Глава 20
Комбриг Кутасов

— Ну давай-давай, показывай, что это за пакля такая, что её за тридевять земель к нам везли.

Пугачёв так и излучал довольство в такие моменты. Как, например, сейчас, инспектируя свежеприбывшие с Урала обозы, особенно, обозы с артиллерией. А уж нынче, когда оттуда прибыли не просто новые пушки, а оружие совсем уж невиданное, пускай с таким смешным названием, «народный царь» просто расцветал, как по весне. Словно ребёнок наблюдал Пугачёв за тем, как группа воентехников устанавливает на треногу несуразного вида трубу из бронзы с барабаном в казённой части. Солдаты в это время набивали такие же барабаны бумажными патронами.

— Всё готово, — подбежал к «царю» со свитой воентехник первого ранга. — Можно начинать, ваше величество.

— Давайте помоляся, — благословил Пугачёв, которому не терпелось поглядеть на этакое wunderwaffen в действии.

Офицер с лейтенантскими кубарями встал за станину и принялся крутить ручку. Сначала раздались щелчки — это закрутился барабан, после шипение — загорелся порох. И следом выстрелы — и пули полетели в мишень. Били не слишком метко, однако ряды плоских мишеней, раскрашенных в зелёный и красный, косили весьма справно. Когда закончился первый барабан, солдаты в толстых рукавицах сняли его и кинули в ведро с водой — остывать, а на его место быстро поставили новый. Стрельба продолжилась спустя меньше минуты. Когда же подошёл к концу последний барабан, все красно-зелёные фигуры лежали на земле, пробитые как минимум тремя пулями каждая.

— Вот такая пакля, — усмехнулся довольный, как будто сам, своими руками, собрал это wunderwaffen, комбриг Кутасов.

— Сильно, — с важным видом кивнул явно удивлённый и в нем алой степени обрадованный Пугачёв. — Сильно, — повторил он. — С этаким-то оружьем мы быстро Катьку из Питера выкинем.

Это было сильным преувеличением. Ружья Пакла, доставленные с Урала последним обозом, едва дошедшим до Москвы, хоть и были сделаны с применением знаний военинженера Кондрашова, но имели большинство недостатков своих английских сестричек. А именно, часто заклинивали, особенно после длительной беспрерывной стрельбы, требовали тщательного ухода, чего сложно было добиться от вчерашних крестьян, а потому расчёты их составляли исключительно воентехники, рабочая косточка, которых, к слову, и так не хватало. Кроме того, чтобы поддерживать темп стрельбы на должном уровне приходилось выделять не менее пяти человек, чтобы постоянно снаряжали барабаны, что также требовало определённой сноровки. В общем, с одной стороны, едва ли не wunderwaffen, с другой же, слишком много сложностей. Основным призванием этого оружия стало произведение впечатление на Пугачёва. В качестве секретного оно не годилось ничуть после боя с добровольцами, где его полностью рассекретили.

Когда же, совершенно довольный, Пугачёв закончил инспекцию, Кутасов начал свою. Разведчики Голова докладывали, что армия против них почти сформирована Григорием Орловым и готова выступить в поход. А вот в том смогут ли рабоче-крестьянские полки и казаки отразить их атаку, комбриг был совершенно не уверен. Ведь сейчас им будут противостоять не бездарности и трусы, вроде Кара, и не каратели, такие как Муфель и Меллин, и даже не генерал-аншеф Панин. Нет, комбригу придётся воевать с самим Суворовым, на чьём примере его учили воевать и командовать в военном училище. Правда, надо сказать, что этот эпизод боевой карьеры Александра Васильевича, а именно участие в подавлении Пугачёвского восстания, всегда как-то обходили стороной. О нём попросту забывали. От этого, правда, таланты молодого генерал-лейтенанта ничуть не преуменьшались. И войска у него будут не чета панинским полкам, Григорий Орлов постарался, армия его брата получила ветеранов Турецкой кампании. Он сумел надавить на императрицу, которая повелела смягчить положения Кучук-Кайнарджийского мирного договора, сделав несколько уступок Порте, лишь бы поскорее освободить полки. И вот теперь шагали по Малороссии два десятка кавалерийских и пехотных полков, попутно помогая князю Потёмкину замирять эту область, всё ещё взбудораженную после ухода большей части запорожцев с Сечи. И очень верно сказала тогда Екатерина, что против них «столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была». Как бы то ни было, а сражаться с ними придётся, никуда не денешься.

