Лиля
Мой поганый характер точно мешал мне жить.
Мало мне было уже имевшихся врагов – я себе еще и нового завела. Причем им оказалась (кто бы подумать мог!) тишайшая и простодушная пампушка Бэла.
А ведь она до поры была самой моей любимой клиенткой. Хоть и москвичка (а они все снобы), и живет в самом роскошном, триста долларов в сутки, люксе, но держится всегда скромно. На тренировки является минута в минуту, занимается старательно, все мои указания выполняет с ретивостью новобранца, мечтающего выслужиться перед строгим сержантом. И, главное, нет в ней той противной снисходительности, с которой на нас, обслуживающий персонал, вечно поглядывают богатые постоялицы. Обычно-то тетки себя на тренировках ведут будто милость тебе оказывают: ладно уж, поприседаю, пробегусь, проработаю трицепс – но только попробуй меня перегрузить или разозлить: мигом нажалуюсь начальству. Бэла же – вот странно для москвички-богачки! – наоборот, держала себя так, будто меня боится. Да еще и смотрела восхищенными глазами, а однажды и вовсе выдохнула:
– Лиля! Я бы так хотела быть такой, как вы!
– Что ты имеешь в виду? – слегка опешила я.
И она, глядя на меня преданными глазами послушной собаки, пробормотала:
– Быть такой же стройной. Обаятельной. И уверенной в себе...
Я подозрительно взглянула на нее: тихушница Бэлка ко мне клеится, что ли? Не зря ведь Емеля говорил, и инструктора меж собой болтали, что среди столичных клиенток частенько попадаются лесбиянки.
Однако Бэла совсем не походила на девушку нетрадиционной сексуальной ориентации. Да в ней, впрочем, и вообще никакой сексуальности не было – типичная старая дева, несмотря на все свои столичные привилегии.
Мне даже ей помочь захотелось – сильные ведь частенько берут под свое крыло убогих и слабых. Я с ней и занималась с особой старательностью, прилагала все силы, чтобы пампушка, наконец, начала худеть и обрела толику уверенности в себе. И советы давала: научила, например, не тупо замазывать все лицо тональным кремом, отчего оно выглядит совершенно неживым, а лишь сбрызгивать его термальной водой и потом слегка припудривать. И очень радовалась (считая происшедшее и своей заслугой тоже), когда у скромницы Бэлки вдруг вспыхнул роман – пусть всего лишь с доктором Старцевым. Хотя тот и был когда-то моим поклонником, но я совсем не страдала от его измены. Наоборот, очень рада была, что удалось избавиться от домогательств суггестолога. Тот ведь совсем старый, и пальцы у него подагрические, и пахнет от него пылью, и клеится он, все говорят, к любой приехавшей, кто до него снисходит, но у моей пампушки, ежу понятно, прежде и таких мужчин не было...
И насколько жестоко, оказалось, я ошиблась в моей толстушке!
Но расскажу по порядку.
...Тем вечером настроение у меня опять было паршивое. Я устала за целый день тренировок – поди, попрыгай восемь часов практически без отдыха! В обед мы поругались с Кирюхой, а за ужином ничего не случилось. За исключением того, что у стойки раздачи мы случайно столкнулись с мечтой всей моей жизни Костей, и он посмотрел на меня, как на пустое место...
Я не какая-нибудь, конечно, алкоголичка, но выпить после этого мне захотелось смертельно. И, без аппетита покидав в рот безвкусный ужин, я отправилась в бар. Никаких сегодня пижонских коктейлей – мне нужно было просто выпить водки, и побольше.
Но только давно замечено, что спиртное может тебя развеселить, если все хорошо. А коли начинаешь пить в мрачном настроении, алкоголь тебя, наоборот, вгоняет в депрессию. Особенно если употребляешь его без компании. Сегодня именно так и случилось: после четвертой одинокой рюмки в полупустом баре я еле сдерживалась, чтоб не зарыдать в голос. И вдруг... В первый момент я вообще подумала, что у меня глюки начались. Потому что дверь бара вдруг хлопнула, и на пороге показались... моя пампушка Бэла и – Константин! Причем его рука уверенно лежала на ее плече, а моя подопечная вся лучилась от счастья!
Я поморгала: не рассыплется ли видение в прах? Однако ничего подобного: парочка проследовала к уютному угловому столику, Константин галантно отодвинул перед сияющей Бэлой стульчик, уселся сам и снова водрузил руку ей на плечо!.. И заказал подбежавшей официантке клубничный дайкири: «Такая шикарная девушка, как вы, Бэлочка, должна обязательно любить этот коктейль, я угадал?»
Та в ответ глупо проблеяла:
– Да, Константин Сергеич, конечно...
А Костя (мой Костя!) ласково провел ладонью по ее щеке и с напускной строгостью произнес:
– Это что еще за Сергеичи? Чтобы я больше этого, моя хорошая, не слышал!
Я сидела, будто оплеванная. Мне ужасно хотелось броситься к ним и высказать все, что я думаю об их подлом рандеву. Но я, конечно, удержалась и вместо этого потребовала у официантки еще водки. Горе обострило слух, и я без труда услышала, как Костя с легким презрением в голосе произнес (причем обращался он к Бэле):
– Ого, смотри! Твоя инструкторша пошла вразнос!
А та преданно захихикала.
Выносить подобное просто не было сил, и я, не дождавшись своей водки, бросилась прочь. Что за проклятая жизнь! Почему же она меня ничему так и не научит?!
Ночь прошла ужасно. Мне снился Константин – безнадежно уходящий от меня по залитой дождем лесной тропинке, а я бежала за ним, кричала, махала руками, но он даже не оборачивался. Являлись в кошмарах и другие – грозный карлик Арсений Арсеньевич, мрачный Кирюха, трусливо прячущий глаза Степан.
Я проснулась совершенно разбитой и чуть не впервые в жизни испытала стойкое желание опохмелиться. Но все же удержалась и, проклиная все на свете, потащилась проводить свои тренировки.
Первой моей клиенткой по закону подлости, конечно же, оказалась Бэла. Выглядела она, несмотря на вчерашние «дайкири» (сколько, интересно, их было?) совершеннейшим огурчиком: свеженькая, вся лучащаяся, счастливая... И куда только делись ее привычно опущенные плечи, виноватый взгляд, неуверенные жесты? Моя пампушка будто переродилась: столь браво себя чувствовать можно только после ночи с мужчиной. С красивым мужчиной. Желанным. Сильным. Тем, кто был предназначен МНЕ!
Бэла, правда, попыталась гнать пургу. Прощебетала:
– Лиля, чего ты на меня так смотришь? Это совсем не то, что ты подумала! Мы с Костей... мы просто общались! Он ранним развитием детей интересуется, ну, а я в этом специалист! Я ему про методику Монтессори рассказывала, и про кубики Зайцева, и про букварь Бахтиной...
Полный бред. Кубики Зайцева, подумать только!
