Глава 11
Людмила
«Судьба свое возьмет».
Всего одна фраза. Красивая — но дурак-компьютер подчеркивает. Не нравится ему, видите ли, что прилагательное «свое» ни с каким из существительных не согласуется. А на то, что у создателя текста есть право на творчество, железному ящику плевать. Он всех под одну гребенку равняет — и таланты, и графоманов. Дурацкое, примитивное, равнодушное изобретение.
Люда компьютер ненавидела. Но обойтись без него — точнее, без Всемирной паутины — уже не могла. Она считала себя разумным человеком и просто выбрала из двух зол меньшее. Пусть комп — это дрянь. Но зато он избавил ее от походов в библиотеки, а их она ненавидела еще пуще железного ящика. Сыта по горло этими пыльными, полными неудачников заведениями. Сколько времени пришлось в них проторчать в старые времена, когда книжки с газетами были доступны только в печатном виде. И уж лучше мириться с постоянными зависаниями и поломками компьютера, чем одеваться, причесываться, выходить из дома. Ехать в толпе, в окружении чужих запахов и враждебных взглядов. А потом еще неизбежное общение с затюканными, нелюбезными библиотекаршами. И долгое ожидание, пока заказ принесут из хранилища. И стул, отполированный задницами тысяч посторонних людей. И отголоски тупых человеческих разговоров. И любопытные взоры в ее сторону…
Лучше уж задать вопрос компьютерному поисковику.
Ну и пусть он сначала ответит, что «соответствий не найдено». Люда уже поняла: главное в общении с компьютером — не сдаваться. Упорно, до рези в глазах и шума в голове, сидеть перед мерцающим экраном. Забивать в окошечко «поиска» бесконечные формулировки. Попадать на все новые и часто интересные странички — правда, не имеющие ни малейшего отношения к теме. Злиться. Отчаиваться. Выходить на кухню и споласкивать лицо ледяной водой. Лупить по проклятой клавиатуре кулаком. И ждать, ждать…
А потом, скорее всего, компьютерные боги тебя вознаградят. Как вознаградили ее сегодня, отослав после часа бесплодных поисков на интернет-страницу газетки со странным именем «Медведочка».
Люда, хотя прожила в районе Медведково с самого рождения до своих нынешних двадцать семи, не сразу поняла, что это специальное издание для жителей ее микрорайона. Из тех, что раньше бесплатно втискивали в почтовые ящики, а нынче просто сваливают на столе возле будки консьержа.
Наверняка она эту газетку прежде и в «живом» виде встречала. Может быть, даже чистила на ней картошку или засовывала в голенища зимних сапог, чтобы те сохраняли форму… Людмила не помнила. Она никогда не держала в голове того, что сама называла «незначимой информацией». И потому сейчас на своем восемнадцатидюймовом мониторе разглядывала логотип «Медведочки» словно впервые. Со снисходительной улыбкой читала заголовки статей, повествующих о районных буднях: «В метро «Свиблово» зарезали собаку»… «Очередная кража в собесе на ул. Римского-Корсакова»… «Все на улицы: летний субботник!»
Ну и бездари журналисты! А уж реклама — и вовсе погибнуть: «Самые дешевые яйца в двух шагах от твоего дома!»
И лишь одну заметку — небольшую, всего в несколько строк — она открыла с замиранием сердца:
ОПЯТЬ ВЗОРВАЛСЯ ГАЗ
Жительница нашего микрорайона едва не погибла в кухне собственной квартиры.
На днях молодая сотрудница историко-архивной библиотеки Надежда Митрофанова, проживающая на проезде Шокальского, вернулась с работы, прошла на кухню и включила под чайником газ. Однако чаепитие не удалось — в квартире прогремел взрыв. Обстоятельства происшедшего выясняются, девушка, пережившая глубокий шок, находится в больнице.
…И скоро переберется из нее прямо в морг.
Хорошая получилась бы концовка.
Впрочем, и так вышло неплохо. Для начала. Людмила с удовольствием представила раскуроченную взрывом квартиру. «Скорую», больницу, ее страх… Наверняка ты теперь кричишь по ночам, моя милая Митрофанова. И не можешь спать без света. И гадаешь, кто же тебя до такой степени ненавидит…
Люда усмехнулась. Включила принтер, выделила статейку курсором и отправила на печать. Хорошо бы, конечно, для полноты архива получить оригинал, но ехать в редакцию «Медведочки» ей представлялось слишком рискованным. Придется обходиться тем, что есть.
И помнить, что судьба — она ведь все равно свое возьмет.
Дима
Пиво (две по ноль пять темного) и усталость взяли свое — ночью он спал без сновидений. Как упал в постель ближе к часу, так на том же боку, недвижимо, до восьми и продрых. И еще бы спал, не начни какая-то сволочь на мобильник названивать.
