Глава 12
Дима
Принимать сотрудников городских служб, да еще и в чужой квартире, — полный кошмар. Хорошо еще, он не чистюля Надька — та бы в обморок свалилась. Техник-смотритель, например, явился в грязных по щиколотку сапогах. И не чинясь протопал в них по всей квартире, даже зачем-то по комнатам, хотя там не было ни газовых труб, ни разрушений. А обремененная роскошной халой на голове мадам из страховой компании с неженской силой сорвала на кухне единственный уцелевший пласт линолеума. В ответ на недоуменный Димин вопрос она объяснила, что таким образом масштабы взрыва оценивает. Под сорванным куском обнажились цементные полы, но тетеньке на сей факт, разумеется, было плевать: «Вам ведь все равно ремонт делать!»
С ремонтом, впрочем, все оказалось непросто. Жэковская дама, правда, не подвела. Прислала двоих хануриков, кои всего-то за две бутылки взялись выносить на помойку обломки и мусор. Но «трубы» у рабочих, к сожалению Полуянова, горели не сильно — потому что ползали те еле-еле, триста метров до мусорных контейнеров они преодолевали за полчаса. А Дима сидел в разгромленной квартире и злился. Полно ведь собственных дел, и Надька в больнице, и вообще не мужское это занятие — надзирать за строителями. Но не оставишь же алкашей одних, не доверишь им ключи! К тому же нужно, жэковская дама права, нормальных рабочих искать, договариваться с ними о полном ремонте кухни. Не привозить же Надьку из больницы в такой разгром!
Дима, верный роли примерного мужа, разыскал в картонном ящике с аккуратной надписью, сделанной Надиной рукой, «макулатура » пару рекламных газет. Выбрал нужные телефоны, принялся названивать ремонтникам. И быстро понял, что нанять бригаду — тоже целая история. Одни стопроцентный аванс требуют, другие заявляют, что стройматериалы им должен заказчик поставлять, а третьи просят проживание им обеспечить.
Полуянов представил, как они с Надеждой, еще бледной и слабенькой, возвращаются из больницы и видят: в спальне, на их постели, спят вповалку пятеро рабочих-таджиков.
…И тут в дверь снова позвонили. Очередной, что ли, техник? Или менты снизошли, чтоб хотя бы видимость расследования создать?! Сколько же коршунов никчемных, но крайне навязчивых слетаются на человеческую беду!
Он вычеркнул очередной телефон неподошедшей строительной бригады и поплелся открывать.
На пороге стоял Степан.
Надин сосед и сожитель убиенной Коренковой.
Надя
Митрофанова даже обрадовалась, когда Димка позвонил в половине девятого утра и сказал, что появится не скоро. После бессонной ночи спать ей хотелось безумно. А обход как раз завершился, медсестра с уколами в ее палате отметилась, завтрак (несимпатичного вида овсянку) Надя гордо проигнорировала. Самое время задернуть жалюзи и покемарить, пока Полуянов ее квартирой занимается.
Митрофанову, правда, не очень радовало, что Полуянов взял на себя хлопоты по общению с городскими службами. Во-первых, он к этому не приспособлен — наверняка со всеми погавкается, а ей потом расхлебывай. А во-вторых, Дима никогда прежде не бывал в ее квартире один . У Нади, конечно, нет от него секретов, но если сердечный друг случайно в ее отделение платяного шкафа заглянет? А там без всяких пакетов внизу валяются нестираные бюстгальтеры. И упаковки прокладок, с крылышками и без…
Но не пресекать же благородные Димины порывы! И Надя, подпустив в голос максимум меда, поблагодарила Полуянова за участие. Строго-настрого наказала пообедать и в больницу к ней не спешить. Рухнула в постель, положила на ухо тонкую казенную подушку. И мгновенно (бессонная ночь все-таки лучшее снотворное!) «улетела».
…А разбудили ее мужские голоса. Один, безусловно, принадлежал Диме. А второй, второй…
Она резко откинула подушку, села на кровати. И в изумлении уставилась на небритого, глаза красные, руки подрагивают, Степана.
— Вот, — нимало не смущаясь, объявил Дима. — Я со своим гостем пришел. Точнее, с твоим. Рада?
— Здравствуй… Степа… — растерянно пробормотала Надя.
Она лихорадочно пыталась одновременно пригладить волосы, расправить смятый халатик и протереть заспанные глаза.
Полуянов наблюдал за смущенными действиями подруги с явной насмешкой, а на Степана и вовсе поглядывал более чем враждебно.
