Глава 21
Поручик Ирашин
И не только он

Я присутствовал при совершенно свинской сцене. Всех нас, офицеров-командиров полка Михельсона, во главе с самим Иван Иванычем вызвали к генерал-поручику Суворову. Я был наслышан о нашем реальном командующем, он командовал бригадой из Смоленского, Суздальского и Нижегородского мушкетёрских полков и громил гордых шляхтичей всюду, где встречал. Теперь же стараниями вновь вернувшегося в фавор у государыни Григория Орлова он был отозван из Порты для разгрома Пугачёва. В войсках о нём ходила молва, как о чудо-богатыре, ведь именно так он именовал своих солдат, и многие бывали разочарованы его самой скромной внешностью. Невысокого роста, щуплого телосложения, с причёской буклями и короткой косицей, перетянутой чёрным бантом. Генеральский мундир сидел на нём идеально, сразу видно, что Суворов привычен к военной одежде с младых ногтей. А вот шпажка с георгиевским темляком смотрелась откровенно потешно, как-то даже не верится, что этот щуплый человек дрался ею под Кунерсдорфом, Кольнау и Кольбергом.

И вот этот маленький генерал-поручик кричал на нашего командира, грозил ему небольшим кулаком.

— Иван Иваныч, как вас понимать?! — вопрошал Суворов. — Устроили чёрт его знает что! Гонялись по лесам за каким-то обозом! Столько народу положили! И всё за ради чего?! Чего, я вас спрашиваю, Иван Иваныч?!

— Если бы вы, Александр Васильевич, — ледяным тоном отвечал ему Михельсон, — дали мне солдат, как я просил, мы бы взяли этот обоз.

— Да что в нём было такого?! — вплеснул руками Суворов. — Золото что ли?

— Скверного же вы обо мне, русском офицере, мнения, — мрачно заметил Михельсон, — раз считаете, что я ради золота мог людей положить. Нет, господин генерал-поручик, — тот обоз вёз пушки, пороха, ядра и некие ружья Пакла.

— Те самые пукли, что положили столько ваших драгун, когда вы кинули их на вагенбург пугачёвцев? — уточнил Суворов. — Слыхал я про такие, слыхал. Их британец какой-то выдумал, для флота, вроде бы задумывал противу абордажей. Но, вижу, и на земле его навострились бунтовщики применять. Откуда они его взяли, тем пускай Тайная канцелярия занимается, а нам врага воевать надо.

— Этим я и занимался, господин генерал-поручик, — напомнил ему наш командир. — Для этого нас и отправили в рейд.

— Врага вас бить отправили, а не своих людей класть без толку! — снова вспылил Суворов.

— Войны не бывает без жертв, — ответил словами Петра Великого Михельсон. — Мы не только гибли, но и врага били. Уничтожили до полка мушкетёров и драгун.

— Хорошо если так, — несколько смягчился генерал-поручик. — Но, всё равно, повоевали вы, Иван Иваныч, скверно. Я, было, хотел перед Алексей Григорьевичем и Магнус Карловичем ходатайствовать за вас, Иван Иваныч, поставить вас командиром всей добровольческой кавалерии. Теперь же не стану. Вы живота людского слишком уж люто не жалеете, боюсь, положите вы драгун да кирасир, а такие потери мы позволить себе не можем.

— Я вас понял, господин генерал-поручик, — мрачно опустил глаза наш командир. — Если я не устраиваю вас в роли командира драгунского полка, вы вольны направить генерал-майору фон Бракенгейму рапорт с требованием моего понижения в должности.

— Я сделаю то, что сочту нужным, Иван Иваныч, — ответил Суворов. — А теперь я более не задерживаю вас и ваших офицеров.

Мы, вшестером, коротко отдали честь, и вышли из комнаты, где генерал-поручик учинял разнос нашему командиру. На выходе почти нос к носу столкнулись с главнокомандующим графом Орловым-Чесменским и его братом Григорием. Отдали честь обоим генералам и поспешили покинуть дом, занимаемый ими. Дом этот, к слову, был прозван генеральским из-за обилия тех самых генералов и штаб-офицеров, то и дело входивших в него и, соответственно, из него выходивших.

