Глава 5
Арсений
Умирать со стыда иль долго предаваться унынию было не в характере Арсения. Напротив, когда он пропускал удар, всегда стремился дать сдачи. Тому его детский южнороссийский двор выучил. И тюрьма с лагерем. И долгая, тридцатилетняя почти (с перерывом на отсидку) житуха в столице. Ведь Москва, как известно, бьет с мыска.
Но как отвечать на удар судьбы, если в нем повинен ты сам? Когда тебя по морде съездила собственная глупость? Когда пощечину залепила твоя же неразборчивость, сластолюбие? Кого бить? Не себя же самого!
Единственный выход Арсений нашел: забыться в работе. Сделать что-то. Сотворить нечто, что послужит или поможет людям, доставит им радость. И тем искупит свой грех – как ни беги этого, может слишком сильного, слова.
Челышев выключил звонок у обоих телефонов и сел к ноутбуку. Его «Лавка забытых вещей» хороша была тем, что могла стать бесконечной. Сколько объектов ни опиши, всегда найдется новый, совершенно вышедший из употребления. Постепенно забываемый. Вызывающий ностальгические чувства.
Вот, к примеру, лампа. Не та, что настольная. Не дневного света и не накаливания. (И та, и другая еще живы – однако им, похоже, скоро тоже конец придет – светодиоды заменят.) Нет, имеется в виду лампа электронная. Ведь сын его Николай даже, пожалуй, и не вспомнит сей предмет. А некогда (двадцати лет не прошло!) без них ни радиоприемник не работал, ни телевизор, ни электронно-вычислительная машина. И калькуляторы тогда, представьте себе, работали на лампах. Стояли эдакие бандуры в учреждениях на столах – каждая размером с нынешний ноутбук. Они и грелись к тому же. А в их электронных глазах (тоже ламповых) циферки высвечивались.
Ведь Арсений, провинциал безнадежный, впервые карманный калькулятор увидел в зрелом, можно сказать, возрасте: одиннадцати лет. Одному дворовому мальчишке папаня-моряк из Японии привез. О, как тот заморский прибор тогда воспринимался! Мы из рук друг у друга его вырывали!
Как мы, пацаны, тогда говорили, выказывая восторг? «Круто!»? Нет, так выражаться стали уже намного позже, когда видеобум начался. Нет, тридцать лет назад мальчишки восклицали: «Клево!» И еще: «Хиппово!» И кажется: «Сила!» Да, плоский, с ладонь, арифмометр – и впрямь сила. Можно незаметно принести с собой в школу и все задачки решать!
А раз калькуляторы появились – постепенно сошли на нет таблицы Брадиса. И логарифмические линейки. Каждому, ха-ха, гаджету можно по отдельной главе в книге посвятить.
Но сконцентрируемся на лампах.
«Тогда у нас, – писал Арсений, – в нашей первой с Настей съемной квартире в Измайлове, имелся телевизор. Черно-белое пузатое чудо на тонких деревянных ножках. Весом килограммов тридцать. Во всяком случае, мы его только вдвоем могли поднять. И вот однажды этот агрегат потух.
Тогда, конечно, мало что можно было по ТВ посмотреть. «Утреннюю почту» – раз в неделю. Пару сериалов (в год). «Голубой огонек». Футбол. Хоккей. Олимпиаду – раз в четыре года. Но все равно с голубым экраном жизнь протекала веселее.
И я совершил подвиг. Открутил четыре шурупа и снял заднюю стенку телеприемника. Включил прибор в сеть (чего по правилам техники безопасности со снятой защитой делать категорически не рекомендовалось). И увидел: все электронные лампы горят желтоватыми светлячками. Все, кроме одной.
Была вероятность, что именно в ней, погасшей лампе, загвоздка. И я вытащил ее из гнезда и отправился в магазин «Радиодетали». Он тогда располагался на улице Бутырский Вал. Зная советские порядки, я предвкушал, что нужной запчасти, конечно же, не будет в наличии. Ее потребуется заказывать и потом долго, месяцами, ждать. Или вовсе скажут: в продаже не бывает. Дефицит. Придется у барыг (спекулянтов, жучков) доставать.
У юного читателя, разумеется, возникнет вопрос: почему нельзя было вызвать специалиста-телемастера? Отвечаю: в СССР для того, чтобы пригласить ремонтера, требовалось для начала съездить в телеателье и там записаться (как правило, на две, три недели, а то и месяц вперед). Потом в назначенный день с утра до ночи просидеть дома – а в итоге наверняка требуемой лампы у мастера не окажется, заплатишь ему рупь за вызов и будешь еще клянчить, чтобы тот нужную деталь достал. И потом переплачивать ему за нее.
К тому же интересно, черт возьми, сделать самому. Выйдет – не выйдет? Сумею – не сумею?
Самое интересное, что требуемая лампа на прилавке магазина нашлась! Чудные дела творились в Советском Союзе, Господи! Нормального чаю, растворимого кофе, сыру швейцарского или, к примеру, полукопченой колбасы – не купишь. Да что там! Обычные лампочки вскорости в СССР стали дефицитом. А электронных – завались.
Другой бы тут порассуждал о военизированной экономике и о том, что катодные лампы потому и производились, что нужны были нашему военно-промышленному комплексу. Я же просто опишу, как примчался домой – радостный и, можно сказать, вдохновленный. Как, едва раздевшись и Настену мельком поцеловав, бросился к телевизору с лампой наперевес. И вонзил ее в пазы. И нажал «Вкл.». И лампы – все лампы, включая вновь приобретенную! – засветились, постепенно накаляясь. И на экране вдруг появилось изображение!
Благословенные времена! Тогда еще можно было починить телевизор своими руками. И радиоприемник – тоже. И телефон. Не говоря уже об автомобилях, которые народ, весь поголовно (за исключением редких пижонов, фарцовщиков, торгашей и деятелей культуры и искусства), ремонтировал самостоятельно.
В ту пору существовала целая каста умельцев, домашних мастеров – сегодняшним языком говоря, элита. Каста эта окружена была ореолом всеобщего пиетета. По части общественного уважения они занимали промежуточную ступень: чуть ниже космонавтов, но выше ракетных академиков.
К мастерам – золотые руки люди со всей округи часы исправлять носили, и пылесосы, и кофемолки. И если кто-то из них печально говорил: нет, сделать ничего нельзя – значит, точно уж нельзя.
Вся страна была на самообслуживании. Сами чинили сантехнику, клеили плитку, вешали карнизы. А жены и подруги ценились рукодельные: чтоб и носки с колготками могла заштопать, и свитер связать, и платье пошить.
Настюха, кстати, была не из таковских. Еще бы – девочка из номенклатурной семьи. Слава Богу, что поначалу яичницу жарила да макароны варила. Однако о том мы писать, разумеется, не будем.
