ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Вот мы и дома, – объявил Виджайя, когда они дошли до конца переулка, ведущего от рынка вниз по склону. Он открыл калитку и пригласил гостя войти в маленький садик, в дальнем конце которого на низких сваях стояла соломенная хижина.

Из-за дома выскочила дворняжка и приветствовала их бурным лаем, прыгая и виляя хвостом. Зеленый попугай с белыми щеками и блестящим черным клювом выпорхнул невесть откуда и с пронзительным криком, хлопая крыльями, сел на плечо Виджайи.

– Вас любят попугаи, – улыбнулся Уилл, – а малышку Мэри Сароджиня – минахи. Похоже, обитатели острова накоротке с местной фауной. Виджайя кивнул.

– Пала, наверное, единственная страна, где теология зверей и птиц не признает дьявола. Повсюду на Земле для них Сатана – это Homo sapiens.

Поднявшись по ступеням на крыльцо, они вошли через просторную входную дверь на веранду, а с веранды – в комнату, служившую гостиной. На низком стуле у окна сидела молодая женщина в голубом; у груди она держала младенца. Она подняла к ним лицо, которое, плавно сужаясь от широкого лба к крохотному острому подбородку, напоминало по форме сердечко, и приветливо улыбнулась.

– Я привел Уилла Фарнеби, – сказал Виджайя, нагнувшись поцеловать жену. Шанта протянула гостю руку.

– Надеюсь, мистер Фарнеби не будет возражать против грубой природы, – проговорила она. Словно желая подкрепить ее слова, младенец выпустил изо рта коричневый сосок и срыгнул. Белый пузырь вырос у него на губах, раздулся и лопнул. Малыш срыгнул еще раз, а затем вновь принялся сосать.

– Раме уже восемь месяцев, – добавила мать, – но он все еще не научился вести себя за столом.

– Чудный малыш, – вежливо заметил Уилл. Дети его не интересовали, и он втайне радовался, когда все попытки Молли завести младенца заканчивались выкидышами. – На кого он похож – на вас или на Виджайю? Шанта рассмеялась, и Виджайя громко вторил ей, октавой ниже.

– Уж на Виджайю он никак не похож, – ответила она.

– Почему?

– По той простой причине, – вмешался Виджайя, – что я не несу за него генетической ответственности,

– Иными словами, это не сын Виджайи.

Уилл переводил взгляд с одного смеющегося лица на другое и наконец пожал плечами:

– Ничего не понимаю.

– Четыре года назад, – пояснила Шанта, – мы произвели на свет близнецов, которые как две капли воды похожи на Виджайю. Но на этот раз мы подумали, что неплохо было бы внести какое-то разнообразие. И мы решили обогатить семью, заведя ребенка с совершенно иной психикой и темпераментом. Вы когда-либо слышали о Гобинде Сингхе?

– Виджайя познакомил меня с его живописью в комнате для медитации.

– Именно этого человека мы и выбрали в отцы Раме.

– Но, насколько я понимаю, он уже умер. Шанта кивнула.

– Но душа его жива.

– Что вы имеете в виду?

– ДЗ и ИО.

– ДЗ и ИО?

– Длительное Замораживание и Искусственное Оплодотворение.

– А, понятно.

– На самом деле, – сказал Виджайя, – ИО было открыто на Пале двадцатью годами раньше, чем у вас. Но мы не могли применить его, пока не научились использовать электричество и надежные холодильники. За последние двадцать лет мы овладели и этим. С тех пор мы широко употребляем ИО.

– Видите, – вмешалась Шанта, – мой сын может стать художником, когда вырастет, – если, конечно, он унаследовал этот талант. Если же нет, все равно, он будет гораздо более жизнедеятельным, чем его братья и родители. Что будет очень интересно и поучительно для всех нас.

– Многие ли родители так поступают? – поинтересовался Уилл.

– Да, и их становится все больше и больше. Скажу вам – практически все пары, которые решаются завести третьего ребенка, прибегают к ИО. Взять хоть мою семью. Б семье моего отца было несколько диабетиков, и потому мои родители решили, что обоих детей лучше завести, прибегнув к ИО. Мой брат происходит от трех поколений танцоров, а я генетически дочь двоюродного брата доктора Роберта, Мэлколма Чакравати Макфэй-ла, который был личным секретарем старого раджи.