У Нади все внутри похолодело: «Неужели уже успели отношения выяснить? По дороге?»
Хорошо бы выскочить в ванную, умыться и хотя бы пару мазочков тональника сделать, но она, как назло, в халате, который едва коленки прикрывает. Сам Дима-то на ее голые ноги всегда поглядывает с удовольствием, но как он отнесется к тому, что сие зрелище станет доступным Степану?
Единственный выход — остаться в постели. И сыграть в слабенькую и несчастную — самая в таких случаях выигрышная тактика.
И Надя, вместо того чтобы вскочить, наоборот, натянула до подбородка чахлое больничное одеяло и жалобно улыбнулась:
— Ой, простите меня, пожалуйста… Сейчас я в себя приду. Что-то сегодня такая слабость и голова кружится…
— А врач уже был? Что сказал? — немедленно всполошился Дима.
Ну вот, пусть лучше квохчет, чем на Степку гневные взгляды кидать.
— Да все в целом нормально, — успокоила его Надя. — Но контузия, сам понимаешь, за три дня не проходит… — И обратилась к Ивасюхину: — Степ, да ты не стой столбом, садись. — Она приветливо улыбнулась: — Значит, менты разобрались? Выпустили тебя?
— Надя, да разве обо мне сейчас речь? — смущенно пробормотал Степан. И, сводя на нет все ее усилия по нейтрализации напряженности, горячо добавил: — Я как из лифта вышел, как увидел, что из твоей квартиры обломки вытаскивают, у меня внутри аж все рухнуло. Как раз осколки сервиза выносили, твоего любимого, и стол кухонный, я его тоже вспомнил, и дверь входная, увидел, обгорела. Я так испугался, что даже к себе не зашел. Сразу в твою квартиру — узнавать, что случилось. Не дай, думаю, бог…
— Заботливые у тебя одноклассники, — едко прокомментировал Полуянов.
— Я знаю, — холодно отрезала Надежда. И вновь обратилась к Степану: — А я ведь с самого начала знала, что ты не виноват. Еще когда меня понятой в Ленкину квартиру позвали. И я слышала, как менты во всем тебя обвиняют.
Дима хмыкнул и отвернулся.
— А уж когда на Ирку покушение случилось… — хладнокровно продолжала Надя, — и в моей квартире газ взорвался, я только и ждала, когда тебя наконец отпустят. Тяжело тебе было в тюрьме?
— Ладно, Надь, все нормально… — совсем уж смутился Степан.
А Дима — о, какой редкий и радостный для нее жест! — гневно закусил нижнюю губу.
И Митрофанова, чтоб окончательно добить журналиста, широко улыбнулась Степану:
— Кстати, ты отлично выглядишь. Возмужал, такая суровая складка между бровями появилась…
Чего б не сказать комплимент? Степке — приятно, а Полуянов — пусть себе бесится.
Надя и сама не знала, зачем вдруг стала дразнить гражданского мужа. Может, потому, что тот в последние дни был слишком хорошим ? Идеальный на сто процентов мужчина? И она решила показать, что тоже хороша, не обделена вниманием даже на больничной койке? Или пусть это и дела давно минувших дней, а к Степану — несчастному, небритому, неуспешному — у нее все равно сохранились теплые чувства? Или же просто взял верх извечный женский инстинкт — обязательно стравить двух поклонников? А в том, что Степан хотя и жил с Ленкой, и встречались они как соседи, случайно, все равно остался ее поклонником, Надежда не сомневалась.
Как бы то ни было, напряжение в маленькой белой палате достигло наивысшей точки. И тогда Надя тихо попросила:
— Степа, Дима! Давайте, пожалуйста, успокоимся. А то у меня от вас голова еще больше разболелась. И давление, кажется, поднялось.
— А я спокоен, — сквозь зубы произнес Полуянов. И процитировал: — Как пульс покойника.
Степка же затравленно взглянул на журналиста и пробормотал:
— Слушай, Надь… Я, наверно, пойду…
— Нет. Подожди, — властно велела она.
Во-первых, лавров победителя Полуянов пока не заслужил. А во-вторых… И она обернулась к Степану:
— Вот ты мне скажи. Вопрос, предупреждаю сразу, неожиданный. Как ты считаешь… Людка Сладкова — она на убийство способна?
Брови Степана изумленно взметнулись вверх.
— Ты только не спеши отвечать, — попросила Надежда. — Сначала все взвесь. Вспомни.
— Людка? Зануда Людка?.. – с неприкрытым сомнением протянул Ивасюхин. — Наше пугало?
