Глава 14
Пригород Кострова
Ходасевич по-прежнему был без сознания. Он без всякой помощи валялся в холле чужого загородного дома, на полу. В качестве последней милости к умирающему бандиты сняли с него браслеты, стягивающие руки за спиной, и грузному полковнику ничто уже не мешало лежать навзничь. Глаза его были закрыты, лицо посерело, но он еще дышал – неглубоко, коротко, но равномерно.
Костров
Машины в аэропорт за отрядом Ибрагимова прислало костровское управление ФСБ. Кроме шоферов, их сопровождал молоденький старлей, дежуривший в ночь по управлению. Старлея Ибрагимов попросил сесть в головную «бээмвуху» и, расчищая дорогу, гнать что есть сил на хутор Брюховицкий. Сам он поместился вместе со спецназовцами и их командиром в микроавтобусе. Он намеренно уселся в голове салона, лицом к офицерам, и, когда машина вырулила из аэропорта на трассу, обратился к спецназовцам.
– Товарищи офицеры, – сказал он, – я не имею права вам приказывать, но у меня есть право вас просить.
Голос его звучал негромко, но твердо и взволнованно, и в автобусе мгновенно стихли шутки, подначки, смешки. Спецназовцы обратились в слух.
– То, что я прошу вас сделать, – продолжил Ибрагимов, – не предусмотрено уставом, инструкциями, боевым расписанием. У вас не будет времени на развертывание, прикрытие, подготовку. Сразу с марша придется идти в бой. Ситуация очень сложная. Бандиты захватили заложника. Если мы не сумеем освободить его до шести ноль-ноль утра, они убьют его. Человек этот – немолодой, у него больное сердце. Может, и жить ему осталось недолго. Но он – наш сотрудник, полковник службы, почти сорок лет в строю. И еще – он мой большой друг. И я не хочу, чтобы он умер один, в чужом бандитском доме, от рук какой-то сволочи.
Ибрагимов обвел спецназовцев взглядом. Они все, включая командира-подполковника, внимательно слушали его.
– Поэтому я прошу вас, – закончил полковник, – сделайте для заложника, нашего коллеги, все, что сможете. Все, что от вас зависит.
Ему показалось, что его речь достигла цели. «Столько раз доводилось видеть за последние пятнадцать лет, – подумал Ибрагимов, – как люди не исполняли приказ. Даже боевой приказ. Не выполняли из политических убеждений, корысти и непрофессионализма. Но чаще всего – из-за непрофессионализма. Причем не своего собственного, а своих командиров. Поэтому я и в самом деле не имею права приказывать им. А вот попросить и убедить – могу. Словно какой-нибудь пламенный комиссар времен Великой Отечественной».
Никто ничего не сказал в ответ на его спич, но лица бойцов посерьезнели, посуровели, потемнели.
– Теперь давайте о конкретике, – обыденно обратился Ибрагимов к седому подполковнику, командиру отделения.
В то же самое время, когда микроавтобус со спецназовцами мчался от костровского аэропорта в сторону хутора Брюховицкий, на Черном море торпедные катера, обогнав «Нахичевань», легли в дрейф на расстоянии пяти морских миль от судна. Через пятнадцать минут теплоход должен оказаться в двух милях от катеров, и тогда аквалангисты уйдут под воду. Начнется операция по захвату судна.
Тане стало зябко на террасе пастуховского дома. От реки поднимался туман, плыл по саду клоками. Но холодно было не только от утренней свежести, наползавшей из сада, но и от мысли, что сейчас все решается. Решается, но где-то далеко, а она – в стороне от событий и ничем не в состоянии помочь Валере, и даже толком не знает, что происходит. «Успокойся, – сказала она себе, – ты сделала все, что могла». Несколько минут назад Глеб Захарович получил от послушного его воле руководителя местной сотовой сети карту. Таня незамедлительно переправила ее по электронной почте на адрес полковника Ибрагимова. Таня видела эту карту на экране ноутбука: на окраине крошечного хутора Брюховицкий пульсировала точка. Здесь находился сотовый телефон человека, захватившего Валеру. Но где сам Валера? И что с ним происходит? Как он себя чувствует? Вообще, жив ли он? От этих неотвязных мыслей Таню начала бить настоящая дрожь. Глеб Захарович заметил ее состояние и заботливо сказал:
– Может, мы уйдем в дом?
Таня упрямо помотала головой – словно от того, будет ли она на террасе или нет, странным образом зависела судьба Валерочки.
Тогда ГЗ скрылся внутри особняка, а через минуту появился с роскошным шерстяным пуловером в руках и набросил его на нее. Она ощутила, как Пастухов, словно невзначай, нежно погладил ей плечи.
– Таня, – тихо сказал миллионер, – я понимаю, момент сейчас совершенно неподходящий, и заранее приношу свои извинения. Но я хочу с вами поговорить. Именно сейчас.
– О чем? – нахмурилась Татьяна.
– О себе и о вас.
Москва
Ровным счетом сейчас ничего не зависело и от сидящих в лубянском кабинете подполковника Жилина и генерала. И у них хватало самокритичности осознавать это и не делать вид, что они управляют событиями, которые уже стремительно катились, словно камень с горы, сами по себе.
В пять тридцать кавторанг Пушков с борта головного торпедного катера доложил генералу, что закончил боевое развертывание и его отряд готов к операции. «Начинайте», – коротко бросил в трубку генерал. А еще через минуту из Костровской области в Москву позвонил полковник Ибрагимов и сообщил, что они находятся в семи-восьми минутах езды от места, где похитители предположительно удерживают полковника Ходасевича. «У вас осталось двадцать восемь минут, – с сочувствием сказал генерал, – операция в Черном море началась». – «Понял вас», – бросил в трубку помрачневший Ибрагимов и отключился.
Пригороды Кострова
Ибрагимов старался не думать, что у него есть всего лишь один след, и тот крохотный, неуверенный: сигнал, поступающий от мобильного телефона похитителя Ходасевича. Полковник, пока они мчались из аэропорта, попросил старлея из местного управления пробить по своей базе данный номер и получил ободряющий ответ: сведения, полученные падчерицей Ходасевича, подтверждались. Запеленгованный телефон в самом деле зарегистрирован за Виленом Догаевым, и находится он в данную минуту на окраине хутора Брюховицкий.
Не доезжая трех километров до хутора, Ибрагимов попросил остановить машины в лесополосе. С командиром спецназовцев и местным старлеем они вышли наружу, расстелили на капоте «бээмвухи» карту, поставили рядом ибрагимовский ноутбук и постарались сориентироваться на местности.
Ибрагимов взял бинокль.
Хутор находился в низине, рядом с маленькой и быстрой речкой. Ее можно было перейти вброд. От лесополосы, где они тормознули, к броду спускалась грунтовая дорога.
