Глава 4
Поручик Ирашин и комиссар Омелин
Эта гонка оказалась ещё почище предыдущей. Мы мчались быстрой рысью, меняя коней на заводных, но и те уже быстро выдыхались и были покрыты мылом. Спать было некогда, о еде даже не думали. Только скачка, скачка, скачка. Утро, днём, вечером, ночью. С короткими перерывами «на оправиться». От этого безумия солдаты и офицеры озлобились, короткие реплики, которыми мы перебрасывались, становились всё резче и резче. Пару раз, когда мы спешивались, возникали перебранки по самым пустяковым поводам, частенько перераставшие в драки. Одна разрослась настолько, что охватила пол-эскадрона. Взвод пошёл на взвод, в прямом смысле, стенка на стенку. Офицеры их потеряли контроль над ситуацией и лишь орали, да бестолково палили из пистолетов в воздух.
— Рассечь конями! — крикнул Михельсон. — Остановите это свинство!
Первыми сориентировались мы с поручиком первого эскадрона Шневецем. Вскочив на коней, мы направили их прямо на толпу дерущихся карабинеров, рассекая её. Солдаты и унтера были вынуждены податься в стороны, чтобы не попасть под копыта. Кони раздвигали их грудью, да ещё и мы со Шневецем охаживали дерущихся плетьми по плечам и спинам. Нам удалось быстро успокоить разбушевавшихся карабинеров, и теперь они стояли разделённые на несколько групп, избитые, покрытые кровью и синяками, в изорванных мундирах. И какие-то жалкие — смотреть на них не хотелось. Солдаты так выглядеть не должны.
— Поглядите на себя, — обратился к ним Михельсон, проезжаясь мимо сбившихся в тесные группки карабинеров. — И это солдаты славного Санкт-Петербургского карабинерного полка? Да вы просто кучка оборванцев! Вот что про вас скажут! Над нами, всем нашим полком, будет смеяться последний писаришка в корпусе князя Голицына. Вы опозорили нас! И позор этот сможете смыть только кровью! — Он перевёл дух и рявкнул так, что захотелось вжать голову в плечи. — Унтера, два шага вперёд!
Пять унтеров вышли вперёд. Все они осознавали свою вину и боялись глаза поднять на премьер-майора.
— Расстрелять, — приказал он. — Солдат оправдывает хотя бы то, что они дрались кулаками, никто не взялся за оружие. Вам же, господа унтера, оправдания нет. Брюсов, займитесь.
— Есть, — ответил тот.
Взяв десяток карабинеров, секунд-майор отвёл унтеров на сотню саженей от дороги. Никто не стал смотреть в ту сторону, а потому многие, включая меня, сознаюсь, вздрогнули от звука выстрелов. Когда с неприятной процедурой было покончено, хоронить унтеров времени не было, полк сел в сёдла и продолжил путь.
По прибытии на место, под стены осаждённого войсками князя Голицына Сакмарского городка, нам выделили два часа отдыха. Ровно столько оставалось до рассвета. И все — солдаты и офицеры — повалились спать в выделенных нам палатках. Пары часов после двух дней непрерывной скачки оказалось чудовищно мало. Казалось, не успел я рухнуть на походную кровать, как за стенкой палатки запела труба, а наглый солнечный луч зашарил по глазам, окончательно отгоняя столь сладкий сон. Пришлось подниматься и вылезать из палатки, благо спал я одетым, приводить в порядок мундир, наскоро умываться и бегом бежать на построение. В общем, успел, как и многие солдаты и офицеры нашего полка, в самый последний момент.
Надо сказать, на фоне других кавалерийских полков выглядели мы не слишком презентабельно. Не смотря на пообтрепавшееся обмундирование, смотрелись они куда выигрышнее, ведь у них было время, чтобы к смотру перед князем привести себя в порядок, а мы в это время неслись во весь опор.
— Господа офицеры, — обратился к нам князь-генерал-майор, — нам предстоит сегодня взять этот городок. — Он, не глядя, махнул рукой за спину, где наши бомбардиры начинали артиллерийскую дуэль с пугачёвцами. — Он неплохо укреплён, но главное не это. Все вы, за исключением карабинеров Санкт-петербургского полка, знаете о том, что кроме казаков за его стенами засели солдаты, которых пленные пугачёвцы зовут солдатами «нового строя». Они отлично обмундированы и вооружены, а вот каковы они в бою знают опять же только санкт-петербургские карабинеры. Премьер-майор Михельсон, поведайте нам о них.
Наш командир выехал вперёд и обратился ко всем под нарастающий гром канонады.
— Те солдаты, как высказали, «нового строя», — сказал он, — были весьма упорны и даже когда казаки побежали, никто из них шагу назад не сделал. Они дрались до последнего и погибли все.
— Теперь вы понимаете, с кем нам придётся схватиться сегодня, — продолжил князь Голицын. — Этих людей должно истребить полностью. Под корень выжечь не только саму заразу пугачёвщины, но и память о ней. Пугачёв там, за стенами Сакмарского городка, мы должны захватить его и доставить пред светлы очи Её Императорского величества. И это наиглавнейшая наша задача на сегодня. А потому вся кавалерия останется в резерве до момента бегства самозванца и бунтовщика из крепости, в том, что оно воспоследует, я не сомневаюсь.