Мне бы просто промолчать и приступить к тренировке. Вспомнить о висящем надо мной долге и о правилах хорошего тона, что с невиданным упорством вбивала в меня мамуля... Но меня понесло. И я налетела на пампушку. Наговорила ей немало гадостей, самой мягкой из которых было:
– Да на тебе пробы негде ставить!!
И с мрачным злорадством наблюдала, как стирается с ее лица просветленная счастливая улыбка, как щеки Бэлы бледнеют, а глаза наполняются слезами.
Потом она прошептала:
– Вы... не имеете права! Я буду жаловаться!!
И пулей ринула прочь из зала.
Она действительно имела право жаловаться.
Я бессильно опустилась на мат и стала ждать. Грозного Кирюху, что вкатит мне очередной штраф. Или вызова на ковер к карлику. А то и новой встречи с палачом Воробьевым.
Однако никаких страшных санкций, на удивление, не последовало. Через час ко мне на тренировку явилась очередная клиентка, потом следующая, день завертелся – и я поняла, что пампушка меня начальству не заложила. Или побоялась связываться, или (от этих скромниц, я теперь поняла, можно ожидать чего угодно) готовит более изощренную месть. Ближе к вечеру я и вовсе о ней забыла, потому что в санатории произошли события куда более страшные...
...Еще за обедом я краешком сознания отметила: Степана, который последние дни ко мне со своими ухаживаниями не приставал и вообще ходил, как в воду опущенный (если такое сравнение годится в отношении тренера по плаванию), будто подменили. Выступает гоголем, бросает на меня пламенные взоры. Дорого бы я дала, если б на его месте оказался Константин! Но тот на меня даже не смотрел. Да и с чего бы: у него ведь теперь новый, внезапно вспыхнувший интерес – к детским букварям, просто с ума сойти!
Не будь я настолько разочарована и разбита – ответила бы на Степины ухаживания просто назло Косте. Но он ведь этого, скорее всего, даже не заметит...
Поэтому я побыстрее покончила с обедом и постаралась ускользнуть из столовой. Кобели, предатели, самцы! Неужели мой Максимка, когда вырастет, превратится из ласкового, нежного мальчика в подобного мерзавца? Не допущу, ни за что! Нужно приложить все силы, чтобы вырастить его достойным человеком. Однако мелькнула горькая мысль, что на любого благородного всегда находится какая-нибудь подлая Бэла. Которая сначала притворяется невинной овечкой, лепечет умные слова про Монтессори, а когда мужик расслабляется, незаметно опутывает его своими липкими, паучьими сетями...
...Но от мужчин в тот день было никуда не деться.
На крыльце мне преградил путь один из охранников. На его бейджике значилось: «РЫЧКОВ Петр Архипович». Если не считать черной эсэсовской формы, которую носили местные коммандос, Рычков производил очень приятное впечатление. Лет ему было уже за пятьдесят, с седыми волнистыми волосами, стройный, подтянутый – не иначе из отставников. Причем не бывший мент или «эфэсбешник», а именно военный. Чувствовалась в нем армейская несгибаемая косточка. И лицо красивое, с правильными чертами, даже породистое. Лет двадцать назад девчонки по нему, чувствуется, сохли. Да и сейчас он запросто мог бы увлечь какую-нибудь сорокалетнюю соломенную вдовушку.
– Я слышал, Лиля, у вас неприятности? – тихо проговорил он мне, глядя в сторону.
– Ну, имеются, – буркнула я.
– Вы ведь денег много должны? – продолжал он, по-прежнему не поднимая глаз. Ростом он был с меня, а если я надену каблуки повыше, так и ниже окажется.
– Сколько ни должна, все мое, – лихо ответила я, совершенно не понимая, куда он клонит.
– Вы не подумайте, что мне чего-то нужно от вас, – промолвил Рычков и стал медленно, мучительно краснеть, – что я чего-то такого от вас хочу или добиваюсь... У меня есть кое-какие накопления... И я готов их вам отдать... Не в долг, просто безвозмездно...
Тут он впервые поднял на меня глаза – его лицо все стало красным, а взгляд таким воловьим, таким преданным, что я все поняла и мысленно ахнула: да он ведь в меня влюбился!
Я тоже смутилась и пробормотала:
– Да что вы, Петр Архипович! Ничего мне не надо...
А про себя – вот ведь я язвительная зараза! – подумала: да какие там у него могут быть накопления? Двести долларов? Триста?
– Вы не понимаете, – горячо проговорил Рычков, – ведь они, наши начальники, если вы долги начинаете отдавать, и сами определенную сумму с вашего кредита списывают. У меня, к примеру, есть пять тысяч долларов, я дам их вам, вы погасите часть долга, и они еще на столько же его уменьшат. Значит, будет над вами висеть уже не тридцать тысяч, а двадцать... Но вы, Лиля, не подумайте, – заторопился он, – что мне от вас чего-то надо... Просто я хочу вам помочь, – он покраснел еще больше, хотя казалось, что больше уж некуда, и докончил почти шепотом, – потому что вы мне нравитесь.
Мне так хорошо на душе стало и так тепло, что я чуть не расплакалась. Я и жалела бедного Рычкова, и чувствовала к нему огромную признательность – поэтому, наверно, от растерянности не нашла ничего лучшего, чем ответить ему почти грубо:
– У вас и правда есть пять тысяч долларов? Или это вы, – я усмехнулась, – для примера говорите?
– А что, – улыбнулся Петр Архипович, и улыбка у него была мягкая и обезоруживающая, – я не похож на человека, у которого водятся деньги?
– Да нет, – смутилась я, – просто как-то неожиданно... Вы меня совершенно не знаете – и будете мне помогать?
Рычков справился с волнением, краска отхлынула от его лица, и он сказал, прямо глядя мне в глаза – как отрапортовал:
– Я уже говорил, почему хочу помочь: вы мне нравитесь.
– Но зачем вам идти на такие жертвы! – воскликнула я.
– Почему жертвы? По-моему, это в порядке вещей: помогать ближнему своему.
– До встречи с вами я думала, что сейчас в стране заведено как раз наоборот, топить друг друга.
– Просто раньше у вас были неправильные знакомые.
Теперь он смотрел мне прямо в лицо, и я видела, как он красив и обаятелен. Я чувствовала его ласку, ценила его альтруизм, но – вот беда! – ничем не могла ответить на его чувства. Если я вдруг возьму его деньги, нам будет неловко обоим, особенно мне – и это противное чувство останется со мной до конца жизни.
– Нет, – я решительно покачала головой, – взять ваши деньги, Петр Архипович, я ни в коем случае не могу.
Он сразу поник. Мне захотелось подбодрить бедного отставника.
– Почему мы с вами должны строить отношения именно на деньгах! – воскликнула я. – У нас ведь и без того найдется много тем для общения, ведь так? Вы же бывший военный, правда?
– Так точно.
– Значит, можете мне многое рассказать, научить чему-нибудь...