Забытье оказалось столь глубоким, что реальность в виде телефонного звонка прорывалась в него долгую минуту. Одна трель, другая, седьмая, десятая… Дима в своем сне понимал, что звонят по его душу и надо открыть глаза, ответить, потом куда-то бежать, что-то делать… Но сил проснуться не было.
Он сдался. Решил: «Хрен с ними. Потом перезвонят». И потянулся выключить разрывающийся на прикроватной тумбочке аппарат.
Но тут в голове молнией мелькнуло: «А если Надька?! Вдруг случилось что?»
И он хриплым спросонья голосом выкрикнул в трубку:
— Да?
— Это с ЖЭКа, — откликнулся недовольный женский голос. И строго вопросил: — Чего это вы трубку не снимаете?
— Не хочу — и не снимаю! — озлился Полуянов.
А тетка продолжала его пытать:
— И почему у вас дома никого нет?
Журналист против воли включился в идиотский разговор:
— Как никого?
— Да так. Техник под дверью полчаса простоял, звонил, стучал, а ему не отперли, — гневно заявила женщина. — А мобильную связь нам, между прочим, не оплачивают, я вам по доброте душевной звоню…
— Вы, что ли, про квартиру Митрофановой говорите? — наконец дошло до журналиста.
— Ну а про чью же еще? — возмутилась женщина. — Вы ж телефон дали, чтобы звонить, если что! А сами гуляете! — И начала перечислять: — Нам, между прочим, надо акт составить, ущерб рассчитать. И газовиков вызвать, чтоб трубу восстановили. И со страховой вам дозвониться не могут, им надо повреждения осмотреть. Вы когда в квартире-то появитесь?
— Понятия не имею, — вздохнул Полуянов. — Хозяйка пока в больнице, а я…
— А там, между прочим, стекла выбиты, — строго перебила его дама. — Хорошо, пока солнце, а если дождь пойдет? Об этом вы, молодой человек, не подумали? Все зальет ведь! Хотите, чтобы подруга ваша из больницы в полный разгром вернулась?!
Да уж. Напору сотрудников ЖЭКа сопротивляться бесполезно.
И Дима кротко произнес:
— Хорошо. Если я подъеду… скажем, через час, это будет нормально?
— Поздно, — отрезала собеседница. — У нас жилой сектор до девяти утра.
А Дима, будто не расслышав, добавил:
— Но вы только вместе со своим техником еще стекольщика приведите. И остальных, кого нужно.
— Я тебе что, нанялась? — возмутилась женщина.
— Я заплачу, — пообещал Дима. — Лично вам. И еще просьбочка. Может, есть у вас на примете надежные ребята, чтоб квартиру в порядок привели? Обломки вынесли, мусор убрали, то, се…
— Скажете тоже, «то-се»! — фыркнула дама. — Там настоящий ремонт делать надо! В кухне полы вспучило! Перестилать придется.
Господи, ну и тоска. Ремонт. Хозяйство. Какие-то комиссии. И все на нем, покуда гражданская жена (а как еще назвать Надюху?) в больнице…
Дима с отвращением отбросил мобильник. Для Надьки он, конечно, готов на многое. Свою бы кровь отдал, чтоб она только поправилась побыстрее. Собственной жизнью бы рискнул, если нужно, чтобы разобраться, кто на нее зуб имеет. Но принимать вместо нее визитеров из ЖЭКа?.. Ясно: неприятных обязанностей в семейной жизни куда больше, чем привилегий.
И Дима со вздохом поплелся на кухню своей такой пустой, уютной и безопасной холостяцкой квартиры. Нужно быстренько выпить кофе из потемневшей от слишком редких помывок кружки. А потом бежать по скучным супружеским делам.
Надя
Ночи в больнице хороши, только если врачи не жалеют на тебя снотворного, тогда ты кайфуешь по полной программе и спишь сурком. Но длится халява совсем недолго. То ли врачи боятся, чтоб пациенты наркоманами не заделались, то ли просто на хорошие лекарства жмотятся.
Еще вчера вечером медсестра вколола Наде какой-то чудо-укол, после которого оставалось лишь закрыть глаза и «улететь». А сегодня ее, видно, в выздоравливающие перевели и из волшебных снадобий предложили только анальгин. Или она не могла уснуть потому, что Димочки впервые за столько дней рядом не было?
Вот и крутилась чуть ли не до утра на узкой больничной койке. Лежала — и прислушивалась. Как медсестра разгоняет засидевшихся за нардами мужичков. Как в ночном коридоре визжит колесами инвалидная коляска, а за окном в больничном парке играет макушками лип летний ветер.
Обыденные, безопасные, предсказуемые звуки. Просто представить невозможно, что в них может вплестись сухой щелчок курка или крадущиеся шаги убийцы…
Но правда-то заключается в том, что Ленка Коренкова — мертва, а она, Надя, в больнице с тяжелой контузией. А третья из их компании, Ира Ишутина, призналась, что теперь, после покушения, все-таки решила нанять охрану. «И понимаю ведь, Надька: случись чего, от этих козлов толку будет мало, они только мускулами трясти умеют, а все равно как-то спокойней…»
Надя потянулась к тумбочке. Взяла с нее лист бумаги, в сотый, наверно, раз вчиталась в единственную, отпечатанную на принтере фразу: «Судьба свое возьмет ».
