, а у одного… знакомого. Решись он стать лекарем, оставил бы далеко позади себя и Галена, и Авиценну. Неважно. Как вы себя чувствуете, сударь?

– Ну… – запнулся Казаков. – Вроде ничего. Голова не болит, жара нет.

– Сны видели? – внезапно спросил Ангерран, подавшись вперед. – Пока я работал, вы постоянно шептали какие-то стихи на незнакомом языке. Потом несколько фраз на норманно-французском. Я сумел разобрать только нечто наподобие «чернота-туман».

– Тьма-пелена, – Казаков, подумав, нашел в норманнском языке соответствующие слова. – Странный сон. Впрочем, в любом сне реальность всегда извращается до невозможности. А что, мои сны имеют значение?

– Имеют, – кивнул рыцарь. – Расскажите, мне интересно.

Казаков рассказал все, что помнил, хотя и описывать-то было нечего – вихри мрака, переливающегося всеми цветами радуги, огромная спираль, дверь с секретом по другую сторону… Ангерран молчал, не перебивая, а мессир оруженосец вдруг вспомнил слова многоученого господина де Гонтара: «Мир нельзя нарисовать только черным и белым. Он многоцветный». То есть, получается, и у черного, и у белого есть свои оттенки, свои краски? Однако черное и белое все равно всегда остаются при своем цвете…

– Потом я подошел к двери и открыл, – закончил Казаков. – Только за ней оказались вы, эта комната и… Мессир, а зачем вы закрыли шелком крест?

– Не задавайте слишком много вопросов, – жестко оборвал Ангерран своего пациента, встал и сдернул с настенного распятия отрез пурпурного шелка, бросив его на стол. – Я тоже могу поспрашивать. Впрочем, если интересно… Вы ведь человек не особенно религиозный, как я заметил, значит, не оскорбитесь и не побежите жаловаться на меня к монахам-inquisitios. Есть некоторые вещи, обряды и действия, которые лучше проводить так, чтобы об этом не знал ни Господь, ни сарацинский Аллах. Слишком древние вещи, древнее иудеев или пустынных кочевников, из которых вышел Мухаммед. Вот, кстати, могу я узнать, что за браслет я снял с вашей руки, благо он мешал?

Рыцарь шагнул к столу и поднял круглые электронные часы на фотоэлементе, полтора года назад обошедшиеся Казакову в несколько весьма ценных зеленых бумажек с портретом президента Франклина – купил себе подарок на авиасалоне в Арабских Эмиратах под Эр-Риядом. Раньше на них никто, кроме Гунтера, заинтересовавшегося невиданным в сороковых годах сложным прибором, способным определять кроме времени, широту, долготу, температуру, глубину погружения в воду и прочие полезные для хозяина параметры окружающего мира, не обращал внимания. Даже Беренгария – мало ли людей таскают с собой самые необычные вещи, от прабабушкиных амулетов из зубов вампира до персидских украшений, принятых у ассассинов Старца Горы.

– Удивительное приспособление, – промычал Ангерран, заинтересованно рассматривая часы. – Пупочки всякие торчат, я до одной дотронулся, получился звук музыки. Посрединке арабские цифры мелькают, но не думаю, что подобный браслет смастерили где-нибудь в Багдаде или Дамаске.

«Конечно, для него часы, да еще настолько сложные, могут показаться чем-то невероятным, колдовским чудом, – подумал Казаков. – И реакция на них такая же, как у российского хакера, обнаружившего у себя возле компьютера арифмометр производства начала двадцатого века – и выглядит необычно, и непонятно, как с ним работать. Впрочем, наши-то быстро догадаются… А Ангеррану по всем правилам следовало раскокать хронометр черенком меча и отправить в огонь, от греха подальше».

– Если скажу, вы ответите на мой вопрос? – решился Сергей и присел на сундуках поудобнее. – На очень простой.

– Я и так отвечу, спрашивайте, – устало поморщился Ангерран. – Только не нужно требовать от меня лекарских тайн. Не смогу объяснить.

– Как все-таки ваше настоящее имя?

