Глава 8

Ох, сынок мой, сынок. Мальчик мой – бедный, искалеченный!..

Я не могу думать ни о чем долее минуты, чтобы не вспомнить о нем. Сейчас мне кажется, что те дни, когда мы с ним были вдвоем и для него существовала только я, – самые счастливые в моей жизни. Впрочем, он и впоследствии оказался ни одной живой душе в мире не нужен, кроме меня. Ни друзья, ни девушки не могли отобрать его у мамы. И потому я, наверное, самая счастливая мать. Наша с ним любовь ничем не омрачалась.

Однако человек не ценит, а зачастую даже сам не осознает, когда он счастлив. И я только гораздо позже поняла, что самой счастливой я, оказывается, была именно в те дни, когда вернулась из роддома с моим мальчуганом. Когда я бесконечно горевала по Павлу Юрьевичу, ненавидела Челышева и семейку Капитоновых, жаловалась матери, что мне трудно не спать, выкармливать, стирать, купать и гладить, – и когда я еще не знала о болезни моего сыночка, находилась в блаженном неведении – именно тогда, понимаю теперь, я была по-настоящему счастлива. Ведь только утеряв блаженство, осознаешь, как же тебе ранее было хорошо.

Двадцать пятого декабря девяносто первого года похоронили моего супруга. Потом оказалось: то был не только его, Павла Юрьевича Шершеневича, последний день на земле. В тот вечер похоронили и великую страну, где все мы жили. И как я узнала позже – это обстоятельство легло еще одним кирпичиком в мою всепоглощающую Ненависть! – именно в тот день, словно специально… Нет, умом я понимаю, что, разумеется, не нарочно они именно в тот день… Дата была назначена заранее… А они, возможно, даже не знали, что случилось. Что мой муж умер, покончил с собой. (А могли! Должны были! Не в лесу ведь жили! Могли бы узнать и хотя бы перенести свое бракосочетание! Проявить уважение к покойному!) Однако нет. Арсений с Капитоновой поженились ровно в тот день, когда могильщики опускали моего супруга в мерзлую землю на Даниловском кладбище. И когда мы с мамой устраивали дома в Черемушках наспех собранную тризну по Павлу Юрьевичу – в то же самое время в роскошных залах «Славянского базара» Арсений танцевал брачный танец со своей Настей. Его даже не смутило то обстоятельство, что в каком-то смысле «СлавБаз» был нашим с ним рестораном. И его, мерзавца, не интересовало, что где-то на Земле дышит маленький комочек – его, Арсения, повторение. Его плоть и кровь.

Но в те суровые годы я еще не созрела до мести. Мне надо было бороться за жизнь. За свою – и, главное, своего сыночка.

Четыре тысячи рублей, что оставил Шершеневич, я даже в доллары (по стремительно растущему курсу) перевести не успела. Они очень скоро превратились в труху. В сор обернулись мои декретные. Гайдаровские реформы молотили россиян наотмашь.

Однако когда начался новый, девяносто второй год, я постаралась настроиться на хорошее. Мертвые похоронены, их не вернешь. СССР умер? Да и хрен бы с ним.

В оптимизме был чисто практический смысл. Будешь убиваться – молоко станет горьким, ребеночек грудь бросит, чем его тогда кормить? И если разобраться (уговаривала я себя), причин радоваться у меня гораздо больше, чем тосковать и ныть. Имею я больше, чем не имею. Есть крыша над головой – роскошная (по советским меркам) квартира в Черемушках. Осталось кой-какое золотишко и даже бриллиантики – Шершеневич все годы нашего брака меня баловал. Мамаша моя, опять же, страшно обрадовалась внуку и принялась изо всех сил нам помогать. Пару золотых колец из коллекции Павла Юрьевича в ломбард сдаст (а то и продаст) – продуктов накупит. Слава богу, в магазинах появились и творог, и яйца, и масло. А потом мамашка и постирает, и пеленки-подгузники погладит, и приберется.

А я могла посвятить всю себя малышу. Назвала я его Иванушкой. Никогда я раньше не думала, что смогу с такой силой полюбить ребенка. Что он займет столь много места в моей жизни – и я совсем не буду тяготиться им. Напротив, только радоваться, гордиться, умиляться. Каждый день я замечала, как Ванечка растет. Всякий день появлялось в нем что-то новое. Вот он улыбнулся. Научился переворачиваться на животик. Вылез первый зубик. Впервые малыш засмеялся. Стал сидеть.

Что за прекрасное время! И какое мне было дело до перемен в стране! До Арсения, Настьки, их семейки. До сбежавшего от меня (в холодные, немыслимые, невозвратные дали) Шершеневича. Я даже мать свою, крутившуюся возле нас, не замечала. И неосознанно оттесняла ее от Ванечки – пусть занимается стиркой-готовкой-глажкой. А уж я с Иваном. И нас с ним только двое на всем белом свете.

Иногда, правда, девчонки заходили. Со школьными-то подружками я давно распрощалась, все они были похожи на Настьку Капитонову, мажорки. И даже те, у кого родители не высокопоставленные, а простые, тоже за ними тянулись, изо всех сил выставлялись. Теперь ко мне девочки с кафедры приходили – куда меня Шершеневич пристроил и где моя трудовая книжка лежала. Нормальные девки, врачи, а одна даже кандидат меднаук.

Они меня тормошили: что ты все с ребенком да с ребенком, надо ведь и о себе подумать. Личную жизнь выстраивать. И если даже мужа, отца для Ванечки, не в один момент найдешь – хотя бы для здоровья необходимо с кем-то встречаться.

Вот и вытащили меня однажды в ресторан. Мать моя безропотно согласилась с внучком посидеть.

Прибыли. В заведении цены – ломовые. Взяли водку, закуску немудреную. Но мы же красотки были, и вскоре вокруг нас мужики колбасой завертелись.

Ко мне первой кент подвалил – весь как карикатура из «Московского комсомольца»: малиновый пиджак, бычья шея, золотые цепура, браслет, часы. Авторитет. То ли предприниматель, то ли бандит. Скорее второе. Пригласил на танец.

Говорок не московский. Мужик явно приезжий. Но ум в нем сразу почувствовался, и воля, и сила. Познакомились. И вот совпадение – его тоже, оказалось, зовут Иваном. А приехал он в Белокаменную с Урала. Там он хоть и проживает в небольшом городке – да личность, сказал, известная. Заместитель генерального директора крупного завода. Генеральный, говорит, с главным инженером только знай металлические чушки-болванки производят. А он все бизнесовые вопросы решает: поставки, сбыт, бартер. Он мне лапшу про то, какой деловой, все вешал: в городе своем имеет особняк, и квартиру, и две иномарки. И даже здесь, в столице, у него трехкомнатная жилплощадь в личной собственности. Но слушала я Ивана вполуха: как-то так сжал он меня, и чем-то сильным и твердым от него веяло, что я вся обмякла, расплавилась, потекла. Считай, после Арсения – почти два года – нормального мужика не было.

Короче, увез он меня. Не дожидаясь конца вечера, на зависть девчонкам. А я разве виновата? Что-то во мне тогда было такое. Что-то в глазах. Бл…н расцветал, как говаривал обо мне все тот же Арсений. Вот и в тот раз – несмотря на лишние килограммов пятнадцать после родов, первый раз толком приодевшись, накрасившись и причесавшись – с ходу я сняла в ресторане свой «джекпот».

Иван меня в свою «БМВ» усадил: «У нас в Москве филиал, и две машины разъездные». В тачке пахло кожей, хорошим парфюмом. Мужик дал мне свой мобильный телефон – тогда, в конце девяносто второго, личный сотовый был верхом крутости. Все равно как если б сегодня он усадил меня в частный самолет. Сказал безапелляционно: «Давай звони своим, скажи, что завтра придешь».

– А если у меня муж? – захохотала я.

– А муж объелся груш, – мрачно молвил Иван-второй и так газанул, что меня аж вдавило в спинку сиденья.

И я покорно позвонила маме и сказала, чтоб она меня не ждала, а ребеночка покормила кашкой и дала молочко, которое я заблаговременно сцедила. Матерь моя откликнулась грозно:

– А ты шляешься?! Ну, гляди у меня, шалава!

Я не дослушала, положила трубку. А мой спутник деловито спросил:

– У тебя сын или дочка?

– Сын, – ответила я с вызовом. – А это тебя пугает?

– Нет. У меня ни сына, ни дочки нет. И с женой я развелся. Поэтому место вакантно.

– Ты это каждой встречной говоришь? – ехидно спросила я. – В первый же вечер?

– Нет, первый раз. Только тебе.

Я, конечно, ему не поверила. Однако утром – пока он дрых в своей действительно роскошной квартире на Чистопрудном – я не просто сбежала, но оставила, на всякий случай, на клочке бумаги номер своего телефона.

А под вечер, когда Ванечка спал после обеда в своей кроватке, а мать, решившая наказать меня презрением после моего загула, отбыла восвояси, вдруг раздался звонок. Не по телефону, а в дверь.

