Глава двадцать пятая
Мейси поставила машину у дома вдовы и повела Билли в жилище Мориса Бланша, чтобы представить старого учителя своему новому помощнику и пообедать, перед тем как отправиться в «Укрытие».
Они разговаривали об этой ферме, и Билли навел Мейси на прежние размышления о названии места, где раненые, хотя после войны прошло уже десять лет, до сих пор ищут убежища.
— Конечно, может, это не «Укрытие» в смысле «убежище». Существует, например, такой сигнал горна: «В укрытие», который трубят на закате. Наверное, нужно послужить в армии, чтобы это знать. Еще он означает «отход с позиций». Вот что нам следовало бы делать почаще — было бы сохранено немало жизней, это факт.
Мейси положила нож с вилкой и задумчиво кивнула.
«Укрытие» — вполне подходящее наименование места для раненых. Но что происходит, если кто-то захочет уйти из этого «Укрытия»?
— Мейси, пока ты будешь у отца, мы с мистером Билом погуляем по лугу за садом. Точнее, с мистером Доббсом — пусть привыкает к этой фамилии. А потом поедете в «Укрытие».
Мейси поняла, что это не случайное предложение. Она смотрела, как двое мужчин идут по лугу, ведя разговор, младший был готов слегка поддержать старшего, если тот споткнется. Если бы он только знал, подумала она, как старший боится того, что споткнется младший.
Когда они вернулись, Мейси повезла Билли в «Укрытие», но перед тем как въехать туда, обогнула ферму и остановила машину в тени под буком.
— Это действительно укрытие, мисс? Жаль, что сюда не пускают посетителей в течение первого месяца. Интересно, что они скажут, узнав, что я уйду через две недели? Наверно, слегка огорчатся, а, мисс?
Билли осмотрел ландшафт, ограду, дорогу и расстояния между межевыми столбами.
— Послушайте, я вот что думаю. Нет смысла прокладывать телефонную линию для связи. Лучше я буду встречаться с вами в определенное время каждый вечер вон у того места ограды и рассказывать, что узнал.
— Билли, мы как будто составили хороший план, имея в виду вашу безопасность.
— Не беспокойтесь обо мне. Судя по тому, что вы говорили, я не думаю, будто важен для них. Вношу только деньги на свое существование. Не подписываю никаких документов о передаче наследства в их пользу.
Билли улыбнулся Мейси и указал на поля между большим домом вдали и дорогой.
— Сказать по правде, глядя на этот ландшафт, думаю, что лучше не возиться с телефонной линией, дабы не привлекать внимание. Никто не станет спрашивать старого солдата, почему он хочет погулять вечером в одиночестве, но могут допросить старого сапера, который возится с телефонной линией в темноте. И знаете, мисс, может, я и хорошо знаю это дело, но ни разу не говорил, что я невидимый. И не могу из-за хромоты бегать, как прежде. — Билли выразительно похлопал себя по ноге. — Но вот что я могу сделать сейчас. Могу подвести линию к телефонной будке, мимо которой мы только что проехали, на выезде из деревни.
Мейси посмотрела на него с неодобрением, а Билли продолжил:
— Это одна из новых будок, по-моему, четвертый номер. Их ставят там, где нет почтовых отделений, понимаете? Сзади там есть автомат для продажи марок и стоячий ящик для писем. Служит для всех целей — знаете, мой знакомый, который работает на этих штуках, говорит, что в дождь марки намокают и слипаются. В общем — возвращаясь ко мне и телефонной линии, — если мне понадобится срочно связаться с вами или быстро удрать отсюда, я могу перебраться через ограду и позвонить из этой будки по специальной линии. Понимаете, мисс? Потом побегу как сумасшедший, несмотря на поврежденную ногу.
Мейси нервно засмеялась.
— Вы правы, Билли. Кажется, я понимаю. Похоже, это хорошая мысль.
Билли открыл дверцу машины, спустился с низкого сиденья и пошел к багажнику, откуда осторожно вынул Два больших брезентовых вещмешка и поставил их на землю. Достав катушки с проводом, «маленькие, чтобы я мог работать с ними один», Билли подошел к канаве у основания ограды.
Раздвигая траву и дикие цветы, безобидно росшие у обочины дороги, Билли стал, разматывая катушки, укладывать провод в канаву. Постепенно он удалялся от Мейси, которая осталась в машине. Дорога была тихой, поэтому почти не приходилось опасаться проезжающих машин, но все-таки сельские жители могли заинтересоваться двумя чужаками. Особенно если увидят, что один из них разматывает катушку.
Мейси вылезла из машины, подошла к ограде и стала смотреть на принадлежавшую «Укрытию» землю. Шестифутовая ограда с протянутой поверху колючей проволокой переходила в каменную стену примерно в полумиле в противоположной стороне от прокладываемой линии. Главные ворота находились в другой полумиле от начала стены. Наконец Билли вернулся.
— Отлично сделано, притом быстро. Я сберег время, использовал нижний провод этой ограды. — Билли отвел в сторону траву, чтобы показать провод. — Я слышал, что так делают в Америке — используют ограды ферм, чтобы установить связь между ними. — Он сдвинул кепку на затылок и утер лоб тыльной стороной ладони. — Повезло, что здесь есть телефон, — такие можно видеть в городах, правда? Наверно, им пользуются те, кто живет в коттеджах с террасами в этой деревне. Уверяю вас, этой линии не увидит никто.
Билли перевел дыхание, и Мейси впервые услышала хрип, говорящий о поврежденных газом легких.
— Билли, вы напрасно так бегаете.
— Со мной все в порядке, мисс. Теперь об этом конце. — Билли поднял телефонную трубку. — Это «собака и кость», мисс. В окопах мы говорили, что те, кто на конце линии, слышат только половину сказанного, и притом только то, что хотят услышать. Лично я думаю, что скверно, когда приходится узнавать о чьих-то намерениях по голосу в жестяной кружке.
Продолжая говорить, Билли подключил трубку к металлической коробке в канаве, потом наклонился и соединил линии, поднял трубку, набрал номер и стал слушать. Оператор ответил на его просьбу о звонке за счет абонента и соединил с Морисом. Они немного поговорили, потом Билли положил трубку на рычаг.
— Конечно, эта штука не самая лучшая, требует какого-то времени, но кто знает — может, пригодится.
Удостоверившись, что их временный телефон надежно спрятан, Билли разрезал проволоку ограды и сделал «дверь», через которую можно будет бежать, если потребуется. Потом закрыл ее запасной проволокой, чтобы ничего не было заметно.
Покончив с первой частью своей задачи, Мейси и Билли снова сели в машину и медленно поехали к главным воротам «Укрытия». Они почти не разговаривали, только подтвердили время, в которое станут ежевечерне встречаться.
В семь часов Билли отправится погулять в одиночку и в половине восьмого сможет оказаться у ограды возле большого бука. Мейси будет ждать его для краткого разговора, и потом он вернется в главный дом. Во всех других делах с обитателями «Укрытия» он ничем не должен обращать на себя внимания. Но будет наблюдать, прислушиваться и обо всем сообщать Мейси.
— С возвращением в «Укрытие», мисс Доббс, — сказал, открывая ворота, Арчи.
Он подошел к машине, наклонился к окну в пассажирской дверце и обратился к Билли:
— Уильям, так ведь? Майор ждет, чтобы лично принять тебя в «Укрытие».
Билли Бил пожал протянутую руку, как будто не замечая жутких шрамов, навсегда изменивших выражение лица Арчи. Мейси кивнула привратнику и медленно повела машину по дороге.
— Несчастный ублюдок — прошу прощения, мисс, я иногда забываюсь. Во всяком случае, я могу ходить здесь, и никто не обратит внимания на легкую хромоту. Бедняга, ну и лицо у него.
Мейси еще больше замедлила ход.
— Билли, если у вас есть какие-то сомнения…
— Никаких, — ответил мужчина, расправив плечи. — Если здесь творятся темные дела, которые могут причинить новый вред этим парням, я хочу помочь прекратить их. — Он умолк и взглянул на Мейси. — Нельзя же винить этих ребят за желание уйти из общества.
— Да, нельзя. Но теперь для них можно сделать многое.
— Нет, если пройдешь через то, через что прошли они. Наверняка им хочется, чтобы их оставили в покое и не тревожили идеями относительно новых лекарств и прочего.
Машина остановилась у главного здания. Адам Дженкинс, майор, вышел из парадной двери и спустился к ним по ступеням.
— А, Уильям. Добро пожаловать в «Укрытие». Уверен, что тебе здесь будет уютно. Пошли ко мне в кабинет, выпьем чаю, потом поселим тебя.
Адам Дженкинс повел их за собой. На майоре была белая свежевыстиранная рубашка и начищенные сапоги для верховой езды; его волосы были тщательно причесаны. Он предложил Мейси и Билли сесть, встал позади стула Мейси, чтобы придвинуть его, потом небрежным взмахом руки указал Билли на стул у окна.
«Как странно, — подумала Мейси, — что он усадил Билли под лучи послеполуденного солнца, — ему будет жарко, неудобно, придется прикрывать глаза той рукой, в которой нужно держать чашку. Зачем выбивать человека из колеи?»
Билли встретил взгляд Мейси и приподнял брови. «Он понимает, — подумала Мейси. — Понимает, что Дженкинс усадил его возле окна нарочно».
Десять минут между Дженкинсом и Мейси шел как будто бы бесцельный разговор. Билли, как подобало ему по роли — усталый ветеран войны, окончившейся больше десяти лет назад, — молчал. И страдал от жары. Мейси посмотрела на Билли снова. Увидела пот на лбу, обратила внимание на испытываемый им дискомфорт, когда он провел указательным пальцем правой руки по краю воротника рубашки.
Дженкинс внезапно перенес внимание с Мейси на Билли.
— Уважаемый гость. Как невнимательно с моей стороны. Как глупо. Немедленно пересядь оттуда на этот стул, в прохладное место.
Дженкинс поставил чашку на стол и одной рукой поманил Билли от окна, а другой указал на новое место.
«Любопытно, — подумала Мейси. — Жест пустяковый, но хитрый, значительный. Это уловка, чтобы завоевать доверие Билли? Выставить себя в роли спасителя? Или Адам Дженкинс действительно признает свою оплошность? Искреннее ли это беспокойство о том, чтобы новичку было удобнее? Или расчетливый поступок, чтобы втянуть Билли в круг своих приверженцев? Показная заботливость, позволяющая подчинить его своему влиянию».
Мейси пристально наблюдала за Дженкинсом, угощавшим их чаем. За время работы с Морисом она узнала многое об обаянии и притягательности прирожденного лидера, который, дойдя до крайности, может стать властным, жестокосердым. Таков Адам Дженкинс? Или он просвещенный, заботливый?
— Ну что ж, пора заняться официальными делами, не так ли? — сказал Дженкинс, взглянув на свои часы, поднялся и подошел к большому, украшенному резьбой письменному столу. Верх его был обит красивой коричневой кожей, на деревянной панели лежала только простая картонная папка. Дженкинс раскрыл ее, перелистал бумаги, достал из внутреннего кармана легкого льняного пиджака авторучку и повернулся к Мейси.