Дом похитителей стоял на отшибе, у самой реки, у брода. Он был окружен монументальным забором. На задах его начинались вишневые сады. Противоположный берег речушки сплошь порос ивами. «Слава богу, хоть в чем-то повезло: дом не на холме, а в низинке, вокруг растительность, есть шанс развернуть людей незаметно».
– Предлагаю подъехать к самому броду, – сказал Ибрагимов, – развернуться в ивняке и штурмовать дом двумя группами, с фасада и с тыла.
Командир спецназа нахмурился. Ему не нравилось, что седой аналитик, пороху не нюхавший, все-таки взялся командовать. Вдобавок ему, конечно, не импонировала идея неподготовленного, безоглядного штурма. Он не хотел терять своих людей, он жалел их и берег.
– У нас очень мало времени, – напомнил Ибрагимов, – осталось всего двадцать пять минут.
Командир спецназа взял бинокль. На хуторе все было тихо, а двухэтажный дом у брода и вовсе выглядел вымершим.
Черное море
Кавторанг Пушков тоже смотрел в бинокль – из рубки головного торпедного катера. В окулярах была видна россыпь бортовых огней «Нахичевани». Судно шло с прежней скоростью прежним курсом. Через десять минут оно будет в точке встречи.
Отряд аквалангистов погружался. Один за другим люди, одетые в гидрокостюмы, уходили под воду. Три группы по четыре человека каждая, в общей сложности двенадцать бойцов. В воде «черные береты» хватались за поручни подводных лодок-малюток, по трое на каждую лодку, включали движки и в пене пузырьков начинали движение в сторону «Нахичевани». Светало, а на море разъяснивается быстро, поэтому штурм они начнут уже при ярком свете.
Москва
– Смотрите, товарищ генерал, – подполковник Жилин указал на экран монитора. На изображении, передаваемом со спутника, было видно: от темно-зеленых «палочек» – торпедных катеров – одна за одной отделяются крохотные изумрудные искорки.
– Что это? – не понял генерал.
– Пошел морской десант, – зачарованный зрелищем пробормотал Жилин.
Пригород Кострова
К речушке водители-асы, управлявшие «бээмвухой» и микроавтобусом, спустились, чтобы производить как можно меньше шума, с выключенными моторами: катились на «нейтралке» под горку. Похоже, никто в бандитском доме их приближения не заметил.
На хуторе вовсю орали петухи, гомонили воробьи. Где-то забрехала собака.
– Отряд, к бою, – скомандовал в микроавтобусе командир спецназовцев, и бойцы надели шлемы, опустили прозрачные забрала.
Черное море
«Нахичевань» неспешно шла прежним курсом, когда ее бортов скрытно, под водой достигли аквалангисты. Они принайтовались к борту магнитными присосками и стали снимать с себя баллоны с воздушной смесью, очки и ласты. Снаряжение не должно мешать в бою, не должно пропасть и не должно попасть в чужие руки. Поэтому трое оставшихся в воде товарищей увезут его на мини-подлодках назад, на катера. А у девятерых морпехов, что пойдут на штурм, назад в воду хода нет. Они должны захватить судно и на берег вернуться вместе с ним.
Или не вернуться вообще.
Никого не дергать, ни во что не вмешиваться и тупо ждать. Тяжелое занятие для любого человека. Особенно – для человека действия. Но в эти несколько минут, оставшихся до шести утра, именно ждать вынуждены были много людей. Причем все, как на подбор, люди действия: и полковник Ибрагимов (рядом с машинами на окраине хутора Брюховицкий), и кавторанг Пушков (на борту торпедного катера в Черном море), и подполковник Жилин вместе с генералом, зампредом ФСБ (в Москве, на Лубянке), и Таня с Глебом Захаровичем (в Кострове, на веранде особняка Пастухова).
Все они ждали. Ждали и мучились неизвестностью.
Секундная стрелка на циферблате «Командирских» кавторанга Пушкова отщелкала последние секунды перед шестью часами утра.
И в свете неяркого туманного утра – над Черным морем стремительно поднималось солнце – девять человек в гидрокостюмах, с ножами на поясах и короткими автоматами за плечами, одновременно выбрались из темно-синих волн на корпус идущей прежним курсом «Нахичевани»: четверо на правый борт, пятеро – на левый. Пользуясь магнитными присосками на руках и на коленях, они, словно люди-пауки, полезли по бортам судна все выше и выше, приближаясь к палубе. Двигались они быстро и бесшумно. Вот первый достиг борта, мягко перепрыгнул через леер. Он оказался за спиной часового с автоматом, мерно прохаживающегося по палубе. Часовой не заметил его появления. Морпех в несколько шагов оказался сзади него, схватил за шею, а затем вонзил нож ему в сердце. Подхватил падающее тело и автомат. Осторожно, чтобы не производить шума, уложил и тело, и автомат на палубу.
Один за другим к нему очень тихо присоединились товарищи. Затем отряд разделился: трое отправились наверх, в рубку, остальные вниз: двое – в машинное отделение, четверо – в жилые помещения и трюм.
…Появление зеленоватых движущихся искорок на палубе «Нахичевани» заметили на экране монитора в Москве подполковник Жилин и генерал…
…Дверь в рубку распахнулась от удара ноги. Трое аквалангистов ворвались в главное помещение теплохода.
В рубке было двое: вахтенный помощник капитана и рулевой. Они удивленно воззрились на возникших у переборки людей в обтягивающих гидрокостюмах, но не успели даже осмыслить происходящее, как командир аквалангистов оглушительно рявкнул:
– Спецназ! Всем лечь!! Руки за голову!!
Машинально, покорно и вахтенный, и рулевой стали опускаться на пол. Но в этот момент произошло непредвиденное. За спинами «черных беретов» вдруг появился бородач с автоматом, и не успели аквалангисты среагировать на его появление, как он прокричал:
– Тревога! – и дал очередь в сторону морских пехотинцев.
Одному из «черных беретов», кто стоял ближе к нему, пуля попала в плечо. Но его товарищ успел среагировать: он выхватил нож и метнул в бородача. Клинок попал тому прямо в горло. Бородач захрипел и свалился на пол.
Аквалангисты переглянулись: скрытность операции была нарушена.
Выстрелы, прозвучавшие наверху, донеслись до трюма.
Смертник очень хорошо понял, что они означают: похоже, неверные все-таки пытаются их захватить. Немного раньше, чем он рассчитывал, но, значит, такова воля Аллаха. Значит, тем скорее он попадет в рай.
Первым делом смертник задраил переборку. Теперь его здесь никто не достанет. Его – и самое смертоносное оружие в мире, находящееся рядом с ним.
Вот оно, лежит рядом: пять длинных авиационных бомб, слегка тронутых ржавчиной. К каждой прикручен самодельный взрыватель. Моджахеды решили подстраховаться: все-таки бомбы пролежали в подземном бункере пятьдесят лет – глупо рассчитывать, что все они сработают как часы.
