Глава 16
Пещера бардзуков

Убежищем оказался высокий, покрытый вековым лесом холм, внутри которого находилась просторная пещера. Кто ее вырыл здесь, в какие незапамятные времена, можно было лишь догадываться. Стены убежища были испещрены таинственными знаками, вырезанными на изрядно потемневшей и закаменевшей от времени глине, а узкий вход (несведущий человек вряд ли мог его найти), в который едва протиснулись беглецы, закрывался каменной глыбой, поросшей мхом. Только благодаря подсказке юноши, который назвался Скумандом и объяснил, что он не прусс и принадлежит к племени дайнавов (при этом Хуберт облегченно вздохнул – о кровожадности и коварстве пруссов еще в Эльбинге ему все уши прожужжали клиенты харчевни Мохнатого Тео; а кто такие дайнавы, он не знал, но решил, что это неплохие люди, хоть и варвары), менестрель вместе с монахом смогли достаточно легко справиться с каменной «дверью». Чтобы сдвинуть глыбу с места, нужно было с силой нажать только в одном месте камня, притом под некоторым углом.

Похоже, пещера служила капищем. Посреди нее стоял невысокий жертвенный камень с углублением, а вокруг него валялись кости животных. Но главной достопримечательностью капища был родник, который бил из стены на высоте примерно в полтора локтя. Сначала водяная струя падала в каменную чашу, а затем по прорубленному в полу желобу вытекала наружу, неподалеку от входа в пещеру. Струйка была тонкой, тем не менее скопившейся в чаше воды вполне хватало, чтобы беглецы не испытывали жажды.

– Здесь раньше было святилище бардзуков, – сказал юноша, когда его уложили на мягкую травяную подстилку, которую приготовил Хуберт.

– Это кто? – спросил менестрель.

– Маленькие бородатые человечки… С локоть ростом.

– И где они теперь? – с некоторым беспокойством поинтересовался Хуберт, бросив тревожный взгляд за спину.

Закрыв вход камнем, менестрель по просьбе Скуманда зажег небольшой костер из сухих веток, чтобы приготовить ему горячее питье. Выдать себя дымом беглецы не могли – он уходил вверх и исчезал в дыре, находившейся в потолке пещеры. Этот «дымоход», как объяснил Скуманд, был очень хитро устроен. Поднявшись до вершины холма, дым выходил наружу через множество каналов, спрятанных под корнями деревьев, и понять, откуда он идет, не было никакой возможности. К тому же люди пугались «дымящего» холма и старались побыстрее убраться подальше от него. «Похоже, – подумал Хуберт, – юноша часто наведывался в это убежище…»

– Раньше бардзуки жили под кустами бузины, – начал объяснять Скуманд, – священного дерева, глубоко под землей. Они хранили хлеб, чтобы его не поели мыши, пиво, чтобы оно не прокисло, и другую снедь, наполняли амбары отборным зерном, если люди приносили им жертвы. Обычно бардзуки показывались людям при полной луне, особенно часто их видели больные. Но со временем люди стали плохо относиться к бардзукам, и они ушли из этих мест в горы, где и живут в глубоких каменных пещерах.

– Интересно… – менестрель облегченно вздохнул.

Ну и хорошо, что ушли… Теперь беглецов точно никто не потревожит. И не найдет. На подходе к пещере, по настоянию Скуманда, они особенно тщательно маскировали свои следы, а возле самого входа юноша попросил рассыпать порошок с едким запахом, который нашелся в его сумке.

После того как Скуманд выпил чашу горячей и горькой, как полынь, настойки (любопытный Хуберт не удержался и облизал палочку, которой помешивал питье, и после это долго плевался, ощущая во рту терпкую горечь), ему полегчало, и он смог самостоятельно пожевать изрядно зачерствевшую лепешку, которая нашлась в сумке отца Руперта. А потом монах и менестрель дружно уснули – словно нырнули в глубокий омут, где их поджидали воспоминания о недавнем бегстве. И один, и другой время от времени вскрикивали и дергали ногами, словно продолжая бег по лесным зарослям, а в какой-то момент отец Руперт начал во сне бормотать молитву, закончившуюся богатырским храпом.

