Глава 6

С тех пор как стало известно о разудалой жизни отца, Ник с ним не виделся и не разговаривал. Тот ему не звонил – наверное, стыдно было. А сын и жалел папаню, и отчасти стыдился его – а главное, вряд ли смог бы слова, приличествующие случаю, подобрать. Вот и затаился.

Но новости, что узнал от Стальева, он решил донести до Арсения. А вдруг отец ту особу, которая снимки в «Икс-Икс-Пресс» приносила, по описанию узнает? Ник даже начинал фантазировать в духе голливудской, а скорее даже болливудской продукции. Вдруг тетка, что снимки в газету сдала, – былая, допустим, любовница отца? А девчонка Диана – его родная дочь? И она пошла по кривой дорожке – прямиком в проститутки? Ах нет, раз дочь – тогда бы она, конечно, не могла с батяней спать. Ну, или, к примеру, незаконнорожденная дочь его отца не Диана, а Ксения? Та самая, что приходила к нему на Липецкую? Может, она его сводная сестра? Не случайно же он к ней почувствовал странную тягу. Вроде бы не только вожделение, но какие-то братские чувства. Итак, она – его сестра. Интересно. А мамаша ее, былая любовница папани, решила отомстить ему за свою поруганную честь. Конечно, если разобраться, то в конструкции, что придумал Ник, было несколько натяжек, но в целом она выглядела довольно стройной. Можно про нее отцу рассказать – чтоб вместе посмеяться или выведать про его настоящую тайную жизнь.

Арсений звонку сына обрадовался чрезвычайно.

– Конечно! – воскликнул он. – Конечно, Николенька, давай встретимся! Помогу, чем смогу.

– Да нет, па, это я тебе помочь хотел, – усмехнулся парень.

Они условились – в восемь вечера в кафе в центре.

Арсений еще и потому обрадовался звонку «ребенка», что после визита жены (или все-таки уже бывшей жены?) пребывал тем вечером в расхристанных чувствах. Работать совершенно не моглось. Мысли то и дело обращались к Насте, их семейной жизни. А потом шире – к сыну, своей работе, к самому себе. Как часто бывает с русскими интеллигентами, вместо действия (оставив его на долю женщин) они предаются рефлексии.

Все думал: «Для чего-то ведь я был призван в этот мир? Неужели только для того, чтобы родить и вырастить сына – причем одного-единственного? Или чтобы написать сказку и сценарий к «Трем змеям»? Или ради «Лавки забытых вещей»? Неужто я только для того выжил в тюрьме и в лагере? А потом в меня стрелял – да не попал – безумный шофер Капитоновых? Да и после – в мирной, так сказать, жизни – сколько было случаев, чтобы с ней распроститься! Когда мы с Настей, к примеру, перевернулись на подмосковной трассе – и отделались лишь ушибами и царапинами…»

Сам собой вспомнился анекдот.

Умер, значит, мужик, попадает в чистилище. Встречает его, как водится, апостол Петр. Мужик бросается к нему – с тем же вопросом, каким мучился Арсений: «Скажи, святой Петр, в чем было мое предназначение на Земле?» А тот ему отвечает: «Помнишь, в восемьдесят четвертом ты был в командировке в Кременчуге?» – «Ну». – «А помнишь, обедал в столовой, кушал рассольник и котлеты с перловкой?» – «Вроде было такое». – «И одна девушка попросила тебя передать ей пепельницу?» – «Наверное. А что?» – «Ну вот».

И тут, как раз на самоироничном (и печальном) повороте размышлизмов, позвонил сын.

Арсений воодушевился, немедленно засобирался. Решил: поеду на машине, чтоб не было искуса пропустить рюмочку. А потом довезу его до дома. Сегодня ведь воскресенье, пробок особых нет. Он перезвонил Нику, сказал, чтобы тот оставил свою тачилу дома. А сын засмеялся: «А я как раз без нее».

Словом, вечер воскресенья складывался для Челышева-старшего как нельзя более удачно. «А может, потом еще Настя, как обещала, ко мне приедет», – предвкушал он.

Настя в то самое время в подмосковном городе Ф. как раз допрашивала свою домработницу. Потом они с Эженом помчались по направлению к Москве.

– Что значит вся эта возня? – вопросила она. – Магнитофончик… Шпионские игры вокруг тебя?