– Что вы ко мне привязались, как кондотьер к шлюхе? – огрызнулся рыцарь. – Вам все равно оно ничего не скажет. Вы даже не знаете имени предыдущего Иерусалимского короля, так что имя Рено де Шатильона для вас ничем не отличается от прозвища какого-нибудь александрийского визиря. Рено де Шатильон из замка Шатильон-ан-Диуа, герцогство Бургундия, к вашим услугам. Только я там не был уже лет сорок, родственники полагают меня погибшим и очень этому радуются. Как, впрочем, и многие другие.

– Постойте, постойте! – Казаков отлично помнил, как сэр Мишель, рассказывая своему необразованному оруженосцу о Тивериадской битве, упоминал человека с таким именем – якобы де Шатильона убил лично сарацинский султан за какие-то невероятные прегрешения. – Я слышал, вас убили два года назад! И вы сами говорили, помните, на вечеринке у Роже Алькамо?

– Угу, – кивнул Ангерран де Фуа, он же Рено де Шатильон. – А еще меня полтора десятка лет тому уморили в тюрьме сарацины, десять лет спустя я утонул во время шторма в Средиземном море, а еще через шесть годков меня отравила любовница, не помню, правда, какая по счету. Не всегда верьте слухам, даже распространяемым самыми авторитетными людьми. При Тивериаде меня только ранили. Видите шрам на шее? Никогда Салах-ад-Дину не прощу, просил ведь бить полегче… Так что это за предметик?

– Часы, – Казаков понял, что лгать и увертываться бесполезно. Все, что он когда-либо слышал от Мишеля и Гунтера о Рено де Шатильоне, непреложно свидетельствовало: мессир Рено есть первейший авантюрист христианского мира, наделенный человеколюбием кобры и совестливостью наемного убийцы. Так сказать, д'Артаньян наоборот. Миледи в штанах. И в весьма почтенном возрасте. Такому не соврешь, а кроме того, Рено-Ангерран, кажется, сумел помочь в ситуации, на девяносто процентов являвшейся безнадежной. – Не удивляйтесь, сударь, обычные часы. Только работают на ином принципе, нежели клепсидра или песочные. Умоляю, не спрашивайте, где я их взял, все равно нет смысла рассказывать.

– Есть, есть смысл, – Ангерран осторожно коснулся пальцем кнопки, вызывающей внутреннюю подсветку монитора, и широкое круглое поле жидкокристаллического экрана залилось призрачным зеленоватым светом. – Я за вами наблюдаю больше седмицы, с того времени, как мы встретились в Джарре, в разгромленном трактире. Я умею различать посредственности и людей особенных. Неплохой опыт в этом деле имеется. Ваш сюзерен, любезнейший мессир де Фармер, как раз такая непосредственная посредственность. Обычный дворянин, каких тысячи и десятки тысяч. А вот вы, да, впрочем, и господин фон Райхерт – просто воплощенное чудо. Фон Райхерта я не беру – безусловно, он необычен, но не выбивается из общей картины. А вы… Помните наш разговор сразу после того, как мадам Элеонора порекомендовала взять вас на службу? Я устал отгадывать эту загадку. Когда же я не вижу перед собой решения, я предпочитаю разрубить узел, а не развязать. Ну-с, вы готовы мне поведать о самом себе или по-прежнему предпочтете изображать закосневшего катара на допросе в inquisitio?

Положеньице. Рено умный, это видно за версту. Такого не проведешь. А если действительно рассказать? Что он сделает? В обморок падать не будет, к инквизиторам не бросится – не такой Шатильон человек, особыми средневековыми предрассудками если и страдает, то не в самой тяжелой форме… Приплюсуем, что теперь мы знаем его секрет (опаньки! Не эта ли тайна скрывалась за дверью черного дерева?) – для всех Рено де Шатильон мертв два года как. И это при условии того, что у Элеоноры Пуату с этим вхожим к королям и герцогам старым прохвостом взаимоотношения – лучше не придумаешь. Неужели она знает?

– Уговорили, – буркнул Сергей и придал себе максимально загадочный вид, подсознательно набивая цену. – Только вам придется поверить всему, что я скажу. Объяснение будет долгим, кстати, а Беренгария с мадам де Борж скоро вернутся.