Я открываю, а на пороге – Иван-старший. (Как узнал адрес так быстро?) А в руках у него букет бордовых роз. Штук пятьдесят, не меньше. И еще два свертка огромных – оказывается, для Ванечки-младшего подарки привез: манежик и огромного медведя. А сынок проснулся, увидел незнакомого дядю, но не испугался, не расплакался, а лучезарно улыбнулся и ручки протянул.

Нет, нет! Я не должна больше вспоминать Ванечку! Вот только мимоходом сказала – и уже слезы на глазах. Ах, какой же он был тогда милый, теплый, чистый! Весь – мой, и еще не тронутый болезнью! Извините. Сейчас, поплачу и продолжу.

Короче говоря, сильно на меня запал Иван-старшой. Иван Петрович Кузьминов, если полностью. Я думала, уедет он к себе на Урал – выкинет меня из головы. Мужик – существо примитивное. С глаз долой – из сердца вон. Но нет: он хоть и уехал, но звонить мне повадился буквально каждый день. И разговаривал по часу, по полтора.

Кстати, на поверку он оказался человеком совсем не глупым. Образованным – в Свердловске вуз закончил. Даже начитанным – правда, однобоко: все ему исторические романы подавай. И со своими, очень незыблемыми, понятиями о справедливости, чести, правде. Типа: солдат ребенка не обидит, предательство можно смыть только кровью, а жена должна быть босой, беременной и на кухне.

И ухаживал он твердолобо, но зато эффектно. В день рождения, к примеру, просыпаюсь. Выглядываю в окно. А там стоит украшенная двадцатью пятью воздушными шариками иномарка «Вольво»: его подарок.

А в другой раз вдруг явился из своего Металлозаводска без предупреждения и объявил: «Завтра мы с тобой и Ванечкой летим в Афины. Вот путевки, две каюты класса люкс. Едем в круиз по Средиземному морю. С нами – телевизионщики, вся элита: Листьев, Ярмольник, Якубович, прочие».

И все время, пока мы встречались, чуть не каждый день – и в Москве, и в Афинах, и в Неаполе с Барселоной – звал меня замуж. Уговаривал переехать к нему в Металлозаводск. В итоге мы вернулись с корабля в Москву, расслабленные, умиротворенные, а тут – ба-бах! – октябрь девяносто третьего, в столице миллионные демонстрации, танки на улицах, лупят по Белому дому, и неизвестно, как жизнь дальше обернется. А у него в городке (он нас с Ванечкой туда вытащил погостить) тишь, гладь, божья благодать. Никакого бурления. Патриархальное спокойствие. Золотые леса, глубокое синее озеро, и пятиэтажка уже считается небоскребом.

Словом, была не была: я согласилась. Мы расписались без торжеств и без затей (мое условие). В районном загсе, с двумя случайными свидетелями. И я переехала к Кузьминову в Металлозаводск.

Первое впечатление о городе (покой, леса, синь-озеро) оказалось обманчивым. Точнее, далеко не полным. Провинциальное очарование с лихвой окупалось идиотизмом периферийной жизни. В центре города, рядом со зданием горсовета (городской администрации по-новому), возвышался лыжный трамплин. Его начали строить при советской власти, да так и не докончили. Все годы, что я жила в Металлозаводске, он ржавел, гудел под ветром и потихоньку рассыпался. Чем-то он походил на коммунизм: эффектный, красивый, но непрактичный и никому не нужный – и оттого рассыпавшийся.

А капитализм в городке в основном олицетворяли многочисленные коммерческие киоски. На железных будках висели объявы: «Пустых банок и сигаретных пачек НЕТ». Мода тогда была у местных пацанов: собирать жестянки из-под импортного пива, коллекционировать пачки американского табака. Потом эти пацаны вырастали, играли свадьбы – а на церемониях бракосочетания действовала традиция: выезжать к монументальному дорожному знаку, символизирующему начало города, и бить о его основание бутылки из-под шампанского.

Теперь, когда я узнаю, что, судя по опросам, русские обожают своих нынешних руководителей и всерьез считают их благодетелями, я наших людей понимаю. Ведь все зависит от точки отсчета. У нас с Кузьминовым, помнится, пока мы жили в Металлозаводске, часто в гостях подполковник бывал, начальник горотдела милиции. Ивану для его делишек нужно было, конечно, дружить с органами правопорядка. Так вот, мент тот году в девяносто пятом рассказывал, что количество краж в городе, по сравнению с советскими временами, выросло в десять раз. Но каков был уровень и размах у тех краж! Пару мешков картошки утянули из соседского сарая. Соленья-варенья унесли из чужого гаража. Утащили поросенка, тут же съели. Злоумышленников ловили, а те заявляли: «Ну и сажайте, в тюрьме нас хоть кормить будут».

В те поры пенсионеры вдруг стали в городке уважаемыми людьми. На их пособия целые семьи выживали. А завод, где трудился мой благоверный, задерживал персоналу зарплату на восемь месяцев. Зато впервые в жизни у меня появилась прислуга. Причем даже целый персонал. Одна женщина убиралась, другая готовила и присматривала за маленьким Ванечкой. Я каждой по десять долларов в день платила. Обе были на седьмом небе оттого, что так прекрасно устроились.

А однажды Иван-старший меня предупредил: на улицу не выходи, гуляйте с Ванечкой во дворе, за ворота ни ногой. Что такое? Оказывается, рабочие бунтовать, бастовать вздумали. И немудрено. Странно еще, что столько терпели. Кучка руководителей (включая Ивана) поделила меж собой завод. Гнала готовую продукцию за границу. Деньги получали через подставные фирмы и клали себе в карман. В нашем трехэтажном особняке в холле стояла отлитая в бронзе скульптурная группа: мой Кузьминов и с ним в обнимку директор завода, в натуральную величину.

В тот раз волнения погасили просто: выплатили всем зарплату за три месяца (еще за три задержали), а в магазины и ларьки завезли водку по бросовой цене.

Конечно, в сравнении с теми временами нынешняя жизнь, когда работяга может даже купить в кредит автомашину «Нива», кажется людям раем…

Впрочем, политика и разная прочая экономика с социологией – не моя епархия. Может, я потому в нее сейчас ударилась, что мучительно и тяжело рассказывать о том, что случилось со мной. С нами – лично. Да и не расскажешь. Раньше любое воспоминание причиняло резкую боль. И еще – приступ совестливости. Навроде: «А мы еще ребеночка чмарили! Особенно Иван! Неуклюжим обзывали, медлительным, растяпой! А ведь в нем тогда уже болезнь, в бедненьком, развивалась».

Однако даже сейчас, когда я перевоплотилась и покончила с совестью, мне бесконечно жаль моего Ванечку. Как любой самке грустно при мысли о своем погибшем детеныше. Правда, животные быстро все забывают. Мы, люди, к сожалению, лишены этого счастья.

Но в том есть и наш большой плюс. Ведь если б я, подобно львице или медведице, запамятовала о своем сыночке, я не смогла бы выполнить свое предназначение – отомстить за него.

Я впервые по поводу Ванечкиной болезни обратилась к врачу, когда сыну четыре годика было. Пришел к нам в особняк провинциальный эскулап с красными глазами, осмотрел мальчика, начал мямлить: ничего, мол, криминального я не нахожу, но на всякий случай надо обратиться в область, вот вам направление. Полусотне долларов обрадовался, словно манне, все ручку пытался целовать.

Так и началось наше с Ванечкой хождение по кругам ада. Да, да, именно ада – потому что мы с ним были словно грешники, а всяческая белохалатная сволочь – будто прислужники Зверя, черти и мелкие бесы. Все никак диагноз не могли поставить. Повышенный тонус мышц, нужен массаж, лечебная гимнастика. Нет, диагноз неправильный, это у него не тонус, а подозрение на ДЦП. А может, последствия перенесенного на ногах полиомиелита?

К счастью, в деньгах мы не нуждались. Благодаря Ивану-старшему проживали в областном городе в лучшей гостинице, к Ванечке была нянька приставлена. Денежки медики кушали исправно, хорошо кушали. А я совсем уж собралась ехать в Москву – не может быть, чтоб и в столице диагноз не смогли поставить. Но тут – воистину беда не приходит одна…

Однажды в номере, где мы с Ванечкой проживали в областном центре, вдруг нарисовался Иван-старшо́й. С ним – еще один угрюмый мужчина в кожанке, которого супруг не пустил, впрочем, дальше прихожей. Озабоченный Кузьминов заявил: мне и Ванечке надо быстро собираться и уезжать. Сначала в Москву, а далее как можно быстрее за границу. Билеты для меня уже куплены, паспорта тоже. На месте нас встретят, поселят, прикроют. На естественный вопрос: что случилось? – Иван предсказуемо ответил: ничего особенного, это мера предосторожности.

У нас уже имелись в загранпаспортах открытые визы в несколько европейских стран – Кузьминов настоял. Где жить, чем питаться, где мальчику лечиться? – спросила я. Не волнуйся, сказал он, и тут я узнала, что у моего благоверного есть, оказывается, особнячок в одной уютной европейской стране. А также счет в банке на его имя, коим я имела право – спасибо, Ваня-старший! – безраздельно распоряжаться.