Он прервался на несколько секунд, когда особенно громко гремели орудия с обеих сторон.
— А теперь, прошу полки занять места согласно разработанной диспозиции. Вперёд!
Наше место было рядом с драгунами Астраханского полка, на самой верхушке холма, откуда Сакмарский городок виден был как на ладони. В двух сотнях саженей от нас строились мушкетёрские и гренадерские полки. Как я успел заметить, на правом фланге Голицын сформировал гренадерскую бригаду, перед ними лежали длинные лестницы, а значит, они пойдут на штурм стен, которые не удалось пробить ядрами. Что не удивительно, ведь хоть они и были сложены из мощных брёвен и укреплены земляным бруствером, от которого чугунные ядра просто отскакивали. Правда, он послужит неплохим подспорьем для гренадер, что пойдут на штурм. А вот с левой стеной пушкарям справиться удалось, несколько ядер крайне удачно попали в верхнюю часть стены, разбив брёвна и повалив их прямо на бруствер. В общем, первоклассный получился пролом, как раз для эскалады.
— Сколько ж солдатиков нынче побьют, — покачал головой вахмистр Обейко. — И не перечесть будет в вечёру.
— Отставить разговоры, вахмистр, — осадил его я, несколько резче, чем стоило. — Нам, возможно, тоже предстоит оказаться там, если солдат не хватит.
— А чего бы их не хватило? — удивился Обейко. — Вона их сколько понагнали. На правом фланге от митр гренадерских земли не видать.
И вот ударили барабаны и сотни и тысячи человек двинулись вперёд. Над их головами свистели ядра. Наши артиллеристы давали последние залпы, а вот пугачевские уж расстарались вовсю. Ядра чаще ударяли в землю перед наступающими солдатами — меткости вражеским бомбардирам стоило бы ещё поучиться, на наше счастье. Однако бывало, что чугунные шары врезались в плотные шеренги солдат в зелёных мундирах, оставляя в них кровавые просеки и десятки корчащихся тел. Однако ряды быстро смыкались, лишь фронт становился уже на одного двух человек. Когда солдаты подошли к стенам поближе, казаки открыли ураганный огонь из мушкетов. Пули, верно, сыпались градом, выбивая солдат, особенно гренадер, ведь они наступали на почти целую стену.
К нам подлетел вестовой с приказом нашему полку и астраханским с московскими драгунам выступить на поле боя и прикрыть наступающих солдат огнём с сёдел.
— Вот и нам дело нашлось, — усмехнулся поручик Самохин. — Хоть сами не постреляем, так покомандуем.
Он подмигнул мне, поправил треуголку и тронул бока коня шпорами. Медленно, на ходу перестраиваясь из колонны в две шеренги, три полка двинулись вперёд.
— Карабины готовь, — скомандовал я, нервно поглаживая рукоять пистолета. Эх, жаль, не положен мне по уставу такой же карабин, как у солдат, хотелось сделать и свой, не столь пассивный, вклад в общую победу.
Лошадей пустили небыстрой рысью, чтобы ненароком не разогнать их слишком сильно и не врезаться в спины наступающих солдат. Ядра теперь свистели над нашими головами, однако попаданий пока в наши ряды — слава Богу! — не было. Приблизившись на максимальную дистанцию стрельбы наших карабинов и драгунских фузей, мы остановили коней и открыли огонь.
— Бить по группам казаков, — размеренно командовал я, чтобы хоть как-то занять себя во время стрельбы. — Попасть, всё равно, ни в кого не попадёте, но если стрелять по группе, шанс мизерный, но есть. Главное, скорость стрельбы, не целиться. Навели на группу казаков — и огонь!
Трещали мушкеты и фузеи, солдаты и унтера били залпами, вскоре нас заволокло облачком вонючего дыма. Изредка мимо свистели ядра, те, что с перелётом, и пули, пущенные особенно отважными казаками. Не смотря на слабую точность стрельбы, трём нашим полкам удалось прижать их, заставив укрыться за верхом стены. Трудновато вести ответный огонь, когда над головой свистят несколько тысяч пуль. Да и большая часть тех, кто стрелял, выбирали себе цели среди наступающих солдат.
Потом снова был вестовой, на сей раз с приказом двум полкам поддерживать огнём исключительно правый фланг. Там эскалада гренадер готова была захлебнуться, встретив яростное сопротивление хорошо укрепившихся казаков, ведущих ураганный огонь. Мы с астраханскими драгунами сместились на правый фланг, где, и вправду, творилось нечто невообразимое. Я не мог отвлечься от страшных картин, открывшихся моему взору, ведя огонь по казакам, а потому отлично видел…
Видел лежащих на земле скошенных пулями и перемолотых ядрами гренадер. Видел бегущих к брустверу с деревянными лестницами. Видел не затихающую ни на минуту рукопашную схватку на одном из участков стены. Видел штыки, скрещивающиеся с саблями. Офицеров, стреляющих в упор. Казаков, рубящих наотмашь. Гренадера, рухнувшего навзничь на бруствер. Я думал, что он погиб, но нет — солдат вскочил на ноги и, как был, безоружный, бросился обратно по опасно раскачивающейся лестнице. Казака в долгом кафтане, поднятого на штыки. Но только кого я не видел, это пресловутых солдат «нового строя». Не было их на стене.