– Тогда одевайтесь, – Рено перебросил Казакову штаны, чистую рубаху и легкий колет. – Пойдем прогуляться, как высказался бы Бертран де Борн, в саду миндальном. Знаете эти строки? Когда за плечом Бертрана де Борна не торчит Ричард, менестрель сочиняет неплохие стихи, издеваясь над самим собой и всем окружающим. Не помните?

– Нет, – мотнул головой Казаков и протянул руку за одеждой. Слабость еще оставалась, но встать на ноги он мог вполне. – Просветите.

Рено с выражением процитировал:

– Намек на Ричарда? – поднял бровь Казаков. – Так они действительно… того?

– Содомиты? – фыркнул Рено де Шатильон. – Как можно так подумать о короле, сударь? Ричард и Бертран просто… просто близкие друзья. Вам этого достаточно? Кстати, не коситесь на свою царапину. Она достаточно глубока, но теперь края не разойдутся и перевязка не нужна. Только поберегите руку. Беренгарии скажете, что почувствовали себя лучше и отправились гулять на свежий воздух. Иногда случается, что самые тяжелые раны великолепно излечиваются за весьма короткое время… Сапоги в углу, видите? Идемте.

– Часы верните, – невозмутимо потребовал Казаков, а Рено, хмыкнув, перебросил ему легкий черный корпус с ремешком на липучке.

Беренгарию встретили по дороге. Принцесса с неизменной пожилой и молчаливой камеристкой как раз поднималась на высокое каменное крыльцо странноприимного дома и застыла в легком ужасе, увидев, что Казаков умудрился подняться на ноги, хотя только лишь ночью был едва не при смерти.

– Серж? – принцесса сверкнула карими глазами и приоткрыла рот. – О, мессир Ангерран! Счастлива вас видеть, сударь. Серж, вы куда?

– Мне лучше, – деревянным голосом ответил Казаков. – Мы с… Ангерраном де Фуа хотим погулять в миндальном, то есть в этом… оливковом саду.

– Кхм, – Беренгария удивилась еще больше, а Ангерран откровенно фыркнул. Казаков наконец-то осознал, что на здешнем куртуазном жаргоне фразочка о прогулках в миндальных садах является пошлейшей двусмысленностью. Теперь еще и с Беренгарией придется объясняться.

Принцесса обозрела смеющегося в кулак де Фуа и нехотя улыбнулась:

– Господин Ангерран, зачем вы учите мессира Сержа всяким гадостям? А вам, сударь, нужно лучше знать язык. Однако если вы на самом деле полагаете, что ваше здоровье в безопасности, обязательно погуляйте. Я буду у себя. Читать латинских авторов.

Принцесса, сделав неглубокий реверанс, упорхнула, а Казаков едва не заржал. Знаем мы ваших латинских авторов. Аристотелем там и не пахнет. Куда только смотрит мадам де Борж?

– Пока вы спали, – меланхолично сообщил Рено, – я случайно наткнулся на книжку Овидия. Надо полагать, именно этим чтением увлекается милейшая Беренгария? Не пепелите меня взглядом, Серж, я положил книгу на место и вообще предполагаю, что молодым девицам обязательно следует читать Овидия. Он отличный воспитатель… Итак, мы одни, но только не в миндальном саду, а в оливковом, значит, можно приступать к скандальным диспутам. Слушаю вас. С чего же началось ваше появление на благословенном острове Сицилия?

Казаков подумал, как бы попроще изложить свою историю, оторвал травинку, засунул в рот, пожевал и произнес:

– Рено, вы бы очень удивились, увидев прямо здесь Карла Великого или, например, Бернара Клервосского?

– Полагаю, очень, – согласился Шатильон, благосклонно опустив седую голову. – Они же умерли, а некроматия весьма не поощряется церковью. Карл и Бернар давно в раю. Вызывать души умерших из рая – способствовать дьяволу.

– Дело-то в том, – решился Казаков, – что эти двое умерли, а я вроде как еще не родился. В общем, слушайте и старайтесь не перебивать. Согласны?

– Не имею привычки перебивать интересного собеседника, – чуть обиженно сказал Рено. – Однако впервые вижу человека, заявляющего, что он еще не рожден. Начало интригующее. Продолжайте.

