Глава 4

То ли журналистам и читателям надоел правящий тандем и другие пресные новости, то ли радостно было отметить хоть какие-то отечественные победы на любом поприще, но известие о том, что российская анимационная короткометражка выдвинута на «Оскар», не сходило с полос газет и с экранов телевизоров. Как Настя ни включит телик – обязательно наткнется на одной из программ на собственного мужа. То он интервью раздает, то просто прохаживается в сопровождении закадрового текста, который в тысячный раз извещает, что сценарий к почти что оскароносному мультику написал по собственной книге российский писатель Арсений Челышев.

И Сенька, надо сказать, сильно прибавил в самоуважении и гордости. Видно было за версту. Ходил и сидел на экране важно, говорил уверенно, остро, умно. Настя отчасти ревновала его к успеху, однако мужем гордилась и за него радовалась. И надеялась, что теперь у Челышева снова начнется светлая полоса. И опять все ему станет удаваться.

Ее супруг вообще был человеком настроения. Есть настрой – все получается, громадье идей и планов, неслыханная работоспособность. Деньги, блага и слава сами плывут в руки. А начинается депрессуха – и дела идут через пень-колоду, Сенька валяется на диване, читает давно читанные книги, прикладывается к бутылке, а порой исчезает куда-то на два-три дня.

Оттого и карьера мужа (или уже все-таки бывшего мужа?) летела, словно американские горки: то впечатляющий рывок вверх, то затянувшийся полет вниз. Несколько раз Челышев мощно взлетал, но потом быстро съезжал под гору. Так было и в самом начале их совместной жизни, в восемьдесят четвертом, когда Сеньки хватало и на учебу на журфаке, и на работу в «Советской промышленности», и все у него получалось. Потом – падение (в котором Сенька, конечно, был не виноват): тюрьма по облыжному обвинению. Затем снова взлет, в начале девяностых: медицинский кооператив, куча денег, знакомство с Ельциным, защита Белого дома. И снова последовала полоса уныния и безденежья. Настя тогда за счастье считала, когда была наличность, чтобы свежий йогурт купить или фрукты для Николеньки.

А в девяносто шестом Сенька снова в гору пошел – работал в предвыборном штабе президента, кучи долларов ему приносили в коробках из-под ксероксов. А заодно, мимоходом – сказки писал, книжка вышла тиражом в миллион экземпляров. Но в девяносто восьмом – опять случился спад, который слишком уж затянулся до нынешних времен. Затянулся настолько, что Настя не смогла уже терпеть рядом грустного, но раздражительного и высокомерного муженька.

И вот теперь – опять вверх! Конечно, Настя позвонила Челышеву, поздравила – тот добрые слова выслушал охотно, поздравления принял как нечто само собой разумеющееся, однако никаких предложений встретиться-отметить (как втайне Настя надеялась) не сделал.

«Ну и бог с ним, – думала она. – Все равно рано или поздно прибьется он назад к моему берегу. Или не прибьется? Какая-нибудь другая, помоложе и покрасивей, уведет мужика? Девчонки нынче на успех и деньги ох, падкие. Что ж, коли так, пожелаю Арсению счастья да пойду своей дорогой, не пропаду, построю жизнь с другим, один Вернер чего стоит».

Арсений тем временем пожинал плоды нечаянного успеха. Интервью, комментарии и съемки – дело хоть и хлопотное, однако дьявольски приятное, когда ты не в ряду статистов сидишь, не в числе массовки или консультантов, а первым номером выступаешь – звездой, героем. С ним и Си-эн-эн встречалась, и Би-би-си, и даже болгарское телевидение. Патриаршие стали привыкать к виду прогуливающегося мимо заснеженных прудов писателя – под прицелом телекамер.

Однако слава сама по себе ничто, если не сопровождается материальными преференциями. И тут Челышев преуспел. Немедленно после оглашения номинаций на него вышли издатели: просили разрешения перепечатать сказку, а также новеллизировать сценарий мульта. А он им вдогонку предложил собственную еще не оконченную книгу «Лавка забытых вещей»: ретро про пионерский галстук, авоську и еще тысячу вышедших из употребления предметов. Главный редактор взял рукопись на недельку – а прочел за ночь, пришел в полный восторг и немедленно заключил с Арсением договор, выплатив весьма солидный аванс.

Челышев и с самим Костей Эрнстом встречался, хозяином Первого канала. Бывший «матадор» в своем огромном кабинете в «Останкине» делился с ним (и Петром Саркисовым) идеями снять российский полнометражный мультик – настоящий блокбастер, чтобы заткнуть за пояс голливудские «Вверх», «Как победить дракона» и «Историю игрушек» и прорваться на мировой рынок. Расстались на том, что Арсений с Петром возьмутся разрабатывать синопсис фильма.

Успех, как известно, притягивает – посему в жизни героя стали появляться старые знакомые, давно и прочно забытые люди. Бывший сокурсник по факультету, к примеру, доросший ныне до доцента и замдекана, пригласил его выступить с лекцией. Из «Советской промышленности» звонили, предложили вести колонку. Апофеозом оказался звонок от Лехи Морозовского, с которым Сеня мотал срок в Пермском крае. Из его сумбурной речи Челышеву удалось понять только, что корефан гордится дружбаном и желает немедленно выпить, – но тут уж былому сокамернику пришлось отказать.

Особая статья: девушки и женщины. Трезвонили и посылали эсэмэски давно забытые и случайные знакомицы. Вдруг вынырнула Милена Стрижова (она же Шершеневич) – единственная, с кем у Челышева (кроме Насти, конечно) было что-то серьезное. Искушение повстречаться с давней любовницей, конечно, возникло: посмотреть бы одним глазком, как она выглядит! Однако Арсений с собой совладал: дважды он ею увлекался, и дважды Милена, считай, его подставляла. Третьего раза не будет.

А вот с новой знакомицей, юной Аленкой, получилось, не совладал. Девушка позвонила, пропела сексуальным своим голосом:

– Приве-ет! Куда ты пропал? Я тебя поздравляю! – Потом начались уловки: – Моя подружка знаешь как тобой восхищается! Она всю твою книжку до дыр зачитала. Я ей хочу подарок сделать – у нее день рожденья скоро – твой автограф. Можно, я к тебе приеду? Ты сейчас не очень занят? Я ненадолго, ну пожалуйста!

И хоть видел Челышев все ее извороты, но отказать не смог, слишком уж молодая, оптимистичная энергия исходила от девчонки, хотелось ею напитаться, насытиться. И он сказал:

– Ну ладно. Давай приезжай.

В жизни Насти и без Арсения дел и заморочек хватало. Одна работа чего стоит! А ведь надо еще и сына обиходить: живет там, дурачок, один, никто ему не приготовит, не погладит, не приголубит. Вечно впроголодь или всухомятку, рубашки мятые, бороденка неухожена, волосы излишне длинны. Вот и приходилось хотя бы раз в неделю приезжать к нему, сготовить что-нибудь, бельишко в стиралку засунуть, погладить рубашки с трусами. Опять же, в парикмахерскую сына записать, за квартиру и телефон заплатить.

«Избаловала я его», – вздыхала Настя, а потом вспоминала, как сама оказалась на пару с Арсением наедине с бытовыми проблемами – и как ей было тяжело. И как она втайне радовалась потом, когда вернулась к родителям, вышла замуж за Эжена – и муж с мамой переложили на себя житейские хлопоты. Стыдилась, помнится, своей радости: вроде она тем самым несчастного Сенечку предает, однако все равно наслаждалась, что не надо тратить драгоценную свою жизнь на каждодневный скучный морок типа покупки картошки или доставания дефицита.

«Поэтому пусть уж, – думала Настя, – побалуется единственный ребенок, покуда я в силе».

Николеньку успех отца, его оскаровская номинация обрадовали и вдохновили чрезвычайно. Он папаню немедленно, в то же утро, поздравил (разбудил!), наговорил кучу приятных слов: «Я верил в тебя, отец! Я горжусь тобой! Ты как никто этого «Оскара» заслужил! Ты – лучший!»

Молодой человек настоял, чтобы магазин «Диск-Курс» пополнил запасы дисков с «Воздушными змеями» и организовал специальную полочку славы, где продавались дивиди с мультом, а также различные издания книги Арсения Челышева и уж до кучи другие фильмы режиссера Саркисова.

И Насте сын с категоричностью юности заявил: «Чего теперь тебе еще надо от папы? Давай возвращайся к нему. Будешь женой оскароносного лауреата, в Голливуд поедешь». – «Так ведь он не зовет», – вздыхала Настя. «Можно подумать, мужчины в этой жизни что-нибудь решают! – умудренно отвечал сынок. – Бери инициативу в свои руки!»

Но Насте ведь и стыдновато было: что ж она за верная жена, боевая подруга получается: как у мужика не клеится – она в кусты. Как он на коне – и она рядом. Выходит, она расчетливая самка, а не настоящая русская женщина – которая, как известно, покорно, несмотря ни на что, несет свой крест.

Вот и медлила, муженьку не звонила. «Если нужна я ему – сам откликнется. А заново соблазнять его не буду. Чай, нам не семнадцать лет – а, страшно подумать, все сорок пять».

Тем паче работу ее никто не отменял. А ее каждодневное дело становилось для Насти родом наркотика.

Как это понимать? А просто. Вот, скажем, сигареты – вещь сама по себе, разумеется, противная. Один дым и запах чего стоят. Однако если пристрастишься – удается, благодаря табаку, свои проблемы глушить. Забывать их, отодвигать, отводить на второй план.

Так и на работе: с утра пара встреч с клиентами, затем – деловой ланч, потом – на объект… Глядишь, в круговерти забудется, что сын вырос, ты ему не очень и нужна, что муж ушел, старость подступает и красота, как ни крути и что с собой ни твори, с каждым годом блекнет. А ведь есть еще неотступные мысли о матери: где она? Зачем вернулась в Россию? Правда ли, что умирает? И думы об Эжене: он никогда ничего не делает просто так. Зачем бывший муж вдруг вынырнул, появился в Москве, что ему надо?