Мы уехали – и Кузьминов даже мне не звонил. Лишь время от времени давал о себе знать с оказией: верчусь, мол, улаживаю дела. Жив-здоров, чего и вам желаю.

А мне за границей понравилось. Тишина, вежливость, порядочность, спокойствие. И, главное, нету снега. За всю жизнь в Москве и особенно за четыре года на Урале снег мне, оказывается, опостылел хуже горькой редьки. Как выпадет в начале ноября – так и лежит пять месяцев, словно саван. А здесь среди календарной зимы – теплынь. Можно греться на солнышке и ходить в распахнутом пальто.

Сначала были трудности с языком, но вскоре я поняла: стодолларовая купюра – лучший переводчик. Стоит лишь местным понять, что на тебе они могут заработать хотя бы крону, – как миленькие сразу вспоминают русский (который им долдонили все советские времена). И врачи мне местные тоже понравились. Вежливые, обходительные, ласковые. Настоящие доктора. От них-то я впервые и услышала применительно к Ванечке термины: протеин, дистрофин… И – дефект в икс-хромосоме. Называется синдром Дюшена. Заболевание – генетическое, передается только по мужской линии. Наследник заболевает с вероятностью ровно пятьдесят процентов.

Так вот, значит, чем наградил меня и моего мальчика Арсений – своим недугом! Болезнь неизлечима. Вскорости нам придется прибегнуть к помощи инвалидной коляски, а дальше… Дистрофия в конце концов затронет органы дыхания и сердце. В самом лучшем случае сынок доживет до тридцати лет. Дальше я не слушала – упала в обморок.

И я стала учиться жить по-новому. Жить в качестве матери безнадежно и неизлечимо больного ребенка. И тут вдруг, как черт из табакерки, объявился Кузьминов. Почти за два года за границей я научилась жить без него – правда, на его деньги. Может, я холодная по натуре, а может, слишком погрузилась в проблемы ребенка, но Иван-старший мне в ту пору стал совершенно не нужен – как и вообще никакой мужик на свете.

А тут он здасте явился: довольный, бодрый, располневший. Веселится: гроза миновала. Поехали домой, говорит. А я как представила: опять Металлозаводск, заточенье в особняке, мелкие дрязги и новости, никакой культурной жизни, и даже в ресторан не сходишь иначе как в сопровождении охраны. И снег этот удушающий, белый-белый, все засыпающий, проклятущий снег!

«Нет, – ответила я Кузьминову, – я с тобой не вернусь». Но аргументы ему вслух привела, разумеется, другие: мальчик пошел в школу, ему здесь нравится, над ним никто не смеется. Он бегло болтает на языке, у него тут друзья, а главное – врачи. И массаж, и рефлексотерапия, и витамины. «Как ты, – спрашиваю, – в Металлозаводске обеспечишь ребенку подобный уход?»

«А ты не боишься, – спрашивает Кузьминов, – что твое место в особняке (и постели) займет другая?» – «А даже если и так, – хохочу я, – резвись сколько хочешь, а только ты меня все равно не бросишь». – «Почему это ты так думаешь?» – интересуется старший Иван. «Да потому, – говорю, – что я лучшая, и меня никто никогда не бросал!» (Кроме Арсения, поправляю я себя – но мысленно, мысленно!)

Кузьминов, разумеется, побесился немного – но что ему оставалось делать! Пополнил свой (и мой) банковский счет из чемодана, набитого наличностью, да и уехал восвояси. А вскоре проблема со старшим Иваном решилась сама собой.

Я, конечно, не только подозревала – была уверена, что в его жизни существуют мощные недруги. Иначе зачем нам с Ванечкой было бежать из страны?! Но Кузьминов вроде сказал, что все трудности позади. Да и не производил он в тот визит впечатление человека, у которого есть проблемы, – пил, напевал, смеялся. Словом, беда к нему подступила, откуда он не ждал. Случайно, можно сказать, он жизнь отдал. За фук, за понюшку табаку.

История случилась в Москве, куда Кузьминов прибыл из Металлозаводска по заводским делам – короче говоря, чтоб еще одну партию металла у родной страны скоммуниздить. И ехал он как-то на своей «БМВ» (той самой, с помощью которой он на меня в первый наш день впечатление произвел). И вот столкнулись они на большой дороге с черным «Мерседесом». Подрезал Ваня его, что ли. Или по-другому неуважение проявил. В общем, догнал его «мерс», дорогу перекрыл. Оттуда мужик выскочил – бросился к моему Кузьминову с кулаками. Ну а у Ивана в подобных случаях разговор был короткий – он от души бил с правой, особо не заморачиваясь, кто там перед нем. Короче, впечатал он бизнюку. Тот упал. И в этот самый момент рядом остановился джип, оттуда выскочили огольцы в штатском, но с автоматами. И, ни слова не говоря, изрешетили Ивана.

Оказалось, тот мужик был видным столичным банкиром, а гангстеры, моего Кузьминова замочившие, – его охраной. Впоследствии их, конечно, судили. Однако защищал их опытный адвокат, в суде дал показания всеми уважаемый банкир, подвергшийся злодейскому покушению… В итоге – вердикт: превышение необходимой самообороны в ходе выполнения служебного долга… И дали убийцам моего Ивана всего-то условные срока: одному – пять, второму – три.

Словом, совсем по глупости, из-за ерунды погиб мой второй супруг.

Наследство, как выяснилось, он оставил нам с Ванечкой немалое. Еще в Металлозаводске, на поминках, меня отозвал в сторонку директор комбината (тот самый, чья статуя в обнимку с моим благоверным красовалась в нашем особняке) и сделал предложение, от которого не отказываются. Я и сама не знала, сколько процентов акций производства принадлежало моему покойному супругу – и на что я реально могла претендовать. Но сумма, которую озвучил гендиректор, оказалась такой, что мне расхотелось торговаться или качать права. «Два миллиона американских долларов, – сказал он, почему-то делая ударение на слове «американских», как будто речь могла идти о баксах канадских или, к примеру, австралийских. – Вся сумма, свободная от налогов, уже переведена на ваш, Милена, счет на Каймановых островах». – «А что вы хотите от меня взамен?» – полюбопытствовала я. – «А ничего. Кроме как полного невмешательства в дальнейшую судьбу комбината. Притом, прошу заметить, за вами остается особняк и все имущество, совместно вами с Иваном нажитое».

Я, конечно, понимала, что доля моего покойного мужа в предприятии существенно больше двух зеленых лимонов – иначе директор не предложил бы мне их с такой легкостью. Но торговаться или качать права не хотелось. Само звучание этой цифры, сам вид шести округлых нолей делал меня податливой. Заставлял язык онеметь. И я – немедленно согласилась (хотя спешить куда бы то ни было – не в моих принципах).

Два миллиона долларов, посчитала я тогда, способны решить все проблемы. Оказалось – неправда. Да, многое такие деньги решают. Но не все.

Замечательно, конечно, что у тебя отныне исчезают основные вопросы быта: что есть, где жить, как одеваться. К тому же за нули на банковском счете можно купить и внимание, и уважение, и любовь.

Вот здоровья, выяснилось, не купишь. Лучших врачей – можно. Светил в своих областях – пожалуйста. Любые санатории, процедуры, визиты к тибетским монахам, филиппинским хилерам – ради бога. А вот реального улучшения – нет. Мне во сне неоднократно снилось, что однажды (почему-то это всегда случалось утром, и дом был полон солнца) мой сынок вскакивает в постели и, в одной пижамке, бежит босичком по коридору ко мне навстречу… Но эта картинка оставалась лишь сладким сном. Действительность была гораздо тягостней. Скоро Иванушка уже не мог обходиться без инвалидной коляски. Из обычной школы пришлось перевести его в специальный санаторий – закрытый для простых смертных, респектабельный, фешенебельный – однако все равно по большому счету был он не чем иным, как спецшколой для инвалидов.

Большую часть времени тогда я проводила неподалеку от этого санатория. Пару раз приезжала в Москву – не из ностальгии, того требовали обстоятельства. Скончалась моя мама, надо было похоронить. А заодно – заняться недвижимостью. В тот заезд я срочно выкупила и расселила всю нашу бывшую коммуналку – и стала, таким образом, хозяйкой шестикомнатной квартиры в центре Москвы, в Спиридоньевском переулке. Зачем она мне понадобилась? Бог весть. Возможно, лишь затем, чтобы снова утереть нос Настюхе Капитоновой, у которой жилище было всего-то пятикомнатным. Вдобавок не она ведь лично своей квартиры добилась – получила ее от деда в наследство, амеба!

Однако пристанище в Белокаменной мне было тогда не нужно, оно только тешило самолюбие и служило вложением денег. Я продолжала жить в домике в Чехии, купленном некогда Кузьминовым.

В городке была православная церковь. Говорят, чуть ли не Петр Великий, будучи на водах, распорядился о ее строительстве. Из-за пресловутой российской неторопливости повеление государя исполнилось уже в эпоху Александра Третьего. Однако церковь в итоге получилась знатная. Красивая – сил нет. Традиционно русское разноцветье икон и блеск золота дополнялись католическими витражами и красивейшей хрустальной люстрой. Напевы ангельского хора ласкали слух и врачевали душу. Молодой священник проповедовал горячо, от сердца.