– И автором, – добавил Виджайя, – лучшего исторического труда о Пале. Чакравати Макфэйл был одним из самых способных людей в своем поколении. Уилл взглянул на Шанту, а затем вновь на Виджайю.

– И его способности унаследованы? – спросил он.

– Да, настолько, – сказал Виджайя, – что мне стоило большого труда утвердить свое мужское превосходство. У Шанты, конечно, больше мозгов, чем у меня, но, к счастью, она не может соперничать со мной по части мускулов.

– Мускулов, – с ехидцей повторила Шанта, – мускулов… Ну как тут не вспомнить историю Самсона и Далилы?

– Кстати, – продолжал Виджайя, – у Шанты тридцать два сводных брата и двадцать девять сводных сестер. И более чем треть отличается незаурядными способностями.

– Именно так вы улучшаете расу.

– Да, улучшаем. Дайте нам еще сотню лет, и наш коэффициент умственного развития поднимется до ста пятнадцати.

– Тогда как наш на данной точке развития вот-вот упадет до восьмидесяти пяти. Чем больше лекарств – тем больше врожденных дефектов, сохраняемых и продолжаемых. И тем легче прийти к власти будущему диктатору. – При мысли об этой вселенской шуточке Уилл рассмеялся. Немного помолчав, он спросил: – А что вы скажете об этических и религиозных аспектах применения ИО?

– Поначалу было много противников. Но теперь, когда преимущества ИО всем сделались очевидны, большинство пар понимают, что лучше попытаться завести ребенка, обладающего более высокими качествами, чем рабски воспроизводить все выверты и дефекты, которыми, возможно, наделена семья отца. И теологам нашлась работа. ИО излагается ими в понятиях перевоплощения и теории кармы. Набожные отцы испытывают счастье при мысли, что детей жены и их потомков ожидает лучший удел.

– Лучший удел?

– Потому что они вынашивают зародыш улучшенной породы. У нас имеется центральный банк высших пород. Разнообразнейший набор физических конституций и темпераментов. У вас не существует возможности улучшить семейную конституцию, а у нас она есть. К тому же у нас имеются превосходные генеалогические и антропометрические описи, восходящие к годам прошлого века. Итак, мы не продвигаемся ощупью в потемках. Например, нам известно, что бабушка по материнской линии Гобинда Сингха обладала даром медиума и дожила до девяноста шести лет.

– Возможно, в нашей семье будет жить столетний оракул, – сказала Шанта. Малыш снова срыгнул. – Оракул прорицает, – засмеялась она, – и, как всегда, очень загадочно. Если ты хочешь, чтобы ленч был готов вовремя, – напомнила она Виджайе, – пойди и позаботься об этом. Рама намерен задержать меня еще минут на десять.

Виджайя встал и, одной рукой обняв жену за плечи, другой ласково погладил ребенка по спинке.

Шанта наклонилась и, коснувшись щекой пушистой макушки ребенка, прошептала:

– Это папа. Папа хороший, хороший… Виджайя, легонько похлопав малыша по коричневой спинке, выпрямился.

– Вы удивляетесь, – обратился он к Уиллу, – как нам удается сохранять дружественные отношения с местной фауной. Я покажу вам, в чем тут секрет. Он поднял руку:

– Полли. Полли. Птица осторожно переместилась с плеча на вытянутый указательный палец.

– Полли – хорошая птица. Полли – очень хорошая птица. – Виджайя поднес птицу поближе к малышу, чтобы тот чувствовал прикосновение гладких перышек. – Полли – хорошая птица, – повторил он, – хорошая птица.

Попугай глухо закудахтал, а потом нагнул голову и слегка ущипнул ребенка за ушко.

– Такая хорошая птица, – прошептала Шанта, – такая добрая.

– Доктор Эндрю позаимствовал эту идею, когда работал натуралистом на «Мелампусе», у одного из племен Северной Гвинеи. Люди культуры неолита, подобно христианам и буддистам, верили в любовь. Но, в отличие от нас, сумели претворить свою веру в жизнь. Путь этот – одно из счастливейших открытий. Поглаживайте ребенка, когда вы его кормите: это доставит ему двойное удовольствие. Потом, пока он сосет и его ласкают, познакомьте его с животным или человеком, к которому вам бы хотелось расположить его. Пусть и они прикоснутся к ребенку, пусть он почувствует их физическое тепло. В это же время повторяйте: «добрый», «хороший». Поначалу дитя поймет только интонацию вашего голоса. Позднее, научившись говорить, он усвоит значение слова. Пища плюс ласка плюс тепло плюс слово «хороший» равняется любовь. А любовь – это блаженство, это довольство.