Еще два взрывателя были укреплены вместе с полукилограммовыми брикетами гексогена на правом и левом борту теплохода.
Когда смертник повернет ключ, запалы разрушат оболочку бомб, и одновременно гексоген взорвет судно. Отсек станет стремительно заполнять морская вода, а в нее из разорванных оболочек бомб вольется смертоноснейшая отрава – споры сибирской язвы.
Каждая бомба была изготовлена еще в сталинские времена. Каждая составляла лишь крохотную часть могучего советского арсенала химического и бактериологического оружия – более сорока тысяч тонн. Каждая из находящихся в трюме бомб рассчитана на то, чтобы уничтожить многонаселенный город вероятного противника.
Взрывы, которые произведет смертник, уничтожат все живое в акватории Черного моря. Десятки миллионов людей, населяющих его берега, погибнут в мучениях, а затем эпидемия поползет дальше, в глубь Европейского континента, захватывая все новые и новые территории.
Смертник взял трубку спутникового телефона и набрал номер Тенгиза, своего командира на «Нахичевани». Тенгиз не ответил. Убит? Ранен? Взят в плен? Что ж, значит, ему действительно не почудилась автоматная очередь, донесшаяся со стороны рубки. На пароход напали гяуры, и они ответят за это. Вдвойне ответят, втройне. Нет, какой там втройне: стократно, тысячекратно ответят! Смертник представил себе, как они будут умирать в мучениях. Сперва – те русские военные, что сегодня посмели встать у них на пути. Те, кто там, наверху, убил его брата, Тенгиза. Потом, немного позже, умрут и те командиры, что послали этих несчастных на смерть.
А затем начнут умирать все, кто живет по берегам этого проклятого моря: русские собаки, грязные хохлы, евреи, болгары, румыны, грузины – все неверные. Умрут и те, кто исповедует неправильный, старый ислам: абхазы, аджарцы, турки. Миллионы погибших! Миллионы!
Зрелище тысяч и тысяч агонизирующих людей, вымерших городов и поселений предстало перед внутренним взором смертника.
Он ликовал.
Мир содрогнется от величия того, что они с братьями задумали.
Того, что совершит ОН, шахид волею Аллаха.
Но прежде всех умрут те, кто первым пытался помешать им: старик-полковник и его девчонка.
Смертник набрал на телефоне номер Догаева. Тот, несмотря на то что находился в чертовой дали от смертника, в Костровской области, ответил сразу же, и слышно его было великолепно.
– Брат, – сказал смертник, – они на нас напали. Поэтому ты можешь убить заложников.
Голос Вилена Догаева не изменило предчувствие трагических и великих событий. Он звучал внушительно и ровно, как всегда.
– Я сейчас это сделаю. А ты? Ты готов?..
– Да, я сделаю все, что должен, – сказал в трубку смертник.
– Да поможет тебе Аллах, – откликнулся Догаев.
Смертник вздохнул. Его мать, несчастная русская женщина, при рождении назвала его Федором, но согласно новому, правильному имени, он звался Мухаммед. Как жаль, что Мухаммед не может говорить с братом Догаевым и другими братьями по новой вере на языке бога, что он не знает языка гор, и ему приходится использовать этот проклятый язык, к которому он приговорен своим рождением – русский.
В этот момент в задраенную дверь изо всех сил ударили: раз, другой. А еще через секунду раздались звуки болгарки: гяуры взялись вырезать в переборке отверстие. Смертник понял, что не может терять ни минуты.
– Я сейчас сделаю это, – повторил он в трубку спутникового телефона. – Прощай, брат. Аллах акбар!
Пригороды Кострова. Хутор Брюховицкий
– Прощай, – повторил в трубку Вилен Догаев. Связь со смертником, находившимся на борту «Нахичевани» в Черном море, оборвалась.
Догаев взял лежавшие рядом с креслом нож и пистолет. Сейчас он прирежет эту жирную свинью, этого борова-комитетчика. Обидно, что тот, наверное, не очнется и даже не почувствует боли, и не поймет, что происходит. А русские все-таки, несмотря на заложников, не выдержали, начали штурм «Нахичевани». Русские, как всегда, не жалеют своих, подумал Догаев. У них людей много. Людей им надолго хватит, так всегда считали русские. И по-прежнему считают. Но скоро, после того что совершит смертник, брат Мухаммед, им будет очень недоставать людей.
Догаев сделал два шага по направлению к лестнице, ведущей на первый этаж дома, где находился жирный полковник. И в этот момент раздался звон разбитого стекла, и не успел Догаев повернуться в сторону окна и понять, что происходит, как раздался страшный грохот, и ярчайшая вспышка ослепила его. Догаев инстинктивно зажмурился, а потом почувствовал, что, одновременно со вздохом, в голове его начинает мутиться. Потом услышал, как где-то далеко-далеко, словно за сотней ватных подушек, затрещали выстрелы. Но он не успел осознать, что происходит, как голова закружилась сильнее, и он потерял сознание.
Черное море
Ничто уже не держало смертника на этой земле. Его ждал рай, тихая прохлада, благоухание садов и обнаженные девы. Он теперь шахид, и ему будут списаны все его грехи. А его несчастная русская мать, проработавшая на гяуров всю жизнь и даже своего угла не заимевшая, получит от новых братьев – подлинных мусульман, столько долларов, сколько и представить не могла и во всю свою оставшуюся жизнь не сможет потратить.
От переборки раздавался скрежет болгарки, отверстие все удлинялось – медлить действительно было нельзя.
Он нажал на кнопку, замыкающую цепь.
Одновременно в трюме раздалось семь взрывов. Последней мыслью смертника было: я счастлив, потому что ухожу в рай и одновременно уношу с собой в могилу миллионы неверных.
Москва
Сигнал со спутника добрался до кабинета на Лубянке с запозданием едва ли не в полсекунды: слишком длинный путь пришлось ему пройти. На экране монитора – уже в обычном изображении, потому что на Черном море рассвело – подполковник и генерал увидели, как содрогнулся корпус «Нахичевани», вспенилась вода у обоих бортов судна, а кусок верхней палубы словно вспучился.
– Боже мой, – пробормотал генерал и схватился руками за голову. Жилин подумал, что он впервые в жизни видит его настолько растерянным.
И тут зазвонил телефон.
Пригороды Кострова
Операция на хуторе Брюховицкий прошла успешно. Террористы, удерживавшие в заложниках полковника Ходасевича, не успели сделать ни единого выстрела. Двое молодых бандитов, находившихся на первом этаже рядом с Валерием Петровичем, были убиты на месте. Организатор похищения, Вилен Догаев, захвачен. Ходасевич во время штурма не пострадал.
