Резиденция Чейко

Молдер остановил машину на площадке перед роскошным цветником, разбитым напротив главного входа в белоснежный трехэтажный особняк, водруженный на вершину холма. Особняк купался в свете летнего солнца, сверкая сахарной белизной стен и сполохами отражающих солнце и небо огромных окон.

«Судя по доходам мистера Чейко, много кур ест Америка», — подумал Молдер, заглушая мотор.

«Все-таки мы живем в великой стране, — отстегивая ремень безопасности, подумала Скалли. — Стране подлинной демократии и подлинного равенства. Стране равных возможностей. Разве при каком-нибудь тоталитарном режиме, в Северной Корее, Ливии или России внучка фигуры такого масштаба, как мистер Чейко, работала бы на его же фабрике простой работницей? Никогда. А у нас…» Скалли ощущала неподдельную гордость.

Горничная-афро, пожилая и изрядно располневшая, как и полагается горничным-афро, выслушала их, проговорила: «Я доложу» — и степенно удалилась в глубину особняка. Агенты смиренно ожидали в холле, прохладном и сумеречном после солнечного половодья, захлестнувшего холм. Через каких-то десять минут горничная столь же неторопливо вернулась и произнесла: «Идемте. Но вам придется подождать: мистер Чейко кормит курочек».

Мистер Чейко кормил курочек во внутреннем дворе особняка. Десятка два пернатых созданий, бестолковых и суматошных — вероятно, тем и обаятельных, — гомоня, поглощали корм, который их повелитель через специальный наклонный канал с широким раструбом снаружи медленно, со вкусом высыпал к ним в огромную клеть. К выходу мистер Чейко стоял спиной, и агенты почтительно замерли у самой двери, не желая мешать действу. На вид мистер Чейко был крепкий, уверенный в себе жилистый старик лет шестидесяти. Встреть его в поле, а не во дворе замка, агенты приняли бы его за обыкновенного фермера и по одежде, и по повадке.

Некоторое время уютное деревенское кудахтанье было единственным звуком, наполнявшим мир.

Потом мистер Чейко, не оборачиваясь, произнес:

— Когда я кормлю кур, у меня становится легко на душе и ясно в мозгу.

Пауза. Никто не решился ее нарушить. Мистер Чейко, завершив священнодействие, отряхнул руки, тщательно вытер их о фартук и наконец повернулся к агентам лицом.

— Это чудесные существа, знаете ли, — произнес он, неторопливо двинувшись в ним навстречу, — Как подумаю, что бы мы делали без них, — мороз пробегает по коже. Мы едим их плоть и их нерожденное потомство, мы спим на подушках, набитых их перьями… Немногие люди могут похвастаться, что приносят такую же пользу обществу. Немногие.

— Людям несколько затруднительно приносить пользу обществу, давая съедать свою плоть и предоставляя свою кожу и свои волосы для каких-нибудь поделок, — ответил Молдер, — Правда, в свое время Гитлер попытался помочь им это делать… но людям не понравилось. Здравствуйте, мистер Чейко.

Мистер Чейко, подойдя к Молдеру почти вплотную, долго всматривался ему в лицо тяжелым, пристальным взглядом. Потом его жесткие седые усы слегка шевельнулись. Перепугавшаяся горничная облегченно вздохнула и, поняв, что все в порядке, удалилась.

Потому что мистер Чейко едва ощутимо улыбнулся.

— Здравствуйте, — сказал он, подавая Молдеру руку.

— Простите, что мы побеспокоили вас, — взяла бразды правления Скалли, которую выходка Молдера тоже не на шутку встревожила. Бросая подобные реплики, можно испортить отношения с магнатом насмерть и навсегда. Демократия демократией, а надо помнить, с кем говоришь, — Мы никогда не посмели бы…

— Я уже знаю, — прервал ее мистер Чейко. — Мне позвонили с фабрики. Вы хотите произвести вскрытие моей внучки. Так?

— Так, — призналась Скалли.

— Зачем?

Старик держался великолепно. Спокойно, ровно, предупредительно. Никаких вопросов, никаких сетований. Серьезный старик. Не то что трепетный инженер или мелкий доктор.

Владыка.

Пока Скалли обдумывала, как ответить потактичнее, мистер Чейко ответил на свой вопрос сам.

— Вы полагаете, что у Полы было какое-то заболевание, которое и заставило ее повести себя столь странно и предосудительно?

— Да, — кивнула Скалли. — Мы надеемся, что вскрытие поможет понять, было оно или причины поступка вашей внучки следует искать в каких-то иных областях.