— А скажи мне, комиссар, — обратился к Омелину Пугачёв, поглядев на него каким-то тяжёлым взглядом, — отчего мои казаки гибнут, а твои солдаты — стоят посреди города и ждут. Чего ждут? С моря погоды?!
— И я, и полковник Кутасов не раз объясняли вам план сражения, — усталым голосом ответит тот. — И казаки, что сражаются на стенах, и солдаты, что ждут своего часа, — все они ваши. Не мои, не кутасовские, а — ваши. Сейчас войскам Голицына удалось добиться определённых успехов только на левом фланге, где стена сильно разбита. На правом же казаки истребляют элиту армии Голицына — гренадер.
— А по ним карабинеры с драгунами палят! — рявкнул Пугачёв.
— Надо продержаться до тех пор, — набравшись терпения в который раз принялся объяснять Омелин, — пока не падёт наш правый фланг, тогда можно отводить и казаков со стены, осаждаемой гренадерами. И когда голицынские солдаты войдут в городок, придёт время солдат «нового строя».
— А как же те кунштюки, — решил ввернуть немецкое словцо в свою речь лже-император, — что ты показывал мне? Над которыми работали инженеры с заводов?
— С вашего позволения, Пётр Фёдорович, — согнул спину комиссар, — я отправлюсь проинспектировать закладку мин и подготовку шрапнельных снарядов.
Удивился бы молодой лейтенант Генри Шрапнель, узнав, что снаряды, названные в его честь, уже истребляли сотни людей где-то в далёкой России. Может быть, что-нибудь другое изобретёт, столь же смертоносное. Небольшие ядра с длинными фитилями лежали сейчас перед Омелиным и инженером Егоровым, работавшим над этим жутким оружием под руководством отбывшего на Южный Урал военинженера первого ранга Кондрашова.
— Надолго ли их хватит? — спросил Омелин у старшего бомбардира Сакмарского городка, которым был тот же Егоров.
— Это как сказать, — невольно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев» бомбардир, — хорошего боя — минут на пять. — Он покачал головой. — Не больше.
— А больше и не надо, — кивнул Омелин. — Скоро солдаты разобьют казаков на стенах, значит, пора. Разносите снаряды, сколько есть, на позиции.
Несколько десятков шестифунтовых пушек были расставлены на крышах домов и укрыты до поры за слуховыми окнами. На чердаках, рядом с ними притаились бомбардиры, которым малочисленная обслуга потащила шрапнельные снаряды.
Вместе с Егоровым Омелин подошёл к лихорадочно роющимся в земле рабочим во главе с единственным не уехавшим на Южный Урал военспецом — воентехником первого ранга Муравьёвым.
— Сколько ещё вам нужно времени? — спросил у него Омелин.
— Минут двадцать, товарищ комиссар, — козырнул Муравьёв, вытерев со лба пот грязной рукой. — Но это только первый этап минирования.
— А когда вы полностью закончите минировать улицы и дома? — поинтересовался комиссар.
— С домами закончили ещё вчера, — ответил воентехник. — А вот плотное минирование улиц потребует не менее часа.
— Нет у нас этого часа, — покачал головой Омелин. — Может статься, что и двадцати минут не будет. Ускорьте работы, воентехник.
— Есть, ускорить работы, — снова козырнул Муравьёв. — Разрешите продолжить работы?
— Продолжайте, — кивнул комиссар. — Вас, бомбардир, я тоже не задерживаю.
Возвращаться в «царские хоромы» Пугачёва не хотелось совершенно, снова выслушивать упрёки и раз за разом давать объяснения, которые никак не устраивают последнего. Вместо этого комиссар решил проинспектировать ещё и солдат «нового строя», проверить, так сказать, их моральное состояние. Ведь, на самом-то деле, совсем не просто стоять в боевых порядках, когда в полуверсте от тебя твои товарищи сражаются и гибнут. Омелин прошёлся мимо выстроенных в шеренги на узких улочках Сакмарского городка солдат. Перед ними стояли младшие комиссары, произнося вдохновенные речи. К ним прислушивались, внимали догматам марксизма-ленинизма. Комиссары объясняли им в который раз про классовую борьбу и то, что хоть сражаться им предстоит против таких же крестьян, но одурманенных вражеской пропагандой и заштампованных железной муштрой, царящей в екатерининской армии.
— Они не понимают против кого сражаются, — вещал как по писанному политрук Кондаков, бывший яицкий казак, одним из первых отобранный в политсостав новой армии. — И тем отличаются от нас. Солдаты Голицына, ведомые в бой офицерами из дворян, считают нас врагами России. Но не мы — и даже не они — враги нашего государства. Истинные враги его — те самые дворяне, что как вши присосались к нему и тянут все соки. Все эти князья Голицыны и графы Орловы с Потёмкиными, генералы Мансуровы и Бибиковы! Да и сама лживая самодержица! Они поспешили объявить Петра Фёдоровича мёртвым, но Господь спас его и теперь он спасёт всех нас!