Это надрывали глотки марширующие солдаты. Они отрабатывали на плацу строевые приёмы, которым не особенно хорошо учили на Урале. Оттуда присылали почти что рекрутов, хорошая подготовка только у пластунов, но их было слишком мало. С остальными же поступали куда проще. Научили мушкет заряжать, в мешок с пяти шагов попадать и штыком колоть, ну и строем ходить, более-менее, и отправляли в Москву доучиваться. Вот и обросла Первопрестольная за эти месяцы настоящим военным лагерем, занявшим почти все пустовавшие после прихода Пугачёва предместья.

На самом деле, войны этой зимой не ждали. Кому может прийти в голову воевать в ноябре? Армии остановит распутица и холода, как двигать войска по раскисшей ледяной грязи, где брать фураж для лошадей и еду для людей, сколько замёрзнет по дороге, сколько сбежит от такой лихой доли. Этого всего не подсчитать, но из-за всех этих факторов армия обычно тает, как сахар во рту, справиться можно либо драконовскими методами, либо попросту отказаться от зимнего похода. Последнего, однако, Суворов, похоже, делать явно не собирался, повторяя, а вернее, предвосхищая Ледовый поход генерала Корнилова. Тот, конечно, закончился провалом, однако теперь и добровольцы совсем не те, и кроме них закалённые в боях с турками полки. Чем же располагает его армия, что он может противопоставить им? Вчерашних крестьян и рабочих, хорошую артиллерию при скверных канонирах, ружья Пакла со всеми их недостатками. Армию без толковых офицеров и унтеров, а главное, не нюхавшую ещё пороху как следует.

Солдат громко распевающих на марше «Интернационал» прерывает команда старшины:

— Стой! К залпу! Товьсь!

Солдаты тренируются с полной выкладкой, у каждого по два десятка патронов в суме, не слишком сочетающейся с гимнастёрками образца тридцать шестого года двадцатого столетия, но что поделаешь, реалии времени, так сказать. Вот они вынимают их, скусывают по команде старшины хвостик патрона, при этом один совсем молодой солдат сгибается в три погибели, держась за живот. Его немилосердно рвёт от привкуса пороха, такое бывает с непривычки к неприятному солоноватому вкусу. Однако никто не обращает внимания, гремит залп, хорошо хоть слитный, потому что едва ли треть мишеней поражена.

— Ниже держи! — кричит старшина. — Ниже, кому говорят, рачьи дети, щучьи кости! Фершела, забрать красноармейца Рябчикова.

Солдата, которого всё ещё крутят спазмы, подхватывают два военфельдшера, третий подбирает его мушкет, и относят в сторону. Кладут на деревянную скамейку у костра — большего тому не положено, ведь не ранен, отлежится и снова в строй.

— Чего встали, рачьи дети, щучьи кости?! — надрывает горло старшина. — Ещё круг шагом марш! И песню мне, песню!

Кутасов пошёл к другим плацам. Дальше лежали, собственно, и не плацы, а самый настоящий редут. С торчащими жерлами орудий. На нём один ударный батальон тренировался брать полевые укрепления, в то время как две неполных роты другого их обороняли. И те, и другие были вооружены увесистыми палками с утолщением на том конце, где должен быть приклад. Ими гренадеры нещадно лупили друг друга, так что над редутом только треск стоял. Здесь фельдшера старались вовсю, вынося покалеченных, вправляя вывихи и накладывая лубки на переломы. Неподалёку от редута сидели вышедшие из боя гренадеры, криками поддерживая дерущихся товарищей. Когда штурмующим удавалось взять редут, что стоило им больших потерь в личном составе, они быстро заклёпывали пушки, помнящие ещё Ливонскую войну и польскую интервенцию. Правда, пару раз бывало так, что заклепать успевали не все орудия, атакующих выбивали из редута. Ну, а после окончательного его падения пушки расклёпывали, побитых и покалеченных выносили, и место сражающихся занимали свежие гренадеры.

Результаты ничуть не порадовали Кутасова. Каждый раз выбить гренадер удавалось с большими потерями, ну а им ни разу не удавалось отстоять редута. Будь на месте одной из сторон гренадеры Суворова, дело решилось куда как быстрее.

