Богданов сидел у окна и скучал. Аня убежала к портнихе, строго–настрого наказав мужу не отлучаться. Платье Ане шили второй день, судя по загадочно–радостному виду жены, она намеревалась сразить супруга нарядом.

Отлучаться Богданову не хотелось. В предшествующие дни он устал так, что радовался скуке. Прискакав в Плесков после налета, Богданов сходу занялся ранеными. Орден у пристани стоял насмерть, драться немцы умели, кметов с ужасающими рублеными ранами и безобидными на вид, но более опасными колотыми оказалось немало. Богданову пришлось забыть, что он недоучившийся студент. Местные лекари лихо ушивали рубленые раны, но о полостных операциях не слыхивали. В операциях была нужда. Троим кметам арбалетные болты пробили грудь и застряли внутри. Лекари попытались вытащить стрелы — наконечники соскочили с древков и остались в ранах. Лекари отступились, Богданов не устоял. Лучше было резать, чем видеть глаза жен… Богданов велел готовить раненых и достал «золинген». Отточенным до бритвенной остроты клинком рассекал ребра, вскрывал грудные клетки, окровавленными пальцами вытаскивал злополучные наконечники и зашивал огромные раны. Местные лекари качали головами, но помогали. После первой операции они уловили суть и поделили обязанности: Богданов резал, они шили. Дезинфекцию проводили уксусом, на раны накладывали травы.

Проще оказалось с кметами, чьи тела пробили мечи и копья. Устраняя последствия внутреннего кровотечения, Богданов протыкал ножом бока, вставлял в ранки трубочки из гусиных перьев — дренаж. Работал, как получалось. В СССР за подобную хирургию ему отбили бы руки и запретили оперировать на веки вечные. В тринадцатом веке не мешали. Богданов с ужасом думал, что произойдет, когда пациенты умрут. По всем канонам медицины — если не от кровопотери, то от сепсиса. Что он скажет родственникам? Богданов часами сидел у постелей раненых, грея ладонями холодные лбы. Тепло уходило из его тела, как вода из бурдюка, оставляя ссохшуюся оболочку. Богданов, пошатываясь, выходил во двор, падал на землю, лежал, затем поднимался и брел к раненым.

Несмотря на все его страхи, прооперированные выжили. В том числе сын боярского старшины Негорада. Сын у старшины оказался единственный. Богданов находился рядом, когда юноша открыл глаза. Увидев отца и мать, раненый улыбнулся и попросил есть. Домочадцы засуетились, но старшина властным жестом остановил. Шагнул к Богданову и рухнул на колени. Следом повалились многочисленные домочадцы. Богданов настолько умаялся, что не препятствовал: стоял и смотрел, как боярин тычется лбом в пол. Поднявшись, Негорад сказал глухим голосом.

— Помер бы сын, род бы пресекся — женить его не успел. Спаси тебя Бог, добрый человек! В долгу не останусь! Негорада в Плескове всякий знает, и каждый скажет: слово держу! Проси, чего хочешь!..

Богданов просить не стал, кивнул и вышел. Аня помогала ему с ранеными, но больше хлопотала о муже. Мыла его, переодевала, укладывала спать. Богданов настолько выматывался, что к вечеру становился, как его пациенты — не то жив, не то мертв…

В третий день после битвы отпевали погибших. Богданова настоятельно попросили присутствовать. Аня облачила его в одежды, доставленные слугами. Богданов, от усталости похожий на мумию, стоял в первом ряду, машинально крестясь и кланяясь. Он не замечал тысяч устремленных на него взглядов, не разбирал, что в них: любопытство, почтительность или страх… Собор не вместил всех гробов, их заносили в притвор, ставили на площади… Хоронили князя, хоронили немолодого сотника, павшего последним от коварного удара кинжалом, провожали кметов, игумена Иосафа, его монахов… Дорого встала Плескову победа, но враг заплатил несоизмеримо больше. Датчан с немцами не отпевали: стащили в отрытые далеко за городом рвы, побросали и зарыли, сровняв могильники с землей.

