Лист одиннадцатый. Злодейство

Полутемная комната в доме отца доктора Палиндрома. Простая, грубо сколоченная мебель. Старый фермер сидит за столом и перелистывает большой старомодный фотоальбом. В дверях — доктор Палиндром; лицо его искажено ненавистью.

Это был обычный вечер. Как большинство вечеров его долгой жизни. И ему это нравилось. Нравился тихий, размеренный уклад, нравилась череда похожих, спокойных дней, плавная смена времен года, обычные фермерские заботы.

Последние годы, правда, к ним прибавилось еще кое-что. Но он не жаловался. Мальчик в конце концов то лее стал частью его жизни, и не самой худшей ее частью, скажем прямо. Старик продолжал звать его мальчиком, хотя тот уже вырос — вырос некрещеным. Но это тоже не страшно. Главное — у него доброе сердце.

Старик только что отнес ему в подвал целую тарелку бутербродов с арахисовым кремом. Мальчик в очередной раз смотрел любимое кино с этой певичкой Шер, где она играла мать уродливого мальчишки. На вкус старика, в фильме было многовато мужиков, увешанных цепями, мотоциклов и прочей ерунды, но он молчал. У мальчика и так не много радостей в жизни, зачем отбирать последние?

Этот вечер он коротал как все спокойные вечера, перебирая семейные фотографии. Когда появился мальчик, старик не стал заводить нового альбома, так и вклеивал новые карточки в старый, с обложкой из потертого бархата, который завела его покойная жена вскоре после свадьбы. Вклеивал на место того, что он вырвал и сжег. На место детских фотографий своего сына. Того чудовища в человеческом обличье, которое ему стыдно было признавать своим сыном.

Только он об этом подумал, за спиной скрипнула дверь.

«Смазать петли надо бы», — подумал старик.

Он не обернулся. Он знал, кто это. И он не собирался с ним разговаривать.

— Скажи мне, что это неправда!

«Хоть бы поздоровался, для приличия», — горько усмехнулся старик про себя, но промолчал.

— Скажи мне, что это не ты!

Старик опять промолчал. Он только в который раз удивлялся, как так могло получиться, что его сын, кровь от крови, был меньше похож на человека, чем уродливый плод его, сына, богопротивных изысканий. Да, в мальчике определенно было больше человечности. И сравнивать нечего.

— Зачем? — задыхался от злобы тот, кто был его родным сыном. — Зачем ты это сделал? Ну, объясни же!

И тогда старик вспомнил, как ответил ему сын, когда он задал ему тот же вопрос, впервые увидев мальчика. Тот же вопрос, слово в слово. Что ж, таким же будет ответ и на этот раз.

— Потому что могу, — глухо сказал он, не оборачиваясь.

И тогда сын бросился на отца.