— Не слишком ли ты круто с Михельсоном-то, Алексан Васильич? — спросил у Суворова Григорий Орлов. Граф не граф, а не гнушался иногда послушать, что говорят за дверью, тем более, приоткрытой. Потому и одним из первых узнал о поражении Панина и доложил о нём государыне, опередив даже всемогущего Потёмкина с Никитой Паниным. — Да ещё и при офицерах его.

— Именно что при офицерах, — настаивал Суворов. — Я когда увидел Михельсона, просто не узнал его. Я с премьер-майором по Барской кампании ещё знаком. Молодой офицер был, надежды подавал. А теперь я поглядел на него, верите ли, Григорий, Алексей, так мне страшно стало. Он в какого-то карателя обращается из боевого офицера. Быть может, мои слова его хоть образумят, на верную дорогу вернут.

— Угу, ясно, — глубокомысленно кивнул Алексей Орлов, садясь в кресло у полыхающего камина и подбросив в его пасть пару полешков, очень удачно лежащих рядом с ним. — Михельсон, и правда, стал людей класть без меры, может, его на самом деле с полка снять. Пускай эскадроном покомандует.

— Никак нельзя, — покачал головой Суворов, опускаясь в соседнее кресло. — Из полка его переводить нельзя, все вакансии заняты. А в свой же полк, где эскадронами командуют офицеры, в основном, из его бывшего Санкт-Петербургского карабинерного. Это такая карусель нездоровая завертится. Нового командира полка они не примут, реально командовать станет Михельсон, а с тем командиром, что мы поставим, что прикажете делать.

— Н-да, дела, — столь же глубокомысленно согласился с ним Алексей Орлов. — Ну да мы не для того к тебе пришли, Лександр Васильич.

— И для чего же, Алехан Григорьевич? — в тон ему поинтересовался Суворов.

— Выступать пора, Александр Васильевич, — ответил за брата Григорий Орлов. — Зима на носу.

— Именно зимой, по первому снегу, и выступим, — сообщил генерал-поручик. — Нынешняя распутица задержит армию, растянет колонны, сделает уязвимой для партизан Пугачёва. А уж с казаками я дело имел и очень хорошо знаю, каковы они как партизаны. Славно мы с ними в Семилетнюю-то по Польше погуляли, и не хочу я, чтобы они также по нашим тылам гуляли.

— Я считал, что ими займутся лёгкие кавалеристы Добровольческой армии, — предположил Григорий Орлов. — Они ведь самые лютые враги друг другу.

— Ненависть не всегда хороша, Григорий Григорьич, — покачал головой Суворов. — Вот в бою без неё никак, а в деле пикетном, где работа кропотливая, местность, как зерно перебираться, от плевел очищая, она без надобности. Добровольцев через эту ненависть в ловушку завести могут. Покажет им хвост какая-нито сотня, или даже полсотни казаков, как добровольцы, вона, те же михельсоновцы, от ненависти своей за ними помчатся. Мало того, что сами погибнут, так ещё и колонну без прикрытия пикетного оставят. Сами, думаю, граф, понимаете, чем на войне это может обернуться. Такую службу, лучше всего, по моему разумению, справят гусары и иные легкоконные, что из туретчины прибыли. Они славно навострились супротив башибузуков и прочей оттоманской конницы воевать, значит, и с казаками управятся. Безо всякой излишней ненависти.

— Хитёр ты на всякие кунштюки, Александра Васильич, — покачал головой Алексей Орлов. — И вот как ловко придумал-то всё. Ведь гусары из туретчины, в основном, венгры, сербы, там, пандуры бывшие, им всё едино с кем воевать. Катерине преданы до гроба, за то, что их на службу приняла, из-под оттоманского да цесарского ига вызволив. Ведь, что в Порте, что у австрияков они были так, второй сорт, дрянь людишки, у нас же — полноправные солдаты и офицеры, многие даже дворянами стали российскими. Вот за то они и будут резать казаков, где увидят, но, как ты, верно, сказал, Александр Васильич, без лишней ненависти.

— Без этакой-то хитрости, батюшка, на войне никуда, — усмехнулся Суворов. — Кунштюки надобно постоянно новые выдумывать, иначе погибель и тебе, и воинству твоему. Даже Фридрих, король прусский, на что полководец был отменный, через то и погорел. Удивлял всех врагов своих одним и тем кунштюком, косою атакой, а как нашли и противу её средство, так и остался на бобах. — Генерал-поручик прервал себя, поняв, что увлёкся разглагольствованиями. — А что до выступления, то я мыслю, выдвигать армию след сразу после Рождества Христова. Разговеемся в великий праздник, а на утро после сочельника и выступим. Как и уговорили двумя колоннами.