— Мы получили необходимые документы — спасибо вам, мисс Доббс, — относительно финансовых соглашений. — Повернулся к Билли. — И я знаю, Уильям, что ты полностью понимаешь обязательства, которых мы требуем от человека, если он приходит жить в «Укрытие». Теперь будь добр расписаться здесь.
Он положил бумаги на деревянную панель, чтобы писать на твердом, протянул их Билли и потыкал указательным пальцем в место для подписи.
Старательно написав «Уильям Доббс», Билли подмигнул Мейси, а Дженкинс позвонил в колокольчик, вызывая помощника, чтобы тот проводил нового жильца в его комнату. Однако когда Дженкинс повернулся к посетителям, то увидел только покорность мужчины и обеспокоенность на лице женщины. Причем беспокойство Мейси не было притворным. Она действительно тревожилась за Билли. Ей придется позаботиться, чтобы он не остался в «Укрытии» ни минутой дольше, чем это необходимо.
Глава двадцать шестая
Мейси с волнением ждала в коттедже Мориса Бланша. Билли жил в «Укрытии» уже три дня, и каждый вечер в семь часов она отправлялась в «эм-джи» леди Роуэн по проселочной дороге, источавшей стойкий аромат цветов дикой моркови и бирючины, на встречу с Билли Билом у забора возле старого бука.
Каждый вечер, отмахиваясь от комаров, Мейси наблюдала за приближением Билли. Сперва видела только голову, подскакивающую вверх-вниз вдали, когда он шел по залежным землям с высокой травой. Потом становились заметны его пшеничные волосы, освещенные заходящим солнцем. Мейси постоянно удивлялась, почему никто не замечает, что Билли Бил ежевечерне ходит на прогулку.
— Добрый вечер, мисс, — сказал Билли, когда раздвинул проволоку ограды и пролез наружу.
— Билли, как вы? — При виде его Мейси, как всегда, испытала радость и облегчение. — Вы загорели.
— Похоже на то, мисс. — Билли потер щеки. — Потому что работал на земле.
— И как работается на земле?
— Неплохо, мисс. И кажется, работа идет на пользу этим ребятам. Видели бы вы кое-кого из них. Наверно, они здорово хандрили, когда приехали сюда. Потом мало-помалу работа и то, что никто не бросает взгляд на них дважды, начинает придавать им своего рода уверенность.
— Билли, ничего необычного?
— Как будто бы нет, мисс. Конечно, я не могу ходить и задавать вопросы, но глаза держу открытыми, и вроде все в порядке. Майор странный парень, но свое дело делает. И теперь, когда комнаты освободились из-за того, что кое-кто умер, они принимают других ребят, с другими ранениями, не только лица и головы. Но вы это знаете, иначе бы я, с целым лицом, не был здесь.
Билли улыбнулся Мейси и потер подбородок.
— Конечно, Билли. Значит, там все довольны?
— Довольны. Здесь мало что может не нравиться. Знаете, тут есть один парень с жуткими шрамами на лице, вот здесь.
Билли повернул голову вправо и указательным пальцем левой руки провел линию от уха до челюсти, потом до груди, сделал гримасу и продолжил:
— Похоже, ему надоело здесь — говорит, чувствует себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в реальный мир.
— А что говорит на это майор?
— Я не знаю, сказал ли он что-нибудь, мисс. Полагаю, они хотят, чтобы те, кто решил уходить, немного подумали.
— Почему вы так считаете? Что может помешать человеку взять и уйти? В контракте сказано, что вы можете уходить когда захотите.
— Ну, я слышал, что некоторые ребята вновь обретали уверенность и уходили обратно, чтобы встретиться лицом к лицу с миром. А потом оказывалось, что в мире не так уж хорошо, что на них таращатся, и все такое. Видимо, подобное случалось несколько раз. В общем, ребята кончали с собой.
— Билли, вы это слышали?
— Неоднократно. Разговоры ведь слышишь. Ребята думают, что этот парень, который хочет вернуться, как он говорит, «в реальный мир», вызывает у майора беспокойство. Кажется, майор сказал, что он… что же он сказал?
Билли закрыл глаза и поскреб в затылке. При этом Мейси увидела на его шее загар, «воротник» фермерского работника.
— Ага. Майор сказал, что он неприимчивый.
— Может, «восприимчивый», Билли?
Билли Бил улыбнулся снова.
— Да, наверно, мисс.
— Билли, есть еще что-то?
— Нет, мисс. Майор как будто хороший парень. Не знаю, что случилось с теми парнями, о которых вы разузнали. Может быть, они ушли, а потом не смогли жить в этом мире. Знаете, тут есть ребята, которые любят майора. Считают его спасителем. И наверно, если вдуматься, оно так и есть. Он предоставил им некий образ жизни, а ведь они думали, что у них не может быть никакого.
Мейси записала услышанное на архивных карточках, сунула их с карандашом в старую черную папку с серебряной застежкой и посмотрела прямо на Билли.
— Завтра в это же время?
— Да, мисс. Хотя… нельзя ли немного пораньше? Около половины седьмого? Кое-кто из ребят устраивает соревнования по снукеру. Хочу тоже попытать счастья. Немного развлечься.
Помолчав, Мейси ответила:
— Хорошо, Билли. Только держи глаза открытыми, ладно?
— Не беспокойтесь, мисс. Если здесь творится что-то неладное, я разузнаю об этом все.
Билли повернулся и отправился через поле обратно. Мейси, стоя у машины, смотрела вслед, пока мужчина не превратился в пятнышко.
Не совершила ли она ошибки? Не сыграли ли с ней шутку ее дар и интуиция? Была ли смерть Винсента — и других ребят, которых звали только по имени, — самоубийством? Или это просто совпадение? Вздохнув, она снова завела мотор «эм-джи».
Дни Мейси проводила в Чел стоне, возле телефона. Ежедневно заходила на драгоценный час-другой к отцу, но на всякий случай каждый раз спешила вернуться в дом вдовы. Вместе с Морисом они просматривали прежние дела, ища путеводные нити и вдохновляющие идеи, строили догадки о подробностях жизни в «Укрытии».
— Я очень хотел бы видеть заключения о причинах смерти нашего друга Винсента и его товарищей.
— Я нашла протоколы расследования, и все смерти объясняются результатом несчастного случая в той или иной форме.
— Вот-вот, Мейси. Но я хотел бы изучить подробности, взглянуть на дело глазами эксперта, чтобы, возможно, увидеть то, чего не увидел он. Давай вернемся к нашим записям. Кто делал заключение о причине смерти Винсента?
Мейси протянула Морису заключение.
— Хммм. Подписано коронером, а не судебно-медицинским экспертом.
Морис встал и заходил по комнате.
— Если хочешь разрешить проблему, ходи, — сказал он, увидев ее улыбку.
Как часто они работали раньше таким образом: Мейси — сидя на полу, скрестив перед собой ноги, Морис — в своем кожаном кресле. Он вставал, расхаживал по комнате, сложив перед собой руки словно в молитве, а Мейси закрывала глаза и размышляла, глубоко дыша, как много лет назад ее учил Хан.
Неожиданно Морис перестал ходить, и почти в ту же секунду Мейси поднялась на ноги.
— Мейси, что ты нашла в этих заключениях такого интересного?
Она посмотрела на Мориса.
— Интересно не содержание заключений. Интересно отсутствие деталей. Нет никаких нитей, чтобы ухватиться за них. Нет ни малейшей крупицы данных, над которой можно работать.
— Совершенно верно. Заключения слишком бессодержательные. Дай мне подумать… — Морис пролистал назад страницы. — Ага. Я позвоню своему другу, главному инспектору. Наверняка он сможет мне помочь.
Морис взглянул на часы: было половина десятого вечера.
— Конечно, он с радостью мне поможет — его внутренний мир будет согрет второй кружкой пива за вечер.
Мейси снова села на подушку и стала ждать Мориса. Она слышала его приглушенный голос, доносящийся из соседней комнаты, ритм речи был не совсем английским и не совсем французским. Морис вернулся, закончив разговор.
— Любопытно. Крайне любопытно. Кажется, коронера в случае с Винсентом и в других подобных случаях вызывали в ранние утренние часы: дежурство его заканчивалось в половине девятого, — поэтому он мог сразу же выехать в «Укрытие». После беглого осмотра тел возвращался домой и писал краткое заключение. Фамилия его… Дженкинс. Армстронг Дженкинс. Наверное, тут какое-то совпадение. И время смерти указано… дай-ка взглянуть… да, пять часов утра.
— На рассвете, — сказала Мейси и стала листать бумаги, разложенные на столе Мориса. Ее наставник подошел и встал рядом.
— Они умирали на рассвете. Время смерти всех погребенных в Нетер-Грин — рассвет.
— Мейси, не кажется ли тебе, что этот час почти мистический?
Мужчина завел руки за спину и подошел к окну.
— Время, когда свет скорее всего подводит зрение, время между сном и бодрствованием. Время, когда человек слабее всего. Рассвет — это период, когда на реальность наброшены легкие вуали, создающие иллюзию и скрывающие правду. Говорят, что темнее всего перед рассветом.
— Так что пока нечего рассказывать вам, мисс.
Билли Бил стоял, держа руки в карманах легких парусиновых брюк, и ковырял мыском сухую землю. В «Укрытии» он уже пробыл неделю.
— Билли, не расстраивайтесь. Вы не обязательно должны были что-то обнаружить. Да и здесь вы только на короткое время. Я просто думала, что наблюдение изнутри может пригодиться.
Мейси встала рядом с Билли и незаметно для него приняла ту же позу. На ней снова были брюки и легкая хлопчатобумажная блузка, поэтому ей легко было сунуть руки в карманы, полностью копируя его.
Он чего-то стесняется, подумала Мейси. Чего-то не хочет мне говорить. Когда Билли принял неудобную позу, она сделала то же самое и ощутила, что он в затруднительном положении.
— И вы считаете, что Адам Дженкинс хороший человек, — так, Билли?
Билли снова ковырнул ногой землю, и хотя лицо его было загорелым от работы на открытом воздухе, она увидела, что он залился краской от подбородка до щек.
— Да, мисс, думаю так. И поэтому я временами противен сам себе. После того, что он сделал для этих людей, я вынюхиваю что-то плохое.
— Я понимаю, Билли, что для вас это может быть трудно. Вы восхищаетесь Адамом Дженкинсом.
— Да. Я восхищаюсь этим человеком.
— Это хорошо, Билли.
Мейси повернулась лицом к Билли и своим пристальным взглядом вынудила его смотреть ей в глаза.
— Хорошо, что вы восхищаетесь этим человеком. Вам будет легче находиться здесь и легче сделать то, о чем я прошу.
— Как это понять?
— Просто занимайтесь своим делом, Билли. Делайте то, что должны делать здесь. Вам нужно только быть самим собой. Однако у меня две просьбы: первая — продолжать наши вечерние встречи, вторая — сохранять в тайне все, о чем мы говорили, ничего не выдавать. Это понятно?
Выслушав ее, Билли успокоился и кивнул.
— Я только хочу знать, что у вас произошло за день. Вот и все. На будущей неделе я приеду и заберу вас. Собственно, могу приехать завтра, если хотите.
— Нет. Не надо, мисс. Я останусь здесь, как мы условились. Только не ожидайте, что я что-то обнаружу. Эти встречи могут стать слегка скучными.
Мейси кивнула и продолжила копировать движения Билли.