Обо всем этом полковник Ибрагимов хотел доложить по телефону в Москву генералу. Но трубку в его кабинете взял не генерал, а подполковник Жилин. Ибрагимов рассказал ему о происшедшем, услышал «Слава богу», но в тоне подполковника не прозвучало ни облегчения, ни малейшей радости. Голос его казался настолько убитым и безжизненным, что Ибрагимов спросил:
– Что-нибудь еще случилось?
– Случилось, – мрачно ответствовал коллега.
– С «Нахичеванью»?
– Да, с ней.
Черное море
Кавторанг Пушков, находящийся на головном торпедном катере, видел, пока беззвучно, взрыв на «Нахичевани». Посреди корпуса вздыбилась палуба, и оттуда вырвался сноп огня и повалил дым. Одновременно взрыв произошел и под водой, потому что у самого корпуса вдруг набух белый бурун. Спустя почти десяток секунд до кавторанга донесся звук взрыва.
Пушков хотел связаться по рации с командиром «черных беретов» на «Нахичевани», но в этот момент раздался звонок телефона прямой связи с Москвой. Кавторанг первым делом хотел доложить о взрыве, но генерал прервал его.
– Слушай меня, кавторанг, – сказал он, – слушай внимательно, сынок.
Голос зампреда ФСБ звучал на удивление мягко, даже просительно.
– Ты сейчас сделаешь вот что, – продолжал генерал с Лубянки. – Во-первых, мобилизуешь всех своих людей, находящихся на «Нахичевани», на то, чтобы заделать пробоины в корпусе судна. Задача одна: как можно быстрее залатать дыры. Это не борьба за живучесть судна. Главное – чтобы как можно меньше воды проникло в трюм и вытекло затем наружу, в море. Каждая капля, Пушков, в буквальном смысле каждая – это вопрос жизни и смерти. Причем для сотен и тысяч людей. Прошу тебя, – еще раз искательно повторил он, – делай все как можно быстрее. И второе. Пусть один из твоих катеров подойдет прямо к «Нахичевани» и возьмет пробу забортной воды. А потом летит мухой на базу в Головинку. Я туда вызову экспертов, пробу надо передать им, а весь экипаж катера – немедленно отправить в карантин. Ни с кем чтоб они не контактировали!.. Ни с кем! А самое главное, – в третий раз повторил он, – пробоины в судне. Надо заделать их как можно скорее. Тебе ясно?
– Так точно, товарищ генерал. Разрешите вопрос?
– Давай.
– Мои люди… Насколько для них все это опасно?
– Кривить душой не буду, кавторанг, – вздохнул генерал. – Смертельно опасно.
Москва
Что еще мог сделать генерал? Карьера его кончена, он прекрасно понимал это. Но существуют вещи и поважнее карьеры. Жизнь миллионов людей, например.
Генерал набрал по ВЧ-1 номер, по которому он еще не звонил ни разу в жизни: прямой президентский. Теперь что делать, решать ему, президенту. Вероятно, надо организовывать эвакуацию миллионов людей из прибрежных районов. Информировать о случившемся сопредельные страны. Сообщать – или не сообщать – о происходящем народу. Объявлять об эпидемии. Организовывать карантин и профилактическое лечение…
Странно, но когда генерал набирал четыре цифры номера Верховного главнокомандующего, он почувствовал что-то вроде облегчения. Теперь ответственность за происходящее возьмет на себя другой, гораздо более властный человек.
Костров. Час спустя
Ни Глеб Захарович, ни Татьяна не ведали о том, какого масштаба события происходили в последние часы в Москве, на Черном море, на хуторе Брюховицкий. Таня думала о своем. Она вся извелась от ожидания, от беспокойства за судьбу своего Валерочки.
ГЗ ровно в шесть отправился в тренажерный зал делать зарядку. Вышел на веранду без четверти семь: в спортивных шортах и рубашке поло, разрумянившийся, с мокрыми после душа волосами. На левой руке из-под короткого рукава рубашки «лакоста» выглядывал бинт.
Истомившаяся Татьяна за время отсутствия миллионера три сигареты выкурила. Она думала об одном: как там Валера? – и не замечала ни ласкового солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев в саду, ни бешеных воробьев, ни горничной, которая к моменту выхода господина сервировала на веранде на белейшей скатерти завтрак на две персоны.
Вероятно, даже в те минуты, когда Земля будет гибнуть от последствий эпидемии, или от ядерной катастрофы, или от падения гигантского метеорита, многие ни о чем не подозревающие люди будут, как всегда, мучиться от беспокойства за близких, думать об эфемерной карьере, мериться тщеславием или объясняться в любви…
– В семь пятнадцать я выезжаю на фабрику, – деловито сказал Тане ГЗ, усаживаясь за стол и придвигая к себе дымящийся омлет. – Каково ваше решение?
– Вы совсем не поспали, – отвечала Татьяна, пытаясь оттянуть неизбежный разговор.
– Не первый раз и не последний. Если бы я спал по восемь часов в сутки, я бы и рубля не заработал, не то что миллионов, – отмахнулся Глеб Захарович. – Итак, ваше слово?
– А выглядите бодро, – позавидовала Таня. – Как будто спокойно дрыхли всю ночь. У меня так не получается.
За разговором ГЗ деловито уминал омлет, запивал его попеременно кофе со сливками и апельсиновым соком. Ничто его не брало. У Татьяны аппетита хватило только на то, чтобы отщипнуть кусочек круассана и запить доброй чашкой эспрессо.
– Не тяните резину, – бросил Глеб Захарович. – Ваш ответ?
…Татьяну замуж звали не раз и не два, но чтобы предложение делали в такой форме, как господин Пастухов, она не слышала ни разу. В устах Глеба Захаровича матримониальный вопрос прозвучал, словно они смету рекламной кампании обсуждали. Да что говорить: слово «деньги» в его предложении встретилось раз десять, а вот слово «любовь» – ни полразика. Скажи ГЗ очевидное вранье, что он любит ее до беспамятства, Таня бы еще, может, и подумала. А так – возникало полное ощущение, что ее покупают. Или, говоря эвфемизмами, заключают с ней договор на пожизненное оказание эскорт-услуг. Тем более что время от времени разговор выруливал именно на заключение брачного контракта. И вот это все и убило. Разбило в прах и симпатию, и смутное беспокойство, охватывавшее Таню, едва она видела ГЗ.
Полтора часа назад на террасе своего особняка Глеб Захарович вдруг заявил потрясенной Тане буквально следующее:
– Я внимательно наблюдал за вами, Татьяна, и, не скрою, наводил о вас справки. Вы чрезвычайно привлекательны, умны, образованны, самостоятельны, независимы. Вы будете украшением моей жизни и достойной спутницей. Предлагаю вам выйти за меня замуж.
– Вы шутите?!
– Ничуть.