Довмонта положили навечно в соборе, остальных вынесли на кладбище, где сразу и заметно прибавилось крестов. На похороны прискакали Евпраксия с Данилой. Богданову не удалось с ними перемолвиться. Княжна и сотник держались странно: отводили глаза, смущались. Богданов решил: корят себя за промах. Данило и вовсе смотрел уныло, похоже, ждал опалы. Поразмыслив, Богданов сходил к Негораду. Тот выслушал и задумчиво почесал бороду.

— Данило поступил разумно! — заключил в итоге. — Явись он сюда, все равно б не помог. Ты спас Плесков!

— Довмонт поручил Сборск Евпраксии! — напомнил Богданов. — И обещал посадника по ее выбору.

— Что покойный князь повелел, то и будет! — заверил Негорад. — Никто не посмеет противиться, даже ты…

Богданов не совсем понял последней фразы, но старшину поблагодарил. Раненые в нем больше не нуждались. Навестив их в последний раз, Богданов первым делом отоспался. Всласть. Утром проявил интерес к жене (ранее не было сил), а после того, как Аня убежала, долго валялся на перине, счастливый от самой мысли, что заботы кончились.

…Конрад прислал им коней, когда резня под Плесковом завершилась. Богданов с Аней вскочили в седла и поскакали. С высоты не видно, что делают бомбы на земле, даже Богданову не доводилось глянуть… Разорванные в клочья тела, сизые внутренности на тынах, человеческие головы под ногами копыт, собака, несущая в зубах оторванную руку… Разрубленные и потоптанные копытами трупы; везде кровь, кровь, кровь… Богданова замутило, Ане и вовсе стало плохо: ее рвало, полдня она пролежала, как мертвая.

Их поселили в княжьих палатах, многочисленные слуги хлопотали изо всех сил, Аня поднялась. Однако ходила бледная, смурая. Как–то Богданов проснулся и услышал горячий шепот. Он приоткрыл глаза и увидел жену. Она стояла на коленях перед лампадкой, освещавшей икону, и горячо молилась. Богданов прислушался. Среди торопливых слов то и дело доносилось «раба божьего Андрея»… Она молилась за него, просила простить его прегрешения. Богданов еле сдержался. Когда Аня, закончив, скользнула под одеяло, он молча обнял ее и привлек к себе. Она затихла, приникнув к его плечу. Он гладил ее волосы и целовал русую макушку, задыхаясь от нежности. Она почувствовала и заплакала. Однако слезы эти были светлыми…

После той ночи Аня ожила. Негорад, устав ждать просьбы богатыря, сам прислал портниху. Аня загорелась, чему Богданов только радовался. Пусть шьет! Пусть носит свое платье! Лишь бы стала прежней…

Сладостное безделье в постели прервал постучавший в дверь гридень. К богатырю просится какой–то купец, сообщил отрок. Богданов оделся и велел звать.

Это был Конрад! Богданов понял, почему ошибся гридень. Швейцарец облачился в русское платье: порты, свиту, нахлобучил шапку с меховой отделкой. Ни дать ни взять — купец с торга! Только лицо вытянутое, нездешнее. По всему было видать, что Конраду неловко: он смущенно улыбался и поклонился неуклюже.

— Рад видеть тебя, кондотьер! — сказал Конрад. — Зрав ли ты?

— Зрав! — засмеялся Богданов, обнимая швейцарца. — С чего вырядился?

— Привыкаю! — сообщил наемник. — Я теперь русский и звать меня Кондрат.

— С каких пор? — изумился Богданов.

— Боярская старшина решила. Постановила принять меня в Плесков купцом, но не немцем, а русским. Посему и писать меня везде Кондратом. В награду за оказанную услугу дать мне в Плескове лавку и дом и освободить от податей.

— Ну и ну! — покачал головой Богданов. — Вот это дар!

— Я не ждал его! — сказал Конрад, он же Кондрат, смущенно. — Мы не так много побили немцев. Даже растерялся… Ульяна обрадовалась. Хочет перебраться в Плесков, я не против.

— А парни?

— Их звали остаться, но они сомневаются. Русские воюют конными, мы — пешими. К тому же здесь наделяют землями, парни привыкли к серебру. Думают идти в Ригу. Тамошний архиепископ с радостью примет победителей ордена, к тому же добрых католиков.

