Глава 7
Милена Стрижова
1985–1991 годы
Вот ведь как все обернулось. Недаром ее тянуло к этому парню. Недаром она его обхаживала. Долго выцеливала. Соблазняла.
И дело не только в том, что он принадлежал заклятой подруге, Анастасии Капитоновой. И очень приятно отобрать его у нее. Нацепить ей на нос чайник. Отомстить. За все унижения, которые она, Милена, претерпела от Насти за бесконечные детские годы – пока они были знакомы и, так сказать, дружили.
Что может быть ужасней, чем дружба между двумя девочками! У одной дедушка – крупный чиновник, а мама – начальник отдела в министерстве. У другой дед – пьянь со станции Хотьково, а мать – врачиха в поликлинике. Одна проживает в пятикомнатной квартире, а вторая – с матерью и бабкой в комнате в коммуналке. У первой полным-полно игрушек, и платьев, и кукол, и сластей, и пирогов, и шоколадных конфет, а второй – перешитый мамой старый сарафан и соевые батончики уже радость. К тому же первой все легко дается. У нее – репетиторы, и лучшие парни, и лучшее платье на выпускной. А Милене приходится заниматься с утра до ночи самой, чтобы вытянуть аттестат на средний балл «четыре с половиной». Чтоб поступить пусть не в такой остромодный вуз, как Настя, но отчасти престижный Плехановский институт.
Потом в какой-то момент ей стало казаться, что судьба проявила к ней благосклонность. И постаралась, наконец, расставить девочек по заслуженным местам. Пусть Настя и выбрала себе настоящего красавца, умника, обаяшку Арсения. Однако на принца Сенька никак не тянул. Провинциал без роду без племени. Лимита южнороссийская. Разумеется, старшие Капитоновы – Настина маманя Ирина Егоровна и бабушка с дедом – терпеть его не стали. Выгнали голубков на съемную квартиру с облезлым паркетом и отслаивающейся штукатуркой. Каково балованной Настеньке тоже маяться в коммуналке? Любовь зла – полюбишь и козла? С милым рай и в шалаше? Правильно, Капитонова, а? Или ты уже не согласна? Нахлебалась романтики?
Милене удалось счет с Настеной если не сравнять, то сильно сократить разрыв. Нашла она себе богатого и перспективного. Капитонова все время мамашей своей министерской хвасталась – а у Стрижовой в номенклатуру не мамочка попала. Ближе и интересней – муж. И не вшивый начальник отдела (как Ирина Егоровна), и не в строительном министерстве. Он – замначальника главка, причем в самом Минздраве. А Минздрав, конечно, другим министерствам не чета. В его руках все врачи, любые больницы и самые редкие лекарства.
Ведь обычному человеку какой толк в строительном министерстве! Зато все на свете болеют: и продавцы, и завмаги, и ректоры, и автослесари, и даже партийные деятели – все! Хворают также их жены, дети, матери и отцы. И это означает, что в руках Милиного мужа было ВСЕ. Ради хорошего врача любой номенклатурщик или директор магазина ничего не пожалеет. При правильной постановке дела можно ни в чем решительно не нуждаться. Милена и стала как сыр в масле кататься.
Был, конечно, единственный недостаток: нетоварный вид мужа. Совсем не такой, как Настин Сенька. Не орел. Старенький, сорок пять лет, седоватый и лысоватый. И, несмотря на обширные связи среди урологов-проктологов, не очень-то сильный в определенных обстоятельствах. Но, впрочем, что там у Милены с ним в постели происходит (или не происходит) – это таинство. Секрет, никому не ведомый.
А для того, чтобы Милена урвала от жизни кусок своего законного женского счастья, существуют другие мужчины. И самые из них сладкие – те, кого приходится отнимать у других дамочек. А особенно сахарный, конечно, Арсений, с которым гадина Настька пытается жить. Милена правильно все рассчитала – ей не случайно муж ксероксы английских переводов, сделанных под грифом ДСП для докторов и высших медицинских чиновников, приносил. А в книжках западных сексологов не только позы и физиология любви показаны, но рассказывается о психологии. И там сказано: страсть, когда ты ничего на свете, кроме него (или нее) не видишь, остывает обычно за полгода – максимум год. И через год совместной жизни мужик перестает слепнуть от своей дамы. Он начинает смотреть по сторонам. И к нему уже можно подкатывать. Вот она к Арсению тогда и подкатила.
Несколько раз она в гости набивалась к Насте и сожителю ее – чтоб Сенька правильно ее сигналы угадал. А потом однажды, весенним днем, подкараулила парня возле его работы, на улице Двадцать пятого Октября. И домой к себе привела. Правда, надо ж такому случиться – ровно в тот день, одиннадцатого марта восемьдесят пятого года, в стране нового генерального секретаря, товарища Горбачева, выбирали. А еще точь-в-точь в те часы зарезали бабку и дедку Капитоновых.
И пусть в тот раз у них с Арсением любви не вышло. Сорвался он с крючка, утек. Зато получилось гораздо лучше, о чем она даже мечтать не могла. Сеньку обвинили в убийстве капитоновских деда и бабки! И главное: во многом осудили на основании того, что у него не было алиби. А он стеснялся, дурачок, или стыдился, или боялся сказать, что он в те часы не убивал, а всего-то в гостях у Милены был!
И его посадили. Настькиного суженого, мужа не расписанного, не венчанного! Сладко-то как! А она, Милена, в милицию не пошла. И показания, обеляющие Арсения, не стала давать не только потому, что мужа своего боялась. Не оттого, что заревнует он. Наплевать на мужа с высокой башни. Наплевать, растереть и забыть. Муж – он все снесет. У него доля такая. Главное – если б она алиби Сенькино раньше времени обнародовала, тогда его пришлось бы досрочно из лагеря выпускать. А это Милене зачем?
Правда, советская буржуазия, коммунистическая элита – она всегда устроится! Вот и Настька: не успели Арсения на зоне закрыть – она уже свадьбу с другим гуляет, с Эженом. Тот далеко не сирота безродная. Его кандидатуру мамаша капитоновская одобрила. Да и дед с бабкой его ранее привечали. Дипакадемию он окончил, с понтом дипломат. А может, даже – шпион. А это значит: непрерывные загранки, шмотки, дефицит.
Ну, с Эженом Мила еще до Настьки успела перепихнуться. Приятно, конечно: и тут подружку опередила. Однако в постельном смысле Женечка тогда оказался не на высоте. А в смысле перспективы его на себе женить – тоже без вариантов. Никогда бы родители Сологуба, советская белая кость в лице мамаши-англичанки, профессорши, не позволили бы ему жениться на дочери заштатной врачихи: явный мезальянс, товарищи-господа!
Оставалось радоваться в редкие короткие встречи: как тяжело влачит свое существование за Эженом Настя! Как невыносим ей семейный воз! Как тягостно и погано за нелюбимым! Хотя какая, казалось бы, разница?! Милена вон живет, и что? Поет, веселится и пляшет. Всех обязанностей: полежать смирно пятнадцать минут в неделю, притворно постонать, поизвиваться! И – все! Остальное время свободна, со шмотками, с друзьями и деньгами, тем более у мужа, Шершеневича, столь часты командировки, да не простые, а загран!
Чего убиваться-то? Стоит ли? Правда, еще тогда закралась в голову Милены предательская мыслишка: может, гадина Настя секрет какой знает? Может, и впрямь: когда есть любовь, на свете лучше живется, чем без любви? Или Арсений в самом деле особенный? Тем больше поводов его на деле испытать.
Наконец в восемьдесят восьмом его выпустили, и Настька опять переметнулась: Эжена отправила в отставку, с Сеней живет. Что ж, решила тогда Мила, попробуем еще раз. Для начала – поссорила с ним подружку. Правильно рассчитала, что такого горячего южного парня, как Арсений, сильнее всего ревность изведет. Потому и подкинула ему замечательный повод. Подготовила почву. Намекнула ему, что Настька не просто его ждала, когда насильно с Эженом была. «Она, оказывается, еще и проститутка: чтобы тебя, Сенечка, освободить, чиновнику из прокуратуры отдалась!» И правда: как раз на почве ревности Настька с Сенькой и поссорились. Он потом сам рассказывал.