Петр Архипович слегка приободрился:
– Ну, чему я вас могу научить... Наводить баллистические ракеты, разве что...
– Почему ракеты? А стрелять из чего-нибудь менее мощного – ружья, пистолета – вы умеете?
– Чемпион полка среди офицерского состава, – улыбнулся Рычков.
– Вот видите!
Что я могла ему дать взамен его альтруизма, кроме дружбы? Наверно, ничего – но, может быть, для него и хорошего отношения, доброго слова будет немало?
– И потом, – игриво продолжила я, – раз вы такой богач, я очень люблю пирожные. Вы, например, можете пригласить меня в выходной в «Ротонду» в Кирсановке – я там живу.
В этот момент из столовой как раз вышел Степан. Проходя мимо нас, он, несомненно, слышал мою последнюю реплику и окинул нас с Рычковым взглядом одновременно высокомерным, насмешливым – и ревнивым.
– Как я понял, – с офицерской прямотой ответствовал бывший военный, – вы предлагаете мне свою дружбу, ничего не получив от меня взамен.
– Как ничего! – с легким кокетством воскликнула я. – Взамен я получу вашу дружбу. А также поддержку и покровительство.
– Что ж, дружба – это очень много, – пробормотал Петр Архипович и вдруг ожег меня откровенным, очень мужским и жаждущим взглядом, у меня аж горячо внутри стало. – Известны случаи, когда приятельские отношения между мужчиной и женщиной превращалась... Отставить! – перебил он сам себя, и глядя прямо мне в глаза, сказал: – Вы дарите мне надежду, Лиля. Не боитесь?
Я видела, как по дорожке парка уходит Степан. Он дважды на нас обернулся.
– Вы благородный человек, Петр Архипыч. Я уверена: вы не сделаете ничего, что огорчило бы меня.
А сама подумала: «Ах, где ж вы раньше были, Петр Архипович... Зачем же я так поздно родилась... Как жаль, что таких мужчин больше уже не делают...Если не считать Кости... Но что я, по большому счету, знаю о Константине? Он красив, нежен, умен, наверняка богат... Но благороден ли? По крайней мере денег мне, чтоб я могла погасить долг, ни копейки не предложил...»
– Итак, до выходных? – вскинул подбородок Рычков (я готова была поклясться, что в армии он дослужился, по меньшей мере, до подполковника). – До встречи в «Ротонде»?
– Так точно, – улыбнулась я.
– Честь имею, – дернул подбородком мой новый ухажер и вошел в столовую.
...Рычковское объяснение в любви оказалось для меня в тот день не последним. Ах, с какой бы радостью я променяла их все на одно – из уст Константина! Но тот... Он не только не искал со мной встречи – даже не смотрел на меня...
В отличие от Степана.
Тренер по плаванию подкараулил меня, когда я отправилась в столовую на ужин. Как и днем, вид он имел совсем иной, чем раньше: не потерянный, а важный; не побитый, а гордый и даже победительный.
– Что случилось, Степа? – на правах старой знакомой поинтересовалась я.
– А что? – бодро переспросил он.
– Сияешь, как начищенный пятак.
– А ты, кажется, заболела?
– С чего ты взял?
– Не помню только, как болезнь называется... Некрофилия, геронтофилия...
– Не понимаю, о чем ты? – сухо молвила я.
– Имей в виду: старик Рычков каждой новой инструкторше в любви объясняется.
Я не поверила Степе, хотя настроение он мне слегка подпортил.
– Что ж, – усмехнулась я, – этот, как ты говоришь, старик повеселее многих молодых будет.
– На меня намекаешь? – ощерился тренер. – Тогда учти: я квелый был, потому что мои проблемы из головы не лезли. А сейчас...
Он схватил меня за руку и попытался притянуть к себе.
– Но-но! – я выдернула запястье из его захвата и сделала контрприем.
– Ого! Ты и боевое самбо знаешь?
– Хорошие учителя были.
Юрик, бывший десантник, и правда многому меня научил в смысле боевых искусств – поэтому я теперь совершенно спокойно могу гулять одна по ночным улицам. И справиться с пусть даже тренированным приставалой вроде Степана.
– А куда, интересно знать, – спросила я (мне и в самом деле было очень интересно!) – твои проблемы улетучились?
– Пока не улетучились, но вот-вот...
– Ты что, золото в санаторском парке нашел? – улыбнулась я. – Или нефть?
– Нет, не золото, – хохотнул Степа, – а кое-что получше.
– Что ж может быть лучше золота?
Я почему-то вспомнила свою клиентку Катюху, в одночасье лишившуюся всех украшений.
– Ты не поверишь, заинька, – тренер снова схватил меня за руку, на этот раз довольно мягко, поэтому я вырываться не стала, – я нашел, – он понизил голос и склонился к самому моему уху, – большую, прямо-таки огромную кучу дерьма.
Его дыхание щекотало мне шею. Против ожидания, от Степана очень хорошо, даже соблазнительно пахло: только что вымытыми волосами и дорогим парфюмом. А, может, то был запах успеха, который тренер вдруг стал источать?
– Что за дерьмо ты нашел? – деловито, но с прежней насмешкой, спросила я. – Коровьи лепешки или козьи шарики?
На самом-то деле я сразу поняла, что имеет в виду мой собрат по несчастью: ведь и я мечтала о том же – отыскать нечто дурнопахнущее, что помогло бы мне отбояриться от долга санаторию.
– Так тебе все и расскажи! – ухмыльнулся тренер.
– А почему нет? Раньше ты вроде был со мной откровенен.
– Еще не время, – таинственно изрек Степа.
– И когда оно настанет?
Мой собеседник смерил меня оценивающим взглядом.
– Не знаю... Сегодня, может, и настанет... Ближе к ночи...
– И что должно случиться ближе к ночи?
– А ты приходи ко мне в номер, узнаешь. Все тебе расскажу.
– Ты что, заболел? – довольно грубо отшила я его.
– Чем я хуже Рычкова?
– Да о чем ты!.. – поморщилась я. – Как мы будем в номере о твоей замечательной находке говорить?
– А что?
– Ни секунды не сомневаюсь, – непререкаемо изрекла я, хотя наверняка, конечно, ничего не знала, – что твоя комната прослушивается. Равно как и моя.
– Да?.. Хм... А ведь ты, пожалуй, права... Хорошо: давай тогда встретимся в беседке в старом парке. Знаешь, где она?
Я уже излазила всю санаторскую территорию и упомянутую Степой беседку видела. Она находилась в заброшенной, похожей на лес, неухоженной части парка. Там и днем-то обычно не бывает ни души, а уж ночью... Во всяком случае, я надеялась: ни камер видеонаблюдения, ни скрытых микрофонов, расставленных вездесущей санаторской охраной, в беседке не замаскировали.
– Знаю я, где находится твоя беседка, и очень даже хорошо знаю, – ответила я с вызовом.
– Тогда давай там, в одиннадцать вечера.