В тот день последнюю по времени встречу с клиентом Настя назначила в офисе. Вернер обычно Капитонову к заказчикам на этапе проектирования не подпускал. Слишком уж она была независимой и гордой, чтобы терпеть все придирки (зачастую совершенно не по делу) и покорно стелиться под клиента. А ведь от дизайнеров требовалось именно это. «Идеальный проект, – говаривал Вернер, – тот, о котором заказчик говорит: все придумал я, архитекторы только нарисовали!» Короче, требовалось раствориться в клиенте – к чему Капитонова решительно (особенно первоначально) оказалась не готова. Однако крутые горки бизнеса и не таких сивок укатывали. Приходилось, ох приходилось ей смирять свою гордыню и покорно кивать: «Да, Иван Иваныч. Хорошо, Иван Иваныч. Вы верно заметили. Вы здорово придумали». Вот и в этот раз: Вернер умотал в свою Германию, чтобы искать и отбирать на работу умельцев из числа бывших наших. Насте волей-неволей пришлось встречаться с заказчиком, обсуждать дизайн-проект. Очень тяжкое, между прочим, дело: ненавязчиво убедить человека, что его представления о прекрасном на самом деле нехороши и его дом за его деньги следует строить не таким, как он хочет, – иначе.

Вот и теперь вдруг возжелал заказчик перенести камин из гостиной – куда б вы думали? – в прихожую. Пришлось находить слова, чтобы он сам (сам!) от этой идеи отказался. Доводы: «Никто так не делает», или: «Не положено по СНиПам», или: «Некрасиво» – для клиентов обычно аргументами не являлись. «А мне нравится», «А я хочу так» или даже: «Кто тебе деньги платит: я или СНиП?» – вот и весь разговор. Думай, значит, как заказчика переубедить. А иначе в случае чего дизайнер виноватым будет: куда смотрел? Почему раньше не предупредил? Все находки и успехи клиент обычно приписывает самому себе. А уж любую ошибку или огрех обязательно возлагает на архитекторов и строителей.

Слава Богу, сегодняшний заказчик был человечек настолько привыкший к главенству женщин, что к аргументам Насти хотя бы прислушивался. Он ведь и сам на деле лишь муж своей жены, живет тем, что выполняет указания супруги и тещеньки. Теперь, к примеру, постройкой дома для них занимается. А благоверная его – судья, и остается только догадываться о том, откуда у нее взялись миллионы на строительство особняка в ближнем Подмосковье.

Наконец, Капитоновой с четвертой попытки удалось сформулировать аргумент, который подействовал на лысого, плюгавого мужика: «Прихожая ведь помещение по своим функциям проходное. Пришел – разделся. Оделся – ушел. А тут вдруг камин. Ни у кого даже желания не появится его рассмотреть, посидеть у камелька. А будет он в гостиной – вы шкуру оленью или медвежью бросите, кресло поставите, сядете у огонька, ноги вытянете, станете виски попивать. Знаете, как у меня муж – приедет в пятницу после трудовой недели, усядется и готов часами за пламенем наблюдать». И хоть это дважды вранье, не было на даче у Насти камина, и не сиживал, соответственно, рядом с ним супруг (даже трижды ложь, потому что и мужа, собственно говоря, в последнее время вблизи не наблюдалось) – однако на клиента подействовало.

Потом пришлось бороться с желанием контрагента объединить все ту же прихожую (далась ведь ему!) с гостиной. Подействовал довод: «Представьте, гости пришли, ботинки снимают, и тут же, в пределах видимости, стол накрыт!» А после удалось уговорить в доме, проектируемом в стиле шале, отказаться от хай-тековой, без перил и балясин, лестницы. И убедить, что массивная каменная беседка в саду в классическом стиле, с ионическими колоннами рядом с домом, построенном в альпийском стиле, смотреться не будет.

Словом, закончила и отвязалась от заказчика Настя только в половине девятого. Ощущение – будто трактор вытянула из трясины. Столько крови он выпил – и ради чего? Чтобы она пополнила счет фирмы на пару поганых тысяч евро. А в конечном итоге, чтобы в Подмосковье появилась еще одна громадина. И чтобы, раздуваясь от гордости, жена-судья и муж ее хвастали бы перед гостями своим отменным вкусом – который на деле лишь заимствован у Насти с Вернером.

Она надела дубленку и пошла по опустевшим коридорам НИИ (как и многие фирмы средней руки, они снимали офис в близком к разорению научном институте). Срочно хотелось как-нибудь забыться от поганой действительности. Например, влюбиться. Или хотя бы напиться.

А на стоянке автомобилей, где был припаркован лишь капитоновский одинокий «Лексус», ее ждал сюрприз: Эжен. Словно услышал мысли Насти!

Сологуб сиял начищенным самоваром.

Евгений вытащил руку из-за спины и протянул ей букетик – скромный, но дорогой и, похоже, собственноручно им составленный. Потому как блистали в нем любимые Настины ирисы и тюльпаны.

– С чего вдруг? – изумилась она.

– А ты не помнишь?

– Нет.

– Странно. Сегодня день нашего бракосочетания. Больше того – серебряная свадьба. Двадцать пять лет назад мы с тобой расписались.

У Насти вдруг мгновенно закружилась голова. И вспомнилось свадебное платье, в котором не было карманов и не положишь две копейки, чтобы позвонить адвокату, и мысль о том, что все ее предали: и мать, и Эжен, и даже Арсений. И жалость к Арсению, который страдал безвинно, и она своей свадьбой с Сологубом его предавала. Как оказалось потом, именно в тот день оглашали Сенечке приговор.

– Откровенно скажу: не самый лучший день в моей жизни, – грустно улыбнулась она.

– А в моей – лучший. И я хочу его отметить.

– Мы б его отметили, когда б ты не бросил меня в Венеции. И не предпочел мою мать.

– Ты первая сбежала от меня к своему Сенечке. Но ладно, дело прошлое. Не хочу, чтобы мы сегодня ссорились. Для меня ведь наша свадьба – лучший день в жизни. Давай, поехали.

– Куда?

– Увидишь. И не пожалеешь. Ты же знаешь, я умею выбирать места.

– Точно, – вздохнула Настя. – Умеешь. Что ж, если только ненадолго. Завтра рабочий день. Хочешь на моей машине ехать?

– Нет. Тебе надо выпить. А я сегодня сачкану. Ради тебя. Мой «Мерседес» на улице. А твоя машинка пусть постоит здесь до завтра, отдохнет. Я тебя потом до дома провожу.

Ехать оказалось недолго, да и машин на улицах было немного: то ли вечерние пробки уже закончились, то ли и впрямь новому мэру удалось с ними справиться.

В салоне молчали, слушали джаз. Эжен неожиданно спросил:

– Настя, ты не обращала внимания, за тобой следят?

Капитонова вздрогнула и вдруг вспомнила фотографии, которые ей доставили неизвестно откуда: снятый скрытой камерой Арсений в кафе с какой-то девкой.

– А что – должны? – вопросом на вопрос ответила она.

– Я не знаю, – пожал плечами Сологуб.

– Но это ж ты у нас специалист по наружному наблюдению и контрнаблюдению. Вот и скажи.

– Не могу понять. Но на всякий случай попробуем оторваться. – И Эжен резко прибавил газу.

Ускорение вдавило Настю в сиденье. «Мерседес» полетел, бешено лавируя в потоке. Что-что, а управлять машиной бывший муж умел.

Насте отчего-то показалось, что он ломает комедию. Придумал слежку, чтобы выглядеть значительнее в ее глазах. За ним подобные кунштюки и в молодости при их совместной жизни замечались. «А он, выходит, до сих пор мальчишка».

Эжен успокоился, когда они свернули с Садового кольца в переулки Пречистенки. Поехал медленней. Наконец зарулил во двор старинного жилого дома и помог бывшей супруге выйти из машины.

Над подъездом заведения не оказалось даже вывески. Только медная начищенная табличка: «Кафе «Гвоздик». Непонятно: то ли гвОздик, то ли здесь «гвоздиком», в мужском роде и на французский лад, решили цветок обозвать.

Интерьер тоже был самым что ни на есть неброским – однако Настя, как специалист, оценила: оформлял его подлинный профессионал – ничего лишнего, все детали выверены, идеально подогнаны друг к другу.

И кухня выше всяких похвал. Интернациональная, но исключительно вкусная: хачапури соседствует с борщом и пастой. Обслуживали тоже в высшей степени предупредительно и ненавязчиво. И столь же ненавязчиво светски парил над столиком диалог, умело направляемый Эженом. Они не касались ничего, что могло бы вызвать споры или ранить ее душу. Они не затрагивали ни Арсения, ни мать, ни Николеньку, ни бегство Эжена, ни их прежнюю, еще при Советском Союзе, жизнь. Только курорты, погода, забавные происшествия, премьеры, новые книги.

– Пятерка тебе за выбор места, – искренне сказала Настя. Она захмелела от легкого вина, а скорее от вкусной еды и предупредительности официанта и, главное, спутника. «А Эжен стал лучше, – составила она мнение, – значительно уверенней в себе, спокойней. И как следствие, не пытается самоутверждаться на каждом шагу. Соответственно, больше внимания уделяет тем, кто рядом».

– Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий, – насмешливо заметил Эжен. А потом вдруг спросил: – Настя, а тебе хорошо?

– В каком смысле? Здесь и сейчас? – кокетливо прищурилась она.

– Здесь и сейчас, ты сама сказала, тебе нравится. Нет, я в самом широком смысле слова. Здесь – в Москве. Сейчас – в начале второй декады – извини, я иногда выражаюсь по-американски – то есть в начале второго десятилетия двадцать первого века?

– Ничего, – пожала она плечами. – Бывает хорошо, бывает не очень. Но в целом нормально.

– Но ты счастлива?

– Ничего себе вопросик! – Она принужденно засмеялась. – Трудно сразу сказать.

– А ты попробуй.

– Н-ну… – помедлила она.

– А ведь вопрос самый простой, с однозначным ответом, – развел руками Эжен. – Счастлива? Или нет? И если человек не говорит сразу «да», это означает «нет», Настя.

– По-моему, ты торопишься, Эжен.

– Нет. Двадцать лет назад ты бы сразу вскричала: да, да, я счастлива, здесь, в Москве, рядом с моим Сенечкой!

– Тебе надо, чтоб я заорала? Могу.

– Нет, Настя, ничего мне не надо. Но трудно поверить, что кто-то сейчас счастлив в нынешней Москве. Ты в том числе. Помнишь, когда мы расстались, была модной тема: партийные привилегии. Ельцин ездил на троллейбусе. Все «Огоньки» и «Московские новости» трещали: ах, спецпайки, спецдачи, спецбуфеты! Ах, проклятая номенклатура! Боже ж ты мой! Вспомни, как жил твой дед, Егор Ильич, с его госдачей (которую отобрали) и распределителем на Грановского да служебной «Волгой». Да ведь он образец скромности и аскетизма, по сравнению с нынешними-то! Не могу привыкнуть, меня просто ошеломляет: все здесь воруют и даже не особенно это скрывают.