— А ну, как если враг эти наши колонны по одной-то и разобьёт? — предположил Алексей Орлов. Вояка бывалый и потому осторожный, по крайней мере, до битвы.

— Не достанет у них на это сил, — покачал головой его брат. Не менее бывалый офицер, однако более доверявший цифрам, говорившим о количестве солдат, мушкетов, орудий. — Людей меньше, обучены они хуже, так что даже если и сумеют разбить одну колонну, со второй им никак не сладить. Тем паче, колонны надобно будет пустить подале друг от дружки, чтоб пугачёвцы никак не успели бы от одной ко второй. Вот и выйдет, что им останется или в Москве засесть за стены надеясь, или же попытаться разбить хотя бы одну из двух колонн, вторая же за это время возьмёт Белокаменную и вздёрнет Пугачёва на воротах.

— Это было бы весьма неверное решение, Григорий Григорьич, — возразил Орлову генерал-поручик. — Никак нельзя жертвовать одной колонной, что вы хотите сделать. Солдата класть след за дело, токмо лишь для того, чтоб врага поболе выбить. Никак такого делать нельзя. А можно и нужно совсем по иному.

— Это как же? — уточнил тот.

— Повторять по несколько раз не люблю, — отмахнулся Суворов. — Вот тут Бракенгейм с минуты на минуту прийти должен. Я тогда всё разом всем и расскажу.

— Ну что же, Александра Васильич, — кивнул Григорий Орлов, — подождём немчуру. Что же, правда, повторять-то?

И голос вновь набирающего прежнюю власть фаворита самодержицы всероссийской несколько изменился. Тон этот новый не сулил ничего хорошего генерал-поручику, не сейчас, после победы, которую они одержат над бунтовщиками. Ведь вся слава достанется не какому-то Суворову, мало ли генерал-поручиков, графья же Орловы — другое дело, им слава, почёт, милости. А Суворова можно и позабыть, кто он, в конце концов, такой, чтобы помнить его.

— К вам генерал-майор фон Бракенгейм, — сунулся в дверь хозяин дома, в котором квартировал Суворов, богатого купца, сильно робеющего золотого шитья генеральских мундиров. — Просить?

— Проси, — кивнул Суворов. — И Прошку кликни, пускай тащит вон тот стол сюда, к камину, да карты пусть не забудет.

— Понял, понял, — закивал купец и притворил за собой дверь.

Вскоре вошли трое солдат в нестроевом, подхватили массивный стол и перетащили его к камину, придвинув к нему четвёртое кресло. Их сменил шустрый ординарец с парой медалей, ещё за Семилетнюю войну с охапкой карт. Он расстелил их на столе и откланялся. Ну, а уже после них вошёл генерал-майор Магнус Карлович фон Бракенгейм. Он не стал садиться в кресло, потому что братья Орловы и Суворов поднялись, и все склонились над столом с картами.

— Как я уже сказал их сиятельствам, — сказал Суворов, — армия двинется на Москву двумя колоннами. Первой будет армия, составленная из полков, прибывших из туретчины. Двинется она по направлению Валдай, Тверь, Клин. Другими слова, самой короткой дорогой на Первопрестольную. Именно к ней в первую очередь и устремится враг, дабы перехватить и разгромить. Вторая же, а именно твоя, Магнус Карлович, Добровольческая армия пойдёт кружным путём, через Старую Руссу, Осташков и Ржев, вроде как обходной маневр. Знаю я, что с лёгкой конницею у тебя скверно, поэтому выделю два гусарских полка, из бывших пандуров, славно себя в Оттоманской кампании показавших.

— И какая же из двух армий ударит непосредственно по Москве? — уточнил Григорий Орлов, как-то даже позабывший о своих злобных мыслях относительно Суворова.