Затем ГЗ огласил условия сделки: брачный контракт, согласно которому Татьяна будет получать двести пятьдесят тысяч у. е. ежегодно, не считая полного пансиона; в обмен от нее требуется выполнять супружеские обязанности, ни в коем случае не заводить связей на стороне и сопровождать мужа везде, где он посчитает нужным. Ей не возбраняется работать, однако же безо всяких сверхурочных. Ей можно даже путешествовать в одиночестве, но не долее чем одну неделю. А в случае развода по обоюдному согласию она станет получать пожизненное содержание в размере шестидесяти тысяч у. е.
Звучало все настолько неожиданно и необычно, что на миг в голову Тане закралось подозрение: может, Глеб Захарович просто с ума сошел? Или прикалывается, чтобы поднять ей настроение? Но он, однако, выглядел и говорил ужасно серьезно – поразительно, до чего мужики, даже самые умные, выглядят дебилами, когда пытаются объясняться в любви!..
Будь у Татьяны хоть чуть более игривое настроение, она бы вдоволь повысмеивала ГЗ (тем более что интуиция подсказывала ей, что вряд ли она будет в дальнейшем работать с концерном «Юлиана» в частности и в Кострове вообще). Она бы поторговалась с миллионером и по поводу ежегодной ставки, и круга обязанностей, и того, в какой конкретно валюте исчислять пресловутые у. е. – в долларах США или евро. Но вышучивать бедного, эмоционально глухого бизнесмена сил не было, и она тогда, час назад, лишь выпросила себе отсрочку: подумать. И вот теперь неумолимый Глеб Захарович призывает ее к ответу.
– Знаете, я, как всякая современная девушка, конечно, стараюсь не верить в любовь, – вздохнула Таня. От разговора всерьез, похоже, никуда не деться. – Но иногда мне тем не менее ужасно хочется в нее поверить. А вы… Вы, Глеб, просто не оставляете мне никаких шансов. Мне жаль вас расстраивать, вы мне очень симпатичны, но раз уж вы настаиваете на немедленном ответе – боюсь, что он будет отрицательным.
– Жаль, – без малейшего оттенка эмоций, бесстрастно, словно игрок в покер, вздохнул Глеб Захарович и бросил в тарелку из-под омлета крахмальную салфетку. – Но в любом случае я прошу вас оставить наш разговор в тайне. А я всегда буду рад работать с вами, Татьяна Валерьевна, и, если позволите, иногда приглашать вас в ресторан или на партию в теннис.
Глеб Захарович встал из-за стола и поклонился.
И тут Татьяну будто кто-то окликнул, хотя она могла поклясться, что не прозвучало ни слова. Она оглянулась и увидела картину, при воспоминании о которой у нее всю оставшуюся жизнь будет радостно-взволнованно биться сердце: по саду, по подъездной дорожке к террасе шел человек, ближе которого у нее не было никого на свете. Он шел в одиночку, медленно, изнуренно, но шел к ней. Выглядел он ужасно усталым, но и только. Ни следа тяжелой болезни не было заметно на его широком лице.
– Валерочка! – взвизгнула Таня и сломя голову, через ступеньки, бросилась к нему навстречу.
Глеб Захарович отложил свой отъезд в офис и, после того как улеглась первая буря эмоций (в основном выплескиваемая Таней), уселся в кресло, чтобы выслушать рассказ о злоключениях Валерия Петровича.
– …Когда эти трое ввели меня в дом, я вдруг подумал… – продолжил полковник, – нет, скорее даже не подумал, а представил, с удивительной четкостью, что, если я окажусь в том подвале, куда они меня вели – обратного пути мне уже не будет. И тогда я разыграл перед террористами сценку, которые разыгрывают перед превосходящими их по силе врагами некоторые виды насекомых – к примеру, обычные божьи коровки. Они изображают, что умерли. И я тоже притворился. Нет, не мертвым – не дышать я все-таки не умею, хотя и могу замедлять сердечный ритм до сорока ударов в минуту, но смертельно больным.
– И бандиты тебе поверили? – воскликнула пораженная Татьяна.
– К счастью, да.
– Как тебе это удалось?
– Ты же знаешь, Танюшка, что часть своей жизни я проработал в Юго-Восточной Азии… – начал Валерий Петрович и многозначительно оборвал свою мысль на полуслове: когда заходила речь о его службе, полковник обыкновенно изъяснялся обиняками.
– Ты хочешь сказать, что тебя всему научили индийские йоги? – вроде бы насмешливо сказала Таня, при этом восхищенно, во все глаза, глядя на отчима.
– Примерно так, – улыбнулся он.
– А мы, Валерочка, благодаря твоей болезни, как раз и вычислили, где ты находишься. Главарь бандитов, когда тебе плохо стало, оперу Комкову позвонил, не зная о том, что его телефон уже у нас находится. И с ним Глеб Захарыч под видом Комкова говорил. Очень у вас, – польстила она, глянув на ГЗ, – убедительно получилось.
– Да, я слышал этот диалог, – кивнул полковник, – с той стороны. Но предположить не мог, что Догаев разговаривает не с каким-то другим бандитом, а с вами, господин Пастухов.
– А потом, – продолжала Татьяна, – Глеб Захарович выяснил, кому принадлежит телефон, с которого сделали звонок. Оказалось, что Догаеву. И тогда мы на него твоего друга Ибрагимова навели.
– Мне Ибрагимов об этом уже рассказал, – кивнул Валерий Петрович.
– Как там, кстати, Вилен Мовсарович себя чувствует? – с непонятным выражением (ехидцей? злорадством? опаской?) поинтересовался Пастухов.
– Мертв, – отстраненно бросил отчим, и на лице Глеба Захаровича на секунду отразилось явственное удовлетворение. Таня, наблюдавшая за ГЗ, подумала, что миллионер, хоть и трепался, что с местным криминалом не пересекается, рад устранению конкурента – причем чужими руками.
Черноморское побережье
В то же самое время, примерно через сорок минут после катастрофы на «Нахичевани», один из трех торпедных катеров, находящихся под командованием кавторанга Пушкова, пристал к дальнему пирсу небольшой российской военной базы в поселке Головинка, неподалеку от Сочи.
На пирсе катер встречали трое необычно одетых людей: в спецкостюмах химзащиты с надвинутыми капюшонами, в противогазах и бахилах. Один из них принял из рук каплея Нестеренко канистру с забортной водой – пробу, взятую на месте терпящего бедствие сухогруза. Двое других приказали экипажу катера немедленно сойти на берег, а затем отконвоировали всех моряков в ожидавший на берегу наглухо закрытый фургон.
Фургон резко сорвался с места, но прежде него от пирса отъехала «Волга», увозившая в багажнике канистру с пробой воды.
Костров
– Валерий Петрович, – любезно предложил Глеб Захарович, – не хотите ли перекусить? Я распоряжусь.
– Благодарю вас, нет.
– Может быть, чашечку кофе?