– Посмотрим, – уклончиво отвечал бывший супруг.

– Странные совпадения, – продолжала рассуждать вслух Капитонова. – Словно кто-то всю нашу семью скомпрометировать решил. Арсения снимают тайком, меня прослушивают. Кому мы понадобились?

Первый муж никак не прокомментировал догадки Насти, и она спросила:

– А как считаешь, случайно сына Валентины избили? Или специально? Чтобы на меня выйти? Не слишком сложно?

– Все на свете бывает.

– Удивительно получается. Как будто впрямь нарочно: на сына домработницы трое с арматурой налетели. И объект мой поджигали – помнишь, я рассказывала? – тоже трое (так строители говорят). И опять-таки, арматурой вооруженные. И ко мне в дом кто-то забрался, сумку украл, машину угнал. Снова почерк на тех отморозков похож. Полное ощущение, что за нашу семью взялись. Но кто и почему?

– Конспирология, – хмыкнул Эжен. – Теория заговора.

Настя обиженно пожала плечами. И продолжала размышлять про себя: «Я, кстати, поверила Эжену. А почему, собственно? Он дал понять, что он наш агент под прикрытием. Но у меня нет никаких доказательств, кроме его собственных слов. Мало разве он меня обманывал? Почему я ему должна доверять? Может, вся эта череда ужасных событий – пожар на объекте, кража сумки и машины, скоромные фотки Арсения, диктофон под моей кроватью – на самом деле связаны с ним? И Сологуб не хороший парень (как он дает понять и в чем я почему-то некритично уверилась), а плохой?»

По Ярославскому шоссе назад в город Сологуб несся во весь опор. Кончалось воскресенье, завтра предстоял рабочий день, машин потому было мало. Вскоре они уже миновали Кольцевую и помчались по проспекту Мира.

И тут Настя, повинуясь не разуму, но инстинкту, позвонила Арсению. Тот ответил сразу, голос – довольный. В трубке фоном раздавались смех, музыка – атмосфера самая разнузданная.

– Опять гуляешь? – не удержалась от шпильки Настя. Однако Челышев не стал в ответ раздражаться, а покорно пояснил:

– Да нет, с Николенькой встретился. – Голос его звучал благостно: видать, с сыном у него отношения налаживались. Что ж, у мужиков всегда так: рука руку моет. – Он мне интересные вещи рассказывает.

– Про что?

– Представь себе, про заказчика моей фотосессии.

– Хм, какое совпадение.

– А что?

– Да мы тут на заказчика моих неприятностей вышли. Точнее, не на заказчика, а заказчицу.

– Во как! Представь себе: по всему судя, и в моем случае замешана женщина.

– Та самая молодуха лет двадцати, что с тобой позировала? – довольно ядовито усмехнулась Настя.

– Представь себе, нет. Тетя лет сорока со следами былой красоты.

– Н-да. Похоже.

– То есть?

Капитонова искоса глянула на сидящего рядом Эжена. Тот слушал ее разговор, хмурился, однако не останавливал, открыто не возражал. Ну и черт с ним и с его недовольством. А вдруг и впрямь – совпадение не случайное? И Настя стала подробно пересказывать приметы дамы, которыми их снабдила Валентина. А в конце разговора спросила: «Ну? Узнал?»

– Навскидку нет, – задумчиво отвечал Сеня. – Но, согласись, оба портрета, твой и мой, друг другу по меньшей мере не противоречат.

– Мне тоже так кажется.

За телефонной беседой дорога по Москве пролетела незаметно – и вот Эжен уже паркует свой «Мерседес» у Настиного дома.

Капитонова попросила поцеловать от себя сына и распрощалась с Арсением.

– Тебе обязательно рассказывать своему муженьку обо всем, что с тобой происходит? – довольно желчно вопросил бывший супруг. Ей на язык уже просился ехидный ответ, однако Эжен быстро пошел к подъезду – не кричать же ему в спину!

Консьержка, которую недавно столь жестко допрашивал Сологуб, слава Богу, уже закрыла шторки в своей каморке – спала, видно. Они незамеченными проскользнули в лифт.

Поднялись в Настину квартиру.

Эжен первым делом, даже не сняв обуви, бросился к кровати, где обычно спала Настя. Заглянул под нее.

– Дать тебе фонарик? – спросила она.

– Не надо, обойдусь.