«И вот (продолжал Челышев) я, неожиданно для самого себя, вступил в славные ряды умельцев! Своими руками что-то починил, да не какую-нибудь неваляшку, а электронный прибор, телевизор!
– Ну умничка, – сказала тогда Настя. – Иди мой руки. – И поцеловала меня.
Однако восхищение ее показалось мне недостаточно полным – и я даже, помнится, слегка на нее надулся…»
Настя! Ах, опять эта Настя! Она влезала в воспоминания и даже в книгу – незваной, нечаянной, совершенно ненужной и лишней!
Арсений в возбуждении прошелся из угла в угол своей студии, закурил.
И наяву она возникала тоже. Вот и вчера: только стал успокаиваться, изгнал из ума стыдобищу за случившееся и чувство вины перед Настеной, как она звонит. Украли, мол, ключи, не поменяешь ли замок в квартире на «Тульской».
Конечно, пообещал. Немедленно выехал.
А там, в ее обиталище, – давно не бывал! – застал особенный, только Насте свойственный уют. И легкий и оттого милый беспорядок – непомытая чашка из-под кофе в мойке, домашний сарафан, небрежно брошенный в кресло, – только подчеркивали прелесть Настиного домашнего лада. И этот запах в квартире, присущий только ей…
И решение озарило – во всей яркости и простоте. Да, именно тогда оно пришло, в капитоновской квартире. А окончательно было сформулировано уже здесь, на Патриках.
Надо вернуться к Насте. А перед тем, как вернуться, – просить у нее прощения. Упасть на колени.
И может, если разобраться, даже хорошо, что случилась эта жуткая история с девкой из Измайлова? Если б он просто к Насте возвратился – ну что бы ей сказал? «Давай снова попробуем жить вместе, а?» Как-то тепло-хладно получается. Типа: ну было – пожили отдельно. Теперь давай вместе.
А на вине, на прощении – может, и катарсис случится? Может, озарение какое на обоих снизойдет? Просветление? Нам не жить друг без друга – и точка.
Словом – надо постараться. Надо попробовать. Упасть перед Настей ниц и, словно в романах Достоевского, край платья целовать…
И тут вдруг раздался звонок домофона.
– Кто там?
– Это я, Настя! Открывай! – пропел столь знакомый, родной голос.
Легка на помине. Или он о ней просто все время помнит?
* * *
В то самое время, когда Арсений писал про забытые вещи и предавался рефлексиям по поводу себя и Насти, она говорила о нем с Эженом.
В его «мерсе» парочка мчалась с Ленгор по направлению к центру. Мчалась в данном случае – фигура речи, мчалась – в сравнении с всегдашними столичными пробками. В действительности их средняя скорость не превышала сорока километров в час.
Автомобилей по улицам Белокаменной даже в выходные толкалось множество. Эжен никак не мог с этим сжиться. Перед своим исчезновением, в конце восьмидесятых, он привык передвигаться по городу только на машине. Рулил не только из пижонства, но и потому, что на тачке гораздо быстрее, чем на общественном транспорте. Теперь многие его коллеги пересели на метро, как простые слесаря.
– Видишь ли, Настя, – начал Эжен, – краеугольным камнем криминалистики является принцип «Кому выгодно?». – К слову, она терпеть не могла манеру первого мужа с высокомерным видом изрекать прописные истины. – А кроме мотива, надо ответить также на вопрос о возможностях, – продолжал он. – Имел ли субъект возможность совершить тот или иной поступок? И если взять Арсения, ответ на оба вопроса один: «Да, господа присяжные! Он и мог совершить, и имел мотив».
– Мотив? Да какой?
– Закопать меня. Уязвить. Укусить. Ликвидировать. Зачем ему соперник?
– Арсений не такой, – задумчиво покачала головой Настя. – Он действует всегда с открытым забралом.
– Ага, – саркастически хмыкнул Сологуб. – Особенно когда сношается с малолетней проституткой.
Капитонова не нашлась, что ответить, и вся залилась краской – от стыда за проклятого Сеньку.
– А кроме того, – продолжил свои рассуждения первый муж, – у него была возможность. Ведь кое-кто рассказал ему практически все обо мне.
Опять Настя получалась у Эжена (как бывало все четыре года их совместной жизни) кругом виноватой. И за себя – что презренная болтунья, и за Сеньку – что он блудодей и предатель.
– Ты, Эжен, настолько увлечен собой, – перевела стрелки она, – что тебя не интересует ничего, кроме собственной персоны и собственных проблем. А ведь невзгоды есть у всех. И у того же Сеньки. И у меня. Машину мою, к примеру, украли – я тебе об этом говорила, ты услышал?
– Застрахована была? – равнодушно откликнулся первый муж.
– Представь себе, нет.
– Что гаишники говорят?
– А что они могут сказать?! «Шансов очень мало, скорее всего, автомобиль уже где-то на Северном Кавказе». И это не все еще. Помнишь тот дом строящийся, возле которого мы с тобой первый раз встретились?
– Ну да, – равнодушно откликнулся Эжен.
– Так вот: его сожгли!
– Да? – делано удивился бывший супруг. – Расскажи. – Однако видно было, что мысли его далеко.
Несмотря на его безучастность, Настя поведала. Говорила она с несвойственным ей жаром: событие до сих пор еще задевало, язвило. А потом в сердцах воскликнула:
– Прям как сглазил кто-то! И не меня одну – нас всех! – она имела в виду и себя, и Эжена, и Сеньку. Еще мелькнуло: «Не дай Бог, что-то с Николенькой случится».
– Н-да, сглазил, – задумчиво усмехнулся Эжен, выключая мотор, – объяснение хорошее, но, боюсь, совершенно антинаучное.
Они припарковались рядом с Патриаршими, и Сологуба уже заботило (видела Настя), как он будет вести разговор с Арсением.
* * *
– О, да вы вдвоем! – криво усмехнулся Челышев, открыв дверь своей студии. – Как это мило! Чем обязан?
Не обращая внимания на более чем кислую физиономию Арсения, Эжен прямо с порога принялся балагурить:
– О, вот оно какое, обиталище крупного российского писателя! Сценариста, которому страна обязана выдвижением на «Оскар»! Отлично устроился, Сеня, поздравляю. Рад наконец-то побывать у тебя. Самый центр, великолепный вид. Патриаршие, совсем как в наши молодые годы – помните, Анастасия Эдуардовна?
Как часто бывало, первый муж говорил одновременно и шутейно, и вроде бы всерьез. Он возвышал собеседника эпитетами навроде «крупного российского писателя» и в то же время принижал его своим «ты» и уменьшительно-ласкательным именем. Может, то природная сологубовская манера была – а может, его методам эффективной беседы в Дипакадемии научили. Во всяком случае, Настя подобные ухватки не любила – а Челышев и вовсе ненавидел.