— Обе, — усмехнулся генерал-поручик. — Как только пикеты первой армии встретят разведчиков противника, она тут же замедлит своё продвижение. Очень сильно. Будет двигаться со скоростью самого медленного обоза. В то же время, мы вышлем нескольких фельдъегерей с приказом, наоборот, продвижение ускорить. Наивозможно скорым маршем двинетесь вы к Москве, угрожая практически беззащитной столице Пугачёва. Тогда враг будет вынужден развернуть силы и двинуться уже на вас, устраняя угрозу. — Излагая план будущей кампании, Суворов разительно менялся. Он уже ничуть не походил на смешного, тщедушного человека с короткой шпажкой. Нет. Это был титан военной мысли, гений тактики, как станут говорить о нём много позже, после Рымника, Фокшан и Измаила. — И вот уже тебе, Магнус Карлович, как только заметите первых разведчиков пугачёвской армии, следует разворачиваться и идти на соединение с первой армией. Таким образом, мы заставим врага бегать туда-сюда, вымотаем его армию, утомим людей и коней. Первейшей задачей твоей, Магнус Карлович, будет соединиться с первой армией. Гони солдат и коней, сколь возможно скорее, выставляй заслоны, жертвуй ротами и эскадронами, даже пушками, ежели придётся, но соединить армии в единый кулак мы должны. И совместными силами дать бой пугачёвцам.

— Я понял вас, Александр Васильевич, — кивнул фон Бракенгейм, совершенно не смущающийся тем, что Суворов обращается к нему весьма фамильярно, хоть он и был моложе пожилого пруссака без малого на десяток лет. — А где и как вы собираетесь дать бой Пугачёву? — Сам Магнус Карлович в общении со старшим по званию был предельно вежлив, до своеобразной педантичности.

— Где, — пожал плечами Суворов, — мне неведомо. Тут от многого зависит, мне неподвластного. А вот условия к той баталии у меня жёсткие. Мы должны заставить врага атаковать наши позиции. У Пугачёва изрядное преимущество в артиллерии, но бомбардиры у него намного худшие, противу наших. Значит, долгую артиллерийскую дуэль никак нельзя. Они ведь пристреляются, и будут лупить по нашим позициям. Тогда мы вынуждены будем штурмовать их позиции, класть людей почём зря. Вот потому должно нам вынудить пугачёвцев самим атаковать и губить своих солдат.

— Славный план, — потёр изуродованную щёку Алексей Орлов. — Да не больно ли он сложен? А ну как ударят по первой армии пугачёвцы, не станут сворачивать наперерез добровольцам, да и разобьют её.

— Нет, брат, — покачал головой Григорий. — Не под силу пугачёвцам с первой армией сладить. А ежели они с нею в дело ввяжутся, то там им карачун. Ибо тогда добровольцы Магнус Карловича, — кивок на пожилого пруссака, — возьмут Москву. И повесят Пугачёва на воротах.

— Дались тебе, Гриша, те ворота, — усмехнулся Алексей, — или позабыл указ Катерины, про железную клетку и прочее.

— Глупый указ, — отрезал тот, и всем сразу стало ясно, из-за чего некогда всемогущий фаворит императрицы, один из организаторов дворцового переворота 1762 года, полностью лишился власти, и был низвергнут с Олимпа монаршей благосклонности. — Пугачёв слишком опасный сукин сын, чтоб его везти из Москвы в Петербург, хотя бы и в железной клетке. Его могут отбить по дороге, чего нам не надо никак.

— Отбить могут, факт, — кивнул его брат, — но народу нужно показать их вождя, показать униженного и сломленного, в той же железной клетке. Так что тут Катерина, как ни крути, права. Иначе снова поползут слухи дурные о том, что спасся, мол, царь казацкий, скрылся, да готовит новое восстание. А кому нужны ещё самозванцы? Стефку Малого помнишь, брат, черногорского вора, он ведь тоже себя Катерининым супружником называл.

— Вот ведь нашёл кого вспомнить, — усмехнулся Григорий. — Этого вора черногорского свои же и прирезали, а до того ещё и порохом взрывали. Нашего marquis Pugachev тоже неплохо бы на бочку с порохом посадить и подорвать. Чтоб и памяти по этому вору не осталось.

— Хорошо бы, — кивнул Суворов, — но для того, чтобы Пугачёва на воротах вздёрнуть или же порохом взорвать или в железную клетку запереть, надобно ещё и армию его победить. А сделать сие непросто будет нам.

