Глава 9
Приступ ностальгии

Иван сошел с поезда на московскую землю.

Любезно попрощался с проводницей. Та отворотила от него свой мощный круп, будто бы незнакома. Похоже, тетенька не без задней мысли брала на борт молодого бравого мужчину. Глядишь, думала она, в благодарность за предоставленную плацкарту станет в дороге шутить, угощать вином, лезть за пазуху… А он… Пролежал всю дорогу, как сыч, на верхней полке. Вялый мужик нынче пошел.

Иван, помахивая пластиковым своим «дипломатиком», не спеша шел по перрону. Несмотря ни на что, настроение у него было безоблачным. Он не признался бы в этом сам себе, но радужное мироощущение было тем не менее напрямую связано со смертью жены. Он вдруг почувствовал себя свободным. А значит, молодым. Перед ним раскинулась солнечная, вечно молодая Москва. И он мог идти, куда захочет, и делать все, что он ни пожелает! И никому ничем он больше не обязан!

А еще – Иван знал, что он собирается делать. Что ему нужно сделать. Все сомнения и колебания были отброшены. Он принял решение.

Но для начала ему необходимо раздобыть денег.

А еще раньше – привести себя в порядок.

Кольцов вышел из здания Павелецкого вокзала и направился не в метро, а в противоположную сторону, по улице Кожевнической. Шагал по тротуару, помахивая «дипломатикой». Привыкал к столице.

Он уже испытывал на себе это и раньше: в Москве время движется будто бы раза в два быстрее, чем в провинции. Машины резко берут с места и нетерпеливо сигналят на замешкавшихся. Люди скорее ходят, стремительней говорят – даже, кажется, мыслят быстрее.

Был выходной, суббота. Но все равно везде полным-полно народу. Ивана все обгоняли, толкали, и он волей-неволей ускорил шаг.

На одном из домов Кольцов приметил вывеску: БАНЯ. Зашел в холл. Цены на помывку показались ему несуразно огромными. Но что оставалось делать! Он любил выглядеть и чувствовать себя с иголочки, но после тридцати часов в жарком плацкартном вагоне был сам себе неприятен.

В бане по дневному времени народу было мало. Париться Ваня не стал. Принял душ, побрился. Затем щедро сдобрил себя дезодорантом «Фа» и одеколоном «Деним» и переоделся в чистое.

…Спустя сорок пять минут он уже сидел в электричке, уходящей с Ярославского вокзала.

Суббота была для сотрудников Комиссии, как правило, обычным рабочим днем. Вот и сегодня ровно в шестнадцать ноль-ноль четверо – капитан Петренко, полковники Савицкий и Марголин, а также лейтенант Вася Буслаев – вошли в кабинет начальника КОМКОНа генерала Струнина.

Генерал, как и все они, был, естественно, в штатском. Он сидел за обширным столом и просматривал бумаги. Мельком глянув на подчиненных поверх очков, он сделал приглашающий жест и опять погрузился в отчеты. Сотрудники оперативного отдела КОМКОНа расселись за столом для заседаний. Петренко и Буслаев поместились рядом с Савицким у одной стороны стола. Напротив них уселся Марголин. Вид у него, как всегда, был скучающе-презрительный.

Хозяин кабинета генерал Струнин, начальник КОМКОНа, являл полную противоположность своему заместителю по оперативной части полковнику Марголину, этому высокомерному Винторогому Козлу. Генерал вызывал уважение уже хотя бы тем фактом, что являлся дважды доктором наук – причем в таких полярно отстоящих друг от друга специальностях, как математика и медицина. Внешностью он обладал располагающей: живые глаза, большие руки, седой ежик и губы, всегда готовые по-отечески улыбнуться. Петренко заранее, даже не встречаясь с генералом, уважительно прозвал его Дважды Доктор.

Струнин встал из-за своего рабочего стола (росту он оказался недюжинного) и пересел во главу стола для заседаний.

– Начнем? – улыбнулся он сотрудникам, глянув на них поверх очков.

Кольцов вышел на полустанке Первушино. Электричка унеслась, и он остался один на платформе. Покрутил головой, стараясь сориентироваться.

Перед ним расстилалось бесконечное поле. За полем виднелась сельцо. То самое?

Ваня вспомнил, как однажды они все-таки сорвались из «санатория» в самоволку – ах, что за дураки они тогда были! Вчетвером: он, а еще – Веничка, Илья Ильич и этот морячок из Питера – как же его звали? Средь бела дня их выпустил из ворот «санатория» караульный солдатик – они ему пообещали принести из самоволки бутылку портвешка.