Не спалось лишь Скуманду. Он корил себя за неосторожность и вспоминал недавнее прошлое. Он, конечно, знал, что сан Посвященного предполагает некие обязанности, но не думал, что их будет столь много. Павила стал быстро слабеть, и Скуманду пришлось заменять его во многих делах, что очень не нравилось молодому человеку, который жаждал лишь одного – уединения на острове среди болот, чтобы упражняться с оружием. Но самым нудным занятием было толочь воду в большой каменной ступе. Вода для человека стала самым ценным божественным даром природы, из нее вышла жизнь, она могла творить и разрушать, сохранять и передавать потомкам знания, накопленные за века.

Вайделоты знали, какие водные источники могли дарить исцеление, а какие вызывали болезни. Кроме того, вода присутствовала во многих обрядах Посвященных, потому что имела магические свойства.

У дайнавов с давних пор по-настоящему чистой считалась вода из горных источников, родников и водопадов. И не только потому, что там вода была кристально-прозрачной и приятной на вкус. По убеждениям жрецов, вода, проходя через землю или падая с высоты, разбивалась и теряла все плохое, которое впитала в себя по пути. Чтобы окончательно очистить воду от вредных воздействий, Скуманду приходилось собирать ее из семи источников, сливать в ступу и долго толочь тяжелым пестом. Этот процесс буквально выводил юного вайделота из себя своей внешней бестолковостью, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в его полезности.

После толчения воды в ступе Скуманд приступал ко второму этапу священнодействия – писал по воде триглавом (вырезанными из священного дуба трехлучевыми вилами). Изображая на водной поверхности руны, он таким образом освящал воду для всего селения. При этом Скуманд читал молитвы богам, просил их о прощении, защите от бед и болезней, о выздоровлении больных и увечных, о спасении воинов на поле брани, о богатом урожае и благополучии племени. После окончания обряда Скуманд брал воду и ходил по всему селению, добавляя ее понемногу в бочку у каждого дома.

Единственный обряд, который Скуманд любил, – это «битье в баклуши». При родах кроме бабки-повитухи обычно должен был присутствовать главный жрец племени Павила или любой другой вайделот, сведущий в знахарстве. Теперь эту обязанность иногда приходилось исполнять и Скуманду. Отметив день и время рождения малыша с помощью записи рунами на деревянной дощечке, он уходил в Пущу, где выбирал дерево «в цвету». Это не было цветущее дерево в прямом смысле слова; просто дерево должно было быть в расцвете своей силы и обладать мощной энергией, от которой светилось. И этот свет – «цветение» – мог видеть только Посвященный.

Скуманд проводил возле дерева необходимый в таких случаях ритуал, испрашивая у богов и у него самого разрешения, а затем срубал дерево, из ствола и ветвей нарезал чурбаки и бил их на поленья разного размера – баклуши. В дальнейшем им предстояло стать игрушками, инструментами, рукоятками для оружия, посохами, талисманами, посудой… – словом, всем тем, чем ребенку предстояло пользоваться в течение всей его жизни. Баклуши Скуманд передавал отцу новорожденного, и тот сам изготавливал из них все необходимое.

Все вещи, сделанные из этого дерева, приносили ребенку удачу, придавали ему силу и защищали от бедствий. Они были могучим оберегом на протяжении всей его жизни. А Скуманд (или другой вайделот) обязан был на месте срубленного дерева посадить три новых.

