Резиденция Чейко
Мистеру Чейко было неприятно. Он не испытывал душевной боли (он давно уже никогда и ни по какому поводу не испытывал душевной боли), ему. не было одиноко (со времен войны и одиноких блужданий по джунглям Новой Гвинеи, когда он наелся одиночеством досыта, это чувство перестало посещать его), он даже не тревожился. О чем тревожиться, когда прожита такая жизнь? Но ни малейших посягательств на свою роль он не терпел, как и прежде. Гордость в нем была еще вполне жива.
Пустота в доме не бросала вызова гордости и не противоречила ей. Пустой дом — в этом было нечто величественное. Только слуги и он. Он знал: за глаза его зовут куриным богом. Странно, но ему это льстило. Ему льстило все, что могло хоть каким-то боком смахивать на лесть. У него была устойчивая психика, наилучшая для людей у власти: то, что иной заморыш воспринял бы как издевку, или обиду, или иронию — мистер Чейко принимал как очередной орден. Этот заезжий хлыщ из ФБР, помянувший Гитлера, сам того не ведая, нынче польстил мистеру Чейко так, как уже давно никто не льстил. Умный парень, сразу решил о нем мистер Чейко утром. Несомненно, этот Фокс Мол дер принесет нашему городку огромную пользу. Его прекрасные качества в равных пропорциях перейдут ко всем жителям Дадли, который мистер Чейко давно уже привык считать своей маленькой империей.
С агентом и его напарницей следовало разобраться в первую очередь.
Но сейчас перед мистером Чейко, волнуясь и говоря торопливо и чуть сбивчиво, сидел в полутемном холле доктор Рэндолф и чего-то хотел. Как всегда, каких-то пустяков. Чего-то неважного. «Почему они все ничего не понимают, — с легким, давно уже вошедшим в привычку, удивлением думал мистер Чейко. — Почему, если оставить их без присмотра, у них ничего не получается? Почему, стоит хоть на минутку дать им волю, поручить самим что-то сделать или чего-то не сделать, как они городят глупость на глупость — и потом в панике и детской обиде на то, что ими плохо руководят, прибегают к мистеру Чейко жаловаться на самого же мистера Чейко?»
Куриный бог был практиком, далеким от пустого философствования, и никогда не задумывался о том, что в этом же самом удивлении всю жизнь пребывают все диктаторы.
Наполеон, получив донесение об очередном поражении очередного из своих любимых маршалов, в сердцах воскликнул: «Ну я же не могу сам быть везде!» Нечто подобное наверняка говорили в приватном кругу и Гитлер, и микадо, с которым мистер Чейко честно воевал, пока не понял, как надо жить… и, конечно, этот русский Сталин…
— Но нужно же что-то делать, мистер Чейко! — горячо втолковывал куриному богу доктор Рэндолф. — Вы ведь знаете, что происходит. Люди уже боятся, они не знают, что думать. Не сегодня-завтра до них окончательно дойдет, что происходит. Они уже теперь теряют веру, слухи ползут…
— Я потерял свою дочь, Джэсс, так что можете мне не рассказывать, сколь трагичны события.
«Действительно, — с ужасом подумал доктор Рэндолф, — ни о чем, кроме дочки, он ни думать не может, ни слышать не хочет. Это конец. Он конченый человек. Нам надо спасаться самим».
Но он еще надеялся. Привычка идти за поводырем была слишком сильна и слишком сладка, чтобы вот так вот вдруг рвануться ей наперекор.
— Я ведь уже сказал вам днем: я разберусь. Это значит, что я разберусь, и хватит меня беспокоить по пустякам.
— Я знаю, мистер Чейко, знаю… Но…
Из прихожей в холл, грузно переваливаясь, вошла горничная-афро.
— Мистер Чейко, — веско сказала она, — к вам Дорис Кернс.
Доктор поджал губы.
— Пусть войдет, — сказал мистер Чейко.