Казаков и продолжил. Те самые часы сменили множество цифр на сероватом мониторе, один раз бесцеремонный Райнольд Шатильонский даже сбегал с неприличной для уважаемого старца быстротой в трапезную залу монастыря, изъять у монахинь кувшин вина, другой раз за вином пошел Казаков и даже нарвался на преподобную аббатису, только ахнувшую, увидев шествовавшего по смиренной обители оруженосца в распахнутом колете и с открытым воротом рубашки, смущавшим послушниц голой шеей. Репрессии, однако, не воспоследовали, ибо Казаков промелькнул столь быстро, что Ромуальдина не успела учинить скандал.

Рено почти ничего не спрашивал, только уточнял. Восемь столетий промелькнули перед ним в малограмотных норманно-французских фразах мессира оруженосца менее, чем за час – рухнувшие под натиском арабов государства крестоносцев, разгром тамплиеров при Филиппе Красивом, Столетняя война, Возрождение, Новый Свет, революции, мировые войны, безумный всплеск техногенной цивилизации и, наконец, весьма странное событие, происшедшее 13 августа, когда нерожденный появился там, где ему быть ну уж никак не следовало.

Единственно, Казаков поостерегся рассказывать историю Гунтера – мало ли? Для Шатильона мессир фон Райхерт остался просто дворянином из Священной Римской империи, пускай и необычным.

– И что же, сэр Мишель де Фармер все знает? – поинтересовался в финале Рено. – История, которую вы мне рассказали, попахивает сумасшедшинкой или ересью.

– Наверное, именно поэтому мой рыцарь, простите, сюзерен, предпочитает забыть странности, сопровождавшие появление на свет его оруженосца, и считает меня просто дворянином из России. Я вам не врал о своем происхождении, просто за восемь столетий язык сильно изменился.

Шатильон философски снял с кувшина крышку и хлебнул. Красное вино никогда не помешает.

– Слышали итальянскую поговорку? – спросил Рено. – Она звучит так: «Se non e vero, e ben trovato», в переводе – «Коли это ложь, то слишком хорошо выдумано». Допустим, я вам поверю. Что дальше?

– Ничего, – недоуменно пожал плечами Казаков. – Я тут есть, то есть в наличии. Вернуться обратно – никак. Придется здесь обживаться, учиться… Вроде бы начал. Райнольд, я вам рассказал все. Понимаете, что этим я поставил себя под очень серьезную угрозу?

– Под угрозой, – значительно сказал Шатильон, передавая кувшин Сергею, – вы находились сегодня утром, когда встали на дорогу, ведущую к черной горячке и довольно быстрой, но неприятной смерти. За пятьдесят восемь лет, которые я живу на этом свете, я научился держать язык за зубами, когда это нужно. Надеюсь, когда-нибудь научитесь и вы. Как забавно получается, сударь!.. Мы с вами взаимно владеем тайнами друг друга. Ваш сон не обманул. Какое из этого следствие? Правильно, теперь у нас есть основания друг другу доверять, ибо ничто так не сближает людей, как общий секрет. Но, признаться, все, рассказанное вами, настолько невероятно… Я всегда предполагал, что ждать Апокалипсиса следует со дня на день, а тут выходит – мир существовал еще восемьсот лет после моего века. Вариантов два: либо вы действительно сумасшедший и гениальный обманщик, либо все-таки говорите правду. Э-э… Значит, всемогущий Орден тамплиеров однажды рухнет?

– Именно, – Казаков решил не щадить Рено и говорить полную правду. – Через сто восемнадцать лет король Франции Филипп IV при поддержке Рима арестует всех тамплиеров, великий магистр Жак де Молэ погибнет на костре, а сам Орден будет запрещен.

– Молэ? – нахмурился Рено. – Ага, есть такой небогатый род в Провансе. Крайне любопытно, крайне… И еще этот ваш сон… Оставим. Вы сказали, будто собираетесь здесь просто жить, привыкать, учиться. Но ведь человек должен чего-то достигнуть. Вы чего-то хотите, Серж? Я имею в виду…