Через минуту раздался характерный треск разрываемого скотча, а вскоре Сологуб выбрался, держа в руках сверток – небольшой, величиной с мобильный телефон. Он был весь обмотан полиэтиленом и перетянут крест-накрест клейкой лентой.

– Нож дай мне, – скомандовал Эжен.

Настя принесла с кухни резак. Эжен вскрыл полиэтилен, отбросил его. В руках у него оказалась пластиковая коробочка. И тут – Капитонова впервые видела его таким – Сологуб смертельно побледнел. Потом сказал:

– Это не диктофон. – И немедленно отправился с коробочкой в ванную. Вернулся через пять секунд уже с пустыми руками. Выглядел он до чрезвычайности озабоченным. Бросил: – Пошли, Настя. Уходим отсюда. Быстро!

– Почему? Куда?

– Все вопросы потом.

– Там что, бомба?

Эжен не ответил. Он буквально тащил ее за руку. Уже в лифте достал мобильник, стал набирать номер. Потом протянул Насте ключи от своей машины: «Иди заводи. Я через минуту буду».

Капитонова, зараженная очевидной тревогой Эжена, беспрекословно выполняла его указания. Она уже садилась в «Мерседес», когда Сологуб вышел из подъезда. Настя расслышала, как он тихо произносит в телефон какой-то набор цифр, а потом говорит: «Особая ситуация». Тут Эжен заметил, что Настя слушает, и прикрикнул на нее: «Заводи давай, я сказал. Ну!» Она покорно выполнила его приказ – поэтому расслышать, что говорит в телефон он дальше, ей не удалось.

Настя перебралась на пассажирское сиденье. Озабоченный Сологуб уселся за руль, рванул с места. По выражению его лица она видела: происходит нечто до крайности неприятное.

– Эжен, что случилось? – вопросила она.

Молчание было ей ответом. А бывший супруг гнал по пустынным улицам ночной столицы. Только тормоза завизжали перед поворотом на Садовое кольцо. И гонка теперь была не показушной, как в тот раз, когда они отрывались от реального или мифического наружного наблюдения. Сейчас Эжен спешил всерьез.

– Объясни. Куда? Мы? Летим? – раздельно, с металлом в голосе произнесла Настя.

– Я не знаю, что там было, в той коробочке, – спокойным тоном, до чрезвычайности контрастирующим с резкой манерой вождения, пояснил Сологуб, – но лучше перестраховаться, верно?

– А что там может быть?

– Представления не имею.

– Ты врешь.

На полном ходу они выскочили на Яузскую набережную. Гаишник, стоявший на повороте, лишь проводил глазами несущийся «Мерседес» и растерянно свистнул вслед – однако Эжен не обратил на него никакого внимания. Они понеслись во весь опор по извилистой набережной, и ощутимая перегрузка вдавливала Настю в кожу сиденья.

У спутника зазвонил телефон. Эжен произнес в него всего два слова:

– Да? – И после паузы: – Хорошо. – И отключился.

Потом они съехали с набережной – в этой части Москвы Настя бывала всего пару раз в жизни и давным-давно, поэтому не узнавала окружающего пейзажа. Сотовый Сологуба зазвонил снова. И опять ее спутник был немногословным: в трубке долго ему что-то рассказывали, а в заключение он произнес всего два слова: «Понял вас». Капитоновой показалось, что он помрачнел – или это лишь ее мнительность?

Вскоре они подъехали к решетчатым воротам. За ними виднелись старинные здания. Ворота медленно раскрылись перед «мерсом», и он рванул на территорию. Настя лишь успела заметить на решетке ворот чашу со змеей – медицинскую эмблему.

– Настя, – произнес Эжен размеренно и спокойно (в этом спокойствии таился, показалось ей, ужас), – мне сообщили, что в той коробочке, у тебя дома, находятся радиоактивные материалы. Мощность излучения, слава Богу, небольшая – но показаться врачам нам не помешает.

– О господи! – выдохнула Настя. Она почувствовала, как внутри у нее словно разверзается ледяная пустота.

Машина притормозила у подъезда. Над старинным фасадом поверх чугунного козырька горела бессонная надпись: ПРИЕМНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. Сологуб вышел, помог выбраться из салона Насте.