– Нет, спасибо.
Таня удивленно глянула на отчима: обычно тот, в какие передряги ни попадал, никогда не отказывался плотно подзаправиться, тем более в хорошей компании.
– А вы, Татьяна? – продолжал исполнять роль радушного хозяина Глеб Захарович.
– Кофе с удовольствием.
– К сожалению, как ни приятно мне ваше общество, я вынужден вас покинуть. Меня ждут в офисе.
– Минуточку, – Валерий Петрович властным движением руки остановил Пастухова. – У меня к вам есть один вопрос.
– Слушаю, – устало-снисходительно бросил миллионер.
– Откуда вчера вечером бандиты узнали, что мы с Татьяной находимся именно у вас в доме?
Вопрос полковника прозвучал неожиданно резко на фоне всей предыдущей беседы: благодушного трепа победителей, когда все невзгоды и беды позади.
ГЗ нахмурился.
– Я сам задавался этим вопросом. Мы тут даже с Татьяной Валерьевной по этому поводу подискутировали.
– И?..
– Мне представляется, что это вы, полковник, привели сюда «хвост». Помните, с каким вы шиком вчера подъехали? На такси – и прямо к парадному подъезду. Я думаю, вас выследили.
Ходасевич кивнул:
– Допустим. Тогда вопрос номер два. Таня вчера на террасе, когда ее захватили, воззвала о помощи. Затем бандиты ворвались ко мне в спальню. Между этими двумя эпизодами прошло не более полутора минут. У вас в доме восемь спален. Значит, налетчикам было точно известно, где конкретно я нахожусь. Откуда?
Глеб Захарович криво усмехнулся:
– Вы меня в чем-то обвиняете?
Он словно бы невзначай сделал пару шагов по направлению к балюстраде.
Валерий Петрович тоже встал:
– Да, обвиняю.
– Весьма неблагодарно с вашей стороны. После всего, что я сделал для Татьяны Валерьевны. Да и для вас тоже. Впрочем, – ГЗ презрительно скривился, – чего еще, кроме подлянки, можно ждать от чекиста!
Миллионер незаметно приблизился к самой балюстраде. Отчим медленно наступал на него. В опущенной руке он держал столовый нож. Татьяна с удивлением смотрела за странной переменой в отношениях между ними.
– Не надо! – вдруг спокойно, но ужасно твердо проговорил Валерий Петрович. – Не надо нажимать тревожную кнопку! Все равно ваша охрана, ваши чудо-богатыри блокированы людьми полковника Ибрагимова. Никто к вам на помощь не придет.
Глеб Захарович застыл, упершись спиной в балюстраду. Отчим подошел к нему вплотную. А затем вдруг поднял руку (миллионер был выше Ходасевича на полголовы), схватил его за отворот рубашки и резко дернул вниз. Рубашка с треском порвалась, обнажив свежий бинт, на котором уже проступило кровавое пятнышко. Следующим движением отчим полоснул прямо по бинту столовым ножом.
– Что вы делаете! – воскликнул скорее изумленный, чем разгневанный миллионер: он даже не сделал попытки защититься. Кокон бинта на его левом плече, разрезанный наотмашь Ходасевичем, развалился.
Таня ахнула.
На плече Глеба Захаровича под бинтом не оказалось никакой раны. Ничего – гладкая, здоровая, упругая кожа.
– Что за дешевый маскарад! – насмешливо пробормотал Ходасевич.
Москва
После долгих переговоров с дежурным секретарем заместителя директора службы наконец соединили с президентом. Генерал бесстрастно доложил Верховному главнокомандующему о том, что произошло в акватории Черного моря. Факты и только факты, никаких выводов и оценок. После секундной паузы президент спросил:
– Вы на все сто процентов уверены, что на борту «Нахичевани» было взорвано именно бактериологическое оружие?
– Нет, – честно ответил генерал, – всего на девяносто девять.
– Вы уверены, что споры сибирской язвы попали в морскую воду?
– Никак нет, но почти уверен.
– Вот и славно, что почти. Давайте, изучайте ситуацию, проясняйте обстановку. А когда сможете говорить о чем-то с полной уверенностью, свяжитесь со мной.
Итак, Верховный главнокомандующий принял решение, чрезвычайно в духе российских правителей вообще и нынешнего в особенности: ничего не предпринимать. Никакой эвакуации, никакой профилактики, экстренных мер или тем более оповещения населения. Его решением было: годить, ждать, уточнять ситуацию, проводить консультации. Голос президента по телефону звучал гипнотизирующе, умиротворяюще, словно у телепроповедника. Положив трубку телефона спецсвязи, генерал почувствовал себя так, словно его одурачили.
А сразу же после того, как закончился высочайший разговор, на связь с генералом вышел кавторанг Пушков с головного торпедного катера в Черном море. Он доложил обстановку.
Голос его звучал совсем не весело.
– В результате взрыва на борту «Нахичевани» погибло двое наших, – сообщил он. – Еще один легко ранен в ходе перестрелки. Первая медицинская помощь ему оказана, боец остается в строю. Заболевших или отравившихся среди десантников нет. Пока нет. Кроме смертника, приведшего в действие бомбы, нами уничтожено еще четверо боевиков. Остальные члены экипажа, видимо, к бандформированиям непричастны. Документы их в порядке, это русские, украинцы и молдаване, они сотрудничают с нами и помогают в борьбе за живучесть судна. Сейчас «Нахичевань» заглушила моторы и легла в дрейф. Заделать пробоины в трюме пока не удается, и, несмотря на все усилия, видимо, своими силами нам это сделать не удастся. В настоящий момент отсек, в котором находился смертник и где произошел взрыв, полностью затоплен водой. Забортная вода свободно циркулирует в нем. От остальных отсеков судна его удалось изолировать. Осадка парохода увеличилась на тридцать пять сантиметров, но мы в принципе можем добраться своим ходом до ближайшего порта.
– Не порадовал ты меня, кавторанг, – вздохнул генерал, – ничем не порадовал.
– А вы? Чем вы можете меня порадовать? Можно ли как-то обезопасить моих людей? – прозвучал в трубке требовательный вопрос.
– На судне наверняка есть аптечка. Пусть все бойцы примут антибиотики. Ударную дозу антибиотиков. Лучше всего – ввести препараты внутривенно.
Генерал не сказал кавторангу, что вряд ли это сможет спасти морских пехотинцев, но лучше хоть какая-то тень надежды…
А как спасти сотни тысяч жителей прибрежных районов и отдыхающих?
На экран монитора в кабинете генерала до сих пор еще передавалось ныне уже, в общем-то, никому не нужное изображение со спутника. Подполковник Жилин уменьшил масштаб картинки. Стала видна береговая линия. На пляжах Черноморского побережья уже появились люди. Денек обещал быть славным, и отдыхающих становилось все больше с каждой минутой. Страшно было подумать, что практически все они обречены.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина.