Я увлеклась христианством – как своей последней надеждой.

Сколько же раз я просила Господа: помоги! Сколько молитв я вознесла ему! Я даже возила в колясочке в церковь своего малыша и заставляла молиться – его. Я исповедовалась и причащалась. Я жертвовала множество денег на церкви и монастыри. Я ездила на богомолья, целовала чудотворные иконы. В скитах просила благословения отшельников. Совершала паломничества в Иерусалим и на Валаам. Соблюдала все посты – и каялась, каялась, каялась.

И – ничто не помогло. Сыночку становилось только хуже, хуже, хуже. Потом он стал взрослеть, начался переходный возраст. Иванушка стал чудить. Воспитатели не справлялись с ним. Меня даже – несмотря на мои пожертвования на санаторий – попросили забрать его: «Мальчик дурно влияет на других воспитанников». Я перевела его в другой, и оттуда тоже поступали жалобы: где-то находит спиртное… Пытался наброситься на воспитателя… Развращал словами и телодвижениями десятилетнюю девочку… А потом… Потом он – умер.

Воспитанников вывезли на экскурсию в предгорья Альп осмотреть гидроэлектростанцию (зачем она, электростанция, спрашивается, могла понадобиться колясочникам-инвалидам?!). Стоял чудесный весенний день. На смотровой площадке в окружении великолепных гор мой сынок, незаметно для воспитателей, подъехал в своей колясочке к ограждению, что замыкало площадку. Затем в один миг перевалился с помощью рук на парапет. А потом, уже с него, неловко оттолкнувшись, полетел вниз в пропасть.

Иван падал, как мне рассказали, почти сто пятьдесят метров. Шансов выжить у него никаких не было.

Руководство санатория предложило мне отступные – по сути, взятку – в размере ста тысяч швейцарских франков: только бы я отказалась от претензий и не подавала бы в суд. И я согласилась – не потому, что жадность обуяла, а оттого, что мне действительно было все равно.

Мой священник отказался отпевать сыночка-самоубийцу. Я похоронила его без покаяния прямо во дворе своего дома. Кощунственно, скажет кто-нибудь. Но зато Иванушка всегда со мной.

А церковь – что церковь! Когда все мои упования и мольбы не кончились ничем… Когда Бог не принес мне ни счастья, ни облегчения… Когда он отобрал у меня моего мальчика… Да не просто отобрал – заставил его мучиться, и меня вместе с ним – терзания продолжались годами… Нет, не могу, слишком тяжело это вспоминать…

И вот тогда я сделала то, что давно была должна. Я Бога – прокляла. Он ничего не сделал для меня, сколько я его ни молила. Он ничем не помог мне: суровый, холодный, седобородый.

Зачем он нужен? Я возненавидела его.

И я решила не просто отречься от него. Не просто покинуть лоно церкви. Я задумала перейти на другую сторону. На сторону Сил Зла.

И в тот самый момент, когда я сформулировала в своем мозгу это решение, – мне сразу же стало легче. Я почувствовала силы, и обновление, и ликование.

Еще бы! Ведь путь добра, путь Бога – мелкий, скучный, плоский, скаредный. Поститься, креститься. Вещички собирать для убогих. Старушку подмыть в больнице. Делать уколы худеньким малышам. Истово, часами, молиться, вдыхая ладан.

То ли дело Сатана! Он яркий, эффектный, остроумный. И дела его веселы и полезны. Он хулиганит, карает зарвавшихся мелких бесов в человечьем обличье. Не случайно несколько поколений в сатанинском СССР зачитывались «Мастером и Маргаритой», восхищались Воландом. Да и сейчас читают и преклоняются. А ведь кто такой Воланд? Он! Вельзевул, Сатана, Зверь, Дьявол! А замечательные Коровьев и Фагот – его прислужники. Именно Он, исчадие Ада, помогает Маргарите – за то, что она верно служит Ему на балу. Заметьте – не Бог ей помогает, Богу ее страдания, как и мучения Мастера, – безразличны. Помогает лучшим людям книги и Москвы – Дьявол, даже без всяких молений («не надо никого ни о чем просить, особенно тех, кто сильнее тебя!»). Он восстанавливает справедливость одним мановением руки. Р-раз! – и возвращает Маргарите любимого. Два – соединяет их. Три – дарует им вечную жизнь и покой.

Разумеется, служение Сатане для человека во всех отношениях выгоднее, чем Богу. Это я прочувствовала на себе. И сразу. Я еще ничего не сделала, и даже формально не успела перейти на Его сторону – но одно только решение посвятить себя Ему дало мне вдохновение жить и силы. Я сразу словно помолодела на десяток лет. Я постройнела, разгладились и разрумянились мои щеки. Из зеркала на меня смотрела эффектная брюнетка, настоящая ведьма. Мужчины снова стали обращать на меня внимание на улицах.

Однако требовалось еще доказать моему новому Хозяину свою преданность. К счастью, в поклонении Дьяволу нет той дурацкой соборности, что существует в церквах. Нам, подданным Вельзевула, совершенно не обязательно собираться в группы и прибегать к услугам посредников – как в церквах прибегают к священникам. Мы можем служить Сатане каждый в одиночку.

Я начала с того, что символически отринула от себя Бога. Обряд оказался незамысловат: нужно положить свой нательный крест под подметку обуви и так проходить неделю. Затем взять икону – чем старше, тем лучше, чем намоленней, тем эффективней – и надругаться над ней. К счастью, я возила с собой небольшой лик Спасителя, еще в советские времена купленный Шершеневичем. Сколько часов я некогда провела перед ним на коленях! Сколько отбила земных поклонов! Как молила за моего сыночка! И все оказалось бесполезно. Зачем же мне такой Бог?

Что ж, по заслугам и награда. Однажды в полнолуние я вывезла эту доску на кладбище, и там… Не буду подробно расписывать, как конкретно унижала я икону. Скажу одно: наутро, когда с доской было покончено, я ощутила необыкновенный прилив сил, здоровья, бодрости. Казалось: все на свете теперь мне подвластно. С таким защитником, какой появился у меня, с самим Мефистофелем, я все сумею, все смогу.

На следующий день я пошла проверить свою новую силу и власть. Где конкретно – вопроса у меня не возникло. Не случайно сумма всех чисел, начертанных на ободе колеса рулетки, составляет шестьсот шестьдесят шесть. Да – я отправилась в казино.

Сама я раньше в игорных домах никогда не бывала. У меня не имелось для них времени. Я – спасала сына.

И вот я вошла и с ходу заприметила мужика. Судя по тому, как он швырялся стоевровыми фишками, он был русским. Я попросила его помочь мне. Раньше я бы сроду не заговорила с незнакомцем. Тем более таким, как он: черноволосым красавцем в элегантном пиджаке. Теперь же мне все было трын-трава.

Мой новый знакомец единственный из играющих соответствовал стереотипу типичного посетителя казино. Прочие были: два китайца, переговаривающиеся на своем птичьем языке, явный сумасшедший, все сверявшийся с огромной рукописной таблицей, восточный человек, крепко пахнущий потом.

Федор, мой новый знакомый, проводил меня в кассу, потом усадил за рулеточный стол, шепотом растолковал правила, обменял жетоны. Я выбрала для своих оранжевый цвет – цвет революции. Цвет языков адского пламени. Я сделала свою первую в жизни ставку: пять евро – разумеется, на красное. Федор повторил мой ход со словами: «Новичкам везет!» И точно – выпало красное.

Тогда я бросила обе фишки, естественно, на число «тринадцать». Мой новый спутник скептически помотал головой, буркнул себе под нос: «Неофитам, конечно, везет – но вряд ли в такой степени», – и не рискнул повторить за мной ход, бросить фишку на черное.

Но что бы вы думали? Рулетка закрутилась, шарик заскакал, и… Крупье провозгласил: «Тринадцать, черное», сгреб со стола фишки, смешал, сосчитал и передвинул мне целую гору. Федор цокнул языком – то ли от восхищения, то ли от досады – и сказал: «Дай ему на чай». Я бросила крупьеру (как называл этих людей Достоевский) две фишки, тот поблагодарил, рьяно постучал ими по дереву и кинул в прорезь в столе. И тогда я поставила весь свой выигрыш, всю эту гору фишек, с трудом умещавшуюся на одной клетке поля, – снова на «тринадцать».

«Зачем? – схватился за голову Федор. – Везет тебе, конечно, – но не до такой же степени!» Однако и он, заразившись моей уверенностью, бросил пару своих жетонов на «чертову дюжину». И снова засвистело колесо, зацокал шарик. Миг – и все было кончено. А я даже не обрадовалась – я уверена была, что случится именно так, как случилось.

Шар остановился в ячейке «тринадцать». Крупье провозгласил результат совершенно убитым голосом. Фишек оранжевого цвета не хватило, и он сразу обменял мне часть моего выигрыша на стоевровые жетоны.