«Как-то я слишком велеречива вдруг стала, — одернула себя Скалли с досадой. — И не следовало говорить: “вашей внучки”, зачем лишний раз напоминать ему об утрате? Ведь старик говорит просто: “Пола”».

— Я полагал, ваш приезд к нам связан с исчезновением Джорджа Кернса.

— Так и есть. Но мы подозреваем, что эти события связаны.

Усы мистера Чейко снова шевельнулись — на сей раз недоуменно.

— Каким же образом?

— Мы пока не уверены, и рано об этом говорить… не исключено, что они страдали от одного и того же нервного расстройства.

Мистер Чейко помолчал. Отвернулся, медленно оглядел внутренний двор; щурясь, посмотрел в сожженное солнечным светом небо.

— Знаете, — сказал он, — когда я приехал сюда после войны, Дадли был грязной, Богом забытой деревенькой. Я построил ферму, и всю свою семью заставил, — последнее слово гражданин свободной страны произнес с каким-то особенным наслаждением, — работать на ней. Город вырос вокруг моей фермы, а моя фабрика выросла, как продолжение, как новое могучее сердце города. Теперь мы — самый крупный поставщик кур в стране. Я всегда держал подальше от себя и от своего дела болтунов, склочников и лежебок.

— То есть таких, как Джордж Кернс? — спросил Молдер.

Мистер Чейко даже не взглянул в его сторону.

— Джордж Кернс и ему подобные ничего не способны создавать. Они лишь разрушают то, что в поте лица создано другими. Но от таких отгородиться легко… — он запнулся и снова поглядел в небо. — А вот… — запнулся снова. Потом опустил голову и прямо взглянул в лицо Скалли. В глазах его стыла окаменевшая от времени грусть. — Знаете, долголетие — это сомнительное благословение. Всю молодость ты надрываешься и надеешься, надрываешься — и надеешься… хочешь что-то построить, чего-то добиться для себя, для семьи, для нации… Только для того, чтобы дожить до момента, когда колесо начинает крутиться в обратную сторону. Только чтобы увидеть, как те, кого ты создал и вырастил, все у тебя отнимают…

Он повернулся и пошел по широким, пологим ступеням в дом. Молча агенты последовали за ним, но он на них уже не смотрел. Медленно, как-то вдруг погрузнев и состарившись, мистер Чейко поднимался в холл своей резиденции, думая о чем-то своем и, судя по всему, очень, очень невеселом.

— Тем не менее, — вдруг сказал он, — я еще не готов умереть. Пока что.

Остановился и повернулся к агентам, следовавшим за ним в почтительном молчании.

— Ступайте, я разрешаю провести вскрытие, — решительно и твердо сказал мистер Чейко. — Мне тоже интересно, что стряслось с моей внучкой.

Федеральная трасса И-10.

Молдер выжимал из мотора все, что тот еще в состоянии был дать. Начатое дело нужно было довести до конца, хотя в глубине души Молдер понимал, что тянет пустышку. И потому хотелось покончить как можно быстрее. Машина точно летела; надорванно сипел воздух на лобовом стекле и злобно шипело покрытие под колесами.

— Это неважно, — отрывисто говорил Молдер. — Просто я коротал время, пока ты занималась анализами. Мне пришло в голову снова объехать все окрестные мотели… Их владельцев опрашивали после исчезновения Кернса, но предъявляли им лишь его фото. Никто Кернса не вспомнил. Мне пришло в голову проделать то же самое, предъявляя им фотографию Полы Грэй.

— Почему? — удивилась Скалли.

— Понятия не имею. Так. Подумалось… Сходное заболевание может обусловить сходное поведение.

— Ну и?

— Ничего. Остался один мотель, в двенадцати милях от Дадли. Я уже не верю, что мне там что-то скажут толковое, но не хочется оставлять хвосты, ты же понимаешь.

— Понимаю.

— Рассказывай теперь ты.

Скалли порылась в сумочке и достала фотографию, запечатлевшую нечто странное — вроде мутного, в разводах стекла с продолговатыми пузырьками внутри или, скажем, каплями, примерзшими снаружи.

— Посмотри, — сказала она, подняв фото. Молдер скосил глаза. Он водил очень аккуратно и сейчас, гоня машину на большой скорости, не хотел даже на мгновение отрывать глаз от дороги — хоть она и была пустынной, насколько хватало глаз.

— И что это? — спросил он. Скалли спрятала фото.