Генерал и подполковник Жилин могли также видеть на мониторе, как торпедный катер, привезший пробы воды, пришвартовался на небольшой российской военно-морской базе в Головинке; видели, как сходит на берег экипаж, как отваливают от пирса фургон и легковая машина…
Теперь им ничего не оставалось делать – только ждать результатов проводимого на берегу бактериологического анализа.
За полгода до описываемых событий. Костров
Двое мужчин стояли на полузаброшенном заводском пустыре на берегу Танаиса. Поодаль, на расстоянии километра, фасадом к реке высились красно-кирпичные корпуса парфюмерной фабрики. Рядом, прямо к воде, спускалась недавно обновленная бетонная ограда предприятия. Поверх забора проходили провода под током и были накручены спирали заграждения из колючей проволоки. Но здесь, на пустыре у реки, казалось, охранять нечего. Как это часто бывает на российских предприятиях, дальний угол заводской территории стал местом свалки отслуживших свое, забытых или ненужных вещей и агрегатов. Здесь стояла на чушках кабина грузовика «ЗИЛ» без кузова и колес, валялась гигантская катушка с остатками кабеля и еще две пустые катушки; накренясь, врос в землю огромный проржавленный чан… – и еще множество металлического, деревянного и бумажного хлама было похоронено тут: пустые четвертные бутыли, старый шифер, негодный электромотор… Поэтому двое хорошо одетых мужчин смотрелись на импровизированной свалке весьма чужеродно.
– Как вы, Вилен Мовсарович, возможно, знаете, – проговорил первый джентльмен, – в советские времена парфюмерная фабрика была лишь «крышей», которая скрывала глубоко засекреченный номерной завод по производству химического и бактериологического оружия. Однако уже в начале восьмидесятых военное производство было здесь прекращено. Соответствующие линии распилили на металлолом, а все остатки, так сказать, готовой продукции вывезли на один из семи российских полигонов, где она хранится и по сей час. К восемьдесят восьмому году прошлого века конверсия была полностью завершена, и фабрика стала выпускать сугубо мирную продукцию. Однако…
Мужчина сделал многозначительную паузу, взял собеседника под локоть и подвел его к малозаметному, густо поросшему травой холмику. Затем он нагнулся и вытащил спрятанную в траве штыковую лопату и нитяные перчатки. Натянув перчатки, он, ловко вонзая лопату в землю, прорубил в травяной поросли небольшой прямоугольник. Затем поддел острием дерн, схватил его руками и с усилием отодрал от земли. Открылась небольшая железная дверца. Никакого замка на ней не было, и, поддев ее штыком, мужчина просунул в образовавшееся отверстие руку. Затем он с усилием откинул проржавевшую дверцу. Она распахнулась с визгом несмазанных петель. Из отверстия пахнуло затхлой сыростью. Мужчина вытащил из внутреннего кармана миниатюрный, но сильный фонарик «Мэглайт», осветил образовавшуюся дыру в земле и сделал спутнику приглашающий жест: «Прошу!»
– Только после вас, – шутливо, но твердо промолвил седовласый мужчина. Его собеседник пожал плечами и, посвечивая себе фонариком, скрылся внутри. Седой осторожно последовал за ним.
Короткая ржавая лестница привела их в небольшой бетонный бункер. Пятно фонарика заплясало по стенам. На удивление, они были почти сухи, только кое-где оказались видны потеки воды. Затем луч фонаря уперся в мокроватый пол, а потом выхватил пять лежащих на деревянных козлах удлиненных железных предметов.
– Прошу любить и жаловать, – тоном радушного хозяина произнес первый мужчина. – Вот они. Детище советского военно-промышленного комплекса. Авиационные бомбы, начиненные спорами сибирской язвы. Каждой хватит на то, чтобы уничтожить город с миллионным населением – такой, например, как наш любимый Костров. Они сняты с производства еще в начале пятидесятых годов, после смерти Сталина. С тех пор они, видимо, так и лежат здесь, забытые всеми.
– Да бросьте! Бывает ли такое!
– Еще как бывает. Вон, независимые экологи утверждают, что до войны и сразу после нее даже не оставляли документации: где хоронят снятое с вооружения химоружие. Говорят, в Москве, в Кузьминском парке его зарыто полным-полно. А там ведь дети гуляют, беременные и старики. И мало кто ведает, что по зарину с заманом прохаживается.
– Красиво излагаете. А как вам, любезнейший, удалось найти эти бомбы?
– А я, знаете ли, Вилен Мовсарович, красный следопыт.
– И у вас есть доказательства, что это действительно бактериологические бомбы?
– Видите ли, архивы на фабрике хранятся с явным небрежением. Эти документы я долго искал, но вынести их мне не составило труда. Вот они. Вы можете сличить номера изделий (они написаны на корпусах) со спецификацией.
Мужчина достал из кармана пару листов пожелтевшей бумаги с напечатанным на машинке текстом. Кое-где в текст чернилами от руки были вписаны слова «споры сибирской язвы». Листы выглядели так, будто были вырваны из какого-то досье. В верхнем углу первой страницы выделялся гриф «Сов. секретно». Джентльмен протянул листы собеседнику и любезно посветил ему фонариком.
Седовласый просмотрел документ, а потом еще раз оглядел «изделия».
– Номера совпадают… Но как я могу быть уверен, что бомбы не разряжены? Что они не испортились со временем? Не потеряли свою эффективность?
– А давайте испытаем? Взорвем одну прямо сейчас? – с любезной улыбкой предложил «продавец».
– Ладно, – буркнул после паузы Догаев. – Сколько вы хотите?
– За все про все – десять миллионов американских долларов. Прямо сейчас. На мой номерной счет в швейцарском банке.
– Да вы что?! – скривился «покупатель». – С чего вы взяли, что я готов платить такие деньги?
– В таком случае прощайте. Я завтра же расскажу о своей находке компетентным органам.
– Стойте.
Торг внутри бетонного бункера продолжался еще долго. Наконец партнеры сошлись в цене. Ударили по рукам – и вылезли из бункера наружу, щурясь от яркого в Кострове декабрьского солнца, от бликов света, отражающегося от поверхности Танаиса.
Ни один из них не заметил еще один блик: с противоположного, левого берега реки кто-то наблюдал за обоими мужчинами в бинокль.
Настоящее время. 24 июня, четверг.