– Чистейший Павлов.

– Павлов – во имя целей, дружбы, доверия, сочувствия. А у вас Павлов используется для промывки мозгов, для распространения водки, сигарет и патриотизма. Павлов на потребу диктаторам, генералам и магнатам.

Рыжая дворняжка, желая получить свою долю ласки, пыталась лизнуть все, что могла достать: руку Шанты, Виджайи, лапку попугая, спинку ребенка. Шанта подтащила собаку поближе и потерла младенца о его мягкую шерсть.

– А это собака, – проговорила она, – хорошая собака. Собака Тоби, хорошая собака Тоби…

– Можно и мне присоединиться? – со смехом спросил Уилл.

– Я хотела предложить, – ответила Шанта, – но боялась задеть ваше достоинство.

– Станьте на мое место, – сказал Виджайя. – А я пойду похлопочу о ленче.

Все еще держа попугая, он отправился на кухню. Уилл поднялся со стула и, наклонившись вперед, мягко потрепал крохотное плечико ребенка.

– А это дядя, – прошептала Шанта, – – хороший дядя, сыночек. Добрый.

– Хотелось бы мне, чтобы это было правдой! – печально усмехнулся Уилл.

– Я уверена, что это правда. Хороший дядя, – повторила Шанта, вновь склонившись над ребенком, – добрый.

Уилл смотрел на ее блаженное, тихо улыбающееся лицо, чувствовал гладкость и тепло младенческой кожи. Ему тоже могли быть ведомы это понимание и доброта – если бы только его жизнь не сложилась так отвратительно. И потому никогда не считай ответом «да», даже если это так очевидно, как теперь. Он взглянул на все иным взглядом – и увидел карикатуру на изображение запрестольного образа Мемлинга. «Мадонна с младенцем, собакой, Павловым и случайным знакомым». И вдруг он понял, почему мистер Баху ненавидит этих людей. И почему он так желает – хотя и прикрывается, как и полагается, именем Бога, – уничтожить их.

– Добрый, – повторяла Шанта ребенку, – хороший, добрый.

Слишком уж они хорошие – в этом их вина. Это непозволительно. И все же как это прекрасно! И как бы ему хотелось быть одним из них! Чистейшая сентиментальность, сказал он себе.

– Хороший, добрый, – повторил он вслух. – А что будет, когда дитя вырастет и узнает, что на свете много дурного, а люди в большинстве своем – злые, злые, злые?

– Добро пробуждает добро, – ответила Шанта.

– Да, если человек – добр. Но если он жаден и властолюбив, или разочарован и полон горечи? Дружественное расположение будет воспринято им как слабость, как приглашение к безнаказанному попирательству и мести.

– Необходимо рискнуть, ведь кто-то должен положить начало. К счастью, никто из нас не бессмертен. Люди, которых жизнь озлобила или разочаровала, рано или поздно умирают. А возродившись, они могут благодаря новому окружению, начать сначала. Так случилось у нас, и так будет с вами.

– Да, такое может произойти, – согласился Уилл, – но при наличии водородных бомб, национализма, катастрофического роста населения вряд ли произойдет,

– Можно ли говорить наверняка, не попытавшись даже попробовать?

– Кто станет пробовать, пока мир таков, каков он теперь? А он будет таким, пока мы не попробуем изменить его к лучшему на ваш лад. Это возвращает меня к моему первоначальному вопросу. Что происходит, когда добрые, хорошие дети вдруг понимают, что даже на Пале есть много дурного?

– Мы стараемся сделать им прививку против подобных потрясений.

– Как? Причиняя им неприятности, пока они еще не выросли?

– Нет. Но заставляя увидеть реальность, давайте скажем так. Мы учим их любви и доверию, но изображаем для них мир таким, каков он есть, во всех аспектах. И потом, мы воспитываем в них чувство ответственности. Они должны понимать, что Пала – не Эдем и не Страна изобилия. Да, это довольно приятное место. Но чтобы оно сохранялось таковым, каждый должен работать и прилично себя вести. В конце концов, жизнь есть жизнь. И так повсюду. Даже здесь.