– С чем пожаловали? – буркнул он, не предлагая гостям ни сесть, ни раздеться. – Мне некогда.
– Мы буквально на пару минут оторвем вас, дорогой Арсений Игоревич, – стал более сладким Сологуб, перескакивая на «вы», вроде тоже шутейно, – я правильно запомнил с прошлых времен ваше отчество? Небольшой разговор, сугубо по делу. Может, вы оденетесь да пройдете с нами?
– Куда это?
– Знаете ли, Арсений Игоревич, беседы определенного сорта лучше вести на вольном воздухе. В наши времена у стен имеются не только уши, но и глаза. Вам ли не знать?
После столь откровенного намека Челышев вспыхнул и совсем уж нелюбезно буркнул:
– Пошел ты к черту!
– И правда, дорогой, что за наезды?! – возмущенно обратилась Настя к Эжену. – Давай-ка иди погуляй лучше ты, – она похлопала по плечу своего спутника. – Я сама с Арсением разберусь.
– Он опять запудрит тебе мозги, предупреждаю, – возразил тот.
– Не запудрит. Мне он не врет. Правда, Сеня? Ведь ты всегда честен со мной?
Муж заметил очередной камешек в свой огород – смутился, отвел глаза и набычился. Потом собрался и произнес:
– Если вы, Анастасия Эдуардовна, пожаловали обсуждать мой моральный облик, то не угодно ли и вам выйти вон?
– Перестань, Сеня, сейчас разговор о другом. Буквально три вопроса. А ты, – она развернула Эжена, отперла перед ним дверь и буквально вытолкнула его из квартиры, – пойди освежись. Не бойся, – сказала ему вслед, – я не скажу ничего, что нельзя слушать посторонним ушам — даже если они, уши, здесь вдруг есть. Итак, Сеня, – молвила она, заперев за Сологубом дверь, – я тебя очень прошу: удели мне три минуты. То, что ты ответишь честно, я ни секунды не сомневаюсь. Ты в последнее время бывал у меня в квартире?
– Странный вопрос. Ты же сама просила. А в чем дело?
– Ты подходил к моему компьютеру? Пользовался им?
– Нет. А что, надо было?
– А раньше – на нынешней или на прошлой неделе – ты у меня, на «Тульской», бывал? Пользовался своими ключами от моего дома?
– Что за допрос, черт побери! – воскликнул Арсений. – Что тебе надо?
– Это важно, иначе б я не спрашивала.
– С каких пор Эжен стал для тебя важен?
– Ох, Сеня, не надо опять препираться! Я все потом объясню. Просто: был ты у меня или нет?
– Нет. Без тебя вообще ни разу. До вчерашнего дня.
– А ключи от моей квартиры кому-нибудь давал?
– Настя! О чем ты говоришь?!
– Хорошо. – Она великолепно изучила Сеню за столько лет совместной жизни и уверена была: он не врет. – А ты кому-нибудь рассказывал, что видел в эти дни Эжена?
– Нет, никому.
– Может быть, писал? В письмах, в блоге, в других соцсетях?
– Боже правый, зачем? Нет, конечно.
– И последний вопрос: ты помнишь, что я рассказывала тебе о нем? – короткий кивок в сторону, куда удалился Сологуб. – Тогда, двадцать лет назад, когда вернулась из Венеции?
– Такое не забывается, – усмехнулся супруг.
– А об этом ты когда-нибудь кому-то рассказывал?
– Нет, – покачал головой Челышев.
Тут Настя заметила: в ответе на последний вопрос муж, пожалуй, лукавит.
– Нет? Ты уверен? – нажала она.
– Слушай, прошло много лет – может, я и сболтнул кому по пьяни – что, конечно, вряд ли, – но это было бог знает когда!
И Настя поняла: пожалуй, тогда, в девяносто первом, Сеня действительно мог разболтать посторонним о том, что Эжен на самом деле жив и скрывается за границей. Может, он даже помнит до сих пор, кому все выболтал, – но говорить не хочет. Однако имеет ли это значение, если первый муж благополучно проработал столько лет и не спалился на Западе?
– Хорошо, Арсений, спасибо. – Настя устало прикрыла глаза. Что ни говори, подобные разговоры – тяжелая штука. Утомляют. Да и вообще какая-то слабенькая она стала в последнее время.
– Допрос окончен? – насмешливо осведомился Сеня.
– Окончен. Извини, мне пора идти.
– О да, – саркастически заметил муж. – У вас ведь с первым супругом много дел. Кольца закупать отправляетесь?
Насте захотелось позлить Сеню – какого черта он прилюдно развлекается с проститутками, семью позорит! К тому же она видела: несмотря ни на что, Арсений до сих пор любит ее. А раз так, можно (и даже полезно) быть жестокой. Пусть помучается.
– Ты же видел, – кокетливо пропела она, – кольцо он мне уже подарил. Теперь подвенечное платье выбираем.
Опрокинувшееся лицо Арсения ее даже обрадовало. Она скользнула за дверь – и была такова.
* * *
С Сологубом она столкнулась прямо на лестничной площадке.
Они молча вошли в лифт, и, пока спускались в решетчатой старинной кабине, Настя спросила:
– Подслушивал?
– А как ты думаешь?
– Ну и слава богу, что подслушивал, – молвила она, – не надо ничего пересказывать.
– Какое твое мнение?
– Не врет.
– Да, – согласно кивнул Эжен, – я, конечно, не видел его невербальных реакций. Очень похоже, что он просто болтун. Однако никаких доносов на меня не писал. И в твой компьютер не лазил.
– Уж ты бы не упустил случая расправиться с соперником, если б был на его месте, – уела бывшего супруга Настя.
– Я, Анастасия Эдурдовна, конечно, в ваших глазах средоточие зла, – изящно ответствовал первый муж, – однако есть вещи, к которым даже я питаю неизъяснимое отвращение. Донос и анонимка в их числе.
Они вышли из подъезда и направились к сологубовскому «мерсу». Первый муж отпер машину, достал щетку и стал обмахивать капот – даже за те полчаса, что они провели у Арсения, снегу нападало изрядно.
– Почему ж ты допускаешь, – продолжила тему Настя, – что Арсений может поступать даже хуже тебя?
Эжен усмехнулся.
– Это «даже хуже тебя» звучит в твоих устах великолепно. Я, Анастасия Эдуардовна, и тогда, в 1990 году, полагал, что мизинца Арсения Игоревича не стою. – И опять не понятно было, то ли всерьез вещает бывший супруг, то ли изысканно издевается над ней. – Однако людям свойственно меняться, не правда ли? И мне, и ему тоже. В те времена вы, верно, Анастасия Эдуардовна, и представить себе не могли, что муж станет изменять вам с проституткой, причем практически на Красной площади.