В тот злополучный день Скуманд с легким сердцем отправился в Пущу, чтобы выбрать «цветущее» дерево для новорожденного. Ему пришлось изрядно углубиться в чащобу, пока он наконец не нашел то, что ему было нужно. Срубив дерево, он присел на кочку и погрузился в мечтания; это было его любимым занятием в свободное время (кроме упражнений с оружием), которого у него оставалось не так много. На небе ярко светило солнце, умиротворяюще шумели деревья, в ветвях чирикали на разные голоса птички, басовито гудел шмель, деловито обследуя небольшую полянку, сплошь укрытую цветочным ковром, воздух был густо настоян на медовом запахе разнотравья… Это было все то, что так любил Скуманд, что примиряло его с необходимостью бить баклуши.

Замечтавшись, он утратил присущую ему бдительность, и не почуял, как в окружавших его лесных зарослях появилось нечто враждебное, опасное. Способность чуять опасность на расстоянии и даже упреждать ее вайделоты приобретают лишь в зрелом возрасте. Но Скуманд обладал этим даром с малых лет. Иногда ему казалось, что он может присутствовать во многих местах сразу – как лесной дух.

Очнулся он от благостно-мечтательного состояния, когда враги оказались совсем близко. Едва Скуманд сбросил с себя умиротворенность, которая спеленала его сладкой негой, как младенца, как сразу почуял враждебный запах давно не мытых тел дикарей. Он накрепко запомнил его еще с тех пор, когда подростком охотился на тура и убил трех охотников дикого племени. Как потом оказалось, среди них был и сын вождя дикарей, но тогда Скуманд не придал этому никакого значения. Он гордился своим подвигом и чувствовал себя на седьмом небе от радости.

Но мстительные дикари не забыли об этой утрате. Они затаили злобу и постоянно выслеживали Скуманда, хотя это было совсем непросто. О том, что ему объявлена месть, он узнал вскоре после посвящения в вайделоты. Охотникам удалось пленить разведчика дикарей, и тот под пытками сознался, почему шастает возле селения дайнавов. Впрочем, пыткой его допрос можно было назвать лишь с большой натяжкой; просто Павила применил к нему один из своих методов, после которого любой человек, даже самый косноязычный, становится записным оратором и выкладывает все как на духу. Правда, после такого допроса многие сходили с ума, но дайнавы были милостивы; они отправили дикаря в страну вечного покоя быстро и не очень болезненно – просто проткнули его копьем.

Как дикари узнали, кто убил их товарищей, примерно было понятно. Скорее всего, следопыты из дикого племени проследили, куда отправилось мясо убитого тура, а затем подсмотрели чествование, оказанное дайнавами Скуманду, и сделали свои выводы. Нужно сказать, что для дикарей подобраться к селению незамеченными не составляло особого труда. Пущу они знали лучше самого опытного охотника ятвягов. Иногда могло показаться, что дикари вырастают из-под земли и туда же проваливаются. Найти их следы было еще той задачкой.

Однако вонь немытых тел, пусть и натертых мазью, остро пахнущей полынью и другими ароматными травами, чтобы ее заглушить, выдавала их с головой. Эта вонь была неистребима, и хорошо развитое обоняние подсказало Скуманду, что он попался. Войдя в мгновенный транс, юный вайделот мигом вычислил расположение дикарей (они уже почти окружили его). А затем, сорвавшись со своей кочки, с быстротой оленя ринулся напролом в чащу – в ту сторону, которая пока еще была свободной от оцепления. И началась погоня, которая длилась сутки, пока не завершилась схваткой на поляне возле ручья.

Возможно, Скуманд и раньше затеял бы сражение, но дикарей было слишком много, и он понадеялся на свою неутомимость в беге. Вайделот был уверен, что постепенно часть дикарей не выдержит предложенного темпа и отстанет. Так оно и случилось. Вот только побегать ему пришлось чересчур много, как никогда прежде. А затем в дело вступил его меч, с которым вайделот редко расставался. Взял он его и когда шел в лес бить баклуши.