А в приемном покое их уже ждали два странных существа: в длинных, до самого пола, халатах, высоких бахилах, перчатках, шапочках, марлевых повязках и очках. Ни единого кусочка кожи не было открыто у этих чудищ, и сие обстоятельство внушало страх.

– Давайте-ка быстренько проверимся! – воскликнула одна из персон даже весело, и из-за слоя марли Настя не поняла даже, кто говорит: мужчина или женщина.

Особа поднесла к ней дозиметр. Приборчик весело затрещал. Человек коснулся им головы, рук Насти. Интенсивность треска усилилась.

Второй встречающий то же самое проделал с Эженом. Его прибор тоже щелкал, однако намного медленней.

– Ну и чудненько! – бодро воскликнул человек, обслуживающий Настю, и, как ей показалось, несколько демонстративным жестом скинул маску и поднял на лоб очки. Под ними обнаружилась особа женского пола, довольно миловидная. – Дозу вы схватили, но небольшую.

– Конкретно – какую? – спросила Настя. Она не узнала своего голоса – звучал он хрипло.

– Меньше, чем при рентгеноскопии, – бодро отвечала дама. В ее голосе Капитоновой отчетливо почудилась фальшь. Словно для того, чтобы избежать дальнейших вопросов, дама обратилась к коллеге: – Анна Петровна, – «Значит, вторая – тоже женщина», – давайте оформлять нашу уважаемую пациентку. Вы ведь, – повернулась она к Эжену, – супруг ее?

– Бывший, – ответствовал Сологуб.

– Ну, – разулыбалась врачиха, – тогда тем более все про нее знаете. Вы поможете Анне Петровне заполнить историю болезни? Фамилия, имя, отчество и прочие формальности?

– Я даже знаю, чем она болела в детстве, – улыбнулся Эжен, и обе женщины с готовностью рассмеялись. Во всеобщей веселой бодрости Насте почудилось нечто предельно искусственное.

– Ну и замечательно! – обрадовалась докторица ответу Сологуба. И снова повернулась к Насте: – А мы с вами пойдемте укладываться. Мы вам приготовили отдельную палату.

Капитонова не двинулась с места.

– Никуда я отсюда не пойду. По крайней мере до тех пор, пока вы не скажете точно, какую дозу радиации я схватила. И какие мне угрожают последствия. И почему меня так срочно госпитализируют. Да еще в отдельную палату.

– Ваше имя-отчество? – вдруг отрывисто спросила докторша.

– Анастасия Эдуардовна.

– Очень приятно, а я Лариса Федоровна, фамилия моя Удальцова, доктор медицинских наук и заведую радиологическим отделением Первого клинического госпиталя. Я, наверное, буду вашим лечащим врачом – если вы, Анастасия Эдуардовна, конечно, соизволите, – женщина саркастически скривила губы, – воспользоваться нашими услугами. Рассматривайте вашу госпитализацию как меру профилактическую. Вы действительно схватили, как вы выражаетесь, некоторую дозу радиации. Если вы настаиваете, я, конечно, назову конкретную цифру, но она вам, во-первых, ничего не скажет, а во-вторых, совершенно неизвестно, как радиация отразилась или отразится на вашем состоянии здоровья и самочувствии. Не хочу вас пугать, но в литературе описаны случаи, когда пациенты, получившие даже меньшее облучение, впоследствии (но не обязательно вследствие него!) страдали серьезными недугами. Но в то же время известно гораздо больше прецедентов, что люди при воздействии много больших доз жили и здравствовали в течение долгого времени.

– Скажите цифру.

– Экая вы упрямица! Десять миллизивертов – вас устроит?

Насте ни доза, ни единица измерения действительно ни о чем не говорили. Завотделением тем временем продолжала:

– Вы, конечно, можете – под подпись – отказаться от госпитализации, и мы вас отпустим. Вы не нейтронная бомба, опасности для окружающих не представляете. Но я вам настоятельно рекомендую: прямо сейчас сменить всю одежду и принять душ. А затем все-таки понаблюдаться у нас пару-тройку дней.

Эжен с любопытством следил за их диалогом и увидел, что Настя сдалась. Лицо ее помрачнело, однако губы сложились в жесткую линию – это, как он понимал, означало: «Я разрешу врачам помочь мне. С вами мы, кажется, по одну сторону баррикад. Но главный человек в борьбе против болезни – я сама. И я никогда ей не поддамся».