Дальше вели огонь бомбардиры, осваивая недавно прибывшие с Урала пушки и ружья Пакла. Тут стоял адский грохот, от которого, похоже, оглохли и люди, и лошади. Команды подавались знаками, а животные уже не дёргались при каждом залпе. На расстоянии от сотни саженей до нескольких вёрст земля вставала на дыбы. В воздух взлетали комья грязи, зелёно-красные манекены, куски габионов, остатки лафетов, колёса и куча прочего военного мусора, в который превращаются вещи после основательного артобстрела. Рядом плевали свинцом ружья Пакла. Стреляла примерно половина из них, остальные либо заклинило, либо их барабаны опустели, которые спешно снаряжали солдаты. У одного в руках оказался недостаточно остывший барабан и первые же патроны, что он принялся в темпе совать внутрь него, с противным шипением загорелись, и не успей нерадивый красноармеец откинуть барабан подальше, многим достались бы пули, вылетевшие из него. На солдата тут же обрушились сослуживцы и в пинки погнали прочь от орудий.

Покачав головой, комбриг Кутасов направился к своему дому. Пешком прошёл он до городских стен, прошёл по улицам со смутно знакомыми коренному москвичу двадцатого века названиями и вошёл в бывший особняк генерал-губернатора Первопрестольной князя Волконского. Рядом с ним всё ещё были видны следы установленной по его приказу батареи. Обычно это веселило комбрига, но не в тот день, как назло погожий, весьма подходящий для войны и для марша.

— Ординарец! — крикнул он. — Карты в мой кабинет!

— Они уже там, — ответил молодой лейтенант, дежурный ординарец. — Товарищ комиссар Омелин приказал их туда подать.

— Ясно, — кивнул Кутасов. — Можешь быть свободен.

— Есть, — козырнул тот.

Комбриг поднялся в большую комнату, раньше бывшую одной из бальных комнат, а теперь в них располагался громадный кабинет. Центр его занимал под стать кабинету стол, сработанный на спецзаказу, на нём он расстилал карты военных действий самых разных масштабов. Сейчас над ними корпел Омелин.

— Как инспекция? — спросил он у комбрига.

— Скверно, — ответит тот. Наедине с комиссаром он мог позволить себе быть честным. — Нам нечего противопоставить Суворову.

— Боевой дух нашей армии на высоком уровне, — сообщил комиссар. — Политотделы работают отлично, культпросвет тоже на уровне.

— Культпросветом и ликбезом Суворова не победить, — отрезал комбриг, — а воевать нам некем. Ни нечем, в плане вооружения и огнеприпасов у нас всё хорошо, в этом мы даже превосходим врага, а именно некем. Мушкеты и пушки решают далеко не всё, выучка и муштра — вот главные, решающие, факторы победы. А они на стороне Суворова и его чудо-богатырей.

— Так что, товарищ комбриг, нам оружие сложить и сдаться?! — вспылил Омелин. — А может самим себе ноздри вырвать, плетей выдать и в Сибирь пешком отправиться. Пугачёву же голову срубить и в Питер выслать.

— Не перегибай палку, комиссар, — хлопнул ладонью по столу и сжал в кулаке карты Кутасов. — Мы в это ввязались и нам дороги назад нет. Ни в Сибирь, ни куда бы то ни было. Нам надо воевать здесь и сейчас.

— Тогда я тебя понять не могу, товарищ комбриг, — покачал головой Омелин. — То говоришь, что воевать надо, а до того, что воевать некем.

— Надо, — подтвердил комбриг, — но некем. Число на стороне Суворова, умение тоже, значит, придётся переигрывать его здесь. — Он постучал по карте. — В штабе.

— Хочешь победить военный гений Суворова? — удивился комиссар.

— А что нам остаётся, товарищ комиссар? — пожал плечами комбриг. — Только плеть, рваные ноздри и Сибирь, а, скорее всего, топор или петля. Будем переигрывать в штабах. И эта обязанность ложится на нас, военного опыта у нас меньше, практического, а вот теоретического — больше. И это, комиссар, наш главный козырь, из которого надо выжать всё, что сможем. Что докладывает разведка?

— К Рождеству армия Орловых и Суворова выступит, — ответил Омелин, — но как именно, ещё неизвестно.