– Трудно не согласиться с твоими наблюдениями, – вздохнула Настя.

– Черт, да кому вы здесь все служите? На кого работаете? И ты, и твой Арсений? И даже Николай? На кучку воров, присосавшихся к нефти. Огромное государство на одном только черном золоте держится – да еще на газе! – а все остальное: и строительство, и искусство, и литература – лишь пузыри на маслянистой поверхности. А вокруг маргиналы, которым есть нечего (многим и впрямь нечего!). И еще грязища. Г…но на каждом шагу. Заср…и всю страну так, как коммунистам и не снилось.

– К чему ты клонишь, Эжен, не пойму?

Настя не ждала от бывшего мужа столь страстного монолога – да и не думала, что он, всегда спокойный, рассудительный, дипломатически взвешенный, способен на подобную горячность. Горячность и недовольство – скорее в духе ее второго мужа, Арсения, ранимого, неуспокоенного.

– К чем я клоню? К очень простому. Тебе надо уехать отсюда. Из страны.

И он вдруг вынул из кармана бархатную коробочку. Протянул через стол Насте. Потрясенная, она машинально открыла. Внутри лежало золотое кольцо, в котором сиял бриллиант: большой и дорогущий – четыре или пять каратов.

– Ты что??! – поразилась она.

– Там, где я сейчас живу, принято дарить на помолвку колечко с бриллиантом, – молвил Эжен. – Жаль, что в наше время такого обряда не было. Но я хочу исправить положение.

Настя вдруг помрачнела. Подвинула коробку через стол назад бывшему супругу.

– Эжен, ты до сих пор, как я понимаю, женат. Женат на моей матери. И она, прости, еще не умерла. Как ты можешь даже подумать, чтобы сделать мне подобный подарок?!

Сологуб хотел было ответить, однако тут в полупустой зал ресторанчика вошел новый персонаж – и это заставило его умолкнуть. Появился не кто иной, как Арсений. Настя онемела от изумления.

– Развлекаетесь? – криво усмехнулся муж, подойдя к столику. Прищурившись, он оценил диспозицию: на столе бутылка вина, в рюмках диджестив, а главное, в центре – раскрытая бархатная коробочка с сияющим кольцом.

Ему никто не ответил, лишь Эжен насмешливо, снизу вверх, скрестив руки на груди, изучал лицо соперника, а Настя смотрела в сторону, постепенно заливаясь краской.

– По какому случаю праздник? – продолжил Челышев. – Ах да, я успел посчитать: сегодня ведь у вас серебряная свадьба! Благополучно посадив меня в тюрьму, двадцать пять лет назад вы предались утехам плоти. Что, Эжен, специально прилетел поздравить? Вынырнул из небытия? Или из подполья? Или где ты там пребываешь?

– Ты зачем здесь? – тихо спросила Арсения Настя.

– Вот зашел поужинать, – небрежным тоном ответствовал он. – А что, запрещено? А вы тут, – Челышев кивнул на кольцо, – по-новой свою совместную жизнь начать собираетесь?

– Не твое дело, – нахмурилась Настя. Сологуб, как прежде, молчал и лишь смотрел с оттенком презрения на соперника.

– А ты не забыла, дорогая, что у тебя вообще-то есть муж? – продолжил Челышев. – А у него, – кивок в сторону Эжена, – законная, кажется, жена? Твоя, между прочим, мать? Или вы ее уже схоронили?

Тут незваный гость схватил со стола коробочку. Сверкнули в свете люстр алмазные грани.

– О, хороший вкус! – воскликнул, куражась, Арсений. – Бриллиант на помолвку. Как в лучших домах Лондо́на и Парижа!

– Положи и уматывай, – вдруг жестко сказал Эжен – по-прежнему не вставая с места. Глаза его стали ледяными, того и гляди пробуравят, как лазер или пуля, отверстие в груди Сени.

– Да пошел ты!.. – огрызнулся тот. – Давай ты вали отсюда! Она – моя жена. Пока еще моя. И я ей не позволю!..

– Знаете что!.. – Настя резко вскочила и бросила салфетку на стол. – Уйду я. А вы тут разбирайтесь сами. Если хотите.

Поднялся и Эжен.

– Постой, я провожу тебя, – сказал он спокойно. А потом фамильярно обратился к Арсению: – Позволь, приятель. – И попробовал забрать из его пальцев коробочку с драгоценностью.

– Я тебе не приятель! – бешено заорал Сеня. Он сопротивлялся, не отдавал чужой подарок, попытался вырвать его.

Ловким движением Эжен вывернул его руку. Коробочка упала на пол. А Арсений изо всех сил, от души, двинул своего соперника. Счастье, что тот успел уклониться, налетев спиной на стол. Зазвенела посуда, упали рюмки с диджестивом. Но кулак лишь скользнул по челюсти Сологуба и попал в ключицу. Челышев, тяжело дыша, отскочил.

Сологуб сделал шаг вперед и встал в стойку. Сеня ощерился и тоже поднял руки к бою. На стороне первого было знание боевого самбо и регулярные тренировки. За вторым стоял лагерный опыт с его бесчеловечными драками без правил. Однако схватке не суждено было состояться – во всяком случае, в этот раз.

К спорящим немедленно подскочили официант и амбал-швейцар.

– Господа, господа, прошу вас, пожалуйста, прекратите.

Они растащили, развели соперников.

Эжен наклонился, поднял с пола кольцо, сунул официанту пятитысячную купюру («Сдачи не надо») и бросился догонять Настю.

…Сологуб довез ее до дома в полнейшем молчании. Неизвестно, чего конкретно он добивался своим приглашением на «серебряную свадьбу» и дарением кольца, – да только Арсений смешал ему карты. Лишь на прощание первый муж спросил – точнее, произнес утвердительно:

– Думаю, если я тебе сейчас снова попытаюсь подарить кольцо – ты откажешься.

– Да, – твердо сказала она.

– Значит, будет дубль два. Позже.

Настя ничего не ответила, вышла из машины, небрежно опираясь на руку Эжена, и потом помахала ему: пока, мол.

Николенька, любимый сын Насти и Арсения, жил тем временем своей собственной жизнью. В нее он не больно-то посвящал ни мать, ни тем паче отца. В ней хватало и работы, и романтических отношений, и друзей. А с недавних пор добавилась еще одна – он не знал, как назвать – забота не забота, прихоть не прихоть, короче – блажь, дурь. Он не мог выбросить из головы появление в его жизни одна за другой двух девчонок. И не то чтобы он влюбился. Нет, девчонки обе хорошенькие, разумеется. Особенно первая, Ксения. Понятно, конечно: стресс. Нападение грабителей, потеря сумки, денег, документов. Однако в квартиру к незнакомому челу пошла. Совершенно явно стала с ним кокетничать. На секс, можно сказать, разводить. Потом вдруг сбежала.

А вторая? Явилась на работу. Значит, как-то выследила, где он живет, где трудится, правильно? Зачем-то стала цветочки дарить. Закопала в них номер телефона – который оказался наглухо заблокирован и ни разу не ответил.

Что за странные, право, создания! Может, фрики? Точнее, фрикши – или как там будет в женском роде? Однако фрики обычно поодиночке ходят, в стаи не сбиваются.

Может, разводка? Но в чем тогда ее смысл?

Или просто странное, дикое совпадение? А может, он сам с ума сходит? Фильмов голливудских пересмотрел, в каждом жизненном событии завязку для триллера видит?

И не то чтобы он на какую-то из них запал. Мог бы, конечно, на первую, когда б она чуть более податливой была. Однако будоражило его другое: что все-таки происходит? Что за странная связь двух достаточно неординарных эпизодов?

Короче говоря, он решил разгадать сию тайну. Не то чтобы расшибиться в лепешку, но узнать, в чем дело, – и постараться найти отгадку. Хорошо, что он в первый же день, когда случилось приношение даров (как он иронично назвал для себя происшествие с цветуечками), попросил охранника Володю отсмотреть показания камер. Девушка там вышла во всей красе аж с двух ракурсов и на себя, как Челышев помнил, весьма похожая. Что ж! За пару пива Володька перегнал ему изображение девахи на флешку.

И Ник начал поиск. Совсем как в старом советском фильме «Девушка без адреса» (снят в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом, режиссер Эльдар Рязанов, в главных ролях Николай Рыбников и Светлана Карпинская). Словом, «найти человека в Москве нелегко, когда не известна прописка». Однако исходных данных у него было явно меньше, чем у давнего рязановского героя. Не известна не только прописка, сиречь, по-новому, регистрация, но и фамилии обеих. И даже имя второй. Одно ее безымянное изображение имелось.

Однако в распоряжении Николеньки был столь мощный инструмент, как Интернет. Если уж в Сети можно отыскать, скажем, телефонный справочник города Веллингтона, Новая Зеландия, почему не попытаться найти соседку по микрорайону? Ник помнил, как сказала первая (предположительно Ксения) что-то вроде: а ты не задавался вопросом – раз я иду поздно вечером по твоему району, значит, я здесь живу или у кого-то была в гостях?

Что ж, в тырнете есть, к примеру, интересная социальная сеть ТыРядом. ру. Не просто показывают пользователей, но и адрес, по которому чувак или чувиха зарегистрировались. Никки просмотрел всех, кто значился поблизости от него на Липецкой, а также на улицах Бакинская и Рижская. Увы, ни одной похожей деффчонки, ни даже имени Ксюха. Впрочем, может, кто-то поскромничал, свой портрет не стал выставлять? Или девушка просто в гости приходила?

Николай стал разрабатывать это направление. Все равно долгими зимними вечерами заняться особо нечем. Девчонки временно после Манюни у него не было, с друзьями тоже не каждый день пить пиво и прочие напитки станешь, и даже кино способно надоесть. А в тырнете все равно все кончается или просмотром какой-нибудь порнухи, или бессмысленными спорами, или кадрежом. А тут хоть осмысленная цель появилась.

Кроме того, и вторую красотку он не забывал. Раз уж имелось фото – на всех аккаунтах в разнообразнейших социальных сетях он ее разместил. Короткий текст: прошу откликнуться незнакомку, а также тех граждан, что вдруг ее узнали.