Меч… Скуманд повернул голову и с удовлетворением улыбнулся – меч лежал рядом с его импровизированным ложем, как он и просил. В какой-то момент вайделот сильно заволновался, когда Хуберт взял оружие в руки и залюбовался безупречными линиями клинка дивной красоты, на котором словно изморозь проступали роскошные рисунки. Видно было, что менестрель понимает толк в белом оружии. Он долго цокал от восхищения языком, затем сделал несколько выпадов и нанес пару ударов по воображаемому противнику, но потом все же вернул меч Скуманду.

Вайделот получил его не из воровской добычи ограбленного неподалеку от Берестья обоза, а отнял у собственноручно поверженного противника. На меч зарились многие витинги, понимавшие толк в оружии, в том числе и возглавлявший отряд дайнавов военачальник Шутр. Но холодные жесткий взгляд юного вайделота говорил яснее любых слов: «Попробуйте отобрать!» И бывалые воины, немного поворчав на дерзкого юнца (правда, втихомолку), отступились; все знали, что мечом он владеет лучше многих, как бы не всех. Поэтому им оставалось только завидовать. К тому же меч был взят не из купеческих повозок, а из рук опытного, бывалого воина, предводителя стражи, охранявшей обоз. Значит, так решили боги, – что только вайделот достоин владеть столь ценным призом.

Обоюдоострый меч с острым концом явно был изготовлен сарацинами; Скуманду уже доводилось видеть подобные, однако сталь на нем была совершенно необыкновенная. Это он понял не только по рисунку на клинке, но и во время заточки. Даже при сильных ударах на нем не появлялись мелкие зазубрины, и оставалось лишь немного подправить лезвие оселком. Для пробы вайделот срубил несколько деревьев в лесу, каждое толщиной с его руку, и подивился, как легко это ему удалось.

Ни рукоятку меча, ни гарду не украшала золотая или серебряная насечка, что напрашивалось к столь богатому клинку, имевшему непривычный для северных мечей дол – желобок почти по всей длине клинка, но в навершие рукояти был вставлен большой коричневый камень с оранжевым оттенком, неизвестный Скуманду. Он совсем не походил на хорошо знакомый ему янтарь. Поначалу юноша не обратил на камень должного внимания, но когда его увидел Павила, то сильно разволновался.

– Это адамас! – сказал старик. – Самый прочный в мире камень. Он способен исцелить от любой болезни, защитить от врагов и разной нечисти, уберечь от ранения, даровать способность ясновидения и предсказания будущего. Это не случайность, что меч с адамасом попал именно к тебе! Адамас дают в награду только боги. Береги это оружие, оно вознесет тебя на невиданные высоты.

– Однако же я сразился с воином, у которого был этот меч, и убил его, и адамас ничем ему не помог, – возразил Скуманд.

– Адамас сам выбирает, кому служить. Тот воин или украл меч, или купил у торговца, но это не значит, что он стал владельцем камня. А ты завоевал его в честном поединке, значит, адамас отдал тебе предпочтение. Нужно освятить меч в капище бога Еро, и если он отнесется к твоему новому оружию благосклонно, то с этим мечом тебя ждет славное будущее.

На том разговор и закончился. А вскоре Скуманду представился случай испытать меч в бою. Правда, с дикарями, но он имел возможность убедиться на личном опыте, что меч разит так, будто его рукой управляет сам бог Перкун. Меч был гораздо легче, нежели те мечи, с которыми упражнялся Скуманд, и буквально порхал в руках, как ласточка. Несмотря на большое количество врагов, он даже не вспотел, и не будь злокозненного колдуна дикарей в наряде из перьев, который коварно поразил его в спину отравленной стрелой (колдун прятался в мороке, это вайделот почувствовал, но слишком поздно), схватка на поляне вполне могла бы стать легендой среди дайнавов…

Какое-то время они питались запасами отца Руперта, но сумка монаха быстро опустела, что для него было равносильно утрате божественного благословения. Скуманд выздоравливал медленно; он примерно представлял, каким ядом попотчевал его колдун дикарей и знал о последствиях ранения. Если человек не умирал сразу, яд долго оставался в организме, медленно и неуклонно готовя ему паралич. От его действия кровь загустевала, сбивалась в комочки и закупоривала сосуды. Те противоядия, что хранились в сумке Скуманда, лишь помогали ему поддерживать жизнь, разжижая кровь, однако вывести яд из организма и полностью выздороветь он мог только с помощью других вайделотов.