Они вчетвером совершили тогда по лесу и полю безумный марш-бросок до села. В тамошнем сельпо спиртного не подавали – начинался горбачевский «сухой закон». Тогда друзья после короткого совещания рванули к станции – вот откуда он помнил название – Первушино. Примчались тогда, взмыленные, к магазину. На ступеньках вяло толпились колхозные мужики. Ровным счетом никакого спиртного не оказалось и здесь. Веничка – он всегда был среди них самым заводным – предложил рвать когти в Москву: «Там отоваримся!» Илья Ильич, наиболее рассудительный, сказал: «Нет, возвращаемся». Моряк из Ленинграда промолчал – он вообще был молчаливый, этот морячок, слова не вытянешь… Как же его звали?.. Печальный такой морячок… Кольцов тогда, на совещании у магазина, поддержал благоразумного Илью Ильича. Согласился с ним и морячок. Веничка остался в одиночестве, и они попылили в обратный путь. Вернулись в «санаторий» несолоно хлебавши. И правильно, в общем-то, сделали. Если б погнали тогда за спиртным в Москву, точно опоздали бы к вечернему «гаданию». А, значит, их самоволка стала бы реальностью… И они вылетели бы с треском из отряда… И не получили бы свои девятьсот рублей… И Иван не купил бы кожаный скрипучий плащ… И, может быть, не познакомился бы с Мариной? И, может, Веничка был бы жив? И Илья Ильич?..

Да, кажется, там, за полем, раскинулось то самое сельцо. Он помнил: тогда, в восемьдесят пятом, с этой же точки от самой станции видел его… Селение изменилось. В нем прибавилось новорусских кирпичных домов. Колоколенка сияет, отреставрированная, на солнце… Но оно было тем же самым, сомнений быть не могло. Кольцов безошибочно узнавал его. За деревенькой протекала быстрая речушка. На другой берег был перекинут бетонный полуразбитый мост. Еще дальше начинался лес. А там, за лесом, – место его назначения…

Кольцов спустился с платформы на грунтовую дорогу и зашагал через поле молодой кукурузы.

– …Нами было установлено, – заканчивал свое сообщение капитан Петренко, – что летом тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в распоряжение вэ-чэ сорок два триста пятьдесят пять, то есть Института прикладных психологических исследований, было откомандировано в общей сложности тридцать человек – курсантов различных военных училищ. К сегодняшнему дню по самым разным причинам трагически погибли двадцать восемь из них. Этот факт не может не настораживать – особенно учитывая, что курсанты отличались абсолютным физическим и психическим здоровьем. Нам представляется, что такая повышенная смертность, несомненно, коррелирует с участием этих людей в каких-то исследованиях, проводимых в институте.

Капитан Петренко сделал паузу и оглядел собравшихся офицеров. На него никто не глядел. Генерал Струнин что-то записывал стремительным неразборчивым почерком в лежащем перед ним секретном блокноте. Петренко сделал над собой усилие и продолжил:

– Сегодня из числа тех, кто был прикомандирован к ИППИ в восемьдесят пятом году, в живых остались только двое. Один из них – Иван Кольцов…

– А кто второй? – с живейшим интересом спросил генерал Струнин.

Дорога когда-то была асфальтовой, но по ней не ездили уже лет сто – выбоина на выбоине. Пока Кольцов шел по ней сквозь лес, его не обогнала ни одна машина, ни одна не прошла навстречу.

Дорога круто повернула. Иван уткнулся взглядом в высоченный бетонный забор. Будочка КПП. Ворота.

Точнее – место, где были ворота. Вместо них в бетонном ограждении зияла дырища. Одна железная створка, облупленная и ржавая, держалась на единственной петле. Другой просто не было.

В будке КПП не осталось ни единого целого стекла. Рамы были выбиты.

Кольцов осторожно вошел на территорию объекта. На месте клумбы росла в полчеловеческого роста сорная трава.

Скрипнула дверь. Кольцов вздрогнул и обернулся.

Нет, никого. Это ветер покачивает распахнутую дверь КПП.

Прямо перед Иваном открылся трехэтажный корпус. Окна зияли пустыми глазницами, кое-где заколоченные досками. В единственном уцелевшем пыльном стекле на втором этаже насмешливо краснело заходящее солнце.