Крупье немедленно сменили. Я встала из-за стола и начала собирать свои фишки. И новый ведущий, и супервайзер наперебой уговаривали меня остаться: «Вам так везет сегодня! Вы должны играть! У вас невиданные, замечательные шансы!» Однако я чувствовала: запас моего везения иссяк. Терпение Вельзевула нельзя испытывать бесконечно. Он покуда, решила я, даже не то чтобы поощрял меня. Нет, просто дал мне знак: твое служение, девочка, мною принято. Продолжай в том же духе.

Появилось шампанское, пришел кто-то вроде менеджера, стал лебезить передо мной, приглашать на шикарный ужин за счет заведения – казино готово было на любую хитрость и любое унижение, лишь бы не выпустить меня с деньгами. Но я была непреклонна. Раньше хозяева игорного дома, возможно, сбили бы меня с толку. Но теперь я видела: за комплиментами и лестными предложениями не кроется ничего, кроме фальши и алчности.

В кассе я поменяла жетоны на евро. Получилась внушительная пачка. Тут как тут нарисовался и мой новый знакомец Федор. Прошептал мне на ухо:

– Я тебя провожу. С такой суммой выходить из казино опасно.

– Не от тебя ли исходит опасность, котик? – засмеялась я.

Раньше у меня не всегда складывались отношения с мужчинами. А все почему? – поняла я теперь. Прежде я старалась (порой даже неосознанно) угодить мужику, подольститься к нему, войти в положение, понять, посочувствовать. Так я строила отношения и с Шершеневичем, и с Кузьминовым. И – со многими другими, включая Сеню. То было моей ошибкой.

Но теперь я стала думать только о себе. О своей собственной выгоде. Своем наслаждении. Своем успехе. Словом, я стала настоящей ведьмой.

И результат не заставил себя ждать. Такого успеха у сильного пола, как нынче, я не знала никогда. Ни пятнадцатилетней смазливой дебютанткой, ни двадцатилетней молодой женой, ни тридцатипятилетней эффектной вдовой. Теперь, когда мне минуло сорок, самцы готовы были драться за меня. И дрались. И выстилали мне путь, бросали под ноги – порой в буквальном смысле – лепестки роз и тысячные купюры.

А все почему? Потому что я не ставила никого из них ни в грош. Делала только то, что я желаю. И говорила только то, что хочу. И без стеснения просила у двуногих с шерстью на груди и на лице все, что мне в данный момент приспичит. А если они не могли этого дать – что ж, а не пошел бы ты! Чао, фантик, адьос, амигос!

Недаром, думала я, моего нового покровителя называют Зверем. У животных не бывает комплексов и нет раздумий. Они если чего-то хотят, берут это. А если им не дают – дерутся. Кусаются, царапаются, но бьются бешено, насмерть. И свое получают. А если вдруг нет – уползают, зализывают раны, а потом безо всяких воспоминаний, рефлексий и раздумий – снова идут в бой за желаемое. Или находят другой объект страсти.

И, несмотря на то (а может, благодаря тому) что я достигла высшей степени эгоизма, – отбоя от мужчин у меня не было. Невзирая даже на то, что я сознательно завышала для них планку: скажи сначала, что ты можешь дать мне, котик?

Воистину – добродетель скучна. И нет ничего на свете привлекательней порока!

Считается, что после обряда крещения Господь посылает человеку испытания. Я крестилась уже во взрослом возрасте (а раньше и нельзя было, я как-никак в Советском Союзе родилась, в комсомоле состояла, в партию собиралась вступать). Крестилась я, как только узнала о болезни Ванечки. Думала помочь ему. Но нет, не помогла. Не на ту лошадь, выходит, поставила…

Так вот: никаких ниспосланных высшей силой особенных испытаний тогда, после крещения, я не проходила. Наоборот, немного легче стало, настроение поднялось, надежда появилась… Но, знаете ли, улучшение жизни после крещения ничто в сравнении с тем, что происходит, когда ты отрекаешься от Господа и начинаешь служить Сатане.

О феерическом выигрыше в казино я уже упоминала. Федор, мой новый знакомый, тоже неплох оказался. А может, сыграла свою роль моя новая манера называть вещи своими именами и без рассусоливаний, напрямик просить то, чего хочется?

«Отвези меня домой, немедленно. Нет, подниматься ко мне ты не будешь. И сегодня – никакого кофе. И не звони, все равно разговаривать не буду. Если захочу, сама тебя наберу».

Или так:

«У меня есть пара свободных дней. Поехали на курорт. Нет, далеко лететь не хочу – куда-нибудь поблизости, но только чтобы спа было прямо в гостинице».

Самое удивительное, что все мужчины – абсолютно все! – велись на мой новый тон. Вернее, слабаки сразу отшивались – а зачем мне слабаки! Рядом оставались сильные, настоящие альфа-самцы. Очень им хотелось меня поиметь, покорить непокорную. А ведь у альфа-самцов и в делах обычно все ладится. Они – короли горы.

Нет, они меня не покупали. Деньгами я никогда не брала. И пошлые шубы с бриллиантами никогда не выпрашивала. Да мне и не надо. Конечно, если мужик сам желает подарить, будет умолять меня принять дар – я снизойду. Однако встречи с сильными мира сего все равно немало способствовали дальнейшему повышению моего благосостояния. Ведь я девушка предприимчивая. Я сама намеки понимаю, обмолвки сторожу, а уж прямые советы знающих людей всегда исполняю. И вот я, благодаря одним только советам и намекам, сумела изрядно пополнить свои личные счета. А уж сколько полезных знакомств приобрела, от генерального директора объединения, где производятся разнообразные радиоактивные материалы, до начальника склада легкого стрелкового оружия. И каждый из них, мужичков из племени победителей, за счастье почитал оказать мне любую услугу.

Но однажды мне подумалось: вдруг те преференции, что дала мне Высшая Сила, лишь аванс? И появившаяся чертовщинка во взгляде, дьвольщинка в походке, успех среди сильного пола и материальное благоденствие лишь предоплата со стороны Темного Мира? А я пока ничего еще не совершила во благо Сатаны. Может, мне пора его дары отрабатывать?

Считается, что настоящий христианин обязан творить благие дела. То бишь не одними молитвами или постами доказывать преданность своему седобородому Богу, но и деяниями. Милостыню раздавать, благотворительностью заниматься, творить типа добро.

Значит, тот, кто поклоняется Дьяволу, тоже обязан трудиться во славу Его. А я? Ведь, если разобраться, я пока ничего не совершила реально Злого.

Не у старушек же мне сумки отбирать, не взрывать невинных в метро – этим пусть мелкие бесы занимаются. Ну, или государство (что, в сущности, одно и то же). Я же хотела вершить Зло чистое, незамутненное, персонифицированное.

Седобородый дедушка Бог случайным образом разбрасывает по миру свои милости. И свои кары – тоже.

Он бросил свои игральные костяшки – и «зеро» выпало на семейку Челышевых – Капитоновых. Она, эта семья, получила дефектный ген. Он через Егора Ильича достался Арсению (который был, как известно, его незаконнорожденным сыном). И Арсений должен был передать его своему ребенку. И тот – что за ухмылка судьбы! – успешно сыграл в орлянку (или русскую рулетку). Он выплеснул свое отравленное семя в Настю. С вероятностью ровно пятьдесят процентов, чет или нечет, у них должен был появиться на свет ребенок, больной синдромом Дюшена. Но им повезло. Револьвер, нацеленный в Челышева и Настю, выстрелил вхолостую. Их сын рос, развивался, веселился и радовался жизни, даже не подозревая о том, какой участи он избегнул.

А когда Арсений сыграл в русскую рулетку второй раз – приставив револьвер, однако же, не к своему, а к моему виску! – осечки не случилось. Он выстрелил – и убил: и меня, и моего сыночка.

Лучше бы он убил сразу после тех наших ночей – меня одну. Даже самая мучительная смерть не сравнялась бы с тем ужасом, в котором я прожила тот десяток лет – от момента, когда Иванушке поставили диагноз, до его смерти. Да и сейчас моя мука продолжается. Я помню Ванечку, я ни на минуту его не забываю.

И мое единственное спасение – отомстить за него. Заставить страдать всю челышевско-капитоновскую семейку. Восстановить справедливость. Хотя бы отчасти – ведь даже сам Дьявол не сможет покарать такой карой, которая была бы адекватна тому, что испытала я.

Благодаря давнему моему знакомству с Настей – с семи лет! – я многое знала о ней и о тайнах ее семьи. Знала самое сокровенное, центровое в их характерах, чувствах, фобиях. А еще я ведала о них многое потаенное, глубинное после тех дней и ночей, что я провела с Арсением. Право, любовницы должны мужикам, перед тем как возлечь вместе, их права зачитывать: каждое сказанное вами слово может быть использовано против вас. Они ведь самую подноготную правду в койку тащат и выбалтывают, выбалтывают очень многое. Они как бы демонстрируют новой женщине степень своей открытости и доверия. Особенно – такие чувственные и сентиментальные мужички, как Арсений.

Из его постельной болтовни я узнала и про тайну происхождения его тещеньки. Что Ирина Егоровна была Егором Ильичом удочерена. Что настоящая ее мать по имени Кира жила в Южнороссийске и сидела при Сталине за связь с фашистами.