В то же самое время Арсений, не подозревающий о том, что происходит в данный момент с Настей, вез сына домой на Липецкую улицу. После вечера в кафе, проведенного с ним, настроение у него было самым безоблачным. И потому, что отпрыск не побрезговал, принял участие в его судьбе. И оттого, что обнаружился своего рода заговор вокруг его грехопадения – это придавало ему, грехопадению, некую если не значительность, то элемент неслучайности. А самым радостным для отца стало то, что он провел время с Николкой, поболтал с ним, без ругани и наездов.

Довольно весело, в легком тоне беседуя о пустяках, они домчались до окраины Москвы. Челышев тормознул на площадке в отдалении от подъезда – чтобы легче было развернуться. Похлопал по плечу сидевшего рядом сына, потом стиснул его в объятиях, поцеловал. Ник выскользнул из машины, сделал отцу на прощание ручкой и пошел к парадному. Арсений не уезжал – любовался в зеркальце заднего вида на сыночка: как он идет – молодой, модный, стройный, независимый. Еще шагов пять – и исчезнет за дверью подъезда. Но тут…

Откуда-то из темноты выскользнуло несколько теней. Они материализовались в людей в темных одеждах, которые вдруг сгустились позади сына. Но даже не окликнули его, не задали вопроса, не дали ему ни секунды, чтобы повернуться. Просто один из них вдруг обрушил сзади на голову Николая удар длинной и тяжелой палкой. Парень даже не успел ничего понять. Стал оседать лицом вперед, инстинктивно схватившись за голову. И только когда сын упал, Арсений наконец пришел в себя, вышел из охватившего его в первый момент ступора и понял, что надо делать.

Он схватил монтировку – еще с ранних девяностых он всегда возил ее под водительским сиденьем – и бросился к налетчикам. Их оказалось трое. Николенька уже лежал на холодном мерзлом асфальте на боку, похоже без сознания, а бандиты окружили его. Они даже успели нанести ему пару ударов ногами, когда к ним подлетел Арсений. Силы были явно неравны – однако не мог же он оставить сына в беде. Все уроки тюремных и лагерных драк, вся злость и ожесточение проснулись в нем, будто и не уходили, и выплеснулись наружу. Челышев в дворовом, безжалостном стиле обрушил сзади удар монтировкой – чудовищной силы – на затылок одного из гангстеров. Тот успел обернуться на напавшего – перед тем, как упасть рядом с Николаем.

А двое других отвлеклись от распростертого тела, даже, кажется, заворчали как псы. Арсений успел ударить монтировкой наотмашь второго – тот вскрикнул и схватился руками за голову. Но и сам Челышев не уберегся от удара чем-то длинным и тяжелым – похоже, арматуриной – ему заехали по плечу. Не успев даже почувствовать боли, Челышев отпрыгнул назад, освобождая себе место для маневра, прислонился спиной к двум автомашинам – чтобы не обошли сзади – а главное, отвлек, отвлек внимание бойцов от лежащего сына.

И добился своего. Диспозиция явно переменилась по сравнению с тем моментом, когда он вступил в драку. Один из гангстеров стонал в полузабытьи на асфальте; второй, держась за окровавленную голову, злобно и жалобно матерился. А третий наступал на Челышева – полностью отвлекшись от Ника. «Ну, себя-то мне не жалко», – весело промелькнуло у Арсения, когда его попытались достать битой. Он сделал выпад монтировкой, а ногой лягнул машину: может, заорет сигнализация и кто-то из жильцов выглянет и вызовет, наконец, милицию.

Машина не запела – зато нападавший ловко ударил Арсения бейсбольной битой и выбил из его руки единственное оружие – монтировку, да и рука повисла, как плеть. Челышев постарался достать противника ногой – но, видно, слишком отвлекся на него. Не заметил, как воспрявший второй подскочил сбоку и заехал железной палкой ему по голове. Все закружилось – но где-то в стороне вдруг раздались милицейские свистки, и в мановение ока бандитов как ветром сдуло. Остался лишь один, недвижный – тот, которого Арсений вырубил первым. И рядом с ним на асфальте – сын.

Челышев отстраненно подумал: «Кажется, я его спас». Как во сне, он видел двух офицеров с автоматами, подбежавших к нему. Арсению стало совсем плохо, сознание отказывало, и последнее, о чем он подумал, было: «Может, в том оно и заключалось, мое предназначение?»