— Еще одно, Билли. Тот человек, который хотел уйти. Помните, вы говорили о нем? Что с ним сталось?
— Кажется, я не видел его день или два. Знаете, тут нет ничего необычного, если кто-то из этих ребят хочет провести какое-то время в одиночестве. Что они и делают.
Билли умолк, ковырнул землю ногой, потом поднял взгляд на Мейси.
— Что такое, Билли?
— Просто пришла одна мысль. Он очень хотел уйти. Сказал, что уйдет в конце месяца. И теперь я подумал, что в данной ситуации он вряд ли захотел бы проводить время наедине с собой.
Мейси не согласилась, но и не возразила.
— Как я сказала, Билли, разнюхивать ничего не нужно. Только приходите сюда каждый вечер на встречу со мной.
— Ладно, мисс. А теперь, пожалуй, пора идти, пока меня не хватились.
Мейси помедлила секунду, потом окликнула Билли, повернувшегося к ограде.
— Да, мисс?
Уже приготовившись пролезть через проделанную дыру, мужчина обернулся и встретил прямой взгляд Мейси.
— Не думаете, что кто-то решит, что вам потребовалось какое-то время побыть одному — если вернетесь чуть позднее?
— Может быть, мисс, — задумчиво ответил Билли и, подмигнув, добавил: — Только не в этот раз: мне нужно через полчаса защищать свое звание чемпиона по снукеру.
Мейси улыбнулась, когда Билли Бил перелез на другую сторону ограды и соединил проволоку. Она стояла и смотрела, как мужчина снова идет через поле, возвращаясь к своей временной жизни в «Укрытии».
— Дорогая моя, пожалуйста, не беспокойся о машине. Господи, я даже не могу сейчас садиться за руль из-за боли в бедре. Кроме того, думаю, тебе она нужна больше, чем мне, и ты работаешь в моих интересах.
Пока леди Роуэн говорила, Мейси держала трубку отведенной от уха, но, чтобы ответить, поднесла поближе.
— Спасибо. Я беспокоилась. Но верну ее вам в середине будущей недели.
— Ладно. Теперь расскажи, что происходит. Джеймс собирается ехать в «Укрытие» через десять дней. И, видит Бог, не хочет ни о чем разговаривать. Даже с отцом. Клянусь, он совершенно изменился, после того как эта девушка…
— Да, леди Роуэн. Я знаю.
— И если бы не ты, я бы совершенно обезумела.
— Леди Роуэн, можно мне поговорить с лордом Джулианом?
— Да-да… понимаю, что становлюсь утомительной. Он у себя в кабинете. Я только забегу туда, чтобы позвать его. Ждать Картера не буду, это займет целый день.
Мейси улыбнулась. Возможно, у леди Роуэн займет немало времени зайти в находящийся рядом кабинет, чтобы позвать лорда Джулиана. Она уже давно не могла никуда «забежать».
Наконец она услышала голос лорда Комптона:
— Мейси, чем могу быть полезен?
— Лорд Джулиан, это секретный разговор.
— Конечно.
— Не могли бы вы сообщить кое-какие сведения, которые, думаю, могли бы получить у своих коллег в военном министерстве.
— Мейси, я сделаю все, что в моих силах. Что тебя интересует?
— Дженкинс. Майор Дженкинс. Мне нужно узнать его послужной список, если это возможно.
— Я уже получил его, моя дорогая. Мне не понравилась эта история с «Укрытием», которую рассказал Джеймс. Послужной список сейчас у меня в кабинете. Правда, я не знал, что он именует себя майором. Джеймс называл его просто «Дженкинс».
— Люди в «Укрытии» называют его майором.
— Интересно. Дженкинс был всего лишь лейтенантом.
— Лорд Джулиан, есть там еще что-то? Еще какие-то отклонения?
— Послужной список, разумеется, ограничен. Правда, его уволили из армии по состоянию здоровья.
— Куда его отправили?
— В Крейглокхарт.
— О!
— Да. Это по твоей части, Мейси. Знаешь, его помешательство было, видимо, легким. Само собой, у меня нет истории его болезни. Только письменное уведомление его командира. Там сказано, что Дженкинс помешался после того, как двое солдат из его команды дезертировали. Кажется, человеком он был безобидным, откровенным. Судя по его послужному списку, звание получил из-за нехватки офицеров, а не за военные заслуги. Офицеры гибли как мухи, если ты помнишь. Ну конечно, помнишь. Знаешь, у этого человека наверняка есть деловые способности, раз он основал «Укрытие».
— Эти люди, кажется, обожают его за то, что предоставил им место, где можно спрятаться.
— Да, нужно отдать ему должное. Теперь он открыл двери для людей с другими ранениями. Таких как Джеймс. На мой взгляд, оно слегка похоже на монастырь. Также требуется, чтобы люди переводили туда свои средства. Знаешь, если идея заключается в том, чтобы создать убежище навсегда…
— Это так и есть.
— Позор, правда? Нам нравится видеть наших героев на улице, когда они выглядят безупречно, когда на них блестящие мундиры, но неприятно видеть их раны, полученные, когда они нас защищали. Нужно еще что-нибудь, Дорогая моя?
— Нет. Думаю, это все. Есть ли у меня возможность увидеть…
— Утром я отправлю послужной список в Челстон.
— Спасибо, лорд Джулиан. Вы мне очень помогли.
Мейси провела почти весь тот день в доме вдовы с Морисом, только ненадолго зашла к отцу. Спать в маленькой комнате коттеджа она отказывалась, оставалась возле телефона Мориса, на тот случай если понадобится Билли. Снова и снова перебирала в уме подробности того вечера и полученные сведения.
Адам Дженкинс солгал относительно своего звания. Но было ли это ложью или кто-то просто прозвал его «майор» и это прозвище пристало к нему? Мейси вспомнила своего дедушку, работавшего на речных судах. Люди называли его «командир», но он не служил на военном флоте и уж тем более никогда ничем не командовал. Это было просто-напросто прозвище, происхождение которого забылось. Но как Дженкинс, безобидный маленький человек, обрел такую власть? Билли стал приверженцем Дженкинса, а те люди как будто обожали его. Играл ли тут роль страх? Существовала ли какая-то связь между Винсентом и Дженкинсом? И кто такой Армстронг Дженкинс? Родственник или однофамилец?
Она что-то упускала. Что-то очень значительное. Перебирая все собранные сведения, приведшие ее сюда, Мейси задумалась над словами Мориса, и ей показалось, что изо дня в день, с утра до вечера, она жила в предрассветную минуту. Ей вспомнился тот прежний рассвет — более десяти лет назад, бывший началом конца.
Глава двадцать седьмая
— Время близится, не так ли, дорогая моя? — спросил ее Морис, посмотрев на напольные часы, тиканьем отсчитывающие секунды.
— Да, Морис. Я хочу забрать Билли из «Укрытия».
— Да. Конечно. От Дженкинса. Интересно, Мейси, как военное время может принести человеку успех. Особенно когда этот успех, эта, так сказать, власть, исходит из квинтэссенции зла.
Морис потянулся из кресла к набору трубок на выступе дымохода. Выбрал трубку, взял оттуда же табак, спички и откинулся на спинку кресла, снова взглянув на часы. Глядя на Мейси, достал из кисета щепоть табака и набил ею чашечку трубки.
— Что думаешь, Мейси?
Морис чиркнул спичкой по кирпичу камина и поднес огонь к табаку. Мейси находила приятный аромат резким, однако этот ритуал зажигания и курения трубки ее успокаивал. Она знала, что Морис позволяет себе курить трубку только в том случае, когда близится решающий момент в деле. И открытие истины, пусть даже жестокой, всегда приносило облегчение.
— Я думал о зле. О войне. Собственно, об утрате невинности. И невинных.
— Да. Конечно. Утрата того, что невинно. Можно утверждать, что если б не было войны, то Дженкинс…
Часы пробили полчаса. Мейси пора было ехать на встречу с Билли. Морис встал и оперся правой рукой о каминную доску.
— Когда ты вернешься?
— В половине девятого.
— Тогда увидимся.
Мейси быстро вышла из коттеджа, а Морис подошел к окну, чтобы видеть ее отъезд. Им не нужно было почти ничего говорить друг другу. Он играл роль ее наставника с тех пор, как Мейси была еще девочкой, и она хорошо училась. Да, он правильно сделал, что ушел на покой. И правильно, что решил оказывать ей поддержку, когда она взяла дело в свои руки.
— Билли. Удачный выбор времени. Как дела?
— Все хорошо, мисс. А у вас?
Не ответив на его вопрос, Мейси продолжала спрашивать:
— Есть какие-то новости?
— Ну, я кое о чем думал и держал глаза открытыми.
— Так.
— И заметил, что парня, который хотел уйти, нигде нет.
— Может, он ушел, уехал домой.
— Нет-нет. В книге не отмечено.
— В какой книге?
— Я обнаружил там книгу. В будке привратника. Там отмечается, кто приехал и уехал, если понимаете, о чем я. Вчера я пошел поговорить со стариной Арчи, и, похоже, все, что было за неделю, это доставка хлеба.
— А Дженкинс?
— Дружелюбный, как всегда.
— Билли, думаю, вам пора уходить.
— Нет-нет, мисс. Я в полной безопасности. Мне даже нравится здесь. И никто не обращает на меня особого внимания.
— Билли, вы не знаете этого.
— Ну тогда проведу здесь еще ночь. Я хочу выяснить, куда делся этот человек. Я, как уже говорил, держу глаза открытыми, а он только что был и потом исчез. Знаете, в лазарете кто-то лежит.
— А кто управляет лазаретом?
— Тут есть один человек, бывший санитар, он делает все простое. А сегодня приехал еще один. На машине, с врачебной сумкой и прочим. Я тогда работал в саду перед фасадом. Очень похожий на Дженкинса. Немного покрупнее. Но это особенно видно вот здесь, — Билли потер челюсть и подбородок, — вокруг губ.
— Да. Я знаю, кто это, — прошептала Мейси, делая запись на карточке.
— Что, мисс?
— Нет, ничего. Билли, послушайте, я знаю, вы считаете Дженкинса очень хорошим человеком, но боюсь, сейчас вы в опасности. Вы невинный человек, вовлеченный в мою работу, потому что мне нужны сведения. Так больше не может продолжаться. Вам пора уходить.
Билли Бил повернулся к Мейси и пристально посмотрел ей в глаза.
— Помните, мисс, как мы впервые встретились и я сказал, что уже видел вас, когда мне разворотило шрапнелью ногу. Вы узнали меня?
Мейси на секунду закрыла глаза, опустила взгляд, чтобы успокоиться, потом посмотрела в упор на Билли.
— Да. Узнала. Кое-кого никогда не забываешь.
— Знаю. Я сказал вам, что никогда не забуду вас и того врача. Он мог бы отрезать мне ногу. Любой другой врач так бы и сделал и убрал бы меня со стола. Но он, тот врач, даже в тех условиях старался сделать все, что можно.
Билли отвернулся и посмотрел на «Укрытие».
— И я знаю, что случилось. Слышал о том, что произошло, после того как меня увезли. Поразительно, что вы уцелели.
Мейси молча стала вынимать заколки, удерживавшие на затылке аккуратно собранные черные волосы. Повернула голову вбок и приподняла волосы. При этом открылся лиловый шрам, неровно идущий от линии волос.