Но как дать им знак? Каким образом сообщить воинам племени, где он находится? А в том, что его усиленно ищут, Скуманд совершенно не сомневался. Однако о древнем капище бардзуков было известно очень немногим вайделотам, в том числе и Павиле. Они очень редко его посещали, и то лишь для того, чтобы принести маленькому народцу жертвы. На всякий случай; вдруг бардзуки надумают вернуться. А дайнавы предпочитали жить в мире со всеми обитателями Пущи.

Вайделот напряженно размышлял. Послать кого-нибудь из своих спасителей за помощью значило отправить их на верную смерть. Хуберта (в отличие от монаха он был молодым и быстроногим) могли убить как дикари, которые продолжали искать вайделота, так и пруссы, которые ненавидели тевтонцев и тех, кто с ними пришел. Даже ятвяги могли, долго не разбираясь, зарезать гонца или проткнуть его стрелой, посчитав разведчиком неприятелей.

– Надо идти на охоту, – наконец решил Хуберт и начал проверять свой арбалет. – Иначе мы тут от голода околеем. Лучше погибнуть в схватке с варварами, чем от заворота пустого кишечника.

– В лесу опасно! – всполошенно воскликнул отец Руперт.

– Еще как опасно… – менестрель тяжело вздохнул. – Но что делать?!

Он посмотрел на Скуманда. Тот лежал, прикрыв глаза, бледный и сильно похудевший.

– Ему вон тоже мясца не мешало бы, – сказал Хуберт. – Совсем парень сдал. Если помрет, его смерть будет на нашей совести. Соплеменники Скуманда могут обвинить нас в его гибели, и тогда, святой отец, нам точно конец. Варвары очень мстительны, а за такого воина они нас отыщут и на дне морском. Непростой это человек, ох, непростой, нутром чую… Черт нас дернул бежать в эту сторону!

Святой отец скорбно вздохнул и машинально погладил по своему изрядно уменьшившемуся в размерах животу, в котором булькала одна вода. Он не отходил от постели раненого варвара, и все бубнил вполголоса, рассказывая ему о прелестях приобщения к истинной вере. Сначала отец Руперт не понижал голос и не говорил, а вещал, как пророк в пустыне, отчего по пещере разносилось гулкое эхо, пока Хуберт, которому говорильня монаха мешала отдыхать, в резкой форме не посоветовал ему помолчать хотя бы из соображений безопасности. Святой отец, конечно, обиделся на менестреля, но перешел на шепот, потому что Хуберт пригрозил выбросить его из пещеры, если он еще раз нарушит тишину.

Что касается Скуманда, то он с интересом прислушивался к тому, что говорил монах. Несмотря на юный возраст, вайделот уже хорошо научился разбираться в людях, и чувствовал, что от отца Руперта исходит доброта, притом не наигранная, и он искренне верит в то, что говорит.

Конечно, для вайделота, воспитанного на многобожии, мысль о том, что миром правит только один Бог, казалась кощунственной. Тем не менее для Скуманда было весьма познавательно через монаха-проповедника проникнуть в его странный мир, одновременно похожий и непохожий на мир дайнавов. Оказалось, что у Бога христиан есть большое количество ангелов-помощников, которые были очень похожи на лесных божков ятвягов. А еще разные святые и мученики… Таких персон было много и в верованиях прибалтийских племен.