Тогда ей удалось затащить Арсения в койку. Начинался девяносто первый год. На фоне всеобщей нищеты и нехваток Челышев благополучно выделялся. У него, преуспевающего кооператора, денег куры не клевали. Подумать только! Он, шарлатан, стал продавать раковым больным выжимку из черноморской акулы. И обогатился. Пригласил Милену в ресторан, в знаменитый «Славянский базар», деньгами швырялся. Потом они, разумеется, в койке очутились.
Но, несмотря на южную горячность, в постели он оказался мужик как мужик. Ничего особенно впечатляющего. Хотя старался. И пару раз даже пробивал ее. Но тут ведь главное – не физическое наслаждение, а моральное удовлетворение. До чего шикарно получилось! Она, Милена, в капитоновской постели, да с подружкиным мужиком лежит! С ее любимым, ненаглядным, единственным!.. А по ходу дела Настька в квартиру по телефону позвонила – и Милена ей в трубку томно ответила! Самая сладкая деталь всей истории с Сенькой.
Потом, правда, у них не задалось. Арсений стал Милену избегать. Сама позвонила ему – разговаривал холодно. Ну и ладно, черт бы с ним. Для того чтобы чувствовать себя победителем, достаточно бывает единственной победы.
Но тут неожиданное вмешалось в Миленину судьбу. То, что она всегда презирала. От чего хотела бы избавиться, как от ненужного придатка.
Физиология! Проклятое тело опять оказалось выше духа. И выше расчета.
Физиологическое стало влиять на судьбу. И – менять ее.
Через три месяца после ночи с Арсением Мила поняла, что беременна. Почему только через три? Почему так поздно? Почему не догадалась раньше? Да потому, что расслабилась, живя за мужем, за его спиной. Сколько с ним ни ложилась, ни разу не предохранялась. Считала – что ж, пусть будет ребенок. Не беда. Наоборот, дите поможет крепче привязать Шершеневича. Но она с ним не залетала.
Любовники у Милены тоже имелись, и не один. Но и с ними – ничего. Вот она и решила: значит, не судьба. Ну и слава Богу. Не очень-то и хотелось. А когда родить приспичит – тогда она займется этим вопросом. Подлечится. Или мужа своего подлечит. Благо связей в медицинском мире – пруд пруди.
И тут – здравствуйте пожалуйста. Даже месячные в срок приходили, но врачиха, Евдокия Гавриловна, когда Милена к ней явилась, огорошила: беременность, двенадцать недель.
Что ж, раз так, надо рожать.
Мужа Милена не боялась. Ну или почти не боялась. Не станет он ее ревностью изводить. Докапываться: его ли младенец, нет ли? Да разве ему до того будет? В сорок пять лет – долгожданный, первый ребенок! Да он Милену станет на руках носить, в попу целовать, пылинки сдувать!
К тому же дня через три после того, как случилась любовь с Арсением, супруг вернулся из загранкомандировки и она его к себе допустила. Потому в смысле ревности все чисто. Жена Цезаря вне подозрений.
Но сама Милена не сомневалась: ребенок от Сени. Вот ведь как получилось! Не случайно, выходит, ее к нему тянуло. Значит, думала Стрижова-Шершеневич, в ее судьбу вмешались высшие силы. Раз уж она ни разу, ни от супруга, ни от других мужиков, не беременела, а от Арсения залетела – сей факт, наверно, что-то значит? Уж не то ли, что они друг другу предназначены судьбой?
От мужа уходить Мила не собиралась. Кто такой Сенька – даже с теми тысячами, что он стал в своем кооперативе зарабатывать? Парвеню, выскочка, без прописки и связей. Голь перекатная. А муж, что бы ни вопили демократы: «Долой незаконные привилегии! Долой партийных функционеров!» – оставался твердыней. Оплотом, основой. На него Милена могла положиться, чувствовать себя за каменной стеной. И в материальном отношении, и в смысле полезных связей.
Однако с мужем ситуация вдруг повернулась в неожиданную, совершенно не предвиденную ею сторону.
Чтобы объявить о событии, к приходу благоверного с работы Мила испекла шарлотку, запекла курицу в духовке (продуктового дефицита жена функционера из Минздрава никогда, даже в суровом девяносто первом, не знала). И супруг вдобавок вернулся веселым, ручки потирал.
Она ему «Саперави» налила. Подумать только, муж утверждал, что, согласно исследованиям западных ученых (засекреченным в Союзе), алкоголь, особенно красное сухое вино, положительно влияет на здоровье! Но сама даже не пригубила.
– А ты почему не пьешь, Миля? – мимоходом спросил Шершеневич.
– Что-то не хочется. И пожалуйста, не называй меня Милей. Я – Милена.
– А может, просто Лена?
– Нет. В крайнем случае Мила. Но Милена – лучше всего.
Он ее всегда раздражал ужасно, этот сорокапятилетний лысый, пегий хмырь. Даже в момент, когда она планировала важный, судьбоносный разговор, от ядовитости не могла удержаться.
– Так почему не пьешь? – не отставал зануда.
– А тебе-то что?
– Может, я на тебя сегодня имею виды.
– А я на тебя – нет.
– Вот я и хочу, чтоб ты выпила. И расслабилась.
– Не буду.
– А я-то думал, ты подготовила мне романтический вечер. И это только прелюдия.
– Подготовила, – вздохнула она. – Да и повод есть.
– Какой?
– Я беременна.
Против ожидания, Павел Юрьевич не просиял, не умилился, не пустился в пляс. Отложил вилку, отставил бокал. Сидел безмолвный, с каждой минутой мрачнел все больше. Наконец грохнул кулаком по столу – так, что задребезжали тарелки, повалился пустой бокал.
– Что?! – испугалась она. – Что случилось?
– Б…дь! – вдруг припечатал супруг. – Сука! Проститутка!
– Ты чего ругаешься? – Она расширила глаза. В них сверкнули слезы.
Муж вскочил. Наклонился к ней:
– От кого ребенок?! Ну? От кого, говори!
– От тебя! – жалобно протянула Милена сквозь слезы. – От кого ж еще?
– Что ты врешь, сучка?!
– Ну почему – вру?!
Она заплакала. Обычно женские слезы действуют на мужиков умиротворяющее. Они их пугают.
Но не в этот раз.
– Потому что потому – все кончается на «у»!
Она рыдала. Он замахнулся, Милена сжалась, муж опустил кулак. Устало сел напротив. Он, похоже, выпустил пар.
– Мила, Мила… – протянул Павел. – Я не могу иметь детей. Понимаешь? Исключено.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Почему ты мне раньше не сказал?
– Зачем? Чтобы ты с другими предохранялась, да? – с ядовитой болью спросил он.
– Я, может, тогда бы за тебя не вышла! – выкрикнула она в слезах.
– Не вышла? Ах не вышла б?! – снова полез он в бутылку. – Ну, я тебя не держу. Убирайся.
– Пашенька! – взмолилась она. – Ну мы же договорились: каждый из нас живет своей жизнью. Разве не так? Разве у тебя у самого на стороне никого не было?
– Было – не было, я тебе ЧУЖИХ детей на воспитание не приносил. В общем, так. Завтра я договорюсь, а послезавтра пойдешь на аборт.
Она снова тихо заревела.
– Ну что еще? – угрюмо спросил супруг.
– Я не могу… на аборт… – сквозь всхлипы молвила Милена.
– Чего это вдруг?
– Срок большой.
– Большо-ой? Сколько?
– Четырнадцать недель.
– Ох ни хрена ж себе! Что ж ты раньше молчала, идиотка?! Мечтала родить любой ценой? Ох и дурища!
Она залилась слезами еще пуще.
– Ну ладно, я договорюсь, – досадливо вздохнул Павел Юрьевич. – Есть у меня человечек, мне обязан, он и на таком сроке сделает. Ну ты мне и удружила, шалава!
Милена отчаянно замотала головой.
– Нет!!! Я боюсь! Не пойду! Я не хочу на аборт!
– А что поделаешь? Сама виновата. Я чужих ублюдков растить не намерен.
И тут она выкрикнула – вся в слезах, размазанных по щекам:
– Но почему?! Почему ты не хочешь ребеночка?! Это же будет наш ребенок. От меня! В нашем браке! Почему ты не хочешь?! Почему? Объясни мне!
– Ты совсем идиотка, что ли? Ты забыла, где я работаю?