— А ты посмотри, какую она записку Иришке Ишутиной прислала. — Надежда протянула Степану листок с отпечатанной фразой и пояснила: — Вчера по электронной почте пришло.
— «Судьба свое возьмет», — вслух через плечо Степана прочитал Полуянов. И удивленно воззрился на Митрофанову: — Что еще за бред?
Надя не ответила — она напряженно вглядывалась в лицо Ивасюхина.
Тот слабо улыбнулся. Повторил:
— Судьба, значит, свое возьмет. — Хмыкнул: — Помню. Людкина фразочка. Эк ее задело… Десять лет прошло, а все никак не успокоится…
— Может, это она нам мстит? — горячо выкрикнула Надя.
— А за что ей нам мстить?
— За то, что у нас все хорошо. А у нее, круглой отличницы, жизнь не задалась.
— Да ладно тебе. Будто у нас какие-то карьеры ослепительные… — буркнул Степан. — Если только у Ирки…
«К тому же и письмо одной ей пришло», — мелькнуло у Нади.
Но Степа тем временем сказал:
— Хотя… Если вспомнить, как мы со Сладковой на этой встрече обошлись… Я б, может, тоже психанул. Не знаю, как насчет убивать, но морду б набил — это точно.
— Так-так, — мгновенно насторожился Полуянов. — С этого места поподробней.
— Ну… встреча выпускников у нас недавно была, — неохотно пояснила Надежда. — Я тебе говорила… Людка Сладкова… мы с ней и в школе не ладили, а тут она еще противней стала. На нее, понимаешь ли, огромное наследство свалилось. Вот и начала она, блин, выпендриваться. А мы ее, ну, со Степой, Леной и Иркой, по старой памяти опустили …
— Да, Митрофанова, — покачал головой Полуянов. — Твои лингвистические способности меня шокируют.
— А что такое? — вскинулась Надя.
— Я думал, ты и слова такого не знаешь — «опускать». — И устало попросил: — Ладно, проехали с филологией. Излагай факты.
Людмила
Психологи, а позднее и психиатры неоднократно пытались ее убедить: одноклассники не виноваты. Корень проблемы — в ней самой.
Доктора сыпали умными словами вроде избыточного перфекционизма или нервного истощения, вызванного сом атическим расстройством. Назначали антидепрессанты. Уверяли, что пройдет месяц, максимум два — и жизнь, безусловно, наладится.
И с переломом ноги (хотя тот оказался, как предсказывал Сема Зыкин, сложным, со смещением) медицина справилась быстро. Уже к маю сняли гипс, а в июне, к выпускному, Люда вполне могла передвигаться без палочки.
Врачи безоговорочно освободили ее от школьных экзаменов. С одной стороны, это неплохо — не надо тратить время на бесполезные предметы. Хотя Люда и демонстрировала обширные знания от физики до биологии, но она ведь тоже человек со своими предпочтениями и склонностями. И пусть одноклассники с учителями считали, что отличнице Сладковой все науки подвластны, на самом-то деле она на филфак собиралась. И один Всевышний знает, как тяжело ей давались совершенно непрофильные физика, химия и биология. Но раз она однажды создала себе имидж двужильной, то и приходилось тянуть.
Люда — хотя никому бы в этом не призналась — тихо радовалась, что одноклассники ночами и днями зубрят билеты, лихорадочно вбивая в голову совершенно ненужные знания, а она может всецело посвятить себя литературе, русскому и иностранному.
Однако радость сильно померкла, когда выяснилось: в аттестате у нее, безусловно, будут сплошные пятерки, однако незыблемые школьные правила гласили: если не сдаешь выпускных экзаменов, то на медаль не надейся. Только похвальную грамоту и получишь, а с ней в вузе никаких льгот, сдавай вступительные на общих основаниях. Получался тупик: до выпускных не допускают, а медаль не дают. Жестоко — особенно для человека, которому чуть не с младших классов вбивают, что он светило, надежда и гордость…
— Людочка, не расстраивайся! — успокаивала ее мама. — Будто не знаешь, что на филфаке от медали никакого толку.
Да, Людмила знала прекрасно: медалистам нужно сдавать не четыре вступительных экзамена, а один. Но самый сложный — сочинение. И пятерок за него на гуманитарных факультетах университета традиционно не ставят. А значит, единственным экзаменом, пусть ты трижды медалист, обойтись все равно не удастся. Но сам факт, что она никогда не подержит в руках заветного, она у тебя уже в кармане , позолоченного кругляшка… Не положит его в сервант, на почетную полку… Не увидит законной гордости в маминых глазах…
Поневоле тысячу раз проклянешь тот злосчастный мартовский день, когда захотела сделать доброе дело. Спасти человека. Поднять себя в глазах одноклассников.