Богданов кивнул.

— Наша кондотта в силе! — напомнил Конрад.

— Побудьте, пока воротится дружина Довмонта! — попросил Богданов. — В Плескове мало воинов. Придут, можете уходить.

Конрад поклонился.

— Пойдешь с ними или останешься?

— Остаюсь! — сказал наемник. — Надоела война, с четырнадцати в латах. К тому же Ульяна беременна. Мы решили венчаться…

— Пускаешь корни? — обрадовался Богданов.

— Совет был добрым! — согласился Конрад.

— Приду на свадьбу! — пообещал Богданов, разгадав невысказанную просьбу.

— И Анна?

— Разумеется! Ульяну каждый день поминает!

— А Ульяна Анну!

— Судьба… — задумчиво произнес Богданов. — Думаю, ни ты, ни я не представляли, что так выйдет.

— Почему? — возразил Конрад. — У вас с Анной было видно…

Богданов поднял брови домиком.

— Вы так смотрели друг на друга! Украдкой, когда другой отворачивался. Но я–то видел! Мне много лет, кондотьер…

— Перестань звать меня кондотьером! — сказал Богданов. — Уговор с тобой кончается, и не в нем суть. У нас люди, воевавшие вместе, обращаются по имени.

— Постараюсь привыкнуть! — пообещал Конрад.

Прощаясь, они снова обнялись. Теперь Андрей сидел у окна, наблюдая за княжьим двором. Терем, где их разместили, занимал третий этаж, вид с высоты открывался замечательный. Ничего интересного внизу, впрочем, не происходило. Бегали слуги, проскакал конный гридень, видимо, посланный с поручением, поварята тащили к кухне откормленную свинью. Предчувствуя свою участь, свинья упиралась и визжала. Внезапно Богданов заметил за оградой толпу. Она валила к воротам, занимая всю улицу. Богданов встал и присмотрелся. Во главе толпы шествовали празднично одетые люди. Богданов узнал Негорада и нескольких бояр, чьих детей и близких он лечил. Рядом со старшиной вышагивал в парадном облачении настоятель Троицкого собора.

«Это они чего? — удивился Богданов. — К кому?… Наверное, к сыну Довмонта, звать на княжество! — догадался он, но тут же засомневался: — Наследовать полагается старшему, а тот ушел с дружиной. В Плескове — младший. Избрали младшего? Конрад говорил про боярскую старшину, — вспомнил лейтенант. — Ясное дело, собиралась она не ради швейцарца, с ним решили попутно. Значит, к княжичу… Интересно, швейцарец знал? Мог бы сказать, купец новокрещенный!..»

Неожиданно воздух перед Богдановым уплотнился, прозрачная, но прочная на вид перегородка встала за окном. Летчик с изумлением заметил, что внизу все замерло. Остановились, подняв ноги для шага, Негорад и настоятель, застыли с веревками в руках поварята, так и не дотащившие свинью к кухне, да и сама свинья лежала на спине, вытянув кверху ноги, которыми только что брыкалась. «Это что?» — изумился Богданов.

— Заждался меня? — спросили за спиной.

Богданов стремительно обернулся. На лавке в отдалении сидел старик в рясе. Полузабытое, моложавое лицо… Старик смотрел на него сурово.

— Привет!.. — растерянно сказал Богданов.

— И я тебя приветствую! — звучным голосом сказал гость. — Так заждался?

Богданов кивнул.

— Ругал меня? Поносил словами срамными? — спросил старик. Ощущалось, гость намерен закатить нотацию. Только Богданов не собирался выслушивать.

— Зачем людей обманываешь? — спросил хмуро.

— Кого? — удивился старик.

— Княжну! Пообещал, что выйдет за меня!

— Я такого не обещал!

— Отроковица передала: «Прилетит Богдан, поцелуй его троекратно! Обретешь себе мужа!» Говорил?

— Говорил.

— Обманул!

— В чем? Я сказал: «Обретешь себе мужа!» Я не сказал: «Обретешь его мужем».

