Лист четвертый. Современный Франкенштейн
Заголовок на первой полосе газеты: «Ученый — создатель чудовищ!» Затем — лаборатория доктора Палиндрома. Стеллажи, заставленные склянками, пробирками и приборами непонятного назначения. На переднем плане — сам доктор Палиндром, яркий блондин с черными бровями, крупными, чуть угловатыми чертами лица. На нем отутюженный белый халат, под которым виднеется дорогой двубортный костюм. Доктор надменно взирает на агентов Молдера и Скалли.
— Кто вам вообще сказал, что я имею к этому какое-то отношение? — сурово спросил доктор Палиндром.
Скалли этот субъект активно не нравился. Ученых она повидала в своей жизни достаточно, чтобы предполагать, что за такой вот заносчивостью редко скрывается подлинный фанатик науки. Типичный карьерист. Даже слишком типичный, с удивлением подумала она. Какой-то опереточный злодей по всем внешним признакам. Да еще эта странная гроза без дождя весь вечер. Как будто специально для создания атмосферы зловещей тайны.
За окном опять полыхнуло, чуть позже последовал раскат грома. Словно в подтверждение.
— Ваш отец, — без выражения отвечал тем временем Молдер. Проснулся наконец, а то в доме миссис Беркович из него слова было не вытянуть.
— Мой отец — невежественный фермер, он ничего не смыслит в моих научных достижениях, — презрительно бросил доктор и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
«Что-то нынче слишком часто приходится говорить о невежестве, — подумала Скалли. — Что ж, послушаем, что нам скажет светоч науки».
— Не могли бы вы рассказать поподробнее о ваших достижениях? — ледяным тоном обратилась она к Палиндрому.
— А почему вы решили, что вам дано их понять? — усмехнулся тот.
— Например, потому, что у меня самой есть ученая степень, — Скалли надеялась, что ее улыбка послужит достойным ответом на самодовольную мину доктора.
Доктор встал из-за лабораторного стола и начал:
— Тогда вы должны знать, что приблизительно раз в столетие ученым удается открыть истину, которой суждено изменить все мировоззрение человечества. Возьмем, скажем, теорию относительности некоего Эйнштейна, — доктор поморщился. — Или, например, мою теорию синкретического гомеоморфизма, которая, без сомнения, сделает меня Колумбом науки и перевернет все представления о природе развития организмов.
Хвалебные речи самому себе доктор толкал на ходу, величаво шествуя меж стеллажами. Агентам ничего не оставалось, кроме как семенить сзади. Внезапно перед светочем знания возникло препятствие. Доктор остановился, Скалли едва не налетела на него. При мысли о том, что пришлось бы ткнуться носом в накрахмаленный халат, благоухающий дорогим одеколоном, она испытала острый приступ брезгливости, который не смогла бы объяснить. Почему-то Колумб науки казался ей отвратительней мокрой пепельницы в общественном туалете. Однако профессиональное любопытство заставило вытянуть шею и посмотреть, что же остановило величественную поступь Палиндрома.
Препятствием оказался щупленький лаборант, до умопомрачения напоминающий белую лабораторную крысу. Даже сияющая лысина и очки не портили образ.
— Доктор Палиндром, что прикажете делать с этим? — тоненьким голоском спросил он, открывая прозрачный круглый, как таблетка, контейнер с мошками. Мошки немедленно разлетелись. Лаборант проводил каждую из них тоскливым взглядом и тяжело вздохнул. — Впрочем, не важно…
Лабораторная крыса печально растворилась в лабиринте стеллажей, и корифей науки продолжил шествие.
— А что такое критический гомеризм? — прикинулся дурачком Молдер.
Доктор Палиндром презрительно сморщился.
— Ваша коллега утверждала, что она — ученый. Вот ее и спросите.
— Насколько я понимаю, — осторожно подбирая слова, заговорила Скалли, — это что-то связанное с онтогенезом, развитием организма, делением клеток…
Доктора так и скрутило от отвращения. Было ясно, что он совершенно не против произнести еще одну речь — на этот раз посвященную тому, что невежественным агентам, имеющим наглость причислять себя к ученым, но при этом не способным отдать должное его научным достижениям, не стоит отбирать у него время. Но он только принял еще более горделивую позу (хотя раньше агентам казалось, что это невозможно) и надменно заявил:
— А теперь мне пора. Я должен лететь в Колумбийский Университет, на конференцию, чтоб представить свое замечательное открытие.