— Войны и баталии никогда просто не даются никому, — в тон ему добавил фон Бракенгейм, — а коли даются, так значит, ничего доброго от этого ждать не приходится. За удачу военную всегда расплачиваться приходится, и частенько платят за это солдаты с офицерами жизнями своими, генералы же — опалой.

— Равно как и фавориты, — рассмеялся Григорий Орлов.

— Пора наши советы заканчивать, господа генералы да фавориты, — заявил Суворов. — Вам, Григорий Григорьич, доложили уже, что пушки новые прибыли? Те, что по образцам пугачёвских сработаны?

— Я уже осмотрел их и в деле проверил, — ответил генерал-адъютант, а в прошлом генерал-фельдцехмейстер — начальник всей российской артиллерии. — Не были бы пугачёвские канониры столь скверны, каковы они есть, их пушки faire fureur тот же, что и шуваловские секретные гаубицы в Семилетнюю. У нас же их для этого faire fureur слишком мало, вот в чём беда.

— Та беда — не беда, — усмехнулся Суворов. — Я французского не потребляю ни в речи, ни в пище, не идёт он, как и немецкий-то, ни к языку, ни к горлу. А потому скажу, не едиными только пушками баталии выигрывают. Солдат обученный да офицер грамотный всяких секретных гаубиц стоят. И вот тут все преимущества за нами. Через то самозванца и победим, господа. Совет же наш закрывают, новый соберём аккурат перед Рождеством Христовым, после которого армии выступят в поход.

Никаких слухов о том, когда назначено выступление армии из Новгорода на борьбу с Пугачёвым, по городу не ходило. На самом деле выдвигались самые разные предположения, однако большая часть офицеров сходилась на том, что раньше весны, не смотря ни на что, мы не выступим, свернув всяческие боевые действия до конца распутицы. Это как-то не вязалось с тем, что все полки вернули в Великий Новгород, и в несколько дней весь этот старинный город заполнился солдатами и офицерами, а в предместьях даже выстроили основательную слободу, названную, естественно, солдатской. Шутка ли, два десятка полков с Турецкой кампании да плюс к тому вся Добровольческая армия в полном составе. Кроме того, к нам, добровольцам, едва не каждый день прибывали всё новые пополнения. Из Сухопутного корпуса рвались вчерашние кадеты, не желающие дожидаться распределения в иные полки, отставные офицеры писали прошения в Военную коллегию о восстановлении, даже штатские, правда, в основном романтически настроенная молодёжь, уже безо всяких прошений приезжали к нам. С последними поступали крайне жестко, но поучительно. Если они никакого опыта обращения с оружием не имели, а попадались среди них и бывалые охотники, владеющие штуцером не хуже егерей, то назначали таких в нестроевые. И большая часть таких вот восторженных и глупых бежала из армии после пары дней ухода за лошадьми и работы на складах. Иные же оставались, пополняя ряды не только боевых частей, но и на тех же складах, находя своё призвание среди мушкетных пирамид и бочек с подковами. Самым показательным был пример помещика Тамбовской губернии, Игнатия Подвойтова, прибывшего на службу с десятью лучшими охотниками из своего лесного имения, над которыми его поставили начальником. И уже спустя две недели он прославил своё имя, приведя из разведки двух пугачёвских комиссаров, агитирующих крестьян на одном из хуторов Московской губернии.

— Для чего нас отозвали в Новгород, — сетовал Михельсон. — Говорили, война начинается, а где она — та война? Сидим в городе, Рождества Христова ждём. Этак просидим до самой Пасхи, покуда выступим.

— Если зима будет снежная, — предположил я, — то возможно и в январе-феврале повоюем.

— Зимою воевать скверное дело, — покачал головой Иван Иванович, — особенно нам, коннице. Видел лошадиные ноги после двух часов скачки по насту? После этого на них воевать невозможно, спотыкаются и кричат, словно люди, от боли. Вот то-то же, поручик, а вы говорите, снежная зима — можно повоевать.

— Но ведь и ждать нельзя больше, — мрачно заметил Коренин. — Мы тут торчим, нянчимся с этими кадетами да вчерашними коллежскими регистраторами и купеческими детишками. А в это время к Пугачёву едва не каждый день идут обозы с орудиями и целый полки из вчерашней черни.