– Хватит уже об этом! – осерчала она.
– Как скажете, Анастасия Эдуардовна.
Эжен бросил щетку в багажник и распахнул перед ней дверцу машины.
И тут…
* * *
Арсений недолго стоял, растерянный, посреди комнаты. «Какого черта! – подумал он. – У меня уводят жену, а я буду покорно на это смотреть?!»
Не одеваясь, только ноги в ботинки сунув, Челышев бросился по лестнице вниз. Слава Богу, не опоздал. Жена с Эженом еще не успели отъехать. Он подбежал к машине.
– Настя, постой! – запыхавшись, выпалил он. – Не уезжай. Мне надо с тобой поговорить.
– Говори.
– Пойдем домой.
Эжен с интересом прислушивался к их диалогу.
– Я не могу, Сеня. У меня сейчас правда дела. А что ты хотел сказать?
– Это касается тебя и меня. – Он помедлил, а потом решил: а, плевать, что соперник смотрит. Может, так даже лучше. И твердо заявил: – Я виноват перед тобой. Очень виноват. И я прошу прощенья. Прости меня, пожалуйста, Настя.
– Иди домой, простудишься.
– Ты придешь?
Настя вопросительно перевела взгляд на Эжена.
Тот твердо заявил:
– Мне нужны координаты твоей консьержки. И уборщицы. А потом ты совершенно свободна.
Настя промолвила, обращаясь к Арсению:
– Я приеду. Но позже. Подожди. У меня с Эженом действительно важные дела. Но… Я приеду к тебе. Потом. Тогда и побеседуем, ладно?
Челышев сжал челюсти и с каменным лицом молвил:
– Ну ладно. Как скажешь. – Развернулся и пошел к подъезду.
Его жена молча села в машину к первому мужу.
– Спасибо, Анастасия Эдуардовна, что вы уделяете мне свое драгоценное время, – сказал тот.
– Давай уже покончим быстрей с твоими делами. С кем ты там хотел говорить? С моей консьержкой?
– Да, поедемте, Анастасия Эдуардовна. Я оценил вашу жертву. И не волнуйтесь: дождется вас будущий оскароносец. Напротив: женское промедление лишь усиливает нетерпение мужского сердца.
– Эк ты кудряво стал выражаться, Эжен, – усмехнулась Капитонова.
– А это оттого, что по-русски двадцать лет не разговаривал. Только фильмы смотрел да телепередачи. И то с задернутыми шторами да в наушниках, чтоб соседи, не дай бог, не засекли, не заложили, – едва ли не впервые за весь день бывший муж говорил без дурашливых интонаций, совершенно серьезно. – Веришь ли: если по чему и скучал я все это время – так по русскому языку. И еще по нашим девчонкам. Ответственно заявляю: нет на свете красивее наших женщин.
– А я думала, ты по мне скучал, – с оттенком кокетства протянула Настя.
– Ах, Анастасия Эдуардовна! Когда мы встретились в Венеции – ведь я присматривался к вам, пытался понять: а поедете ли вы со мной? Пойдете на такую жертву: переменить имя, фамилию, не возвращаться на родину? Бросить все? Оставить главное сокровище ваше – Арсения? И совершенно определенно себе отвечал: нет, она не поедет. Не станет моей боевой и верной подругой. Верно ведь, Анастасия Эдуардовна, не отправились бы за мной в добровольную заграничную ссылку?
– Пожалуй, нет, не отправилась бы, – после раздумья ответила Настя. И переспросила: – А маменька моя – она что ж, согласилась? Пошла на жертвы?
– Да. С превеликим удовольствием.
– Вот видишь, как тебе повезло.
Снегопад продолжался, и машины продвигались медленно. За все время разговора они только и успели, что развернуться на Садовом у памятника Маяковскому и доехать до Новинского пассажа.
– Настя, слушай, – перешел вдруг на деловой тон Эжен, – сколько у тебя твоя уборщица получает?
– Полторы тыщи в день.
– Пятьдесят баксов – за двухкомнатную квартиру? Круто. У меня за пятьдесят Габриэла весь особняк убирает: три спальни, три ванных. – Настя, как очень часто с Эженом, почувствовала себя виноватой: отчего она не столь экономна, как ее маменька? – Впрочем, – сказал первый муж, – у богатых свои причуды. Я к другому клоню. Позвони, будь добра, прямо сейчас своей уборщице – как там ее зовут, Валентина? – отрекомендуй меня как своего старого надежного друга. А потом передай трубочку мне. Затраты на мобильную связь я тебе возмещу.
– Сочтемся уж затратами, по-родственному, – буркнула Настя. Она не стала спрашивать, о чем конкретно ее спутник хочет говорить. Достала телефон из сумочки и нажала вызов Валентины. А когда уборщица ответила, сделала все, как просил Эжен: отрекомендовала его и передала трубку.
– Валечка, – молвил в мобильник Сологуб со всей сердечностью, – вы меня простите, но мне срочно нужна ваша помощь. Прямо завтра. Я вполне понимаю, что у вас, конечно, свои дела и планы, поэтому готов заплатить вам по срочному тарифу, в два раза больше, чем обычно, – три тысячи. Ах, никак не можете? Сын болеет? А что с ним? Множественные переломы… Скажите, пожалуйста… Тогда в какой день вы сможете? Послезавтра? Наверное? Нет уж, пожалуйста, пусть будет точно. И давайте, знаете что, я вам прямо сегодня задаток привезу. Да, домой. Чтоб наверняка. Чтоб вы от меня не сбежали. А это ничего, что вы за городом живете, не надо вам никуда ехать. У меня машина быстрая, пробки сегодня не самые крутые. Дело получаса. Скажите просто ваш адрес, я забью в навигатор и к вам подскочу. Да, диктуйте, я запомню.
Они свернули на Люсиновскую и через пять минут припарковались у Настиного дома.
– Пойдем к консьержке? – предложил Эжен.
– Мы явимся вдвоем – а она решит, что у меня новый ухажер появился.
– Ничего. Немного дурной репутации зрелой женщине никогда не повредит.
* * *
Челышев-младший был до чрезвычайности уязвлен статьей, компрометирующей отца. Когда его друг-недруг, сослуживец-директор Тоха шутя заметил: «Весело твой папаня развлекается», он бросился на него с кулаками. Охранник и продавцы еле его оттащили, а Антон только испуганно приговаривал: «Что ты, что ты, бешеный, я просто пошутить хотел».