— Зачем тогда целовать?

— Ты намеревался ее убить. Забыл? Поцеловав тебя, княжна дала знать: она друг…

— Так! — перебил Богданов. — Не юли! Сделал девушку несчастной!

Гость заерзал на лавке.

— Еще неизвестно, с кем счастье?! — пробормотал, насупясь. — Думаешь, ты так хорош?

— Обнадежил Прошу! Она плакала!

— Женские слезы как вода! — сказал старик. — Покапают и высохнут. Сам–то чего не женился? Звала ведь? И по нраву была?

Пришла очередь смутиться Богданову.

— Ты виноват! — сказал, поразмыслив. — Обнадежил, она потребовала, а я не привык так…

— Я ни причем! — заверил гость.

— Ага! — не поверил Богданов.

— Если хочешь знать, — рассердился старик, — сам надеялся, что княжну выберешь! Моя вина, что ты испугался? Чего попрекать? Пути Господни неисповедимы: пока ты медлил, тебя выпросили…

— У кого? — не понял Богданов.

— У Того, Кто меня послал.

— А он кто?

— Как Кто? — удивился гость. — Творец неба и земли, всего видимого и невидимого. Тот, Кто создал этот мир и населил его людьми. Ты ведь читал Библию?

Богданов ощутил, как ноги ослабли в коленях. Усилием воли он собрался и глянул в окно. Там ничего не изменилось: люди во дворе и в шагавшей к хоромам толпе оставались в тех же позах. Богданов шлепнул себя по щеке. Шлепок вышел звучный, он ощутил боль. Гость смотрел на него сочувственно. Богданов на вялых ногах прошел к дальней лавке, сел.

— Он принял крест за людей, — сказал старик, — потому радуется, когда люди любят. Женщина твоя очень просила, сказала: готова умереть за тебя. Он ее испытал, она испытание вынесла… Ничего не понимаю в женщинах! — вздохнул гость. — Не знал их никогда…

— Ты надоумил Аню? — спросил Богданов. — Просить?

— Нет! — возразил гость. — Мне не поручали.

— Ты говоришь, что поручено? И только?

— Разумеется.

— Ты… ангел?

— Посланец! Ангел тоже самое, только по–гречески.

— Но они… — Богданов не мог собраться с мыслями. — Вроде как младенцы с крылышками! Пухленькие такие… На картинках видел…

— Можно подумать, что художники, которые картинки рисовали, посланцев видели! — сказал гость оскорблено. — Какой прок от младенцев? Что они могут? Славить Господа? Каждая тварь на земле славит Творца… Для сложных поручений избирают сведущих. Кто прожил долгую жизнь и умер достойно.

— Так ты?… — Богданов не решился спросить.

— Давно! — подтвердил гость.

Богданов протянул руку и осторожно коснулся плеча старика. Ощущение не совсем обычное, но это плоть.

— По окончании земной жизни мы получаем другие тела, — сказал гость. — Не такие, как прежде, но узнаваемые. Обычно нас не видят, но когда нужно…

— Ты остановил людей? — Богданов указал на окно.

— Мне не дано кого–либо останавливать. Это может только Он. Однако и Он этого не делал. Люди идут и скоро будут. Скоро для них, но не для тебя. Время существует только для смертных, тебя в нем нет.

— Я умер?!.

— Твой час еще не пришел.

— Зачем ты здесь?

— Наконец–то верный вопрос! — усмехнулся посланец. — Я уж думал: так и будем про женщин! У меня поручение.

— Какое?

— Сложное.

— Связано с людьми за окном?

— Да.

— Куда они идут?

— К тебе.

— Зачем?

— Они выбрали князя.

— Меня?… — Богданов едва не поперхнулся. — У Довмонта есть сыновья!

— Их не хотят.

— Отчего?

— Княжичи храбры, но неразумны. Истинные племянники русских князей, они чванливы и заносчивы. Они без раздумья бросят дружину в междоусобицу. Город не хочет лить кровь за княжьи интересы. Плесков едва не пал, когда Довмонт отправил дружину к родственнику. Смысленные мужи Плескова сделали выбор.

Богданов покачал головой.