– В министерстве.
– В каком министерстве?
– В Минздраве. И что?
– А то! Где я только не консультировался, не лечился! Все знают: у Павла Юрьевича детей быть не может! И тут на тебе здрасьте! Моя жена родила! Да эдак ты не просто меня подставишь – карьеру мою погубишь! Все будут знать: у Шершеневича жена – проститутка. Ясно?! Ты – проститутка!
– Пашенька, миленький! В жизни всякое бывает. А может, мы с тобой ребеночка из дома малютки взяли? Так ведь многие делают!
– А пузо твое – куда мы денем? Да ты вся на виду. Мы в доме минздравовском живем, забыла?!
– Другие, наоборот, когда ребеночка усыновляют, подушки под платья подкладывают…
– Что за чепуха? Что за детский лепет? – опять взвился муж. – Подушки! В общем, слушай сюда: или ты завтра идешь на аборт, или – убирайся из моей квартиры. Сегодня же.
Милена вскочила и бросилась в свою комнату – рыдать.
Ей стало ужасно горько. И жалко. Жалко не ребенка. Жалко себя. И страшно – за себя. Сколько бывало случаев: на больших сроках женщина делает криминальный аборт – и гуд бай, истекает кровью, летальный исход. Пусть муж что угодно обещает. Клиника, свой человечек… Все равно, где б ни скоблили – остается риск. И риск на подобном сроке – большой. Что уж там говорить о последствиях. Да после такой операции она никогда больше рожать не будет. И это еще самый легкий исход, какой только можно представить.
Через час Мила вышла из своей комнаты с чемоданом. Холодная, спокойная, неприступная.
Супруг сидел на кухне, курил. Милена не спешила уходить. Долго искала шарф, перчатки, плащ. Все ждала: вот сейчас он ее остановит. НЕ ОСТАНОВИЛ. Хотя ушла она только после того, как пребывание в квартире рядом с упакованным чемоданом стало выглядеть совсем уж глупо. И поступилась слегка гордостью, заглянула на кухню, спросила: «Мне сказать ничего не хочешь?» А муж мрачно промолчал, будто не слышал.
И тогда она вернулась к матери в коммуналку. К ее унылому бубнежу: а-а, я же тебе говорила, я предупреждала, с мужиком надо как с хрустальной вазой обращаться, а ты – го-ордая слишком, ишь, цаца выискалась!..
Прошло два, три, четыре дня. И Мила с горечью признала: она, пожалуй, переоценила себя. А супруга своего, наоборот, недооценила. Если бы она вдруг оказалась на его месте, то тридцать раз поступилась бы гордостью, лишь бы сохранить семью. Лишь бы у ребенка был отец. Она рассчитывала, надеялась: он не выдержит. Она – юная красотка, Павел – потертый жизнью функционер. А чиновники сейчас в стране не в почете. К тому же семья, ребенок – ценности на века! И Шершеневич придет к ней, приползет. Простит. Умолит вернуться. И согласится, чтобы она родила, лишь бы была с ним.
Но – нет. Минуло пять дней, потом неделя. А Шершеневич не звонил, не приходил, знать о себе не давал. Милена узнала через девочек в министерстве: ходит как ни в чем не бывало на работу. По-прежнему бодрый, глаженый, в галстучке.
Помимо прочего Мила не хотела жить в коммуналке! За годы жизни с мужем она уже успела отвыкнуть, что перед тем, как пойти в ванную умыться, надо взять из комнаты свое полотенце. И пищу на кухне оставлять нельзя, а в туалете – бумагу: стянут. И унылый пьяный мат за стеной тоже не способствовал нормальному протеканию беременности.
Имелся у Милены, конечно, другой вариант – запасной. Она особенно на него не закладывалась, но – вдруг сработает? В конце концов, Арсений – это вам не плешивый Пал Юрьич. Молодой, красивый, деловой и мощный. Пусть, в отличие от мужа, без блата и связей, зато – богач. И наверное, талант. Как он быстро приподнялся на своем акульем бизнесе! Деньги – пачками, она сама в кошелек к нему заглянула, когда он в «СлавБазе» рассчитывался.
Правда, Сенька принадлежит другой. И конечно, он по большому счету дурачок, то есть мальчик порядочный. Верность и все такое. Но раз уж однажды в койку к ней, при живой-то Насте, прыгнул – может, насовсем от нее уйдет? Особенно если узнает, что Милена под сердцем его детеныша носит?
Они повстречались опять в «Славянском базаре». Немного их было в ту пору, заведений в столице, куда можно было сходить, даже если ты имеешь много денег. «Узбекистан», «СлавБаз», «Националь», «София», «Метла». Вот и все, пожалуй, на восьмимиллионный город. А «Берлин», «Прага», «Будапешт» закрылись на ремонт. Не идти же разговаривать в пивбар, где лужи пива и сортиром в зале воняет. А больше выбора-то нету. В только что открытый Макдоналдс на Пушкинской – его ведь тоже тогда рестораном называли? Но туда очередь на улице на три часа стояла.
А в «СлавБазе» у Сеньки, видать, блат. Для него всегда есть места, и мэтр с официантом кланяются, и в тот же самый кабинет, где они в прошлый раз сидели, их провели.
С Арсением Милена решила не вилять. Действовать бесхитростно. Ведь Сеня – мальчик, в принципе, честный, а потому фальшь чует.
Сказала ему напрямик: мол, беременна. Беременна – от него. И про мужа сказала, что тот бесплоден. И про то, что больше ей не от кого залететь. Потому что ни с кем больше, кроме Арсения, она не спала (что было почти правдой, не на все сто процентов).
И опять… Получилось, что Милена ошиблась в расчетах. Опять мужиков, козлов, переоценила. Она думала, что мимолетный любовник известию о будущем малыше по меньшей мере умилится. И если уж замуж сразу не позовет, то, на худой конец, заверит: буду я, мол, помогать вам всячески. Попросит разрешения дитенка навещать… Но и тут получился облом. Сенька в ответ на ее исповедь скривил губешки. Холодно поднял бровь.
– Ты уверена, что ребенок от меня?
– От кого ж еще!
– Ты ведь замужем, хочу напомнить. За другим.
– Я ж говорю тебе: мой муж бесплоден.
– Это не значит, что в Москве и области плодовит один только я.
– Ты что, намекаешь, что я еще с кем-то встречалась? С тобой, и с мужем, и еще с третьим?
– Ты мне сама говорила. Здесь, в «СлавБазе», рассказывала о любовнике.
– Нет, Сенечка, – ребенок твой. Ты не рад?
– Чего уж тут радоваться! Ты замужем за другим. Я – собираюсь жениться. И не на тебе.
– Ты что, – она даже стала терять контроль над собой, чего не ожидала: беременность все-таки скверно сказывается на характере, – намекаешь, что мой ребенок – обуза?
– Да я не намекаю, – усмехнулся Арсений, – я прямо говорю.
– Но это и твой ребенок тоже!
– И что дальше?
– А я откуда знаю?
Тон его по-прежнему был ледяным.
– Ты – чужая жена. У вас будет ребенок. Не понимаю: при чем здесь я?!
– Гад, сволочь!
Она потянулась дать ему пощечину – он отшатнулся. И тогда она совсем не сдержалась и метнула прямо в голову Арсения бокал с «Ессентуками». Вот уж не характерна для нее, рассудочной, такая горячность, но, возможно, в Миленином состоянии простительна. Парень увернулся, и бокал врезался в стену кабинета. Прыснула по комнате минералка, разлетелись осколки.
Милена фурией выскочила из кабинета. Угодливый официант в спину ей вопросил:
– Вы уже уходите? Надеюсь, вам у нас понравилось!
– Очень! – сквозь зубы бросила она.
…И пришлось Милене ради будущего ребенка поступиться гордостью.
Но в этот раз ей надо было действовать наверняка. А значит, хитростью. И она приехала к мужу, в успевшую стать родной квартиру – пусть не в центре, а в Новых Черемушках, зато отдельную и улучшенной планировки. Имелся повод: кое-какие вещички забрать. У нее, разумеется, были ключи от дома. Она в момент своего ухода их Павлу Юрьевичу благоразумно не отдала. Могла, значит, посетить мужнину квартиру в любое время, пока тот в министерстве. Но Милена прибыла с расчетом – вечером в четверг, когда домоседа Шершеневича гарантированно застанет дома.