— Длинные волосы, Билли, скрывают много недостатков.
Глаза у нее начало жечь. Билли опять посмотрел на «Укрытие», словно проверяя, все ли там на месте. О шраме он ничего не сказал, но плотно сжал губы и покачал головой.
— Мисс, я останусь здесь до завтра. Я знаю, вам нужно, чтобы я пробыл здесь хотя бы еще день. Завтра встретимся в половине восьмого, я буду с вещмешком. Меня никто не увидит, не волнуйтесь.
Не дожидаясь ответа, Билли перелез обратно. И, как ежевечерне уже больше недели, Мейси смотрела, как он, хромая, идет через поле к «Укрытию».
— Я буду здесь, — прошептала Мейси. — Я буду здесь.
Мейси не ложилась спать, и Морис ей не предлагал.
Она знала, что скоро может настать время расплаты. Да, если Дженкинс собирается сделать свой ход, он сделает его сейчас. Если нет, расследование приостановится, дело останется открытым.
Она сидела на полу, скрестив ноги, и наблюдала, как ночь становится темнее, а потом медленно движется к рассвету. Пробили часы. Половина пятого. Мейси сделала глубокий вдох и закрыла глаза. Неожиданно пронзительный телефонный звонок нарушил тишину ночи. Мейси подскочила. Не успел телефон прозвонить второй раз, как она ответила:
— Билли?
— Да. Мисс, здесь кое-что происходит.
— Прежде всего, Билли, вы в безопасности?
— Никто не видел, как я уходил. Я вышел крадучись, держался близко к стене, прошел через поле и вылез за ограду к «собачьей кости».
— Отлично. Теперь — что происходит?
Билли перевел дух.
— Я не мог спать прошлой ночью, мисс. Все думал про то, о чем вы говорили.
— Продолжайте.
Говоря, Мейси повернулась к двери и кивнула Морису. Тот вошел одетым, как в то время, когда желал ей доброй ночи. Он тоже не спал.
— В общем, примерно полчаса назад я услышал снаружи какой-то шум, будто по земле волочили мешок, и подошел к окну посмотреть, что там такое.
— Билли, будьте начеку.
— Не беспокойтесь, мисс, я держу глаза открытыми. В общем, это его тащили по фунтовой дороге.
— Кого?
— Того человека, что хотел уйти. В свете, падавшем из двери, я видел его ясно, как днем.
— Куда ведет эта фунтовая дорога — к карьеру?
— Да, мисс. Туда.
Мейси сделала глубокий вдох.
— Билли, вам нужно сделать вот что. Идите в деревню. Держитесь поближе к обочине дороги. Прячьтесь. Кто-то может идти оттуда навстречу вам в «Укрытие». Не дайте ему вас увидеть. Встретимся возле дуба на лужайке. Отправляйтесь немедленно.
Мейси повесила трубку. Не было времени позволять Билли Билу задать еще вопрос.
Морис подал Мейси жакет, шляпу и взял свою. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но наставник остановил ее:
— Мейси, я никогда не говорил, что ты слишком молода для многих рисков, на какие идешь. Теперь не говори, чтобы я остался дома, потому что слишком стар!
Билли вылез из канавы и вытянул раненую ногу. Стояние на коленях вызвало боль, и он растирал сведенные судорогой мышцы. Звук треснувшего прутика в тишине раннего утра мгновенно заставил его насторожиться. Он замер.
— Ну вот, начинает что-то мерещиться, — прошептал Билли в рассветный холод, сжимавший грудь и заставлявший сердце биться быстрее — так быстро, что его стук отдавался в ушах. — Будто в ожидании треклятого свистка — команды идти в атаку.
Билли взял вещмешок за лямку и повесил на плечо. Посмотрев в обе стороны, начал переходить дорогу, чтобы укрыться под нависающими ветвями, но тут ногу опять свело судорогой.
— Черт возьми, перестань, нога, перестань! Не подводи меня.
Билли стал выпрямляться, но тут старые раны дали о себе знать, и стоило ему шагнуть, как все тело пронзила боль.
— Боюсь, что ты подвел себя, Уильям, — послышался протяжный мужской голос.
— Кто это? Кто там?
Билли отступил назад и замахал руками, чтобы сохранить равновесие.
Из полутьмы вышел Адам Дженкинс в сопровождении Арчи и еще двух давних обитателей «Укрытия».
— У нас это называется дезертирством. Если уходишь раньше времени.
— Да я просто, ну просто хотел немного прогуляться, сэр, — сказал Билли, нервно проводя пальцами по волосам.
— Что ж, Уильям, прекрасное время для прогулки. Или, может, ты предпочитаешь «Билли»? Прекрасное время, чтобы гулять.
Дженкинс сделал знак Арчи и остальным, те скрутили руки Билли за спиной и туго завязали глаза.
— Дезертирство, Билли, отвратительная вещь. Самая худшая для солдата. Самая худшая.
Мейси остановила машину возле дуба в деревне Хартс Ли.
— Морис, его здесь нет, — сказала Мейси, поворачивая машину в сторону «Укрытия» и нажимая на газ. — Мы должны найти его.
Мейси быстро гнала машину по дороге к «Укрытию», оглядывая на ходу обочину. Сидевший рядом с ней Морис молчал. Она резко свернула к канаве у бука и выскочила из машины, встав на колени, провела пальцами по грубой земле. В тусклом свете раннего утра были видны следы борьбы.
— Да, они взяли Билли.
Морис с трудом вылез из машины и подошел к ней.
— Морис, я должна его найти. Его жизнь в опасности.
— Да, Мейси, поезжай.
Мейси вздохнула.
— Вот здесь, думаю, нам может повезти.
Спустившись в канаву у ограды «Укрытия», Мейси вытащила временный телефон Билли.
— Слава Богу! Они его не нашли — должно быть, появились после того, как он повесил трубку. Право, не знаю, как вы…
— Поезжай, Мейси. Я тут разберусь. Пусть я и старик, но такие вещи не выше моего понимания.
Мейси бросилась к «эм-джи», распахнула дверцу, взяла черный жакет, который Морис дал ей, когда они покидали дом. Девушка хотела захлопнуть дверцу, но спохватилась и полезла за водительское сиденье к своей сумочке за ножом. Коснувшись плеча Мориса, Мейси быстро побежала через поле в сером утреннем свете.
Минуя постройки фермы, девушка старалась не шуметь, но вскоре поняла, что там никого нет, и ее это не удивило. «Видимо, он захочет устроить казнь в назидание обитателям, — сказала она Морису, когда они выходили из дома вдовы. — У него будет аудитория. Безобидный маленький человек должен любить аудиторию».
Мейси бросила взгляд на серебряные часики, приколотые к левому нагрудному карману жакета. До сих пор они были ее талисманом. Время обычно шло с ней в ногу, но теперь убегало вперед. Билли в опасности. Ей нужно спешить.
Через несколько минут показался карьер, и на Мейси обрушились воспоминания. Она должна найти Билли. Саймон спас его, должна спасти и она.
Мейси перешла на шаг и украдкой приблизилась ко входу в карьер, держась вплотную к грубой песчаной стене. Открывшаяся перед глазами сцена заставила ее ахнуть. Множество людей сидели на стульях, глядя на воздвигнутую платформу с деревянным строением на ней. С изуродованными лицами, некогда очень дорогими матерям, отцам, возлюбленным, они были обращены в страшилищ войной, которая для них так и не кончилась. Там были люди без носов, без челюстей, с пустыми глазницами, люди всего с половиной лица, на котором некогда сияла улыбка. Мейси сдержала слезы, ее синие глаза искали Билли Била.
Восходящее солнце разогнало остатки тьмы, и Мейси осознала, что деревянное строение представляет собой грубо сколоченную виселицу. Неожиданно люди оживились. Мейси увидела, что на платформу поднялся Дженкинс, встал в центре и поднял руку. По его сигналу Арчи и еще один человек силой подвели к нему мужчину с завязанными глазами. Это был Билли. На глазах Мейси Билли — веселого бесшабашного Билли, который наверняка отдал бы за нее жизнь, — поставили на колени перед виселицей и надели ему на шею тугую петлю. Достаточно было одного слаженного рывка, чтобы петля сделала свое страшное дело.
Зрители замерли, на их страшных изуродованных лицах читался ужас. И в эту жуткую минуту, когда казалось, что сильные быстрые ноги, принесшие ее сюда, стали парализованными, на Мейси нахлынули прошлое и настоящее, слившиеся воедино. Она понимала, что нужно действовать, но как остановить это безумие? Так, чтобы под властью Дженкинса эти люди не набросились на нее и Билли? «Бей противника его же оружием», — прошептала Мейси, вспомнив один из уроков Мориса. В памяти всплыла картина: они с Айрис смотрят из окна вагона на солдат, с песней идущих в бой. Тайной тропы, по которой она могла бы украдкой пройти к Билли, не было. Существовал только один путь. Мейси на секунду закрыла глаза, развернула плечи и полностью распрямилась, сделав глубокий вдох и откашлявшись, медленно пошла к платформе. Ради Билли она должна стать бесстрашной воительницей. И когда люди заметили ее, она посмотрела на их лица, дружелюбно улыбнулась и запела:
Растет красная роза
На ничейной земле.
Хоть она и в слезах,
Она радует взгляд,
Мой памяти сад —
Пусть она там живет
Еще долгие-долгие
Годы подряд…
Когда Мейси приблизилась к платформе и сосредоточила взгляд на Дженкинсе, кто-то подхватил песню низким, звучным голосом. Потом еще кто-то, еще, и в конце концов ее одинокий голос слился с хором слаженно поющих мужчин, их низкие голоса оглашали карьер:
Эту красную розу
Знает каждый солдат,
Это чудо создать
Только боги могли.
Среди ада войны
Там стоит медсестра,
Вот она и есть роза
Ничейной земли.
Подойдя к Дженкинсу, Мейси отогнала всякий страх. В форме офицера, прошедшего большую войну, он стоял, сверкая глазами. Мейси не смотрела на Билли, смело встречая свирепый взгляд Дженкинса, поднимаясь по ступеням на платформу. За ее спиной люди продолжали негромко петь, находя утешение в спокойном ритме любимой песни. Встав перед Дженкинсом, Мейси продолжала смотреть ему в глаза. Ее поведение лишило Дженкинса Дара речи, но, скопировав его позу, она поняла его душевное смятение, его муку, его боль. И, глядя ему в глаза, поняла, что он безумен.
— Майор Дженкинс…
Она обратилась к стоящему перед ней офицеру, казалось, вновь обретшему чувство места и времени.
— Вам не остановить нас. Этот человек — позор для своей страны. — Он указал полицейской дубинкой на Билли. — Дезертир!
— На каком основании, майор Дженкинс? Где ваши предписания?
Глаза Дженкинса в смятении вспыхнули. Мейси услышала, как захрипел Билли, когда веревка врезалась ему в шею.
— Этот человек был под трибуналом? Под справедливым судом?
За спиной Мейси послышался ропот, аудитория Дженкинса — израненные гости «Укрытия» — начинала выражать несогласие. Мейси требовалось ежесекундно сохранять над собой контроль — окажись неуместным хотя бы одно слово, эти люди вполне могли превратиться в яростную толпу, опасную не только для стоящего перед ней помешанного, но и для них с Билли.