Отлично вещает. Омелин покачал головой. Молодец! Комиссар даже сам заслушался проникновенной речью политрука. Омелин достал из-за пазухи блокнот и сделал в нём пометку: «Если переживёт бой, представить политрука Кондакова к очередному званию». Как только Омелин спрятал блокнот, последний из тех, что он взял с собой из тридцать шестого года, по всему городку загремели барабаны. А это значит, что вражеские солдаты взяли стены.
— Поспешили бы вы к Петр Фёдоровичу, — обратился к комиссару Кондаков. — Скоро на улицах бои начнутся.
Омелин задумчиво кивнул ему и направился к «хоромам». Дойдя до них, он не стал заходить в «царский» штаб, а поднялся на второй этаж, где, вооружившись биноклем, стал рассматривать поле боя. Вот подравнивают ряды перед вражеской атакой солдаты «нового строя», все, как один, в зелёных гимнастёрках и пилотках. Такой формы никогда не видели здесь, до введения гимнастёрок в русской армии ещё годы и годы. И хотя она была вполне привычна военспецам и комиссарам, то для казаков, не раз сражавшихся вместе с регулярными войсками, эти мундиры были в новинку. Равно как и пилотки солдат, фуражки офицеров и знаки различия на петлицах. Столь же непривычными они покажутся и врагу, хотя какое это имеет значение?
Первыми в город вошли солдаты с левого фланга противника. Они не спешили. Оставив часть очищать близлежащие дома и улицы от казаков, офицеры повели их на помощь гренадерам правого фланга. Переведя бинокль туда, Омелин не увидел почти ничего, кроме порохового дыма, в котором, как на картине какого-нибудь импрессиониста, вроде Моне или Дега, мелькали кафтаны и мундиры, сабли и штыки. Комиссар усмехнулся своей отвлечённой ассоциации, юношеское увлечение открытками с картинами самых разных художников давало о себе знать. Солдаты с левого фланга противника скрылись в этом облаке дыма, добавив к нему несколько клубов от мушкетных залпов, и вскоре казаки, защищавшие стену, побежали, чтобы избегнуть окружения. Прорвавшись через подступающих солдат, казаки рассеялись по узким улочкам и бросились бежать к позициям войск «нового строя». Правительственные солдаты не могли видеть, как казаки вместо того, чтобы укрыться за шеренгами своих товарищей, забрались в ближайшие к ним дома, занимая позиции на чердаках и крышах.
Правительственные войска не стали преследовать их. Они перестроились в колонну поротно и направились вперёд по улочкам Сакмарского городка. Сейчас придёт время для самого кошмарного смертоубийства, какого ещё не знал восемнадцатый век. Даже из «царских хором» Омелин услышал хлопки шестифунтовых пушек, выплёвывающих шрапнельные снаряды. А вот их взрывов Омелин уже не слышал, лишь видел, как они разлетаются облачками свинцового дыма. И тут же по рядам правительственных солдат, словно град ударил. Мушкетные пули, которыми были начинены снаряды, разлетались в разные стороны, кося солдат. На узких улочках Сакмарского городка они были особенно смертоносны. Не смотря на то, что пугачёвские бомбардиры стреляли слишком часто, а потому нередко бывало так, что несколько снарядов взрывались слишком близко друг к другу, начиняя правительственных солдат сотнями пуль. Из-за этой же торопливости заряды у них закончились слишком быстро. Но и этого вполне хватило. На не мощёных улочках городка остались лежать несколько сотен солдат и офицеров, однако остальные продолжили шагать, переступая через тела. Держать строй при этом было невозможно, а потому шеренги разваливались и стали похожи на некие зигзаги, ощетинившиеся штыками. Теперь пугачёвцам пощады ждать не стоит.
Но это был не последний и далеко не самый смертоносный сюрприз, заготовленный для правительственных войск. Омелин оторвался от бинокля и посмотрел на свои командирские часы. Согласно плану сапёры воентехника Муравьёва должны были поджечь фитили пороховых мин, как только прекратится обстрел шрапнелью. А значит, рванут они…
Мысли комиссара прервали взрывы. Казалось, сама земля под ногами правительственных солдат вздыбилась, как будто, некий огненный зверь выгибает спину. В воздух взлетели трупы, лежавшие в кровавой грязи, и сами солдаты и офицеры, шагавшие по ним. Одновременно рванули и несколько домов, обрушившись на головы арьергарда правительственных войск. Уцелеть удалось лишь паре взводов авангарда, состоявших в основном из гренадер. Они с ожесточением бросились на сомкнутые шеренги пугачёвских солдат «нового строя».
— Первая шеренга, на колено! — словно наяву услышал Омелин, разглядев через окуляры бинокля офицера из казаков, командующего, громко разевая рот.
Его слова повторяют унтера. Солдаты «нового строя» стоят с не примкнутыми штыками, их командиры уверены, что до рукопашной дело не дойдёт. И вполне справедливо уверены. Первые шеренги опускаются на колено, чтобы остальные смогли стрелять поверх их голов. Гремят залпы. Улочки заволакивает облачко порохового дыма. А когда он рассеивается, почти все гренадеры остаются лежать на улочках Сакмарского городка, представляющие собой жуткую мешанину из земли, остатков взорванных домов и тел правительственных солдат. И вся эта каша была густо замешана на крови.
Когда князь Голицын опустил подзорную трубу, лицо его было бледно, словно мел.