Действительно. Выражение ей знакомо.
Его очень любила еще одна их одноклассница, Людка Сладкова. Повторяла его и к месту, и невпопад. А теперь точно такую же фразу без подписи и с анонимного адреса прислали по электронной почте Иришке.
С одной стороны, это можно списать на случайное совпадение. Потому что Людка тоже не тянет на убийцу. Да и глупо спустя десять лет мстить за мелкие школьные обиды. Да их и обидами назвать нельзя — так, мелкие контры… Но с другой стороны…
Надя снова прикрыла глаза. Задумалась.
Они со Сладковой друг друга недолюбливали — это факт. Та явно их развеселой компании завидовала. И красоте девушек тоже — сама страшна, как смерть. Да еще и подать себя не умела. Хотя бы сиськи свои роскошные, единственное достоинство, напоказ выставляла — так нет же, вечно наряжалась в бесформенные балахоны. И еще Сладкова страшно злилась из-за того, что Лена, Ира и Надя ничего не боялись — или, по крайней мере, создали себе имидж бесстрашных. А Людка вечно ходила скрюченной и все страдала: то один на нее посмотрел косо, то другой.
К тому же была она в их классе старостой. Удивительно нудной, мелочной, злопамятной. Людка в рамках своей должности не ленилась задерживаться в школе после уроков. И лично проверять, насколько хорошо дежурные по классу отдраили пол и не поленились ли прополоскать и аккуратно разложить на кромках ведер помойные тряпки. А так называемое ведение дневника? Явный ведь пережиток — из социализма и младшей школы. Во всех параллельных классах подобными глупостями не занимались — просто потому, что желающих взять на себя столь дурацкую общественную нагрузку не находилось. Одна Людка на полном серьезе просматривала дневники. И выставляла за их ведение оценки. Полная глупость. Наде, что ли, рыдать из-за того, что внизу странички рукой Сладковой написано: «Четыре с минусом. Очень неаккуратно »?..
Она и не рыдала — просто не обращала на Сладкову внимания.
Ленка с Иркой — те были пожестче. Коренкова однажды и вовсе двинула ненавистной старосте своим же дневником по мордасам. За очередную двойку по его ведению и строгое требование: «Немедленно заполнить графы домашнего задания за прошедшую неделю ».
— Какие, на хрен, задания? — на весь гулкий школьный коридор орала Елена. — Ты что, вобла, не знаешь? Я на этой неделе в Екатеринбург летала, на всероссийский конкурс! С личного разрешения директора! Какого дьявола мне задним числом дневник заполнять?!
А Сладкова, зануда, знай себе повторяет разные глупости про «общие правила» и «единообразие»…
Она действительно жила до тошноты примерно. Школьный устав, что ли, держала под подушкой? Ни одной яркой кофточки, не говоря уже о помаде или колготках в сетку. Ни единого опоздания — о прогулах или, допустим, сигаретке за углом даже речи не шло. И, конечно, сплошные пятерки — а это уж полный феномен, особенно в старших классах. Все остальные-то готовились в вузы и четко знали: этот предмет мне нужен, а этот — нет. Или, как Ирка Ишутина, никуда поступать не собирались и учили только то, что им интересно, по доброй воле. Но чтобы пятерка одновременно по физике и по литературе — такого не было больше ни у кого. Или в технический вуз идешь и с точными науками проблем не имеешь, или гуманитарий, а геометрию с алгеброй на четверочки вытягиваешь.
Сладкова же стремилась быть идеальной. Мало того: страшно злилась, когда ей всего лишь ставили пятерки, а больше никак ее не выделяли. Но за что ее выделять, скажем, на уроке пения, если у нее ни слуха, ни голоса? Фамилии композиторов знает, но в музыке — совсем не это главное, тут одной зубрежкой не возьмешь… А Людмила этого, видно, не понимала. Еще и повторяла обиженным тоном: «Судьба свое возьмет». Типа: вы все, дураки, меня еще оцените!
Надя никогда не забудет, как в седьмом классе — пока преподавалось домоводство — всем девчонкам в преддверии двадцать третьего февраля велели дома по тортику испечь.
Митрофанова тогда по полной программе отпахала.
По просьбе вечно занятой своими музыкальными конкурсами Ленки испекла за нее простецкую шарлотку. «Ты, главное, не парься, мне это нужно, только чтобы отвязались».
Помогла Иришке Ишутиной сварганить пирожные безе. «Мне, Надюх, на кулинарию плевать — просто обидно, что они у меня всегда плоскими, как блины, получаются».
