Глава тридцать третья
Лабрюйер догадался, но сам себе не верил – это же невозможно. Он знал, что и Зверева, и Слюсаренко берут пассажиров – двух человек «фарман» поднимет и унесет. Но для того чтобы пилотировать «фарман», да еще ночью, нужно быть Лидией Зверевой или Владимиром Слюсаренко.
– Черт бы их побрал… Из трех аэропланов они взяли именно тот, с которым ставили удачные опыты. Видишь – короткокрылый…
– Я в них ничего не смыслю.
– Зато я уже смыслю.
– Но как они заставят авиаторов лететь?
– И заставлять не надо. Таубе поднимался со Зверевой пассажиром, она учила его летать.
– Ты думаешь, аэроплан за ночь долетит до германской границы?
– Даже если до Либавы – и то уже гадко… Потому что в Либаве наверняка сидят люди господина Ронге, а мы не знаем, кто именно. В общем, надо действовать.
Лабрюйер понимал – конюхи на ипподроме куплены с потрохами. Они и выкатили «фарман». Вылезать из мрака опасно. Значит, нужно выждать, пока появятся Таубе, Дитрихс и Альда, и стрелять по ним безо всякой жалости.
И тут случилась следующая вспышка взаимопонимания. Лабрюйер и Енисеев одновременно достали револьверы.
Но ничего не вышло.
Дитрихс и Таубе вытащили на себе из домика графини одурманенного Калепа, при этом они оказались спиной к Енисееву и Лабрюйеру, а инженер – между ними, и стрелять было опасно. Они очень быстро поволокли его к «фарману», к ним навстречу поспешили два парня и окончательно их загородили.
– Их надо взять живыми, – вдруг прошептал Енисеев.
– И его нужно получить живым, – ответил Лабрюйер.
– Ползать умеешь? По-пластунски?
– Как?
– Как казаки-пластуны. Нет? Эх… Я подползу как можно ближе. Черт… погиб мой пиджак…
Пиджак был темно-коричневый, рубашка под ним – белоснежная, очень хорошо заметная на фоне утоптанной земли даже во мраке.
– Проклятый Таубе. Вот для чего он учился летать… – пробормотал Лабрюйер. – Отчего эти дамы так наивны?
– По моему свисту открывай по ним пальбу – по всем сразу. Бей по ногам. А я отниму у них Калепа.
– Его бы не задеть. Постарайся втащить его за ту будку, там всего шагов двадцать.
– Ну, Господи благослови, – Енисеев перекрестился, беззвучно рухнул наземь и ловко пополз, не отрывая длинного тела, бедер и колен от земли, извиваясь, как неведомая науке рептилия.
– С Богом, – шепнул ему вслед Лабрюйер и тихонько пошел влево, выбирая удачное место для стрельбы. Наконец он встал в правильную стойку, чуть наклонившись вперед, держа револьвер двумя руками. Таубе загораживал собой Калепа, самого его загораживал Водолеев, справа от Таубе стоял Дитрихс, возился с какой-то веревочной путаницей. Потом он полез на крыло «фармана». Лабрюйер понял – будет устраивать пассажирское место. Водолеев светил ему, Таубе и кто-то из конюхов, поддерживая Калепа, стояли в темноте.
Лабрюйер, ожидая сигнала, сгорал от нетерпения. Он чувствовал, что ждал этой минуты и этого боя не то чтобы всю жизнь, но последние семь лет – точно.
Все произошло так стремительно, что, кажется, уложилось в одну-единственную секунду. Пронзительный свист Енисеева, два выстрела Лабрюйера, крики, падение Калепа, которого повалил Таубе. И сразу луч фонарика уперся в Лабрюйера.
Разумеется, Дитрихс и Таубе были вооружены. Главное для них было – увидеть противника. Лабрюйер выстрелил еще раз наудачу и бросился наутек, прыгая из стороны в сторону. Луч фонарика гнался за ним, из шести выстрелов не настиг ни один.
Наконец Лабрюйер, отбежав довольно далеко, заскочил за штабель досок возле трибуны. Теперь он был спасен – он мог, прячась за скамейками, забраться повыше и расстрелять противника сверху. Тем более что и Енисеев открыл пальбу, из чего Лабрюйер понял: ему удалось спрятать Калепа за угол сарая, и он способен атаковать.
Но мгновенно сочиненный план сразу рухнул: Таубе и Дитрихс, не пытаясь штурмовать трибуну, побежали прочь. Луч фонарика скакал возле аэроплана. Озадаченный Лабрюйер вглядывался во вдруг возникшую суету возле «фармана». И вдруг он понял – аэроплан пришел в движение. Раздался стрекот мотора.