Взять того же Прутена, первого криве-кривейто, и его брата-близнеца, короля пруссов Вайдевута, которые на плотах привели к благодатным берегам Вендского моря тысячи своих соплеменников, изгнанных врагами с родной земли. У Вайдевута было двенадцать сыновей, которые стали родоначальниками прусских и иных прибалтийских племен. И монах рассказывает о двенадцати сыновьях, только какого-то Иакова, от которых произошли разные народы. Может, Иаков и Вайдевут – один и тот же человек?

Слушать отца Руперта было весьма занимательно. Под его бормотание время текло быстрее, и Скуманд забывал о болезни, которая иссушала его тело. Чтобы не попасть под влияние монаха, он наложил на себя охранительное заклинание, и теперь различные истории отца Руперта казались ему просто диковинными сказками чужого народа, не затрагивающими его глубинных чувств.

Отодвинув камень, Хуберт вышел на свет ясный и прищурился от солнца, которое било прямо ему в глаза, и с огромным удовольствием – до хруста в костях – потянулся, ощущая ласковое прикосновение к коже легкого ветерка. А когда менестрель открыл веки, то ему тут же захотелось немедленно нырнуть в пещеру, да жаль, что камень, закрывавший вход, вернулся на свое место.

Перед ним стоял огромный седой, почти белый, волчище. Он смотрел на Хуберта вполне дружелюбно, но менестрелю от этого легче не стало. Он был практически беззащитен: его короткий меч против такого большого зверя был ничтожной железкой (к тому же Хуберт просто не успел бы достать его из ножен), а арбалет висел за спиной, и быстро приготовить оружие к стрельбе не было никакой возможности.

Так они простояли друг против друга – волк и человек – как показалось менестрелю, целую вечность. А затем огромный зверь (оказалось, это была волчица) повернулся и скрылся в лозняке. Чувствуя, что вот-вот грохнется на землю от огромного напряжения (тем более, что он затаил дыхание, будто в горле у него образовалась пробка), Хуберт задышал часто, с каждым вздохом чувствуя, как кровь, прежде совсем стылая, забурлила и побежала по жилам все быстрее и быстрее.

– Оружие нужно держать наготове, осел! – выругался менестрель.

Он сдернул с плеча ремень, на котором висел арбалет, быстро приготовил его к стрельбе, шагнул вперед, – идти на охоту все равно нужно было, голод победил страх; и потом, волчица, пусть и таких огромных размеров, никак не страшнее кровожадных дикарей – и застыл как вкопанный. Прямо перед ним лежал недавно убитый олень! И, судя по разорванному горлу животного, это сделала волчица.

Хуберт не знал, что ему делать – тащить оленя в пещеру (это же целая гора мяса!) или оставить его на месте и топать на охоту. Ему было хорошо известно, что звери ревностно относятся к своей добыче и просто так ее не отдают, тем более волки. Да еще какие. Бр-р! – вздрогнул Хуберт, вспомнив почти человеческий взгляд огромной волчицы. Она могла задавить его одной лапой, а уж что с ним сделали бы ее клыки…

Однако не задавила и не искусала. Мало того, волчица не проявляла никакой враждебности, что было совсем невероятно. Все походило на то, что она добровольно отдала свою добычу Хуберту. Чудеса!

Постояв еще немного, держа арбалет настороже – вдруг все-таки объявится вся волчья стая, ведь не исключено, что волчица могла побежать за подкреплением, тем более, что волки обычно не охотятся поодиночке, – менестрель наконец решился. Он отодвинул камень и крикнул:

– Отец Руперт! Помогите!

Из пещеры на свет ясный вышел монах. Он обратил внимание на оленя лишь после того, как с подозрением осмотрелся по сторонам.

– Сын мой, ты явил нам чудо! – всплеснул ладонями отец Руперт. – Только вышел поохотиться – и сразу же убил оленя! Я был уверен, что Господь не оставит нас своими милостями!