Он же выболтал мне и другую заветную семейную тайну: что Эжен не умер, не сгорел в автомобиле на чешской автотрассе. Под видом его на московском кладбище похоронили несчастного бомжа. А на самом деле Сологуб жив-здоров и сбежал за границу с украденными у чехословацкой компартии миллионами. И живет где-то за кордоном под чужим именем вместе с Ириной Егоровной.

Да, я очень много узнала семейных капитоновских тайн – если не все. Вдобавок мне помог замечательный случай. А может, как в случае с выигрышем в казино, меня направил мой новый повелитель и покровитель? Во всяком случае, я расценила ту нечаянную встречу как знак с Его стороны. Знак того, что я нахожусь на верном пути.

Перед тем как действовать, я решила отдохнуть, расслабиться, набраться сил. Я отправилась на противоположный конец планеты – в США. И вот однажды, прогуливаясь по набережной в Пало-Альто, вдруг увидела сидящих за столиком кафе Эжена собственной персоной, а с ним и супругу Ирину Егоровну Капитонову! Сологуб даже показался мне совсем не постаревшим. Ирина Егоровна, конечно, сдала, стала натуральной американской бабулькой.

Они не заметили меня. Да и вряд ли б узнали – я была в темных очках, а двадцать прошедших лет и три пластические операции здорово изменили мою внешность. Многие всерьез считают меня тридцатилетней. Максимум дают тридцать пять годков.

Держась незаметно, я проводила парочку Сологубов (или как их теперь звали?) до дома. А когда выяснила, что коттедж, куда они вошли, – постоянная их обитель, наняла местного детектива, чтобы он раскопал их подноготную.

Через неделю мой детектив предоставил мне отчет по семейке.

Проживали они в Америке под чужими именами. Он преподавал в Стенфордском университете социологию. Она занималась благотворительностью. Оба вели светский образ жизни. Довольно часто устраивали вечеринки для коллег по университету и их жен. Согласно западным правилам, заранее планировали свой отдых, и мне стало известно, что три месяца спустя они хотят отдохнуть на Фиджи.

И тогда у меня зародился план… Первой точкой его было – выманить чету Сологубов (или как их там звали по-новому) на родину. Российские спецслужбы, полагала я, вряд ли успокоились по поводу Эжена – даже несмотря на то, что два десятилетия прошло после его побега. Он утянул миллионы, предал родину, сбежал, исчез. Если выманить его в Москву да сдать властям, мало ему не покажется. Российские СИЗО и тюрьмы, конечно, не Ад – однако, как утверждают люди знающие, филиал Ада на земле.

Эжен и Ирина Егоровна если в Москву приедут, успеют другим моим планам посодействовать. Я ведь хотела самые низменные страсти задействовать, чтобы Сеньке с Настей отплатить. И ревность с ненавистью очень продуктивные и перспективные чувства для мести. Арсений всю жизнь ревнует Настю к Сологубу. Ирина Егоровна ненавидит своего зятя, и наоборот. Что за замечательная комбинация получается! Притухшие на двадцать лет страсти могут заново возгореться. Так оно в конце концов и случилось.

Но как заставить Эжена и старшую Капитонову вернуться в столицу нашей Родины, город-герой Москву? Спустя почти два десятилетия мне пригодилась Сенькина постельная болтовня. На ее основе я придумала операцию для того, чтобы выманить Ирину Егоровну (а значит, и Эжена) в Россию. Что ж! Эта постановка, пожалуй, достойна если не «Оскара», то аплодисментов, переходящих в овации. Я наняла в Голливуде безработного актера. Он обладал настолько внушительными манерами и повадками, что мог убедить кого угодно в чем угодно: и в том, что президента Кеннеди похитили инопланетяне, и в том, что Мэрилин Монро – незаконнорожденная дочка Гитлера. Я поехала на Острова вместе с ним, под видом его супружницы Мардж: чтобы вносить по ходу пьесы поправки в его роль (и чтобы он заодно убеждал меня по ночам, что прекрасней меня нет женщины на земле).

По-моему, мой единоверец и практически коллега доктор Геббельс сказал, что для того, чтобы в ложь поверили, она должна быть фантастической, ошеломительной, невероятной. Вот и неправдоподобная история Курта, который якобы оказался сводным братом Ирины Егоровны и всевидящим экстрасенсом, диагностирующим ей рак мозга, прошла на ура. Даже непонятно, что сыграло в убеждении Капитоновой большую роль: внушительные манеры Курта или его подходы, отшлифованные на множестве престарелых американских леди. Главное, свои десять тысяч наличными безо всяких налогов актер отработал, как я посчитала, сполна. Потому что Ирина Егоровна рванула в Москву даже раньше, чем я ожидала. А следом за ней, вдогонку, устремился Эжен.

Однако для меня стало неприятным сюрпризом, что русские власти на появление этой парочки особого внимания не обратили. Пришлось поторопить, пощекотать их. И у Валентины, домработницы Насти, помимо ключевой появилась дополнительная роль. Она отправила письмо, изобличающее Эжена, – причем с домашнего компьютера Капитоновой: еще одно, пусть небольшое, но яблочко раздора в семейку. Пусть Сологуб думает, что его сдала бывшая супружница Настя.

Главной моей целью были, конечно, не Эжен и не Ирина Егоровна. Не большой интерес мучить почти случайных жертв, к которым у меня нет никаких чувств: ни ненависти, ни зависти, ни ревности.

Моими главными жертвами станут люди, мною искренне ненавидимые. И я, покарав их, просто восстановлю, хотя бы отчасти, попранную справедливость. Я принесу их страдания в дар Сатане. Итак, моя цель: Арсений и Настя. И разумеется, их сынок Николай.

Я отправилась в Москву. Моя родина гораздо в большей степени, нежели скучные, правильные, благопристойные Европа с Америкой, годилась в качестве прибежища сил Зла. Слишком много в Первопрестольной проживает тех, кто, как и я, вольно или невольно служит Сатане. Они боятся признаться в том даже самим себе. Они продолжают посещать храмы и делать вид, что молятся. А на деле – прогнили изнутри: откатчики, коррумпированные менты, продажные депутаты, уголовники, проститутки и растлители всех мастей (включая газетчиков и телевизионщиков). В таком питательном бульоне значительно легче, чем где бы то ни было, вершить беззаконие и совершать преступления.

Итак, я вернулась в столицу свободной России – свободной от всего, начиная с морали. Поселилась в своей недавно обретенной шестикомнатной квартире, бывшей коммуналке, и исподволь стала наблюдать за семейкой Челышевых – Капитоновых.

Конечно, карать их требовалось затейливо. Физические муки – они ведь действенны только для несовершенных созданий: кошек, собак, птичек. Или, на худой конец, для тех, кто одеревенел душой, – разнообразных низкоинтеллектуальных маргиналов. Люди продвинутые и тонко чувствующие (к каковым, несомненно, следует отнести эту семейку) значительно более, чем от боли физической, страдают от мучений моральных.

Я вспомнила, как переживала, как терзалась за своего мальчика, и поняла: моей главной целью должен стать капитоновско-челышевский выродок – Николай. Мой сыночек, если б ему не выпала роковая карта, тоже мог бы работать, веселиться, ухаживать за девчонками.

Но Иванушка страдал, а потом умер без покаяния. Из-за того, что в нем текла подлая кровь Челышевых. А Николая, первого сына Арсения, проклятая наследственность не зацепила. Вот пусть ему теперь воздастся по заслугам.

И когда он станет мучиться, необходимо, чтобы семейка находилась рядом с ним. Чтобы все пытки видела. Сопереживала, сострадала. И Челышев чтоб наблюдал крупным планом, и Настька.

Однако одного сострадания при виде того, как твоя кровиночка мучается, маловато для них будет. Я хотела, чтобы Капитоновы – Челышевы всю чашу боли и горечи испили. Я должна заставить их пересобачиться друг с другом. Сделать так, чтобы они извелись, изревновались, повздорили, поподличали друг перед другом. Ревность и зависть – жестокие чувства. Она жжет как огнь. (Знаю по себе.) Вот и я хотела, чтобы стыд и горечь Арсений и Настя получили полной мерой. Разорить их! Унизить! Выставить дураками и подлецами перед всем белым светом!

Однако я все же планировала изъязвить не только их душу, но и тело. Потребен комплексный подход. Как пролетарский поэт писал: «Я знаю, гвоздь у меня в сапоге – кошмарней, чем фантазия у Гете». Я хотела, чтоб у Челышева и Капитоновых тело кровоточило не только в фигуральном, но и в самом натуральном смысле. Чтобы мучения душевные переплетались с физическими. Что может быть ужаснее, чем медленное умирание от неизвестной, неразгаданной болезни. От жара, который медленно подпаливает тебя изнутри. Да ведь это страшнее, чем Ад!