– Деньги, титул, землю? – быстро подсказал Казаков. – Конечно! Имея свое место в жизни, я получу независимость. От сэра Мишеля, например. Я привык служить государству, а не конкретному человеку. По здешним меркам я только обычный солдат в составе крайне маленького отряда. Рыцарь и два оруженосца… Вот пример – Мишель подданный Ричарда, но сейчас сражается против своего короля. Да и в Крестовый поход он мог бы не идти – его ведь никто не заставлял? Нет того порядка, к которому я привык, когда все и каждый подчиняются одной цели – благо страны, государства, королевства. У меня такое впечатление, что у вас здесь каждый действует сам за себя и для себя. Собрать людей можно только ради идеи – здесь эта идея выражается в Гробе Господнем и Иерусалиме, в мои времена ею считалась либо никому не понятная «европейская демократия», представлявшая собой одни сопли и заставлявшая обывателя рыдать над участью приговоренного к смерти убийцы, порешившего полсотни человек. Такая же система послушания, как при сильном короле, только гораздо хуже. Основанная на весьма непрочном фундаменте из соплей. Либо вторая и куда больше нравящаяся мне идея – сильное государство, где все подданные трудятся ради своей страны, а, значит, и для себя. Здесь я не вижу своей идеи, уж простите, Рено. Все чужое. Даже Русь, если я однажды доберусь до земель, которые в будущем окажутся моей родиной. Город, в котором я родился, еще не построили, это случится только через пятьсот лет. Мне, говоря откровенно, нечего здесь делать. Старые привычки так просто не обрубишь. Можно потрудиться, лет за десять, если очень повезет, получить свой кусок земли с крестьянами и захудалым городком и попробовать тащить их за шиворот в светлое будущее в соответствии со своими разумениями, но мир-то не изменится! Мои старания забудут сразу после моей смерти.

– Хотите, чтобы не забыли? – Рено остановил Казакова и, взяв за пряжку колета, глянул на Сергея неожиданно серьезными глазами – по-прежнему ярко-синими, но уже не разбитными, как обычно, а словно бы говорящими: «Послушай меня и я укажу дорогу. Я знаю, где она и куда сворачивать на перекрестке». – Серж, вы целый день кричали, что я вас не пойму, не услышу или отвергну. Кажется, я сумел уяснить, чего вы хотите. Порядка?

– Для начала, – Казаков отстранил руку Шатильона, теребившую колет. – Да, собственно, я и не знаю, чего хочу. Не нужно ходить строем всем и каждому. Просто кое-кому это обязательно, хотя бы ради того, чтобы строй не распадался.

– Странные слова, – пожал плечами Рено. – Ладно, сударь. Я рад, что вы хотите порядка. Хотя бы для начала. Могу предложить поучаствовать в построении оного. Мне тоже надоело смотреть на грызущихся графов и герцогов, разрушающих наш мир. Я не верю в расположение Господа к смертным, но именно на Его имени создается христианская империя от Кастилии до Палестины. Я вместе с друзьями был бы не против навести порядок на самых верхах, при дворах королей. Все беды распространяются из королевских и герцогских замков – посмотрите на болвана Ричарда, скрягу Филиппа, это полнейшее ничтожество Ги де Лузиньяна или одержимого мыслями о вселенской империи Барбароссу!

– Высоко вы замахиваетесь, Рено, – снисходительно сказал Казаков. – Не по зубам. Ни вам, ни мне.

– Ничего подобного! – воскликнул Шатильон. – Нужно просто знать, что делать и в союзе с какими людьми. Если вы пообещаете верить мне и выполнять все, что я скажу, корона герцога окажется в ваших руках через год. Дальнейшее – воля ваша.

– Есть в современном для меня английском языке такое слово «Quest», – начал Казаков, а Рено понимающе кивнул, видимо, знал, что оно означает. – Очень уж оно многозначительное, хотя в наши времена потеряло свой изначальный, добрый оттенок. Не буду уточнять, благодаря кому и чему. У нас quest обозначал лишь поиск разнообразных приключений на свою задницу. Сплошные приключения без осмысленной цели мне не требуются.

– Если согласитесь, получите именно тот quest, который в здешней Англии подразумевает именно Предназначение, – Рено де Шатильон говорил вполне веско. – Поиск смысла вашей земной жизни. Если угодно, вы можете идти к нему любыми путями, которые выберет ваша личная совесть. С кровью, без нее, со столь ненавидимыми вами соплями или с невероятными интригами, в компании или в одиночку. Пойдете?

– А вы? – настороженно спросил Казаков.

– А я уже давно иду по этому пути.