Митрофановой не жаль — она поделилась с Иркой секретами: что сахар в тесте должен до последней крупинки раствориться и какую температуру в духовке поддерживать.
Лена с Иринкой получили проходные пятерки и с удовольствием взялись потчевать своими кулинарными шедеврами Степана и прочих мальчишек.
А Надин собственный торт — она не поленилась испечь коронную «Пьяную вишню в шоколаде» (пять часов чистой работы и недосягаемые вершины поварского мастерства) — отправился на межрайонный конкурс «Юные хозяюшки». Более того — на этом конкурсе победил. И растроганная учительница труда (ей за триумф ученицы достались Почетная грамота и даже денежная премия) прилюдно на очередном уроке заявила, что у Митрофановой теперь — бессрочная пятерка, даже если она больше ни на одном занятии не появится или все общественные кастрюли со сковородками расплавит.
Класс Надиному успеху поаплодировал, и очень многие, между прочим, хлопали искренне. Мальчишки — те и вовсе вились вокруг нее змейками, дружно набивались в гости «на пирожки». Ирка Ишутина пообещала, что, когда ей надоедят машины и скорость, она обязательно пойдет к подруге в подмастерья и постигнет под ее руководством премудрости кулинарии. А Ленка Коренкова поклялась, что, едва станет знаменитой, уровня Ван Клиберна, пианисткой, немедленно определит Митрофанову своим личным поваром на огромную зарплату, будет брать ее во все заграничные поездки и селить рядом с собой исключительно в пятизвездочных отелях.
Одна Сладкова (хотя чего злиться, тоже получила за свой чахлый бисквитик вполне предсказуемую пятерку) смотрела волком. И даже осмелилась квакнуть, будто у Нади мама профессиональный кулинар, она, мол, «Пьяную вишню» и испекла, а врать нехорошо и судьба свое все равно возьмет…
Ну разве не чушь? Весь класс знает, что Надина мама — медсестра в поликлинике. И — живут без отца — чтобы семью прокормить, две ставки тянет. А поздними вечерами еще и бегает по уколам. Ей не до готовки.
— Дура ты, Людка. И язва, — помнится, укорил тогда Сладкову Степан.
А Надя — она всегда, даже в далеком седьмом классе, старалась не обострять отношений — спокойно добавила:
— У моей мамы, между прочим, сосисок сварить времени нет. Я с пятого класса сама готовлю.
Сладкова под гнетом общественного мнения быстро заткнулась. А очень скоро в ворохе школьных новостей забылся и Надин сногсшибательный торт.
Но спустя две недели — как раз наступило Восьмое марта — в классе вывесили праздничную стенгазету. Это уж в честь женского пола мальчишки расстарались — во главе со Степаном.
Подход юные мужчины продемонстрировали нестандартный. Каждая девчонка из класса была представлена… в виде машины.
Ира Ишутина оказалась «Ламборгини». Картинка с машиной, ее перекрывает фотография девушки. И — веселая приписка: «Стремительна, прекрасна. Совсем не безопасна! »
Лену Коренкову мальчишки назвали «Бентли». И написали в ее честь двустишие: «Роскошна. Элегантна. Недоступна. И не любить ее — преступно!»
Наде досталась более скромная роль «Тойоты», а текст гласил: «В ее руках — семья и безопасность. Но под простецкой маской — что за страстность!»
Мальчишки явно проштудировали не один автомобильный журнал — помимо всем известных «БМВ» и «Мерседесов», в газете присутствовали и чудеса корейского автопрома, и французские малосемейки, и английские, давно снятые с производства лимузины…
А отечественный автомобиль в праздничном выпуске оказался единственным: убогий, весь в царапинах, «каблучок»-универсал. И с ним, по мысли парней, ассоциировалась… круглая отличница и гордость класса Людмила Сладкова!
Одно изображение — более чем уродливое. А текст и вовсе оскорбительный: «Умеет все, но понемногу. Дадим Людмилочке дорогу!»
Но как же весь класс тогда хохотал! И даже учителя, которые Сладкову, в общем-то, жаловали, с трудом сдерживали улыбки.
— Потому что не в бровь, а в глаз, — гордился Степан.
А несчастная Сладкова даже на праздничный вечер не осталась. Отсидела накануне Восьмого марта уроки и пулей умчалась домой. И даже сорвать со стены газету и изорвать ее в клочки пороху не хватило: одно слово — примерная девочка.
Но разве за подобное мстят? Можно подумать, у других в детстве не было расстройств и разочарований.
Надя выбралась из постели. Подошла к окну. Далеко в перспективе, меж верхушек лип больничного парка, уже проглядывал рассвет, и она перед лицом просыпающегося светила вдруг снова почувствовала себя школьницей. Маленькой девочкой. Одинокой и беззащитной. Атом, капля, зернышко. А вокруг — огромный и безжалостный мир.
В окно тянуло рассветным холодом, босые ноги замерзли.