В сердцах Ник сначала даже думал уволиться – но потом решил: кому от этого будет лучше? И следующим шагом в его размышлениях стало: надо отомстить. Но не придурку Антону, а тем, кто организовал позорную публикацию. Он полагал (и оказался совершенно прав), что его папаня будет заниматься самоедством и винить в случившемся только самого себя. И конечно, палец о палец не ударит – он же гордый! – чтобы разобраться, кто стоит за пасквилем в газетке «Икс-Икс-Пресс» и зачем это сделали.
Николаю показалась знакомой чикса, с которой развлекался отец. Пусть она была совершенно голой, а ее лицо – смазанным, но где-то они встречались. Где же? Уж не та ли, что подарила ему цветы в магазине? Но при чем тут отец?
Преодолевая смущение, он позвонил Арсению. Спросил напрямик: мне, мол, кажется знакомой девчонка на фотке в газете. Откуда она в твоей жизни возникла? И тогда отец раскололся – рассказал историю, как начались их отношения.
Теперь многое встало на места. И письмо Кирилла, в котором тот открыто назвал девчонку проституткой. И жилище в Измайлове, о котором упомянули и Кир, и отец. Правда, в интерпретации старого приятеля чувиху звали Дианой. Папаня же утверждал, что она – Алена. Впрочем, назваться другим именем – дело недолгое. У проституток, говорят, это обычный факт.
Неясно к тому же, при чем здесь Ксения, которая пришла в квартиру к нему и потом убежала. И вообще – при чем тут он сам? Интерес к папаше еще можно объяснить: он все-таки сценарист, номинант на «Оскар». А кому интересен, по большому счету, Челышев-младший? «Неженатый менеджер по продажам вступил в греховную связь с проституткой»? Ха-ха-ха.
Хорошо, положим, что Диана-Алена и проститутка из Измайлова – одно и то же лицо. Ну а дальше? Где ее искать? Как раньше было не понятно, так и сейчас. К тому же: она ли придумала столь лихую комбинацию? Или кто-то за ней стоит?
И однажды за рулем «ренохи» Ника осенило (ему многие светлые идеи приходили в движении). Надо идти другим путем. Заходить с противоположной стороны.
Вечером он изучил состав редакции газеты «Икс-Икс-Пресс». Одно знакомое имя – Кирилл Стальев – ему попалось. Да на хорошей должности: заместитель главного редактора. Когда-то они вместе занимались в школе юного журналиста. Стальев был парнем предельно циничным, центровым. Пижоном и мажором. Впрочем, они все в ШЮЖе тогда были такими (и сам Челышев не исключение). Однако Кирилл, в отличие от большинства, умел писать и особо не подличал. С ним можно было иметь дело.
Ник набрал телефон редакции. После долгих расспросов – кто звонит и откуда – со Стальевым его все-таки соединили.
– А, Челышев, – вроде даже обрадовался Кирилл, – сто лет, сто зим. Как поживаешь?
– Хочу пригласить тебя на кружку пива.
– Зачем?
– Надо поговорить.
– Хм. По поводу твоего отца?
– Не стану делать вид, что нет.
После секундной паузы Стальев произнес:
– Завтра в девять вечера в «Горизонте» – тебя устроит?
– Бар на Сретенке? Вполне.
* * *
Они встретились с двенадцатиминутным опозданием. Задержался, разумеется, Кирилл – ведь это Челышеву нужна эта встреча. Перед тем как выбрать, деловито осведомился у приятеля: «Платишь ты?» – и когда тот ответил утвердительно, раскрылился и заказал «Хеннесси» и самое дорогое второе блюдо. «Мелко же он плавает», – подумалось Николаю.
И разговор о бизнесе преуспевающий журналюга завел, как по этикету положено: ровно когда подали десерт.
– Твой отец хочет на нас в суд подать? – деловито осведомился он. – Или чтоб мы опровержение напечатали?
– Ни то ни другое, – покачал головой Челышев-младший. – Он вообще понятия не имеет, что мы с тобой встречаемся. Это моя личная инициатива.
– Чего ж ты хочешь?
– Продолжения истории.
Он заранее тщательно обдумал будущий разговор. Деньги предлагать Стальеву за информацию – пошло. Да и нет у него таких денег, чтоб его контрагента удовлетворили. Значит, надо заинтересовать Стальева. Настоящий газетчик пойдет на все, чтобы получить продолжение истории. И чтобы оно оказалось пикантней, нежели начало.
– То есть? – переспросил Кир.
– Фотки моего отца ведь не сами в редакцию приплыли, верно? Кто-то же их принес?
– Допустим.
– А вы спрашивали его (или ее): а зачем он это сделал?
– А зачем спрашивать? Снимки подлинные, наши эксперты подтвердили, чего ж еще?
– А сколько вы тому, кто фотки принес, заплатили?
– Это редакционная тайна.
Но Челышеву почему-то показалось: нисколько. И тогда он выстрелил наугад:
– А если я скажу, что персона, принесшая фотки, сделала это из соображений личной мести?
– И что?
– Напрашивается новая статья в вашем издании: некто опорочил моего отца. Причина: неприязнь, месть и так далее.
– А газете-то зачем в эту свару лезть?
– Я знаю нескольких человек, которые могли подставить отца. И теперь хочу понять, кто именно.
– Нет, – категорично молвил Стальев. – Мы не выдаем своих информаторов.
– Черт побери! – возвысил голос молодой Челышев. – Выходит, я тебя задаром обедом с коньяком кормил?
– Боюсь, что так, – лицемерно развел руками Кирилл, однако все-таки покраснел.
– Я спрошу, кто, а ты только кивни: да, нет?
– Нет!
– Это мужчина? – Челышев-младший уставился прямо в глаза собеседнику. Он почувствовал его секундную слабину и пер напролом.
Журналист секунду помедлил, а потом еле заметно мотнул отрицательно головой. Николай внутренне возликовал и быстро сказал:
– Значит, женщина. Молодая?
И снова – отрицательный знак.
– Средних лет? Одних с моим отцом?
Последовал утвердительный кивок.
– Имя! Скажи ее имя!
– Мы у нее паспорта не спрашивали.
– Но как-то же вы к ней обращались! Как она себя назвала?
– Она назвала себя Настей.
– Настей? – выпучил глаза Ник.
– А что? – с любопытством осведомился журналист.
– Но это же бред… – обескураженно протянул молодой человек.
– Отчего?
– Не важно, – отмахнулся Челышев-младший. – Представиться можно любым именем.
– Учти – если найдешь героиню, сдай ее нам. Или ты предпочитаешь сам с ней расправиться: ножом, топором, удавкой?
– Там посмотрим.
Сначала Челышев-младший был чрезвычайно разочарован результатами встречи с ровесником-журналюгой. Даже расстроен. Но потом, переспав с этой мыслью, понял, что узнал, в принципе, не мало.
