Развязка сей драмы стала известна мне со слов двух разных людей, их рассказы не противоречили, но дополняли один другой, в своих записках я постаралась лишь скомпоновать их для того, чтобы составить наиболее цельную и верную картину происшедшего.

Е.О. вернулся в Петербург в середине июня. В тот же вечер он послал мне записку с просьбой принять его. Мы уговорились на следующий день. Сердце мое трепетало. Трудно передать, как я скучала по нему.

Наконец, он прибыл. Он покрыл мои руки поцелуями. Когда утих первый восторг встречи (который испытывали мы оба), Е.О. рассказал мне о своем путешествии: все свои наблюдения и заметы, что дополняли посланные им из путешествия письма. Он был увлечен своим новым делом – пожалуй, даже больше, чем мною.

Е.О. сказал мне, что послал записку Ивану Борисовичу Аврамову с просьбой принять его.

– Зачем?! – воскликнула я.

– Аврамов унаследовал поместье и капитал Ленского. Он единственный, кому по-настоящему была выгодна смерть Владимира. Не могу же я считать виновным сестру твою Ольгу и ее мужа-майора. Я не сомневаюсь: именно Аврамов убил несчастного поэта.

– Зачем тебе встречаться с ним? Что ты хочешь сказать ему?

– Я просто хочу посмотреть ему в глаза. И задать один вопрос.

– О, мой любимый! Дело кончится еще одной дуэлью!

– Не самый плохой исход. Я хорошо стреляю.

Тут в дверь постучал онегинский человек. Ему как раз передали записку, в которой говорилось, что Аврамов может принять его завтра. Холодная улыбка разлилась по челу Евгения.

– Ну вот, завтра все и решится, – молвил он.

Я бросилась к нему на грудь и омочила слезами его рубашку.

…Иван Борисович Аврамов занимал большую квартиру в бельэтаже дома на Мойке. Судя по его обычаям, жил он на широкую ногу. Теперь он мог себе это позволить. После смерти Ленского он получил в наследство более трех тысяч крепостных в нескольких деревеньках и селах О-ского уезда и Н-ской губернии, а также поля, дубравы и заводы. К тому же Е.О. рассказывал мне (я уже писала об этом), сколь суровым оброком были обложены аврамовские крестьяне – и все ради его роскошного бытования.

В назначенный день Е.О. подъехал к нему в условленное время. Его никто не встречал. Очевидно, предвидя нелегкий разговор, Аврамов отослал всех. Мой возлюбленный сам прошел через анфиладу комнат в кабинет хозяина. Аврамов встретил его там.

Принял он его даже ласково – однако Е.О. отвечал ему холодно. Хозяин предложил выпить лафиту – Онегин отказался.

Они уселись.

– Что привело вас ко мне? – со всей почтительностью осведомился Аврамов.

– Четыре с лишним года тому назад, в О-ском уезде, неподалеку от Красногорья, произошла дуэль. Я тогда дрался с тамошним барином, Ленским. Располагаете ли вы какими-то сведениями о поединке?

– Кажется, то было ваше частное дело. Почему вам угодно спрашивать о нем у меня?

– Мне сказывали, что вы были в ту пору в О-ском уезде.

– Да, был; и что же?

– Вам была на руку та дуэль. Вы выиграли от смерти Ленского. После его убийства вы унаследовали все его состояние.

Аврамов осклабился.

– Считайте, что я не понял ваших намеков. Они не оскорбили меня. Ведь все знают: Ленского убили вы, Онегин.

– Но вы хотели того убийства. И мне известно, что вы убеждали Ольгу Ларину, чтобы она привела своего жениха Ленского к дуэли.

– Я? Убеждал? Полноте!.. Как, бишь, вы говорите – Ольга Ларина? Уж не сестра ли это княгини Татьяны N., урожденной Лариной? Той самой, у кого вы имеете честь состоять в любовниках? И не надо стаскивать перчатку. Я все равно не приму ваш вызов. Давайте поговорим спокойно – тем более что о вашей связи с княгиней знают многие, как бы вы ни хотели ее скрыть… Так вы о сестре Татьяны – Ольге? Что ж, года четыре назад я и впрямь, помнится, встречался с той девицей. Она вам рассказала о нашей беседе?

– Да, и была весьма откровенна.

– Что ж! Как она поняла ее и какие выводы из нашего разговора произвела – это ее личное дело. Дело ее совести, если хотите. Я не говорил ей ничего противузаконного.