Несмотря на то что минула неделя, а никто не отзывался, парень не жалел, что завязался с поисками. Как бы ни окончилось приключение, оно было увлекательным. Жизнь приобрела цель и осмысленность.

А у Насти завертелись такие события, что она не успела даже осмыслить толком ни явление Эжена с кольцом, ни его столкновение с Сеней. Не обдумала ни причины случившегося, ни возможные последствия. Она даже не успела задать самой себе неизбежные вопросы, возникшие вокруг произошедшего. К примеру: чего добивался ее первый муж? Неужели и впрямь хотел умыкнуть ее за бугор и начать с ней все с чистого листа? А что тогда происходит с матерью? А еще Арсений? Как он, скажем, узнал, где они с Женькой находятся? Неужели – прав Сологуб – муж следит за ней, что ли?

Однако очень скоро Насте стало не до Арсения с Эженом. Той же ночью, под утро, позвонил, вырвал ее из сна прораб Николаич. Захлебывался словами и слезами:

– Эдуардовна, приезжай давай срочно, беда! – И по голосу его Настя сразу поняла: ох, не в том заключается беда, что теплый пол опять продырявили, – случилось нечто гораздо худшее. Однако, замирая, вопросила:

– А в чем дело-то?

– Объект на Новой Риге, связиста дом, подожгли!

Капитонова выпрыгнула из постели, спешно оделась и бросилась к машине.

«Не накрасилась. Не причесалась. Не говоря уже – кофе не попила, – метались в голове мысли, пока авто летело заученной дорогой по Ленинградке. – Несусь как на пожар. А ведь и впрямь – на пожар».

Она попыталась дозвониться до прораба, расспросить подробности – однако номер не отвечал.

«Может, все не фатально? – надеялась она. – Ну полыхнуло. Ну сгорело кое-что». Надежда, всегда живущая в душе, хотела затушевать, сгладить происходящее – однако холодный рассудок против желания додумывал все до конца: «Дай Бог, чтоб без жертв. И как же хорошо, что объект не для бандита строим! Чиновники, конечно, тоже твари, но с ними хотя бы договориться можно».

Утренние улицы, ледяная тьма, никого на тротуарах и дорогах – только со стороны пригорода уже летят навстречу первые отдельные трудоголики, стремятся поскорей, до пробок, занять свои места в многочисленных офисах разжиревшей столицы.

При здравом размышлении Настя не стала звонить Вернеру. Во-первых, чем он сможет помочь из своей Германии? А во-вторых, партнер со своей немецкой педантичностью и приверженностью к порядку мог в данных обстоятельствах только помешать. Она уже не сомневалась (хотя молилась, чтоб ошибиться), что придется объясняться с пожарными, милицией, всучивать тайком деньги тем и другим, успокаивать работяг и, в свою очередь, отмазывать их от ментов.

Вскоре Настя подрулила к дому – тому самому, возле которого ее подкараулил в первый раз Эжен. Не выходя из машины, она с содроганием глядела на объект. Действительность оказалась еще ужасней, чем ее самые мрачные предчувствия. Видимо, пожарные только что закончили заливать дом водой и пеной. Из окон еще тянуло дымком и паром. Чудные трехкамерные стеклопакеты были разбиты или лопнули от жара. Черные языки копоти застыли над окнами на белом облицовочном кирпиче. Крыша, слава Богу, не провалилась, однако снег на ней весь стаял – интересно, выдержала ли металлочерепица или придется ее перекладывать? Пожарные, перекрывшие своими машинами проезд, мрачно нахохлившись, сворачивали рукава, исподлобья бросали неприязненные косяки на Капитонову, вывалившуюся из «Лексуса».

Настя подошла ближе к дому. Рабочие жались к калитке. С испугом – не попадет ли им? – но и с определенным любопытством: а как поведет себя работодательница? – поглядывали на Настю.

– А це ж у нас уси монатки сгорели, – заметил Василь. – И мобилки вороги поскрадали.

– Сами-то живы?

– Да слава богу!

– Ниче, даже не пожглися.

Из объяснений, которые дали работяги – временами сбивчивых вследствие стресса, а местами малопонятных оттого, что они то и дело перескакивали на мову, – постепенно вырисовалась картина происшедшего.

На объекте нынче ночевало пятеро: трое хохлов-пятидесятников с Западной Украины, а также двое молдаван. Украинцы до самого вечера не спеша ло́жили плитку в кухне и ванных комнатах, а молдаване только заехали – собирались с сегодняшнего утра монтировать лестницы. Обустроились они, кстати, неплохо – особенно по нынешним временам (для которых характерна жадность хозяев, полное пренебрежение к условиям труда и быта рабочих, а также вынужденная непритязательность самих гастарбайтеров). Спали прямо в доме. А там был свет и, главное, тепло. Конечно, ни кроватей, ни занавесок – но кто, скажите, приезжим на заработки постельное белье станет обеспечивать?

Хохлы спали в одной из комнат на втором этаже на аккуратных надувных матрасиках. Молдаване помещались в соседней, довольствуясь бывшими в употреблении нечистыми перьевыми матрасами и одежной рухлядью, которой укрывались.

Ночью ничто не предвещало ужасного происшествия – как вдруг всех их разбудили дикие крики: «Всем встать! Лицом к стене! Руки за голову!» Самым первым впечатлением было, что это ментовская облава. Потом нападавшие всех обыскали, отобрали деньги (немного их оказалось, рублей восемьсот на всех) и мобильные телефоны – так что ни один даже позвонить никому не смог. Затем пинками и ударами выгнали их из дома на улицу. Слава Богу, бедные гастеры хоть документы свои успели прихватить: думали ведь сначала, что это полиция, а та первым делом паспорт и регистрацию смотрит.

Но постепенно разобрались: нет, не милиционеры беспредельничают. Всего нападавших оказалось трое. Одеты не в форму, а в гражданское. Черные или темно-синие, что ли, куртки, вязаные шапочки до глаз – а низ лица шарфы прикрывают. Вооружены не дубинками штатными и не пистолетами с автоматами, а тоже с бору по сосенке: двое арматурой, а один бейсбольной битой. Однако сопротивляться безоружные рабочие не стали: себе дороже, в чужом городе и даже без регистрации. Налетчики выстроили всех пятерых во дворе, затем заставили лечь на снег лицом вниз, попинали ногами – а потом… Потом дом вдруг вспыхнул. Изнутри. Из-за оконных стекол стали видны языки пламени, которые возникли как-то вдруг и сразу – изрядной величины. Бандиты слегка повременили, дождались, пока пожар разгорится, а потом вышли за калитку, уселись в машину – серую «девятку» без номеров (бравый Василь вскочил, не побоялся, за ними проследил) – и были таковы.

Тут подбежали соседи. Объединенными усилиями попытались было тушить – однако внутри уже все дышало жаром, водопровод в доме от спасателей оказался отрезан. Уличную воду отключили по причине холодов. Вызвали пожарных – те прибыли быстро, однако дом изнутри уже успел почти весь выгореть.

В сопровождении Василя и Николаича Настя отправилась оценивать урон.

– Не журитесь, Эдуардовна, – успокаивал Николаич, – главное, люди целы. А материалы – дело наживное.

«Ага, только не тебе, а мне их придется наживать», – подумала она, да вслух говорить не стала. Прораб в пожаре не виноват – по крайней мере, на первый взгляд. Если только не он, конечно, чем-то прогневал местных гопников и те взялись отомстить.

Ущерб в итоге вышел немаленький. Сгорели в штабелях завезенные паркет и две дубовые лестницы. Поплавились трубы в системе отопления и выключатели с розетками, подгорела фанера, основа под чистый пол. Уничтожены окна. Да и крышу, скорее всего, придется перекрывать. Не говоря уж о том, что все залито водой и пеной, – пустяковиной на этом фоне выглядела недавняя неприятность с пробитым теплым полом!

Словом, убыток составлял никак не менее двух миллионов. И это – только материал, не считая затрат на восстановление и ремонт.

Настя тяжело вздохнула. Самое печальное, что стройка была никак не застрахована. Несмотря на порой бунтующего Вернера, полагались на русский авось: уж очень дорого брали страховщики. Вот и сэкономили!

Теперь заказчик, деятель из министерства связи, переложит бремя ущерба на Настину фирму. Еще и неустойку, пожалуй, выкатит за срыв сроков работ. Они, конечно, формально не виноваты. И в суд на них заказчик не подаст. А подаст – ни один суд в его пользу решения не примет.

Однако давно известно: Россия живет по неписаным законам. «Хорошо еще, что хозяин не бандит и не силовик – те бы вообще меня закопали, – подумала опять Капитонова. – Хотя кто его знает, как этот тихий клерк себя поведет. Нынче у каждого уважающего себя мужика есть крыша, которой он рад пугать всех подряд. А может, и не просто пугать».

Уже совершенно рассвело. Настя забилась в одну из комнаток, чтобы рабочие не слышали, как она извиняется и оправдывается – а собеседник на нее из телефона орет, – и набрала номер несчастного хозяина дома. Уже восемь, он, наверное, встал и собирается на службу. Придется здорово испортить ему настроение. И сразу же постараться на клиента наехать, переложить на него проблему: твой дом, его ЯВНО подожгли – значит, с тобой, дядя, пытались расквитаться, и мы тут, архитекторы-строители, ни при чем.

Весь день у Насти прошел в хлопотах – отвратительных, наверное, в любой стране и при всяком режиме. Однако у нас подобные заботы бывают обычно умножены хамством власти предержащей. А так как властью обладает нынче любая сволочь, начиная с милицейского сержанта, можно себе представить, как досталось бедной Капитоновой!

Сначала на нее в течение получаса орал заказчик – а с виду интеллигентный человек, тонкогубый, в очочках, с двумя высшими образованиями. Настя потом уже поняла, что позвонила чуть-чуть не вовремя. Пятнадцатью минутами раньше, когда тот брился и вкушал завтрак, или часом позже, когда он стал бы вершить свои обязанности в департаменте, – разговор вышел бы по крайней мере короче. А тут он как раз стоял в пробке (ох, не разобрался еще с ними новый мэр), дергался, нервничал, торопился на работу. Короче, с известием о пожаре Настя попала под горячую руку.