Кстати, об Аде. Я тоже туда, полагаю, попаду – как и большинство живущих ныне на Земле. В существовании Преисподней я не сомневаюсь – в отличие от райских кущ. Не знаю, разумеется, как там все организовано. Наверное, крючьев, котлов и сковородок, как утверждал старший Карамазов, и вправду нет. Подобные средневековые представления о Геенне Огненной устарели. Полагаю, сейчас там все устроено современней и технологичней. Бесы обходятся, как русские бандиты, с помощью полиэтиленовых пакетов, паяльников или циркулярных пил.

Однако если обычные грешники попадают в Ад для того, чтобы мучиться, то я, очень надеюсь, отправлюсь после смерти туда в ином качестве. Я хочу снискать себе здесь, на Земле, при жизни почетную загробную должность мучителя. Подкладывать дровишки в костры, на которых грешники жарятся, – это по мне.

Я думаю, что погубить, извести и измучить хотя бы троих – неплохой взнос в копилку моего Покровителя.

Мне нравилось загребать весь жар чужими руками. Управлять людьми. Манипулировать ими. Соблазнять. Соблазнять самым действенным (и самым греховным) способом. Тем, который в современной России стал совершенно универсальным. Против которого вряд ли кто устоит в нынешней Москве. На него падки и физик, и студентка, и директор, и политик. Деньги! Деньги – господа в сегодняшней Белокаменной.

Тяжелее всего оказалось подобраться к Насте. Жила она замкнуто, никого к себе (в дом и в душу) не допускала. Мне пришлось найти женщину, которая имела постоянный доступ к ней – уборщицу Валентину. Когда я понаблюдала за Валей, поговорила, то поняла: вряд ли на нее подействует обычный, без затей, подкуп. В простоватой этой женщине – может, оттого, что проживает она не в Москве, – сохранилось еще определенное благородство. Поэтому понадобился целый план, чтоб ее завербовать.

У Валентины был сын. Я решила воздействовать на нее через него. Материнская любовь вообще (знаю, увы, по себе) самая беспроигрышная, самая отзывчивая струна. Нет такого преступления, на которое мать не пойдет ради своего ребенка! А тут и оказия подвернулась: проверить в деле своих варваров, костоломов, отморозков.

Я отыскала трех дебилов, мелких бесов, готовых ради денег на любую работу. Любую. И даже забесплатно согласных убивать и калечить – что они, собственно, и делали до меня. Охотились на несчастных бомжей и мирных дворников-узбеков – борцы за чистоту расы!

А я, в свою очередь, отправилась в подмосковный город Ф. и выследила сына Валентины. Сделала его фотку. Разузнала о распорядке дня.

Многое, замечу кстати, мне приходилось делать самой. Нынешняя Россия, как я поняла, страшно развращена. Работать здесь никто не хочет и не любит. Да и не умеет. Опять же, чем меньше людей посвящено в заговор – тем лучше. А чем больше ты приложил к мести собственных усилий, тем она слаще. Это как подарок – он всегда приятней, коли изготовлен своими руками.

Я передала своим отморозкам фото сына уборщицы. Рассказала о распорядке его дня. Вручила бесенятам аванс – пять тысяч. (Рублей, конечно, рублей, я ж говорила: эти уроды готовы убивать и калечить даже бесплатно.) Дала строгие указания: сломать ноги, может, ребра – но ни в коем случае не калечить слишком серьезно. И не убивать. Даже подчеркнула: если невзначай забьете до смерти – расплачиваться с вами не стану.

Было ли мне жаль мальчишку – человека, совершенно, если разобраться, постороннего? Разумеется, нет. Наоборот, я даже радовалась тому, что между делом пострадает совсем невиновный. Ведь если служение Господу подразумевает делание добра – в том числе и чужим, незнакомым людям, – то поклонение Сатане подразумевает творение Зла. И чем чище, непорочнее и безобидней объект – тем лучше.

Мои парни напали на мальчишку, когда тот шел домой с тренировки по футболу. В том-то дьявольский расчет и заключался, что – по футболу. Что ноги ломать как раз футболисту придется, подающему надежды игроку молодежного состава команды «Спартак» из города Ф. Надо признать, костоломы отработали мое задание на все сто: двойные переломы обеих больших берцовых, перелом ключицы, трех ребер, сотрясение мозга.

Я сполна расплатилась с отморозками: дала еще двадцать пять тысяч. Их я пока не кидала. Не кидала потому, что гангстеры были мне нужны. А другие… Обмануть ближнего – не только экономия. И не только удовольствие, но и дополнительный кирпичик, пусть небольшой, в чертог мирового Зла.

На следующий день я подсела за столик больничного кафе, в котором грустно перекусывала Валентина. Она поедала картошку фри и пила пустой чай. Вряд ли домработница была уж настолько бедной. Очевидно, просто заговаривала судьбу: типа приносила жертву. Демонстрировала самой себе, что ничего более вкусного или существенного она теперь позволить не может. Слово за слово, и она поделилась со мною своей печалью.

А убедить Валентину ради сына предать свою работодательницу – вообще оказалась пара пустяков. Я сразу же в порядке аванса выдала ей деньги. Чтоб не сорвалась с крючка, не одумалась. Надо ли говорить, что я не собиралась платить ей остальное – и дело тут не в жадности, а в принципе. Я думаю, что Князю Тьмы по душе кидалово.

Я передала Валентине закладку – с указанием поставить ее в укромном месте, желательно под кроватью работодательницы. И поручила включить компьютер Капитоновой и отправить некое письмо с флешки.

Надо ли говорить, что в закладке был отнюдь не диктофон, а ампула с радиоактивным материалом. Его передал мне безнадежно влюбленный мой воздыхатель, директор Н-ского комбината. Излучения должно было хватить, чтобы в течение двух-трех недель свести Настю в могилу – после быстрой, тяжелой и мучительной болезни.

Но то было еще не все. Я знала – от нее самой в детстве и юности и из откровений Арсения – ее слабые места, ахиллесовы пятки. Для душевного комфорта Капитоновой огромное значение имеет внешнее благополучие. Ей всю жизнь важно было, чтоб старшие и учителя ее хвалили, чтоб все тетрадки подписаны по линеечке, а в дневнике – одни пятерки. Мысль о не вовремя сданной контрольной всегда приводила Анастасию в ужас. И я ей организовала несколько засад, двоек в четверти. Мои отморозки снова пригодились. Сперва они подожгли дом, который строила фирма Капитоновой (их гонорар – пятнадцать тысяч рублей). Потом забрались к ней на дачу, выкрали ключи и документы, угнали машину (за двадцать штук «деревянных»). А вдобавок еще – и муж прилюдно ей изменил!

За Арсения я взялась одновременно с разработкой Капитоновой. За их сыночка – тоже. С ними разбираться оказалось проще. С мужиками всегда проще. Они гораздо более предсказуемы, чем мы, женщины. Примитивнее. Хотя и тут не то что были накладки – просто потребовалось на ходу менять план. Отчего он стал, на мой вкус, еще изысканней.

Сначала я планировала заразить Николая СПИДом. Чрезвычайно романтично, с помощью сценки во дворе, которую разыграли все те же мои бесенята, я вывела на парня исполнительницу, Ксюшу. Но та оказалась слишком уж сердобольной. В рыданиях позвонила мне: я не могу. Воистину: как ни затыкай все щели, жалость обязательно вползет в сердце.

Ну что ж! Что ни делается – то к лучшему. Свет клином на той девчонке не сошелся.

Я ввела в игру запасную проститутку – индивидуалку, труженицу на дому. Я выбрала, чтобы мальчик клюнул, более-менее хорошенькую, да к тому же умненькую. И из Дианы (псевдоним труженицы) обратно в Алену (как девчонка писалась в паспорте) переименовала.

Я не определила жестко с самого начала, что она должна делать. Положилась на вдохновение – свое и отчасти девчонкино. Поручила ей сперва войти в контакт с объектом (Николаем). Цветочки в магазине – исключительно ее импровизация (я ж говорю, девчонка была умная и с фантазией).

А потом сама судьба распорядилась… Вернее, не судьба, а Он – я-то знаю, кто меня ведет по жизни… Алена-Диана в первый же день вышла на Арсения.

Я не сомневалась, что он клюнет на нее. Сенька всегда был горячим. Уже в первую нашу встречу наедине, в восемьдесят пятом, он, даже будучи влюбленным в Настю, прожив с ней всего полгода, легко, с пол-оборота, повелся на меня (а ведь я тогда никаких особых сверхусилий, чтоб соблазнить его, не прикладывала). А после, в девяносто первом, я его в два счета в постель уложила. Были у меня, конечно, опасения: мужики с годами слабеют. Но Сенька клюнул на свежее юное тельце.

Я заказала за обоими, Сенькой и Настькой, слежку. Две пары частных сыщиков ходили по пятам за ними. Имели указания: фотографировать все, что может их скомпрометировать. К примеру, неформальные контакты каждого с лицами противоположного пола. Вот и засняли они встречу Насти с Эженом возле строящегося дома в Подмосковье. И как Арсений флиртует с Аленой в кафе. А скрытые камеры в квартире девчонки и без меня были оборудованы: она, вдобавок к своему основному ремеслу, подрабатывала продажей порнушки с личным участием. Мне оставалось только выбрать снимки попикантнее, а затем продать их в замечательную газетку «Икс-Икс-Пресс».