Наш полк вернулся на позиции, как только гренадеры прорвали оборону на стенах. Тогда же младших обер-офицеров отозвали к Голицыну для более оперативного управления войсками, как объяснили нам, а, скорее всего, из-за недостатка вестовых. Ибо многие из них погибли под пулями, передавая приказы генерал-майора, казаки старались отстреливать их. Поэтому я отлично видел реакцию князя на уничтожение доброй половины его корпуса, уже успевшего войти в Сакмарский городок.
— Что за дьявол этот Пугачёв? — прошептал Голицын, но голос подвёл его, и слова услышали многие офицеры, находившиеся при нём, и даже мы, стоявшие несколько поодаль. — Что за дьявол? Быть может, Сатана — будь проклято его имя на веки вечные, — князь суеверно сплюнул через левое плечо, — исторг из преисподней чёртова голштинца, чтобы тот отомстил своим убийцам.
— Остановитесь, князь, — остановил его один из адъютантов, — прекратите богохульствовать, покуда Господь Бог окончательно не отвернулся от нас.
— Правильно, — кивнул сам себе и словам адъютанта Голицын. — Ввести в бой резервы. И прикажите пехоте поторопиться, казаки не должны успеть вернуться на стены.
Забили барабаны, ударив скорый марш, и полки резерва бегом бросились к стенам Сакмарского городка. Разделившись на три колонны, они влились в крепость тремя потоками зелёной реки. И снова правый фланг, сформированный в гренадерскую бригаду, несколько задержался, преодолевая стену и бруствер, правда, на сей раз никакого сопротивления им не оказывали. Разделившись ещё на несколько колонн, солдаты пошли в атаку на замерших пугачёвцев. Я взял у одного из адъютантов зрительную трубу, чтобы получше рассмотреть, что происходит. Даже сумел разглядеть казаков, поднимающихся с крыш и стволы мушкетов, высовывающиеся из слуховых окон. Солдаты пресловутого «нового строя», выстроенные в три шеренги поперёк улочки, и казаки с крыш и чердаков дали залп одновременно. Наши солдаты падали под этим градом пуль, строй ломался, потому что идти по телам и обломкам домов было очень тяжело, однако, стиснув зубы, шли и шли вперёд. Останавливаться для того, чтобы дать ответный залп по врагу времени не было, а потому шагали на врага с примкнутыми штыками. Как только отгремели выстрелы врага, барабаны забили «колонной в атаку» и солдаты перешли на бег. Закипела жестокая рукопашная.
Тут меня тронул за плечо младший адъютант, прося вернуть трубу. Я не без сожаления вернул её хозяину. Да уж, на жалование кавалерии поручика такой не разживёшься. Теперь можно было узнавать о ходе сражения только по звукам, доносящимся из-за стен городка.
— Вот и обещанная победа, Пётр Фёдорович, — усмехнулся комиссар Омелин. — Наши солдаты «нового строя» громят армию Голицына.
Громят это не то слово. Голицынские полки резерва попросту истребляли на узких улочках Сакмарского городка. Перекрыв ключевые направления атаки выстроенными в три шеренги батальонами «нового строя», пугачёвцы вынудили противника сражаться на их территории. Шла жестокая рукопашная схватка, а в это время с крыш окрестных домов по голицынским солдатам стреляли казаки. Для них враг был как на ладони. Выбить их оттуда никак не получалось, не хватало для этого солдат.
Не смотря на численное преимущество противника, у пугачёвцев появились шансы на победу. Однако сам «казацкий император» был мрачен. Он сидел, положив голову на сцепленные руки, и молчал в ответ на восторженные восклицания свиты. Даже на не слишком почтительную реплику Омелина никак не отреагировал. Но многоопытный комиссар давно заметил, что печаль эта наиграна и что ждёт Пугачёв одного вопроса, который вскоре озвучил верный «статс-секретарь» его Иван Почиталин.
— Что печалит тебя, надёжа государь? — спросил он. — Ведь бьём же ворога!
— И верно, государь наш Пётр Фёдорович, — тут же подхватил «двор». — Поведай нам в о чём печалишься? Что сердце твоё тревожит? О чём думы, столь черны?
— Кого бьём, господа свита? — с всё той же наигранной мрачностью произнёс Пугачёв. — Ведь русских же людей бьём, моих верных солдат бьём! И беда ли их в том, что они не ведают за кого воюют. Сейчас они гибнут за Катьку — жёнку мою дрянную! И от этого только пуще злость моя на неё!
Вот же человек! Омелин даже головой покачал. На всём зарабатывает себе народную любовь. Даже на гибели врагов. И ведь теперь его будут не иначе как «добрым государем» называть или ещё как-нибудь в этом роде. Умён ты, Емельян Иванович, или Пётр Фёдорович, ведь давно уже все так тебя зовут. Вот только сумеем ли мы, коммунары двадцатого века, направить тебя на верный путь после победы? Ведь, если разобраться, среди нас только военные, политиков нет, эта роль ляжет на плечи комиссаров. Будет крайне обидно, если комбриг со своими военспецами выиграют войну, посадят Пугачёва на трон, а комиссары не сумет справиться со своей задачей. И не будет никакого государства рабочих и крестьян в восемнадцатом веке, а вместо него — этакая казацкая монархия, о которой мечтают яицкие старшины.