И какие только слова не были сказаны в ее адрес! И прямые оскорбления: «Вы – никчемные, никудышные, лузеры, лохи!» И угрозы: «Да от вашей фирмы мокрое место останется! Да я вас разорю! Да я на вас натравлю всех: налоговую, санэпидстанцию, пожнадзор уж в первую очередь! Да вы мне убытки в трехкратном размере компенсируете!» Одна лишь радость (если хоть один повод для оптимизма отыскивать): лающая собака обычно не кусается. Раз угрожает, кипятится – значит, вряд ли на деле выйдет на тропу войны. Тот, кто готов отомстить, кипеж вряд ли станет поднимать. Бросит тихонько в трубку: «Я приму к сведению», – а потом явятся к тебе и налоговая, и бандиты, и прокуроры, и следственный комитет. А «связист»… Накричится и успокоится. И будет, как прежде, сотрудничать – куда ж ему деваться.

Выслушивать словоизвержения Насте было нелегко. В ее интеллигентной семье даже «дурак» считалось бранным словом, а тут уши вяли. Поэтому имелось у Капитоновой громаднейшее искушение оборвать поток брани, бросив трубку. Однако она пересилила себя. Будет только хуже. Все равно клиент тут же перезвонит – и пуще взовьется.

А с ним еще предстоит встречаться лично – и разруливать ситуацию. Ясно, что по понятиям (а вся Россия нынче продолжала, как ни крути, жить именно по понятиям, а не по закону) им с заказчиком следовало ущерб в той или иной степени разделить. И «связисту» не удастся на них все миллионы убытка повесить. И у них не получится полностью сухими из воды выйти. Конечно, хотелось бы взять себе ношу полегче – но тут уж как получится.

И в любом случае понадобятся деньги – однако свободной наличности у фирмы, разумеется, не было. Ладно, откуда выковыривать миллионы на ремонт – она подумает завтра. И с Вернером, конечно, посоветуется. А пока надо написать заявление в милицию – тоже вернеровская школа. Вечно он горячился по поводу расейского правового нигилизма: «Вы в милицию свою не обращаетесь, заявлений не пишете, а потом сами жалуетесь, что вас не защищают и по улицам страшно ходить! Если есть хоть один шанс из ста, что гангстеров поймают, – надо ваших силовиков дергать и не давать им спокойно жить!»

Однако отечественные органы правопорядка очень любят и умеют выворачивать дело так, что любой пострадавший, а пуще свидетель, легко становится подозреваемым или даже обвиняемым: «А кто хозяин дома и участка? А почему он отсутствует? А почему он сам не подает заявления? А вы, гражданка Капитонова, кем ему приходитесь? А что это у вас за люди на строительном объекте? А имеют ли они регистрацию в Московской области? А регистрацию здесь, в данном населенном пункте? А есть ли у них разрешение на работу?» Бесконечные придирки старлея-опера в кожаной тужурке настолько вывели в конце концов Настю из себя, что она прибегла к последнему средству. «Мой близкий друг – замначальника ГУВД Московской области полковник Мухин. Хотите, чтоб я ему позвонила? Желаете всю жизнь здесь, в местном отделении, просидеть? Или вам лишние звездочки на погоны давят?!»

Не зря Настя росла в районе Патриков и Бронных. Немало там проживало номенклатурных семей. В них со временем подросли дети. И хоть многие уехали навсегда за бугор, а кое-кто спился (в семье не без урода), но нашлись и такие, что сделали карьеру в новой России. Мишка Мухин, у которого санитарка пионерского отряда Настя проверяла некогда чистоту рук и ушей, оказался из числа таковых. И всегда при встрече говаривал: «Ты, Капитонова, моей самой первой любовью была – значит, звони, если кто обижать будет». К услугам товарища полковника она прибегала в крайне гомеопатических дозах, именем его пользовалась тоже, но теперь сочла: настал именно тот момент.

И все – старлей немедленно сбавил тон, принял заявление, опросил свидетелей, сказал, что будет искать супостатов. Когда уехал (на джипе «Туарег», между прочим), оказалось, что уже второй час дня, и рабочие позвали Настю пить чай – у нее ведь и маковой росинки во рту не было. Хозяйственные Николаич и Василь сгоняли в магазин, купили продуктов, развели во дворе костерок, в невесть откуда добытом котелке вскипятили воду. А после чая, когда Настя чуть отмякла, начались причитания (в основном со стороны западников, они ведь за каждую копейку горло грызть готовы): «Ох, да матрасы у нас сгорели, и белье с одеждой тоже, да где мы теперь спать будем, и сегодня простой не по нашей вине получается…» Ну, про простой по вине работодателя Капитонова отвечала жестко, что никакой компенсации они не дождутся, надо было дом отважнее от супостатов оборонять. А вот чтоб закупили погорельцы себе одежду, постель, посуду на первое время, пришлось ей проявить милость: съездить в город к банкомату, снять с корпоративной карты наличку.

Итак: жизнь на пепелище налаживалась – но когда Настя вернулась уже затемно, наконец, домой (с заездом в проклятущий офис), так ей стало погано, горько на душе, что она бросилась плашмя на кровать и разрыдалась.

И хоть бы кто, хоть одна собака пожалела!

Первое время никаких успехов Ник на ниве интернет-розыска не снискал. Вяло переписывался с двумя неопознанными овцами с улиц Рижская и Липецкая, просил фотки прислать. Они выполнили пожелание – да лучше б этого не делали. Во-первых, ни первая, ни вторая не были той самой Ксенией (Ксенией ли?), что побывала у него дома. Да и сами они оказались столь страшны, что желание вступать с ними в дальнейшую переписку сразу увяло.

Никто не откликался и на призыв опознать девушку номер два, одарившую парня цветами прямо на рабочем месте. И постепенно история с ними обеими стала отходить на периферию его интересов. «Не суждено мне разгадать сию великую тайну, – вяло думал Ник, – да и бог с ней. Останется в истории загадка, как Бермудский треугольник или Атлантида».

Разумеется, отец его, Арсений, не делился (да и не поделился бы никогда) тем, что имел предосудительную связь с той самой второй. Что водил ее в кафе, посещал дома и приглашал к себе в гости. Об этом, наверное, так и не узнала бы ни одна душа на свете, если бы не… Впрочем, о том рассказ еще впереди.

А на призыв Челышева-младшего опознать ту самую девчонку, которую его папаня знал как Алену, однажды откликнулся бывший его партнер по секции карате, парень двумя годами старше (с которым Ник связей никаких не поддерживал – за исключением ни к чему не обязывающего дружества во френд-ленте).

«Привет, Ник, – писал его приятель, – не знаю, зачем ты вывесил эту овцу. Если ты на нее вдруг повелся, то это, ИМХО, совсем зря. Я, конечно, не уверен, но мы с этой деффкой имели дело. Зовут ее, если ты вдруг не знаешь, Диана, и она настоящая б…ь. Не в том смысле, что плохой человек или штыриться бескорыстно любит, – а в том, что бабки за любофф берет. Принимает она в Измайлове, у нее есть подружка, зовут Ксения, и мы с корефаном однажды у них дома отличились. Просит она, если тебе интересно, две штуки за час или семь за ночь. За нетрадиционный секс наценка штука. Так что извини, если что не так. Могу, если хочешь, прислать ее телефончик».

Сморщившись, молодой человек откинулся на стуле. Как бы то ни было, сообщение от приятеля любви и гордости за себя и человечество не добавило. Если френд прав и девчонка действительно профессионалка, то он, Ник, получается, полный лох: не смог шлюху от порядочной отличить, еще и искал ее, позорился. А ежели ошибся вдруг приятель – значит, он сам, френд то есть, козел, не зная брода, навел напраслину на ни в чем не повинного человечка.

Чтобы разрешить свои сомнения, Челышев-младший попросил-таки друга поделиться телефончиком овцы. Ответ пришел через минуту.

Молодой человек позвонил – однако телефон оказался отключен, абонент недоступен.

Вернулся из Германии Вернер. Вник в проблемы. Не преминул заметить: «Я же вам говорил, коллега, любое наше имущество нуждается в страховании», – однако подхватился, конечно, вместе с Настей урегулировать проблемы. Притом приговаривал с милым акцентом: «Как говорят у вас, у русских, бардак – это пожар во время наводнения». И еще: «Нет ума – считай, калека».

Вернер во времена ГДР оканчивал вуз в Ленинграде, наш язык знал в совершенстве. Особенно же он любил пословицы-поговорки-присказки-прибаутки. Точные формулировки, правда, временами забывал: «Не работая вытащить рыбку из пруда бывает нелегко».

Вернеровская природная методичность и любовь к порядку в сочетании с Настиной изворотливостью (что у нас, московитов, в крови) давали порой диковинные, но всякий раз полезные плоды. Вот и теперь, когда надо было срочно ликвидировать последствия пожара, Вернер сразу распорядился: рабочих с других объектов перебросить на дом «связиста». А Капитонова придумала, как перекрутиться с деньгами. Надо устроить нечто вроде финансовой пирамиды: деньги, полученные с новых клиентов – предоплаты за проекты и строительство, пускать на восстановление погорельца. А потом, сочла она, когда заказчик-«связист» с нами сполна рассчитается, прибыль вернем на другие стройки. А Вернер добавил: кровь пусть пойдет из нашего носу, а уложиться надо в ранее договоренные сроки – к первому мая.

Так и химичили в офисе допоздна. И пилатес в спортклубе пропустила, и даже из мыслей выбросила и Николеньку, и Сеньку, и Эжена с матерью. Не до них.

А в десять вдруг спохватилась! Господи, надо же Валентину отпустить!

Приходящая уборщица раз в неделю убирала-мыла-пылесосила-чистила квартирку Капитоновой. Ею Настя очень дорожила, никому даже не рекомендовала, боялась – уведут. Баловала прислугу, переплачивала ей, дарила подарки. И смотрела сквозь пальцы на то, что Валентина вечно безбожно опаздывала – в сущности, приходила на работу, когда хотела. У нее и отмазка была: проживала далеко, в Подмосковье. Насте недосуг было дожидаться по утрам домоправительницу, и она ключи от жилища стала оставлять консьержке.

Ворвавшись в одиннадцать вечера домой, Настя застала помощницу по хозяйству, когда та, расположившись за кухонным столом, пила чай.

– Ой, – привычно испугалась Валентина, – я тут чайку себе согрела, а печенье у меня свое. Хотите, я вам налью? Или покушаете чего? Котлетки подогреть?

– Во-первых, никаких котлет не надо в полдвенадцатого, разве что чаю. А во-вторых, хватит меня на «вы» называть, сколько уж говорено.