Кстати, девчонке-проститутке я пообещала дать за ее работу с Сенькой сто тысяч. Заплатила авансом двадцать. Ну и хватит с нее. Кинуть партнера – милое дело. Да и невелик труд соблазнить папика да пару раз с ним трахнуться. Пусть и под объективом собственной камеры с последующим обнародованием акта.

Кроме того, я передала Алене капсулу с радиоактивным цезием – аналогичную той, что установила Валентина под кроватью у Анастасии. Девица подложила материал под кровать Сеньки – во время третьего их свидания в его квартире. Девчонка думала – так же как уборщица Валя, – что устанавливает шпионский диктофончик.

Я особо не усердствовала в придумывании объяснений для исполнителей. Лучшее враг хорошего. Да и зачем исполнительницам ведать правду, что они прячут цезий и получают при этом свою дозу. Меньше знаешь – крепче спишь.

Итак, с Арсением и Настей я, почитай, расправилась. Первый скомпрометирован на всю Москву связью со шлюхой. Вторая, в результате пожара, получила болезненный удар по своему любимому бизнесу. У нее – ни машины, ни денег, ни документов. И оба они в самое ближайшее время отойдут в мир иной после тяжкой лучевой болезни. Мне оставалось только разобраться с сыном – чтобы пытка состраданием для его родителей добавилась к их физическим мучениям.

Почему, собственно, я решила сначала, что его следует заразить СПИДом? Болезнь, конечно, подходящая – в том смысле, что неизлечимая. Да только угасать парень от нее будет при современном развитии медицины долго. И тогда я переиграла план. Что может быть лучше старого доброго бандитского нападения? Искалечат человека так, что мама не горюй, а затрат – пятьсот, ну максимум тысяча баксов для компании отморозков, которые успели подтвердить свою управляемость и хорошую квалификацию. К тому же я им заплатить собиралась только аванс – ведь после нападения на Николая они мне больше были не нужны.

Все случилось, как я планировала, воскресным вечером. Правда, в драку неожиданно и непредсказуемо вмешался Арсений. Схватка закончилась несмертельными и болезненными травмами и состоянием средней тяжести для обоих.

Зато оба – и отец, и сын – оказались в одной больнице и даже в одной палате. Что ж! Замечательная возможность накрыть их всех, всю семейку, одним ударом. Вдобавок прихватив и Настю, и Эжена с Ириной Егоровной…

До того, как выйти на врага, первыми додумались Арсений и Эжен. Для Насти было чрезвычайно интересно наблюдать их вместе. Они встретились в больничной палате – все четверо: Эжен, Арсений, Николенька и Настя. Оба – и первый муж, и второй – хорохорились друг перед другом. Выставлялись перед Ником и, главное, Настей. У Эжена изначально было преимущество: все-таки он модно одет и надушен, в отличие от прикованного к постели, с бинтами и гипсом Арсения. Зато Челышев изо всех сил пытался опередить Сологуба в скорости мысли и остроумии, и ему это удавалось. А Эженчик превосходил Сеню в знании таких специфических вещей, как наблюдение, контрнаблюдение и техника допроса, а также в количестве связей в кругах силовиков. Зато Челышев, в свою очередь, не боялся ни черта, ни дьявола… Словом, их состязание могло длиться без конца, и Настя испугалась, что в нем растворится дело, ради которого они объединились здесь, в больничной палате. Ей пришлось тактично напоминать мальчикам, что собрались они не для того, чтобы мериться длиной и расцветкой хвостов.

– Скажи, – спросил Эжен Настю, – у тебя дома есть фотография Милены?

– Зачем?

– Подумай.

– А-а, хочешь устроить опознание! Есть. Старая. Школьных еще времен. Вот не думала, что она мне для этого понадобится! Но Милена, наверно, переменилась с тех пор?

– Не обязательно, – галантно ответил Эжен, – ты вот, к примеру, не меняешься. Все такая же красивая и молодая.

А когда спустя три часа Настя и Эжен встретились с Валентиной, Сологуб провел опознание по всем правилам. Он предъявил домработнице три фотки, переснятые с одного и того же группового портрета десятого класса «А» школы номер ***, выпуска тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. И Валя уверенно указала на увеличенную фотографию в овальной рамочке, под которой было написано «Стрижова М.».

Увиделись они с Валентиной ровно на том самом месте, где последняя второй раз встречалась с Миленой: на углу Тверской улицы и одноименного бульвара. Сологуб с места в карьер взял женщину в оборот. По новой расспрашивал: как Стрижова была одета, в каком настроении пребывала, что они обсуждали. И выяснилось: заказчица ужасно спешила, говорила буквально на ходу. Очень быстро, даже не сняв кожаных перчаток, Милена передала тогда Валентине конверт с авансом и, как она сказала, диктофон.

– А что там на самом деле было? – с испугом спросила домработница.

– Скоро тебе все расскажут, – сухо ответила Настя. Она до сих пор злилась на Валю, что та настолько легко и задешево согласилась ее погубить. – Поезжай в клинический госпиталь, к завотделением Удальцовой, она тебя уже ждет. Вот ее адрес.

– Последний вопрос, – перебил свою первую жену Эжен, – куда вы, Валентина, после вашего разговора пошли? В метро?

– Нет, я пешком отправилась вниз по Тверской. На «Площади Революции» хотела на метро сесть.

– А куда заказчица проследовала?

– Я точно не видела, но, кажется, в противоположную сторону.

– Ладно, Валя, я вас больше не задерживаю.

А когда Настя со своим бывшим наконец остались одни, она задумчиво проговорила, имея в виду Милену:

– Понятно, почему она была в перчатках. И почему так спешила.

– Хотела поскорей избавиться от радиоактивного контейнера, – кивнул Эжен.

– Значит, она сама его только что от кого-то получила?

– Да, или где-то хранила. Неподалеку. И не просто мечтала источник радиации сбыть с рук – но и вернуться быстрей домой, чтобы снять с себя зараженную одежду и принять душ. Следовательно… – Первый муж сделал паузу и вопросительно взглянул на Настю.

– …Значит, – подхватила та, – Милена по-прежнему живет где-то поблизости.

– Умничка, – похвалил Сологуб. – И потому именно здесь назначила встречу.

Он открыл свою сумку и показал Капитоновой лежащий внутри прибор.

– Дозиметр? – ахнула Настя.

– Точно. Причем не какой-нибудь китайский, а наш, родной, проверенный Чернобылем. Цена вопроса, кстати, четыре-пять тысяч. Продается в России свободно через Интернет.

Он вытащил из сумки один наушник, дал его Насте. Себе взял другой. Волей-неволей им пришлось приблизиться друг к другу, и Эжену вроде бы ничего не оставалось, как обнять былую подругу. Она не отстранилась. Он включил прибор, и тот немедленно начал пощелкивать.

Они сделали несколько десятков шагов в сторону Макдоналдса, Большой Бронной и дома, где некогда жила семья Насти, – щелчки стали явно реже. Тогда парочка вернулась и попробовала спуститься в переход под Пушкинской площадью – дозиметр опять стал замирать. И только когда они отправились в арку, с которой начинался Большой Палашевский, прибор не стих, а даже, как им показалось, участил свою песню.

– Подумать только! – воскликнула Настя. – Мы опять здесь, в нашем районе, вдвоем, – и чем занимаемся? Выслеживаем с помощью счетчика радиоактивности мою бывшую одноклассницу! Кто бы это рассказал нам четверть века назад!

– Все в нашей жизни пошло наперекосяк с тех пор, как в твоей квартире временно прописался Арсений.

– Наперекосяк все пошло после того, как твоя нынешняя жена – моя мать – этого Арсения в тюрьму посадила.

– Твой любезный Челышев – он, знаешь ли, символ новых времен: торжество люмпена, лимиты и хама.

– Перестань, Эжен! Мой дед, Егор Ильич, начинал землемером в уездном городишке. Твоя мама тоже, по-моему, из семьи рабочего. Любая элита нуждается, чтоб ее периодически обновляли. Впрыскивали свежую кровь.

– С тобой интересно дискутировать, – молвил Эжен. – Может, сходим по старой памяти куда-нибудь?

– Нет, Эженчик, наш с тобой поезд уже давным-давно ушел.

А вскоре пиканье дозиметра в наушниках благополучно вывело их к подъезду в Спиридоньевском переулке, где раньше проживала в коммуналке Милена Стрижова.

И спустя несколько часов за квартирой, а вскоре и за самой Миленой началось постоянное наблюдение, которое вели коллеги Эжена: использование радиоактивных материалов – нешуточное преступление, попадает под статью о терроризме.

Один из мастеров тайных операций проник в отсутствие хозяйки в ее жилище. Вооруженный дозиметром, он, к счастью, не обнаружил новых источников радиации – только «хвосты» от тех, что уже использовала преступница. Зато в ходе негласного обыска удалось найти незарегистрированный пистолет, который контрразведчик от греха подальше разрядил.

А слежка за гражданкой Миленой Кузьминовой (Шершеневич) закончилась ее силовым задержанием в момент совершения преступления в больнице номер *** – покушения на убийство.