– Вы намерены и дальше все отрекаться от ваших слов и поступков?

– Как вы прямолинейны! Но вы не собьете меня своей грубостью. Я вам уже говорил, поединок с вами не входит в мои планы. А россказни госпожи Ольги – как там ее, бишь, сейчас фамилия – она ведь замуж вышла и счастлива… Так вот, басни кокетки меня не трогают. Ее слово – против моего слова, и только. Охота вам устраивать скандал?

– Вы не хотите рассказать мне все? И покаяться?

Он ухмыльнулся.

– С чего б я должен?

Онегин с гневом все ж таки стащил с руки перчатку и бросил собеседнику в лицо.

– Я к вашим услугам.

– Я не принимаю вызов. Нас здесь двое. Никто не принудит меня отдавать долг чести.

– Вы трус!

– Брань на вороту не виснет. Еще одно слово – и я выведу вас отсюда. Драться я с вами, повторяю, не намерен.

– Что ж, я не заставлю себя ждать: повторю оскорбление при стечении народа. Вы будете опозорены навек.

– Я повторяю, Онегин: выходить с вами на поединок я не намерен. Но и вы должны поразмыслить: люди гибнут не только на дуэлях. Знаете, как случается на войне: шальной выстрел – и прямо вам в спину. Да и в мирное время ваша лошадь может понести. Ваш ямщик может вдруг заблудиться и опрокинуть вас и коляску с обрыва. Случайный человек (не я!), которого вы нечаянно заденете в театре, вызовет вас и всадит вам пулю. Наконец, на вас, Онегин, могут напасть разбойники. Кажется, нападали уже недавно, когда вы были в нашем любимом О-ском уезде, нет?

– Так это устроили вы?

Аврамов грубо захохотал.

– Поэтому будьте осторожны, Онегин, будьте осторожны!

– Вы – подлец.

– Я ведь уже говорил вам: вызова от меня вы не дождетесь.

– Но кроме суда чести – и Божьего суда – есть, милостивый государь, еще один суд – мирской. У нас пока еще в державе существуют и полиция, и суд. И они будут извещены, что Ленского убили вы.

– Каким образом вы – а также полиция и суд, – хозяин усмешливо изогнул бровь, – собираетесь, хотелось бы знать, доказать это?

– Доказательства имеются, – молвил гость и достал из жилетного кармана свинцовый комочек. – Эта пуля, к примеру, вынута лекарем из тела бедного Ленского. Ею был убит он. На ней – его кровь. И она выпущена не из дуэльного пистолета. Ею стреляли из ружья.

Лицо Аврамова дрогнуло.

– Кто вам сказал?

– Это следует из той винтовой нарезки, которая сохранилась на пуле – достаточно только посмотреть на нее через увеличительное стекло. У дуэльных пистолетов подобной нарезки не бывает. Больше того: именно этою пулей, от которой пал Ленский, били из вашего ружья. Из оружия, принадлежащего вам.

– С чего вы решили, милейший?

– Новейшая метода сыска, любезный. Вам надобно знать, как убийце: каждый ствол любого оружия оставляет совершенно особенный след на тех пулях, которые из него вылетают. Нету двух одинаковых стволов, двух равных ружей. Как всякий человек имеет свою индивидуальную физиономию, которую не спутать с другой, так и любое оружие неповторимо. Парижская полиция под руководством Видока уже стала проводить подобные изыскания и благодаря им изобличать преступников. На наше счастье, капитан-исправник нашего уезда поклонник новизны. В присутствии ваших людей он произвел обыск в вашем имении и обнаружил ружье. Исправник изъял его, а потом, в присутствии свидетелей, сделал опыт: несколько раз из него выстрелил. Затем он собрал пули и изучил их под увеличительным стеклом, а затем и под микроскопом. Проба удалась исключительно. Все пули сохранили одинаковые бороздки и следы. В том числе точно такой же оказалась и эта пуля, что была вынута из трупа Ленского. Сие неопровержимо доказывает: юного поэта убили не из пистолета – из ружья. Вашего штуцера, милостивый государь!

И вот только тут Аврамов смертельно побледнел.