Валя бросилась наливать хозяйке чай, попутно рапортуя, что кончается средство для чистки унитазов, надо купить, и плиту опять изгваздали, трудно было оттирать. Однако сквозила в сегодняшней манере Валентины некая (как писали в советских романах) лукавинка, словно она уже знала что-то, для хозяйки важное.

– Ну, давай колись, – сказала Настя, когда работница налила ей чаю и уселась напротив.

– О чем? – испугалась Валентина.

– Да я ж вижу: ты рассказать мне что-то хочешь, тебя аж распирает.

– Ой, да я не знаю… А с другой стороны, вы ж все равно узнаете. Только вы потом меня не ругайте, что я первая вам, то есть тебе, сказала.

– Давай-давай, ругаться не буду.

– Я когда в электричке к тебе еду, обычно книжку с собой беру, – начала, как всегда эпически, Валентина. – А в этот раз забыла. Ну, дай тогда, думаю, газету на станции куплю, чтоб не скучно ехать было. Подошла к киоску, мне Антонина, киоскерша, – мы с ней на комбинате работали – и говорит: «Возьми «Икс-Икс-Пресс», сегодня интересная».

Насте так и хотелось треснуть домработницу по голове, чтоб она шевелилась со своим рассказом быстрее.

– Я такие-то газеты обычно не читаю, – продолжала Валя, – слишком уж они приукрашивают все, но раз Антонина посоветовала – взяла. Тут и электричка подошла. Я села и газету открываю. И тут вижу знакомое лицо. И фамилия знакомая… Короче, вот, возьмите. Только не ругайтесь, пожалуйста. Я сама такую гадость не люблю, но что ж делать…

На лице домработницы можно было разглядеть и сострадание, и стыд, и одновременно жгучее любопытство.

«Господи, неужели с сыном что случилось!..» – промелькнула паническая мысль. Настя выхватила из рук Валентины газетенку.

Первым делом ей бросился в глаза аршинный заголовок: СКАЗОЧНИК ЗА «РАБОТОЙ». А ниже – чуть помельче, однако все равно до ужаса заметно: «будущий оскароносец Арсений Челышев предпочитает рассказывать сказки в постели». Первым делом она испытала облегчение: слава Богу, не с Николенькой что-то страшное. Но потом взгляд упал на фотографию: ее замечательный муж, весь голый, оприходует в коленно-локтевой позиции столь же нагую девицу. Лицо девки специально размазано – однако Насте почему-то показалось: та самая б…, которая сидела рядом с мужем в кафе на присланных непонятно кем фотографиях. А Челышев хорош: в такой позе, и лицо выражает сладострастие и самоупоение. Порнуха настоящая. Что за гадость! Настя почувствовала, как изнутри ее обдает жаром.

Глаза выхватили строчки комментария: «В руки редакции попали… Конечно, с кем спать – личное дело каждого, но наши источники утверждают, что девушка, с которой развлекается будущий оскароносец, не просто в два раза его моложе, но и является несовершеннолетней… Интересно, как отнесется к случившемуся супруга Челышева? Он, как известно, женат на Анастасии Капитоновой, внучке бывшего члена ЦК КПСС Егора Капитонова…»

Жгучий стыд и ненависть до краев заполнили Настю. Аж слезы брызнули из глаз.

– Что вы, Настечка, не плачьте, – бросилась к ней Валентина, – они же все козлы, эти мужики! – Однако за сочувствием сквозила и радость: от того, что такая беда приключилась не с ней. И от унижения хозяйки – такой умной, богатой, стильной, деловой.

– Ох, Валя, что ж он за козел-то такой! – страдальчески проговорила обманутая жена и заплакала.

Арсений о своем позоре узнал, разумеется, в тот же день. Однако раньше Насти – утром. Пришла сухая эсэмэска от Петра Саркисова: «Зайди на сайт газеты «Икс-Икс-Пресс». Не предвидя ничего дурного, Челышев не спеша заглянул в Сеть, посмотрел почту, затем заглянул на сайт xxpress.ru – и… И чуть не умер от стыда.

А просмотрел фотки, прочитал текст – и едва не взорвался от ярости и на самого себя: «Безумец! Идиот! Сладострастник! Провели тебя на мякине! Господи! Да я школьником, студентом на такую туфту не покупался: помочь с рефератом, книжку подписать! Совсем на старости лет из ума выжил!» И на девку: «Сволочь! Проститутка! Подставщица!»

По интерьеру он узнал квартиру девчонки в Измайлове. «Какая мерзость! Наверняка знала о камере – и позировала. Шлюха! Гадина!» Он готов был голову оторвать этой Аленке (или как там ее по-настоящему зовут?). Бросился ей звонить – однако не тут-то было, телефон, естественно, оказался заблокирован. Метнулся было одеваться, нестись в Измайлово (адрес запомнил): объясняться, наезжать, избить, убить!.. Но потом подумал: «Наверняка этой твари нет дома. А будет – не откроет. Или, что скорее всего, она уже съехала из нехорошей квартиры».

Когда гнев, стыд и ненависть немного улеглись и к Челышеву вернулась способность соображать, он задумался: «Кто она? И почему на меня вдруг вышла? Ищущая славы журналистка? Но ведь она появилась в моей жизни еще до объявления кандидатов на «Оскар». А я тогда был, прямо скажем, никому не интересен. И потом: я ведь сам к ней подошел. И что ей надо от Николеньки? Или все произошедшее – случайность? И девушка просто, допустим, записывала всех – для собственного развлечения? Для какого-нибудь порнобизнеса? А потом возникла оказия продать меня – она и продала?»

Все время, пока Арсений знакомился с новостями печати, а потом осмыслял их, трезвонили оба телефона – и мобильный, и домашний. «А ведь звонков, пожалуй, сегодня больше, чем в тот день, когда меня на «Оскар» выдвинули, – горько думал он. – Шакалы, гиены. Ловят кайф от моего падения. Злорадствуют». Трубки он не брал – откликнулся только на звонок Саркисова.

– Ну, насладился? – спросил коллега угрюмо.

– Еще как.

– Что ж ты, бл…ь, совсем не умеешь своего дружка в штанах держать? – Арсений первый раз слышал от своего всегда выдержанного, аристократичного приятеля нецензурное слово.

– Тебе-то что за дело! – огрызнулся он.

– Да мне-то фиолетово, я не комиссия по нравственности, не партбюро и не твоя жена – ты ведь женат, да? Просто знаешь, как американцы на политкорректности свихнуты. И они эту историю, увидишь, раздуют! А шумиха на эту тему очень даже запросто может нам «Оскара» стоить!

– Перестань, Петя. И так тошно.

– Было б тошно – ты бы этот рвотный порошок в чужой постели не принимал. А подумал бы сначала.

Не дав себе труд выслушать его оправдания, Саркисов отбился, а раздосадованный, уязвленный в самое сердце Челышев засветил трубкой своего телефона в стену. Крак! Посыпались панельки, батарейка, отлетел корпус.

А когда он сорвал, наконец, злость на безвинном аппарате, стыд и ненависть отступили. Им овладели глубочайшая апатия и разочарование. От радостного подъема, который начался после оглашения оскаровских номинантов, не осталось следа.

Арсений бросился навзничь на тахту. «Как я теперь на улицу-то выходить буду? Знакомым в лицо смотреть? С Настенькой объясняться? А с сыном? Умереть, – обреченно подумал он, – и то, наверное, приятней, чем такой позор».

Подошли выходные, и в пятницу Настя решила скрыться от череды напастей на даче. Спрятаться, отлежаться, отоспаться. Тем более что и чувствовать себя стала плохо. Вялость какая-то подступала, тошнота, температура тридцать семь с копейками. Непонятно: то ли переутомилась, то ли перенервничала с пожаром, а потом со скотиной Челышевым. Да и погода не радовала. Зима снова выпала суровой, морозы стояли трескучие, ночью обещали до минус тридцати. Надо бы проверить, как собственные инженерные системы за городом работают. Не замерзла ли вода в водопроводе, не потух ли котел, не разморозился дом?

По поводу собственной дачи Анастасия Эдуардовна часто думала: сапожник без сапог. В самом деле, она для посторонних десятки загородных коттеджей возвела-перестроила. А у самой дом позорный, времен перестройки и всеобщего дефицита, из случайных материалов кое-как сляпанный. Все руки до него не доходили, главное, конечно, денег не было, чтобы тянуть еще и стройку. И смелости не хватало ввязаться в нее.

Дом в семье появился, когда погибли дед с бабкой. Госдачу, разумеется, после смерти номенклатурного деда тут же отобрали. Однако мать, Ирина Егоровна, привыкла лето проводить на природе, слушать птичек, дышать чистым воздухом. И она со свойственной ей энергией в конце восьмидесятых принялась решать вопрос. Прикупила участок в двадцати километрах (сейчас оказалось – понтовый район, Дмитровское направление). Начала всеми силами строить. Для возведения частной собственности время было самое неподходящее. Царил дефицит всего и вся. Ни кирпичей, ни стекла, ни вагонки, ни гвоздей. Правдами-неправдами Ирина Егоровна урывала фонды, скупала у несунов украденное на стройках народного хозяйства, находила мастеров. Самолично в лес выезжала, руководила порубкой елей и последующей распилкой их на доски – которые пошли в итоге на обшивку дома и на лестницу.

Пыталась она и дочку, и зятя к дачной деятельности привлечь. Однако у Насти была мощная отмазка: сначала беременность, потом Николенька маленький. А на Эжена вообще где сядешь, там и слезешь. Он хозяйственные хлопоты терпеть не мог, к тому же вечно мотался в загранкомандировки. В итоге мать почти все построила сама: нанимала и жучила строителей, экскаваторы и краны за бутылку пригоняла, стройматериалы лично на «МАЗах» доставляла. И дом получился, по меркам распадавшегося социализма, на загляденье. А по нынешним стандартам – ужас.

Зато столько с ним связано! Настя там с маленьким Николенькой всегда лето проводила. Они туда порой с Сенечкой сбегали – когда тот вернулся из лагеря и они во второй раз сошлись. Именно там они свой медовый месяц провели, ни денег, ни возможностей поехать куда-либо не было. Женились двадцать пятого декабря, в последний день СССР. И просидели втроем с маленьким Ником на даче все Новогодье – самый перелом эпох, шел январь девяносто второго. Вернулись уже в другую Москву, где на прилавках начали появляться товары, хлеб стал вдруг стоить восемнадцать рублей, а от «Детского мира» до Большого театра стояла шеренга людей: продавали с рук все: от китайских пуховиков до аспирина и сухого молока из западной гуманитарной помощи.