Лабрюйер что было духу, прихрамывая, побежал к аэроплану. Но было поздно. «Фарман», как и положено аэроплану-разведчику, не нуждался в особых приспособлениях для взлета, как тот же «райт», и мотор, в который Калеп всю душу вложил, набирал обороты очень быстро.
– А я?! А меня?! – раздался отчаянный вопль.
Водолеев бежал следом за поднимающимся аэропланом.
– Аякс! Аякс! – послышался крик Енисеева. – Живо в домик графини! Там Зверева и Слюсаренко! Может быть, они!..
Лабрюйер ворвался в домик.
Там никого не было.
Он заглянул в распахнутый шкаф с «амазонками» Альды, даже под стол заглянул – никого!
В дверях появился Енисеев с револьвером наготове.
– Ну?!
– Пусто!
– Альда! Ее работа! Она их где-то спрятала и вывезет потом… Слушай, Аякс, у нас только один выход. Пошли! Скорее!
– Куда?
– Они улетели втроем – Дитрихс, Таубе и Калеп. Три человека – «фарман» их далеко не унесет. Нужно догонять.
– На мотоциклете?
– Они в сторону залива полетели! Как ты по лесу на мотоциклете поскачешь? За мной!
Енисеев привел Лабрюйера в конюшню. Попали они туда вовремя – конюхи торопливо седлали двух лошадей. Не дознаваясь, кому и для чего понадобились среди ночи эти лошади, Енисеев с диким воем и потрясанием кулаков воздвигся в дверях.
Лабрюйер напрочь забыл про черепной грим, а вот Енисеев очень вовремя о нем вспомнил.
Конюхи, онемев от ужаса и пятясь, отступили шагов на двадцать, тогда только развернулись и, вопя по-латышски, побежали по длинному проходу меж стойлами, пугая лошадей.
Енисеев вывел оседланного коня, сунул оводья в руку Лабрюйеру.
– В седло – и выезжайте!
– Да я такой же наездник, как…
– В седло, черт бы вас побрал!
Сам он взлетел на коня, даже не коснувшись стремян, Лабрюйер же вскарабкался с некоторым трудом – давно не приходилось задирать ногу на высоту стремени.
Они выехали на летное поле.
– К задним воротам! – распорядился Енисеев. – Вон, глядите, они летят!
Аэроплан действительно был смутно виден в ночном небе.
Железную дорогу оба всадника пересекли между солитюдской станцией и переездом.
– Над Анненхофом пролетают, – сказал Енисеев. – Туда.
– А что толку? – Лабрюйер ерзал в седле, не в силах понять, коротки ему стремена или же длинны.
– Нужно попасть в мотор.
– Как попасть?
– Пулей, брат Аякс, пулей!
– Мы же Калепа погубим!
– Никого мы не погубим. Аэроплан будет планировать и мягко опустится..
– Куда?
– Куда-нибудь!
Он послал коня галопом по дороге меж огородов. Конь Лабрюйера, как это водится у лошадей, тоже перешел в галоп. Аэроплан порядком опережал их и был уже над Кляйн-Дамменхофом. Таубе держал курс на север.
Лабрюйер откопал в памяти карту. За полосой леса в том направлении опять была деревенская местность, и опять лес, и там уж – старое русло Курляндской Аа, которое называлось Больдер-Аа. Если лететь вдоль него – можно было оказаться в Усть-Двинске. А там, имея достаточно денег, уговориться с рыбаками, чтоб переправили хоть куда – если повезет, можно нанять судно и до острова Эзеля. И затеряться…
– Придется ехать лесом! – крикнул Енисеев. – Вы тамошние дорожки знаете? Через лес?
– Знаю дорогу на Клейстенхоф!
– Вперед!
И тут Лабрюйеру почудилось, будто стучат оземь еще какие-то конские копыта.
– Енисеев, нас преследуют! – крикнул Лабрюйер.
– Знаю! – отвечал Енисеев. – Это Альда! И кто-то еще! Наших лошадей для нее седлали! Вперед! Погода портится, им приходится бороться с ветром! Вперед! Мы их догоним!
Действительно – аэроплан сносило к востоку.
И тут раздался выстрел.
Лабрюйер сперва удивился – это был не револьвер и не пистолет, а, похоже, винтовка. Преследователи взяли с собой дальнобойное оружие, и это совсем не радовало. Понять же, где они, Лабрюйер не мог, да и если понять, легче от того не станет.
– В лес, в лес! – крикнул он.
– Вперед! – отозвался Енисеев.
И снова прозвучал выстрел.
Лабрюйер не мог взять в толк – если эти люди палят издалека, на что они рассчитывают? Попасть если не во всадника, так хоть в лошадь?