— Под судом? Сейчас нет времени для судебных разбирательств. Нужно действовать. Нужно выполнять работу, не тратя время на таких, как он.
Дженкинс снова указал дубинкой на Билли, потом стал постукивать ею по блестящему голенищу сапога.
— У нас есть время, майор.
Мейси, затаив дыхание, пошла на риск. Билли начал давиться. Нужно было делать самый смелый ход.
Хотя Морис и предостерегал ее относительно использования прикосновений, он также подчеркивал силу, присущую физическому контакту: «Когда касаемся рукой больного колена или ноющей спины, мы тем самым приводим в действие первичные исцеляющие ресурсы. Благоразумное использование энергии касания может вызвать преображение, подобно тому как сила нашей ауры снижает боль в поврежденном месте».
— Майор Дженкинс, — негромко сказала Мейси. — Все позади… война окончена. Теперь можете успокоиться… можете успокоиться…
И, шепча эти слова, она подошла поближе и интуитивно приложила руку к груди Дженкинса — туда, где должно было находиться сердце. Дженкинс закрыл глаза, и они оба замерли. Потом мужчина задрожал, и Мейси кончиками пальцев почувствовала, что он силится вновь обрести контроль над своим телом — и разумом.
Зрители ахнули, когда Дженкинс заплакал. Упав на колени, он вытащил из кобуры служебный револьвер «Уэбли МК-4» и приставил ствол к голове.
— Нет, — сказала Мейси негромко, но твердо, и так осторожно, что Дженкинс едва это ощутил, вынула оружие из его руки.
И тут, когда вся аудитория ошеломленно застыла в молчании, Мейси увидела огни, вдруг осветившие вход в карьер. Люди в мундирах побежали к платформе, крича: «Стоять, полиция!» Она отошла от Дженкинса, который раскачивался взад-вперед, ухватив себя за плечи, и скрипуче, гортанно стонал.
Мейси сунула револьвер в карман и быстро пошла к неподвижному Билли. Арчи и его помощник исчезли. Мейси поспешно достала перочинный нож и, прижав пальцами левой руки шею Билли, подсунула лезвие под веревку и разрезала петлю. Когда Билли повалился на нее, Мейси попыталась его удержать и пошатнулась. Она видела, что по бокам Дженкинса стоят двое полицейских, все вокруг, ранее словно замершее, вдруг ожило и задвигалось.
— Билли, посмотрите на меня, Билли, — сказала Мейси, восстанавливая равновесие.
Она похлопала его по щекам и стала щупать пульс.
Билли задыхался, глаза его закатились. Он инстинктивно потянулся к шее, чтобы освободиться от петли, которую все еще ощущал.
— Успокойтесь, мисс, успокойтесь, ради Бога.
Билли задыхался, его поврежденные газом легкие хрипели, с усилием втягивая воздух. Когда он попытался сесть, Мейси поддержала его, обхватив за плечи.
— Со мной все в порядке, мисс. Я живой. Дайте мне отдышаться. Отдышаться.
— Билли, вы видите меня?
— Теперь, когда вы здесь, со мной все в порядке, хотя рука у вас довольно тяжелая. Знаете… — Он закашлялся, утирая кровь и слюни. — Я думал, вы никогда не перестанете болтать с этим треклятым психом.
Билли указал на Дженкинса, потом опять поднес руку ко рту и глубоко, хрипло закашлялся.
— Мисс Доббс, можно с вами поговорить?
Мужчина, смотревший на нее сверху вниз, жестом подозвал полицейского врача, чтобы тот позаботился о Билли, потом протянул Мейси руку. Ухватив ее, Мейси поднялась и отбросила назад спадавшие на лицо черные волосы. Мужчина снова протянул руку.
— Детектив-инспектор Стрэттон. Отдел расследования убийств. Ваш товарищ в надежных руках. Теперь я хочу поговорить с вами.
Мейси быстро оглядела стоявшего перед ней. Стрэттон оказался ростом больше шести футов, хорошо сложенным, уверенным, без рисовки, которую она видела раньше у высоких чинов. Волосы, почти такие же черные, как у нее, только с сединой на висках, зачесаны назад. На нем были вельветовые брюки и твидовый пиджак с обшитыми кожей локтями. Коричневую шляпу с черной лентой гро-гро он держал в левой руке. Похож на сельского врача, подумала Мейси.
— Да. Да, конечно, детектив-инспектор Стрэттон. Мне…
— …следовало быть осмотрительнее, мисс Доббс? Да, пожалуй, следовало. Однако меня подробно осведомил доктор Бланш, и я понял, что вы в таком положении, когда нельзя терять ни минуты. Но сейчас не время для дискуссии или упреков. Только должен попросить вас быть готовой дать показания по этому делу, может быть, завтра.
— Да, но…
— Мисс Доббс, сейчас мне нужно заниматься подозреваемым, но…
— Что?
Мейси была раскрасневшейся, усталой, гневной.
— Отличная работа, мисс Доббс.
Детектив-инспектор Стрэттон снова обменялся с Мейси рукопожатиями, повернулся, собираясь уходить, и тут она его окликнула:
— Инспектор, минутку… — Мейси протянула ему взятый у Дженкинса револьвер. — Думаю, вам нужно приобщить его к вещественным уликам.
Стрэттон взял револьвер, проверил ствол, вынул патроны и положил оружие в карман. Кивнул Мейси, улыбнулся и пошел к Дженкинсу. Мейси наблюдала за Стрэттоном, когда он делал официальное предупреждение: «Вы не обязаны ничего говорить, если не хотите, но все, что скажете, может быть записано и представлено как показание».
Мейси оглянулась на Билли, дабы убедиться, что с ним все в порядке — он уже встал и разговаривал с врачом, — потом обратила взгляд на сцену перед ней. Она наблюдала, как Морис Бланш ходит среди пораженных ужасом старых солдат, все еще казавшихся очень юными. Его успокаивающее присутствие было заразительным: он то клал руку кому-то на плечо для моральной поддержки, то обнимал плачущего без стеснения человека. Люди, казалось, понимали его силу и теснились вокруг, слушая успокаивающие слова. Увидела, как он пошел к Стрэттону, который велел полицейским уводить обитателей «Укрытия» по одному. Для этих людей ужасы войны вернулись, и их Доверие было обмануто сперва их страной, а теперь одним человеком. Им предстояло вернуться в мир, где никакого укрытия не было. Морис оказался прав, они все были невинными. Возможно, и Дженкинс.
Дженкинса, уже в наручниках, вели к полицейской машине, ждущей у входа в карьер. Его начищенные сапоги и портупея блестели на отглаженной военной форме. Волосы были старательно причесаны. Он все еще был лощеным офицером.
Глава двадцать восьмая
— И я вот что хотел бы знать, — сказал Билли, сидевший в любимом кресле Мориса Бланша у камина в доме вдовы, — как вы раскусили в конце концов Адама Дженкинса? Скажу честно, он совершенно одурачил меня. Я начал считать, что он замечательный человек.
Мейси сидела на большой подушке на полу, потягивая чай, Морис уютно устроился на диване напротив Билли. Она поставила чашку с блюдцем на пол и потерла холодные ступни.
— У меня было ощущение, вот здесь. — Мейси коснулась места под ложечкой. — Во всем этом было что-то неладное с самого начала. Само собой, вы знаете о Винсенте. И об остальных. Со стороны Дженкинса было ошибкой предложить родным Винсента похоронить его на Нетер-Грин, потому что это большое кладбище и солдатских могил там много. Ошибкой, потому что он использовал его несколько раз.
Мейси отпила чаю и продолжила:
— Меня насторожило, что несколько человек похоронены только с именами на памятниках. Потом я узнала, что все они из одного места. Из «Укрытия».
— А еще что? — спросил Билли, отгоняя рукой дым от трубки Мориса.
— Недоверие — с моей стороны — к человеку, забравшему такую власть. Мысль о создании «Укрытия» была замечательной. Во Франции такие места действовали превосходно. Но большей частью они были созданы для солдат с уродующими ранами, чтобы те проводили там выходные, а не жили постоянно. А употребление одних только имен было новшеством Дженкинса. Лишение человека фамилии — весьма существенный метод взять над ним власть. Это делается во всевозможных организациях, таких как армия: к примеру, там называли вас «капрал», не «Билли», и, возможно — изредка, — даже «Бил».
Билли кивнул.
— Ирония судьбы заключается в том, что один из первых обитателей «Укрытия», Винсент Уэзершоу, подал ему мысль обращаться к людям только по именам.
Мейси перевела дыхание и продолжила:
— После того как вы поселились в «Укрытии», появились другие улики. Причины смертей были разными — зарегистрировано даже утопление, — однако все объяснялись удушением того или иного рода. На первый взгляд — несчастный случай. Заключение коронера сомнению не подвергалось. Обращений в полицию не было, причины смертей считались «случайными» или «естественными» — и поскольку люди, приходя в «Укрытие», искали избавления от страданий, у их родных не возникало досадных вопросов. Собственно говоря, зачастую они испытывали облегчение от того, что их любимые больше не будут страдать.
— Действительно. — Морис посмотрел на Мейси, но та отвела взгляд и он продолжил сам: — Потом история самого Дженкинса. Как мог человек, который дал все основания считать его безобидным, обрести такую власть? Мейси позвонила врачу, который наблюдал его в Крейглокхарте — больнице в Шотландии, куда во время войны отправляли офицеров с военным неврозом. Там побывал поэт Зигфрид Сассун.
— Знаете, сэр, я не особенно интересовался поэзией.
Билли снова отмахнул от лица табачный дым.
— Этот врач, который сейчас работает в психиатрической больнице Модели в Лондоне, сообщил мне, что помешательство Дженкинса было не таким серьезным, как у других, — сказала Мейси. — Но причина для беспокойства существовала.
— Еще бы.
Билли потер красную полосу от петли на шее.
— Билли, вы знаете, что происходило с дезертирами?
Билли посмотрел на свои руки, сперва на ладони, потом на тыльные стороны.
— Да. Знаю, мисс.
— Их уводили и расстреливали. На рассвете. Мы об этом уже говорили. Многие из них были ребятами семнадцати-восемнадцати лет — они теряли голову от страха. Ходил слух, что двоих расстреляли из-за того, что случайно заснули на посту. — На глаза Мейси навернулись слезы, и она плотно сжала рот. — Дженкинс возглавлял команду исполнителей приговоров над дезертирами. «Безобидный» Дженкинс. Совершенно против своей воли — и, очевидно, он ставил под сомнение полученные приказы — Дженкинс был обязан руководить расстрелами.
— И…
Билли, сидя в кресле, подался вперед.
— Он выполнял приказы. Иначе его вполне могла бы ждать та же участь. За неповиновение.
Мейси встала с пола и подошла к окну. Морис проводил ее взглядом, затем повернулся к Билли Билу.
— Знаете, психика способна на странные выкрутасы. Как можно привыкнуть к боли, точно так же можно привыкнуть к делу, которым приходится заниматься, и в некоторых случаях неприятное дело становится более приятным, если мы приемлем его.
— Это что-то вроде добавления сахара в касторку.