Муж развалился на диване, смотрел телевизор. На ее приход никак не отреагировал, даже не взглянул. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка импортного виски. По ящику показывали хоккей – однако мысли супруга, она видела, были далеки от Фетисова и Ларионова, а глаза полны слез. Ну, раз так, значит, и правда переживает по ее поводу товарищ. Начинает понимать, что потерял. Слава богу, остальное оказалось делом техники. И она, словно бы мимоходом, походя, погладила его по плешке, грудкой слегка к плечам прижалась… Этого оказалось довольно – вот он уже сжимает ее в объятиях, шепчет: «Милая! Как же я скучал по тебе!»
А раз скучал – значит, ей придется остаться. Лишь бы только не гнал на аборт. А вскоре уже и гнать стало бессмысленно: срок пошел такой, что ни в какой клинике никакой доктор операцию делать не станет.
И муж с чужим плодом примирился. Стал, как она надеялась и ожидала с самого начала, с нее пылинки сдувать. Пристроил лаборанткой на кафедру во Втором меде – чтобы было откуда в декрет уходить, чтобы больничный оплатили. А докторица Евдокия Гавриловна в районной женской консультации Милену, благодаря мужу из Минздрава, очень уважала и давала бюллетень, стоило ей только пикнуть о ничтожном недомогании.
Милена прекрасно проводила время. Наступили гармония и покой. Она ходила в одиночестве в Пушкинский музей и Третьяковку – согласно новой теории, рассказал ей Павел Юрьевич, беременным надо видеть больше красоты. Много гуляла, особенно в центре, на Патриарших. Новые Черемушки – район, конечно, хороший, но прохаживаться там с радостью для глаз совершенно негде.
Однако что за несчастная у нее беременность случилась! Всего лишь месяц довелось Милене наслаждаться. И опять – гадская капитоновская семейка виновата.
Однажды, когда она вышла из консультации от Евдокии Гавриловны, в рассуждении пройтись, нос к носу столкнулась с Настькой. Первая мысль – испуганная и одновременно злорадная: знает ли Капитонова, что она, Милена, была тогда с Арсением? Распознала по телефону Миленин голос? Но она изобразила улыбку до ушей:
– Настюшка! Сто лет, сто зим! Как я рада тебя видеть!
Однако по первой же Настькиной реакции – на лице злость, обида, отвращение; уклоняется от объятий – Мила поняла: знает. А ведает ли, что ребенок от Арсения? И она спросила у Капитоновой:
– Ты, подруга, чего здесь оказалась? Второго ждешь?
– Нет, бог пока миловал, мне Николеньки хватает.
– Сколько ему?
– Да уж в школу на будущий год идет. А у тебя срок когда?
– Через три месяца обещают.
– Мальчик, девочка?
– Кто ж мне скажет! Это только на Западе, мне Павел Юрьевич рассказывал, всем беременным в обязательном порядке УЗИ делают. Разные, не дай Бог, отклонения у ребеночка определяют и пол заодно.
– Ну, УЗИ и у нас, в Москве, уже есть, тебя твой муж мог бы устроить.
– Да ладно, – беспечно махнула рукой Милена. – Я лучше в неведении останусь. Так интересней.
– Твой муж вообще влиятельный человек, – с натянутой улыбкой начала Настя.
– Наверное, – дернула плечом будущая мать. Ничто не могло испортить ее безоблачного настроения. Она чувствовала сейчас полное превосходство над Капитоновой. Ведь она, Милена, не просто поимела ее парня, но и ребенка от него заполучила!
– Но ты не сомневайся: найдутся в Москве и влиятельней его! – с затаенной злобой произнесла Настя.
– Ты о чем, подруга? – тоже перешла на холодный тон Милена.
– А ты не знаешь?
– Представления не имею.
– Ну что ж, может, и вправду не знаешь… То, что мой Сеня, – слово «мой» она произнесла с нажимом, – возглавляет медицинский кооператив, тебе известно?
– Положим, да.
– А ты знаешь, что в последнее время какая-то важная персона Арсению начала пакостить? Бесчисленные проверки пошли, арестовали счет в банке, даже уголовное дело против него возбудили!
– Что ж, бывает. Кооператоров в Москве не любят. Богатых – тем более.
– Тут не просто нелюбовь, Милочка! Я точно знаю, кто под Арсения копает.
– Ну и кто же?
– Твой мужик. Шершеневич.
– С чего ты взяла?
– Не твое дело. Но сведения – верные. И ты, я думаю, прекрасно знаешь, почему твой муж так поступает. И за что он Арсению мстит.
– За что же? – высокомерно поинтересовалась Мила.
– Хочешь, чтоб я вслух сказала?! – Капитонова по-настоящему разозлилась. – Твой муж мстит Сеньке за то, что ты с ним спала, шлюшка несчастная!
– Тебе лучше надо следить за своим ненаглядным, – в слово «ненаглядный» Милена вложила весь возможный яд. – И научить его свою похоть на привязи держать.
– А тебе надо со своим разобраться. Чтобы он личные обиды не возмещал за государственный счет. И то, что Арсений ему рога наставил, – еще не повод для того, чтобы кооператив прикрывать!
– Знаешь, Настечка, я за работу своего мужа не отвечаю.
– А надо тебе его поберечь, – с угрозой проговорила Капитонова. – Сгорит ведь на работе.
– Ты о чем, подруга?
– О том, что твой муженек – далеко не самый главный в столице человек. И даже не министр. И на него найдется управа.
– Ой-ей-ей, напугала! Да что ты ему сделаешь-то?
– Мое дело – предупредить. Так и передай своему Шершеневичу: или он Челышева и его кооператив оставит в покое, или у него у самого будут большие неприятности. Грандиозные!
– Откуда им взяться, Настенька? – язвительно усмехнулась Милена. – Дед твой давно в могиле, бабка – тоже. Да кто теперь-то за твоего лимитчика Сеньку заступится? Кто на моего Павла Юрьевича ножку поднимет?
– Ах, ты права, – лицемерно, с большой уверенностью в себе согласилась Настя, – действительно, ни бабушки моей, ни деда уже нет в живых. Но есть еще мои соседи по дому. Ты забыла, где я прописана? На каких дачах всю жизнь прожила? И какие у моего деда старые друзья. И – старинные подруги у бабушки? И что Сенька сам – журналист, не последний человек, у Ельцина интервью брал? Так что найдется на твоего муженька управа. Еще пожалеет он, что с нами связался. Будет продолжать на Арсения тянуть – кровавыми слезами умоется.
– Ой, испугала! Можно подумать! «В бессильной злобе красные комиссары…» – насмешливо процитировала Милена.
– Ступай, шалава, – перешла на блатную феню рафинированная Анастасия, – да мужу передай: пусть отвянет.
Весь день Стрижова размышляла. (Вот сволочь Настька! Прервала размеренный ход беременности, заставила ее негодовать. А потом думать, варианты считать!) Милена сомневалась: говорить ли о капитоновских угрозах мужу? Надо ли предостеречь его? Или промолчать? Оставить все как есть? Однако, поразмыслив, решила: угрозы Насти – не пустые слова. Милена скорее кожей ощутила, чем вычислила: Капитонова отомстить – может. У нее и запала, и связей хватит.
К тому же Милена снова почувствовала себя хозяйкой в своей семье. Муж прогнулся под нее, простил измену, принял с чужим ребеночком. Значит, и дальше будет все сносить. И будущая мать начала свой разговор с ним с позиции силы. Спросила после ужина прямо в лоб:
– Ты что – решил в графы Монте-Кристо податься?
– А что такое? – насторожился супруг.
– А то. Зачем против кооператива Арсения копаешь? Простить не можешь, что тот в моей койке оказался?
По тому, как метнулись зрачки у Павла Юрьевича, Милена поняла: она попала в точку. Настька права, муж действительно пытается отомстить Сене. Использует все имеющиеся у него средства. А у чиновника такого ранга, как ее супруг, возможностей много.
– Это не твое дело, – отрезал рогоносец.
– Может, и не мое. Но я просто хочу предупредить, чтобы ты был осторожен. Семейка Капитоновых может навредить.
– Успокойся, ничего они не сделают, утрутся и промолчат в тряпочку.