Итак: заказала его отца женщина. Лет ей сорок-пятьдесят. И еще она назвалась именем мамы. Случайно ли? Вряд ли. Таких совпадений не бывает. Значит, скорее всего, она персона из прошлого родителей. Тот человек, что знает их обоих. Возможно, у нее с кем-то из предков (а может, с ними обоими) старые счеты.
Получается, появился след. И теперь надо сделать вот что…
* * *
Примерно в то же самое время, когда Ник пытался узнать имя заказчицы компромата на отца, тот сидел дома, писал свою книгу. А Настя, в свой черед, и ее первый муж Эжен беседовали с консьержкой.
Точнее, не беседовали, а допрашивали ее. Эжен будто старался отыграться за свою пассивную роль в разговоре с Арсением и теперь словно с цепи сорвался. Впрочем, нет, он не кричал, даже голос не повышал – но слова его были из разряда: мягко стелет, да жестко спать.
– Я старший оперуполномоченный… отдела внутренних дел такой-то, – отрекомендовался он, намеренно невнятно выговорив название отдела и свою фамилию. – Гражданка Капитонова, – жест в сторону Насти, – написала заявление о краже в своей квартире. У нее были похищены деньги и золотые украшения на общую сумму свыше одного миллиона рублей. Проникновение было осуществлено через входную дверь без взлома и применения отмычки. Проще говоря, ее открыли родным ключом. Что вы можете показать по данному поводу?
Консьержка немедленно растерялась и затрепетала. Губы у нее запрыгали.
– Я… я… я не знаю… Я н-не видела никого…
– Гражданка Капитонова передавала вам ключи от своей квартиры?
Эжен наклонился, прямо-таки навис над столиком, за которым сидела пожилая дама. Он без приглашения влез в ее каморку. Настя осталась в подъезде и досадливо наблюдала за происходящим: эдак он меня с ней навсегда поссорит. И в то же время не могла не отдать должное напору бывшего супруга.
Консьержка растерялась еще пуще.
– Я… Ключи? Ну да, они у меня были, ее ключи.
– Вы входили в квартиру Капитоновой?
– Нет, нет, никогда!
– Кому вы передавали ключи?
– Да никому…
– Никому? А гражданка Капитонова утверждает, что она вручала вам связку для того, чтобы вы, в свою очередь, отдали ее приходящей уборщице.
– Так точно, ей. Ну да. Так ведь она, гражданка Капитонова, меня сама просила отдать!
– Кому еще вы давали связку?
– Да никому!
– Делали с них слепки?
– Нет же!
– Вы замужем?
– Умер, умер муж. Три года назад скончался. На Богородском кладбище он.
– С кем вы проживаете в настоящий момент?
– Ни с кем. Одна я.
– Дети есть?
– Сын. – Женщина вдруг испугалась, неужели к делу пришьют и сына, и стала говорить быстро-быстро: – Дак ведь он в Посаде Сергиевом живет, женился на тамошней, там, говорит, дешевле, а у меня-то они и не бывают почти, и сын до моих дел совершенно не касается и никаких моих ключей не видывал и в руки не брал!
– Значит, вы передавали связку только уборщице, которая работала в квартире Капитоновой?
– Только, только, и никому больше, я к ней сама даже и не поднималась ни разу!
– Что ж, понятно, – выдохнул Эжен и распрямился, перестал нависать над тетенькой. Настя увидела, как в секунду азарт и сосредоточенность уходят с его лица и оно словно разглаживается. «Ему тоже нелегко», – поняла Настя. А Сологуб скороговоркой произнес: – Я пришлю вам повестку, зайдете в отдел, подпишете свои показания.
– Да-да, хорошо, конечно, я вам все рассказала, не сомневайтесь.
– Пройдемте, Анастасия Эдуардовна, – бросил бывший супруг, незаметно для консьержки подмигнул ей и указал на дверь подъезда.
Когда они вышли, Настя сказала с возмущением (впрочем, несколько деланым):
– Эжен, ты меня со всеми поссоришь или скомпрометируешь! Придумал тоже! Денег и драгоценностей у меня украли больше чем на миллион! Да я таких сумм и в руках-то не держала.
– Ничего, больше уважать будут, – отмахнулся Сологуб. – Главное мы выяснили.
– Выяснили – что?
– А как ты думаешь?
– Что консьержка ничего не знает и ни в чем не виновата.
– Правильно. Я на это готов поставить все твои вышеупомянутые драгоценности – против ржавого пятака.
– Не надо без спросу опять распоряжаться моими драгоценностями, – усмехнулась Настя. Ей стало нравиться, как ведет дела Эжен: быстро и без рефлексий. По крайней мере, проявляет себя как человек действия. А ведь когда-то и Арсений был таким. А сейчас то ли потух, то ли устал – сидит сиднем на своих Патриарших, стукотит по клавиатуре.
Стоило Насте на полминуты забыться в размышлениях, как она обнаружила себя сидящей на пассажирском сиденье эженовского «мерса». Автомобиль снова выруливал на Садовое кольцо.
– Куда мы едем? – спросила она.
– К твоей прислуге.
– Хм. Хорошо. Только у меня одна просьба: я сама с ней поговорю. Консьержка мне никто (хотя тоже жалко было смотреть, как ты ее прессуешь), а Валентиной я дорожу. И вовсе не хочу, чтобы ты нас с ней поссорил.
– Бить буду аккуратно, но сильно, – ухмыльнулся супруг.
* * *
Не прошло и сорока минут, как они въехали в подмосковный городок Ф. Дело близилось к десяти вечера, завтра рабочий день, поэтому улицы были по преимуществу пусты. «Мерс», подпрыгивая на ухабах, миновал квартал деревянных двухэтажных бараков, затем старых домов с облупленными и полуобвалившимися фасадами. Судя по навигатору, они следовали по самому центру городка. Окна домов почти все светились, за ними, под аккомпанемент телевизоров, разыгрывались ежевечерние сцены: матери наглаживали блузки и мужнины рубашки, отцы проверяли уроки детей. Кто-то добивал последнюю выходную бутылку водки, где-то разгоралась свара, а в соседней квартирке, наоборот, ворковали влюбленные.
– Люблю я Россию, сил нет, – сквозь зубы процедил Эжен, когда «мерс» клацнул амортизатором на особенно зловредной яме. – Только жить от нее лучше подальше.
С помощью навигатора они легко отыскали местные Черемушки и панельную хрущобу, где проживала Валентина. Настя позвонила по мобильному снизу, от подъезда:
– Валя, мы с моим другом привезли тебе деньги. Нам подняться или ты сама спустишься?