Третий выстрел тоже оказался неудачным, но опасность с каждой секундой уменьшалась – Енисеев и Лабрюйер доскакали до леса.
– Черт возьми! Мы в безопасности, но мы не видим аэроплана! – сказал Енисеев, когда Лабрюйер нагнал его.
– До Клейстенхофа совсем близко, там с открытого места увидим, – пообещал Лабрюйер.
– Кажется, от нас отстали.
– Кажется, да. Но если они обогнут лес с запада? Тут же не сибирская тайга! У них на это уйдет четверть часа, и они могут изловить нас возле Клейстенхофа.
– Вперед! Мы опередим их и укроемся в усадьбе. Там же всякие амбары и коровники. Оттуда и будем отстреливаться.
– А Калеп?
– Сперва избавимся от тех, кто висит на плечах.
– Ничего у нас не выйдет…
– Выйдет, черт побери!
Громыхнул четвертый выстрел.
Пальба продолжалась – совершенно бессмысленная, потому что всадников скрывали деревья и кусты.
Они проскакали через лесок и вынырнули на опушке, первым делом уставились на небо – и увидели, что аэроплан снижается.
– Туда! – крикнул Лабрюйер, прикинув, по какой дуге движется «фарман». – Мы можем перехватить его за Эссенхофом!
– Бей по крыльям! – отвечал Енисеев. – Слушай, слушай! Мотор!
– Он же высоко, мы можем не слышать мотора.
– Черт его разберет…
Аяксы поскакали наперерез аэроплану.
– Ну, Господи благослови! – Енисеев выпалил по темной фигурке на пилотском сиденье, промазал, выпалил еще раз.
– У тебя недолет! – крикнул Лабрюйер и достал свой пистолет.
Его выстрел оказался удачнее.
«Фарман» резко пошел на снижение.
– Они погибли… – прошептал Лабрюйер.
– Нет, их опять несет к лесу! Они сядут на деревья! Вперед, брат Аякс!
Они поскакали мимо Эссенхофа, не упуская «фарман» из виду.
Аэроплан снизился до высоты не более шести метров и тут сел-таки на ельник, продавил его собой и неторопливо опустился на песчаный склон.
Лабрюйер, забеспокоившись, отчего больше не стреляют, огляделся и увидел силуэты двух всадников на пригорке. Один держал в поднятой руке ружье.
– Енисеев!
Тот, держа под прицелом аэроплан, обернулся – и вдруг расхохотался.
– Добился-таки своего, злодей, добился!
– Кто? Кто добился? Кто – злодей?
Всадник с поднятым над головой ружьем рысью направился к Енисееву и Лабрюйеру. Лабрюйер на всякий случай взял его на мушку. Не доезжая метров двадцати, всадник крикнул по-французски:
– Et maintenant, messieurs, vousn`avezpasdebesoindemoi!
– Merci, mon ami! – ответил Енисеев.
И всадник поскакал прочь – к своему товарищу.
– Что это значило? – спросил изумленный Лабрюйер.
– Ты не знаешь французского? Значило: а сейчас, господа, я вам больше не нужен! Я поблагодарил его… Ах, черт! Нужно было поздравить с приобретением!
– С каким еще приобретением?
– Он переманил-таки Альду! Перекупил! Вон она, с ним, видишь? Ловкий, дьявол! Куда нам против французов…
Всадники разом заставили коней сделать безупречные вольты и ускакали.
– Ничего не понимаю. Так кто это был? – спросил сильно озадаченный Лабрюйер.
– Насколько я знаю, виконт де Вальмон, – не оборачиваясь, сказал Енисеев. – Не отвлекайся. Держи сволочей на мушке. Я попробую вытащить хоть кого-то из-под обломков.
– Какой Вальмон? Этот господин больше всего похож на фон Эрлиха.
– Если заговорил по-французски, значит – де Вальмон. А вообще имен у него побольше, наверно, чем у Альды. Я видел его на ипподроме, он видел меня. Ты еще не понял, что он сделал?
– Нет.
– Он выстрелил в мотор. Из револьвера он бы не смог, а хорошая винтовка, которая бьет на полтора километра, не подвела. Вот ведь откуда помощь прилетела… С другой стороны, пусть скажет нам спасибо – если бы мы не загнали Тюльпана с Кентавром в ловушку, Альда не была бы такой сговорчивой. А теперь он вывезет ее в безопасное место – и станет она двойным агентом. Будет работать на Францию. Но упаси тебя боже приставать к нему с благодарностями! Он в лучшем случае назовет тебя сумасшедшим. Держи и дай фонарик.
Отдав свой револьвер, Енисеев подошел к «фарману» совсем близко. Луч велосипедного фонарика прогулялся по сломанным крыльям, по свисающим с них белым лохмотьям.