Настя понятия не имела о том, что стряслось с ее мужчинами.

Эскулапы взялись за нее всерьез. Врачиха передала ее с рук на руки двум медсестрам – судя по глазам – юным и смешливым. Сестрички тоже носили плотные тканевые повязки, перчатки и шапочки – но, слава Богу, не очки. Велели снять дубленку, отобрали под расписку и унесли сумочку и новый мобильник. Настя почувствовала странное облегчение. Как будто с этой минуты с нее сняли груз ответственности за ее собственную жизнь и препоручили кому-то.

Ее повели – одна сестра спереди, другая сзади. Огромные коридоры, высоченные потолки, толстенные стены с широченными подоконниками; тусклое дежурное освещение и ни единого человека в коридорах – вся обстановка создавала странное, сюрреалистическое ощущение. Завели в комнату – потолки метров пять, слегка облуплены, с высоты еле достает тусклая лампа, стоит клеенчатая кушетка. Велели раздеться догола. Вдруг возникла паническая мысль: «А ведь никто, ни одна живая душа не знает, где я и что со мной. Один только Эжен – который и решил меня сюда привезти. Но вдруг он – враг?»

– Давайте-давайте, Настя Эдуардовна, – шутливо подтолкнула замешкавшуюся женщину сестричка. Говорок у нее был не московский, а слегка будто северный, вологодский, на «о». – Пора помыться и в люльку. Ща мы вам спинку потрем. А то время уж за полночь.

«Нет, у врагов не бывает такого добродушного вологодского акцента и таких милых, усталых глаз, как у докторицы Удальцовой».

Капитонову заставили тщательно вымыться довольно вонючим мылом и жесткой мочалкой – причем одна из сестер, как и намеревалась, потерла ей спину и даже промыла волосы.

– Фена-то у нас нет, волосики свои полотенцем покройте, вот вам рубашечка, а сверху халат…

А потом последовали и вовсе не аппетитные процедуры: промывание желудка, клизма… Затем Настю препроводили в палату и поставили капельницу. Видимо, в раствор было добавлено что-то сильно успокаивающее, потому что она немедленно погрузилась в сон. Часы у нее отобрали, но по ощущениям дело было уже под утро.

А на другом конце Москвы, и тоже в больнице – но совсем другой, многоэтажной, современной, – в тот самый момент стал приходить в себя Арсений. Он лежал на каталке совершенно голым, под одной простыней. На голове была плотная повязка, на левой руке и плече – тоже. Челышев скосил глаза и увидел, что рядом, на такой же каталке, укрытый под горло простыней, лежит сын. Он был бледным-бледным и, казалось, не дышал.

– Ник! – изо всех сил выкрикнул Арсений. Сил, впрочем, было немного, и крик получился не ахти какой громкий.

– Ну, чего шумишь? – послышался откуда-то недовольный женский голос. Он звучал хрипло, с одышкой. Челышев повернул голову и увидел его обладательницу – болезненно полную женщину в белом халате.

– Это сын мой! Что с ним?!

– Ну-ка потише давай. Всю реанимацию мне перебудишь. Все нормально с ним. Спит, от наркоза отходит. А я смотрю, что сын твой – похож на тебя. Ну-ка давай растворчика тебе подольем, а то ты больно активный стал.

– Какого еще растворчика?

– Шампанского. С пузыриками.

Она впрыснула что-то из шприца в пластиковый сосуд капельницы. От сосуда по пластиковой трубочке раствор потек в вену Арсения.

И он стал снова куда-то улетать, только пронеслись перед глазами эпизоды минувшего дня: вот к нему в квартиру-студию пришли строгие, сосредоточенные Эжен и Настя… Вот он видит, как в темноте у подъезда начинают избивать сына, и бросается на помощь… Вот Ник – не мертвецки бледный, как сейчас, а румяный, веселый, здоровый – рассказывает в кафе о том, как установил, что заказчицей порнушки с участием отца была, видимо, женщина лет сорока пяти… И Настя по телефону говорит о даме того же возраста… И вдруг – в наползающем наркозном сне Челышева осенило. Он даже прошептал вслух имя. И подумал: «Только б не забыть! Не заспать! Всем сказать: и Насте, и Николеньке, и Эжену, кто она».