– И ты расскажешь мне все, что тебе удалось раскопать? – я решила еще раз прояснить диспозицию.
– Ну, расскажу, конечно... – важно протянул Степа и, словно между делом, обнял меня за плечо. Я его руку опять не отбросила. Возможно, его находка того стоила. – Если ты будешь добра ко мне...
– Если информация действительно важная, я расцелую тебя в обе щеки.
– То, что я обнаружил, моя дорогая, – напыщенно произнес тренер по плаванию, – настолько важно для нас обоих, что ты расцелуешь меня не только в щеки.
«Надейся-надейся, – усмехнулась я про себя, – уж с тобой-то я справлюсь, даже в заброшенном парке. Лишь бы ты мне ценную информацию поведал. Не зря же ты весь светишься. Может, и вправду нашел нечто такое, что может спасти от долговой ямы нас обоих?»
...Не стану утверждать, что я ждала свидания со Степаном с нетерпением. Степан ведь – не Костя. Далеко не Костя. О, если б меня пригласил на рандеву очаровашка кадровик! Тогда б я начала готовиться сразу после работы – а дергаться еще раньше. Пошла бы сделала маникюр с педикюром, укладку – думаю, девочки в санаторском салоне поверили бы мне в долг. Потом валялась бы в ванне, длительно и придирчиво выбирала одежду, красилась... Долго решала бы, на сколько мне позволительно опоздать: на пять минут, десять или пятнадцать – в итоге все равно пришла бы на полчаса раньше и пряталась в кустах, поджидая ухажера... Но Костя!.. Что толку о нем мечтать? Костя не обращал на меня никакого внимания. Ему, как выяснилось, жирные кубики Зайцева милей. Похоже, мне скорее памятник Ленину с главной площади Кирсановки свидание назначит, чем он...
А Степа? Степа – вариант моего Юрика, только ухудшенный... Поэтому о тренере я почти забыла. Тем более, что на моем последнем в тот день занятии случилась история удивительная, почти необыкновенная.
Со своими клиентками я теперь старалась обращаться максимально бережно. (Бэла – не в счет!) И потому, что желала обезопасить себя, и потому (никогда раньше не замечала за собой!), что хотелось хорошо сделать свою работу, чтобы меня заметили, хвалили в глаза и за глаза, приводили ко мне новеньких... Теперь я занимающимся по три раза давление и пульс мерила: до нагрузки, во время и спустя пять минут после занятий. Определяла вместе с ними их проблемные зоны. Подбирала каждой индивидуальную программу тренинга...
Хорошо мужикам! У них жир только в одном месте откладывается – в животе. И, если он себя уж совсем запустит, в ряхе. А у нас, девушек, лишние килограммы где только ни обнаруживаются: от самого проблемного места, внутренней поверхности бедра, до плеч и рук. Теперь я составляла для каждой индивидуальный комплекс, чтобы точечно воздействовать конкретно на ее излишки.
Так я поступила и с новенькой москвичкой, что пришла ко мне на последнее в тот день занятие. У нее, несмотря на тридцать пять лет, лишнего веса после рождения дочки набралось килограмм пятнадцать, и все они, как у мужика, ушли в живот. С ней мы, естественно, больше внимания решили уделить прессу. Тренировались под музыку вместе – я подавала клиентке пример, дышать ее учила. Трижды прерывались, чтобы пульс с давлением измерить. А когда занятие уже заканчивалось, в зал вдруг ввалился директор санатория. Один, без сопровождения, без охраны. И сразу – к москвичке. Отвел ее в сторонку, мило ей улыбается, глазками сверкает, лебезит... Явно – тетенька какая-то ВИП. Потом он вдруг ее спрашивает – вроде бы понизив голос, но я-то почти рядом, каждое слово слышу:
– Ну, как вам наша новенькая инструкторша по шейпингу? – то есть, значит, я.
Та стала отвечать снисходительным тоном. Москвичи обо всем, что есть в провинции, от архитектуры до кухни, и даже о красотах природы, всегда отзываются снисходительно – я их убить за это готова. Так вот, моя клиентка высокомерно директору отвечает, и даже в полный голос:
– Ничего, старательная... Конечно, недостаток опыта и образования сказывается, но, в общем и целом, я этой девочкой удовлетворена.
Что ж, спасибо и на том. Могла бы с грязью смешать.
– Ну, не смею вас больше задерживать, – светски поклонился директор животастой корове. Она ушла в раздевалку, а он направился ко мне.
Подошел вплотную – ниже меня на голову, но от него такие флюиды властности исходят, что хочется по стойке смирно вытянуться. И кажется: если прикажет тихим своим голосом раздеться и лечь – покорно разденешься и ляжешь, безо всякого насилия и принуждения.
Однако директор только глазками своими магнетическими меня побуравил и изрек:
– Лиля! Клиенты о тебе в целом неплохо отзываются. Продолжай в том же духе. Но старание не заменит мастерства, верно?
Вопрос был из разряда (как нам литераторша школьная вдолбила) не требующих ответа, то есть риторических, поэтому я промолчала. Хотя была, конечно, не согласна. Иногда старание и нацеленность на победу творят чудеса, и новичок любого суперпрофессионала может за пояс заткнуть.
– Поэтому давай, учись, совершенствуйся, – продолжал нудить карлик. – Книжки какие-нибудь по шейпингу, что ли, почитай, а то сразу видно, что ты самоучка. Мы кустарей в нашем коллективе не держим. У нас персонал, особенно на таком ответственном участке, как твой, должен быть высокопрофессиональным.
Вот и пойми его: то ли похвалил, то ли прибил, то ли уволить грозиться.
Однако закончил директор так:
– Ты некоторую сумму нам задолжала... Что ж... За старание и отсутствие замечаний можем скостить тебе... – он задумался, будто прикидывал сумму – хотя наверняка заранее все решил, а теперь просто на нервах моих играл. – Ну, я думаю, тысячи три. Да, три тысячи долларов.
Он остановился, видимо, ожидая изъявления благодарности. Руку мне ему, что ли, целовать?
Я пробормотала:
– Спасибо.
И с облегчением подумала: «А Бэлка-то меня точно не заложила!»
– Зайдешь завтра к Кириллу, перепишешь у него свою расписку. Скажешь, я велел, – продолжал раздавать указания седой карлик.
Снова пауза. Я рассыпаться в благодарностях не стала. Что за мерзавцы: сначала выбивают из людей бабки, потом начинают милостиво возвращать. А мы их еще и благодарить должны! Хотя, если честно, в душе я все равно испытывала радость. И, вот гадство, признательность ему.
– Теперь скажи, – просверлил меня глазками карлик, – ты знакома со Степаном, тренером по плаванию?
Я растерялась. При чем здесь Степа и что мне на предъяву отвечать? Наверно, правду. Однако далеко не всю правду.
– Да, мы знакомы, – пробормотала я.
– Тебе известно, что у него проблемы, аналогичные твоим?