По бетонной дорожке – сквозь нее пробивалась трава – Кольцов подошел к мертвому корпусу. Поднялся по бетонному крыльцу, по щербатым от времени ступеням. Опасливо вошел внутрь. В холле гулко отозвались шаги. Холодный полусумрак поглотил Ивана. Над головой пронеслась тень. Кольцов вскинул голову. Ласточка. Она, попискивая, пронеслась по коридору и вылетела наружу.

Пахло чем-то кислым. У стены лежало два плесневелых матраца. Валялись пыльные бутылки, промасленная бумага, ржавые банки. Даже вандалов, похоже, здесь не было с весны.

Кольцов пошел налево по гулкому мертвому коридору. Когда-то здесь, на первом этаже, размещались кабинеты администрации. Проходили вечно озабоченные врачи. Топали сапогами солдатики – повара и санитары. И он, Иван, вместе с друзьями возвращался, взмыленный и веселый, со спортплощадки к себе «в номера» на третий этаж… Тогда казалось, этот корпус простоит века. Теперь здесь царила мерзость запустения.

Кольцов заглянул в один из покинутых кабинетов. Двери не было. Пятнадцать лет назад здесь, помнится, размешался главврач, как они его промеж собой называли, – тот самый высокий, статный генерал в штатском. Теперь же в кабинете не осталось ни-че-го. Столы, стулья, дверь, даже косяки и рамы – все, что могло пригодиться в хозяйстве, было вывезено: мародеры из ближних деревень постарались. Умывальник вырвали с мясом. Кафельную плитку на стенах побили вдрызг. На полу валялись керамические обломки и битое стекло. Железный медицинский шкаф валялся на боку. Высокий сейф зиял распахнутой дверцей.

Конечно, никаких документов. Ни единой бумажки. Да и глупо было надеяться, чтобы хоть что-то могло сохраниться.

Кольцов вздохнул. Он ожидал чего-то подобного. А даже если бы все здесь сохранилось в том виде, как было пятнадцать лет назад, – что бы ему это дало? Он походил бы вдоль неприступного забора? Нанес секретный объект на карту?

Если быть честным перед самим собой, его привело сюда не столько дело, сколько ностальгия. Ему снова захотелось побывать там, где они – молодые, веселые, здоровые, полные надежд и честолюбия, – бежали когда-то наперегонки, как дети, на спортплощадку. И были живы Веничка, Илья Ильич… И все другие… И Марина… Ему просто захотелось снова оказаться в том месте, где он был счастлив… А он – несмотря на опыты, строгий режим и несвободу – был, черт возьми, счастлив тогда…

Кольцов развернулся и заторопился по коридору прочь из здания.

Как же звали того морячка? Судя по письму Венички, он оставался единственным из них живым. Кличка у него была… Да, все звали его Карандашом. Но не потому, что он был маленьким или субтильным. Нет, Карандаш уже тогда выглядел как настоящий мужик: мощный торс, большая голова… Он, кажется, был самым старшим среди них… Отслужил три года во флоте… Карандаш, Карандаш… Кажется, это прозвище шло от фамилии… От какой? Карандашов? Нет… Карандин? Не похоже. Фамилия была необычная, он ни раньше, ни после ни разу такой не встречал… Каранин? Да нет же… Ну, думай, думай, Кольцов!.. Ты же два месяца напролет слышал, как его выкликают на вечерней поверке…

Вдруг в памяти четко всплыло: Карандышев. Точно: Карандышев! Все сошлось. Когда вышел фильм Эльдара Рязанова по «Бесприданнице», Кольцов услышал эту фамилию второй раз. Там еще Карандышева Мягков играл… Помнишь, ты еще поразился непохожести лысенького хлюпика в исполнении Мягкова на нашего Карандаша – мощного, большеголового, мужиковатого?..

Карандышев. Курсант из Ленинграда.

Впрочем, курсантом из Ленинграда он был пятнадцать лет назад. Сейчас он запросто может быть кем угодно. И жить где угодно.

И не жить – тоже.

Кольцов вышел на крыльцо разоренного корпуса. Сквозь бетонные плиты дорожки пробивалась трава. Солнце, клонящееся над лесом, отбрасывало длинные тени. «И все-таки Карандышев – это единственная ниточка, – подумал Кольцов. – Я должен его отыскать. Или хотя бы попытаться отыскать».

Он вышел из ворот и, не оборачиваясь, зашагал к станции.

– …Пока мы установили только фамилию единственного, за исключением Кольцова, непогибшего курсанта, принимавшего в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году участие в испытаниях по программе Института прикладных психологических исследований, – продолжал капитан Петренко. – Его зовут Максим Семенович Карандышев. Одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения, русский. Из рядов ВМФ демобилизован в восемьдесят седьмом году. С тех пор за Министерством обороны он не значится. Местожительство его в настоящее время неизвестно.