Буквально через мгновение после того, как горничная, величаво ступая, вышла из холла, туда ворвалась встрепанная, заплаканная Дорис. Увидев, что мистер Чейко не один, она замерла, не зная, как теперь себя вести, но было уже поздно. Доктор Рэндолф ненавидящим взглядом смотрел на нее исподлобья. Мистер Чейко, однако, встал и вышел из-за стола. Она порывисто шагнула к нему; на короткий миг и мистеру Чейко, и доктору Рэндолфу показалось, что женщина бросится владыке на шею, а то и падет к ногам. Но, к счастью, ни того ни другого не случилось. Она замерла перед ним, и мистер Чейко просто взял ее руки в свои.
— Спокойнее, Дорис, — отечески проговорил он. — Спокойнее.
— Я так больше не могу, мистер Чейко. Я больше не могу лгать. Мне страшно.
— Ничего страшного. Джэсс мне только что рассказал последние подробности. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.
— Ну как же не о чем! Ведь как ни посмотри, Джордж был мне мужем, и теперь все будут считать, что я во всем виновата. Он заболел первым! А я недоглядела!
— Откуда ты знаешь? — нахмурился мистер Чейко.
— Завтра все будут знать. Доктор рассказал шерифу, шериф рассказал Мадж, Мадж — мне и, наверное, не только мне…
Мистер Чейко нахмурился, усы его негодующе шевельнулись. Он повернулся в доктору Рэндолфу. Тот не опустил глаз, встретив взгляд владыки с отчаянной храбростью обреченного.
— Зачем шериф рассказал все это Марджори Купер? — спросил мистер Чейко.
— В постели чего не расскажешь, — пробормотала Дорис. — Мужчине же хочется показать себя… мол, все знаю, все вижу…
Мистер Чейко вновь повернулся к ней.
— Тщеславие — смертный грех, — сказал он.
— Гореть нам в аду всем, если так, — сказала Дорис. — Но ведь я действительно ни в чем не виновата. Я помогала городу, как могла. Забрала его бумаги, стерла файлы… А ведь что ни говорите, мы прожили с ним пятнадцать лет! — у нее сорвался голос.
— Ты хороший человек, Дорис, — успокоительно проговорил мистер Чейко, — и у тебя будет хорошая еда. А о нем не жалей. От него не было проку в жизни, Дорис, ты же помнишь. Он не ведал, что такое настоящие ценности, у него не было принципов, не было ничего святого. Он только разрушал. В нашей жизни таким нет и никогда не будет места.
— Да, но теперь эти агенты все время крутятся вокруг меня. Мне кажется, даже они считают меня виноватой… Я боюсь их, они чувствуют, что я говорю неправду все время…
Мистер Чейко глубоко вздохнул и проговорил:
— Наш город не в один день был построен и рухнет он тоже не в одночасье. Он прочен, Дорис. Он прочен. И мы позаботимся о тебе. Ты одна из нас, ты — жительница Дадли. Это многого стоит, этим можно гордиться. Ты же понимаешь, я надеюсь? А что касается ФБР… Агенты ФБР скоро перестанут тебя беспокоить.
У Дорис Кернс приоткрылся рот. В глазах проступил ужас.
— Иди домой и отдыхай. Ты поняла?
Она ответила не сразу, а когда ответила, язык у нее заплетался, и губы плясали:
— Да. Да, мистер Чейко.
— Вот и хорошо. Ни о чем тебе уже не надо думать. Будь дома и жди. Все проблемы скоро разрешатся.
И она ушла.
Мистер Чейко вернулся к столу и снова сел напротив доктора Рэндолфа. Тот не смог сдержать злорадной усмешки.
— Вряд ли вы ее успокоили, мистер Чейко.
Седые брови старика поползли вверх.
— Почему?
— Ваши слова можно понять двояко. То ли будет покончено с агентами, то ли будет покончено с самой Дорис.
Тяжелый кулак мистера Чейко с треском вломился в столешницу. Подпрыгнули тяжелые подсвечники.
— Дорис — одна из нас! Мы должны защищать ее, должны сберечь!
— Она в таком страхе, что вряд ли поняла вас должным образом, мистер Чейко.
— Как только мы начнем грызть друг друга, городу — конец. Покончить с тем беспокойством, которое доставляют нам чужаки, — это одно. Это благое и общеполезное дело. Но жители города — неприкосновенны. Так было и так пребудет вовеки.