А спустя неделю Милена прочла в газете «Советская промышленность» фельетон, в котором журналист защищал смелое начинание лекарей из кооператива «Катран-Мед»: «Мы должны поклониться этим людям, Ивану Тау и Арсению Челышеву, хотя бы за то, что они – рискнули. Хотя бы за то, что попытались спасти обреченных, тех, от кого уже отвернулась официальная медицина. И кое-кого они действительно спасли. А перестраховщики от медицины в лице, прежде всего, руководителя главка Минздрава СССР Павла Юрьевича Шершеневича, пожалуй, заслужили ордена, медали или по меньшей мере почетного нагрудного знака: «Душитель (гонитель) всего нового, прогрессивного».
Рядом – карикатура: человек в костюме-тройке, в котором явно угадывались черты Милениного мужа, насаживает на жало огромной авторучки милую, добрую акулу с человеческим лицом.
В те времена пресса еще много значила. И супруг принял статью близко к сердцу. Неделю ходил с опрокинутым лицом, глотал валерьянку и валокордин. Милене даже странным казалось, что когда-то она почти любила Сеньку, делила с ним постель, впускала его в себя. Ясно же, что публикацию подстроил защищавшийся Челышев. Он в «Советской промышленности» раньше работал. Значит, его тамошние дружки постарались. Или он сам накарябал, спрятался за псевдонимом. «Сволочь! Мерзавец! Мразь!» – кипела против него Мила. Он бросил вызов ее семье и сложившемуся порядку и благополучию.
Но то был еще не конец. Дальше дело завертелось круче. А ей-то как раз рожать, последние недели дохаживать. Она жила, словно в полусне. А вне их обоих, ее и ребеночка, происходило нечто такое, от чего она всеми силами души (как понимала после) хотела отстраниться. Не желала вникать.
Сенин кооператив прикрыли. Однако и против Павла Юрьевича Шершеневича ОБХСС завел уголовное дело: за хищение в особо крупных размерах. Подумать только! Шла осень девяносто первого года. Советский Союз, со всеми своими институциями – коммунистической партией, министерствами, уголовным розыском, операми-обэхаэсниками, – доживал последние дни. А все равно колесики крутились, жернова вращались. И угодившему в те колеса – не важно, за что: за дело, случайно или по злой воле – мало не казалось. Машина проходилась по нему всеми своими могучими зубцами.
Впоследствии Милена поняла: ее догадка о тесных связях Насти Капитоновой с важным чином в Генпрокуратуре оказалась точной. Наверняка и досрочное освобождение Сеньки, и дело против Павла Юрьевича в одном кабинете заваривались. И угроза Настены, которую та бросила ей на пороге женской консультации, была совсем не пустой. Жаль, догадалась об этом Мила слишком поздно. А все почему? Да потому, что муж в последние недели ее беременности изо всех сил старался оградить ее от своих неприятностей, и даже от догадок, слухов со сплетнями. И она сама словно защитный барьер вокруг себя выстроила – не хотела впускать ничего, что могло бы повредить будущей дочери или сыну.
Павел Юрьевич устроил ее рожать в седьмой роддом – на Калининском, имени Грауэрмана. Пусть говорили, что больница уже стала не та. Однако муж, а следом за ним и Милена считали, что традиции многое значат. И чем географически ближе к Кремлю появится ребенок – тем для него же лучше.
Руки «грауэрмановских» акушерки и врача оказались легкими. Родила Стрижова-Шершеневич без патологий и даже без разрывов. Сын первый раз вскричал утром в девять часов пятнадцать минут – а уже вечером она кормила его и показывала в окошко примчавшемуся к стенам роддома супругу.
На пятый день ее выписали – однако муж не приехал встречать Милену. Не он принимал из рук медсестры сверточек с голубым бантом, не он совал в кармашек ее белого халата деньги – гонорар за сына. Почетные обязанности восприемника выполнял шофер. Постоянная «персоналка» мужу пока не полагалась, однако в случае нужды взять для личных дел разъездную машину считалось в порядке вещей. Да и водила оказался знакомым, успокоил ее. Сказал, что Павел Юрьевич очень перед ней извинялся, однако неожиданно назначили коллегию, не быть на ней он не мог.
Черная «Волга» за полчаса домчала до дома легкую, словно воздушный шарик, и усталую Милу. Она с умилением всматривалась в красное и важное личико спящего сына.
Шофер помог им выбраться из машины, вызвал лифт, дотащил сумку и букет. Она настояла, чтобы он тоже зашел: выпить чайку.
Но… В квартире, в обеденной комнате, на незастеленном диване лежал в одной пижаме Павел Юрьевич. Лицо его было землисто-серым. Милена кинулась к нему. Стала трясти за плечи. Он не дышал.
Она бессильно опустилась на ковер рядом с ним. Вызвали «Скорую помощь», которая к руководящему работнику Минздрава приехала через пять минут. Но было поздно: товарищ Шершеневич уже скончался. Предварительный диагноз: острая сердечная недостаточность.
И только вечером Милена, перебирая бумаги на столе покойного, нашла его письмо, ей адресованное.
«Дорогая Милочка, – говорилось в нем. – Ты можешь посчитать, что я по-свински поступаю по отношению к тебе и к нашему малышу. Да, наверное, со стороны это выглядит так. Но, прости, я больше не могу. Меня обложили со всех сторон. Я не вижу иного выхода. И тебе, и нашему мальчику лучше жить вовсе без отца и мужа, чем с отцом и мужем – заключенным. А обвинения против меня выдвинуты серьезные. Скорее всего и даже наверняка, я пойду под суд.
Я знаю, откуда растут ноги у этого дела. Наверняка его спроворила капитоновская семейка. Напрасно я с ними связался. Зря стал бороться против Арсения и его, безусловно, вредного и даже опасного кооператива. Они оказались сильнее, чем я думал.
А ты, дорогая, что бы тебе ни говорили, и ты, мой мальчик, не верьте ничему плохому, что будут мне приписывать. Я не воровал, не махинировал, не комбинировал и ни рубля государственных денег не растратил. И как бы убедительно ни звучало обвинение (а оно, увы, выглядит внушительно), не верьте тому, что в нем говорится. Я не преступник.
И конечно, зная о том, кто стал первопричиной моих бед, я не мог бы спокойно смотреть на твоего, Мила, сына. Когда я глядел на него – а ты демонстрировала малыша с высоты третьего этажа, – я понял: больше всего он похож не на тебя и не (разумеется!) на меня. Он как две капли воды походит на него – моего обидчика. На дважды обидчика – он отнял у меня тебя. И (через свою семейку) сейчас делает все, чтобы сместить меня с должности и отправить в тюрьму.
Я, конечно, страшно виноват перед тобой, что именно тот день, который, по идее, должен быть самым счастливым для нас обоих, выбрал для своего ухода. Но я понял, что не смогу видеть твоего мальчика, понимаешь? В буквальном смысле – не смогу. Не то что не получится тетешкать, брать его на руки, показывать козу. У меня против него изнутри какая-то беспричинная, дикая злоба растет. И я боюсь – в самом деле боюсь! – что я что-нибудь с ним сделаю. И еще: я не смогу больше видеть тебя. Слишком больно.
Нет-нет, моя милая! Я тебя не виню. Это – мои проблемы. Так все неудачно вокруг меня сложилось. А ты ни в чем не виновата! Ни в чем! Просто жизнь нескладно повернулась. И если б я остался жить, то каждый миг моего дальнейшего существования язвил бы и растравлял две мои самые глубокие раны: крах в личной жизни и конец карьере.
Не волнуйся за меня, моя дорогая. Я имею долгий опыт работы в здравоохранении и знаю, с помощью каких препаратов можно уйти из жизни быстро, безболезненно и без подозрений на самоубийство. И где достать их в нужном количестве. Обещаю тебе, что я не буду мучиться. Просто тихо усну. Завидная концовка жизни на самом деле!
Я специально спрятал это письмо, чтобы никто, кроме тебя, – никто, слышишь?! – не узнал, что я свел счеты с жизнью. Пусть это останется для всех тайной. Я не желаю, чтобы коллеги и так называемые друзья шептались за твоей спиной по поводу моей смерти.