– А как насчет таких ее сторон, как змеи, от укуса которых сворачивается кровь? Я встретил их на полпути от пропасти. Вы тоже скажете: хорошие, хорошие. Однако они продолжают кусаться,

– Да, укусить они могут. Но часто ли они прибегают к своему уменью?

– Почему бы нет?

– Взгляните-ка вон туда, – предложила Шанта. Уилл обернулся и увидел, что в стене позади него находится ниша. В нише каменный Будда, в половину человеческого роста, сидит на витом цилиндрическом пьедестале, осененный плоским листом, переходящим за ним в широкий столб.

– Это уменьшенная копия, – продолжала она, – статуи Будды возле комплекса станции; вы видели эту скульптуру у пруда с лотосами.

– Великолепная скульптура, – отозвался Уилл, – И в улыбке сквозит намек на то, каким должно быть Блаженное Видение. Но при чем тут змеи?

– Взгляните пристальней. Уилл всмотрелся еще раз.

– Не вижу ничего примечательного.

– Вглядитесь получше.

Напрягая глаза, Уилл с удивлением заметил нечто диковинное. То, что он принимал за причудливый орнамент на цилиндрическом пьедестале, оказалось огромной, свившейся в кольца змеей. А навес над сидящим Буддой оказался расправленным капюшоном огромной кобры с плоской головкой посредине.

– О Господи! – выдохнул он. – А я и не заметил. Надо же быть таким ненаблюдательным!

– Вы впервые встречаетесь с Буддой в таком окружении?

– Да, впервые. Наверное, существует какая-то легенда? Шанта кивнула.

– Одна из моих любимых. Вы, конечно, слышали о дереве Бодхи?

– Да, конечно.

– Так вот, это не единственное дерево, под которым Гаутама достигал просветления. После дерева Бодхи он сидел семь дней под индийской смоковницей, которую еще зовут деревом козопасов. А потом он сидел под деревом Мучилинде.

– Кто был этот Мучилинде?

– Мучилинде был королем змей и богом, и потому ему было ведомо обо всем происходящем. Когда Будда уселся под деревом, король змей выполз из своего логова и потихоньку подполз: Природа почтила Мудрость. Вдруг с запада налетела сильная буря. Божественная кобра обвилась вокруг богоподобного человека, распростерла над ним свой капюшон, и семь дней, пока длилось созерцание, укрывала Татхагату от дождя и ветра. Так он сидел, размышляя, осознавая одновременно и Ясный Свет, и кольца кобры под ним, и их всецелое тождество.

– Как это непохоже на наше отношение к змеям!

– За вашим отношением стоит отношение к ним Бога: вспомните Книгу Бытия.

– «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее», – процитировал Уилл.

– Но мудрость исключает вражду. Все эти бессмысленные, бесцельные стычки меж человеком и природой, меж природой и Богом, меж плотью и духом! Мудрость убирает эти неразумные перегородки.

– И наука тоже.

– Мудрость, идя рука об руку с наукой, достигает большего.

– А что вы скажете о тотемизме, – продолжал Уилл, – о культах плодородия? В них разграничений не проводилось. Но можно ли их назвать мудростью?

– Да, хотя и примитивной, на уровне неолита. С веками люди становятся сознательней, и старые боги Тьмы уходят в прошлое. Представления меняются. Появляются боги Света, пророки, Пифагор и Зороастр, возникают джайнизм и ранний буддизм. Но прежде их появления происходят космические петушиные бои – Ормузд против Аримана, Иегова против Сатаны и Ваала, Нирвана против Самсары, видимый мир против платоновского мира идей. И, за исключением горстки тантристов, махаянистов и даоистов, и также некоторых христианских ересей, всеохватывающая драка длилась около двух тысяч лет.

– А потом? – спросил Уилл.

– А потом было положено начало современной биологии. Уилл рассмеялся:

– Бог сказал: «Да будет Дарвин», и появились Ницше, империализм и Адольф Гитлер.

– Да, – согласилась Шанта, – но также возможность достичь новой мудрости для каждого. Дарвин возвел тотемизм на научный уровень. Культы плодородия возродились как генетика и Хэвелок Эллис. А теперь взглянем на новый виток спирали. Дарвинизм – это мудрость неолита, изложенная в научных терминах. Новая мудрость уже пророчески просвечивала в дзен-буддизме, даоизме и тантризме, а теперь она воплощена в биологических теориях, помогающих выживать; это дарвинизм, возведенный до уровня сочувствия и духовной прозорливости. И потому, – заключила она, – вы не найдете ни на земле, ни на небесах причины, по которой Будда или кто угодно другой не могли бы в змее увидеть Ясный Свет.