– Ну да, известно, – сказала я неуверенно.
– Как он собирается их решать?
Я дернула плечом.
– Откуда я знаю?! Это ж его проблемы – не мои.
Надеюсь, голос меня не выдал. С чего, интересно, седой карлик задает мне вопросы о Степане? Они что, его подозревают?
Директор еще полминуты молча буравил меня взглядом, потом вынес вердикт:
– Ты очень дерзкая, Лиля. Это может помешать тебе жить.
Не дожидаясь ответа, развернулся и, не прощаясь, вышел из спортзала.
Я бессильно опустилась на маты. После разговора с начальником внутри у меня все болело, как после трех спаррингов по карате. Вот уж действительно дал понять, кто здесь, в санатории, хозяин.
...В итоге на свидание к Степану я шла совершенно без охоты. Можно сказать, будто из-под палки. И оделась небрежно, в кроссовки и спортивный костюм, и укладку делать не стала. Захватила с собой фонарик – старая часть парка действительно похожа на лес, освещения туда не провели. Однако фонарь мне не понадобился. Взошла луна, и сияла так ярко, что видно было все, только в странном серебристом свете. И от меня, и от деревьев падали на землю резкие черные тени.
Никто не встретился мне на пути. Похоже, и отдыхающие, и персонал смиренно спали или укладывались по кроваткам.
В ночном лесу было совсем не страшно. В итоге в беседку я пришла тютелька-в-тютельку, ровно в одиннадцать.
Степана на месте не оказалось. Уж мог бы на свидание с любимой, как он утверждает, девушкой заранее примчаться. Хотя бы продемонстрировать свою заинтересованность.
Впрочем, мужики сейчас хуже баб. Вечно опаздывают, ноют, огрызаются, как будто у них постоянный, непроходящий ПМС. И Степа, конечно, не исключение. Да и бывают ли они вообще на свете, эти исключения? Костя? Но много ли я знаю о нем, кроме того, что он здешними кадрами заведует и водит машину с московскими номерами?
Старцев тоже хорош! Встретив его сегодня после обеда, я не удержалась, спросила, как же это он уступил свою даму сердца (я имела в виду толстушку Бэлу) Константину Сергеевичу. Так старый козел смерил меня презрительным взглядом, развернулся и ушел...
Интересно, догадается ли Степа прийти на свидание не с пустыми руками? Хотя бы в буфете шоколадку купить? Или с клумбы пяток нарциссов своровать? Решила: нет, вряд ли. Мужики вроде него обычно считают, что «лучший твой подарочек – это я».
Я глянула на часы. Что этот несчастный тренер себе позволяет! Уже четверть двенадцатого!
Полная луна спряталась за серебристую тучку, и в беседке сразу стало темнее.
Мои мысли приняли другой оборот. А, может, недаром сегодня карлик-директор приходил ко мне и интересовался Степой? Может, тренер и в самом деле что-то разнюхал или, как он изящно выразился, раскопал кучу дерьма? А руководители санатория про это прознали? И они его схватили и пытают в том самом подвале, где из меня выбивали расписку на тридцать тысяч?
Б-рр. По спине пробежал холодок. Надо же, я раньше считала, что ничего на свете не боюсь: ни ночного леса, ни гопников с грязными намерениями... А вот сейчас мне отчетливо стало ясно, что совсем я не бесстрашная. Санаторского начальства боюсь до дрожи в коленках: и карлика-директора, и амбала Кирюху, и особенно того палача, что измывался надо мной в подвале. Боже! Что, если они и меня схватят?
Не надо поддаваться панике, пыталась я успокоить саму себя. Мало ли почему мужик мог задержаться. Сейчас явится с виноватым видом, весь заспанный: «Ой, прости, я нечаянно задремал...»
Я опять посмотрела на часы. Почти половина двенадцатого.
Если б у меня было настоящее свидание – например, с тем же Константином – я черта с два спустила бы ему опоздание. Давно бы сбежала. И уж точно не стала бы звонить. Но когда ты к мужику равнодушна, тебе, по большому счету, совершенно наплевать: придет он или нет, опоздает и на сколько. Вот только... Те обстоятельства, в которые мы со Степой оба влипли, заставляли за него беспокоиться. Я достала из кармана костюма мобильник и набрала номер Степана.
Длинные гудки.
Я долго держала трубку, потом попробовала еще раз. И еще.
Нет, надо отсюда сматываться. Он не придет. Что же случилось?
Об этом я неотступно думала всю дорогу к корпусу для персонала: где Степан? Что с ним стряслось?
Быстрая ходьба немного меня успокоила. В корпус я входила запыхавшаяся, зато трезво соображающая. Я знала, где находится Степанов номер.
На лестнице и в коридоре я не встретила ни души. Степа жил на втором, мужском этаже, дверь в номер рядом с лестницей.
Я подошла к двери и постучала. Нет ответа. Я забарабанила. Тишина. Я застучала что есть сил, но никто не отзывался.
Ну, и где прикажете его искать? Или... Или плюнуть на тренера и пойти спокойно лечь спать? Но я понимала, что заснуть все равно не получится. Тревога за Степана не отпускала.
И тут меня осенило: бассейн! Степа же там вечно пропадает. Для отдыхающих он открыт до десяти, с десяти до одиннадцати в нем может плескаться персонал. А у двери всегда, и днем и ночью, сидит охранник (уж не знаю, что он там стережет – может быть, запасы хлорки?) Во всяком случае, местный постовой сможет мне сказать: когда и куда ушел Степа. Или (в мозгу непрошенно вспыхнула мысль) куда его увели.
Я выскочила из корпуса для обслуги и бросилась к бассейну. Луна, снова выкатившаяся во всей своей красе, и фонари превращали ночь в день, и от того, что на санаторских дорожках не оказалось ни единого человека, стало как-то дополнительно зябко. Да еще на меня надвигалась темная стеклянная громада бассейна.
Я взбежала по ступенькам. Свет в фойе не горел.
Я дернула дверь – она оказалась открытой. Стол, где обычно помещался охранник, пустовал.
– Ау, – негромко сказала я, – есть здесь кто-нибудь?
Молчание было мне ответом.
Я крикнула погромче:
– Есть кто живой?!
И опять тишина.
Я зажгла свой фонарик и двинулась в сторону раздевалок. Где находятся выключатели в фойе, я не знала, и искать их в темноте мне совершенно не хотелось. Я дошла до двери женской раздевалки (интересно, что даже в такой час я воспользовалась женской).
Вошла, включила в ней свет. Ни души. Лишь льет вода из незакрытого крана, сиротливо висит чей-то забытый купальник. Я прошла сквозь душевую и очутилась в стеклянной громаде бассейна.
Здесь было немного светлее: свет луны и уличных фонарей, падая сквозь застекленные стены, создавал в гулком помещении полусумрак. Вода неспешно колыхалась в темноте. Мои шаги перекатисто отразились от стен, потолка, поверхности воды. Я посветила фонариком в один угол бассейна, потом в другой. Пусто.