«Но у меня хотя бы подруги были, — мелькнуло у Нади. — Да и с мальчишками — никаких проблем. И Степан, и Васька Махов хвостом за мной ходили… А Сладкова — она всегда одна была. Всегда в стороне. В противостоянии. От такого и правда легко ожесточиться… Ее ведь постоянно мордой об асфальт размазывали. Тортик, машина-универсал — еще ерунда! Чего стоит та история с умирающим , когда она себя полной дурой выставила?»
Надя зябко повела плечами.
Санитар, бодро шагавший в парке под окнами ее палаты, вдруг показался ей подозрительным. Не по ее ли душу он идет? Не пистолет ли у него под халатом?!
Она захлопнула окно, вернулась в постель, спряталась под тощим больничным одеяльцем. Снова закрыла глаза. Спать, наверное, уже бесполезно.
Да и вообще: только начни вспоминать — уже не уснешь…
Десять лет назад
В медицинский из всего их класса собирался только Семка Зыкин. Он единственный был во всяких тычинках-пестиках-системах кровообращения настоящий бог. А все остальные на биологию плевали с высокой колокольни.
К счастью для одиннадцатого «А», училка, Тамара Тарасовна Гуляйнер, ничего против этого не имела. Демократичная была тетка, за свою биологию особо не обижалась. Да и вообще не стремилась работать. Не зря к ней прочно прилепилась кличка «Гуляка». Молодая, стройная, смелая. На школьных вечеринках ее юбки часто оказывались короче, чем у самых продвинутых одиннадцатиклассниц. И макияж Гуляка Тамарка накладывала боевой — Николай Валентинович, директор, аж морщился. Но замечаний делать не смел — боялся, наверно, оставить школу без очередного предметника. И так географичка в декрете и вместо нее безотказный Иван Адамович преподает.
А в выпускном классе биологичка и вовсе объявила:
— Предлагаю договориться. Пятерки в аттестат, я так понимаю, обязательны только Зыкину и Сладковой. С них я и буду драть три шкуры. Кому нужна четверка — требования минимальные. Не прогуливать, рефераты сдавать вовремя, контрольными не манкировать. А кого трояк устроит — третировать не буду. Хоть совсем ко мне не приходите. Согласны?
Класс встретил ее предложение восторженным гулом. Двоечник и балагур Вася Махов со своей задней парты нахально пробасил:
— Тамарочка Тарасовна, вы просто супер! Дайте я вас расцелую!
— Ты, Махов, меня еще целовать не дорос, — с достоинством отбрила учительница. — Но свои законные три балла получишь. Только порадуй меня: чтоб я тебя больше на уроках не видела.
— Вы имеете в виду… кто не хочет, может вообще не приходить на занятия? — выдохнула со своей одинокой парты зануда Сладкова. — И все равно получит в аттестате положительную отметку?!
— Именно это, Людочка, и имею , – весело откликнулась учительница. — Кстати, если тебя очень интересует: директор в курсе и не возражает.
— Но ведь существует школьная программа по биологии! — не сдавалось классное пугало. — Кто-то ее придумывал, составлял… А вы единолично все отменяете!..
В классе раздались смешки. Лена Коренкова не чинясь выдохнула:
— Вот дура!
Степан, вечный антагонист Сладковой, тоже вступил со своей парты:
— Все, Людка! Хватит нудеть! Тащишься от биологии — сама на нее и ходи. А к людям не цепляйся.
Наде для библиотечного института биология была совсем без надобности — вполне трояк сгодился бы, а четверки и вовсе выше крыши. Но после заявления учительницы ей стало как-то скучно. Неужели больше не придется ни журналы специальные читать, ни мамины учебники из училища? Сдирай себе с учебника контроши — и дело в шляпе. Скукотища.
Но не лезть же, как Сладкова, на рожон!
И Надя вместе с большинством одноклассников довольно загудела, а впредь, зарабатывая серенькое «хорошо», интересовалась биологией по самому минимуму.
…Как, например, в тот весенний день, когда Тамара Тарасовна объявила очередную контрольную по физиологии человека. Написала на доске вопросы. Строго велела:
— В учебники не заглядывать, шпаргалками не пользоваться.
Но при этом демократично вышла из класса.
И весь класс — кроме, разумеется, Зыкина и Сладковой, — имевший о физиологии человека самое смутное представление, зашелестел страницами учебников.
…Надя — спасибо рассказам мамочки — ответы на контрольную знала и без учебника. Поэтому браться за дело не спешила, успеется. Сидела себе смирненько, смотрела в окно, слушала нахальный гомон воробьев и вздыхала. Кажется, опять по поводу блистательного студента Димки Полуянова, который не только перестал являться к ним в гости, но даже не звонил.
И того дядьку под школьными окнами в пустынном, по случаю занятий, дворе она увидела первой.