— Скорее всего, они пойдут двумя колоннами, — склонился над картой Кутасов. — Это будут два достаточно мощных кулака, при этом с не слишком растянутыми коммуникациями. И наша задача быстро и эффективно разгромить эти две армии, пока они не соединились для удара по Москве.

— А не проще ли, Владислав, — комиссар перешёл на обращение по имени, чтобы сгладить зародившийся было конфликт, — запереться в Москве и выдержать осаду. Солдат у нас для этого вполне хватит.

— Ты позабыл уроки польской интервенции, Андрей, — покачал головой комбриг. — Им не удалось усидеть в Москве, не смотря на всю мощь армии и наёмников.

— Против них поднялась вся Россия, — возразил Омелин, — а сейчас на нашей стороне поддержка народа!

— А ты забыл Украину, — мрачно напомнил ему Кутасов, — как её быстро замирил Потёмкин и двадцать полков с турецкой границы. То же будет и всюду, как только нам на смену придут екатерининские солдаты. Мы очень быстро лишимся хлеба и огнеприпаса, нас отрежут от Урала, а значит, от подкреплений, от новых пушек и мушкетов. Нас окружат и заморят голодом, как поляков в шестьсот двенадцатом, а после выбьют из города. С Уралом у них выйдет, думаю, не сложнее, как только там узнают о нашем поражении.

— Убедительно, — кивнул на это Омелин. — Однако достанет ли у нас сил на то, чтобы разгромить две армии поочерёдно?

— Должно достать, — резко ответил Кутасов, — иначе грош цена всей нашей революции. Но для того, чтобы сделать это, нам нужно знать маршруты движения вражеских армий. И очень желательно, до того, как они выступят из Великого Новгорода.

— Голов докладывает, что вести разведработу почти невозможно, — сказал Омелин. Согласно негласному разделению обязанностей разведка и контрразведка, а также слежка за деятельностью особых отделов, относились к ведомству комиссара. Кутасова на это просто не хватало. — Новгород просто наводнён агентами Тайной канцелярии, как явными, так и скрытыми, да и полиция старается вовсю. Всех неблагонадёжных или тех, кого сочли таковым, хватают и волокут в околотки, откуда хорошо, если один на десяток выходит. Всех рабочих объявили неблагонадёжными и держат прямо на заводах, отдельно от семей. И так будет продолжаться до конца войны. Чтобы попасть в число благонадёжных надо сдать товарища, замеченного в сочувствии нашему делу. И сейчас не семнадцатый год, сознательных рабочих слишком мало, и потому доносят постоянно. Преступный элемент полностью под контролем, им разрешили совершать мелкие преступления, кражи там, карманной воровство, но ничего больше. С теми же, кто нарушает этот сговор, поступают по законам военного времени. В общем, — резюмировал всё сказанное комиссар, — даже самому Голову, с небольшой группой самых опытных агентов, удалось только закрепиться в дальних предместьях города. Единственное, что он обещает, это доложить о том, что армия вышла, как только они выступят из Новгорода. Большего ждать, по всей видимости, не приходится.

— Ну что же, как говорится, с паршивой овцы, хоть шерсти клок, — философически пожал плечами комбриг. — Будем действовать так, будто никакого Голова с его разведчиками просто нет.

— Я думаю, нам надо полагаться на кавалерию, — сменил тему Омелин. — Она у нас лучше пехоты и уж подавно артиллерии.

— Вот только вся она лёгкая, казаки, в основном, — вздохнул Кутасов. — Драгуны никуда не годятся против екатерининских. Не надо, не надо, — сразу отмахнулся он от возражений комиссара, — я всё, что ты хочешь сейчас сказать, уже знаю. Только годились они, когда против нас воевали не ветераны турецкой войны. Их закалили схватки с оттоманской кавалерией, вот что сводит на нет все твои доводы о классовой ненависти. Она, к сожалению, боевого опыта заменить не может.

— Вот теперь я понял, почему товарищ Бокий отправил с тобой, Владислав, именно меня, — невесело усмехнулся комиссар. — Я, наверное, самый гибкий изо всех моих приятелей-комиссаров, с которыми я учился на военно-политическом. Кто другой мы за пистолет схватился после твоих слов о классовой ненависти.