– Нет-нет, – испуганно сказала Валентина, – я спущусь.
Она появилась через пару минут, в пальто поверх халатика и домашних шлепанцах.
Настя наказала Эжену: «Сиди в машине и не высовывайся», – и, как ни странно, он подчинился. Уборщица выглядела виноватой. Капитонова протянула ей тысячу и объяснила:
– Это от моего знакомого, он там, в машине, расскажет тебе потом, как к нему доехать.
А затем Настя мягко спросила:
– Кому ты давала ключи от моей квартиры?
И сразу поняла, что попала в точку. Из глаз Валентины обильно полились слезы.
– Вы знаете! Я так и думала. Анастасия Эдуардовна, простите меня! Ради бога, простите! Я не могла ей отказать! У меня ведь ситуация-то безвыходная! Я вам не звонила, а она-то мне помогла. Ну простите!
Валентина плакала, всхлипывала, достала платок, сморкалась – а потом слезы иссякли, и ее стала бить дрожь. Настя обняла ее за плечи и сказала:
– Ты вся замерзла. Садись в машину.
– Нет! – испуганно отпрянула та.
– Да ты не бойся. Мы ничего тебе не сделаем! Холодно же. Садись, миленькая, печку включим, погреемся, а то зуб на зуб не попадает.
– Я только ради сына, только ради сыночка своего, вы уж извините, Настечка Эдуардовна, казните меня, как хотите, только из-за сына!
– Не бойся. Не волнуйся. Все будет хорошо, – уговаривала ее Капитонова, усаживая на заднее сиденье. – Мы тебе плохого ничего не сделаем, и извинила я тебя уже. Я ж понимаю, бывают ситуации безвыходные. Как дело-то было?
– Все для сына. Он ведь в больнице у меня.
– А что с ним?
– А что с подростками у нас бывает! Шел по улице, с тренировки, трое подходят: закурить будет? Нет, говорит, я некурящий – а он ведь и правда не курит, он у меня спортом-то занимается, футболом. Ну, они и набросились на него. Избили почем зря. Арматурой, арматурой били его, бедненького! – На глазах у нее снова показались слезы. – Руку сломали, сотрясение мозга, три ребра. А главное – как знали, что футболист он! – обе ноги переломали, кости берцовые!
– Бр-р, кошмар! – содрогнулась Настя. Эжен сидел за рулем недвижно, словно изваяние.
– Да-а, еще б не кошмар! Я, как сказали мне… Все у меня аж перевернулось. Хорошо, тренер его – дай Бог ему здоровья, Павел Алексеич, Ксенофонтов фамилия, – из нашей горбольницы его в Москву сумел перевести, в специальный госпиталь, который травмами спортсменов занимается. Там и футболисты разные знаменитые лежали – тренер мне говорил кто, да я забыла – и хоккеисты, фигуристы. И уход хороший, и врачи внимательные, палату два раза в день с хлоркой моют. Да только осмотрел завотделением сына и говорит: чтоб вылечить, нужна операция. Мы ее, сказал, бесплатно сделаем. Но только для косточек, чтоб срастались, разные пластины и стержни нужны, специальные, из титана. Их в Швейцарии покупают. Их никто вам оплачивать не будет, никакая страховая, и квот тоже нету. Вам надо самим. Сколько ж, я спрашиваю, денег-то потребуется? А они посчитали и говорят: для каждой ноги штифт стоит восемьдесят три тысячи да плюс рука двадцать восемь – итого двести тыщ получается! Да откуда ж у меня такие деньги! А альтернатива, я у докторов спрашиваю, какая? Они руками разводят: по старинке, отвечают, его лечить тогда будем. Два месяца на вытяжке ему лежать, неподвижно на спине. А потом в гипсе четыре месяца – и то не факт еще, что кости срастутся, а если нет, опять ломать и заново гипс придется накладывать.
– Ужас, – сострадательно вздохнула Настя.
– Я бросилась, конечно, туда-сюда, по родственникам. Тренеру, Ксенофонтову, позвонила. А что поделаешь: нет ни у кого таких средств. А у меня – ни дачи, ни машины нет. Продать нечего. Ни кредита мне не дают – нигде я официально не работаю потому что! – Слезы опять наполнили глаза Валентины.
Настя погладила ее по руке. Недоуменно спросила:
– Что ж ты мне не позвонила, не сказала ничего?
– Неудобно мне было вас беспокоить. А потом: разве у вас такие деньги водятся?
– Не водятся, конечно. Да что-нибудь, глядишь, вместе придумали бы. Вот Эжен бы помог.
– Ах, Настечка Эдуардовна! Да разве ж знала я?! А тут она – как специально. Я в буфет больничный зашла чаю попить – а она тут как тут.
– Она – это кто? – прозвучал с переднего сиденья властный вопрос Эжена.
– Та… Из-за который вы здесь… Наверно…
– А из-за чего мы здесь, как вы думаете? – Сологуб перегнулся через сиденье и подался к женщине. У нее в глазах и голосе снова задрожали слезы.
– Из-за того, что я у Насти в квартире… шуровала… – убито произнесла уборщица.
– Что ж ты у меня такого нашуровала-то?
– Она сама про вас спросила. Дает мне коробочку и говорит: спрячь ее под кровать у Капитоновой.
Настя с Эженом многозначительно переглянулись. История принимала странный оборот.
– А что там, в коробочке, было?
– Я тоже ее спросила. А она: магнитофончик. Ведь Капитонова, говорит, моего мужика увела.
– Вот те раз! – кисло улыбнулась Настя. – Да нет у меня никакого мужика, ты же знаешь. И никого я ни от кого не уводила.
Валентина бросила непроизвольный взгляд в сторону Эжена.
– Нет-нет, он не тот случай, – засмеялась Капитонова. – Он мой первый муж, мы с ним двадцать лет назад расстались и с тех пор больше не виделись.
– А в компьютер Настин – вы тоже по заданию той женщины лазили? – строго спросил Сологуб.
– Она мне флешку дала. Ты, говорит, для меня письмо отправь. С любого электронного адреса. Но обязательно – с Настиного компьютера.
– И вы отправили?
– Да.
– А письмо читали?
– Я не хотела… но так… заодно… но я ничего не поняла! И не запомнила!
– Вам эта женщина сколько заплатила?
– Двадцать пять тысяч рублей дала.
– А обещала?
– Еще сто пятьдесят.
– Отдала?
– Нет. Нет пока.
– Ну и не отдаст никогда.
Глаза Валентины наполнились ужасом.
– Вы когда ее задание выполнили? – продолжал наседать Эжен.
– В четверг. В четверг прошлый. Четвертого дня.
Сологуб переглянулся с Настей и едва заметно кивнул: мол, все совпадает.