– Негусто… – пробормотал генерал Струнин. Полковник Марголин саркастически улыбался.

– У вас все? – спросил генерал.

– Так точно, – пробормотал Петренко.

– Ну-с, товарищи офицеры, какие будут предложения? – мягко оглядев собравшихся, спросил генерал Струнин.

Сотрудники КОМКОНа молчали.

– Пожалуйста, Владимир Евгеньевич, – он кивнул Савицкому.

– Для начала я хотел бы отметить огромный объем работы, который провели капитан Петренко и лейтенант Буслаев… – начал Савицкий.

Марголин скептически поднял брови.

– Сейчас не время для комплиментов, – перебил Струнин. – Пожалуйста, товарищ полковник, по существу…

– Мои предложения, – быстро переориентировавшись, Савицкий заговорил кратко и сухо, – сводятся к следующему. Первое, что касается поисков объекта. Разослать портреты и словесные описания Кольцова нашим коллегам из ФСБ. Повод есть: он разыскивается по подозрению в совершении убийства. Вместе с тем предупредить, чтобы его, в случае установления личности, не брали. Пусть установят наблюдение и тихо-спокойно ведут. Второе. В МВД о Кольцове предлагаю не сообщать. Там слишком много дыр, я боюсь утечки. К тому же менты не разберутся, возьмут объект, отобьют ему почки – зачем нам это надо?

– Пожалуйста, без фантазий, товарищ полковник, – прервал Савицкого Струнин.

– Есть, товарищ генерал!.. Далее… – продолжил Савицкий. – Я уверен, в течение сегодняшнего дня Петренко и Буслаев установят местонахождение Карандышева. Предлагаю за ним также установить наблюдение силами чекистов… И наконец, третье. Предлагаю попросить внести в машину фамилии-имена-отчества как Кольцова, так и Карандышева. Полагаю, что это может помочь вывести нас на них обоих… Если кто-то ими вдруг будет интересоваться, помимо нас.

Под машиной полковник Савицкий подразумевал супер-ЭВМ, к которой были подключены все телефонные линии страны (в том числе АТС-1, АТС-2, сотовые и спутниковые системы связи). Она находилась в подвалах здания ФАПСИ (Федерального агентства правительственной связи и информации) в центре Москвы, в четырех минутах ходьбы от Лубянки, в Большом Кисельном переулке. Супер-ЭВМ занимала три этажа и как бы пропускала через себя практически все телефонные разговоры, которые велись в столице. Подавляющее большинство этих переговоров – наверное, 99,99 процента или даже больше! – пролетало сквозь машину, не оставляя ровным счетом никаких следов. Однако существовала система «тревожных кодовых слов». Когда кто-то из телефонных собеседников произносил эти слова, ЭВМ отдавало команду записать весь разговор. Автоматически начинали записываться и все остальные переговоры обоих неосторожных абонентов. Раз в сутки записанные переговоры прослушивали оперативники, после чего решали, случайно ли произнесено кодовое слово или нет, и если возникали подозрения, что нет, говорившего брали в более плотную разработку. Библиотека «тревожных слов» могла насчитывать до двухсот слов и выражений. Постоянно существующими и никогда не отменяемыми выражениями были такие, например, как: «убить президента», «заложена бомба» (или «заложено устройство»), «взрывчатка», «тротил», «изделие»… К ним добавлялись другие кодовые слова, изменяемые в зависимости от политической и криминальной ситуации, а также от конкретного заказа, который имели право делать силовые структуры (ФСБ, Минобороны, МВД, Служба внешней разведки, Минюст, Генеральная прокуратура, налоговая полиция, управление охраны президента и КОМКОН), а также администрация президента. Слова менялись довольно часто. Например, после убийства Владислава Листьева в машину была внесена его фамилия, а также его клички и фамилии главных подозреваемых по делу. А, к примеру, перед президентскими выборами в машину были заложены фамилии основных кандидатов. Благодаря этому можно было с большой точностью отслеживать реакцию населения на пропагандистские мероприятия, а также составлять прогнозы по поводу итогов голосования (которые выгодно отличались от социологических опросов высокой точностью).

Теперь полковник Савицкий предлагал внести в память ЭВМ фамилии Кольцова и Карандышева.

– У вас все? – спросил генерал.

– Так точно!

– Что вы скажете, товарищ полковник? – мягко обратился Струнин к Марголину.

Козел Винторогий скривил губы и бросился в бой.