— Ты многого не ведаешь. Бояре задумались о преемнике Довмонта еще в мае, когда князь захворал. Уже тогда срядились насчет его сыновей. Плесков — вольный город, сам решает, кому в нем править. Русских князей бояре не хотели — видели, что творят на Руси. Довмонт, чужеземец, оказался по нраву, решили искать такого же. Посылали в Литву — язычники не пожелали креститься. Князья крещеной Литвы боярам не глянулись: грызутся меж собой за власть, породнились с русскими князьями… Довмонт оправился, поиски прекратили, однако замысел остался. Князь пал, и все возобновилось. Ждать более нельзя. На площадях кричат: «Богдан!» — и с каждым днем все громче. Не сегодня–завтра соберется вече — люду нужен князь…

— Довмонт пал из–за меня? — спросил Богданов.

— По собственной воле.

Богданов глянул удивленно.

— Князь тяжко хворал и готовился к смерти. Принесли схиму, чтоб постричь, но Довмонт взмолился. Сказал: «Господи, дай умереть в седле! Не хочу кончить дни монахом! Я служил тебе мечом, с мечом и приду!» Довмонт заслужил милость, Господь внял…

Богданов молчал.

— По смерти Довмонта бояре призвали Евпраксию с Данилой, пытали их о тебе…

Богданов вспомнил смущенные лица княжны и сотника.

— Княжна знает, кто я!

— Она рассказала. Ей не поверили. Вернее, тому, что ты ей поведал. Решили: скрываешь истину. Соглашайся! Ты будешь добрым правителем.

— Я не знаю города! Людей, обычаев, уклада…

— Довмонт, когда прибежал в Плесков, тоже не знал. Даже по–русски не говорил…

— Довмонт родился князем! Я смерд!

— Люди так не считают. Смерд с младенчества знает свое место. Он кланяется боярину и князю, и боится их, даже если ненавидит. Ты никого не боялся, ты держался с князьями как равный, это заметили. Люди здесь наблюдательны, взор их не смущает суета, как в твоем времени. Здесь знают: смерд бережет добро, потому, как добывает его тяжким трудом, только князь или боярин позволяют себе расточать. Ты подарил взятый в бою табун, легко расставался с серебром и златом, ни ты, ни твоя женщина не знают, как растят хлеб, ходят за скотом, как прядут шерсть и лен, ткут полотно, готовят пищу… У тебя есть птица, построить которую в представлении бояр — дороже, чем корабль. Какому смерду это по силам? Ты отказался пойти на службу к Довмонту, смерд был бы счастлив. Ты заставил наемников служить за выкуп, смердам такого не придумать — они не водят полки. Ты не взял награду за исцеление раненых… Видно, что ты привык повелевать. В довершение ты отказался от княжны… Люди уверены: ты знатного рода, как и твоя женщина. По–местному ты говоришь гладко, но иначе. Женщина и вовсе говорит плохо. Ты обмолвился, что птицу делали за горой Уралом, но люди думают: ты из южной Руси. Твой говор похож на тамошний. Люди считают: тебя изгнали из родовых земель. Обычное дело: князей на Руси больше, чем земель… В представлении людей ты второй Довмонт, даже лучше. Довмонт не летал на птице и не лечил их сыновей. Ты отмечен Господом, тебе ниспослали дар исцелять и понимать языки. Редкий смертный получает его, мне вот пришлось учить…

— Языки не заменят титула!

— Люди придают великое значение тому, что ничтожно перед Господом! Происхождение, титулы, звания… Все мы — дети одной матери. Кто такие князья? Они родились от ангелов? Их благословил на служение сам Господь? Как они явились в Руси? Потомки разбойников, захвативших власть, заблудшие души, повинные в бесчинствах и насилиях! Они надевают схиму перед смертью, но это не спасает их в глазах Господа. Здесь они первые, там — последние! Легче верблюду войти в игольное ушко, чем иному князю — в Царство Божие!

— Я всего лишь летчик, — сказал Богданов. — Умею летать, стрелять, бомбить… Я обману их надежды!

— Господь вразумляет чад своих…

— В полк вернуться нельзя? — спросил лейтенант тоскливо.