– Меньше слов, больше дела! – грубо прервал его менестрель, опасливо поглядывая на лесные заросли. – Тащите оленя!

Повторять еще раз ему не пришлось; откуда только сила появилась у святого отца. Плотоядно облизываясь, он практически в одиночку затащил нелегкую оленью тушу в пещеру. И вскоре на костре уже томилось аппетитное жаркое. Хуберт не стал свежевать оленя, оставив это дело на потом, лишь вырезал из его туши несколько кусков. Ароматный запах оленьего мяса разбудил Скуманда, который большей частью пребывал в полудреме.

– Это олень? – спросил он.

– Да, – ответил Хуберт.

– Внутренности из него уже вынули?

– Нет.

– Тогда прошу, брось кусочек сердца и печени в огонь, а также плесни туда немного крови. Нужно отблагодарить духов бардзуков за приют, чтобы они не обиделись. И еще одно: нацеди во флягу оленьей крови и дай мне.

Пришлось Хуберту заняться свежеванием оленя немедля, хотя все его помыслы (как и отца Руперта, который священнодействовал над костром, пуская голодные слюни) были направлены на жаркое. Обращаться с убитой дичью для менестреля, отпрыска благородного семейства фон Крумбахов, было не в новинку. Дворецкий отца, Хромой Барт, не только научил юного Хуберта шулерским приемам игры в кости, но и часто брал его на охоту. А уж охотником он был отменным, особенно на крупную дичь. Поэтому вскоре от оленя остался лишь скелет. (Хуберт не стал скаредничать, оставил немного мяса на костях для лесных обитателей; это был охотничий закон – так учил его Хромой Барт, по самую макушку набитый разными суевериями.)

Наполнив флягу оленьей кровью, Хуберт принес ее Скуманду; тот жадно схватил ее и начал пить. Менестреля даже передернуло; он знал, что некоторые охотники пьют кровь убитых ими животных (это делал и Хромой Барт). Но сам он никогда не пробовал это делать, хотя знал, что кровь добавляет людям силы. Мало того, в той местности, где родился Хуберт фон Крумбах, в день святого Иакова сбрасывали с колокольни под звуки музыки разукрашенного лентами козла с золочеными рогами. Затем из него выпускали кровь, которая в высушенном виде считалась очень действенным средством против многих болезней.

Когда менестрель сделал по просьбе Скуманда жертвоприношение бардзукам, отец Руперт сразу сообразил, зачем он бросает в огонь кусочки мяса и льет туда кровь. Но, к удивлению менестреля, промолчал. Наверное, его наповал сразило то, каким чудесным образом была добыта дичь. Хуберт не стал изображать из себя великого охотника и рассказал своим товарищам, как ему достался олень. Удивленный монах лишь ахал да охал, а Скуманд молча выслушал повествование менестреля и сказал, облегченно вздохнув:

– Это бог Еро послал волчицу, – и добавил многозначительно: – значит, скоро все закончится…

– Что значит – «закончится»? – с недоумением спросил Хуберт.

Но Скуманд ничего не ответил; закрыв глаза, он снова погрузился в пограничное состояние между сном и явью…

Ответ на заявление Скуманда и впрямь пришел очень скоро – спустя двое суток. В одну из ночей, ближе к утру, менестрелю почему-то вдруг стало неуютно на своей постели, хотя он притащил в пещеру несколько охапок древесных веток с листьями, прикрыл их толстым слоем травы, и ложе каждого беглеца стало почти как мягкая кровать какого-нибудь знатного вельможи. Хуберт повернулся на другой бок, при этом слегка приподняв веки, и тут же подхватился, будто его укололи шилом, – костер, который ночью обычно едва тлел, пылал так ярко, что в пещере стало светло, как днем!

Менестрель поднял голову – и обомлел. Пещера полнилась разрисованными варварами в звериных шкурах, и все они держали в руках короткие копья, которые были нацелены ему в грудь.