— До снега воевать, всё одно, нельзя, — возразил ему Холод. — Обозы потонут в грязи, армия будет проходить не больше пяти вёрст в день, а до Москвы отсюда сотни три. Со всеми проволочка выходит, что тащиться туда армия будет месяца два, и воевать с бунтовщиками придётся, так или иначе, по снегу.

— А с чего вы взяли, ротмистр, что бунтовщики в городе сидеть станут? — спросил у него я. — Ведь в таком случае они окажутся в том же мешке, что поляки в шестьсот двенадцатом.

— Выступить-то они выступят, — согласился Холод, — да недалеко. Людей и коней не заморят, как мы, долгим маршем по распутице, встанут да хотя бы на том же Девичьем поле, и будет у нас с ними жестокая баталия. Куда там Кунерсдорфу с Цорндорфом, русские люди друг друга всегда резать горазды куда сильней, чем любого врага.

— Не думаю, что и в этом случае они с нами справиться сумеют, — покачал головой я. — Нас больше и солдаты лучше обучены, мы в любом случае разобьём бунтовщиков.

— Это верно, поручик, — кивнул Холод, — вот только что останется от двадцати полков и нашей Добровольческой? Не много. А что есть страна без армии? Наше счастье, что Семилетняя не так давно по Европам прокатилась, у Франции, Пруссии, Австрии, друзей наших заклятых армий после неё можно сказать, что и не осталось вовсе. А не то дождались бы интервенции, почище польской.

— Оно и сейчас готовятся, — мрачно заявил Салтыков. — Войска, что не на войну с Пугачёвым направили, перебрасывают к границам. Особенно, в Польшу, где новые конфедераты, вроде бы головы поднимать начинают.

— Этим только того и надо, — согласился с ним Ваньшин. — Как от них чуть отвернёшься, так они тут как тут, готовы в спину нож вонзить.

— Били псякрев раньше, — отмахнулся Коренин, — побьём и ещё. Главное, сейчас самозванца одолеть, а там можно и конфедератами заняться.

Тут за окнами офицерского собрания нашего полка, которым служил особняк какого-то дворянина, совершенно разорившегося из-за войны, особняк этот был конфискован в казну и передан нашему полку под собрание и офицерские квартиры. Особняк был отменно хорош. Всем командирам эскадронов перепало по большой комнате с маленькой клетушкой для личной прислуги, командирам взводов — несколько меньшие, скорее всего, детские, унтера же обитали в людских. Добровольцы-драгуны жили неподалёку в большом гостином доме, конфискованном в казну у того же разорившегося дворянина

С недавних пор стрельба на улицах стала привычна всем. Полиция и агенты Тайной канцелярии едва ли не ежедневно ловили пугачёвских шпионов — реальных или мнимых, никто толком не знал, — да и обычные бандиты, заметив, что все более заняты охотой за вражескими разведчиками, сильно расслабились и позволяли себе куда больше, чем в обычное время. На нас, офицеров, они нападать опасались — можно было и палашом или, к примеру, саблей получить, мы-то с ними не церемонились. С другой же стороны, убийство, либо причинения вреда солдату или, тем более, офицеру в военное время каралось не рваными ноздрями, плетьми и Сибирью, но смертью долгой и жестокой. Не до обещаний государыни сейчас, когда такая война идёт. Да и не вешали воров, убийц и насильников, а насмерть запарывали, приговаривая их к сотнями и тысячам плетей. И часто бывало, что в приговорах количество их записывалось уже после смерти преступника, так сказать, по факту, на каком ударе умер, столько и положено было. Жестоко, но эффективно, и завета императрицы не нарушает ни в чём, кто же виноват, что приговорённый умер, не вынеся наказания. Такое ведь и при Елизавете Петровне бывало не раз и не два.

В общем, мы даже не оглянулись на выстрелы. Однако когда стекло в окне, как раз напротив нашего стола, было пробито пулей, сидеть более мы не могли. Все повскакали, схватились за оружие. А по улице нёсся конный патруль с палашами наголо. На разбитой подковами деревянной мостовой лежали три человека одетых мещанами, но все при тесаках и пистолетах.

— Снова диверсантов поймали, — не нужды сказал Коренин. — Опять что-то, сволочи, взорвать хотели.

— Может даже нас, — невесело усмехнулся я.