И пожалуйста, настаивай на том, чтобы не делали вскрытия. Говори всем, что я скончался у тебя на глазах. Произошел сердечный приступ – от радости, что увидел наследника. Совершенно не надо, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, знал правду.
Я долго думал: может, оставить в неведении и тебя? Ну умер и умер. Однако я понял, что все-таки должен с тобой объясниться. Чтобы ты все верно поняла и приняла. Чтобы хотя бы одна живая душа знала, что двигало мною.
Одну из сберкнижек я закрыл. В верхнем ящике стола четыре тысячи рублей. Другие на мое имя – там же. На первое время должно хватить. А через полгода ты вступишь в права наследства – квартира, машина и дача отойдут, разумеется, тебе. Других наследников, Милена, у меня нет.
Живите долго, мои дорогие, и будьте счастливы! Прощайте!»
Настя
В то утро в больнице Настя просыпалась, засыпала, вновь просыпалась. Вопреки обстоятельствам, сны ей снились сладкие, радужные. Входили люди в белом, давали градусник, ставили капельницу, даже кардиограмму сняли. Но не тормошили, и она продолжала витать в своих снах.
Она вернулась в реальный мир, когда зимнее солнце стояло уже высоко и на линолеум упал светящийся прямоугольник. В дверь заглянула сестричка в маске – кажется, одна из тех, кто вчера принимал Настю, – увидела, что больная пробудилась, сказала: «Ага», – и исчезла. А минут через пять явилась та самая завотделением – как бишь ее фамилия? – что давеча встречала Настю с Эженом. Она снова была в маске и перчатках, и это очень не понравилось Капитоновой.
– Для начала – вот вам зубная паста, щетка и расческа. Помаду, румяна и подводку я вам, извините, купить не смогла, зарплата не позволяет. Позвоните своим, они принесут. Передачи не возбраняются, а вот посещений лучше пока не надо, у нас карантин. Я вам потом свой мобильник дам позвонить, на память-то номера родных знаете?
– А почему нельзя вернуть мой телефон?
– Можно, но не нужно. Фонит. Да вы не пугайтесь, мнительность не способствует выздоровлению, скорее наоборот. Все с вами в целом в порядке. И в маске я совсем не потому, что боюсь облучения. Она, наоборот, вас от меня защищает. Чтоб я вас, не дай Бог, не заразила. Иммунитет у вас сейчас может быть ослаблен. А вообще вы совершенно здоровы, заявляю ответственно. Единственное, вам антидоты надо принимать, чтобы ускорить вывод радиации из организма. Ну и понаблюдаем за вами недельку, отдохнете… Я хотела спросить: каким образом радиоактивный источник на вас воздействовал?
– Не поняла вопроса.
– Ну, если вы регулярно контактировали с источником – это одно. Если принимали в пищу или, не дай Бог, дышали – другое. Если носили его на себе – третье…
– Насколько я понимаю, радиоактивную ампулу подложили мне под кровать.
– А вы на той кровати спали? Еженощно? Как долго?
– Две ночи провела. Если, конечно, мои сведения верны.
– А дома часто бывали?
– Нет, только ночевала да кофе утром пила.
– О, только две ночи! Прекрасно!
– Что же тут прекрасного? – устало улыбнулась Капитонова.
– Вы об эффекте Петко что-нибудь слышали? – Вопросом на вопрос ответила врачиха.
– Нет. Что за зверь?
– Суть эффекта Петко заключается в том, что при действии радиации на живой организм значение имеет не мощность источника излучения, а длительность его воздействия. Грубо говоря: лучше получить тысячу миллибэр за одну минуту, чем получать по одному миллибэру постоянно в течение суток. Вы вашу дозу взяли за пару суток, и это намного лучше, чем если бы вы подвергались облучению в течение месяца или тем более года. Кроме того, вы ведь радиоактивные материалы не ели? Ими не дышали, не правда ли? Поэтому теперь я за вас совершенно спокойна, – бодро заключила медичка и встала, и Настя подумала, что каким бы ни было в действительности ее здоровье, докторица в любом случае излучала бы спокойствие и оптимизм. – Все у вас будет хорошо.
– Минутку! – воскликнула Настя, и тут в голове всплыло, как зовут врача. – Погодите, Лариса Федоровна, а телефон?
– Ах да, – та хлопнула себя по лбу и протянула аппаратик Насте. – Звоните, сколько хотите, у меня безлимит. – И вышла.
Настя стала вызывать мобильник Арсения – бесполезно: длинные гудки, потом: абонент не отвечает. Позвонила сыну – тот же результат. Стала набирать домашние обоих – и там тихо. Телефона Эжена она до сих пор так и не узнала (конспиратор чертов!). Звякнула на работу, сообщила без подробностей герру Вернеру, что заболела. А потом снова: Арсений, Николенька; еще раз Арсений, опять Ник… Беспокойство ее росло. И вдруг – номер мужа ответил. Чужим голосом.
– Кто это? – испуганно вопросила Настя.
– А кто звонит? – ответили ей вопросом на вопрос.
– Это – не ваш телефон, – зло выпалила Капитонова. – Он вам не принадлежит! Почему вы берете трубку? Кто вы такой?
– Я дежурный врач отделения травматологии городской клинической больницы номер…, – с затаенным чувством превосходства произнес товарищ в трубке. – А вы Челышеву кем приходитесь?
– Я его жена! – помертвев от страха, закричала Настя. – Что с ним??!
– Успокойтесь, дамочка. Состояние средней тяжести. Сотрясение мозга, шок, перелом ключицы. А Челышев Николай Арсеньевич вам кто?
– Это мой сын! А с ним что??!
И снова: переломы, сотрясения, средняя тяжесть…
Вне себя от беспокойства, Настя вскочила с кровати и босиком по старинным коридорам, в спадающей больничной пижаме бросилась в кабинет заведующей. Ворвалась к ней:
– Я выписываюсь! Прямо сейчас! Где моя одежда?!
* * *
Насте пошли навстречу – все-таки Лариса Федоровна Удальцова тоже была и женой, и матерью, а вдобавок еще и бабушкой. В тот же день Капитонову выписали из госпиталя (взяв обещание, что она будет принимать лекарства и беречься от инфекций). Она немедленно помчалась к своим мальчикам.
Застала она их не в столь ужасном виде, как пугало ее женское сердце. Да, бледные, с гипсом, с повязками. Но жизни ничто непосредственно не угрожает.
Настя добилась, чтобы родных перевели в отдельную палату. Одарила завотделением и лечащего врача конвертиками. Сестричек снабдила шоколадками. Притащила больным из ближайшего кафе вкусненькое.
А когда горячка, связанная со здоровьем, спала, настала пора задуматься: кто явился причиной их страданий?
О своей догадке Челышев известил супругу в первый же день. Сначала она отмахнулась, а потом задумалась. И получалось: никаким известным фактам кандидатура заказчицы преступлений не противоречит. В самом деле она могла нанять гопников. А уж те избили в воскресенье вечером сына (и Арсения). Они же ранее подожгли Настин строительный объект; потом украли ее сумку и машину; и, возможно, ранее избили Андрейку, сына уборщицы Валентины. Та же особа могла заказать проститутке соблазнение Арсения, а затем компрометировать его через газету «Икс-Икс-Пресс». Наконец, она (руками Валентины) подложила радиоактивный материал в квартиру Капитоновой.
Позвонил Эжен. Она встретилась с ним неподалеку от больницы, где лежали ее мальчики, в полутемном заведении под названием «Английский двор». Поделилась своими догадками. Бывший муж в ответ затейливо, в своем стиле, сказал:
– Твоя версия выглядит непротиворечивой. А что дальше?
– Как – что? Надо найти и… и отплатить за все!
– Отплатить – как?
– Хотя бы даже официальным путем.
Эжен скорчил кислую гримасу.
– Мы не в Америке. В России справедливость торжествует редко. А законность – еще реже.