— Нечто в этом роде. Сахаром Дженкинса была власть, которую он получил. Можно утверждать, что только так он выносил происходящее. Духом Дженкинс был слаб, сам он оказался очень близок к тому, чтобы дезертировать, и это заставляло его ненавидеть тех, кто совершил дезертирство. Совершая это жуткое наказание, он сохранял власть над той частью души, что стремилась убежать. Он стал ревностным исполнителем приговоров над дезертирами. Он даже, как мы понимаем, достиг того уровня успеха, которого не достигал при исполнении других обязанностей.
Морис снова посмотрел на Мейси, повернувшуюся к Билли.
— Идея Дженкинса основать «Укрытие» родилась из лучших побуждений. Но тут снова возникла потребность во власти. Цепь убийств началась, когда один из людей захотел уйти. Для Дженкинса это решение было острым ножом в сердце. Этот человек, в сущности, дезертировал из «Укрытия». Для Дженкинса, душу которого глубоко искорежила война, существовал лишь один способ действий. И после этого убийства другие давались легче.
— Черт возьми, — прошептал Билли.
— Пробудь вы подольше в «Укрытии», то тоже услышали бы, что нелегко отказаться от привычного образа жизни. Очевидно, расстрелять человека он не мог — коронеру было бы трудно скрыть происхождение раны, — поэтому использовал более впечатляющий метод. Виселица в карьере не сломала бы повешенному шею, но лишила бы его воздуха на время, достаточное, чтобы умереть. Смерть от удушья легко было бы объяснить самоубийством или несчастным случаем. С вами это должно было произойти быстро, потому что в других случаях петлю обматывали толстой тканью. След от веревки был не таким багровым, как у вас.
Билли снова потер шею.
— По-моему, расстреливать дезертиров совершенно неправильно. Знаете, половина из нас не знали, что нам, черт возьми, делать. И офицеры, особенно молодые, не знали.
Морис обратил черенок трубки в сторону Билли.
— Это любопытная точка зрения. Думаю, вам будет интересно узнать, что Эрнест Тертл, американец по рождению, теперь член парламента от Уайтчепела, усердно трудился, добиваясь запрета этой практики. Я не удивлюсь, если через год-другой будет принят новый закон.
— Давно пора! И что касается дезертиров, какая тут связь с Винсентом Уэзершоу? Помните, я выяснил, что с ним что-то произошло?
— Да, — ответила Мейси. — Насколько нам известно, Уэзершоу получил дисциплинарное взыскание за то, что осуждал практику расстрелов. Говорил об этом во всеуслышание, вызывая недовольство начальства. Он получил рану до того, как его успели разжаловать и отдать под трибунал за нарушение субординации.
Билли присвистнул.
— Это уже хуже.
— Это сгубило Уэзершоу. Жутко изуродованный, он пришел в «Укрытие» с надеждой. В госпитале он узнал кое-что о Дженкинсе, но в «Укрытии» выяснил, что на фронте тот был исполнителем смертных приговоров. Винсент сообразил, что к чему, и Дженкинс решил, что он должен умереть. Винсент страдал от жуткой депрессии, поэтому в несчастный случай или самоубийство поверить было легко.
— Бедняга. А кто другой Дженкинс?
— Двоюродный брат. Как ни странно, Адам Дженкинс не стремился к деньгам. Его наградой было сознание власти. Король всех поднадзорных с легионом рабов, подчинявшихся каждому его слову. И они, несмотря на то, что слышали, обожали его. И эта часть загадки наиболее интригующа.
— Да, — подтвердил Морис. — Наиболее.
— Что, несмотря на такие слухи, на смерть тех, кто покидал «Укрытие», люди были очень высокого мнения о Дженкинсе.
Билли покраснел.
— Любопытное явление, — сказал Морис. — Такая власть над людьми. Боюсь, мы увидим нечто подобное, особенно в такие времена, как это, когда люди ищут ответов на важные вопросы, когда ищут в своей неуверенности руководства и связи с другими, у кого такой же жизненный опыт. И существует слово для описания группы, собравшейся вокруг всесильного лидера, взятое из практики поиска ответов в оккультизме. То, что создал Дженкинс, можно назвать культом.
— Даже мурашки бегут, — сказал Билли, потирая руки.
Мейси продолжила рассказ:
— Армстронг Дженкинс был одним из тех, кто убедил двоюродного брата требовать от гостей перевода денег на его имя. Для человека, несчастного настолько, что добровольно решил обречь себя на затворничество, это не столь уж серьезный шаг. Деньгами распоряжался Армстронг. Когда открылось «Укрытие», он переехал в эту местность работать врачом. Как и брат, он сочетает в себе власть и зло.
— Конечно. Черт возьми, они два сапога пара.
— Перед нашей последней встречей у ограды я сделала три телефонных звонка, и то, что узнала, открыло мне степень угрожающей вам опасности. Я позвонила в больницу Модели, чтобы поговорить с врачом Адама Дженкинса; коронеру графства, чтобы он подтвердил историю Армстронга Дженкинса, и, наконец, другу Мориса, главному констеблю, чтобы сообщить о своих подозрениях. Он собирался начать расследование в «Укрытии» на другой день, но его опередил ход событий. Билли, я хотела, чтобы вы отказались от своей задачи, как только сказали мне, что еще один человек хотел покинуть «Убежище». Но вы были непреклонны.
Билли встретил взгляд Мейси.
— Я говорил, мисс, что не хотел подводить вас. Я хотел отблагодарить. Вы не работали с тем врачом спустя рукава, потому что устали до смерти. Там было полно раненых, однако вы спасли мне ногу. Когда я вернулся домой, здешний врач сказал, что это самая лучшая операция на ноге, какую он видел.
Слезы начали жечь глаза Мейси. Она думала, что эта боль прекратилась. И ненавидела поток слез, вызванных правдой.
— И я понимаю, это дело другое, но хотел спросить вас, и… не знаю… просто чувствовал, что вы не хотите об этом говорить, и кто может винить вас за это? Но… что сталось с ним? С этим врачом?
В комнате воцарилось напряженное молчание. Оживленное объяснение событий в «Укрытии» сменилось замешательством. Морис вздохнул и наморщил лоб, глядя на Мейси, обхватившую руками голову.
— Послушайте, надеюсь, я не сказал ничего дурного… Извиняюсь, если спросил необдуманно. Это не мое дело. Просто я думал, что вы слегка влюблены друг в друга, вот и все. Я помню, как подумал об этом. И решил, что вы будете знать. Этот человек спас мне ногу, может быть, даже жизнь. Но я прошу прощения. Не следовало мне ничего говорить.
Билли взял свой пиджак, словно собираясь уходить из комнаты.
— Постойте. Да, сказать вам было нужно. О капитане Линче. Вы заслуживаете того, чтобы знать.
Морис подошел к Мейси и взял за руку. Она ответила на вопрос Билли.
Глава двадцать девятая
Мейси казалось, что едва она вернулась на эвакуационную станцию, как привезли множество раненых. Когда день переходил в ночь, те несколько часов, что ей удавалось поспать, представляли собой лишь краткую передышку от войны.
— Мейси, ты не забыла привязать шарф? — спросила Айрис, имея в виду лоскут, прикрепляемый к шесту палатки, который оповещал санитаров, каких медсестер поднимать в первую очередь, если ночью привезут раненых.
— Да, Айрис, привязала. Доброй ночи.
— Доброй ночи, Мейси.
Зачастую Мейси, едва ложилась в койку, тут же проваливалась в глубокий сон. Иногда ей снилось, что она в Чел стоне, идет по саду к отцу. Однако, когда она приближалась, отец уходил, срывал румяные яблоки и шел дальше. Она звала его, отец оборачивался и махал ей рукой, но не останавливался, не ждал ее. Этот Фрэнки Доббс просто срывал ярко-красные яблоки, клал в корзинку и шел по высокой траве позднего лета. Нес он такую тяжесть, что со дна корзинки стекал ярко-красный сок, оставляя след, по которому нужно идти. Она пыталась бежать быстрей, но ее длинное тяжелое шерстяное платье, впитавшее красный сок, липло к ногам, к траве, и когда расстояние между нею и отцом увеличивалось, Мейси кричала ему: «Папа, папа, папа!»
— Черт возьми, что это с тобой?
Айрис села в постели и посмотрела на Мейси, которая, внезапно проснувшись, лежала на спине, обратив лицо к главному шесту палатки. Ее синие глаза провожали взглядом дождевые капли, просочившиеся через парусину и скатывающиеся к земле.
— С тобой все в порядке?
— Да. Да, спасибо. Дурной сон. Это был дурной сон.
— Вставать еще рано. Бррр! Почему здесь не теплеет? Уже третья неделя мая, а я мерзну!
Мейси не ответила, но натянула одеяло до подбородка.
— У нас есть еще полчаса. Потом встанем, пойдем и выпьем по кружке крепкого чая, — сказала Айрис, делая попытку вернуть покой глубокого сна.
— Дамы, похоже, к нам прибудет подкрепление.
Один из офицеров медицинской службы подсел к Мейси и Айрис, готовый поболтать, пока будет хлебать обжигающий чай и заедать толстым ломтем хлеба.
— Господи, как нам оно нужно! Здесь всегда не хватает врачей, тем более медсестер, — сказала Айрис, взяв свою кружку и сев рядом с Мейси.
— Что произошло? — спросила девушка.
— Думаю, они прибывают из госпиталя севернее по линии фронта. К нам ежедневно поступает столько раненых, что кто-то сидящий за письменным столом наконец об этом узнал. Нескольких врачей переводят. Прежде всего сюда.
Девушки переглянулись. Мейси только накануне отправила письмо Саймону. Он ничего не писал ей о переводе. Возможно ли, что он один из врачей, отправленных на эвакуационную станцию?
— Знаете, им может не понравиться здесь, потому что снаряды в последнее время падают несколько ближе, — добавил офицер.
— Я думала, красный крест означает, что артобстрел нам не грозит, — сказала Айрис, обхватив обеими руками кружку.
— Да, должны быть в безопасности. Красные кресты обозначают нейтральную территорию.
— Когда они приедут… из госпиталя? — спросила Мейси, едва скрывая волнение, смешанное с трепетом.
— Говорят, в конце недели.
Под вечер начал появляться новый медперсонал. Мейси, делая обход палаты, где лежали люди в разных стадиях исцеления, ожидающие отправки в военный госпиталь, увидела очень знакомый силуэт на другой стороне парусинового клапана, разделяющего палату с лекарственным отделом. Там медсестры готовили перевязочные средства, отмеряли порошки, делали записи и недолго плакали, когда умирал очередной пациент.
Он здесь. Они теперь вместе.
Не спеша, продолжая осматривать пациентов, Мейси шла к Саймону, пытаясь сдержать сердцебиение. Перед тем как откинуть клапан, она сделала глубокий вдох, зажмурилась и вошла в лекарственный отдел.
Саймон просматривал стопку регистрационных карт и знакомился с запасом лекарств и перевязочных материалов. Когда Мейси вошла, он поднял взгляд. И оба замерли.
Саймон нарушил молчание и взял ее за руки.
— Почему ты не сообщил в письме? — прошептала Мейси, озираясь в страхе, что кто-то может их увидеть.
— Я не знал, что меня отправят. Не знал до вчерашнего дня. — Саймон улыбнулся. — Но теперь мы вместе. Мейси, я просто не верю своему счастью.