Онегин, как сказывали мне потом, блефовал – качество, которому он в совершенстве научился в ходе бесчисленных партий в фараон. Не было, как мы знаем, посмертного вскрытия тела Ленского. Пулю, которой был убит поэт, он вынул из дерева на месте дуэли. И не был замешан в дело никакой капитан-исправник. Не изымал он никакого ружья из О-ского имения Аврамова. Не проверял вылетавшие из него пули. Нет, не было у Евгения доказательств, что смертоносный снаряд вылетел из штуцера, принадлежавшего именно новому хозяину Красногорья, а не кому-то другому. Но блеф Е.О. – как чуть позже выяснилось, смертельно опасный – в конце концов подействовал на его противника. И тот вскричал: «Егорка!»

В мановение ока ситуация переменилась. Из боковой двери выскочил человек с ружьем наперевес. Он нацелил его на Евгения и, улыбаясь, проговорил:

– Не двигайся, барин! Застрелю.

Онегин оглянулся и увидел, что то был не кто иной, как старый его знакомый Егорка Скотинин, который уже пытался один раз убить его вместе с двумя своими приспешниками – в день, когда Евгений выехал из своего имения в город К***.

– Ах, и ты здесь, мерзавец! – с улыбкой молвил он мужику.

Аврамов в тот же миг вынул из ящика заряженный пистолет и тоже направил его на Евгения.

– Финита ла комедия! – сказал он.

– Потрудитесь объяснить, сударь, – холодно осведомился Онегин, – что означают ваши выходки?

– Вы и впрямь слишком многое узнали. Но недаром же сказано в Писании, что многие знания – многие печали. Вот и ваше знание, милостивый государь, вскоре обернется печалью – в виде преждевременной вашей смерти. Нет, пожалуй, я не буду ждать ни случайных разбойников, ни вдруг понесшей лошади, ни наемного бретера. Вы станете жертвой лихих людей – прямо здесь, в Петербурге. Они застрелят вас где-то на улицах столицы и после кинут ваш труп в Неву. Не правда ли, Егорка?

– Истинно так, ваше сиятельство, – ухмыльнулся мужик.

– Не слишком ли тяжкий груз вы берете на себя, милостивый государь? – осведомился Евгений.

– Ничего, сдюжу. Моя совесть уже выдержала убийство одного моего соседа. Примирится и с другим.

– Коль скоро вы упомянули об убийстве Ленского… – Онегин принял самый философический вид. – Я потратил столько усилий (и времени), чтобы понять, что на самом деле произошло. И теперь, напоследок… – Он сделал вид, что полностью примирился с происходящим и тем, что печальная участь его решена. – Я, похоже, целиком нахожусь в вашей власти. Не сделаете ли вы мне милость? Не расскажете ли на прощание – все равно уж я никому не успею поведать, и никто больше не узнает, – как вы все-таки убили Ленского? Прав ли я в своих догадках?

– О, вам интересны подробности! – засмеялся Аврамов. – Поистине, пытливый ум! Да вы ж, наверно, и сами многое узнали. Настоящий из вас, сударь, шпик получился.

Евгений сделал оскорбленный жест, и Егорка угрожающе протянул:

– Тихо, барин, тихо.

– Но, впрочем, – продолжал его хозяин, – я никуда не спешу сегодня. А ведь похвастаться своими достижениями порой очень хочется – да жаль бывает, некому. Поэтому вам повезло, сударь. Я расскажу вам, что происходило в нашем уезде в январе двадцать первого года на самом деле…

Тут надо пояснить, что в день, когда происходила встреча Онегина и Аврамова на квартире последнего, стояла прекрасная середина лета. Был тот редкий петербургский денек, когда вовсю сверкало солнце. Однако, по русскому обыкновению, окна кабинета Аврамова были плотно затворены – но шторы раздернуты. Сквозь них солнце освещало прямоугольными пятнами все бывшее в комнате. С Невского проспекта доносился отдаленный шум пролетавших экипажей, а снизу, с Мойки, – плеск весел и крики разносчика.

Аврамов начал свой рассказ.