– Даже если змея ужалит до смерти?

– Да, даже если змея ужалит до смерти.

– И даже несмотря на то, что змея всегда и повсюду являлась фаллическим символом? Шанта рассмеялась:

– Всем любовникам мы советуем медитировать под деревом Мучилинде. И помимо медитаций, вспоминать, чему их учили в детстве: змеи – ваши братья, они заслуживают сочувствия и уважения; одним словом, змеи хорошие, хорошие, хорошие.

– Да, но змеи также ядовитые, ядовитые, ядовитые.

– Но если вы будете помнить, что они к тому же и хорошие, и станете относиться к ним соответственно, они вас не тронут.

– Откуда вам знать?

– Есть множество наблюдений. Люди, которые не боятся змей и не считают, что хорошая змея – мертвая змея, вряд ли будут укушены. На следующей неделе я одолжу у соседей ручного питона. Несколько дней подряд Рама будет завтракать и обедать в кольцах змея-искусителя.

Со двора донесся звонкий смех и говор детей, мешающих английскую речь с паланезийской. Минуту спустя в комнату вошла Мэри Сароджини: она казалась выше и взрослей в окружении пары четырехлетних близнецов и крепыша-херувима, которого Уилл видел с ней, когда впервые очнулся на Пале.

– Мы забрали из детского сада Тару и Арджуну, – пояснила девочка.

Близнецы бросились к матери. Держа на одной руке младенца и другой обнимая старших сыновей, Шанта ласково улыбнулась:

– Спасибо.

– Не стоит благодарности, – сказал Том Кришна, выступая вперед. – Я думал…– начал он, но смутился и вопрошающе взглянул на сестру. Мэри Сароджини покачала головой.

– Что ты думал? – спросила Шанта.

– Мы – и она, и я – оба думали… можно ли нам прийти сюда и пообедать у вас?

– Ах, вон оно что. – Шанта перевела взгляд на Мэри Сароджини и затем вновь взглянула на мальчика. – Тогда пойди и спроси у Виджайи, найдется ли что поесть. Сейчас он там готовит.

– О'кей, – без особого энтузиазма сказал Том Кришна и неохотно поплелся на кухню. Шанта повернулась к Мэри Сароджини:

– Что случилось?

– Мама сотни раз говорила ему, что не надо приносить домой ящериц. Но сегодня утром он опять принес. Мама очень рассердилась.

– И вы решили пообедать у нас?

– Шанта, если это неудобно, мы пойдем к Раосам или Раджанадасасам.

– Я уверена, что это вполне удобно, – заверила ее Шанта. – Я только хотела, чтобы Виджайя поговорил с ним немного,

– Вы совершенно правы, – серьезно ответила девочка. – Тара, Арджуна, – деловито позвала она малышей, – пойдемте умоемся. Они такие чумазые, – бросила она Шанте, уводя малышей. Уилл, дождавшись, пока они уйдут, обратился к хозяйке дома:

– Только что я наблюдал Общество Взаимного Усыновления в действии?

– К счастью, – откликнулась Шанта, – в самой мягкой форме. Том Кришна и Мэри Сароджини находятся в прекрасных отношениях со своей матерью. Проблема не в них самих, а в их судьбе, в ужасной смерти Дугалда.

– Выйдет ли Сьюзила снова замуж?

– Надеюсь, да. Ради семейного блага. Тем временем детям полезно бывать с их приемными отцами. Особенно Тому Кришне. Том Кришна как раз достиг того возраста, когда мальчики начинают осознавать себя мужчинами. Он все еще может заплакать, как маленький, но тут же берет верх бравада, и эти ящерицы – он приносит их в дом, чтобы доказать, что он уже мужчина. Вот почему я посылаю его к Виджайе. Мальчик мечтает стать таким, как он: огромный рост, широкие плечи, страшная силища и притом острый ум. Том Кришна слушается его во всем, хотя мы с его матерью говорим ему то же самое. Да, Виджайя учит его тому же, что и мы; хоть он и мужчина на двести процентов, он чуток, как женщина. Тому Кришне сейчас достанется, не сомневайтесь. А теперь, – заключила Шанта, взглянув на спящего младенца, – уложим этого молодого человека в кроватку и приступим к ленчу.