– Послушай, но если Сенька прав в своих догадках, эта гадина кучу преступлений совершила: поджог моего объекта, кража (я «Лексус» имею в виду), покушения на убийство трех человек – меня облучала, на Челышева с Николенькой разбойное нападение совершили…
– Вот именно – совершили! – перебил ее Сологуб. – Заказчик (или заказчица) ведь все делал чужими руками. Я узнавал: какие дела по случившимся эпизодам возбудили, как они расследуются. Да, на месте драки Арсения и Ника задержали одного из гангстеров. А что толку? Он на своем стоит: подрались на почве личной неприязни, не понравился внешний вид пацана. Двух других бандитов – тех, что сбежали, – задержанный знать не знает. Видел их первый раз в жизни, только что познакомились в пивбаре. О других аналогичных преступлениях: избиениях, краже твоего «Лексуса», поджоге твоего объекта – он представления не имеет. И разумеется, никакого заказчика знать не знает – да и не было его, никакого заказчика! Ну и что ему инкриминировать? Нанесение телесных повреждений средней тяжести твоим Сене и Николеньке? Условным сроком может отделаться. Его, кстати, уже выпустили – под подписку о невыезде.
– Да плевать мне на него! Надо на заказчика выйти, кто бы он ни был. Он мне радиоактивную ампулу подложил – это ж не шутка!
– Да, хищение радиоактивных материалов – дело серьезное, – кивнул бывший муж. – Его себе, кстати, чекисты забрали. Меня уже допросили как свидетеля. Ну и я им, пользуясь служебным положением, кое-какие вопросы задал. Они собираются танцевать (как обычно в таких делах бывает) от источника излучения. Ведь о любом подобном материале можно безошибочно сказать, где его произвели, когда. Значит, сыщики выйдут на круг людей (а он весьма ограничен), что могли изотоп похитить. Их потрясут – следовательно, выявят преступника, который ампулы с цезием выкрал. Для них, ты пойми, важна не та персона, что тебя отравить хотела, а тот, кто с госпредприятия радиоактивные материалы расхищает. Им надо установить: сколько их украдено, где еще они могут всплыть? А тот или та, кто тебе подкладывал изотопы под кровать, их интересует в меньшей степени.
– Бли-и-ин! – вдруг схватилась за голову Настя. – Николенька! Арсений!
– Что такое?
– А вдруг и в их квартиры такие ампулы подложили?!
Эжен нахмурился и немедленно взялся за телефон. Встал и отошел от столика – явно чтоб Настя не слышала разговора. Вскоре вернулся.
– Быстро доставай ключи от квартир Сени и сына. Опергруппы по обоим адресам уже выезжают.
– Ключи у меня с собой.
– И давай, дорогая, вызывай свою уборщицу Валентину. Надо поговорить с ней о том о сем.
Однако Валентина – легка на помине – как раз в тот момент позвонила сама. Она чуть не плакала.
– Настечка Эдуардовна, простите вы меня! Да с кем же я связалась?! Я тысячу раз тот день прокляла!
– Тише, тише, Валечка. Что случилось?
– Меня вызывали! Не в полицию, а хуже – вы меня понимаете?
– Что ж может быть хуже полиции?
– ФСБ, – понизила голос Валя. – Страху я нахлебалась. Допрашивали там меня!
Капитонова не могла отделаться по отношению к Валентине от высокомерия и брезгливости – и эти чувства сказывались на холодности ее тона.
– Что их интересовало?
– Та женщина, что соблазнила меня деньгами. Какая она. Приметы. Да в каком месте мы с ней встречались. Да в чем она одета. Да как говорила. О чем говорила. Все-все-все!
– Ну и рассказала бы им.
– А я и рассказала. А еще они говорят: вам в Москву надо, в больницу. Обследоваться. «Зачем?!» – спрашиваю. А они: «В том свертке не диктофон был – а яд! Вашу хозяйку отравить хотели». Вы простите меня, Настечка, бес попутал!
– Будет тебе, Валя, не плачь уже. А в Москву тебе действительно лучше приехать обследоваться. Давай прямо сейчас. Мы тебя с моим, м-м, бывшим мужем в хороший госпиталь устроим.
Поговорив с Валентиной, Настя отдала Эжену ключи от квартир Сени и Ника. Он сорвался, уехал, а часа через три позвонил.
– У Николая, слава Богу, ничего не нашли. А вот у Арсения, представь себе, ампула имелась. Как и у тебя: под кроватью, в изголовье. Поэтому звони в больницу: пусть они здоровье твоего Челышева проверяют на предмет радиации.
…Выяснилось, что доза, полученная Арсением, оказалась больше, чем Настина. Источник был примерно той же мощности, однако воздействовал он на мужа дольше – примерно неделю. Челышев не сомневался в том, кто принес радиоактивный изотоп в его дом: проститутка Алена, больше некому. Она единственная из посторонних была у него в студии – книжку для подружки ей, видите ли, потребовалось подписать! Выходит, девчонка не только его подставила, скомпрометировала – но и убить хотела? Или она, как и уборщица Валя, не ведала, что творит?
Известие о том, что наряду с ней отравить пытались и мужа, стало последней, пожалуй, каплей в чаше Настиной ненависти и гнева. «Как?! – думала она по поводу возможной заказчицы. – Эта сучка смела отравить меня и Арсения! Она нас преследовала, унижала, компрометировала, на самое святое посягала – нашего мальчика! Да если с ней не покончить – она ведь ни за что не успокоится!»
Злоба стала ледяной. Жажда мести мучила Настю, словно болезнь.
Ирина Егоровна
Когда Ирина потеряла сознание в доме сестры, она решила: пришел, если выражаться высоким штилем, ее последний час. Ну, или последние часы. Рак взял свое. Он настиг ее, набросился и разорвал мозг – изнутри.
Однако прошло время, короткий зимний день сменился вечером, в окно стал стучать злой дождь – а Ирина все не умирала. Она обнаружила себя лежащей на несвежей постели сводной сестрицы, и врачиха в белом халате и огромных сапогах мерила ей давление, а потом делала укол в плечо. Потом Капитонова заметила, как розовая купюра – одна из тех, что принесла утром сестре Ирина, – перекочевала в карман к врачихе и как немедленно после этого настроение последней резко повысилось, а отношение к больной и сиделке переменилось явно к лучшему. Затем Ирина Егоровна слышала обрывки разговора Марины с докторицей: «Вегетососудистая дистония… Гипотония… Да, давление девяносто на пятьдесят – очень, очень низкое… Гранаты, куриный бульон, пятьдесят граммов коньяку не возбраняется…» Ей хотелось воскликнуть: «Какая дистония, какой коньяк – я умираю, у меня рак!» – однако слабость была такая, что даже одного слова вымолвить непослушными губами не получалось.
И почти немедленно Ирина заснула – а когда проснулась, снова был день, а она оставалась жива. Так прошло время. Как впоследствии рассказала Ирине сестра – целая неделя. Марина бережно ухаживала за гостьей – даже, кажется, находила в своей заботе особое удовлетворение и чуть ли не призвание. Она если и пила, то самую малость, однако разговаривала с Ириной с нарочитой грубостью. Ворчала: «Ишь, приехала тут, болеть вздумала, чего ей в Америке не болелось, там и доктора хорошие, сплошная «Скорая помощь», Джордж Клуни бы тебе клизмы ставил».
Ирина Егоровна по-прежнему была уверена, что умирает, однако вопреки этому состояние ее улучшалось – видимо, опять наступила ремиссия. На третий день она уже смогла сидеть в постели, на пятый встала, а на седьмой – доковыляла до уличного туалета. Все последние дни они с сестрой проводили в разговорах – точнее, Ирина больше слушала повесть о не очень веселой жизни Марины. Житье-бытье это заполнено было постоянной борьбой с обстоятельствами и поиском пропитания – хотя и счастливых, и даже веселых моментов тоже хватало. Радости были связаны в основном с романами и мужичками, коих в жизни сестренки имелось во множестве. О сильном поле она судила цинично и с юмором. Во встречных, небольших по объему рассказах Ирины мелькали (и не избавиться было от них, хоть и не хотелось травмировать сестру) пальмы Пало-Альто, атоллы островов и крыши Парижа. И Маринка вздыхала: «Счастливая ты, Ирка, хоть и козел твой Эжен».
И в конце концов Ирина Егоровна решила, что Господь, рок или судьба дали ей очередную – уж неизвестно, какую по счету, – отсрочку. Хоть и непонятно было, на какой срок простиралось помилование, грех этим не воспользоваться. Марина вызвала такси, и Ирина отбыла к своей квартирной хозяйке, волнуясь, как бы та не выкинула ее вещи за невозвратом постоялицы. Воистину жизнь заставляет о слишком многом заботиться. Только что Капитонова-старшая готовилась перейти в мир иной, и в свете данного факта не имело никакого значения ничто материальное (и мало что моральное). А теперь ее обуяла тревога за чемодан, Ирину беспокоило, как она выглядит, а также надо было где-то искать себе пропитание.