– Я прихожусь Владимиру Ленскому родным дядей. Какая обида, не правда ли? Какой симметричный ответ! Ваш дядюшка, Онегин, оставил свое состояние вам, племяннику. Мне же – напротив, племянник помог, Ленский. Итак, по порядку. Его мать Елена Ленская, в девичестве Аврамова, доводилась мне сестрой. Близких отношений между мною с ней никогда не было. Шестнадцати лет я поступил на службу в Петербург. Она рано вышла замуж за старшего Ленского (которого я, впрочем, никогда не видел) и погрязла в усадебном быте и воспитании своего единственного сына Володечки. Моя гвардейская жизнь в столице, вблизи двора, требовала огромных расходов. С каждым годом я проживал больше, чем мог себе позволить. Родители наши с Еленой разделили перед смертью свои владения и капиталы поровну между мной и ею. Я, к громадному моему сожалению, промотал свои поместья и деньги очень быстро. Одно мое имение оказалось продано, затем другое… Третье заложено… Однажды я даже обратился к Елене с просьбой о финансовой помощи – однако ее супруг отказал мне, причем в резкой форме. На том наши отношения совершенно прекратились. И вот я, наконец, узнал, что она, а вскорости вслед за ней ее муж отправились к праотцам. Должен заметить, что Ленский-старший был рачительным хозяином и, как я понимаю, ему удалось не только не растранжирить, но и умножить то приданое, что принесла ему моя сестрица. Единственным наследником их немалого состояния оказался недоросль Владимир Ленский, обучавшийся в ту пору в Германии наукам. Вот, господин Онегин, какова жизненная несправедливость! Юнец, для которого главное в жизни стихи и отвлеченные науки – а деньги и владения не составляют никакой ценности, получает все. А я, задыхающийся без средств – издерживать которые стало для меня за годы жизни столь же естественно, как рыбе плавать в воде, – не получаю ничего! Да-с, тогда я решил исправить эту вопиющую несправедливость. Узнав, что Владимир Ленский вернулся из Германии в свои имения, которые только по странной гримасе Провидения стали его (а не моими!), я взял на службе отпуск по семейным обстоятельствам и отправился в те же края, в ваш О-ский уезд. В моей собственности там еще оставалась деревенька – разумеется, заложенная в опекунский совет.

(Я должна сделать замету, что для меня это стало сюрпризом. Ни наша с Олей мама Прасковья Александровна, ни другие соседи, ни сам Владимир Ленский ни разу даже не упоминали при нас, что в их семье существует еще и дядюшка – постоянно проживающий в Петербурге. Никто из моей семьи об этом даже не ведал.)

Меж тем Аврамов продолжал рассказывать Онегину – притом он не выпускал из рук пистолета, а Егорка со своим ружьем следил за каждым его движением.

– Я поселился практически инкогнито. Никого из соседей, разумеется, я не стал извещать о своем прибытии. Попросил я также уездное начальство (подкрепив просьбу барашком в бумажке) не распространяться всуе о моем присутствии в имении. Даже дворне своей я наказал хранить молчание о моем прибытии в уезд. Сам же я принялся разузнавать, как обустроена жизнь моего любимого племянника. Конечно, самым лучшим источником сведений о господах являются их дворовые. Вот Егорка, к примеру, много мне поведал и о привычках барина, и об его пристрастиях – к примеру, о красотке из девичьей Марии Евстафьевне и их поцелуйчиках. Узнал я и то, что крепостная любовь не мешает молодому барину свататься к своей соседке Ольге Лариной. Вот это было мне совсем не с руки: одно дело – извести одинокого юношу, и совсем другое – губить целое семейство, включая барыню Ольгу, законную наследницу. А ведь потом, глядишь, у них и дети пойдут – совсем хлопот не оберешься, да ведь и грех какой. К счастью, узнал я, опять-таки от дворни – только на сей раз уже от ларинской, – что не любит Ольга своего суженого. Привечает поэтика, токмо лишь выполняя волю отца своего, бригадира-покойника, да матери-самодурши. А на самом деле люб сей барышне майор уланский Григорий Аржаев. Его тоже выследили мои лазутчики. Григорий тогда ведь в поисках счастья тоже прискакал в наш уезд. Мои верные шпионы – Егорка и прочие – и за ним вели разведывательную деятельность. (Парень при своем упоминании радостно осклабился.) Вот они и установили, что Ольга, втайне от маменьки и, уж тем более, Ленского, встречалась с майором. Сначала я думал сообщить сведения о том свидании ничего не подозревавшему своему племяннику. Но потом подумал: а что мне это даст? Кто знает, как повел бы себя юноша? Я допускал, что, узнав от меня, что Ольга встречается с Григорием, он бросится объясняться к своей нареченной. Но уж ей он, кажется, верил больше, чем себе. Допускаю, что та, с чисто женским коварством, сумела бы его провести, уверив, что встреча ее с майором – суть нечто совершенно невинное. Скорее всего, так оно и было б и я б остался в дураках. Что ж! Тогда я решил использовать в своих интересах Ольгу – существо целеустремленное, глупое, но хитрое и любящее. Я добился с ней свидания наедине. Чтобы усилить ее ненависть к Владимиру, я поведал ей о тех забавах, которым предавался мой племянничек со своею крепостной Марусей. Она долго не верила, и я посоветовал ей спросить обо всем у самого Ленского. Но, главное, я во время той беседы заронил в ее сердце способ, как она может избавиться от своего жениха. Дуэль, внушал я ей! Да, дуэль! Пусть его кто-то вызовет на дуэль. Или кому-то пошлет свой картель он сам. Вот и получилось. На именинах Татьяны Ольга принялась кокетничать с вами. Не вы флиртовали с нею – она! Неужели вы, с вашим сердцем и умом, до сих пор еще не поняли, что не мы, мужчины, а они – дамы – сами выбирают, не только с кем им жить, но и с кем быть любезной, кому строить глазки?! Ольга в той вашей с ней игре была не добычей, как вы оплошно и самоуверенно полагали, – она была охотницей. Не вы досаждали своим флиртом Татьяне и Ленскому – она выводила из себя Владимира. И она достигла своей цели. Он взбесился – и вызвал вас.