Если не приглядываться, он был классическим пьянчугой, типичным представителем низов микрорайона. Несмотря на утро, всего второй урок, плетется «по восьмерке», ноги подкашиваются. И, кажется (Надя прищурилась, но разглядеть не могла), часть выпитого наружу пошла — по подбородку несимпатичная струйка течет.
Митрофанову пьяные раздражали. И она уже приготовилась отвернуться и взяться наконец за контрошу, когда мужик (тоже вполне предсказуемо) окончательно запутался в ногах и грохнулся об асфальт.
Упал тяжко, лицом, с неприятным «хлюпом», а еще говорят, алкашей ангел-хранитель оберегает. И остался недвижим. На голой дорожке, с которой едва сошел снег.
Фу, до чего противно! Но ведь замерзнет…
И Надя прошептала своей соседке по парте Иришке:
— Смотри, мужик до чего нализался!
Та послушно выглянула в окно. Внимательно рассмотрела дядечку. Проговорила в ответ:
— А с чего ты взяла, что именно нализался?
— Шел — весь заблеванный. И качался. А теперь рухнул, — отчиталась Митрофанова.
— Выглядит вроде прилично. Не видишь, что ли: костюм дорогой и пальто явно бутиковое, — с сомнением протянула Ирина. И предположила: — Может, ему с сердцем плохо?
— Да какое сердце! — возмутилась Митрофанова. — Видела б ты его рожу! Вся красная. И глаза мутные.
— Кстати, это совсем не довод, — встрял с задней парты Степан, который, оказывается, подслушивал их разговор. — У меня дед, прежде чем с инсультом свалился, тоже весь день красный ходил. Как свекла, глаза навыкате… И ахинею какую-то нес. Это, говорят, часто бывает, когда сосуд в мозгу лопается.
— Так, может, «Скорую» вызвать? — предложила Надежда.
— В директорский кабинет переть? К телефону? Стремно… — вздохнул Степан. — Был бы Кирюха…
Все трое дружно посмотрели на третью с конца парту в среднем ряду — на ней обычно располагался Кирилл Кротов, единственный на весь класс богач и обладатель мобильника. Сейчас, однако, место пустовало — Кирюху вполне устраивала тройка по биологии, и на контрольные он не являлся.
— Или вылезти? Посмотреть? — выдвинула встречное предложение сидевшая рядом со Степкой Лена Коренкова. — Если водкой пахнет — то и хрен бы с ним. А если нет, вызовем «Скорую». От директора. Нельзя ж просто на этого типа наплевать…
— А как ты вылезешь? — с сомнением протянул Степан. — Высоко… А через коридор идти — так сегодня охранник бешеный.
— Да уж, блин. Новая мода… — вздохнула Надя.
Охранниками школу оснастили совсем недавно. Вроде как защита от терроризма. А на деле — защиты никакой, одна морока. И на урок не опоздаешь, тут же директору настучат, и покурить на переменке не выскочишь — не выпускают, какие предлоги ни придумывай.
— Вот всего ты, Степка, боишься! — презрительно фыркнула Ленка. — Даже охранников. Просто противно!
А Надя возмутилась:
— Да нет! Сегодня он обязан выпустить! А если человек умирает?!
Ирина же в споре участвовать не стала. Просто молча поднялась. Подошла к окну. Распахнула створку, взобралась на подоконник — и сиганула вниз.
— Ирка!.. – выдохнула ей вслед Надя.
Этаж всего лишь первый, но высоченный. Метра три минимум. За счет того, что под ними еще подвал, где в давние времена военной подготовкой занимались.
Но Ишутиной, закаленной в гонках и спорте, хоть бы что. Ловко приземлилась на согнутые в коленках ноги, даже не упала. И пулей бросилась к мужику.
— Надо за ней!.. – выкрикнула Елена.
Но в голосе ее звучало сомнение, и с места она не двинулась. А будущий доктор Сема Зыкин со своей парты саркастически произнес:
— Давай, Коренкова, прыгай… На перелом со смещением. Месяца три в гипсе проходишь как минимум.
Ирина тем временем достигла пострадавшего, наклонилась над ним, затеребила, о чем-то спросила… Слов, за резким весенним ветром, было не разобрать.
Одиннадцатый «А», наплевав на контрольную, дружно переместился к окнам и не сводил с нее глаз.
А Ира поднялась с корточек и крикнула в сторону распахнутых окон класса:
— Он не пьяный!.. И не дышит! Не знаю, что делать!!
— Ой… — пискнула Надя.
Сема же Зыкин со знанием дела произнес:
— Видимо, обширный инфаркт. А что тут делать? «Скорую» вызывать. Может, реанимируют.
— Да какая «Скорая», если человек не дышит?.. Не доедут ведь! Не успеют! — возмутилась Митрофанова.
— А ты-то что можешь сделать? — скривился в противной улыбке одноклассник. — Искусственное дыхание «рот в рот»?