Вещей ее квартиросдатчица не тронула, и Ирина Егоровна по возвращении на съемное жилье даже нашла в себе силы взять лэптоп и доковылять до бара с вай-фаем, проверить почту. Среди прочей корреспонденции у нее в почтовом ящике обнаружилось письмо от дочери Анастасии: «Мама, срочно приезжай в Москву, твой внук в тяжелом состоянии в больнице». Прочитав его, Ирина вдруг ощутила, как опротивел ей русский провинциальный город, и осознала, насколько срочно ей надо в Москву, – и немедленно, даже не попрощавшись с сестрой, отправилась в аэропорт и взяла билет на ближайший лайнер до столицы.
Как она ни волновалась за внучка, по приезде в Белокаменную ограничилась телефонным разговором с дочерью. Из него поняла, что жизни Николеньки ничто непосредственно не угрожает, – и тогда решила прямо из аэропорта отправиться в клинику к своему доктору Аркадию Семеновичу. Тот встретил ее шутками-прибаутками и огласил диагноз: никакой опухоли у Ирины Егоровны нет! Она не могла в это поверить, была ошеломлена. Она переспрашивала несколько раз. Ирина даже чувствовала себя обманутой. Но доктор был неколебим: «По моей линии вы совершенно здоровы. Не могу вам обещать еще ста лет жизни, за весь организм я не в ответе, однако чего-чего, а онкологии у вас точно нет. Я даже сомневаюсь: а была ли она? Или, может, шарлатанский катран, которым ваш зятек тогда, в девяностом, вас потчевал, и впрямь стал для вас панацеей? Не могу поверить!»
В таком огорошенном и радостном состоянии Ирина Егоровна отправилась, наконец, в больницу к своему внуку.
Именно туда в тот момент стягивались не только по воле злого рока, но и по желанию злого человека все главные персонажи нашей истории.
Заказчица
Кому я платила аккуратно и щедро, так это московским частным сыщикам. И потому они готовы были выполнить любой мой каприз. На сей раз капризом оказался звонок по телефону. Первый – на номер Настьки.
Я сидела у детектива в машине и слышала от и до весь разговор. А стоял его автомобиль совсем рядом с местонахождением абонента – во дворе дома Капитоновой на «Тульской».
– Анастасия Эдуардовна? – играя легкое волнение, молвил детектив. – Это Юрий Карлович Денисов, дежурный врач, отделение травматологии, *** горбольница. – Я постаралась, чтобы достоверность соблюдалась во всем, и мой сыщик назвал фамилию реально практикующего в той травматологии врача. А детектив продолжал: – Необходимо, чтобы вы срочно приехали. Что случилось?.. Челышев-младший – ваш сын? У него началась обильная кровопотеря. Необходимо срочное переливание, вы свою группу крови помните?.. Прекрасно, я так и думал, у него тоже. И попросите приехать сдать кровь ваших родственников, друзей – не важно с какой группой, чтобы пополнить наши запасы, хорошо? Кровопотеря, повторяю, обильная, и заменителя потребуется много.
Я мысленно зааплодировала своему партнеру: говорил он чрезвычайно убедительно. И моя врагиня купилась. Ровно через четыре минуты – по часам – она выскочила из подъезда. Когда опасность грозит ребенку, любая мать теряет способность рассуждать логически и готова ради того, чтобы спасти свою кровинушку, на все. Это я знала по себе.
Попутно Капитонова говорила по телефону. Я мечтала, чтобы ее абонентом оказался Эжен, ставший в последнее время наперсником Насти. Было бы замечательно, чтобы она упросила и Сологуба тоже немедленно прибыть в больницу.
Настька выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала рукой, призывая такси. Остановился первый же частник. Я с детективом двинулась следом. Его я, разумеется, не посвящала в свои планы. Следить, рулить и быть на подхвате – этим его функции и ограничивались.
Главный поступок я должна была свершить самостоятельно. Одна. И страха у меня не было. С тех пор, как я похоронила своего мальчика, я уже больше ничего не боюсь.
У меня есть пистолет (его достал для меня мой воздыхатель с военных складов). Есть и глушитель к нему. Будем надеяться, выстрелов персонал больницы не услышит. Сразу из клиники я помчусь в аэропорт, и… «Прощай, немытая Россия!»
– Объект А вышел из дома, сел в частную машину – синяя «Нексия», госномер семь-пять-четыре, сто семьдесят седьмой регион.
Мы доехали до больницы за полчаса. Не опоздали. Я видела, как расплачивается с водилой Настька и поспешает к больничным воротам.
Я отпустила своего детектива. Дальнейшее будет моим и только моим личным делом. Моею собственной вендеттой.
Неподалеку, у больничной ограды, я увидела припаркованный «мерс» Эженчика. Значит, Капитонова, как я и загадывала, действительно успела позвонить Сологубу, и тот не отказал, тоже примчался в госпиталь. Это упрощало, но одновременно отчасти и усложняло дело. Можно было накрыть всю семейку разом. Однако, с другой стороны, Эжен – настоящий противник, не чета прикованным к постели Арсению и Николаю Челышевым и той же Капитоновой. Кадровый разведчик (в чем я уже не сомневалась) лучше гражданских сможет постоять за себя. Мне надо быть предельно аккуратной.
Я дала охраннику в больнице сто рублей и прошла в корпус в шубе. Хорошенькой я бы была убийцей: после «мокрого» дела стоять с номерком в гардеробе. Страж пропустил меня даже с удовольствием. Замечательно, что здесь, в России, теперь покупается и продается все. Даже по мелочи. Раздолье для тех, кто выбрал Дьявола. Даже не хочется уезжать.
Я пробежала по пустынному коридору травматологии и ворвалась в палату. Замечательно!
Они все, Челышевы – Капитоновы, оказались в сборе.
Арсений и Николай, оба бледные, лежат каждый на своей кровати в исподнем.
Эжен и Ирина Егоровна сидят на стульях в проходе. И бабка – ах, какая идиллия! – чистит своему внучку апельсин. Челышев-старший усиленно не замечает тещу, а в ногах его кровати стоит взбудораженная Настя.
– Привет, мои хорошие, – сказала я, улыбаясь. – Ну как, заждались меня? – Я достала из сумочки пистолет с глушителем.
А они, все пятеро, словно оцепенев, все смотрели и смотрели на меня. И не могли вымолвить ни слова.
Даже неинтересно. Никто не кричал, не молил о пощаде.
– Ну как, Настька, – сказала я, наводя оружие на нее, – умирать легко?
У меня был план: первым пристрелить ее сына. Пусть родители хоть недолго, но все ж таки помучаются, глядя на его агонию. Следующим станет Сенька. Ну а последней падет Анастасия. Но теперь из-за повысившегося, ха-ха, кворума я решила, что сначала пулю получит самый опасный – Эжен.
Я направила пистолет на него. Все смотрели на меня как завороженные. Никто даже не сделал попытки защитить себя. Неужели можно настолько остолбенеть в смертельный момент, что даже инстинкт самосохранения отказывает?
Я нажала на курок. Сухой щелчок. Осечка. Еще один выстрел. И снова вхолостую. Я опять попыталась выстрелить, и только тут до меня дошло… А в этот момент сзади уже налетели, повалили на пол, завернули руки за спину… Я видела только потертый линолеум и, черт бы побрал все и всех на свете, утку под кроватью на пыльном полу. И я… Я чувствовала одну только боль – в спине, в плечах, руках…
Потом меня подняли, и я увидела вокруг людей в касках и бронежилетах, с короткими автоматами в руках. А все эти пятеро, капитоновско-челышевская семейка, смотрят на меня – и в глазах их светится торжество.
У-у-у, ненавижу!
Я произнесла, прошипела последнюю фразу вслух.
– Что, больно? – понял по-своему мой гнев Эжен. Голос его звучал издевательски-участливо. И столь же участливо добавил: – А теперь тебе будет больно всегда.
Я рванулась к нему, однако бойцы СОБРа держали меня крепко.