Посланец нахмурился:

— Ничего невозможного нет для Господа! Если Он создал землю и небо, что ему это? Желаешь вернуться, лети!

— Как?

— Ночью над Плесковом взойдет луна, дождись, когда появится облако. Взлетай и правь в него!

— У меня горючего только на взлет.

— Более не понадобится.

— Нас арестуют и отправят штрафбат, — вздохнул Богданов, — или вовсе расстреляют — как дезертиров…

— Милость пострадать за Господа даруют только достойным! — сказал посланец наставительно, и Богданов понял: у гостя это получилось. — Ты не заслужил мук. Ты даже в Господа не веришь! (Богданов смущенно потупился.) Мне неведомо, почему Он избрал тебя, я всего лишь посланец. Мне велено передать: вернешься в тот день, из какого исчез, и мук не претерпишь.

— Мы сможем там остаться? — Богданов почувствовал, как замирает сердце.

— Если пожелаете!

— Бог не будет в претензии?

— У Него не бывает претензий. Он может только сожалеть о заблудших. Он хочет, чтоб ты хранил Плесков, но если ты против…

— Погоди! — перебил Богданов. — Я читал бабушке Библию. Там сказано: все свершается по воле Господа. Как можно наперекор? Или бог не всесилен?

— Господь открывают человеку пути, а тот сам решает, каким идти. Ты можешь принять предложение Плескова и остаться здесь. Ты можешь отказаться и вернуться к себе. Ты вправе выбрать иной путь, Господь не будет препятствовать. Он порадуется за правильный выбор и огорчится, если ошибешься.

Богданов смотрел недоуменно. Посланец покачал головой.

— Представь себе дерево — могучее, достигающее неба. На дереве множество веток. Вверх по стволу бежит белка, она стремится к небу. Однако путь долог, нужно крепить силы. Белка запрыгивает на ветку и находит вкусные орехи. Съедает их, возвращается и бежит выше. На одной из веток она встречает другую белку, они находят дупло и заводят бельчат. Далее бегут вместе. По пути прыгают по ветвям и собирают орехи. Им хорошо. Но если белка теряет осторожность, на одной из веток ее ждет куница… Или коршун узрит с высоты… Если белка забудет дорогу к небу и спустится низко, охотник собьет ее стрелой… Так вот, дерево — это путь, дарованный нам Господом, ветви — ответвления от него. Каждый идет предначертанной дорогой. Достигнет ли белка небес, зависит от того, куда она свернет.

— Не знал, что люди подобны белкам! — сказал Богданов.

— Лучше белкой славить Господа, чем человеком хулить Его!

— Веток на дереве много?

— У кого как. Пути к Господу бывают прямыми, но чаще извилистые. Человек, идущий прямым путем, поступает верно. Заблудшая душа стремится к соблазнам и не достигает вершины. Праведник срубает ветви, ведущие к погибели, грешник отращивает новые…

— Я не помню, — сказал Богданов, — чтоб я запрыгивал на ветку с табличкой «Тринадцатый век». Ты что–то скрываешь. Как мы оказались здесь?

Посланец прикрыл глаза и внезапно заговорил сухим, ровным голосом, будто бы с листа читал:

— 19 июня 1944 года над линией фронта зенитным огнем противника был подбит По–2, бортовой номер «56», пилотируемый экипажем в составе лейтенанта Богданова А.С. и сержанта Лисиковой А.И. Экипаж посадил самолет на вынужденную на территории, занятой противником, в виду врага. Противник предпринял попытку захватить экипаж в плен. Однако Богданов и Лисикова встретили немцев огнем бортового и личного оружия. В связи с численным и огневым превосходством противника бой продолжался недолго. Первым был тяжело ранен и затем убит лейтенант Богданов. Сержант Лисикова, неоднократно раненая, вела огонь из пулемета, пока не кончились боеприпасы, после чего, не желая сдаваться в плен, выстрелила в себя из пистолета. По сведениям, полученным от местного населения, немецкий офицер, руководивший боем, был поражен мужеством советских пилотов и велел солдатам похоронить их с воинскими почестями, оставив на трупах боевые награды…

Богданов подавленно молчал.