— Товарищ Бокий человек умный, иначе не поднялся бы так высоко в вэчека, — ответил Кутасов. — Он долго работал над командой хрононавтов и над кандидатурой главного политрука думал, наверное, дольше всего. Я получил приказ о переводе в Москву за полгода до отправления в прошлое. Ну да сейчас не до того, — перебил он сам себя. — Нам надо думать о том, где встретить врага. Выбрать самое лучшее место для сражения, это всё, что мы можем сделать.

— Я думаю, надо выбрать несколько мест, — предложил Омелин, — и поглядеть все своими глазами.

— Отличный вариант, — кивнул Кутасов. — Но отрады надо будет взять основательные, потому что екатерининские разъезды шныряют повсюду. Ты про обоз с пушками слышал?

— Который драгунский полк до самого Переславля гонял? — уточнил комиссар. — Да, слышал. Очень неприятная история. И самое скверное, что рассекретили ружья Пакла, они могли бы стать хорошим козырем в баталии.

— И станут ещё, — заверил его Кутасов. — Надо только применить их с умом, а уж на это меня хватит. Вот, например, если тут бой дадим, — он постучал по подробной карте местности близ недавно отбитого у врага Переславля. — На высотках пушки поставим, а ниже по склону ружья Пакла, будем бить во фланг, при этом от кавалерии позиции легко защитить.

И комбриг с комиссаром погрузились в изучение карт разных масштабов и подробности. Часто менял их, чтобы посмотреть приглянувшееся место поближе, а после сравнить его с общей картой боевых действий. Итогом этой работы стали шесть наиболее подходящих для баталии мест, куда постановили отправиться на следующий день с рассветом.

Комбриг взял с собой два десятка казаков под командой есаула Бецкого, молодого казака из яицких, быстро вознесшегося на волне чисток в армии. Его особо выделял командарм Забелин, возглавившего всю кавалерию пугачёвской армии, который лично отбирал подразделения для охраны Омелина и Кутасова. Казаки у Бецкого были как на подбор рослые, молодые, в седле держались крепко, у каждого на груди висела медаль «Победа в Арзамасской баталии», а у самого есаула орден Красного Знамени, значит, он сумел отличиться в той кровавой бане. С наградами, вообще, выходила порядочная канитель, у многих казаков остались медали за Семилетнюю войну, а у иных и за Оттоманскую кампанию, снимать которые никто не собирался. Подумав, новые власти решили боевых традиций не менять и наград не снимать, однако к ним добавили революционные. А именно, пришедшие из будущего ордена Красного Знамени и Красной Звезды, долго гадали, чем заменить непонятную казакам и рабочим с крестьянами фразу «Пролетарии всех стран объединяйтесь». Все варианты, вроде «Казаки всех стран…» или «Рабочие всех стран…» быстро отбросили, остановились на вполне современной XVIII веку георгиевской ленте. А вместо «георгиевского», в те времена «золотого» наградного оружия для комсостава ввели революционное, «краснознамённое». К слову, у есаула была как раз такая шашка, значит, офицер проверенный, надёжный и отважный, как раз такой и нужен Кутасову.

— Ну что, командуйте, товарищ есаул, — махнул ему рукой комбриг. — Я вам не указ по дороге, считайте меня один из ваших подчинённых.

— Вас понял, товарищ Кутасов, — кивнул Бецкий. — Взвод, рысью марш!

Они выехали из Москвы и направились на северо-восток, к Переславлю-Залесскому, вновь отбитому у врага, как раз перед прибытием обоза с Урала. И даже не к самому городу, а к первому из приглянувшихся комбригу мест для баталии. Именно его он считал самым перспективным, потому что раньше все атаки враг направлял именно на этот древний город, почему он должен изменить этой стратегии теперь. Город представлял собой весьма удачный плацдарм для атаки на Москву, значит, туда в первую очередь враг и направит один из своих кулаков. Поэтому место для битвы под Переславлем Кутасов решил проверить первым, чтобы оценить его со всех сторон самым тщательнейшим образом.