— Это мозг Полы, — нехотя ответила она. — Он пористый, как губка.

— Что такое?

— У девушки было очень редкое заболевание — так называемая болезнь Кройцфельдта-Якоба, или губчатая энцефалопатия.

— Никогда не слышал.

— Твое счастье. Это действительно очень редкая болезнь. И болеют-то в основном животные. Я видела подобные фотографии лишь в медицинской школе. Мозг постепенно становится рыхлым и полным пустот. Неудивительно, что у Полы Грэй болела голова.

— Но почему же ни сканирование, ни анализы в окружной больнице не показали этого кошмара?

— Болезнь обнаруживается лишь после смерти, при взятии проб из мозга.

— Значит, просто органическое расстройство? И оно могло вызвать аберрации поведения? Из-за этих пустот Пола могла напасть на Хэролда, уже не отдавая себе отчета в своих действиях.

— Это можно считать доказанным. Кройцфельдт-Якоб характеризуется головными болями, прогрессирующим умственным расстройством, сродни помешательству, припадками…

— Болезнь смертельна?

— Да. Через пару месяцев девочка бы умерла в жутких мучениях.

Молдер вздохнул.

— Все встает на свои места. Кроме того, что Пола Грэй — далеко не девочка.

— Пошляк.

— Господи, Скалли, я совсем не то имел в виду! Взяв ее личное дело для копирования фотографии, я совершенно рефлекторно просмотрел все основные данные, просто так, взгляд упал…

— Ну? — неприязненно спросила Скалли. Молдер ее просто удивил, вот уж от кого она не ожидала. Ханжа несчастный. Все мужчины одинаковы. Сами начинают трахаться с кем ни попадя, едва стручок в первый раз надуется — но как заходит разговор о женской девственности, так сразу надевают постную мину. Тьфу!

— Представь себе, — продолжал Молдер, даже не подозревая, какую бурю вызвал в душе напарницы, — что Пола Грэй родилась первого июня тысяча девятьсот сорок седьмого года.

— Что? — после секундной заминки спросила Скалли, решив, что она чего-то недослышала или недопоняла.

— Нашей девочке сорок восемь лет от роду. Судя по всему, она не внучка мистера Чейко, а дочка ему.

— Это какая-то ошибка. Наверняка. Опечатка. Наверное, цифры поменяли местами случайно, не сорок седьмого, а семьдесят четвертого. Так бывает довольно часто.

Молдер с сомнением пожал плечами.

— В архивах суда должно храниться ее свидетельство о рождении. Вернемся в город — проверим. Но, знаешь, мне кажется, это расследование будет гораздо интереснее, чем мы поначалу предполагали.

Скалли досадливо качнула головой. Вот в чем дело. Молдеру позарез нужна хоть тень чего-то невероятного, иначе он киснет и не может работать. Понятно…

— Вероятность того, что Пола Грэй и Джордж Кернс страдали от одного и того же заболевания, ничтожна, — сказала она, поразмыслив. — Я понимаю, исчезновение склочника очень удобно было бы списать на то, что он спятил от губчатой энцефалопатии и потерял сознание, а потом и умер где-нибудь, так что его не обнаружили… или обнаружили, но уже не опознали… Но, Молдер, это действительно очень, очень редкое заболевание. Кройцфельдт-Якоб может передаваться по наследству, может передаваться с пищей — то есть, например, есть мясо больной скотины никак нельзя. Но он никоим образом не передается при контакте. Ни капельным путем, ни половым, ни на грязных руках… Никоим образом, понимаешь? Вероятность того, что в одном маленьком городке два посторонних человека одновременно где-то подцепили Крой…

— Это не более невероятно, чем то, что юная красотка Пола Грэй скоро отпраздновала бы свой полувековой юбилей.

— Это опечатка, говорю те… Господи, Молдер!

Все нежелательное случается только там и тогда, когда негативные его последствия могут оказаться максимальными. Это закон столь же непреложный, сколь и, например, закон всемирного тяготения — хотя ни один ученый не смог до сих пор хотя бы подступиться к разгадке того, почему именно так происходит. Бутерброд падает маслом вниз. На экзамене всегда достается самый неприятный билет. Дождь начинается именно тогда, когда вы забыли зонт или хотя бы надели что-то светлое. Во время кризиса первой разоряется именно та фирма, в акции которой вы три дня назад вложили последние деньги.