Скалли злорадно улыбнулась.
— Весьма сожалею, доктор Палиндром, но, если вы не хотите, чтобы ваши замечательное открытие стало темой шоу Джерри Спрингфилда, вам лучше найти для нас время, — невинно сказала она.
Доктор как-то сразу перестал напоминать оживший памятник самому себе. Он явно смешался.
— Джерри Спрингфилда? — с сомнением в голосе повторил он.
Агенты синхронно кивнули, Скалли — не скрывая злорадства, а Молдер — с похоронно-кислой миной.
Вскоре они уже оказались в личном кабинете доктора. На одной стене красовался экран проектора, а на экране — процесс развития дрозофилы обыкновенной. На другой висела обычная школьная доска. Интерьер дополнял сутулый скелет, печально свисающий со своего штатива, и непременные скляночки-кол бочки-пробирочки-реторточки. Снаружи по-прежнему грохотало и сверкало.
— То, что вы видите, — начал лекцию доктор, указывая на экран, — происходило всего-то каких-нибудь три миллиарда лет. Посмотрите на эту совершенную симметрию сегментов, — голос его потеплел. Похоже, Палиндром испытывал к сегментам дрозофилы самые добрые человеческие чувства. — Наше открытие, — он скромно кашлянул и поправился: — Мое открытие состоит в том, что эти сегменты представляют собой линейную модель развития нашей подружки-мушки. Как я уже говорил, три миллиарда лет развитие дрозофилы шло по отработанному пути. А я, — он сделал особое ударение на личном местоимении, — я нашел способ вносить изменения в этот процесс по своему желанию. И вот, пожалуйста, — он кивнул на экран и с явным удовольствием произнес: — пробоскоподия.
Молдер присмотрелся к мухе на экране. «Подия» — значит что-то, связанное с ногами. То есть, с лапами. В общем, с конечностями. Их должно быть шесть. И тут шесть…
— У нее есть ноги… — недоуменно пробормотал он.
— Растущие изо рта, — пояснила Скалли.
— Зачем вы это сделали? — задал сакраментальный вопрос Молдер и получил вполне прогнозируемый ответ:
— Потому что могу, — корифей и первооткрыватель не смутился ни на йоту.
— А с человеком такое можно сотворить? — осторожно спросил Молдер.
— Вообще говоря, это противоречило бы всем научным конвенциям, — с ловкостью опытного адвоката ушел от ответа доктор. Было ясно, что в своем детском стремлении уподобиться богу-творцу видал он все конвенции под микроскопом в коленно-локтевой позиции.
— И все-таки? Технически это возможно? — не отставал Молдер.
— Теоретически, — признал доктор.
Из окна второго этажа было отлично видно, как доктор Палиндром, сменивший сверкающий белизной лабораторный халат на строгий и дорогой плащ, спускается с крыльца лабораторного комплекса и, помахивая крокодиловым дипломатом, идет к машине.
— Спокойной ночи, доктор Франкенштейн, — пожелал ему Молдер.
— Молдер, — поспешила разочаровать его Скалли, — я знаю, о чем ты думаешь, но ты не прав.
— В чем? — с искренним интересом спросил он.
— Никто не сможет вызвать такие специфические мутации у человеческого организма.
— Странно, — независимо пожал плечами Молдер, — а я только что слышал обратное.
— Даже если бы это было возможным, ни один ученый никогда не пойдет на такое, — Скалли в тот момент действительно верила в свои слова. Карьеризм, желание прославиться, святая наивная вера в свою гениальность — это еще не преступление. Нельзя обвинять человека только за то, что он — заносчивый хам.
— А зачем вообще нужны эти генетические эксперименты? — возмущенно вопросил Молдер.
— Чтобы понять, как устроена жизнь, разобраться в механизмах генетики, — терпеливо объясняла Скалли, — понять, почему из одного и того же набора генов получаются такие разные существа как люди, фруктовые мошки…
— И чудовища, — закончил за нее Молдер, — Где гарантия, что честолюбивый ученый, заполучивший в свои руки такую немыслимую власть, устоит перед искушением создавать жизнь по своему образу и подобию?
— Потому что природа и без того дала нам возможность создавать жизнь по своему образу и подобию, — отрезала Скалли. — Называется — способность к размножению. Надо будет завтра утром первым делом проверить беременность Шелли Беркович.