Лицо доктора Рэндолфа было теперь непроницаемым, будто восковая маска. «Идеалист, — думал доктор Рэндолф, глядя на мистера Чейко преданными стеклянными глазами. — Он создал все это, создал нас, но теперь отстал от жизни. Это удел всех стариков. У него еще остаются какие-то идеалы… молодые мечты… Он затеял все это для того, чтобы сбылась мечта о праведной долгой жизни, которую можно легко регулировать тем или иным рационом, — но нас это ни к чему не обязывает. Нам до его былых мечтаний дела нет, у нас — своя жизнь. Придется спасаться самим. А старики — должны исчезать. Вовремя.»
— Иди, Джэсс, — негромко сказал мистер Чейко, — и займись чужаками.
Доктор Рэндолф, кивнув, поднялся из-за стола.
Молдер появился возле дома мистера Чейко получасом позже. Они со Скалли и впрямь посетили здание суда. С максимальными предосторожностями вошли в архив, но предосторожности оказались излишними: кто-то побывал тут совсем недавно. В архиве стоял отчетливый угарный запах — буквально только что здесь прекратился маленький пожар. Пожар? Очень избирательный пожар: огонь сожрал лишь комнату, на двери которой, чуть покосившись, висела табличка: «Регистрация рождений». Дверь комнаты была не заперта. Отмахиваясь от неторопливо плавающих в воздухе ошметков сажи и прыгая лучами фонариков по углам, агенты убедились, что избирательный пожар постарался на славу: кубы картотек превратились в кучи золы и пепла. Здесь агентов явно опередили.
Молдер и Скалли переглянулись. Опередить-то опередили — но само но себе то обстоятельство, что архив пришлось жечь, доказывало основательность предположений Молдера. Что здесь нельзя было показывать чужим глазам? Вряд ли что-то иное, кроме дат рождений, коль скоро весь отдел назывался «Регистрация рождений». Ничем не приметный арканзасский городок Дадли, расположенный в самом сердце Америки — хороший городок, населенный хорошими людьми, — мог бы, по-видимому, прославиться редкостным долголетием своих коренных жителей.
К этому времени Молдер и Скалли, запросив через Интернет архивы министерства обороны, уже знали, что по крайней мере один житель Дадли, а именно мистер Чейко, действительно выглядит явно моложе своих лет. К тому времени, когда командир истребительного звена капитан ВВС Джосайя Чейко был сбит японцами над Новой Гвинеей, неподалеку от горы Маунт-Гилуве — а случилось это в сорок четвертом году, — ему было уже сорок шесть. И при том Пола Грэй, родившаяся в Дадли уже после войны, была действительно не внучкой мистера Чейко, а дочерью его. Сам же мистер Чейко шесть месяцев считался пропавшим без вести в джунглях, и выжил лишь благодаря тому, что прибился на время к какому-то тамошнему племени, затерянному в лесистых горах центральной части огромного острова. Каким-то образом он сумел с аборигенами договориться, хотя, как подозревали этнографы, племя это еще не покончило с каннибализмом. Доказать данный факт, впрочем, у них не было никакой возможности.
Совершенно непонятно было, однако, что теперь со всем этим делать. Ситуация оказалась дикой, чудовищной и абсолютно невероятной. И устроили ее не какие-нибудь зеленые человечки, отнюдь нет — свои человечки, совершенно свои… В некоторой растерянности агенты стояли посреди темного, прогорелого помещения, потому что происходящее не укладывалось у них в головах. Подумать только, им, чтобы разобраться, понадобился всего лишь один день — а длился этот кошмар десятилетиями, и о происходящем наверняка знала большая часть населения Дадли, если не все его жители поголовно. Бред. Полный бред. Ни Гвинея, ни Сахара, ни Конго, ни Сибирь — Арканзас. Арканзас!
И тут в кармане Скалли пискнул телефон.
— Да? Агент Скалли слушает!
— Простите… — раздался в трубке дрожащий голос перепуганной насмерть женщины. — Это Дорис Кернс… Вы помните меня?