Мили три до этого поворота, повторяющего изгиб узкого, неприятного даже с виду ручья, по берегу которого шла на этом участке трасса, она была широкой и прямой, как стрела. И после, перепрыгнув через ручей по довольно убогому мосту, она тянулась дальше к горизонту столь же уверенно и гордо — словно путь американской мечты. Но именно здесь, где поворот, именно здесь, где ближайшая часть дороги пряталась за низкими, чахлыми прибрежными кустарниками — именно здесь навстречу Молдеру и Скалли, взявшись невесть откуда — впрочем, чудес не бывает, из-за моста и из-за кустарников, откуда же еще! — выпрыгнул грузовик с кузовом, полным сетчатых ящиков с живыми курами.

Впрочем, кур и ящики агенты разглядели несколько позже. Скалли крикнула: «Господи, Молдер!», когда внезапно прямо перед «таурусом» вдруг вырос громадный, широкий, сверкающий никелем лоб тяжелого грузовика.

Один Господь знает, каким чудом Молдеру удалось спасти себя и Скалли. С воем и визгом «таурус» крутнулся на пуантах и боком, нарушая все законы природы, скакнул с дороги далеко в поле. А сумасшедший грузовик, ничуть не обрадовавшись тому, что путь ему уступили столь предупредительно и своевременно, даже не попытался вписаться в освободившийся поворот; мотаясь, как и до этого, от одной обочины до другой на скорости под восемьдесят миль в час, он без колебаний легко и свободно оставил надоевшее шоссе и, не снижая хода, с грохотом скатился в ручей. Земля вздрогнула, когда он вломился в дно своим широким и тупым лбом.

Хрипло дыша, на чуть дрожащих ногах Скалли выбралась из машины. Подбежала к месту аварии. Ручей, как оказалось, был мелким, кабина ушла в воду едва до половины, но водитель даже не делал попытки выбраться. Ошалелые куры бились, метались и орали в своих упаковках, а по красной, неприятно пахнущей воде ручья уже плыли едва ли не охапки белых перьев.

Молдер тоже вышел из кабины и подошел к Скалли. Мгновение они стояли молча и глядели на кабину. Потом Скалли выдернула из кармана телефон.

— Восьмая миля трассы И-10,— скороговоркой заговорила она, и голос ее был уже совершенно спокоен. Ни она, ни Молдер между собою не обмерялись ни словом. В конце концов, они уже так часто спасали друг другу жизнь, что одним разом больше, одним меньше — роли не играло. — Автокатастрофа. Немедленно пришлите скорую помощь.

Исступленно кудахтали куры.

Когда Скалли спрятала трубку, Молдер покрутил носом, чуть улыбнулся и спросил:

— Ты чувствуешь, чем пахнет?

— Какой-то дрянью, — с готовностью ответила Скалли. — Это вода.

— Именно. Запах ничего тебе не напоминает?

Скалли медленно вдохнула воздух поглубже.

— Что-то очень знакомое…

— Мясорубка вторичной переработки, — подсказал Молдер.

На лице Скалли проступило отвращение, и она невольно попятилась от ручья.

…День был на исходе, и солнце клонилось к горизонту — далекому, чуть всхолмленному, размытому душным оранжево-серым маревом. Тягач еще рычал, напрягая звенящие от натуги тросы в попытках вытащить из ручья грузовик, глубоко ушедший радиатором в илистое, зыбкое дно. Похоже было, что победа близка. Шериф Фэррис приплясывал возле тягача и, отчаянно размахивая руками, то и дело разевая рот и что-то крича — совершенно беззвучно в чадном реве двигателя, — руководил подъемом. Труп водителя грузовика уже увезли.

Молдер стоял немного поодаль, где было потише — хотя и сюда, скрадывая курившийся над ручьем неаппетитный запах, долетала вонь сожженной солярки, — засунув руки в карманы, задумчиво смотрел на красные густые струи, медленно вьющиеся под берегом. Наверное, на дне полно коряг, думал он, вон как крутит… Эта вода, наверное, смертельна для кустарника на берегах.

Неслышно подошла Скалли и тронула его за локоть. Молдер обернулся.

— Я успела переговорить с доктором, — проговорила она негромко. Вид у нее был озадаченный. — Трудно поверить… он сказал, что шофер грузовика несколько дней назад жаловался на те же симптомы. Понимаешь?

— Головная боль? — чуть помедлив, чтобы слова Скалли успели как следует улечься и провариться в мозгу, уточнил Молдер.

— Да.

— Тошнота?