— Да хотя бы так! — запальчиво произнесла Надежда. — Не просто же сидеть!
И она не очень ловко закинула правую ногу на подоконник.
— О горе, коль за дело берется дочка медсестры! — с завыванием, будто с театральной сцены, произнес Семен. И снисходительно добавил: — При чем здесь искусственное дыхание, если у человека сердце отказало?..
Ирина же с улицы опять выкрикнула:
— Да вы что там все, обалдели?.. Сюда скорей! Хоть кто-нибудь!!!
А в классе вдруг заговорила отличница Сладкова. Голос ее, на удивление, звучал не привычно нудно-бесстрастно, а горячо, обиженно:
— Как вам не стыдно?! Человек умирает, а вы дискуссию развели!!!
— Ну и прыгай сама! — хмыкнул Зыкин. — Спасай!
И в этот момент Степа решился. Быстро подвинул сидящую на подоконнике Надежду. Одним прыжком забрался туда сам. А после не раздумывая соскочил вниз.
Приземление получилось пожестче, нежели у Ирины, — его завалило на бок, и от стона Степан не удержался. Но, похоже, обошлось без травм. Хоть и не сразу, он вскочил на ноги. И велел Митрофановой:
— Прыгай. Я поймаю.
Отказаться было невозможно.
…Когда Надя, часы и дни спустя, вспоминала свои на тот момент ощущения, то понимала, что прыгнула она вовсе не для того, чтобы помочь несчастному мужику. В семнадцать лет для нее было гораздо важнее не ударить в грязь лицом перед одноклассниками. И не заслужить на веки вечные презрительной клички «трусиха».
И потому, изо всех сил пытаясь не завизжать, она бесстрашно шагнула в пустоту. В призрачные и очень, как ей казалось, далекие объятия Степана.
Он подхватил ее и снова не удержался на ногах, в ледяную слякоть они упали вместе.
В этот раз Степа охнул уже куда громче. Но, сцепив зубы, поднялся. Помог встать Надежде. И строго, по-мужски, велел:
— А ну соберись!
И они кинулись на помощь Иришке.
А дальше Надя уже помнила смутно. Потому что все посторонние звуки, вопросы и разговоры тут же затмило страдающее, с запавшими глазами лицо мужика. Действительно, вполне прилично выглядит и пахнет вкусно — хорошей туалетной водой. И дорогой портфель рядом на земле валяется. Как только она могла принять его за алкаша?.. А пока они с Иркой обсуждали, спешить на помощь или не надо, сколько драгоценных минут оказалось потеряно…
Митрофанова, спасибо маминым урокам, быстро определила, что мужик, вопреки утверждениям Ишутиной, пока жив. Хотя пульс действительно нитевидный и дыхание еле слышно. И на раздражатели не реагирует. Кома? Или все-таки глубокий обморок? В любом случае единственный выход — непрямой массаж сердца. Ничего иного она все равно делать не умеет.
И Надя рванула его куртку. Выдирая с мясом пуговицы, распахнула рубашку, обнажила грудь. А Иринке со Степаном — те бестолково топтались рядом — велела:
— Быстро! Бегите в школу! «Скорая» нужна! Пусть кардиореанимацию пришлют!
— Степка, беги ты, — ретранслировала ее приказ Ишутина. — А я Надьке помогу.
Степан повиновался, а Ирина вместе с Надеждой навалились на грудь мужика.
— Только ребра ему не сломай!.. – простонала Митрофанова.
— Плевать на ребра! Жизнь важней! — откликнулась подруга.
Тело пострадавшего елозило по мокрому асфальту, дрожало под их руками, ухало о мостовую, но в себя мужчина не приходил. Веки не дрожали, губы не подергивались.
— Давай, не останавливайся! Еще! — тоном опытного реаниматолога велела Ишутина.
А Надя робко произнесла:
— Вдруг… вдруг мы совсем не то делаем? И только хуже получится?..
— Лучше… делать хоть что-то, — помогая ей и задыхаясь от напряжения, произнесла Ишутина, — чем просто из окна смотреть…
— Золотые слова! — услышали они знакомый голос.
Ленка! Тоже хотя и боялась, и руки свои золотые музыкальные ей надо беречь, а пришла на помощь!
— Ты кстати! Беги к нашей медсестре! — велела ей Митрофанова. — Пусть приходит и нашатырь несет, и адреналин, и все, что там нужно для первой помощи!
— Есть, шеф! — коротко откликнулась подруга, кидаясь в сторону школьной двери.
Но медсестра уже бежала к ним сама. А за ней свирепый школьный охранник и еще какие-то взрослые, включая директора школы…
И Надя почувствовала, как дикое напряжение, ответственность, страх постепенно ее отпускают.
Медсестра мягко отстранила школьницу, склонилась к пострадавшему… и триумфально объявила:
— Живой!..
А Надя неудержимо, горько и яростно, разрыдалась.