— Разумеется, миссис Кернс. Что случилось?
— Я у себя дома. Мне нужно поговорить с вами сейчас же.
— Конечно, миссис Кернс. Я сейчас приеду. У вас все о’кэй?
— Да… Нет. Конечно, нет! Что за дурацкая привычка всегда отвечать на такие вопросы «да». Я боюсь, я очень боюсь, он убьет меня!
— Кто?
Молдер, не дыша, стоял рядом, наклонив голову к Скалли и боясь пропустить хоть слово из того, что говорила Дорис Кернс.
— Мистер… мистер Чейко, — с усилием произнесла Дорис.
— Хорошо, миссис Кернс. Хорошо. Оставайтесь дома, заприте все двери и никому не открывайте, кроме нас. Вы поняли?
— Поняла. Только приезжайте скорее.
Скалли спрятала телефон.
— Скалли, езжай к ней, — проговорил Молдер, — а я попробую упредить их.
— Как?
— Наведаюсь прямо к куриному богу.
Скалли опоздала.
И Молдер опоздал.
— Я хотел бы видеть мистера Чейко, — сказал он, когда горничная-афро выплыла к нему навстречу, спустившись по лестнице со второго этажа.
На лице горничной изобразилось легкое сомнение.
— Не знаю, сможет ли он принять вас в такое позднее время, — ответила она, — Если он вообще дома. Я сейчас узнаю.
— Узнайте, пожалуйста, — сказал Молдер. — И, если можно, побыстрее.
Горничная ничего не ответила на это — но судя по тому, как вальяжно она начала обратное восхождение на второй этаж, побыстрее было нельзя.
Оставшись один в просторном, тускло освещенном холле, Молдер сначала не трогался с места и лишь оглядывался. Холл как холл… Потом на полке перед запертым высоким шкафом он увидел несколько остекленных фотографий. Горничная, похоже, не скоро еще приплывет обратно, подумал Молдер и подошел к шкафу.
Вот явный герой тихоокеанского театра военных действий: на фоне родного Локхид Р-38 «Лайтнинг», дальнего истребителя сопровождения, с пилотским шлемом в руке стоит в окружении боевых друзей широкоплечий, черноусый, веселый мистер Чейко — и выглядит он ровно на свои сорок пять лет. Плюс-минус. Отличный пилот прекрасной страны, ведущей самую правильную войну. До Хиросимы еще года полтора, не меньше.
А вот он же в каких-то травянистых лохмотьях, с копьем в руке, в окружении дикарей. Один из них — абсолютно наг, но лицо его закрыто жутковатой оскаленной маской. Вокруг, похоже, джунгли, на заднем плане — странной формы хижины, вроде термитников, и туго натянутые веревки, на которых сушатся какие-то плоды, не разобрать…
Плоды?!
На этой фотографии мистер Чейко, несмотря на убогое одеяние и некоторую худобу, выглядел куда моложе.
Молдер выхватил телефон. Набрал номер Скалли.
Скалли не отвечала.
Молдер бросил дикий взгляд направо, потом налево. Пихнул телефон в карман, схватил со стола тяжелый подсвечник и не размышляя, с размаху ударил им по замку шкафа, на внешней полке которого стояли фотографии. В ночной тишине грохот раздался страшный; казалось, весь дом заходил ходуном. Раз, другой… Хлипкий замочек брызнул в сторону и откатился со стуком.
— Что вы себе позволяете? — раздался сзади возмущенный голос некстати появившейся горничной, но Молдер, не оборачиваясь, кинул подсвечник прямо на пол и распахнул шкаф.
Он тоже был полон сушеных плодов.
Человеческие головы.
Одну из них оторопевший Молдер легко опознал по фотографии. Это был бабник и склочник, не способный ничего создавать, лишь разрушающий то, что в поте лица создано другими.
Джордж Кернс.
И тут горничная сзади дико завизжала. То ли потому, что увидела содержание шкафа впервые, то ли потому, что при ней это содержание ухитрился увидеть посторонний. Сейчас некогда было с этим разбираться.
Потому что Скалли не отвечала.