— Да, да. Все совпадает. И диагноз — доктор решил, что малый просто перетрудился, без передышки сделав несколько дальних рейсов. И лечение то же — обезболивающее и успокоительное…

— Надеюсь, не из тех групп транквилизаторов, после которых не рекомендуют садиться за руль? — серьезно спросил Молдер.

— Вернемся в Дадли — я проверю. Доктор вполне может пойти под суд, если прописал лекарство, замедляющее реакцию.

Они помолчали, глядя на поверхность ручья уже вдвоем. Не хотелось говорить. Не хотелось первым говорить то, что у обоих уже вертелось на языке.

— То есть, — нарушил тягостное молчание Молдер, — у нас уже, по всей видимости, третья жертва Кройцфельдта-Якоба?

Скалли нехотя пожала плечами.

— Но ты же сама уверяла, что это очень редкая болезнь.

— Так и есть. Очень редкая.

— Это заметно, — уронил Молдер.

Скалли опять пожала плечами.

— У меня есть одна теория… вполне безумная;

— Я слушаю.

— И очень много натяжек.

— Я слушаю, — Молдер наконец поднял на нее взгляд. Скалли по-прежнему мрачно всматривалась в кирпично-бурую муть ручья.

— Если мы предположим, во-первых, что энцефалопатией был болен Кернс, во-вторых, что он все-таки не сбежал, а был здесь убит, и, в-третьих, примем во внимание, что тело его не было найдено…

— Да? То что?

— Эта мясорубка, — с отвращением, явно через силу произнесла Скалли, — дает, между прочим, идеальные возможности для избавления от трупов. Тебе не приходило это в голову?

Молдер чуть искоса посмотрел на нее, потом усмехнулся.

— Ты все равно не поверишь, но когда Пола стала погружаться в эту дрянь, я сразу подумал…

— Ну вот. А потом это месиво ели куры. А потом этих кур ели и продолжают есть люди. Продукцию «Чиплят Чейко» потребляет вся страна. И в Канаду, в Мексику идет немало…

Молдер чуть растерянно провел ладонью по щеке.

— То есть нам грозит эпидемия?

Скалли не ответила, ее взгляд устремился Молдеру куда-то за спину. Молдер обернулся. К ним подходил шериф — лицо его было багровым и лоснилось от пота.

— Порядок, — сказал он, ослепительно улыбнувшись, — Вытащили наконец, — он остановился рядом с агентами, левой рукой снял шляпу, а правой достал носовой платок и принялся вытирать лоб, щеки, шею… — Однако странные дела у нас начали твориться, вы не находите?

— Находим, — ответил Молдер. — Скажите, шериф, вы ведь, хотя не верите в то, что Кернс был убит, искали его тело?

— Тщательнейшим образом, — ответил шериф Фэррис, — Окрестности прочесывали… городскую свалку…

— А вот этот ручей тралить не пытались? — Молдер ткнул пальцем вниз. Шериф послушно глянул на пахучую, полную рыжей и бурой взвеси воду.

— Честно говоря, нет, — проговорил он нерешительно, — Это же стоки фабрики. Здесь на дне полно такой дряни… Легче иголку в стоге сена найти.

— Нужно протралить реку как можно скорее.

Шериф скривился.

— Какая мерзкая работа! Так ли уж это нужно, агент Молдер?

— Совершенно необходимо.

— Куриных останков тут найдется немало. Пол века копится… Что вы рассчитываете там найти?

— Надеюсь, что ничего. Но проверить надо. Такая работа, шериф.

— Не завидую я тем ребятам… — шериф выглядел растерянным. — Может, хотя бы отложим до завтра? До темноты осталось не более двух часов.

— Слушайте, шериф, если вы не хотите этим заняться, я вызову агентов ФБР, и они управятся сегодня же. Это крепкие ребята, привычные ко всякого рода останкам.

Шериф улыбнулся. Скалли показалось, что в оскале его мелькнуло что-то хищное.

— Будь по-вашему, агент Молдер. Вы меня приперли к стенке. Сейчас я вызову драгу, возле фабрики перекроют сток, чтобы понизился уровень в реке… К вечеру я сообщу вам о результатах…

— Мы останемся здесь, — решительно сказал Молдер. — Поможем вам, чем сможем. Не годится взваливать на вас и ваших парней эту мерзкую работу, а самим сбежать, поджав хвост.

Шериф помолчал, как бы ища, что ответить, но так и не нашелся. Кивнул, нахлобучил шляпу, повернулся и ушел, на ходу доставая из кармана куртки телефон.

Через полчаса трал вытянул со дна реки первую порцию останков. Отнюдь не куриных.