«Ладно, — сказал себе Омелин, — рано думать об этом. Пока сосредоточимся на текущих задачах».
Тут дверь «царских хором» отворились, и в них ввалился окровавленный человек в рваной гимнастёрке, но с мушкетом в руках. Он прислонился спиной к стене и сполз по ней, оставляя за собой тёмный след на золотой фольге, которой были оклеены стены дома.
— Беда, государь… — прохрипел он.
— Господа офицеры кавалерии, — обратился к нам князь Голицын, — вы видите, что твориться сейчас за стенами Сакмарского городка. У меня не осталось резервов, кроме вас, господа. А значит, пришёл ваш час, господа!
— Но как, ваше превосходительство?! — удивился наш командир. — Это же невероятно, пускать кавалерию на узкие улочки этого городка. Нас же просто уничтожат!
— Верхом вы отличная мишень, — согласился князь, — однако в этот раз вам придётся идти в бой пешим строем.
По рядам офицеров пронёсся шёпоток: «Немыслимо»; однако, возражать генерал-майору никто больше не стал. Армия, в конце концов, а не институт благородных девиц.
— Я оставляю при себе только эскадрон казанских кирасир, — продолжил князь Голицын, — остальных офицеров более не задерживаю.
Все офицеры кавалерии, что находились во временной ставке командира бригады, включая, естественно, и меня, козырнули и направили коней к своим полкам. В полку приказ Голицына восприняли с тем же удивлением, однако обсуждать его никто не стал. Солдаты и офицеры спешились и принялись неуверенно строиться в шеренги — слабовато умели мы действовать в пешем строю, так что тяжко нам придётся в этот раз.
— Коней сдать обозным, — приказал Брюсов, которому предстояло вести нас в бой. Михельсон оставался в расположении полка — рисковать жизнью в столь безнадёжном предприятии командирам полков запретил отдельным приказом Голицын. Теперь премьер-майор полностью передал командование Брюсову и провожал нас тяжёлым взглядом. Тяжко, наверное, смотреть, как твои люди уходят в бой без тебя, особенно когда бой этот столь серьёзный.
Обозные приняли у нас коней, при этом каждый солдат и офицер счёл своим долгом дать им рекомендации по обращению с конём. И даже пригрозить им, мол, будете скверно ухаживать за моим коньком, узнаете у меня, небо в овчинку покажется. Я похлопал на прощание своего коня по шее и только кивнул обозному, тот взял его под уздцы и увёл. Я по привычке встал на своё место в строю. Перед нами выехал премьер-майор Михельсон, по рядам пронеслась команда: «Смирно!» и он обратился к нам:
— Солдаты и офицеры моего полка, — сказал он, — мы привыкли сражаться в седле, но сегодня придётся бить врага пешими. И вы будете бить! Я в вас верю! — Он коротко отдал нам честь, и мы тут же повторили его жест. Рядом с нами строились драгуны, их командиры также не пренебрегли напутственным словом. — Я теперь отдельно для офицеров провинившихся взводов. Я обещал передать вас трибуналу после этого сражения. Отличитесь, покажите себя настоящими российскими офицерами, и постыдный инцидент, что имел место по дороге сюда, будет забыт.
— Так точно! — ответили упомянутые офицеры.
— А теперь я вижу нас заждались остальные, — чтобы разрядить обстановку и сменить неприятную для всех тему, усмехнулся Михельсон. — Вперёд!
Он отъехал с нашей дороги, и наш полк занял место в общем построении.
Пройти расстояние от наших позиций до стен Сакмарского городка оказалось сложней, чем могло показаться. У нас не было барабанщиков, которые отбивали бы шаг, не было привычки держать строй, да к тому же идти через поле, перешагивая или обходя изуродованные ядрами тела, и при этом не сбиться с шага… Наш полк занимал позиции по центру общего построения, так что входить нам выпало через распахнутые ворота. Одно это радует, ведь придись нам перебираться через стену на правом фланге, заваленную, в буквальном смысле, трупами гренадер и казаков, я бы не знал, как отреагируют на это молодые солдаты и офицеры, что не прошли с нашим полком войны с Барской конфедерацией.
— Карабинеры, — обратился к нам Брюсов, — наша основная задача — выбить казаков из домов и открыть огонь по флангам и тылам солдат Пугачёва. В рукопашную пойдём только в самом крайнем случае.
И полк, разбившись на эскадроны, ворвался, вместе с драгунами в Сакмарский городок. Мы бежали со всех ног по улицам, напоминавшим некие кошмары, стараясь не смотреть по сторонам. До места боя успели пробежать за какие-то минуты, ориентируясь на звон клинков и крики, хотя идти по той жуткой каше, что хлюпала под ногами, было куда сложнее, чем по полю перед стенами городка. Дома были довольно велики, так что выбивать из них казаков приходилось целым взводом, да и на чердаках и крышах их вполне можно было разместить два с лишним десятка солдат.
— Ирашин, — приказал мне Коренин, — бери своих людей и занимай вон тот дом с орлами на коньках.
— Есть, — отвечаю я. — Взвод, за мной.