И тут краем глаза я заметила, что на поверхности воды что-то лежит. «Мертвый дельфин» вдруг вспыхнула у меня в мозгу первая ассоциация (мертвого дельфина мы видели с Юриком в нашу первую и, увы, последнюю поездку на море). Но откуда, извините, в санаторском бассейне возьмется дельфин, да еще мертвый?! Я направила на воду луч своего фонарика. Я уже предчувствовала самое недоброе. Свет фонаря выхватил слегка качающееся на волнах тело.
Мужчина был в одних плавках и лежал в воде на спине, а его широко раскрытые, не моргающие глаза уставились в потолок. Лицо покрывал слой воды, но ни единого воздушного пузырька не вырывалось из его губ.
То был Степан. Мертвый Степан.
Я отчаянно завизжала и выронила фонарик.
И тут в бассейне зажегся свет.
...То, что было дальше, я помню какими-то обрывками, клочками – как в тот день, когда у меня на занятии умерла толстушка Елена Ивановна.
...Вот меня допрашивает мент – немолодой и бесконечно усталый (кажется, я встречала его на улицах нашего городка). Он притулился в фойе за столом охранника, я сижу напротив. Нет, он не хочет повесить на меня убийство тренера, просто его интересует, почему именно я первой обнаружила труп.
«Почему вы оказались в бассейне в такое время? Ах, вы искали Степана – зачем? О, у вас было свидание, и он не пришел – а вы что, состояли с ним в интимных отношениях? Нет? Почему тогда свидание?»
И так далее, и тому подобное, и каждый мой ответ вызывает новую цепочку вопросов. Но я, естественно, не призналась в том, что Степан что-то раскопал...
Вспоминается еще: вот я стою на бортике бассейна (до допроса это было или после? Кажется, до), и кто-то из оперативников поднимает валяющуюся рядом склянку: «О, снотворное, пузырек на пятьдесят таблеток, пустой. Приобщаем к делу. Надо снять отпечатки». Ему отвечают: «Картина типичная. Накушался реланиума и бросился в воду, чтоб наверняка». Кто-то поддакивает: «У покойного были большие проблемы с деньгами». Вступает третий: «Очевидное самоубийство, и к гадалке не ходи. Впрочем, вскрытие, что называется, покажет».
Я хочу заорать: «Самоубийцы не бывают такими веселыми, как Степа сегодня! Они не назначают свиданий! Не говорят, что нащупали решение и что скоро трудностям с деньгами придет конец!» Но я понимаю, что нужно прикусить язычок...
И уже напоследок, когда увозят труп и уезжают менты, нас, сотрудников, строит – в буквальном смысле строит в линейку, по росту – карлик-директор. Мы стоим вдоль бортика злополучного бассейна, спиной к воде: я, ночная уборщица, два охранника в черном. Директор тихо, но очень внушительно говорит: «Ничего не было. Постояльцы знать ни о чем не должны. Ни о каком самоубийстве. Тренер по плаванию просто уволен. Кто проболтается, сильно пожалеет. Все ясно?» И от его слов, и от воды за нашими спинами веет холодком...
...Разбитая морально и физически, я возвращаюсь в свой номер в три часа ночи. Не забываю поставить будильник на десять (хорошо же меня тут успели выдрессировать!): в одиннадцать у меня первое занятие, а завтрак – бог с ним, с завтраком. Я падаю в постель и засыпаю, едва успев раздеться. Меня мучат кошмары, я то и дело просыпаюсь вся в поту, снова проваливаюсь в небытие – и окончательно будит меня громкий, настойчивый стук в дверь. Первая же мысль, которая является ко мне спросонья: «Все, за мною пришли».
Однако я, как сомнамбула, накидываю на голое тело халатик и плетусь открывать. Будильник показывает семь утра. «И правда, – почему-то бормочу я про себя, – куда я, на хрен, денусь с подводной лодки...»
Я спрашиваю хриплым со сна голосом, который пытаюсь сделать (довольно безуспешно) грозным и строгим:
– Кто там?!
– Открывайте! – доносится из-за двери игривый мужской голос. Он словно принадлежит давно и близко знакомому человеку, и мне, опять-таки в полусне, кажется, что пришел мой бывший, Юрик, – хотя откуда ему-то здесь взяться?! Тем не менее я отпираю. И едва не падаю без чувств: на пороге стоит Константин. Выглядит он довольно помятым, глаза красные. В его дыхании чувствуется алкоголь, который он пытается заглушить мятной жвачкой. Костя то ли пил всю ночь, то ли явился ко мне с жесткого похмелья. И все равно – он прекрасен. Я обадело гляжу на него.
– Ну, так и будем стоять на пороге? – фамильярно спрашивает он. – Может, разрешишь мне войти?
Про себя я отмечаю, что Костя снова начал говорить мне «ты». Как в ту нашу единственную, одновременно прекрасную и страшную ночь... Когда я сразу после гибели Елены Ивановны побитой собачонкой приплелась под дверь его коттеджа.
Я, как автомат, отступаю в сторону, и он входит в номер, видит мою разобранную постель, одежду, кучкой брошенную на пол. Сквозь незадернутые гардины уже светит утреннее солнце. Костя чувствует себя здесь как дома и с размаху плюхается в кресло.
– Константин Сергеевич, что случилось? – бормочу я. А он с видимым удовольствием осматривает снизу вверх мою фигуру, и я очень остро осознаю, что кроме коротенького халатика на мне ничего нет. Грудь вот-вот выпрыгнет из декольте, я плотнее запахиваю ворот и стискиваю его у горла рукой. И тут наконец понимаю, что вид у меня, наверно, ужасный: нечесаные волосы, расплывшиеся глаза – я вчера даже не сняла с себя косметику. Наверно, бомжихи с вокзала и то лучше выглядят! Все внутри леденеет от стыда, а Костя начинает:
– Я давно хотел поговорить с тобой... Наедине, без свидетелей.
Я перебиваю его: «Извини, я сейчас» – и исчезаю в ванной.
С замиранием сердца смотрю на себя в зеркало и, в общем-то, не нахожу ничего особенно криминального. Да, тушь слегка расплылась, и волосы, конечно, не мешало бы расчесать, и щеки бледноваты – но в целом вид на твердую четверку. Даже на четыре с плюсом. Я пускаю воду и начинаю приводить себя в порядок. За стенкой Костя включает телевизор. Будто у себя дома. Да, он явно человек без комплексов – как все москвичи.
Я смываю пенкой вчерашний грим, умываюсь ледяной водой – в мои лета кожа не только способна вынести подобные измывательства, но и отвечает мне здоровым румянцем. Чищу зубы, расчесываю волосы. После окончания процедур придирчиво рассматриваю себя в зеркало и понимаю, что любому мужчине есть от чего потерять голову. Халатик на голое тело, правда, больше открывает, чем скрывает – но в данных обстоятельствах это скорее плюс. Остатки сна совершенно с меня слетели. Я чувствую себя бодрой – и готовой побеждать.