Она крепче сжала его руки.
— Я очень рада. Очень рада, что ты здесь. И в безопасности.
— Счастливый знак, правда? То, что мы оба здесь.
Мейси услышала, что ее издали зовет раненый солдат:
— Сестра. Сюда. Быстрее.
Саймон на секунду задержал ее руки, перед тем как она поспешила к пациенту.
— Я люблю тебя, Мейси, — сказал он и поднес ее руки к губам.
Она кивнула, улыбнулась и побежала к раненому.
Работать бок о бок оказалось легче, чем они оба думали. В течение трех дней в госпиталь везли раненых, и Мейси время от времени видела другую сторону того Саймона, которого любила, того Саймона, что похитил ее сердце, когда она танцевала в синем платье. Он был блестящим врачом.
Даже в самое напряженное время Саймон Линч работал не только для того, чтобы спасти солдату жизнь, но и чтобы эта жизнь, когда тот вернется домой, была сносной. Во время операций Мейси стояла рядом, готовая подать ему нужные инструменты еще до того, как он попросит. Вправляя сломанные кости и накладывая швы на жуткие рваные раны, Саймон использовал все крупицы знания, накопленного в больницах Англии и в полевых госпиталях.
— Так, давайте следующего, — сказал Саймон. Одного пациента убрали со стола и принесли другого.
— Что ждет нас в очереди?
— Сэр, у нас около дюжины ног, четыре очень тяжелых головы, три груди, три руки и пять ступней — и это только до угла. Санитарные машины все время подъезжают, сэр.
— Постарайтесь, чтобы сюда доставили тех, кто способен выдержать перевозку, как можно быстрее. Нам нужно место, а им нужно быть в базовом госпитале.
— Слушаюсь, сэр.
Санитары поспешили за очередным солдатом, а Саймон посмотрел на раненого, судьба которого теперь зависела от его знаний и мастерства. Это был молодой человек с волосами цвета пшеницы, залитой солнцем. Шрапнель разворотила ему ноги. Раненый пристально следил за каждым движением врача.
— Сможете спасти мне ногу, сэр? Не хочется ходить на деревяшке.
— Не волнуйся. Я сделаю все, что смогу. Нельзя допустить, чтобы ты не мог бегать за девушками, так ведь, капрал?
Саймон улыбнулся ему, несмотря на то что был совершенно изнурен.
Потом Саймон начал извлекать шрапнелины, а Мейси очищала кровоточащие раны, чтобы ему были ясно видны повреждения. Чтобы поддержать дух солдата — этот человек полностью сознавал, что происходит, — Мейси на секунду поднимала взгляд от работы и улыбалась ему. Саймон рассек кожу и свел вместе разорванные плоть, мышцы и кости, и солдат успокоился. Хотя он не мог видеть улыбки Мейси, потому что белая льняная маска закрывала ей пол-лица, теплые синие глаза сказали ему то, что он хотел услышать. Что все будет хорошо.
— Порядок. Тебе предстоит путь на родину, молодой человек. Я сделал для тебя все, что мог, и, Бог свидетель, ты сделал все, что мог, для родины. Чем скорее вернешься домой, тем скорее поставят тебя на ноги. Не волнуйся, капрал, нога осталась.
— Спасибо, капитан, сэр. Спасибо, сестра. Никогда, никогда вас не забуду.
Солдат, борясь с действием морфия, пристально посмотрел на Саймона и Мейси, чтобы запомнить их лица. Ранение, обеспечивающее отправку на родину, — и у него не отняли ногу. Ему повезло.
— Этот готов для перевозки. Мы готовы для следующего.
Саймон позвал санитаров, и капрала Уильяма Била понесли к санитарной машине для перевозки в базовый госпиталь, находившийся ближе к порту. Уильям Бил будет дома через два дня.
— Жаль мне тех, кого отправили, — сказала Мейси.
Они с Саймоном гуляли между палатками, готовые быстро разойтись, если их увидят вместе. Издали доносились одиночные орудийные выстрелы.
— Мне тоже. Хотя душа у меня болит за тех, у кого жуткие, бросающиеся в глаза раны лица или конечностей. И за тех, чьи раны невозможно увидеть.
— В Лондонском госпитале женщины не раз плакали от облегчения при смерти мужа или сына. У них были такие раны, смириться с которыми родные не могли, — раны, от которых люди на улице в ужасе отворачивались.
Она придвинулась поближе к Саймону, и тот взял ее за руку.
— Война скоро окончится. Должна окончиться, Мейси. Она не может продолжаться без конца. Иногда мне кажется, что я работаю на бойне. Одно окровавленное тело за другим.
Саймон остановился, привлек Мейси к себе и поцеловал.
— Моя Мейси в синем шелковом платье. Я все еще жду ответа.
Мейси отодвинулась и посмотрела ему в глаза.
— Саймон, я сказала — спроси меня снова, когда окончится война. Когда я смогу видеть будущее.
— В том-то и беда, — сказал Саймон, поддразнивая ее. — Иногда мне кажется, что ты можешь видеть будущее, и от этого у меня мороз по коже!
Он снова привлек ее к себе.
— Я вот что скажу, Мейси. Обещаю, что больше не буду тебя спрашивать, пока не кончится война. Мы будем гулять по южному Даунсу, и тогда ты сможешь дать мне ответ. Что на это скажешь?
Мейси улыбнулась и посмотрела ему в глаза, ясные в лунном свете. «Саймон, Саймон, любовь моя, — подумала она, — как я боюсь этого вопроса».
— Да. Да, Саймон. Спроси меня снова в южном Даунсе. Когда окончится война.
Саймон запрокинул голову и засмеялся, не заботясь о том, что его могут услышать.
— Господи…
Губы Саймона дрогнули при взгляде на рану в груди солдата, и он произнес молитву небесам. Мейси тут же принялась очищать пробитое шрапнелью отверстие, а Саймон стал останавливать кровотечение. Повсюду были медсестры, врачи, анестезиологи, санитары, носильщики — все метались, бегали, трудились для спасения жизней.
Мейси утерла пот со лба Саймона и продолжила обрабатывать раны. Саймон осматривал размер повреждения. Огонь в лампах затрепетал, палатка задрожала.
— Господи, я здесь еле вижу.
Внезапно показалось, что поле боя придвинулось к госпиталю. Когда они продолжили спасать жизни солдат, которых привозили десятками, палатка снова содрогнулась от разрыва снаряда поблизости.
— Что это, черт возьми…
— Сэр, сэр, кажется, мы попали под огонь, — крикнул санитар Саймону.
Операционная палатка становилась частью поля боя. Мейси сглотнула кислую жидкость, поднявшуюся из желудка в рот, взглянула на Саймона и, чтобы подавить страх, улыбнулась ему. Он в ответ широко улыбнулся ей и снова повернулся к пациенту. Останавливаться было нельзя.
— Ну что ж! Давай двигаться дальше!
«Давай двигаться дальше!»
Это были последние слова, которые она услышала от Саймона.
«Давай двигаться дальше…»
Глава тридцатая
Теплым днем в конце сентября Мейси вылезла из «эм-джи» и взглянула на фасад впечатляющего георгианского здания в Ричмонде. Две греческие колонны высились по бокам ступеней, ведущих к массивным дубовым дверям главного входа. Когда-то это был величественный особняк с садом, спускавшимся к Темзе в том месте, где река расширялась на своем пути от деревни Тем в Оксфордшире, родившись там из земли маленьким ручейком. От Ричмонда Темза неслась к Лондону, пересекала город и потом впадала в море, где пресная и соленая воды встречались в кружащемся водовороте. Мейси любила смотреть на эту реку. Глядя на воду, можно обрести спокойствие. А Мейси хотела оставаться спокойной. Чтобы овладеть собой, она дошла до реки и вернулась обратно.
Дело «Укрытия» пришло к завершению. Дженкинс находился в Брод муре, под замком, вместе с теми, кто считался психически больным и опасным. Арчи и остальных соучастников преступлений Дженкинса в «Укрытии» тоже поместили в лечебные учреждения, где они находили какую-то меру сочувствия и утешения. Со временем их должны были выпустить. Другие обитатели «Укрытия» вернулись к семьям или к одинокой жизни, кое-кто обрел новое понимание.
Билли Бил нашел, что слава его не радует, что ему достаточно ежедневно заниматься своим делом, хотя если человек нуждался в помощи, обращаться ему следовало к Билли Билу.
— Само собой, жена не против получить немного побольше, когда ходит к этому скряге-мяснику за хорошим куском баранины, и внимание вызывает у нее улыбку. А мне это ни к чему. Я не такой важный человек, чтобы меня узнавали на улице.
Мейси смеялась, выслушивая ежедневные рассказы Билли о последних неожиданных встречах, происходивших в результате того, что он был героем событий в «Укрытий». Он руководил расстановкой мебели в ее новой конторе, переместившейся в просторную комнату на втором этаже большого здания на Фицрой-сквер. Уступив наконец настойчивым требованиям леди Роуэн, Мейси теперь собиралась жить в своих комнатах в доме Комптонов в Белгравии.
— Послушай, дорогая моя, мы с Джулианом решили проводить большую часть времени в Челстоне. Разумеется, будем приезжать на светский сезон, в театр и так далее. Но в Кенте гораздо спокойнее, ты не находишь?
— Видите ли, леди Роуэн…
— О да, думаю, тебе было там не так уж спокойно. — Леди Роуэн засмеялась и продолжила: — В общем, раз Джеймс отправляется в Канаду, чтобы снова заботиться о своих деловых интересах — слава Богу! — дом останется почти пустым. Естественно, здесь будет минимальный штат прислуги. Мейси, я настаиваю, чтобы ты заняла жилые комнаты на третьем этаже. Собственно говоря, мне это нужно.
В конце концов Мейси согласилась. Несмотря на то что ее сыскная контора входила в разряд респектабельных, Билли теперь работал у нее, и деньги, сэкономленные на оплате за квартиру, пойдут ему в качестве зарплаты.
По рекомендации Мориса Мейси посетила все значимые в деле «Укрытия» места. Во время ученичества она поняла важность этого ритуала. Он требовался не только чтобы обеспечить точность записей, которые будут храниться в архиве для справок, но и для того, что Морис называл «отчетом перед собой». Это позволяло с новой энергией начать работу над очередным делом.
Мейси еще раз прошлась по Мекленбург-сквер, хотя встречи с Селией Дейвенхем не искала. После событий в «Укрытии» она получила от Селии письмо, так как эта новость стала сенсационной. Селия не упоминала о том, что Мейси представилась под вымышленной фамилией, но благодарила за то, что помогла успокоить память о Винсенте.
Она выпила чаю в универмаге «Фортнум энд Мейсон», на кладбище Нетер-Грин положила свежие маргаритки на могилы Винсента и его соседа Дональда, остановилась поговорить с кладбищенским рабочим, сын которого лежал в том месте, откуда видны проходящие поезда.
Мейси съездила на машине в Кент в начале сентября, когда острый аромат сухого хмеля еще держится в теплом воздухе бабьего лета. Ей навстречу двигались грузовики и открытые автобусы, везущие обратно в лондонский Ист-Энд семьи после ежегодной вылазки на сбор хмеля, и Мейси улыбалась, слыша разносимые ветерком звуки старых песен. Нет ничего лучше совместного пения, чтобы скоротать долгую дорогу.