Спустя несколько дней быстрой езды комбриг прибыл на то самое место. Оно было почти идеальным для «встречающей стороны». Высотки на флангах, где можно поставить пушки, которые могли бить через головы пехоты, не опасаясь попасть по своим. К тому же, левый край возможных позиций прикрывала река с поросшими осокой топкими берегами, такая преграда надёжней иных стен. На правом фланге можно поставить большую часть кавалерии, чтобы пресечь всякие попытки обхода. Между холмов пехота будет чувствовать себя весьма комфортно. Принимать удар на этих позициях удобно, как и переходить в контратаку. Только одно обстоятельство было на стороне предполагаемого противника. А именно сама земля под ногами. В полусотне саженей от речного берега почва была песчаной и очень прочной, её буквально усеивали камни, и даже после продолжительных дождей она не превращалась в жидкую грязь. На такой очень удобно действовать смертоносной конной артиллерии, что могло решить судьбу всей баталии.

Пролазив несколько часов по полю, комбриг, полностью удовлетворённый результатами осмотра, приказал разбивать лагерь. Темнело уже. Разбив несколько небольших палаток, которые легко умещались в седельных сумах, казаки и комбриг заночевали там же. С первыми лучами солнца снова отправились в дорогу. На полпути ко второму месту их застал дождь. На дворе стоял ноябрь месяц, и было довольно холодно, по утрам в бочках с водой приходилось уже разбивать лёд, и нередко с неба сыпалась снежная крупа, так что никто не ждал такого ливня. Самого настоящего, с грозой, громом и молнией, как в конце весны или летом.

— Дурной знак, — мрачно шептались казаки. — Где это видано, этакая грозища, да под самую зиму почти. Никак к великой беде.

В ясный полдень стало темно, словно ночью, ни о каком осмотре речи идти не могло, но и ставить палатки под таким ливнем бессмысленно, всё равно, что в луже ночевать. Вот и заехал казачий разъезд в небольшую рощицу, деревья которой хоть и не сильно защищали от хлещущих, словно кнуты, ледяных струй дождя, но не в поле же торчать, в конце концов. Как оказалось, так думали не только они.

Всадники выросли из пелены ливня, словно тени или призраки. Все в епанчах, поверх мундиров, и треуголках, выдающих екатерининских кавалеристов. И было их никак не меньше трёх взводов. Драгуны или карабинеры.

— Что делать будем, товарищ Кутасов? — спросил есаул Бецкий.

— Шапки долой, — отрезал тот. — Может, в такой тьме египетской нас не признают, не разглядят, что ни пуклей, ни косиц нет. Авось, пронесёт.

Не пронесло. Их заметили и опознали, ещё не доехав до рощицы, драгуны взялись за палаши.

— Прочь! — вскричал Кутасов. — На них!

И казаки сорвались с места, разбрызгивая комья грязи из-под конских копыт. Драгуны явно не ждали такой наглости от небольшого отряда промокших до нитки казаков.

— Рассыпаться! — скомандовал комбриг. — Уходить по одному! Встречаемся в третьем месте!

Лавой налетели они на драгун, ударили в шашки, а следом рассыпались, будто вода, просочившись через вражеских кавалеристов, и бросились кто куда. Гоняться за ними у драгун не было никакого желания — ливень, грязь, холод. Пусть себе скачут, куда глаза глядят под этими ледяными струями, лучше переждать ливень под пускай и почти эфемерной, защитой рощицы. Никому не докладывая об этой короткой стычке, тем более, что в ней никто не погиб, да и тяжелораненых нет.

Знали бы кого они в тот дождливый день упустили.

Эти день и ночь были самыми неприятными в жизни комбрига Кутасова. Он промыкался эти показавшиеся бесконечными часы под ледяными струями, пропитавшими длинную кавалерийскую шинель, потяжелевшую из-за этого на несколько килограмм, в поле и лесах, пробираясь к третьему из присмотренным мест. Ничего подобного в жизни молодого комбрига ещё не было, хуже было разве что трястись на носилках и в телеге после разгрома Сеитовой слободы, правда, тогда к боли ран примешивалась горечь осознания факта, что ничего поделать не можешь. Сейчас ничего подобного не было. Кутасов отлично понимал, за что терпит такие неудобства. Надо выбрать самое подходящее место для сражения, иначе поражения не избежать. Тем более, что второе из трёх мест он уже пропустил, возвращаться туда после встречи с эскортом, времени уже не будет.