– Вы чертовски умны, – заметил Евгений. – Вы могли бы употребить свой талант к интригам с большей пользой людям.

– К чему? – презрительно сморщился Аврамов. – Да и заслужили ли они?.. Впрочем, вернусь к истории своего злодеяния. У меня – признаюсь как на духу – имелся, на последний случай, запасной вариант: разбойничье нападение на Ленского. Его бы произвели те самые негодяи во главе с Егоркой. – Опять послышалось довольное гыканье мужика, который продолжал, ружье на изготовку, внимательно наблюдать за каждым движением Евгения. – Допустим, в то время, когда Ленский катался по окрестностям верхом – в одиночестве или даже с вами, – небрежно кивнул Аврамов Онегину. – Однако запасной план воплощать не довелось. Слава богу, поэтишка вызвал вас.

Я услыхал, – продолжил хозяин, – о том, что дуэль решена, от своих шпионов из дворни. Место и время поединка между вами, по обыкновению всех поединков, держались в секрете. Похвальная предусмотрительность: чтобы никто, включая исправника или даже полицмейстера, не сумел предупредить выяснение отношений. Мне требовалось узнать, где и когда вы сойдетесь. Дворовые в данном случае в шпионы не годились. Мне пришлось самому стать лазутчиком. Я со своими вопросами отправился сперва к Зарецкому – секунданту Ленского. Когда же тот не выдал местоположения и времени поединка, я поехал к вашему, Онегин, слуге мосье Гильо. Тот оказался сговорчивее. Я же говорю, низшие слои гораздо проще склонить на разнообразные непотребства – да, Егор?

Парень опять счастливо засмеялся и закивал:

– Да, барин!

– Прошу заметить, что при визитах к Зарецкому и Гильо я воспользовался актерским арсеналом – прицепил себе под нос усы, чтобы возникло полное впечатление, что поединком интересуется не штатский, а именно военный. Так, окольными путями, я пытался бросить тень (если вдруг начнется расследование) на улана, ухажера Ольги. Впрочем, в итоге по результатам поединка никакого следствия не открылось – вплоть до того момента, как вы, Онегин, спустя четыре года не влезли в дело. Да, кстати: за дополнительную плату Гильо для верности подсыпал, из дружеского расположения к вам, своему барину (последовала высокомерная усмешка), сонного порошка (который я дал ему) в ваше вечернее питье. Специально, чтоб вы опоздали на дуэль – Ленский от вашего опоздания снова взбесился, и о примирении вам, милостивый государь, невозможно было даже заикнуться (а вы ведь подумывали об извинениях и мире, не правда ли?). Я видел (и слышал), как юноша рвет и мечет, когда они с Зарецким в то утро поджидали вас.