У входа в дом стояли двое казаков, которые выстрелили по нам и тут же рванули внутрь, захлопнув за собой дверь. На неё тут же обрушились приклады моих карабинеров, но она была крепка, так что поработать пришлось основательно. Дверь били прикладами и рубили тяжёлыми палашами, и, наконец, вышибли. Изнутри дома по нам тут же открыли огонь — пули сбили наземь нескольких солдат. Мы ответили тем же. Я одним из первых вскинул пистолет и выстрелил куда-то в полутьму дома.
Мы ворвались в дом, обрушив палаши на засевших там казаков. Я ударил первого попавшегося концом клинка в живот. Он словно на бревно налетел — переломился пополам и рухнул ничком, соскользнув с палаша. Я же добавил ему по спине и рубанул по рёбрам противника вахмистра Обейко.
— Вахмистр, — крикнул я ему, — бери полвзвода — и заканчивай здесь! Я с остальными наверх!
— Есть! — успел даже козырнуть вахмистр.
Я с полувзводом рванул по лестнице на чердак, откуда несколько казаков вели по нам огонь. Гефрейт-капрал Болтнев показал, что умеет обращаться и палашом. Он быстро, с какой-то обезьяньей ловкостью, забрался по приставной лестнице с обратной стороны, так что попасть в него не могли, и несколько раз вслепую ткнул палашом вверх. Из люка, ведущего на чердак выпал раненный казак. Его тут же добили и по лестнице рванули карабинеры во главе со мной. Я снова выстрелил внутрь, не глядя, выбрался на тесный чердак и понял, что с палашом тут не развернёшься. На меня накинулся какой-то казак с ножом в руке. Мы рухнули на доски чердака. Мне пришлось выпустить палаш, перехватив правой рукой руку казака с ножом, левой я несколько раз неуклюже ударил его пистолетом в висок. На голову и грудь потекла кровь, однако казак продолжал давить меня, кривой татарский нож всё приближался к моей груди. Я снова врезал казаку по голове, но он перехватил мою руку, вцепившись в неё мёртвой хваткой. Мы катались по чердаку, лягая друг друга коленями, стараясь попасть в пах, пытались вырвать руки из хватки противника и самому не дать врагу освободить руку с оружием. От этого заплетаясь в некий клубок. Освободили меня мои солдаты. Казаку врезали по спине прикладом карабина, вырвали у него нож и оттащили от меня, несколько раз ткнув палашами в живот и грудь.
Когда я, не без помощи солдат, поднялся на ноги и оглядел чердак, его занимали мои карабинеры. Все казаки были мертвы.
— Огонь по крыше! — скомандовал я и сам, подавая пример солдатам, принялся заряжать пистолеты. Надо же было перебить тех казаков, что сидели на крыше, чтобы позже занять её самим.
И мы открыли ураганную стрельбу вверх, дырявя пулями крышу дома, так что скоро и без того задымлённый пороховыми газами чердак, окончательно заполнился вонючими клубами. Дышать стало почти невозможно.
— Довольно, довольно! — прокричал я минуты через три. — Прекратить огонь! Зарядить все имеющиеся в наличии мушкеты. — А таковых было довольно много. У каждого казака, что сидел на этом чердаке, было по два-три, в том числе несколько вполне современных австрийских штуцеров, видимо, трофеи Семилетний войны, а также парочка весьма удивительных экземпляра.
— Они что же, фитильные? — удивился гефрейт-капрал Болтнев, рассматривая пару старинных мушкетов. Он протянул один из них мне, я столь же внимательно оглядел их. Да, это были фитильные мушкеты, они же самопалы, времён Иоанна Грозного, если не старше. — Больших, верно, денег стоят.
— Сейчас это неважно, Болтнев, — покачал я головой. — Бери ещё пару метких из взвода и со штуцерами, наверх. Не думаю, что там уцелел хоть кто-то после нашего обстрела.
— Есть, — ответил гефрейт-капрал. — Сашка, Василь, Пётр, берите штуцера — за мной на крышу.
Они быстро выбрались из чердака через слуховые окна. Я высунулся следом и крикнул им:
— Выбивайте офицеров! На остальных патроны не тратить!
Я залез обратно. На чердак уже поднимались по лестнице остальные карабинеры, во главе с вахмистром Обейко.
— Ваше благородие, разрешите доложить, — козырнул он. — Казаки истреблены до последнего. Внизу оставил пятерых карабинеров с гефрейт-капралом Жуком для охранения.
— Молодец, — похвалил я лихого вахмистра. — Занимайте позиции у окон. Раненые, заряжать мушкеты.
Я и сам подобрал один из заряженных мушкетов, приник к слуховому окошку, навёл ствол на вражеские шеренги и нажал на спусковой крючок. Как будто конь в плечо лягнул! Нет у меня привычки стрелять из пехотного мушкета — у карабина, из которого я учился стрелять не столь зверская отдача. Однако отбросил оружие за спину и протянул руку, в которую кто-то тут же вложил заряженный. Снова навёл на врага. Выстрел! Окованный бронзой приклад бьёт в плечо, кажется, кости трещат. И снова мушкет летит за спину, а в руку мне вкладывают новый. Длинный турецкий карамультук, украшенный серебром и самоцветными камнями, я едва сумел управиться с этакой дылдой. Заряд в нём был двойной или, по крайней мере, полуторный, так что и удар в плечо я получил просто чудовищный.