– Ну а после того вы с ней встречались? – поинтересовался он.
– Н-нет.
Эжен удовлетворенно кивнул.
– Может, по телефону говорили?
– Нет. Я ей звонила, да телефон недоступен. Но она предупреждала!
– О чем?
– Что может уехать ненадолго.
– Вряд ли вы ее когда-нибудь увидите. И деньги свои заработанные ни за что не получите.
– Почему вы так думаете? – Валентина чуть не плакала.
– А зачем ей с вами делиться? – усмехнулся Эжен. – Ведь вы все, что ей нужно, уже сделали. Да не плачьте! Лучше расскажите-ка нам, как та особа выглядит.
Словесный портрет, благодаря усилиям Эжена, который подстегивал Валентину точными вопросами и подсказывал формулировки, был составлен минут через двадцать.
Итак, дама – недруг Насти – выглядела следующим образом. На вид тридцать пять – сорок лет, росту сто шестьдесят пять – сто семьдесят, славянский тип лица. Глаза голубые, скулы широкие, нос прямой. Губы полные. Волосы крашеные, светло-рыжие. Родинок, бородавок, шрамов, татуировок на лице и руках нет. Телосложение крепкое – но не полная, а скорее стройная.
Если бы Настя действовала со своим сыном сообща, она, возможно, заметила бы кое-что общее у дамы, которая вербовала уборщицу, и у той, что сдавала в газету снимки, компрометирующие Арсения. Однако мать даже заподозрить не могла, что молодой человек тоже ведет свое расследование.
– А как она одета? – полюбопытствовала Капитонова.
– Вы знаете, Настечка Эдуардовна, хорошо она одета, ничего не скажешь. Стильно – как вы. Вещички сплошь фирменные.
– Маникюр у нее какой? Макияж?
– Макияж был, но легкий такой, будто и незаметный. И маникюр хороший. Ногти длинненькие, но свои, не нарощенные, и яркие-яркие, прям алые.
– Смотрите, у вас глаз-алмаз просто! – поощрительно воскликнул Эжен.
– А как тебе показалось – замужем она? – продолжала выпытывать Настя.
– Нет, – решительно ответствовала помощница. Она разговорилась: – Точно не замужем. Я ж почему еще удивилась: зачем она говорит, что вы мужчину у ней увели? Не было у нее давно никакого мужчины. Ну, может быть, она с кем-то и встречалась, но точно – не жила. Это ж сразу по женщине видно.
– И по мне? – усмехнулась Настя.
Валентина слегка замялась, а потом вздохнула:
– И по вас, то есть и по вам, извините, тоже.
– А как тебе показалось: она – курит? Или, может быть, выпивает?
– Может, и выпивает – да не так, чтоб по лицу заметно, понимаете? А то, что курит… При мне она не дымила, но пахло от нее, как от курильщицы, точно. Застарелый такой запах, прям из легких как будто идет.
Азарт охотницы вдруг овладел Настей.
– А кольца на руках? Серьги, броши, ожерелья? Браслеты?
– Обручального кольца точно не было. Но другие кольца – да. Одно красивое, кажется, с брильянтиками и изумрудами. А другое очень простое, похоже на обручальное, но тоненькое такое, как мужское. И она на левой руке его носит.
– Значит, либо вдова, либо иностранка, – прокомментировал Эжен.
– Нет, она точно наша.
Внезапная идея осенила Настю.
– А как она говорила? Может, какой-то акцент?
Валентина вдруг мотнула головой в сторону Эжена.
– У нее примерно как у него акцент. Еле видный. Как будто иностранный, но и не совсем иностранный, а как наши за границей говорят, понимаете?
Капитонова обменялась со своим бывшим супругом значительным взглядом.
– Может, еще что-то вы заметили – да мы вас не спросили? – поинтересовался Эжен.
– Знаете, Настечка Эдуардовна, – после паузы стала раздумчиво отвечать женщина, апеллируя не к Сологубу, а к своей работодательнице, – лицо у ней ровное-ровное, ни одной морщинки, и как будто натянутое.
– Как после ботокса? – уточнила Настя.
Непонимающий взор был ей ответом.
– После операции пластической?
– Точно-точно.
– Может, – вмешался Эжен, – она какие-то наименования упоминала? Ну, где она живет – или жила? Или откуда родом? Город какой? Или улицу? Станцию метро?
Валентина задумалась.
– Нет, ничего такого.
– А вы к ней в сумочку не заглядывали? Ну не рылись, конечно, – а случайно взгляд бросили? Может, там у нее что-то необычное заметили?
– Да нет… – после паузы протянула Валентина. – Сумка как сумка. Большая. Черная.
– Может, в ее поведении что-то странное было?
Опять после раздумий Валя ответила:
– Знаете, когда мы второй раз встретились и она мне магнитофончик передавала и деньги, она спешила очень. Прям скороговоркой трещала, как пулемет. Может, боялась, что ее со мной увидит кто?
– А где вы встречались?
– На Пушкинской, на углу, там, где выход из метро и магазин «Бенеттон».
– Давайте номер телефона вашей дамы, – попросил Эжен. – Как она, кстати, себя называла?
– Мария. А номер я наизусть помню. Тысячу раз уже звонила: восемь – девятьсот три – сто сорок пять…
Он записал цифры в телефон и сказал:
– Я вопросов больше не имею.
– Я тоже, – присоединилась к нему Настя.
– Поедемте, – обратился Эжен к Валентине, – покажете нам на месте, куда конкретно вы в квартире Анастасии Эдуардовны магнитофончик спрятали.
– Нет! – воскликнула уборщица. – Куда ж я поеду?! Ночь на дворе! Как назад вернусь?
– Не надо ей ехать, – адресуясь к своему спутнику, твердо сказала Настя. – Мы сами найдем.
– Да, Настечка Эдуардовна, найдете, найдете. Там под кроватью, под самым изголовьем.
– А по поводу денег для сына, Валя, отыщем мы их для тебя. Ты б лучше сразу ко мне обратилась, чем заговоры против меня плести.
– Ох, Настечка, вы уж простите меня, а? Прям какой-то морок нашел. Или баба эта – гипнотизерка была? Сбила меня с панталыку, заворожила! Вы простите, Анастасия Эдуардовна!
– Давай, Настя, поехали, – нетерпеливо предложил со своего места Эжен и для острастки взревел на холостом ходу мотором.
Валентина заторопилась и стала выбираться из машины, приговаривая:
– Вы уж извините меня, и дай вам Бог здоровья.
Настя пересела на переднее пассажирское сиденье, и ее партнер резко сорвался с места.
– Не лети, – с неудовольствием бросила она. – Не по хайвею несешься. Яма на яме.
– Да уж, – усмехнулся Эжен.