Ничего не скажешь, преуспела. Никто и спасибо ей не сказал, а тем четверым, которые лишь бестолково суетились подле потерявшего сознание мужика, почет и уважение. И никаких ни у кого проблем. Ни один из четверых ноги не вывихнул. Даже корова Митрофанова, которая на физре всегда последней плетется…
«Какая же я дура! — точила себя Людмила. — Зачем в окно прыгала?!»
Видно, на нее какое-то помрачение нашло. На них на всех. Но если Митрофанова, Коренкова, Ишутина, Ивасюхин благополучно приключение пережили, то она, Сладкова, расхлебывала последствия до сих пор…
— Людочка! Надо все забыть. И двигаться дальше, — внушала ей мама.
И дочь была с ней на сто, на тысячу процентов согласна.
…Только как она ни корпела ночами над учебниками и книгами, как ни усердствовала на университетских подготовительных курсах, а за вступительное сочинение получила позорную тройку.
И это стало настоящей катастрофой.
Люда потом ходила на апелляцию. Строгая комиссия, хотя и не положено, сжалилась над рыдающей абитуриенткой — отдала ей ксерокопию сочинения на руки: «А то вы сейчас в таком состоянии, что вам что-то объяснять бесполезно».
Слезы действительно не унимались. Прочитать злосчастное сочинение Люда смогла уже дома, когда наконец успокоилась и изничтожила весь мамин запас валерьянки. И пришла в ужас: неужели это писала она, отличница, надежда и гордость?! Почерк — ее, и ручка с темно-фиолетовой пастой — ее, и даже любимую фразу, «судьба свое возьмет», удалось в нужном контексте вставить. Но только откуда взялись эти корявые, беспомощные фразы? Жалкая аргументация? И даже четыре позорные орфографические ошибки?!
Даже верная мама, готовая за дочку в огонь и в воду, и то огорченно всплеснула руками:
— Людочка, как ты могла? Да еще по любимому Грибоедову?! У тебя ведь по нему такие блестящие работы!
Ответить на этот вопрос дочь не могла. Она прекрасно помнила утро вступительного экзамена. Духоту в метро. Нервную очередь у входа в аудиторию. Раздачу проштемпелеванных печатью филфака листков. Торжественного декана, вскрывающего конверт с темами… А дальше — все, провал.
…Как в тот день, когда она видела лежащего без сознания мужчину. И одноклассников, безрассудно выпрыгивающих из окна ему на помощь. И понимала, что ей тоже нельзя остаться в стороне.
А потом — пришла в себя лишь на больничной койке. С поломанной ногой и с позорным статусом неудачницы.
Впрочем, матери Люда как могла твердо сказала:
— Видно, помутнение нашло. Говорят, с абитуриентами такое бывает. Зря я ночью перед экзаменом над учебниками сидела. Лучше бы выспалась.
И они обе решили: ничего страшного не случилось. Люда еще годик позанимается, окончательно долечит сломанную ногу и, конечно, поступит на заветный филфак со второй попытки.
Однако и через год ситуация с абсолютной точностью повторилась. Прекрасная подготовка, должный настрой, выигрышная и тысячу раз обсосанная тема про антагонистов Печорина и Грушницкого — и опять позорный трояк. И, что самое обидное, опять вполне заслуженный.
…А гадина Митрофанова тем временем перешла уже на второй курс своего библиотечного. Коренкова блистательно разъезжала по музыкальным конкурсам. Ишутина, правда, работала всего лишь агентшей, но умудрилась непонятно на какие доходы обзавестись собственным автомобилем. И даже Ивасюхин, хотя тоже второй год подряд проваливался в институт, вполне преуспевал. Говорили, что в Лужниках на лотке со шмотками стоит, но выглядел всегда роскошно и пахло от него дорогим лосьоном и хорошими сигаретами.
А она, Людмила, лучшая, без вопросов, ученица во всей школе, до сих пор сидит у разбитого корыта. В университет не поступила, и на работе — никаких достижений, потому что просто нет никакой работы. Они с мамой решили: не нужно, чтобы Люда вместо занятий и восстановления после тяжелой травмы тратила силы и время на зарабатывание хлеба насущного… С одной стороны, конечно, это удобно: и по утрам не вставать, и в час пик в метро не толкаться, и не горбатиться в какой-нибудь жалкой конторе за копейки. Одна беда: на мамину зарплату не сильно пошикуешь. С голоду они, конечно, не мрут, но ни о каких модных шмотках или престижных театральных премьерах речи не заходит.