Глаза слезятся от пороховой гари, в горле першит, плечо, с непривычки превратившееся в сплошной синяк, болит всё сильней и сильней. Но надо стрелять. Раз за разом наводить мушкет на врага и жать на спусковой крючок. А внизу идёт рукопашная схватка и наши солдаты медленно, но верно одерживают верх. И мы вносим в их викторию немалую лепту, по крайней мере, хочется на это надеяться.
— Беда, государь… — прохрипел казак в окровавленной гимнастёрке. — Выбили казаков из домов, откуда они по врагу палили. Теперь по нашим рядам стреляют. Полковник Шигаев докладает, что никакой мочи держать врага уж нет. Отступать вам надо, надёжа государь.
Все взгляды обратились на «царя», тот медленно поднялся со своего импровизированного трона.
— Отступаем, — веско сказал он. — Юлаев, твои башкиры готовы? — спросил он у башкирского полковника. Тот кивнул.
«Царский двор» собрался в несколько минут. Большого количества вещей не было ни у кого, так что много времени не минуло, как все уже забирались на коней на заднем дворе «царских хором». Воспользовавшись общей суматохой, Омелин незаметно подошёл к военинженеру Кондрашову.
— Что с минированием путей отхода? — спросил он.
— Муравьёв наготове, — ответил тот. — Как только проедем окраину города, он подожжёт фитили.
Пути отхода были заминированы заранее, именно поэтому минировать улицы приходилось едва не в последний момент.
Два с лишним десятка казаков «двора» вскочили на коней и помчались к южной окраине города. К ним присоединились башкиры Юлаева и «охранная сотня» атамана-полковника Подурова. Омелин, не имевший такой привычки к седлу, как они, отставал, как бы не погонял своего спокойного мерина. Они, буквально, пролетели мимо заставы минёров. Воентехник первого ранга Муравьёв коротко отдал честь и тут же вместе со своими людьми склонился над незаметными с седла бикфордовыми шнурами мин.
И побежал огонёк по проложенным в земле «трубопроводам», сложенным из захваченных гренадерских запальных трубок и кожаных чехольчиков, пошитых специально для этого. Рвануть мины должны минут через пять — десять, может и рановато, однако лучшего добиться не удалось, как ни старался воентехник Муравьёв со своими минёрами из казаков.
Как только фитили загорелись, минёры также вскочили на заранее приготовленных коней и вскоре присоединились к кавалькаде удирающих казаков.
Они промчались ещё с полкилометра, мимо уже мелькали жалкие лачуги нищих, что селились на самой окраине, неподалёку от городской стены, когда в авангарде их кавалькады раздался истошный крик: «Кирасиры!». И тут же зазвенела сталь.
Князь Голицын был весьма умным полководцем, он отправил эскадрон кирасир, что был у него в резерве, согласно докладам разведки, в обход городка, куда, скорее всего, побежит Пугачёв. И теперь сотня отличных солдат в белых мундирах рубила палашами опешивших казаков. Первые не успели и сабли обнажить, как их срубили выскочившие из лабиринта улочек кирасиры. А затем закипел бой. И враг в нём одерживал верх. Вот упал сражённый пулей «статс-секретарь» Пугачёва Иван Почиталин. Отбивается окружённый кирасирами Тимофей Подуров. Получив палашом по голове, падает с коня Андрей Витошнов.
Кому суждено попасть в плен в этом бою, оказывался в плену.
Омелин орудовал саблей, отбивая удары палашей и нанося ответные. Кирасиры наседали на казаков и башкир, однако те, не смотря на это, всё равно прорывались к южной окраине, оставляя на земле трупы людей и коней. Они рубились с ожесточённостью настоящих классовых врагов, кроша друг друга, как говорится, в винегрет.
Вернее было бы назвать это мясорубкой, как самые страшные сражения Империалистической войны. Всё это сражение со шрапнелью, минами и рукопашными схватками. Горами трупов на улочках крохотного городка и кровавой кашей под ногами. И что они смогли изменить? Пугачёв потерпел поражение, полки «нового строя» уничтожены. Голицыну, конечно, нанесены тяжкие потери, однако, кроме него есть Бибиков — хотя этот скоро умрёт, кажется, от холеры, Омелин точно не помнил — Мансуров, Щербатов, который станет командующим после Бибикова, тот же Михельсон. А уж сама мысль о том, что придётся воевать с легендарным генералиссимусом Александром Васильевичем Суворовым, в ту пору ещё генерал-поручиком, вроде бы, была страшной. Ведь этот великий полководец успел уже прославить своё имя в Русско-турецкой войне, а теперь начинался период его военной жизни, старательно замалчиваемый советскими историками.
Омелин усмехнулся этой мысли, отбивая саблей удар вражеского палаша. Ловко переведя клинок, движением, которому научил его лихой рубака капитан Малахаев, и ударил кирасира в лоб, разрубив на нём треуголку.
Всё же им удалось вырваться, оставив на нищей окраине Сакмарского городка, больше половины состава. И помчались по степи на северо-восток, к Авзяно-Петровскому заводу, к комбригу Кутасову, к новой армии.