— У меня не было предчувствия, — вымолвил, наконец, хрипло. — У погибших ребят были.

— Господь посылает предупреждение о смерти только возлюбленным чадам своим. Чтоб они могли приготовиться и достойно встретить свой час. Господь не хотел, чтоб ты умер в грехе, и привел сюда.

— Чем я заслужил?

— За тебя просили.

— Кто?

— Те, которых ты спас.

— Не понимаю.

— Их было много. Раненые, которых своевременно доставил в госпиталь на самолете. Родители детей, которых вывозил из партизанских отрядов на Большую Землю. Женщина, детям которой купил корову… Эти людей не верили в Господа, но благодаря тебе, уверовали. Они молились за тебя. Ты спас их души!

— Я всего лишь выполнял приказ!

— Приказ исполнить можно по–разному. Например, не пустить лишних детей в самолет, как требует инструкция по загрузке, и тем самым обречь их смерти, а можно об инструкции забыть… Пилот вправе отказаться лететь в плохую погоду, забыв об ожидающих помощи раненых. Никто не приказывает летчику садиться в тылу врага и под огнем противника забирать раненых товарищей…

— Тихонов за меня молился? — удивился Богданов.

Посланник кивнул.

— Он неверующий!

— Был. Как и твоя женщина.

— Я исполнил предначертанное?

— Нет.

— Зачем же ты здесь?

— Чтоб помочь тебе с выбором.

— Мы погибнем, если вернемся?

— Мне неведомо.

— Мы погибнем, если останемся?

— Тоже неведомо. Ты зря пытаешь меня. Никому не ведом промысел Божий. Язычники предсказывают людям будущее, но они лгут. Ведает только Господь.

Богданов размышлял. Посланец смотрел на него испытующе. Богданов вздохнул и развел руками.

— Если передумаешь, можешь вернуться! — сказал гость. — Пути открыты. Всякий раз, когда при ясной луне возникнет облако… Но пройти смогут ты и твоя женщина, прочим заказано.

— Спасибо! — сказал Богданов.

— Не нужно просить о моем спасении! — возразил гость. — Я получил его! От Того, Кто, Единственный, может дать. Помни это!

Богданов хотел поклониться, но старик внезапно исчез. Богданов подбежал к окну. Перегородка исчезла. Толпа, валившая по улице, уже приближалась к воротам. В княжьих палатах депутацию заметили, слуги бежали отворять.

За спиной Богданова скрипнула дверь. Он оглянулся. Аня в пышном, шелковом наряде, украшенном вышивкой, стояла на пороге, торжествующе глядя на мужа. От волнения Богданов даже не понял, какого цвета на ней платье. Он поманил жену, та, изумленная, подошла.

— Сейчас сюда войдут люди, — сказал Богданов, глядя ей в глаза. — Встань рядом, вот здесь! Хорошо, что на тебе этот наряд, он к месту. Поступай как я и ничему не удивляйся!

— О чем ты? — спросила она. — Какое место? Что произошло?

— Я после объясню.

За дверью послышался топот десятков ног. Богданов подобрался, Аня недоуменно застыла рядом. Дверь распахнулась, комната стала заполняться людьми. Они смотрели на мужчину и женщину, стоявших посреди горницы, с почтением и надеждой. Гости потоптались, выстроились и вдруг разом поклонились. Богданов ответил на поклон. Аня помедлила, но последовала его примеру. Негорад выступил вперед.

— Мы пришли к тебе, князь Андрей по прозвищу Богдан, — сказал торжественно, — дабы от лица лучших людей передать тебе волю города. Плесков зовет тебя на стол, осиротевший после Довмонта, Плесков хочет тебя князем! (Аня у плеча тихонько ахнула, Богданов нашел и сжал ее руку.) Готов ли ты, князь Андрей, принять меч Довмонта и поклясться хранить и защищать Плесков, как хранил и защищал его благоверный князь Довмонт? Даешь ли ты согласие?

Богданов молчал. Ручка Ани в его ладони затрепетала. Богданов выпустил ее и шагнул к Негораду…