Когда я возвращаюсь в комнату, Костя, развалившись в кресле, внимательно смотрит утреннее телевизионное шоу. С экрана несутся бодрые голоса. По всей нашей огромной стране народ просыпается, торопится на работу, жует бутерброды, собирает детей в сад и в школу... И только у меня все не так, как у людей: чужой зашарпанный номер для персонала и любимый человек, который явился на свидание незваным в семь часов утра... Да еще и крепко выпил.
– Что ты хотел мне рассказать, Костя? – спрашиваю я. Ничего, я тоже перейду на «ты», будем считать, что мы выпили на брудершафт. Однако он делает предостерегающий жест: тихо, мол! Ну как же: по телевизору передают новости спорта. Наконец он качает головой, уменьшает звук и бормочет: «Черт, „Зенит“ опять выиграл!..» За время, милостиво мне предоставленное, я успеваю собрать одежду с пола и засунуть ее в шкаф.
– Лиля, – взгляд Кости наконец фокусируется на моем лице, – у меня к тебе есть серьезный разговор.
Ох, дорого бы я дала, чтобы в этом разговоре шла речь о нас. О Костиной ко мне любви... Только, увы, нет в его глазах того огонька, который безошибочно сигнализирует: мужчина к тебе неравнодушен. Костя если и хочет меня, то точно так же он хочет апельсинового сока, новую иномарку или чтобы победила его любимая футбольная команда.
Я присаживаюсь на свою неубранную кровать и пытаюсь натянуть полы халатика как можно ниже. Коленки прикрыть, разумеется, не удается – да и большую часть бедра тоже.
– Не рановато ли для серьезных разговоров? – парирую я, а сердце все равно начинает стучать чаще. Я смотрю на Костю. Пусть он выпил, пусть слегка помят, пусть высокомерный, избалованный бабник, и я никогда не буду за ним, как за каменной стеной, все равно я чувствую: он – мой. Этот мужчина создан для меня. Интуиция не просто шепчет, кричит мне в полный голос: тебе с ним будет хорошо. Всегда.
– Слушай, Лиля, – вдруг говорит он. – Давай будем вместе.
– Что?.. – недоуменно выдыхаю я.
– Я хочу быть с тобой, – повторяет Константин. – Я люблю тебя.
Я растеряна. Поражена. Но счастлива ли?
Внимательно смотрю на него. Вроде бы сказано ясней ясного, но нет в глазах той искорки, что порой говорит яснее слов...
Костя тем временем шагает ко мне, касается моего плеча, произносит:
– Лиля... Ты – самая восхитительная. Самая красивая. Самая желанная. Самая сладкая...
Я совсем не уверена, что он говорит от души. Но, тем не менее, каждое его слово проникает в самые потайные уголки души. Обволакивает. Лечит.
Я отступаю на шаг и бормочу:
– Ты просто пьян, Костя.
– Я хочу тебя, Лиля, – мягко произносит он. – Хочу. Прямо сейчас.
И обнимает меня.
Вот так у мужчин все просто. Хочу – и немедленно подай.
Я гневно сбрасываю его руки. И выкрикиваю:
– Хочешь? Что ты сказал?! Ты меня хочешь?! Ты явился сюда пьяный, потому что тебе вдруг приспичило женщину?
– Ты меня не поняла, Лиля, – терпеливо говорит Константин. – Я люблю тебя и предлагаю уехать вместе. Вдвоем. Навсегда.
Его предложение ошарашивает меня.
– Куда уехать? – бормочу я.
– Соберем вещички и смоемся отсюда. Совсем. К бениной матери. Сядем в мою машину, и... – Он машет рукой, показывая неопределенную, но очень далекую даль, куда он предлагает мне умчаться.
Мое сердце дает сбой. Это уже не абстрактные разговоры про сладких-сахарных и не конкретное предложение тривиального быстрого секса. Однако разве признаются в любви таким равнодушным голосом?
Я вполне овладеваю собой и спрашиваю насмешливо:
– Гаишников не боишься?
– А что, – огорчается он, – запах чувствуется?
Сильно выдыхает себе в ладонь и бормочет:
– Да, есть немного... Ничего, зажуем... Вполне можно запрягать оленей.
– И куда же мы с тобой на них помчимся, на твоих оленях? – Я по-прежнему стараюсь быть ироничной.
– Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, – отмахивается он.
Но такое объяснение меня не устраивает. Мне нужна ясность. И я строго спрашиваю:
– Почему вдруг тебя... осенило? Именно сегодня? Сейчас? Только не надо мне вешать лапшу на уши, что ты в меня вдруг, внезапно, влюбился!
Костя склоняет голову:
– Я просто наконец понял, насколько виноват перед тобой... Понял, что втравил тебя в нехорошую историю. Я! Ты, Лиля, разве не замечаешь, что в санатории творятся какие-то поганые дела?
– Еще бы не заметить! – восклицаю я.
– Ты знаешь, что сегодня ночью убили Степана?
– Его все-таки убили?
– Официальное заключение, я не сомневаюсь, будет, что он покончил жизнь самоубийством, но такие, как он к суициду не способны. Да, его убили.
– Какой кошмар... – бормочу я, хотя Костя не сообщил мне ничего нового.
– Поэтому давай, собираем свои манатки и по-тихому сматываемся. Черт с ней, с зарплатой, черт с ними, с трудовыми книжками...
– И куда же мы с тобой поедем? – повторяю я.
– Как куда? – искренне удивляется он. – В Москву!
Нравится мне это искреннее убеждение москвичей, что жить можно только в Белокаменной. Они считают, что нигде за пределами столицы жизни нет – как на Луне.
У меня на языке вертится вопрос, в качестве кого он меня с собой приглашает, но я понимаю, что мой интерес преждевременен – Костя еще просто не готов говорить о нашем будущем. Однако его предложение звучит для меня в высшей степени соблазнительно. Я представляю, как мы с ним вдвоем несемся по трассе на его иномарке, одной рукой Костя держит руль, другой – обнимает меня, окна открыты, и прохладный ветер треплет мои волосы.
Но я осаживаю себя: а что будет потом, когда мы приедем в его муравейник-столицу? Как же мой Максимушка? Мама?
– Пуля догонит, – бормочу в ответ я.
– Что? – не понимает Константин.
– Кирилл, здешний охранник, мне несколько раз повторил, чтобы я не пыталась бежать, потому что «пуля догонит». Куда я поеду? Ты ведь прекрасно знаешь, что меня тут подсадили на бабки. Что я должна этому чертовому санаторию целую кучу денег: тридцать, – я вспоминаю вчерашний визит директора в спортзал и поправляюсь, – то есть нет, уже двадцать семь тысяч долларов...
– Я помню, – кивает Костя. – И, поверь, очень сожалею, что втравил тебя в эту историю. Знаешь, когда я звал тебя на работу, еще не ведал, что тут творится.