…Дальше очень быстро примчалась «Скорая». Мужика ловко и быстро загрузили в машину. Автомобиль, разрывая утреннюю тишину воем сирены, спешно вырулил со школьного двора.
Надя — она только сейчас почувствовала, до чего же ей холодно без куртки, — поежилась. И благодарно улыбнулась Степану, когда тот накинул ей на плечи свой пиджак.
А он ласково коснулся ее руки. Произнес:
— Пойдем.
Надя молча кивнула. Сделала шаг и вдруг увидела, что в школьный двор въехала еще одна карета «Скорой помощи». Целеустремленно подрулила к зданию — к той его части, где располагался кабинет биологии.
Надя вопросительно взглянула на Степана:
— А это к кому?!
Тот скривился. Неохотно ответил:
— К Сладковой.
— К Сладковой? А что с ней?.. – удивилась Надежда.
— Да тоже, дура… Помочь, видите ли, решила. Она ведь отличница, все знает, — поморщился он. — Думала, без нее не обойдемся. Ну и сиганула вслед за нами.
Он замолчал.
— И что? — поторопила его Надя.
— Да что-что… — буркнул Степа. — Как Сема и говорил. Перелом! Сказали, со смещением.
— Елки-палки!.. – расстроилась Митрофанова.
А Степан неожиданно жестко закончил:
— Ничего и не елки. Сама виновата. Нечего было лезть.
— Но она ж как лучше хотела, — возразила Надя.
— Ой, да какой с этой селедки может быть толк?.. – возмутился тот. — Только бы под ногами зря путалась. Мешала.
— Все равно жаль, — не согласилась Надя.
— Ну, раз жаль, навести ее в больнице. Апельсинчиков ей принеси, — саркастически ответствовал Степка.
Говорить больше было не о чем.
Оба вернулись в класс. Надя удивилась, как мало времени прошло. Оказалось, еще урок не закончился. И даже биологичка не объявилась — видно, не сомневалась, что ученики поглощены контрольной, и со спокойной душой отправилась по своим делам.
Их со Степаном встретили шумно, радостно. Обступили, начали расспрашивать, ахать, хвалить. Один Семка, скептик, насмешливо кривил губы:
— Смотри, Митрофанова! Видел я, что за хрень ты ему вместо массажа сердца делала… Подаст на тебя дядя в суд! Точнее, его родственники — когда он кони двинет.
Надя и сама дико боялась, что напортачила, поэтому спорить с Зыкиным не стала. Вместо нее это сделал Степан:
— Надька жизнь ему спасала. А ты, блин, горе-врач, — из окошка смотрел!
— Да уж. Только дочка медсестры и может спасти нацию! — фыркнул Зыкин.
И больше в разговоре не участвовал.
А Надя еще дня три дико вздрагивала от каждого телефонного звонка или когда в школе посреди урока открывалась дверь в класс. Ей все казалось, что пришли за ней. И будут обвинять в том, что своими неумелыми действиями она угробила человека.
Однако никаких репрессий не последовало. Только, по слухам, биологичке Тамаре Тарасовне директор влепил строгий выговор за то, что оставила класс без присмотра. Да еще, опять же по разговорам, в школу являлась мамаша Людки Сладковой. Якобы устроила Николаю Валентиновичу дикий разнос, потому что коллектив учителей не смог обеспечить ее дочке должного уровня безопасности. И теперь ее кровиночка, вместо того чтобы готовиться к блистательному поступлению в институт, вынуждена коротать время на больничной койке.
…А спустя месяц после этого события на школьном вечере в честь Дня космонавтики директор школы торжественно вызвал на сцену Надежду Митрофанову, Ирину Ишутину, Елену Коренкову и Степана Ивасюхина. Вручил каждому по Почетной грамоте, сопроводив награду теплыми словами. И рассказал, что звонил в больницу, куда «Скорая» доставила того самого несчастного мужика. Пациент, оказалось, выжил и даже уже выписался. А вытащить его удалось во многом благодаря своевременным и грамотным действиям тех, кто оказывал первую помощь. У мужчины действительно был острый сердечный приступ. И спас его именно вовремя и грамотно проведенный непрямой массаж сердца.
Ох, какими аплодисментами разразился школьный зал! Хлопали все — и глупые первоклашки, и циники-подростки. Компания — особенно, конечно, Надежда — на какое-то время завоевала бешеную популярность. На них показывали пальцами, за их спинами шушукались, а наивные младшеклассники, дико смущаясь, просили вместе сфотографироваться.
Об участии в деле Сладковой, которая до сих пор лечила в больнице свой перелом, директор даже не упомянул.
А вскоре Надя, Лена, Ира и Степа получили каждый по анонимному письму. Содержало оно одну-единственную фразу: «Судьба свое возьмет ».
Это было любимое выражение безвинно пострадавшей Сладковой. Которая в школе больше так и не появилась. И даже на выпускной вечер не пришла.