А уж когда Люда второй раз подряд пролетела с филфаком, стало и вовсе тяжело. У нее уже не получилось стойко принять неудачу и лелеять надежду, что на будущий год ей повезет. Три дня она просто рыдала. Потом слезы кончились, но вместо них накатила такая тоска, что лучше уж было реветь…
Людмила часами валялась в кровати и смотрела в окно. Машинально, не чувствуя вкуса, глотала еду, которую подносила ей мама. И бесконечно бормотала стихотворение как нельзя кстати пришедшегося Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так. Исхода нет.
…Исхода действительно не было. На восьмой день ее добровольного затворничества отчаявшаяся мама пригласила к ней дипломированного психолога. Потом — еще одного. После дело дошло до дядечки с пронзительным взглядом, который тактично именовал себя «психоаналитиком», но на деле являлся самым настоящим психиатром.
И все они уверяли, что нужно переступить, забыть и начать новую жизнь.
Но, несмотря на убеждения эскулапов и лекарства, переступить никак не получалось…
И Людмила винила в этом ИХ. Четверых. Елену. Надежду. Ирину. И Степана.
Месяц назад
Шиковать бывшие выпускники не стали. Под свою встречу арендовали скромную кафешку — маленькую, пыльную, пропитавшуюся упорным запахом позавчерашних щей. Зато, гордился оргкомитет, получилось недорого — всего по тысяче рублей с носа вместе с шампанским. И банкетный зал хотя и крошечный, но никого посторонних. И район свой, Медведково, добираться недалеко, что очень важно для тех, кто с малолетними детьми.
…А детей у выпускников родилось уже много. Чуть ли не каждая девчонка из бывшего одиннадцатого «А» сочла своим долгом явиться с толстенным фотоальбомом. И старательно изводила соседей по столу десятками изображений слюнявых, напряженно смотрящих в объектив наследников. Надю с Ирой, не обремененных потомством, сие зрелище изрядно достало. Пара карточек — еще туда-сюда, даже бездетные это могут вынести. Но когда тебя со всех сторон заваливают рассказами о вселенском родительском счастье… Язык отсохнет восхищаться. Да и против воли задумываться начнешь: а удалась ли собственная, без хлопот с детьми, жизнь?
— Пойдем покурим! — позвала Надю уставшая от фотопросмотров Ирина.
Митрофанова согласилась, хотя свою последнюю сигарету выкурила еще в школе, на выпускном. Но с Иркой, да еще на встрече одноклассников, самое время нарушить стерильный, без сигарет, образ жизни.
Они с Ишутиной вышли на порог кафешки.
Близился к вечеру роскошный весенний денек, припозднившиеся клерки спешили по домам, чахлые кустики сирени, обрамлявшие питейное заведение, отчаянно пытались переспорить аромат бензина.
Ира протянула ей пачку «Мальборо», спросила:
— Ты ведь вроде не куришь, Надька?
— Нет, — пожала плечами Митрофанова.
Достала сигарету, прикурила и вполне умело — за Димкой-то Полуяновым каждый день наблюдает — затянулась. Дым ударил в горло, Митрофанова закашлялась… Но сигарету не бросила — упорно втянула еще раз углекислого газа с никотином. Не поперхнулась, но все равно довольно противно.
Ишутина усмешливо наблюдала за подругой. Фыркнула:
— Да, Надька. Курильщик из тебя знатный. — И поинтересовалась: — Что-то случилось? Или просто депрессуха?
— Да скучно все как-то… И серенько, — неуверенно ответила Надя. — Никаких итогов. Ни карьеры особой, ни мужа, ни детей. Десять лет прошло, а похвастаться нечем.
— Да уж, — саркастически протянула Ирина. — Слюнявые отпрыски — это, конечно, колоссальное достижение.
Выдержала внимательный Надин взгляд и твердо закончила:
— Послушай, Митрофанова. Ранние дети — это теперь совсем не модно. Все нормальные люди, по крайней мере, до тридцати в свое удовольствие живут. А ляльку на старости лет заводят. Ближе к сорока. Когда уже и нагуляются, и денег заработают.
— Наверно, ты права, — вздохнула Надя.
Ирка — она молодец. Всегда правильные слова, чтоб утешить, найдет.