Мейси поставила машину у зловещих железных ворот и посмотрела теперь уже не на цветы у обочины, а на кроваво-красные плоды шиповника на стене. «Укрытие» было заперто. На воротах висели толстые цепи, и табличка со значком кентской полиции гласила, что вход воспрещен.
Поскольку расследование дало ее воспоминаниям новую жизнь, они стали частью ее отчета перед собой. Мейси написала Присцилле, живущей теперь с мужем и тремя сыновьями на юге Франции, причем каждый мальчик носил среднее имя одного из дядей, которых никогда не увидит; знаменитому американскому хирургу Чарлзу Хейдену и его семье; Айрис, живущей в Девоне вместе с матерью. Подобно многим молодым женщинам, ставшим совершеннолетними в 1914–1918 годах, Айрис оставалась незамужней — ее возлюбленный погиб на войне. В письмах Мейси не рассказывала историю «Укрытия», только сообщала адресатам, что здорова и часто думает о них.
Теперь, стоя в саду перед величественным домом и глядя на реку, она вспомнила, как много событий произошло за столь короткое время, и поняла, что ради будущего должна встретиться лицом к лицу с прошлым.
Она была готова.
Тот разговор, на котором настоял Билли, развязал в ее прошлом какой-то узел, много лет связывавший с войной во Франции.
Да, было пора. Давно пора.
— Мисс Доббс, так ведь?
Женщина за конторкой улыбнулась Мейси, ее ярко накрашенные губы подчеркивали ширину улыбки, облегчавшей посетителям вход в этот дом, вычеркнула фамилию Мейси из списка ожидаемых посетителей и, подавшись вперед, указала ручкой:
— Идите по коридору, вон там сверните влево, потом идите в кабинет медсестер. Он справа. Его нельзя не заметить. Там вас ждут. Оттуда вас проводит старшая медсестра.
— Спасибо.
Мейси медленно шла, следуя указаниям. Обширные композиции цветов по обе стороны мраморного коридора испускали аромат, который ее успокаивал, как успокоил вид воды до того, как она вошла. Да, она была довольна, что приняла это решение. Почему-то теперь это было не так тяжело. Она стала сильнее. Окончательная стадия исцеления была близко.
Она постучала в приоткрытую дверь кабинета медсестер и заглянула внутрь.
— Я Мейси Доббс, приехала к…
К ней подошла старшая медсестра.
— Да. Доброе утро. Приятно встретить посетительницу. Мы редко видим их.
— Вот как?
— Да. Для родных это нелегко. Но это очень благотворно действует.
— Да. Я была медсестрой.
Старшая медсестра улыбнулась.
— Я знаю. Его мать сказала нам, что вы будете приезжать. Она была очень этим довольна. Рассказала нам все… ладно, оставим. Пойдемте со мной. День сегодня замечательный, правда?
— Где он?
— В оранжерее. Там красиво, тепло. Солнце светит внутрь. Они любят оранжерею.
Старшая медсестра повела Мейси по коридору, свернула влево и открыла дверь в большую стеклянную пристройку, заполненную экзотическими растениями и деревьями. С тех пор как они вышли из кабинета, старшая медсестра не умолкала. Они ведут себя так, чтобы успокоить посетителей, подумала Мейси.
— Сперва это называлось зимним садом — владелец построил его, чтобы родственницы могли прогуляться зимой, не выходя на холод. Здесь можно свободно гулять. Пожалуй, пристройка слишком велика, чтобы называться оранжереей, но мы называем ее так.
Она снова подошла к Мейси.
— Туда, к фонтану. Он любит воду.
Старшая медсестра указала на открытое окно.
— И хотя помещение теплое, оно не должно перегреваться, если вы понимаете, что я имею в виду. Мы открываем окна, чтобы летом здесь был ветерок, и до сих пор кажется, что сейчас лето, правда? Ага, вот он.
Мейси посмотрела в ту сторону, куда указывала рука, на мужчину в кресле-каталке. Он сидел спиной к ним, лицом к фонтану, чуть склонив набок голову. Старшая медсестра подошла к нему, наклонилась и заговорила. При этом легонько похлопывала мужчину по руке. Мейси стояла неподвижно.
— Капитан Линч. К вам посетительница. Пришла вас проведать. Очень красивая дама.
Мужчина не пошевелился. Не отвернулся от фонтана. Старшая медсестра улыбнулась ему, подоткнула одеяло, закрывавшее колени, и подошла к Мейси.
— Хотите, я побуду здесь?
— Нет-нет. Со мной все будет в порядке.
Мейси закусила губу.
— Конечно. Минут двадцать? Потом я за вами приду. Одна вы не найдете выхода из этих джунглей.
— Спасибо, старшая сестра.
Женщина кивнула, посмотрела на приколотые к фартуку часики и пошла к выходу по кирпичной дорожке, над которой нависали ветви. Мейси подошла к Саймону и села перед ним на низкий бортик фонтана, подняла взгляд на человека, которого очень любила, со всей пылкостью первого чувства, выкованного в горячем огне военного времени. Мейси смотрела в лицо, которого не видела с семнадцатого года, в лицо, которое теперь очень изменилось.
— Здравствуй, любовь моя, — сказала Мейси.
Никакой реакции не последовало. Мужчина смотрел куда-то далеко позади Мейси, на место, которое мог видеть только он. Лицо Саймона было покрыто шрамами, седые волосы росли вдоль лиловых шрамов на темени.
Мейси протянула руку к его лицу и провела пальцами по этим негладким линиям, поражаясь тому, что результаты ранений оказались такими разными. Шрамы, так схожие внешне с ее шрамами, скрывали иное, гораздо более глубокое повреждение. По сравнению с ним ее раны от разрыва того же снаряда были поверхностными. Однако повреждение Саймона позволяло ему совершенно не ощущать еще более сильной травмы — разбитого сердца.
Саймон по-прежнему не шевелился. Мейси взяла его руки в свои и заговорила:
— Прости меня, моя любовь. Прости, что не приезжала к тебе. Я очень боялась. Очень боялась не вспомнить тебя таким, как ты был со мной…
Она потерла его руки. Они были теплыми, такими теплыми, что она ощущала холод своих.
— Поначалу люди спрашивали, почему я не приезжаю, и я отвечала, что мне не под силу тебя видеть. Потом с каждым месяцем, с каждым годом казалось, что память о тебе — о нас… о том взрыве — покрывается очень тонкой папиросной бумагой.
Мейси закусила губу, непрерывно поглаживая неподвижные руки Саймона и продолжая свою исповедь:
— Казалось, я смотрела в окно на свое прошлое, и оно не было ясным. Наоборот, становилось все более тусклым, и в конечном счете стало слишком поздно. Слишком поздно для того, чтобы приехать и увидеть тебя.
Глубоко вздохнув, Мейси закрыла глаза, собралась с мыслями и заговорила снова. Напряжение в ее голосе ослабло, когда облегчилось бремя не сказанных ранее слов.
— Отец, леди Роуэн, Присцилла — все они вскоре перестали спрашивать о тебе. Я держала их на расстоянии. Всех, кроме Мориса. Морис все видит насквозь. Он сказал, что если люди и не видят мою броню из папиросной бумаги, то ощущают ее и спрашивать больше не будут. Но он знал, Морис знал, что когда-нибудь я приеду. Сказал, что правда становится еще сильнее, если подавляется, и достаточно лишь крохотной щели в стене, чтобы она вышла наружу. Саймон, так оно и случилось. Стена, которую я возвела, рухнула. И я очень стыдилась того, что не могла взглянуть в лицо правде того, что с тобой случилось.
Саймон неподвижно сидел в кресле-каталке, руки его не шевелились, хотя кровь окрасила кожу.
— Саймон, любовь моя. Я так и не дала тебе ответа. Видишь ли, я знала, что должно случиться что-то ужасное. Я не могла обещать тебе совместную жизнь, будущее, когда никакого будущего не видела. Прости меня, дорогой Саймон, прости.
Мейси обернулась, чтобы взглянуть, на чем сосредоточен его взгляд, и с удивлением увидела, что на окне, где они отражались вдвоем. На ней был синий костюм, синяя шляпка, волосы собраны в узел на затылке. Несколько черных прядей, всегда одни и те же, выбивались из-под шляпки и спадали на лоб и щеки. В отражении она едва могла разглядеть его шрамы. Стекло подшучивало над ней, показывая прежнего Саймона, молодого врача, в которого она так давно влюбилась.
Мейси снова повернулась к мужчине. Из уголка рта у него появилась тонкая струйка слюны и потекла вниз по подбородку. Мейси достала из сумочки свежий носовой платок, вытерла слюну и держала его руку в молчании, пока не вернулась старшая медсестра.
— Ну и как мы тут? — Она наклонилась, взглянула на Саймона, потом с улыбкой повернулась к Мейси. — А как вы?
— Отлично. Да, отлично.
Она сглотнула и улыбнулась в ответ.
— Прекрасно. Вы наверняка доставили ему много радости! — Старшая медсестра снова взглянула на Саймона и похлопала по руке. — Правда, капитан Линч? Много радости!
Саймон никак не отреагировал.
— Мисс Доббс, давайте я выведу вас из этого лабиринта!
Уходя, Мейси остановилась, взглянула на Саймона, потом на его отражение в окне. Он был там. Вечно молодой, привлекательный Саймон Линч, похитивший ее сердце.
— Вы приедете снова?
Они подошли к главному входу. Величественный дом теперь представлял собой приют для людей, для которых время остановила война, людей, безвозвратно замурованных в пещерах помраченного сознания.
— Да. Да, я непременно приеду. Спасибо.
— Правильно. Только предупредите нас. Капитан Линч любит посетителей.
Мейси приехала обратно в Лондон, помахала рукой Джеку Баркеру, когда «эм-джи» сворачивал с визгом колес на Уоррен-стрит, и остановилась перед своей новой конторой на Фицрой-сквер. Сидя в машине, она смотрела, как Билли прикрепляет к двери гвоздиками новую бронзовую табличку, потом отходит назад, чтобы определить ее местоположение, перед тем как закрепить шурупами. Он потер подбородок и переместил табличку Дважды. Наконец кивнул, убедившись, что нашел самое подходящее место для ее фамилии, место, которое будет говорить клиентам, что контора М. Доббс, психолога и детектива, открыта для работы.
Мейси продолжала наблюдать за Билли, начищавшим табличку до блеска. Потом Билли поднял взгляд и увидел Мейси в «эм-джи». Помахал ей рукой и, вытирая руки тряпкой, спустился по ступеням и распахнул дверцу машины.
— Надо приниматься за дело, мисс.
— Что случилось?
— Этот детектив-инспектор Стрэттон из Скотленд-Ярда, из отдела расследования убийств. Уже четыре раза звонил по «собаке и кости». Настойчиво. Ему нужно «посовещаться» с вами о каком-то деле.
— Черт возьми! — сказала Мейси, беря с пассажирского сиденья старую черную папку.
— Понимаю. Ну, что скажете? Надо браться за работу, мисс.
Мейси пошла вместе с Билли к двери, провела пальцами по надписи на бронзовой табличке и повернулась к своему новому помощнику.
Пора было приниматься за работу.
— Ну что ж, Билли, давай двигаться дальше!