Казалось бы, тяжелейшие времена! А вспоминаются тепло. Плохое забылось. И трудности тоже. Зато они были молодые. А Николенька маленький, и нуждался в ней, и любил ее больше всех на свете. И Арсений любил ее – так что искры от соприкосновения сыпались и они еле могли дождаться, когда сына уложат. (А теперь, вишь, Сеньку на молоденьких потянуло, бес в ребро, седой кобель!) И мама, Ирина Егоровна, тогда была молодая и крепкая духом после того, как они с Сеней ее от рака спасли. А внезапно нагрянувший капитализм манил обманками: все умелые и разворотливые, уверял, скоро разбогатеют…

Предаваясь воспоминаниям, Настя доехала до дачи. Оставила свой «Лексус» во дворе. И впрямь все здесь, на ее участке, стало до ужаса старым. Яблони давно пора обрезать. Ель (они двадцать лет назад посадили ее вдвоем с маленьким сыном, чтоб к Новому году наряжать) разрослась, ветвями в окна тычется. А в доме – все с бору по сосенке. Входные двери некогда были украдены матерью на стройке за пару боттлов. Облезлая, щелястая лестница скрипит под ногами. В окна задувают ледяные струйки морозного воздуха. «Нет, надо взяться и привести дом в порядок, – в который раз пообещала себе Настя. – А точнее, снести его вместе со всей ностальгией и построить новый, современный».

На даче ей стало легче. Чистый воздух омыл легкие. Груз проблем и горестей: пожар, безденежье, позорная измена Челышева – перестал давить на плечи, словно съежился. Даже тошнить вроде перестало и головокружение прошло. Однако сильнейшая слабость оставалась.

Анастасия Эдуардовна вошла в дом. Слава Богу, внутри тепло и сухо. Водопровод не промерз, и котел исправно фырчал, включаясь в нужное время.

В холодильнике нашлись морковка, яблоко, майонез. Преодолевая чудовищную усталость и безразличие, она сделала себе салатик на скорую руку. Подумала: может, поможет пара глотков алкоголя? Плеснула себе вискаря из давно откупоренной бутылки. Выпила – и сразу ею овладела такая сонливость, что Настя поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, машинально разделась и провалилась в легкий дачный сон без сновидений.

Пробуждение – второй раз на неделе! – оказалось ужасным. Настя проснулась от холода. И еще – от посвиста ветра.

Глянула на часы: восемь утра. За окном чернота ночи нехотя превращалась в синеву. И похолодало страшно. Неужели погас-таки котел?

Настя вылезла из-под одеяла на холод, накинула халат. Ледяным сквозняком ощутимо тянуло снизу.

Она спустилась по лестнице. Боже ж ты мой! Окно у входной двери разбито. На полу – осколки и снег. И нигде нет ее сумочки. А она хорошо помнила, как бросила ее на банкетке прямо в коридоре, так устала, что даже не захватила ее, по обыкновению, с собой в спальню. Может быть, она на кухне? Нет. И недопитая бутылка виски исчезла. Сознание отказывалось принимать неизбежное, а взгляд уже упал за окно. «Лексуса» на площадке не было. Въездные ворота открыты, чуть поскрипывают от ветра.

Черт. Сколько можно. Если сейчас дать волю эмоциям, то они захлестнут, парализуют: она, блин, сама подарила грабителям и ключи, и документы на машину! Исчезла сумочка – а там паспорт, кредитные карты – в том числе корпоративная. Она осталась без всего: без машины, документов, ключей от квартиры, телефона!.. Настя сделала усилие, чтобы мозг заработал холодно и рассудочно. Значит, ночью, воспользовавшись тем, что она крепчайшим образом спала в комнате наверху, грабитель (или грабители) разбили окно в доме и тут же наткнулись на нечаянный подарок – ее сумку. Достали оттуда ключи от машины и преспокойненько на ней уехали. Мерзавцы. Уроды.

Стараясь не поддаваться гневу и унынию, Капитонова прикинула план действий. Пошагово. Прежде всего, звонить в банк, блокировать карты. Потом – в местное отделение милиции. (Черт! Как не хочется! Второй раз на неделе объясняться с ментами! Не слишком ли часто?!) Потом искать стекольщика, срочно менять стекло в прихожей (а не то и впрямь дом заморозится). Договориться заплатить потом. А затем – мчаться домой в Москву, покупать и ставить новый замок в квартире.

Потом она сказала себе: стоп. Разорваться я не могу. На даче придется провести как минимум полдня, со всеми показаниями и стекольщиками. К тому же ключей от московской квартиры теперь у нее нет. Значит, нужна срочная помощь. В конце концов, возле меня есть мужчины.

Минуту она прикидывала: Николенька или Арсений? Ключи от жилья на «Тульской» есть у обоих. Сын, конечно, все сделает, если мама попросит. Но ему, только вступающему в жизнь, слишком многое будет невдомек: где и какой замок выбрать, где и почем ангажировать слесаря. Потом подумала: Сенька все-таки ей как-никак законный супруг. Вот пусть и занимается настоящими мужскими проблемами, а не тешит свою увядающую мужественность в объятиях продажной и бесстыдной молодухи.

Слава Богу, на даче имелся стационарный подмосковный телефон: прощальный подарок бывшей номенклатурщице Ирине Егоровне Капитоновой от уходящего в вечность социализма. Настя набрала домашний номер Арсения.

– Слушаю. – Голос мужа звучал тихо, устало, грустно. В первый момент Насте даже жалко его стало.

– Не спишь?

– Какой уж тут сон.

Настя отогнала жалость: еще не хватало сочувствовать мужу, что его проститутка подставила! Она сразу заговорила по-деловому. Сначала обрисовала бедственную ситуацию, потом изложила просьбу. Голос ее звучал спокойно и сухо: ни дать ни взять начальница диктует ординарцу список хозяйственных проблем.

– Конечно, Настя, сейчас же поеду и все сделаю, – откликнулся супруг. – Еще какая-то помощь нужна?

– Обойдусь.

Сеня приободрился: понял, что жена не станет его стыдить, воспитывать или упрекать. И еще ему было приятно, что он хоть кому-то сейчас нужен. Может услужить жене, перед которой столь сильно провинился.

– Меня в квартире не дожидайся, я буду поздно, – скомандовала напоследок Настя. – Новые ключи для меня и для Николеньки оставишь у консьержки. – Секунду подумала и добавила: – Один можешь взять, как и раньше, себе. Вдруг когда-нибудь опять понадобится.

– Хорошо, Настенька.

Голос мужа звучал виновато, и она подумала, что, когда мужик испытывает чувство вины, им гораздо легче управлять. Не потому ли множество русских женщин терпят пьянство супругов? Если б мужья покончили с выпивкой, они стали бы гораздо менее управляемыми.

Ночевала Настя в московской квартире. Грустно иронизировала над собой: да-а, съездила на дачу, называется. Развеялась.

Арсений все исполнил в точности: сменил замок, оставил ключи консьержке и безмолвно отвалил, даже пару слов в записке не черкнул.

Капитонова позвонила сыну, пожалилась на свою судьбину – и тот («хорошо мы все-таки его воспитали») сорвался после работы, приехал с тортом. Излучал уверенность и оптимизм. Всячески развлекал маму. Тему отца-гуляки языки у обоих обсудить не повернулись – хотя, признаться, чесались.

Ночевать Николенька отбыл к себе на Липецкую – хоть Настя его и оставляла, соблазняя блинчиками поутру. Она осталась одна и все отодвигала от себя мысли: что происходит? Почему ей в последнее время столь фатально не везет? Муж прилюдно изменил. Сожгли объект. Украли машину. Сколько можно?! Или черная полоса будет продолжаться? И ей надо ждать новой беды?

На следующее утро, в воскресенье, вдруг позвонил Эжен. Нет, утешать не стал – да и не знал, наверное, ничего о ее злоключениях. Не пытался также злорадствовать по поводу столь очевидного афронта ее формального супруга. Голос Сологуба звучал устало и отчужденно.

– Надо увидеться. Срочно.

– Я не могу, Эж…

– Тихо, без имен, – перебил ее первый муж.

– У меня другие планы, – терпеливо сказала она. Физически ей стало немного легче по сравнению с пятницей. Однако чувствовала себя Настя по-прежнему не в своей тарелке.

– Это ОЧЕНЬ важно, – подчеркнул Эжен. – Давай прямо сейчас встретимся на Ленгорах. Обещаю, не задержу.

– У меня машину украли.

– Фу-ты черт! – ругнулся он. И не потому расстроился, что у Насти неприятности, – а оттого, что кража «Лексуса» нарушала сконструированный им красивый план.

Перед напором первого мужа Капитонова не устояла. Он заехал к ней на «Тульскую» на своем «мерсе», злой, усталый. В машине разговаривать не захотел. Привез-таки на Ленинские горы. Припарковался в отдалении и от университета, и от смотровой площадки – там, где народу ни души.

– Давай пройдемся, – молвил Сологуб.

– Холодина какая! – запротестовала она. – Не май месяц. Минус десять.

– Ты стала очень своенравной, – бросил Эжен. – Я сказал, пройдемся, – значит, пройдемся.

Настя не стала спорить, только плечами пожала.

– Шпиономания какая-то, – сердито заметила она, когда они зашагали по направлению к университету. – Ты все-таки на родине.

– Это и пугает, – усмехнулся Эжен.

Он не спросил ее: что с машиной случилось? Не пострадала ли сама Настя? И как вообще себя чувствует? Его волновал только он сам. В сущности, точно так строились их отношения в молодости: единственный сын в советской номенклатурной семейке, Эжен вырос исключительным эгоистом. Такой же себялюбицей могла бы стать и Настя, единственная внучка члена ЦК КПСС, когда б природа не наградила ее истинно женским сострадающим сердцем.

Настя не стала рассказывать про свои злоключения. Все равно: единственное, чего она может добиться, – формального сочувствия, и все. Говорил в основном Эжен. В холодной и четкой манере поведал ей о своих злоключениях.