Наде очень хотелось пожаловаться подруге и на другое: что лишний вес, а силы воли ходить в спортклуб не хватает. Что начальница — натуральная самодурша. А сердечный друг Димка — прекрасен, однако непостоянен, как весенний ветер…
Но рассказать о своей непутевой жизни Митрофанова не успела — к неприметной, неряшливо оштукатуренной кафешке подкатил длинный и ослепительный, будто на роскошной мещанской свадьбе, лимузин. Замедлил ход. И начал величественно въезжать на парковку.
— Вот это уродец! — махнула рукой на машину Ишутина.
А лимузин тем временем, с трудом лавируя меж скромными машинами бывших одноклассников (одна Иришка на крутом «БМВ» явилась), припарковался. С водительского места вылетел дядечка в форменной куртке, подскочил к пассажирской двери, широко распахнул дверцу… На асфальт сначала ступила женская нога, затянутая в летний сапожок на огромной шпильке. Следом явилось тело — облаченное в немыслимый, весь в рюшах и люрексе, но явно дорогой балахон. Венчала же сие великолепие гордо запрокинутая голова с тщательной, явно только что из салона, укладкой.
То была школьная отличница и пугало Людка Сладкова.
— Ох, ничего себе!.. – пробормотала потрясенная Митрофанова.
Ира и вовсе позабыла о своем бизнесвуменском хладнокровии. Аж сигарету выронила. И лишь когда вновь прибывшая, неумело качая бедрами и старательно демонстрируя царственную походку, двинулась к входу, громко расхохоталась.
Надя укоризненно взглянула на подругу и вежливо кивнула Сладковой:
— Привет, Люда! Прекрасно выглядишь.
Сладкова с непередаваемым выражением лица («Кто тут посмел меня отвлечь?») притормозила. Смерила Надежду презрительным взглядом. И отрезала:
— Здравствуй, Надя. А ты, по-моему, еще больше поправилась. Но не переживай, тебе полнота идет.
И гордо вплыла в недра кафе.
А Митрофанова — вот проклятые комплексы! — безуспешно попыталась втянуть слегка выпирающий животик и пробормотала ей вслед:
— Вот гадина!
— Да-а… — потрясенно вымолвила Ишутина. — Борзеет детка.
И решительным шагом двинулась к лимузину, на котором явилась экс-отличница.
С шофером — выйти тот не соизволил, беседа велась через окошко — она проговорила недолго. Вернулась и доложила Надежде:
— А наша Сладкова-то, оказывается, разбогатела! Лимузин не первый раз заказывает. Платит, извините, по двести долларов в час. И разъезжает на нем по бутикам. Чудеса!.. – Она взглянула на подругу и опять не удержалась от смеха.
— Чудеса! — согласилась Надя. — Пойдем Степке расскажем! И Ленке.
— Пойдем, — согласилась подруга. — Хотя Ленка, наверно, уже не воспримет.
Коренкову явно не вдохновило входящее в стоимость банкета шампанское — на встречу выпускников она явилась с собственной водкой. Нимало не смущаясь, все время подливала ее в свой бокал, как ни пытался Степан ее урезонить. Но Ленка в ответ на его просьбы лишь неприятно, визгливо хохотала. И к разгару праздника почти уничтожила пол-литра огненной воды.
Надя с Ириной вернулись в банкетный зал. Явление Сладковой — на что та наверняка рассчитывала — произвело фурор. Девчонки спешили подойти поближе к бывшей отличнице и как следует рассмотреть ее необычный, но чрезвычайно роскошный наряд. Молодые люди тоже толпились поблизости — их явно заинтересовал провокационный разрез на бедре и еле прикрытое рюшами роскошное декольте как минимум пятого размера.
«А ведь в школе у нее бюстик поменьше был, — мелькнуло у Нади. — Неплохой, конечно, но не больше «троечки». Неужели силикон нарастила? Или просто лифчик со вставками?»
Но обсуждать эту тему с Ириной не стала. Ей отчего-то вдруг стало жаль всю такую ослепительную Сладкову. Женской интуицией, шестым чувством Митрофанова поняла: на самом деле та сейчас ужасно нервничает. Хоть и кривит в презрительной насмешке губы, и отвечает на вопросы одноклассников свысока, и демонстративно растопыривает унизанные бриллиантами пальцы, а в душе все та же неуверенная в себе, измученная вопросом — что обо мне подумают? — школьница.
Ирина же поглядывала на Сладкову с неприкрытой злобой. То ли с новой силой вспыхнула застарелая школьная ненависть, или обиделась на то, что ее собственный наряд и «БМВ» мгновенно померкли на фоне белоснежного балахона и лимузина Людмилы?