Что ж до меня в тот решающий день, день поединка, то я свое место на мельнице занял заранее. А в березовой роще со своим ружжом ждал Егорка. – Мужик опять разулыбался, счастливый, что на него вновь обратили внимание. – Если бы секунданты поставили Ленского так, что мне стрелять в него оказалось неудобно – к примеру, к роще лицом, а к мельнице спиною, – я дал бы команду Егору, и тогда пулю в Ленского всадил бы он. Сигнал у нас был предусмотрен – треск ломающегося дерева, словно бы от мороза. Как видите, я предусмотрел практически все, что можно. – Аврамов весь аж сочился гордостью собой и самодовольством. – Однако ломать ветки не пришлось. Единственная неприятность, что со мной произошла, – замерз, ожидаючи, когда вы, наконец, станете стреляться. А в остальном – все прошло изумительно хорошо. Я подгадал и выстрелил ровно в тот самый момент, как и вы, Онегин. Вы промахнулись – не зря у меня на вас было мало надежды. А вот я попал несчастному юноше в самое сердце. Как неприятно вам было, верно! Стреляли мимо, а убили наповал! Что ж, вуаля! Дело сделано! Вот так все и случилось. Еще вопросы, милостивый государь? Просьбы? Комментарии?

– Насколько я понимаю, отпущенное мне время подходит к концу, – молвил Евгений. – Не угодно ли вам тогда приказать мне трубочку – напоследок?

– О! Я с охотой сам вам набью ее! – воскликнул довольный Аврамов.

– Сделайте милость.

…Как рассказывал мне потом Онегин, он не из пустого любопытства – и не только ради того, чтобы вынудить Аврамова рассказать обо всем, – тянул и длил этот разговор. Еще он старался, чтобы Егорка с его мушкетом хорошо стал виден с улицы сквозь окно кабинета. А еще – чтобы самому не оказаться на линии огня. И – чтобы хозяин отвлекся и выпустил свой пистолет из рук. Потому что у Онегина имелся шанс. Ведь на противоположной стороне домов, через Мойку, в слуховом отверстии крыши ждал своего часа и целился прекрасный стрелок, бравый военный, улан – Григорий Аржаев.

Как он попал туда?

Мужчины, после своей дуэли в К*** – закончившейся, к счастью, ничем, провели долгое время за беседами. Моя сестра рассказала им обоим все. Господа прониклись друг к другу искренней симпатией. Они по-настоящему оказались противоположны друг другу: утонченный, столичный Евгений – и мой приземленный, очень практический зять. Но и тот, и другой были острыми, умными, храбрыми, честными. Что еще надо сильному полу, чтобы почувствовать друг к другу чувство приязни! И тогда Е.О., уезжая в Петербург, попросил майора составить ему компанию и предложил место в своей коляске. Евгений словно предчувствовал – а может, и впрямь догадывался, – что Е.О. в Петербурге понадобится помощь. Онегин посулил к тому же зятю выгодные знакомства в военных кругах столицы. Звал он и мою сестру Ольгу – но та ожидала третьего ребенка, да и Гриша с Мишей, ее сыновья-погодки, были еще явно малы для подобных длительных путешествий. Однако старшего своего Григория она на странствие в Петербург благословила.

Что ж, мой зять испросил у начальства отпуск и вместе с Онегиным отбыл в Северную Пальмиру. За три дня пути в Питер, что мужчины провели в одной коляске, они сдружились еще больше. Аржаев имел опыт службы и войны, Онегин – путешествий и высшего света. Им было о чем поговорить друг с другом. Об их тесном дружестве свидетельствует факт, что по приезде в столицу довольно замкнутый Евгений предложил Григорию остановиться у него на квартире – тот принял приглашение.

Вернувшись в Петербург, Е.О, как я уже писала, немедленно связался с господином Аврамовым. Когда от него принесли приглашение прибыть с визитом, Аржаев воскликнул: «Осторожно, Онегин! Он приготовляет тебе ловушку!» Однако в первый момент честный Евгений не поверил ему. Тогда Григорий стал убеждать его принять все меры предосторожности. Е.О. долго не соглашался: «Мы же не в лесу встречаемся, где шныряют черкесы, – в центре столицы!» Майор оказался неумолим, и дело кончилось тем, что Онегин холодно сказал ему, что сам он никаких предосторожностей предпринимать не станет, однако дает моему зятю карт-бланш на любые действия, которые тот посчитает нужными.