Итак, в министерство иностранных дел России (копия – в министерство дел внутренних) по самой обычной электронной почте пришло письмо следующего содержания («излагаю близко к тексту», – заметил Эжен): «Будучи добропорядочным гражданином, считаю своим долгом заявить следующее. Насколько я знаю, в тысяча девятьсот девяностом году в автомобильной катастрофе в тогдашней ЧССР погиб советский дипломат Евгений Сологуб. Он сгорел вместе с машиной – так что достоверно опознать его тело оказалось затруднительно. Но так как катастрофа произошла в служебной машине тов. Сологуба, на родине решили, что погиб именно он. Тело кремировали, впоследствии прах был перевезен и захоронен в городе Москве».

«Однако мне, – продолжал цитировать Эжен, – стало достоверно известно, что на самом деле Евгений Сологуб не умер. Его смерть являлась не чем иным, как ловкой инсценировкой. Под видом советского дипломата было кремировано тело никому не известного бродяги, похищенного из морга в Чехословакии. Сам же господин Сологуб скрылся. Ему удалось похитить и присвоить более пяти миллионов долларов из секретных фондов коммунистической партии Чехословакии. Насколько я знаю, в настоящее время бывший товарищ Сологуб проживает в городе таком-то, в стране такой-то, под именем такого-то».

Эжен не назвал Насте подлинного своего местожительства и фамилии, ограничился «таким-то», однако заметил:

– Мои имя и адрес в письме указываются, они совершенно правильны. – А потом продолжил: – А далее в нем говорится, что проживаю я за границей совместно с бывшей советской гражданкой Ириной Егоровной Капитоновой, которая, в свою очередь, скрывается под именем такой-то (и опять-таки в точку). «В настоящее время оба они, – заканчивается письмо, – под своими фальшивыми именами находятся на территории Российской Федерации, о чем я и счел своим долгом заявить в компетентные органы». Конец цитаты, кавычки закрываются, точка.

Эжен выжидающе замолчал.

– И что? – спросила Настя. – При чем здесь я? Чего ты хочешь от меня?

– Слишком много подробностей моей личной жизни описал аноним, – заметил первый муж. – Кто о них мог знать?

– Ты меня подозреваешь?

– Давай по порядку, – проигнорировал ее вопрос собеседник. – Кто знал о трупе в машине? О том, что я посадил в сгоревшую машину вместо себя чешского бродягу? Что я экспроприировал у чехословацких коммунистов пять миллионов долларов?

– Откуда ж я знаю, – усмехнулась Настя, – кому ты рассказывал?

– Я рассказывал тебе.

– Да-да, помню-помню. Тогда, в Венеции, когда ты меня кинул. И что?

– А кому ты говорила об этом?

Кровь бросилась Насте в лицо. Она и впрямь тогда, двадцать лет назад, поведала о своем визите в Венецию и встрече там с воскресшим Эженом под большим секретом одному-единственному человеку. Тому, кому она некогда доверяла больше, чем самой себе: Арсению. Неужели он?.. Неужели таким омерзительным образом – с помощью анонимки! – муж мстит своему сопернику?! Не может быть!

Завидев ее гнев и замешательство, Сологуб сделал вывод:

– Ты рассказала все Арсению.

– Да! – выкрикнула Настя. – Но это случилось сто лет назад! И он молчал о тебе, всегда молчал! Я уверена в нем. Он… Он не такой! Он не станет заниматься доносами – даже для того, чтоб закопать соперника!

– Ну, ты всегда была склонна идеализировать своего Сенечку, – усмехнулся экс-супруг. – Ты, наверное, и предположить не могла, что его поймают в постели с проституткой.

– Не твое дело! – огрызнулась Настя. Гнев не затуманил ей сознание, и мысль о том, что обеляет и ее, и Арсения в глазах Эжена, вдруг пришла ей в голову. – Да ведь о том, где ты сейчас проживаешь, и твоего нынешнего имени, и как нынче зовут мою мать, никто из нас не знает. Ни я, ни Арсений тем более.

– Не знаете, – согласился Эжен. – Но, наверное, могли узнать. Если б захотели.

– Откуда, боже ты мой?!

– Неисповедимы пути Господни. Но я догадываюсь.

– О чем же, интересно?

– Ну, от моей супруги, например, – от твоей матери. Ей ведь теперь уже, – усмехнулся Сологуб, – все равно.

– Да нет же! – выкрикнула Настя. – Мы даже не виделись с ней!

– А Арсений?

– Арсений!.. Да последний человек на всем белом свете, с кем захочет встретиться моя мать, – это Сенька.

– Скажи, у кого есть ключи от твоей квартиры?

– А почему ты спрашиваешь?

– Не надо отвечать вопросом на вопрос. Просто – скажи. Пожалуйста.

– Ну, у меня, конечно. У Николеньки. У Арсения, опять же. А при чем здесь это?

– У Арсения… Опять у Арсения… – задумчиво протянул Эжен.

– Да что ты к нему-то привязался?! И при чем здесь моя квартира?

– Простая вещь: электронное письмо было отправлено с ай-пи-адреса, установленного у тебя дома.

– О господи, – только и выдохнула Настя. – Вот оно что… Теперь я понимаю…

– Что?

– Ты знаешь, ведь у меня вчера украли сумку. У нас на даче. А в ней – документы, паспорт, все! И ключи от моей квартиры в том числе.

– Вот как! Интересно! Когда, ты говоришь, ключи твои утащили?

– В ночь с пятницы на субботу.

– А точнее?

– Часов в одиннадцать вечера я уснула, и все еще было в порядке, а обнаружила пропажу около восьми утра.

– Та-ак… Замки в квартире ты поменяла?

– Да, сразу же. Прямо вчера утром, когда кража обнаружилась. Я позвонила Арсению, и он… – Она осеклась.

Сологуб удовлетворенно хмыкнул.

– Н-да, опять на передний план выступает Арсений.

– Перестань! – воскликнула она. И перешла в контрнаступление: – А когда, кстати, письмо-то о тебе отправили? Ведь всегда известно точное время!

– Я не знаю. Я сам письма не читал. О нем мне рассказали. Через третьи руки. Я не могу требовать, чтобы мне еще дали точную дату.

– А когда тебе рассказали?

– Сегодня утром. Так что письмо могли отправить вчера. И третьего дня. И неделю назад. Итак, еще раз пройдемся по кругу подозреваемых. Кто мог воспользоваться твоим домашним компьютером? Ты, Арсений, ваш Николенька. Далее. Похитители твоих ключей. И? Может, кто-то еще?

– Я иногда оставляю ключи консьержке. А она передает их моей уборщице, когда та приезжает.

– Ничего себе! – удовлетворенно воскликнул Эжен. – Плюс еще как минимум две персоны. Круг подозреваемых растет.

– Да брось ты! И та, и другая – совсем простые женщины. Я уверена, они не в курсе даже, как компьютер включается.

– Все равно. Я должен знать их имена. Пароли, явки и так далее.

Они по-прежнему прохаживались вдоль университетского сада, и никого не видно было на улице, только ледяной ветер дул с Москвы-реки в спину. Настя замерзла, аж подрагивать начала.

– Слушай, Эжен, – устало попросила она. – Скажи мне одну вещь. Раз и навсегда. Ты – кто? Красный или белый? Ты скрываешься от своих бывших товарищей из КГБ с краденными у чехов пятью миллионами долларов? Или – не скрываешься? А просто трудную службу несешь (как в песне поется) вдали от России? И что ты делаешь сейчас в Москве? Мать мою ищешь, чтобы она твои тайны не выдала? Или на побывку приехал? И откуда ты узнал о письме? Кто тебе рассказал? Оно ж не тебе адресовано, а в МИД и МВД!

– Как много вопросов! – усмехнулся Сологуб. Несколько картинно оглянулся (никого!) и сказал: – Неужели ты, Настя, думаешь, что человек, действительно укравший из партийной кассы пять миллионов долларов, может спокойно, даже не сделав пластической операции, вернуться в Москву? Пройти пограничный контроль, поселиться в гостинице, арендовать машину, разгуливать по улицам?

– Кто знает? Я нынче ничему не удивлюсь. Все у нас в стране покупается и продается.

– Насчет покупается и продается – это верно. Но пока не наша служба.

– Ты хочешь сказать, что по-прежнему служишь? – прошептала Настя.

Эжен не отвечал – однако молчание порой бывает красноречивее слов.

– Значит, ты все эти годы на самом деле был агентом под прикрытием, – продолжала она. – Нашим нелегалом.

Ее спутник по-прежнему безмолвно вышагивал рядом. Они возвращались к машине.

– И теперь, – развивала свою догадку Настя, – ты зачем-то вернулся в Москву. А ваши люди из МВД или из МИДа сообщили твоей службе, что кто-то попытался тебя сдать.

Теперь она смотрела на Эжена другими глазами. Согласитесь, одно дело, когда он – предатель, инсценировавший собственную смерть, и вор, утащивший у чехословацкой компартии пять миллионов долларов. И совсем другое – если он в течение двадцати последних лет выполнял особое задание родины.

– Ты скажи, – Настя прикоснулась к локтю Сологуба и заглянула ему в глаза, – ты только кивни. Я права? Я правильно все понимаю?

– В общих чертах да, – тихо, одними губами, проговорил Эжен.

– Но при чем здесь Арсений?! – воскликнула она.

– Ах, думайте что хотите, дорогая Анастасия Эдуардовна! – вдруг перешел на дурашливый тон Эжен. – А теперь мне пора. Я завезу тебя домой, а у меня еще дела.

Он заботливо открыл перед ней дверцу «Мерседеса», подсадил. Плюхнулся на водительское кресло, завел мотор, включил на полную мощность печку. Блаженное тепло разлилось по салону.

– Куда ты собираешься ехать? – поинтересовалась она.

– Надо кое с кем поговорить.

– С Арсением? – осенило Настю.

– Да, для начала с ним.

– Не стоит! – воскликнула Капитонова. – Знаю я ваши с ним разговоры! На кулаках.

– Прекрати, девочка моя. Мы оба цивилизованные люди.

– Нет!

– Боишься, что твой благоверный на вручение «Оскара» с фингалом поедет? Говорю тебе еще раз: мы просто побеседуем.

– Ох нет! Если тебе это так важно, если действительно надо с ним поговорить – ну давай… Давай поедем вместе.

– Вместе? Хм, вместе. – Сологуб задумался. – Что ж! Как говорил Малюта Скуратов, попытка не пытка.

– Перестань!..

– Да шучу я, шучу, – бросил Эжен, выруливая от тротуара.