— Звезда. Как есть звезда, — презрительно дернула плечом Ишутина. Оставила Надю и быстрым шагом двинула к Ленке Коренковой и Степану.
Те триумфа Сладковой, похоже, даже не заметили. Продолжали сидеть за столом, и Елена сцеживала из своей водочной бутылки последние капли.
Надя понаблюдала, как Ишутина о чем-то горячо рассказывает, указывая рукой на Сладкову. Как Елена, нимало не смущаясь присутствующих, громко выдыхает в ответ матерное слово. Как успокаивающе в разговор вступает Степан…
Митрофанова вздохнула. Зачем, интересно, Иришка заводит уже очень пьяную Ленку? Заскучала, захотелось скандала? Ну и очень глупо.
И она, постаравшись подавить прежние предубеждения, присоединилась к бывшим одноклассницам, обступившим Людмилу. Интересно знать, откуда на нее свалилось столь оглушительное, с бриллиантами и лимузинами, богатство?
А Сладкова своей наконец нагрянувшей популярностью явно упивалась. Так и сыпала: Биарриц, Марбелья, шоколадное обертывание, медовый пилинг, Сваровски, Шанель, Маноло Бланик… Надя редко читала модные журналы, но даже с ее куцыми знаниями ей показалось: Сладкова не собственным опытом делится, а просто «Вог» цитирует к месту и не к месту. Но бывшие соученицы, обремененные детьми и хозяйством, видно, даже глянцевых журналов не читали — слушают разинув рты, задают почтительные вопросы. Один Сема Зыкин — ныне преуспевающий врач в частной клинике — смотрит на новоявленную звезду без пиетета.
Он-то и задал мучительно интересовавший Надежду вопрос:
— Ты лучше, Людка, скажи, где столько бабла намолотила? Я в своей клинике элитных блядей пользую — так и те скромнее. Неужели хватило пороху банк грабануть? Или дядя-миллионер наследство оставил?
— Во-первых, я, Сема, работаю… — с достоинством отвечала Людмила.
— Корректором? За три копейки в месяц? — насмешливо прищурился тот.
— А во-вторых, мой, как ты верно угадал, дядя входил в список «Форбса», — процедила Сладкова. — Пусть и не в первую сотню. Но мне, как видишь, хватило.
— Блин, ну везет же некоторым! — в один голос заныли бывшие одноклассники.
Надя только вздохнула. Интересно, почему богатые дяди всегда находятся у полных дур? А нормальным девчонкам приходится всю жизнь считать копейки?!
Она почувствовала, что тоже начинает раздражаться. Ну разве это справедливо? Никчемная Людка — и вдруг стала миллионершей. А она, Надя, добрая, умная, симпатичная, к тому же прекрасная кулинарка — прозябает в унизительной нищете. И в отпуск вынуждена ехать, только куда (и если!) позовет Дима.
В голове неожиданно мелькнуло: «Хорошо б уесть задаваку…»
Впрочем, Надя тут же застыдилась непорядочных мыслей. И порадовалась, что Елена с Ириной на Сладкову не обращают внимания. Встали из-за стола и дружненько отправились к караоке.
«Ну и правильно, — подумала Надя. — Поняли, наверно, что Людке обидней всего будет, если ее просто не заметят».
Она покинула Людмилину свиту и вернулась за стол. Машинально попробовала горячее — семгу под сливочным соусом. На удивление, блюдо местным поварам удалось, и Надя — все-таки пища снимает стресс лучше, чем курево, — накинулась на аппетитную рыбу. Еще и Семка Зыкин подошел, начал ее медицинскими байками развлекать. Митрофанова слушала внимательно, хохотала и даже не заметила, как справилась с горячим. А едва отложила приборы, услышала усиленный микрофоном голос Ленки Коренковой:
— Ну что, дамы и господа? Все покончили с едой? Тогда давайте споем!
Одноклассники откликнулись аплодисментами и радостным гулом. Надя тоже зааплодировала. Удивительно: говорит Коренкова, несмотря на выпитое, внятно. И предложение выдвигает мирное.
— Начнем с чего-нибудь романтического! — тем временем предложила Лена. — Все-таки у нас сегодня встреча выпускников, вечер воспоминаний…
Она пощелкала кнопками караоке, дождалась, пока заиграет музыка, и сильным голосом затянула:
Буквы разные писать тонким перышком в тетрадь
Учат в школе, учат в школе, учат в шко-оле…
Голос Коренковой звучал свежо и сильно, одноклассники радостно подхватили знакомую песню, а Семка Зыкин крикнул в ухо Надежде, которая тоже начала подпевать:
— Молодец Ленка! Не весь талант пропила!