Енисеев левой рукой приподнял верхнее крыло «фармана», правой нацелил луч в обломки.
– Таубе? – спросил он. – Вы как там? Не подохли? Ну, господин Тюльпан, выползайте.
– Я ранен.
– Это замечательно. Выползайте, говорю вам. Дитрихс! Кентавр! Приглашение и к тебе относится, сукин ты сын! Живо, живо!
Из обломков «фармана» выстрелили, и тут же выстрелом ответил Лабрюйер. Дитрихс вскрикнул.
– Неженка, – сказал ему Енисеев. – Ну что, твердо решили сидеть там до утра? Брат Аякс, покарауль-ка ты этих красавцев, а я доскачу до станции. Там есть телефонный аппарат. Сейчас, пожалуй, можно и в полицию телефонировать. Угон аэроплана – это почище угона автомобиля. Жди, я скоро.
И, не дав Лабрюйеру и слова молвить, он ускакал.
– Сударь, может быть, мы договоримся? – подал голос Таубе. – Я попал в эту историю по недоразумению. Меня принудили. Я адвокат из Ревеля. Я ничего не пожалею, лишь бы спасти свою репутацию.
– А что может угрожать репутации человека, которому восемьдесят шесть лет и он уже лежит на смертном одре? – поинтересовался Лабрюйер.
– Называйте свою цену, – ответил Таубе. – И поскорее. Мы оба вооружены. Если в течение десяти минут мы не договоримся, прощайтесь с господином Калепом.
– Начните вы, и поторгуемся, – предложил Лабрюйер.
– Нет, начните вы.
– Сто тысяч! – выпалил Лабрюйер.
– Рублей?
– Да.
– Вы хоть представляете себе, что это за деньги?
– Не представляю. Но думаю, что смогу за них купить доходный дом, ну хоть на улице Альберта.
– Хорошо, пусть будет сто тысяч, – согласился Таубе. – Теперь подумаем, как все устроить, чтобы и мы выбрались из этой передряги, и вы не остались обиженным.
– А сколько у вас при себе? – наугад спросил Лабрюйер.
Ему нужна была пауза, чтобы прислушаться.
В аэроплане что-то хрустнуло. И план Кентавра с Тюльпаном стал ему окончательно ясен. Один ведет переговоры, торгуется, а второй, хоть и раненый, выползает и стреляет простофиле в спину…
– При себе у нас немного…
– Тихо! – вдруг крикнул Лабрюйер. – Замрите!
И поскакал прочь.
Ему было нужно минуты полторы, чтобы добраться до холмика, на котором он видел виконта де Вальмона и Альду. За холмиком он уже был в безопасности.
Кентавр и Тюльпан не сразу сообразили, что нужно стрелять.
Соскочив с коня, Лабрюйер выполз на вершину. Перед ним была опушка, на опушке белело то, что осталось от крыльев аэроплана-разведчика. И ничего больше Лабрюйер разглядеть не мог. Он увидел бы Таубе и Дитрихса, только если б они вышли из леса на дорогу. И понимал, что уж этого они точно не сделают. Значит, попытаются уйти лесом. Нужно помешать… нужно спасти Калепа…
Эссенхоф был совсем близко. В усадьбе не спали – видимо, пальба виконта де Вальмона разбудила хозяев. Лабрюйер видел свет в окошках. Усадьба была богатая – что, если там есть телефонный аппарат?
Он спустился с холмика, опять вскарабкался на коня, задумался. Эти мерзавцы услышат топот копыт… Прицельная дальность стрельбы у его нагана – метров пятьдесят… положение безвыходное… хоть топись в ближней речушке Лачубите, которая коню по колено…
То, что Таубе с Дитрихсом не стреляют, может означать два поворота дела: либо они уже прикончили Калепа и уходят лесом, либо от неожиданности затаились и ждут, что будет дальше. Все-таки нужно идти на сближение… что там Енисеев толковал про казаков-пластунов?..
Но сперва нужно добавить в барабан патроны…
И тут раздались крик и выстрел.
Поняв, что беречь Калепа уже поздно, Лабрюйер поскакал к «фарману», паля по внезапно возникшей на фоне крыльев темной фигуре. Фигура после третьего выстрела рухнула.
– Ну не дурак ли ты, Аякс?! – крикнул Енисеев. – Ты же меня мог пристрелить как зайца! Сюда, скорее! Я на нем лежу!
И он действительно лежал на Дитрихсе, выворачивая тому руку так, что Кентавр рычал и хрипел от боли.
Раненый в грудь Таубе валялся рядом.
– Мы справились, брат Аякс, мы справились! Отцепляй от аэроплана веревки, вяжи его, сукина сына!