Третье предполагаемое место сражения идеально подходило бы им, лет этак двести назад. Плоская, как стол равнина, с редкими кустиками да небольшим леском вдалеке, в общем, воюй — не хочу. Вот именно, что не хотел воевать на таком комбриг Кутасов. Поле-то огромное, какой простор для фланговых маневров, и это при условии, что у врага войск будет, скорее всего, больше, чем сможет выставить РККА. Двадцать полков прибыли только с турецкой границы, а с ними каратели, остатки панинских войск, Добровольческая армия. Это хорошо, если их вдвое больше, чем в РККА, но ведь, скорее всего, втрое, а то и вчетверо, солдат будет у Суворова с братьями Орловыми и фон Бракенгейма.

Но, не смотря на это, Кутасов изъездил это поле из конца в конец, топча снежную целину. Нежданный ливень под утро перешёл в мокрый снег, ковром укрывший землю. Продрогший и вымокший до нитки комбриг, понимая, что дело может закончиться воспалением лёгких, плюнул на всё и заехал на некий хутор. За десяток копеек разной чеканки, царской и пугачёвской вперемежку, ему высушили и вычистили мундир и шинель, накормили и уложили спать на печку. Спал комбриг чутко и вздрагивал при каждой шорохе. Окончательно проснулся, когда по полу дома хуторского старосты, где он квартировал, протопали тяжёлые сапоги. Кутасов взвёл курок короткоствольного пистолета, что держал под подушкой, и приготовился принять бой, возможно, последний. Однако оказалось, к старосте заявились несколько казаков его эскорта, в общем-то, с той же целью. Передохнуть и обсушиться. Кутасов облегчённо откинулся на подушки и заснул уже крепким сном. Когда же проснулся и спрыгнул с печки, оказалось, что дом занимают его казаки, а по всей комнате развешаны их мундиры и шинели. Слава Богу, это была не первая зима, что прожил комбриг в XVIII веке, а то от запаха, висевшего в доме, можно было и сознания лишиться.

Позже выяснилось, что эскорт его за ночь занял весь хутор и теперь казаки отсыпались и сушились по хатам. Пришлось переждать ещё день, после чего выдвинуться-таки к третьему месту.

Ещё спустя несколько дней комбриг и комиссар встретились в Москве, чтобы обсудить и дать оценку увиденным своими глазами предполагаемым полям сражений. Омелин из поездки вернулся простуженный, его ливень и мокрый снег застали на последнем месте, да и весьма удачно попавшегося Кутасову хутора не выпало. Вот и вымерз комиссар, промокший до того, и поспешил в Первопрестольную. Надо сказать, он ещё легко отделался, большая часть его эскорта по приезде свалилась с тяжелейшим воспалением лёгких. У комиссара же здоровье оказалось просто богатырское, хотя по нему сейчас этого было не видно. Он постоянно чихал, кашлял, поминутно вытирал покрасневший нос и слезящиеся глаза.

— В общем, два из трёх мест никуда не годятся, — говорил он, указывая поочерёдно их на карте. — Здесь у врага будет слишком хорошая возможность установить артиллерию, вот на этих высотах. Мы будем у них как на ладони. А занять их не получится, выйдет, что мы фронтом в лес упрёмся, а оттуда они точно не пойдут. Здесь же, — он перевёл палец на пару километров севернее и около трёх южнее, а, после, оглушительно чихнув, — позиции идеальные будут у обеих армий. Думаю, встанем на них, и ни мы, ни они вперёд шагу не сделаем, значит, завяжется артиллерийская дуэль, в которой все преимущества на стороне екатерининских бомбардиров.

— Что с третьим? — спросил у него Кутасов, подавая свежий носовой платок, взамен уже насквозь промокшего.

— Ровное оно уж больно, — развёл руками комиссар, затем замолчал на несколько секунд и несколько раз подряд чихнул, — так вот, оно ровное как стол. И земля твёрдая, камни сплошные. Фланги прикрыть можно, конечно. На левом что-то вроде заброшенной усадьбы, или охотничьего хуторка, несколько домиков полуобвалившихся и остатки частокола. На правом можно вагенбург поставить. Это, конечно, от фланговых обходов совсем не убережёт, но врагу придётся серьёзно задуматься над их целесообразностью.

— На самом деле, идеальных мест для боя не бывает, — кивнул, подводя итог их совещанию, комбриг. — В общем, будем ориентироваться в своих действиях на самое первое и твоё третье.

Таким образом, начало плану военной кампании было положено. Оставалось ждать известий от Голова о выступлении армии противника.