Тогда Аржаев первым делом отправился к управляющему домом, где проживал Аврамов, и под предлогом, что хотел бы арендовать квартиру, выяснил, каково там расположение комнат. Узнав, что кабинет хозяина выходит окнами прямо на Мойку, Григорий явился на место будущего действа. Там он встретился с квартальным надзирателем, ответственным за дома, находящиеся на противоположной стороне речки. Представившись секретным сотрудником обер-полицмейстера, он осмотрел чердаки и выбрал один – тот, из которого кабинет Аврамова просматривался словно на ладони в косых лучах заходящего солнца. Уверив квартального в секретной государственной надобности, майор незадолго до визита Онегина в квартиру злодея занял место у чердачного окна. Он захватил с собой свое ружье.

Мой возлюбленный лишь досадливо морщился на приготовления Аржаева. Однако предусмотрительность Григория оказалась совсем не лишней – более того, она спасла Евгению жизнь.

Из своего убежища на чердаке сквозь высокие окна Аржаев прекрасно видел, что происходит в кабинете у Аврамова. Он понял, что Онегин захвачен, но медлил с выстрелом, понимая, что Евгений находится одновременно под прицелом двоих – и если он промахнется, друг его будет точно убит. Даже безошибочно попасть в цель ему было мало – нужно было вдобавок, чтобы убийца в тот момент отвлекся. И вот, когда тот отложил пистолет и занялся трубкой, Аржаев, наконец, выстрелил. Стрелок он был отменный. Пуля прошла сквозь оконное стекло и ударила Егорке прямо в лоб. Тот захрипел и упал замертво. Он даже, верно, не понял, что случилось. Естественно, происшедшего не ожидал и хозяин. Никто, кроме Онегина. Аврамов несколько секунд в растерянности смотрел на упавшего Егорку, на трубку и на свой пистолет. Евгений бросился на него – и только тогда хозяин кабинета схватил оружие и выстрелил. Благодарение Богу – промазал. Он попытался взять в ящике другой заряженный пистолет – однако Онегин налетел на него. Последовала борьба. Мой Евгений оказался сильнее физически. Ему удалось отвести дуло от своей груди и направить его в сторону Аврамова. И тут рука злодея дрогнула. Он непроизвольно нажал на курок. Пуля попала ему самому прямо в сердце…

Через минуту на квартиру пришел мой зять Григорий. Он стал убеждать Онегина не извещать о происшедшем полицию:

– Ни тебе, ни мне совершенно не нужен скандал. Справедливость восторжествовала – но если пойдет молва, она опорочит прежде всего нас с тобой.

– Но как мы избежим огласки?

– Предоставь все мне.

Оказалось, что в квартире больше нет никого из людей – видимо, Аврамов заранее приготовлялся к убийству Онегина и оттого отослал всех прочих слуг – кроме Егорки.

Аржаев выстрелил из ружья Егорки в уже разбитое окно, чтобы пуля ушла в небо. Затем он велел так разложить два трупа в кабинете, чтобы создалось впечатление, что в результате ссоры Егор застрелил Аврамова, а тот, в свою очередь, убил Егора.

В итоге, как я знаю, дело закончилось благоприятно. Полиция была извещена – но об участии моего зятя и Онегина никто даже не заподозрил.

Однако Евгению случившееся доставило много переживаний. Он ходил мрачнее тучи. Переживал. Он говорил мне:

– Я проявил себя бесчестным человеком – почти таким же, как Аврамов. Я лгал ему. Я подличал перед ним. Тянул время и умолял набить мне трубку. А в итоге покончили мы с ним некрасиво. Убили не честно, а из-за угла – точь-в-точь как он убил Ленского. В конце концов, никто даже не узнал правды: что стряслось тогда в нашей дуэли и кто всему виной в смерти поэта. Да, мы с Аржаевым наказали зло – но без огласки, втихаря. И разве это значит, что оно посрамлено?

Я отвечала ему на это:

– Мой друг! Наступают иные времена. Зло огромно и многолико. С ним уже давно не выходят биться, как в рыцарские времена: один на один и с открытым забралом. Ведь зло, как и сам нечистый, действует исподтишка, лукаво. И с ним невозможно бороться в белых одеждах и чистыми руками. Чтобы совладать с ним, нужны ловкость и хитрость, а порой даже подлость. Главное, ведь результат достигнут: зло посрамлено.

– Бороться за честь невозможно бесчестными методами, – упорствовал Онегин.

– Ты – мой последний рыцарь, – ответствовала я. – Последний рыцарь России. Возможно, потому тебя многие уже считают и еще будут считать «лишним человеком».

И я, кажется, оказалась права.