Надя только вздохнула. О загубленном таланте Коренковой она, на правах соседки, знала больше других. Не раз слышала сквозь тонкую стенку, как Лена пытается воспроизвести на своем рояле что-то из былого репертуара. Сбивается, путается, злится, а потом заходится в слезах… «Хоть бы пела, раз больше играть не может», — мелькнуло у нее. Тем более что благодаря природному артистизму и сильному голосу петь у нее получалось. Вон и Степка говорит:
— Сладкова в балахон пугачевский вырядилась, только Ленка все равно на звезду больше похожа.
А Коренкова на месте не стоит, приплясывает — зажигательно, точно в ритм. На втором куплете, благо микрофон беспроводной, и вовсе спустилась в зал. Исполнила подобие индийского танца вместе со Степаном, потом протянула микрофон историку — тот не растерялся, песню поддержал, а после подошла к Надежде, и они, к восторгу публики, пропели пару фраз на два голоса…
А когда покончили с ностальгической песенкой, Лена выхлебала из чьего-то неосмотрительно оставленного бокала шампанское и предложила:
— Теперь давайте что-нибудь взрослое. Хотите «Мурку»?
В зале тут же разгорелась дискуссия.
— Да ну, «Мурка», отстой! — кричали одни.
— Давай лучше Кучина! Круга! Диму Билана! — предлагали другие.
А Степан громче всех предложил:
— Спой, Ленок, «Институтку»! Ну, эту! «Я дочь ка-амергера!..»
— Только если с тобой! Дуэтом! — откликнулась Елена.
А Ирина тут же включила на установке караоке нужный мотив.
«Сценка-то, похоже, срежиссирована, — мелькнуло у Нади. — Но что они задумали?..»
Степа и Лена уже тянули:
Мой отец камергер убежать не успел.
Но для белых он сделал немало…
— Что за пошлятина! — поморщился Сема Зыкин.
— А по-моему, хорошо! Хоть на «Фабрику звезд», — не согласилась Надежда.
Исполнители и правда смотрелись весьма эффектно. Ладные, стройные, голосистые. В унисон двигались, в такт пританцовывали. Перестали замечаться Ленкино испитое лицо, Степины простецкие одежки. Публике они тоже нравились. Бывшие одноклассники подбадривали их, подпевали, хлопали. Только Ирина сидела молча. И Сладкова — лишившаяся восхищенной аудитории — смотрела растерянно и злобно.
А Елена со Степаном тем временем медленно, но верно придвигались к ней. И, когда дело дошло до фразы: «Вино и мужчины — моя атмосфэра», протянули микрофон бывшей отличнице.
Сладкова — одноклассники помнили, что у нее ни слуха, ни голоса, — жутко смутилась и ни слова в микрофон не произнесла, музыка прошла впустую. А Лена, перебивая мотив следующего куплета, издевательски предложила:
— Ну что ты, Людочка! Пой! Это ведь про тебя!
— Пошла вон отсюда! Пьянчуга! — злобно прошипела в ответ отличница.
Люда не учла, что микрофон находится подле ее губ, и потому грубый ответ прекрасно расслышали все гости вечеринки, тем более что как раз и музыка стихла.
Публика остолбенела. «Вот овца!» — буркнул чей-то мужской голос. Кто-то из девчонок ахнул.
Только Лена со Степой не смутились. Коренкова спокойно произнесла:
— Не очень-то вы любезны, госпожа Сладкова…
А Степа проговорил явно заранее придуманную фразу:
— Так ли вы прекрасны, как выглядите в этом сногсшибательном балахоне?..
Он дернул один из рюшей на талии — и одеяние Людмилы словно по мановению волшебной палочки свалилось с ее плеч на пол.
Зрителям явились очень скромные, белого хлопка, трусики и неестественно вздыбившийся, явно забитый увеличивающими бюст вкладками, лифчик.
Зал в ошеломлении замер.
В наступившей зловещей тишине раздался лишь веселый голосок Коренковой:
— Любуйтесь! Вот она! Истинная фея из бара!
— А в одежде ты лучше! — издевательски закончил Степан.
И парочка, гомерически хохоча, двинулась прочь. Потрясенная, плачущая Людмила пыталась дрожащими руками натянуть свой хитон.
— Да уж. Звезды из Сладковой опять не получилось, — философски констатировал Сема Зыкин.
А бывшая отличница тем временем, так и не попав в рукава, просто обмоталась своим одеянием, будто тряпкой, и, в голос рыдая, кинулась вон из зала.