– Да и с чего вдруг ты воспылал ко мне любовью? – Продолжаю бушевать я. – Еще позавчера, помнится, ты прекрасно проводил время с этой жирной Бэлой.
– Ох, Лиля, – морщится он, – да это просто ерунда, ничего личного... Она интересный человек, с ней было забавно поболтать...
– Да ладно: болтать! Ты с ней спал!
По Костиному лицу расплывается неприкрытый ужас:
– О, господи! Да что я – сумасшедший?!
Но я не сдаюсь:
– А Марьяна?! Ты с ней тоже вел интеллектуальные беседы? Знаю я эти беседы! Видела, как ты ей – ха! – в парке забитую мышцу массировал! – И саркастически добавляю: – Да ты просто бабник! На все, что движется, стойку делаешь!
Костя же серьезно произносит:
– Может, и бабник. Мне действительно нравятся красивые женщины. Только уехать вместе я никому из них не предлагал.
Ох, мужики, мужики! Умеете вы оправдываться...
– А почему ты, когда на людях, все время здороваешься со мной сквозь зубы? – не устаю возмущаться я. – Только киваешь и сразу спешишь сбежать?!
– Лиля, Лиля! – Он поднимает руки ладонями ко мне, будто сдается. – Я же пытался тебе объяснить... Раз мы с тобой – вместе – противостоим этой банде, то не нужно, чтобы они знали о том, что мы с тобой команда. Нельзя, чтобы нас с тобой заподозрили...
Однако глаза опускает. И повторяет:
– Лиля, милая! Я действительно перед тобой виноват. Но я так хочу, чтобы мы были вместе. Давай уедем.
Ах, Костя, Костя... Где же ты был раньше? Почему не сказал мне этих слов прежде? Еще той ночью, когда целовал меня в парке? Я не колебалась бы ни секунды и даже вещей бы не собирала. Прыгнула бы к тебе в машину и уехала с тобой хоть на край света. Но только после той ночи много всего произошло. Твой беззастенчивый флирт с Марьяной. Твои посиделки в баре с Бэлой. Твоя холодность. Смерть Степана, наконец...
Да и подло это: бросить на произвол судьбы сына. Маму. Подругу – которую я тоже втравила в эту историю...
И я тихо и сдержанно говорю:
– Нет, Костя. Делать резкие движения я пока не готова.
Константин снова окидывает меня взглядом, однако инстинкты его, видимо, не действуют – так бывает, если мужик зациклен на какой-то проблеме. Он говорит:
– Лиля, ты не сомневайся. Я тебя в беде не оставлю. Я тебе помогу.
Я вспоминаю Петра Архипыча Рычкова с его пятью тысячами и усмехаюсь:
– Поможешь – в смысле материально?
Мой собеседник мотает головой:
– Нет, не материально. Глупо отдавать деньги, которые реально не задолжал. Мы с тобой придумаем что-нибудь другое...
Все пустые слова. Я уже слышала их тогда, в ночном парке.
– Спасибо, конечно, – киваю я, – но вот скажи: сколько ты уже здесь работаешь?
– Не так давно, с февраля.
– И ты только сейчас почуял, что в санатории творится что-то неладное?
– Да, совсем недавно, как раз когда на работу вышла ты.
– Но ты ведь начальник отдела кадров. Неужели раньше ничего странного не видел, не замечал?
Костя минуту колеблется, затем делает звук телевизора погромче и шепчет мне, чрезмерно артикулируя слова. Я его понимаю – в отличие от людей, которые подслушивают нас (если они, конечно, действительно подслушивают).
– Есть один кабинет, в котором бывают лишь некоторые пациентки из тех, что приезжают сюда худеть. Запомни: только некоторые. Однако вот интересная закономерность. Из тех, кто здесь умер, в этом кабинете бывали все. Твоя погибшая толстушка, Елена Ивановна. И та женщина, что умерла на тренировке у Степана, тоже.
– Вот как? – бормочу я.
А Костя горячо продолжает:
– Что там с ними делали, неизвестно. Неизвестно даже мне. Знают только директор и, может быть, главный врач.
– А кто там работает? – таким же шепотом с гипертрофированной артикуляцией спрашиваю я.
– Ты его прекрасно знаешь, – усмехается Константин. – Там работает твой старый приятель Георгий Семенович Старцев.
– Да ладно! – не верю я.
Костя уверенно продолжает:
– И именно после его процедур некоторые женщины погибают. Поняла?
– Но что это за процедуры? – нетерпеливо спрашиваю я. – Таблетки? Гипноз? Уколы?
Константин трясет головой и безнадежно разводит руками: не знаю, мол.
– Я думаю, пытаться узнать правду очень опасно, – продолжаю шептать я. – Не случайно ведь убили Степана. Не стоит даже браться.
– Но если мы не узнаем правды – никогда не сможем вырваться отсюда, так? – вкрадчиво произносит Константин.
– Степан уже попытался, – горько усмехаюсь я.
– Ну, Степан, – пренебрежительно машет рукой Костя, – он ведь действовал напролом. И он – мужчина. Конечно, Старцев сразу насторожился... А если ему задаст вопрос хорошенькая женщина... Такая, как ты! Наверно, он поведет себя совсем иначе...
Ах, вот на что он намекает!
– Нет, я в это не полезу, – твердо произношу я.
И Костя, против моих ожиданий, согласно кивает:
– Да. Наверно, ты права. Не лезь. Это действительно опасно.
– Что же нам тогда делать? – спрашиваю я в полный голос. Странно, но совместный шепот сблизил нас. В глазах у Кости загорается огонек, похожий на страсть.
– Жить, – говорит он с бархатной интонацией. – Жить и ждать своего часа.
Он встает с кресла. Я понимаю, что он вот-вот бросится на меня.
Однако в этот момент раздается торопливый стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в комнату кто-то влетает. Мы с Костей испуганно отпрянули друг от друга.
На пороге стоит моя подруга Машка.
– Ой, – говорит она, – здрасьте...
Она во все глаза смотрит на меня в халатике, неубранную постель, на Константина, который независимо замирает, скрестив руки на груди.
– Извините, – бормочет она. – Я только хотела попросить у тебя, Лиль, фен. Мой совсем сломался. И... – Она уже понимает, что явилась не вовремя, но выпаливает по инерции: – Ты идешь завтракать?
Константин говорит официальным тоном:
– Ну, пожалуй, я пойду.
– Нет-нет! – вскрикивает Машка. – Оставайтесь, я уже исчезаю.
Однако момент безвозвратно упущен. Костя смотрит на часы:
– О, без четверти восемь! Я опаздываю. До свиданья, девушки.
И, оттеснив Марию, он быстро выходит из номера.
Машка по-прежнему стоит в дверях и растерянно на меня смотрит.
Что ж, подруги порой для того и существуют, чтобы обламывать тебе весь кайф.