8 часов 25 минут утра. Москва
Подполковник Жилин не помнил, чтобы он когда-то и за что-то переживал сильнее, нежели сейчас. Даже когда его жена была в больнице, и он ожидал самого страшного диагноза. Даже когда дочке делали сложную операцию и врачи намекали, что готовиться надо к самому худшему. Даже когда в одной из ближневосточных стран провалилась наша сеть, и арестованным нелегалам грозила смертная казнь. И в первом, и во втором, и в третьем случае все обошлось, и он не уставал благодарить за это бога. А вот сейчас…
В голове сами собой, безо всякого усилия рисовались апокалиптические картины. (Жилин всегда считал, что у него чуть лучше развито воображение, чем необходимо чекисту.) Итак, идет эвакуация миллионов людей из прибрежных районов. Товарные эшелоны забиты под завязку беженцами – будто в войну. Развернуты десятки военно-полевых госпиталей: палатки, палатки, палатки… А внутри каждой – лежат под капельницами изможденные люди, а по проходам бредут как тени измученные врачи в наглухо закрытых костюмах, защитных очках и респираторах. Неумолкающим эхом в ушах Жилина звучали слова из медицинского справочника: «Сибирская язва легко передается воздушно-капельным путем… Летальность составляет практически сто процентов от числа заболевших…»
И тут зазвонил телефон. Жилин кинулся было к нему, но генерал прикрикнул «Отставить!» – и сам схватил трубку.
– Слушаю! – отрывисто бросил он.
Жилин видел, как костяшки пальцев генерала, сжимающие трубку, побелели. Выражение его лица не менялось, и подполковник подумал, что подтверждается самое худшее.
Костров
Таня с изумлением наблюдала за психологическим поединком между отчимом и Глебом Захаровичем. Ей и в голову не могло прийти, что тупой эмоционально, но хваткий и обаятельный богач может быть замешан в такую грязную историю.
– Итак, – сказал Валерий Петрович, – это вы надоумили вашего конкурента и партнера Догаева захватить в заложники меня и Татьяну…
ГЗ внимательно слушал полковника. Лицо его оставалось непроницаемым, однако выглядел он отчасти потерянным – возможно, из-за порванного ворота рубахи и из-за бинтов, валяющихся у его ног.
– Зачем мне это надо… – пробормотал он.
– Затем, – размеренно продолжил Ходасевич, – что тем самым вы убивали сразу двух зайцев. Вы спровоцировали на этот шаг вашего подельника Догаева. Вы убедили его тем, что заложники, дескать, отвлекут внимание спецслужб. Кроме того, был шанс, что мои коллеги поддадутся на догаевский шантаж и пропустят нелегальный груз на борту «Нахичевани» по назначению. На самом деле вы просто хотели вывести из игры подручных Догаева: Комкова и прочих. Уничтожить их. Они были отработанным паром. Шангин заснял их во время погрузки оружия. Они охотились за ним, а потом и за мной с Татьяной. К тому же вы, Пастухов, очень рассчитывали, что моя служба не даст нас с Таней в обиду. И во время нашего освобождения пострадает Догаев. Он ваш конкурент, вы спали и видели, как от него избавиться. Итак, вчера вы рассказали ингушу, что мы с Татьяной находимся у вас. Объяснили даже, в каких спальнях мы расположились на ночлег. Догаев и его подручные клюнули на вашу удочку. Ночью они захватили нас.
– У вас хорошая фантазия, полковник, – рассмеялся Глеб Захарович, – но нет абсолютно никаких доказательств.
Отчим, казалось, не обратил ни малейшего внимания на его реплику. Он продолжал:
– Когда Комков и другие бандиты похитили нас с Татьяной, они подписали себе смертный приговор. Вы тем самым получили лицензию на их убийство. И ваши люди немедленно отправились спасать Таню. Она для чего-то была нужна вам…
– Я знаю, для чего, – ввернула Татьяна. – Он замуж меня звал.
– Таня, зачем вы об этом… – поморщился Пастухов.
– Не по Сеньке шапка, – усмехнулся отчим, – под шапкой я разумею, конечно, Татьяну… Но, как бы то ни было, операция по ее освобождению прошла успешно. Комкова убили, Таню вернули к вам в особняк. А я – я лично вам был не нужен, моя жизнь вас нисколько не волновала. Но ваш интерес заключался в том, чтобы уничтожить Догаева – лучше, конечно, чужими руками. Вы не хотели навлечь на себя подозрения и стать объектом кровной мести со стороны его родни. Именно поэтому сегодня ночью вы делали все, чтобы навести спецлужбы на мой след – а стало быть, на след Догаева. Вы все сделали, чтобы они уничтожили ингуша – для этого моим коллегам надо было освободить меня. Спасибо, им и вам это удалось. Вы спасли мне жизнь, но на это вам, конечно, наплевать. Главной вашей целью было совсем не мое спасение. Вы мечтали уничтожить Догаева и его сообщников, чтобы как можно глубже спрятать все концы в воду. И это вам, Глеб Захарович, также удалось. Браво. Снимаю шляпу.
И в этот момент Таня наконец осознала, Пастухов в самом деле виновен, потому что на лице миллионера появилась снисходительная, высокомерная мина.
– Ну, хорошо, допустим, это я сделал. Но вы ничего не докажете, – изрек он. – Абсолютно ничего. Даже если возьметесь за меня, начнете уголовное преследование по факту… какому же факту? Подстрекательство к похищению – есть такая статья?.. Я найму таких адвокатов, что они разобьют вас в пух и прах. Люди с моими деньгами в тюрьме не сидят.
– А я и не собираюсь ничего доказывать. В суде. Достаточно изложить факты о том, какую вы готовили подставу, одному человеку, и уж он-то не пощадит вас. Вот. Здесь записано признание, которое вы фактически только что сделали.
И Валерий Петрович достал из внутреннего кармана пиджака миниатюрный диктофон. Перемотал, нажал кнопочку. Из аппарата донесся высокомерный голос Пастухова: «Люди с моими деньгами в тюрьме не сидят».
– Кому ж вы, – усмехнулся ГЗ, – собрались предъявлять эту запись? Генеральному прокурору?
– Зачем? Догаеву.
– Догаеву?! Вы же сказали, что он убит.
– Я? – издевательски удивился отчим. – Я это сказал? Должно быть, оговорился. Я имел в виду: он захвачен. Да, его взяли ребята из спецназа. Сегодня же они должны этапировать его в Москву. Но… Всякое бывает. Может быть, его выпустят. Или он, допустим, сбежит из-под стражи. Или просто отправит своим родственникам и кунакам на волю маляву, где в красках опишет вашу, Пастухов, роль в этой истории. И тогда… Тогда я за вашу жизнь не дам и ломаного гроша.
Глеб Захарович побледнел.
– Грязный провокатор, – процедил он.
– Нет чтобы мне спасибо сказать, – усмехнулся отчим. – Ведь я готов сделать так, чтобы Догаева упрятали как можно дальше, а его многочисленное семейство не узнало о вашей подлой роли в его судьбе. Но за это вы должны рассказать все, что знаете о вывезенном с вашей фабрики бактериологическом оружии.
– О чем?! – вытаращил глаза ГЗ. Тане даже показалось, что он до чрезвычайности удивлен.